Шервуд Андерсон Соглашение

Однажды вечером он поцеловал ее; она стремительно встала со скамьи это было в саду, за домом ее отца, — отошла и остановилась под деревом. Какой ласковой, какой тихой и прекрасной показалась ему ночь! Как смешно его волнение, подумал он, снисходительно улыбаясь себе, — так, пожалуй, должен чувствовать себя воин, занявший выгодную позицию перед приближающимся великим сражением. Он на время забыл о ней и сидел на скамейке в одиночестве, улыбаясь своим мыслям. Если бы тишину сада внезапно нарушил звук трубы, а его самого провозгласили мужественным героем-победителем, он бы не очень удивился. Ощущение победы не покидало его, и, смеясь над собой, он тем не менее забавлялся этой мыслью. Он был подобен Наполеону, следовавшему за звездой своей судьбы, или Александру, сетовавшему, что нет миров, которые еще можно было бы покорить! Разве он не поцеловал ее неожиданно, не спросив разрешения? Разве не взял крепость штурмом? Так поступают настоящие мужчины. Он тихо засмеялся.

Собственно говоря, она ждала этого поцелуя, хотя уверяла себя, что не хочет его. Однако она была в такой же степени подготовлена к нему, в какой он не подготовлен. Это была их третья встреча.

Та встреча, когда она увидела его в первый раз, была для нее самой волнующей. Никто заранее не оповещал город о его прибытии, и только потом пошли слухи, что он довольно заметная фигура в интеллектуальном мире. Его пригласили выступить в организации, именовавшейся Четверговым клубом, и девушка пошла туда с отцом, редактором единственной в городе газеты.

В тот первый вечер его образ опалил ее воображение, словно пламя. Как смело он рассуждал! Его темой было влияние христианства на цивилизацию, и об Иисусе — человеке из Назарета — он говорил в манере, которая смутила и рассердила членов Четвергового клуба. Как пылко, как красноречиво он выступал! Представьте себе этого святого юношу, плотника в глухой деревушке. Он мыслит по-своему, пренебрегает учением старших. Когда он не занят своим ремеслом, он уходит в холмы и там проповедует в одиночестве. Природная напряженность чувств и долгие часы и дни, проведенные в молчаливом созерцании жизни, сделали его глубоким мистиком. Кто думал, кто осмелился бы думать о плотнике по имени Иисус, как о самом обыкновенном человеке, который, вопреки обычным жизненным нормам, нашел в себе мужество превратить свою жизнь в смелый опыт на благо общества!

Лектор, выступавший перед членами Четвергового клуба, основанного отцом девушки и другими жителями города с целью изучения литературы, поразил свою аудиторию. После собрания многие из членов клуба заявили протест, говоря, что клуб основан с другими делами и не к чему было затевать дискуссию на религиозные темы.

Она чувствовала, что люди так и не поняли смысла лекции. Здесь не было никакой религиозной дискуссии. Сидя рядом с отцом, оглядывая других членов клуба, их жен и нескольких затерявшихся между ними холостых мужчин, она вдруг ощутила огромную радость при мысли о том, что в их городе будет жить такой человек. Слушая его рассказ о галилеянине, который ходил из города в город по далекой стране, изгоняя бесов властью своего дивного, смелого духа, она так взволновалась, что у нее на главах выступили слезы. Лектору было тридцать лет; Иисусу Христу, о ком он так красноречиво говорил, тоже было тридцать, когда он отправился в путь со своей миссией к человечеству. После собрания и потом, по дороге домой, она ни разу не вмешалась в разговор между ее отцом и шедшим к ним в гости лектором. Даже тогда было ясно, что он все время ощущает ее присутствие. А ей хотелось поклоняться издали. Ей хотелось повторять вслух слова военачальников фарисеев, посланных в храм, чтобы схватить Иисуса, — людей, которые вернулись, не выполнив возложенного на них поручения. «Никогда человек не говорил так, как этот человек», — сказали изумленные военачальники.

В то время как они втроем шли под деревьями, он продолжал развивать основную тему своей лекции в клубе.

— Меня, по-видимому, неправильно поняли, — сказал. он, смеясь. — Я не собирался связывать свою лекцию с религией. Я думал только о диком, первобытном фоне, на котором протекала жизнь Иисуса Христа, о ее драматических моментах. Но вы меня понимаете; мягкие, улыбающиеся пейзажи Галилеи, озеро, на его берегах белые города, где правит жестокий Ирод Антипа, рыбаки, оставляющие сваи сети, чтобы последовать за человеком, проповедующим странное новое учение о мире, о всепрощения и. любви. А затем толпы чуждых людей на улицах Иерусалима и других городов, расслабленный в Вифсаиде, пруд у Овечьих ворот, блудница, осушающая своими волосами ноги Иисуса, когда он возлежит за трапезой, сцена в саду, в ночь перед распятием, само распятие, — почему нельзя относиться к этому как к литературе, глубокой и прекрасной? Я уверен, что именно таким путем все это и оказало столь огромное влияние на человечество.

