"Боги не дремлют" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 2

На дороге творилось что-то невообразимое. Люди, лошади, пушки, повозки запрудили ее так плотно, что хоть как-то двигаться можно было только по обочинам. Однако там раскисшая от дождя земля превратилась в непроходимую жидкую грязь, в которой ноги тонули выше колен. Мой Ренье попытался выяснить, где марширует его четвертый корпус, но как обычно бывает в таких обстоятельствах, никто ничего не знал, все интересовались только собой. Идти в этом медленно движущимся потоке было просто нереально, и я предложил ему опять продвигаться лесом. Сержант только грустно на меня посмотрел, и, не ответив, махнул рукой. После потери крови он побледнел, шел с трудом, и даже перестал болтать.

Я попытался проанализировать все, чему стал свидетелем. Судя по всему, этот бесконечный поток людей была армия императора Наполеона. Причем армия французская, в которой служили и представители других национальностей. Какое я к ней имею отношение, я пока не понимал.

Пока я в задумчивости стоял на дороге, сержант предпринял попытку договориться с санитарным возчиком, чтобы тот посадил нас в госпитальную. В отличие от большинства тяжело груженых экипажей и зарядных фур, в ней еще доставало место, чтобы поместиться нескольким седокам. Ренье пошел рядом с санитарной телегой и что-то без умолку говорил. Возчик, краснолицый человек с круглым лицом и обвислыми усами, угрюмо слушал его резоны и отрицательно качал головой.

Наконец Жан-Пьер вспомнил о главном во все времена аргументе, полез в карман и вытащил кошель. Возчик слегка оживился и с интересом в него заглянул, чтобы оценить содержимое. Две серебряные монеты по пять франков его совсем не заинтересовали, и он вновь отрицательно покачал головой. Ренье добавил еще один пятифранковик, но и этих денег кучеру показалось мало. Я уже совсем собрался вмешаться в торг и предложить золотую монету в двадцать франков, но тут движение застопорилось, госпитальная повозка остановилась, и кучер согласился на пятнадцать.

Мы с сержантом сели на какие-то мягкие узлы, лежащие на дне повозки. Ренье сразу закрыл глаза, а я осматривался, пытаясь разобраться в ситуации. С войсками было понятно, они шли куда-то маршем, но оказалось, что кроме военных на дороге много людей в штатском платье, причем не только мужчин, но и женщин. Пока мы стояли в пробке, мимо нас проходили нагруженные каким-то домашним скарбом люди всех возрастов и социальных состояний. Мои размышления прервал начинающийся скандал.

— Racaille! Salaud! — закричал совсем рядом с повозкой грубый мужской голос.

Я машинально перевел высказывание, как ругательство, что-то вроде: «Ах, ты скот, негодяй». Ругался какой-то здоровенный малый в форме гренадера на тщедушного русского мужика с жидкой бородкой, нагруженного поклажей, как хороший мул. Кто по званию этот строгий военный я определить не мог, так как во французских знаках различия не разбирался.

— Я тебя сейчас повешу за ноги! — продолжал по-французски кричать гренадер, с завидным запалом и темпераментом. — Ты куда дел узел?!

Мужичонка медленно от него пятился, втягивая голову в плечи, виновато улыбался и ничего не отвечал, чем еще больше раззадоривал военного. Тот, не дождавшись ответа, видимо, решил если не исполнить обещание, то хотя бы наказать виновного, размахнулся и ударил носильщика кулаком в лицо. У мужика из носа хлынула кровь, но он свою поклажу не бросил и принялся смиренно кланяться. Меня эта сцена сильно задела.

— Pourquoi ne reponds-tu pas? — опять закричал суровый воин, и снова ударил носильщика. Тот, видимо не понял, что гренадер его спрашивает, почему он ему не отвечает, опять стал кланяться, и слезливым голосом ответил совсем на другом языке:

— Прости, батюшка барин, виноват!

И тут у меня в мозгу будто щелкнуло реле, я все сразу вспомнил: и кто я, и как сюда попал…

— Je te tuerai! — взревел француз, хватаясь за саблю.