Беседуя с ее отцом по дороге к дому в тот первый вечер, лектор иногда оборачивался к ней и даже попросил извинить его за слишком серьезный разговор.

— Вам, должно быть, скучно это слушать? — спросил он, и по ее телу пробежал озноб.

Она махнула рукой и отвернулась, а как только они пришли домой, попросила разрешения уйти и поднялась к себе.

Мужчины еще долго беседовали, а она разделась и легла в постель, оставив дверь открытой, чтобы слышать, их голоса. Каким значительным стал для нее этот вечер! Ее отец обычно довольно прозаически настроенный, был возбужден и говорил интересно, а их гость казался ей, самой удивительной личностью, с какой ей когда-либо доводилось сталкиваться. Его звонкий юношеский голос разносился по лестнице и по коридорам дома; она села в кровати и прислушалась, испытывая странную приподнятость. Этот голос высвободил ее из телесной оболочки и перенес в землю Галилейскую, которую он так живо описал: она стояла в огромной толпе, слушая другого тридцатилетнего незнакомца, который неожиданно откуда-то пришел и начал говорить с народом. Прочитанная когда-то в библии фраза мелькнула у нее в голове, и она повторила эту фразу вслух. Она была уже не самой собой; а чужой женщиной в чужой стране. «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, питавшие Тебя!» Ей чудилось, как она выкрикивает в экстазе эти слова.

В следующий раз она увидела его через две недели после первой встречи. Какой странной и притом печальной была для нее мысль о том, что во время этой второй встречи он с глухим стуком упал со своего пьедестала.

Он написал ей, приглашая пойти с ним на концерт, и при мысли о том, что она просидит рядом с ним целый вечер, слушая музыку, ее охватило волнение. Весь день она ходила взад и вперед по отцовскому дому, занимаясь хозяйственными делами, но дух ее блуждал далеко, в стране воображаемых приключений. Когда отец обратился к ней за столом, она смутилась и вспыхнула.

— Что это ты? — спросил он, смеясь. — Ты ведешь себя как школьница. Что с тобой случилось?

В конце концов, она была не так уж молода, и вновь прибывший был не первым мужчиной, которого влекло к ней. Уже двое жителей города просили ее руки, но она никогда еще не приходила в такое странное, возбужденное состояние. «С ним у нас все будет иначе! Мы пойдем по новой дороге в необыкновенные, прекрасные края!» — шептала она себе. Она не строила никаких планов. Достаточно было того, думала она, что в городе появился этот человек, что она может иногда молча посидеть возле него, может слышать его голос, может присутствовать при том, как его мысль создает прекрасные образы.

«Он совершенно прав: есть религия прекрасного», — думала она. Ее мать, умершая, когда девочке едва исполнилось пятнадцать лет, была ревностной христианкой, и она сама в ранней молодости тоже недолгое время пылала религиозным энтузиазмом. Позднее она перестала посещать церковь и считала себя женщиной интеллектуальной.

Теперь она смеялась над собой. «Я ребенок по сравнению с ним!» думала она, вспоминая, с каким жаром он выступал перед членами Четвергового клуба. Она почувствовала удовлетворение. «В жизни каждого человека должна быть глубокая духовная любовь, — уверяла она себя. — Я как та женщина в библии, которая в знойный день отправилась одна из своей деревни к колодцу на пыльной равнине и увидела там лежащего на каменной скамье святого человека, того, кому ведом был истинный путь в жизни».

Его поведение во время концерта вызвало у нее полную растерянность.

Начать с того, что музыка совсем не поглотила его и не унесла куда-то вдаль, и он весь вечер смотрел на девушку голодными глазами. Когда они шли домой, он вместо того, чтобы беседовать с нею и целиком отдаваться возникающим мыслям, был молчалив и робок.

А затем он поцеловал ее, и сразу же отрешенное и взволнованное состояние сменилось у нее каким-то чувством недовольства к решимости.

Когда они дошли до дома, было десять часов, ее отец еще не возвращался из редакции газеты. Светила луна, они вошли в сад в селя рядом на скамью. После того как он поцеловал ее, она отошла и остановилась под деревом, потому что ей нужно было освоиться с новым положением вещей. Она позволила себе превратиться в ребенка, и ее детские руки начали строить храм. Теперь все кирпичи и камни с грохотом обвалились, подняв тучу пыли.

Пытаясь разрядить напряженность, она повела его из сада на улицу. Она ведь не считает, в конце концов, что между ними вое кончено. Кое-чего еще хочет она сама. Они шли под деревьями по притихшей улице, и их обогнала компания молодежи, распевавшая какую-то нелепую любовную песенку.

Улица кончилась, они очутились в поле, и вот тут она постигла всю глубину его непонимания. В овражке у края поля росло несколько кустов бузины, и он потянул ее туда. Когда она, немного удивившись, отпрянула, он рассердился.

— Значит, поцелуй, который вы мне вернули, был ложью? — резко спросил он. — Он ничего не означал?! Вы такая же, как и все другие женщины, и целуетесь, не придавая этому никакого значения?