Однако угрозу убить крестьянина ему претворить в жизнь не довелось, Я соскочил с повозки и пошел прямо на него. Француз уже так разошелся, что меня не заметил и когда я будто невзначай, втиснулся между ним и мужиком, стукнул кулаком меня. Удар без полного замаха, вышел не сильным, но я и не гнался за результатом, с меня хватило и самого факта.

Получив ни за что оплеуху, я остановился и театрально-удивленно посмотрел на обидчика. Однако он, видя во мне штатского, да еще непонятно как одетого человека, вместо того чтобы отделаться вежливым «пардоном», обругал меня самым оскорбительным образом.

Теперь слово было за мной, и я не чинясь, съездил по наглой роже. Этого человек в военной форме не ожидал и не сумел даже отклониться. Теперь кровь из носа закапала не только у русского крестьянина, но и у солдата Великой армии. Француза это так возмутило, что он вытащил-таки свою саблю из ножен. Мне не оставалось ничего другого, как последовать его примеру.

Как только раздался звон клинков, нас сразу же обступила толпа любопытных. Француз искусством фехтования не владел, попросту бил саблей сверху, как палкой. При желании, я мог бы заколоть его после первого же выпада. Теперь, когда ко мне вернулась память, оказывалось что у меня совсем другой боевой опыт, чем у француза, к тому же, фехтованию я учился в двадцатом веке. К сожалению, демонстрировать это при большом скоплении публики было нельзя. К тому же убийство на большой дороге неминуемо должно было вызвать скандал и разбирательство. Мне это было совершенно ни к чему. И вообще, на сегодня было достаточно смертей.

Гренадер, не сумев сразу меня зарубить, озверел и бросался в атаку, совсем не думая о защите. Это становилось опасным. Оборона без нападения большей частью кончается поражением. Пришлось слегка поцарапать ему правую руку, что бы умерить боевой задор. Только я зацепил его острием, как в нескольких шагах от нас раздался пистолетный выстрел. Пришлось, приостановить поединок и посмотреть, кто нам собирается помешать.

Почти рядом с госпитальной повозкой, в которой мы ехали, остановилась красивая карета, и из ее окна высунулся человек с дымящимся пистолетом в руке. Когда мы встретились взглядами, он поманил меня к себе. Карета была с гербом на дверках, незнакомец выглядел большим начальником, и я не решился ослушаться. Мой противник подбежал к ней еще раньше меня.

Обладатель пистолета оказался красивым молодым мужчиной с мужественным лицом, высоким лбом, аккуратными усиками и бакенбардами, доходящими до середины щек. Я вежливо поклонился, а гренадер тот и вовсе вытянулся в струнку и отдал честь.

— Господа, — ответив на приветствие, взмахом дымящегося ствола, сказал незнакомец, — у вас, что нет другого занятия и противников, чем устраивать поединок посередине дороги?

— Простите, мой генерал, — подобострастно ответил мой француз, опять козыряя, — этот человек меня оскорбил, и я вынужден был вступиться за честь армии!

От такой дешевой демагогии поморщился не только я, но и генерал. Мне это понравилось, но сам объясниться или оправдаться я не мог, пришлось оглядываться на сержанта. Однако Ренье еще даже не слез с повозки, а генерал уже ждал ответа. Пришлось приложить пальцы к губам и развести руками. Мое молчание дало возможность противнику обвинить меня во всех страшных грехах:

— Мой генерал, — поспешил он, утопить меня окончательно, — этот человек заступается за русских! Я сразу понял, что он шпион Кутузова!

— Шпион! — повторив роковое слово, генерал сразу нахмурился. — Он русский шпион?!

— Простите, мой генерал! — вмешался в разговор Жан-Пьер успевший подойти к карете, — гренадер врет! Я уже много лет знаю лейтенанта Потоцкого, он не шпион. А не говорит потому, что его контузило!

— А ты сам кто такой?

Ренье встал во фронт, по всей форме представился, потом напомнил о себе:

— Мой генерал, может быть, вы меня вспомните, я помог вам освободиться от убитой лошади в деле при Сочиле в седьмом году.

Генерал внимательно посмотрел на сержанта, улыбнулся и кивнул головой:

— Помню, ты тогда был еще капралом, тебя кажется, зовут Жан-Поль?

— Жан-Пьер! — просияв, поправил Ренье.

— Верно, Жан-Пьер. Ты видел, сержант, что здесь произошло?

— Так точно, от начала до конца! Гренадер бил русского мужика, а лейтенант проходил мимо и его не трогал. Гренадер почему-то его ударил, лейтенант ответил, и они схватились за сабли. Только, мой генерал, лейтенант его не хотел убивать!

— Почему?

— Не могу знать, но если бы захотел, убил бы сразу. Он при мне, пешим, зарубил троих конных казаков, что ему один противник!

Пожалуй, я всего второй раз в жизни встречал такого беспардонного враля. Ренье сочинял, что называется, с листа, причем, обманывал не моргнув глазом и безо всякой пользы для себя. Видимо, он был настоящим, идейным фантазером.

— Один трех казаков? — переспросил генерал, с уважением посмотрев на мою саблю. — Как же это случилось?

Мне кажется, спросил он это зря. У сержанта в предвкушении рассказа от удовольствия даже заблестели глаза. Я же испугался, что он сейчас так заврется, что все его предыдущие россказни окажутся под сомнением.

— Я подобрал лейтенанта в лесу, — начал Жан-Пьер, — он бежал из плена и лежал без памяти и признаков жизни. Со мной были еще трое рядовых из пятой роты шестого батальона. Мы оказали лейтенанту помощь, но в это время на нас наскочили казаки. Мы заняли оборону, убили двоих и ранили пятерых, но и русские убили двоих наших. В этот момент лейтенант пришел в себя и вступил в бой. Он один справился с тремя казаками. В последний момент они успели застрелить третьего рядового и отступили.

Ренье импровизировал вдохновенно, помогая себе жестами. Будь у него здоровы обе руки, то показал бы зрителям настоящий мимический спектакль. Любопытные благоговейно внимали рассказчику, что его еще больше раззадоривало. Он окинул победоносным взглядом аудиторию и продолжил:

— Мы с лейтенантом остались вдвоем. Меня ранили на вылет в плечо, — добавил он, указывая на простреленный, окровавленный мундир, но лейтенант оказал мне медицинскую помощь и я смог снова встать в строй!

Пока я слушал весь этот бред, понял, что мой Ренье не так уж безгрешен. Он на ходу состряпал правдивую историю, объяснявшую гибель итальянцев и выставил себя в самом выгодном свете. Получалось, что герой не только я, но и он. Причем, выпячивая мои подвиги, о своих он упоминал вроде бы вскользь, что, само собой, их отнюдь не умаляло.

После рассказа о таких былинных победах, генерал смотрел на нас совсем другими глазами. Однако почему-то его заинтересовали не ратные, а медицинские способности.

— Он вылечил тебя после ранения? Когда все это произошло? — поинтересовался он.

— Не более двух часов назад, — четко доложил Ренье.

— И ты уже можешь ходить?

— Так точно! Лейтенант вылечил меня и от контузии, — добавил он. — Глова совсем перестала болеть.

Генерал удивленно покачал головой. Потом он что-то решил для себя и с усмешкой сказал нам с гренадером:

— Извините, что вам помешал. Можете продолжить ваш поединок!

Мой противник после всего услышанного, продолжать картель был не настроен, но показать робость не смел и, поклонившись генералу, встал в позицию. Мы вновь скрестили клинки, однако после трех, четырех выпадов я легко выбил из его рук саблю. Гренадер быстро отступил и встал, скрестив руки на груди. Убить безоружного было невозможно. Пришлось мне ему отсалютовать и убрать саблю в ножны.