Все уладилось, когда они встретились в третий раз. Между силами, дремавшими в каждом из них, началась настоящая война, но после третьей стычки был заключен мир. Однажды в субботу они отправились на целый день за город. Она была в плотном свитере и грубых башмаках, а он нес через плечо небольшую сумку с приготовленным ею завтраком. Она улыбалась и держалась уверенно, а он был взволнован, и несчастен. Глядя на нее, он чувствовал себя так, словно его обрекли пробивать голыми руками холодную каменную стену. Стена была тверда, как алмаз, но на поверхности росло немного пушистой зелени, согретой солнцем.

Они отправились в путь, и сперва все шло хорошо, но затем началась их решительная схватка. Несколько раз в течение дня, когда они бродили по рощице, где земля была усыпана сухими листьями, а над головами благоухали деревья в полном расцвете новой весенней жизни, она, казалось, готова была уступить терзавшему его голоду, но ближе к вечеру, когда они, съев свой завтрак, уселись на травянистом берегу ручья, она стала необычайно деловитой и решительной.

— Мы должны вернуться в город до наступления темноты, — сказала она и пошла вперед по полю, пыльной дороге. Сражение развивалось быстро. Когда они почти добрались до города, прилив энергии в ней иссяк, и они, свернув с дороги, вошли в какой-то фруктовый сад. Ее спутник развел близ ограды, небольшой костер, и они, облокотясь на ограду, молча следили за огнем. Тонкий столбик дыма вился кверху пробиваясь сквозь ветви деревьев.

— Словно ладан! — сказала она, пододвигаясь к нему.

Их тела прижались друг к другу. Было полнолуние, сумерки так и не наступили, и день незаметно сменился ночью.

Двое мальчишек о ближней фермы, гнавшие домой коров, проходя по тропинке мимо сада, увидели их слившиеся в объятии тени. Мальчишки перелезли через ограду и прокрались в темное место, чтобы лучше наблюдать.

Охваченная внезапным страхом, она вырвалась из его объятий и медленно пошла вдоль забора. Он последовал за ней, не отставая. Ею овладела нерешительность, она не знала, чем это кончится, — сражение казалось, проигранным. Она хотела убежать и в то же время не хотела. Она устала.

Сделав над собой усилие, она повернула и твердыми шагами пошла через сад, а он остался у забора, не пытаясь ее удерживать.

— Ничего не будет. Она уходит! — крикнул один из мальчишек другому.

Мальчишки снова перелезли через ограду и побежали по тропинке к видневшемуся вдали коровнику; в саду опять воцарилось безмолвие. Она вернулась к нему, ее глаза блестели, руки дрожали.

— Вы видите, до чего вы меня довели, что сейчас произошло? — резко спросила она.

На какое-то мгновение она почувствовала себя униженной, побежденной, но затем быстро овладела собой. За ее дрожащей фигурой стояло все могущество организованной жизни общества.

Он ничего не понял.

— Пойдет сплетня, — сказала она. — Я вас не виню. Я виню только себя. Зачем я разыграла с вами на виду такую сцену!

Ей хотелось все объяснить ему.

— Эти мальчики, конечно, знают меня, — отвернувшись, сказала она. — Они заметили, как мы стояли тут обнимаясь и целуясь. Сейчас достаточно светло, и все видно. Это ужасно! Вы мужчина, но я-то женщина. Это скандальная история, и все будут трепать мое имя.

Он смотрел на неё, недоумевая и огорчаясь. Ему показалось скорее забавным, что кто-то наблюдал за их любовной сценой, и он чуть было не расхохотался. Теперь ему стало стыдно, и он раскаивался.

Она подошла к ограде и прижалась лицом к верхней перекладине; ее всю трясло от рыданий, Он стоял в замешательстве и ждал.

Потом его осенило.

— Что ж, — нерешительно произнес он, — мы могли бы пожениться; да, мы можем пожениться.

Он смотрел поверх нее вдаль, на залитые лунным светом просторы. Налетел ветер, и в небе помчались облака; их беглые тени дико метались над полями. Что-то легкое и нежное, как тень, казалось, покидает его и ее. Он чувствовал себя как хищник, который носился ночью в лесной чаще и вдруг попал лапой в капкан. Им овладело дикое, безумное желание убежать от нее, взметнуться над полями, как эта тень облаков, и затем исчезнуть навсегда в неведомой, таинственной дали, но его ноги отяжелели, Он был схвачен прочно, привязан к земле, — теперь уже не желанием, а странным, неуверенным сочувствием тому, что привязывало к земле ее.

Когда она подняла глаза, он обнял ее и крепко прижал к себе, продолжая смотреть поверх нее вдаль. Ее тело, трепетавшее от возбуждения, замерло.

— Давай-ка поженимся сразу, — сказал он, — Есть вещи, которых я раньше никогда не понимал. Давай вернемся в город и поженимся немедленно, сегодня же. Тогда все станет просто, понимаешь?