Генерал за нами наблюдал и о чем-то разговаривал с Ренье. Когда дуэль завершилась, я слегка поклонился противнику и подошел к избитому мужику, с которого все и началось. Он по-прежнему стоял на своем месте, сгибаясь под непомерным грузом. Ни слова не говоря, я снял с его плеч узлы и выбросил их на обочину. Гренадер дернулся, было вслед за своим достоянием, но, покосившись, на наблюдающего за ним генерала, подобрал саблю, вложил ее в ножны, отдал честь, круто повернулся и, не оглядываясь, пошел вперед по дороге.

Крестьянин, мне кажется, так толком и не понял, что произошло. Он глупо таращил глаза, оглядываясь на стоящих вокруг людей и освободившимися руками отирал залитое кровью лицо. Я тронул его за плечо и показал головой на лес. Мужик низко поклонился, цепко на меня посмотрел, хитро подмигнул и все с тем же, что и раньше, тупым выражением лица, неспешно направился к деревьям.

— Господин лейтенант, — подозвал меня генерал, — подойдите сюда.

Я, как и полагается в армии, бегом выполнил приказ, подскочил к карете и вытянулся по стойке смирно.

— Почему у него такая странная одежда? Где форма? — спросил генерал у всезнающего Ренье.

— Сняли русские, пока он был без сознания, — доложил, не задумываясь, сержант. — Пришлось одеться в то, что нашли в обозе.

— Пусть он переоденется сообразно своему званию, — обращаясь не ко мне, а к Ренье, приказал он, — и вы оба явитесь ко мне в штаб.

— Прошу прощения, мой генерал, но лейтенант служит в пятом корпусе…

Тот сразу понял проблему и разом ее решил:

— Хорошо, он может пока носить нашу форму.

Пока происходили все эти события, пробка немного рассосалась, и людской поток опять двинулся в путь. Генеральские форейторы кнутами и проклятиями очистили перед собой дорогу, и украшенный гербами экипаж ускакал вперед. Мы с сержантом возвратились в повозку. После нервного напряжения он побледнел, выглядел не очень хорошо, однако настроение у него было отличное.

— Видал? — с довольной улыбкой, спросил меня Ренье. — Представляешь, принц Эжен даже помнит меня по имени! Когда мы с ним…, — начал он свой очередной бесконечный рассказ.

Я согласно кивал, но думал совсем о другом. Теперь, когда, ко мне, наконец, вернулась память, и я понял, как мог здесь очутиться, настроение сразу же исправилось, Оказалось, что это очень приятное чувство: осознавать себя не «субстанцией», а человеком с прошлым и, надеюсь, будущим.

Наша фура медленно пробиралась по грязной, разбитой дороге. Пара худых понурых лошадей с натугой тянула тяжелую повозку, в которой кроме нас с возчиком ехали еще трое раненых. Я, делая вид, что слушаю болтовню сержанта, вспоминал последние дни своей жизни и обстоятельства, благодаря которым опять попал в чужое время.

Авантюра, закончившаяся перемещением во времени, началась чуть больше года назад. Тогда я познакомился с необычной женщиной, и она уговорила меня участвовать в необычном эксперименте. Можно сказать, не ведая, что творю, я по старому сгнившему мосту перешел обычную реку, которая оказалась к тому же рекой времени. С этого все и началось. Сначала я попал в самый конец восемнадцатого века, где вполне прилично устроился. Однако обстоятельства оказались сильнее моего желания тихо и достойно жить частной жизнью. На меня, говоря современным сленгом, «наехали» какие-то сектанты и пришлось, спасая жизнь, включиться в борьбу. Удача оказалась на моей стороне и я не только отбился, но взял в качестве трофея драгоценную старинную саблю из индийского булата, на которую покушались итальянцы.

Опять-таки, не без участия неведомых мне и, главное, непонятных сил, убегая от опасности, я попал сначала в середину девятнадцатого века, оттуда в двадцатый…

В каждом деле, как говорится, «лиха беда начало». Как только ты отказываешься от определенного стандарта поведения, привычных реалий бытия, неминуемо в жизни меняется все. Для этого даже не обязательно иметь машину времени, стоит только просто захотеть. Желающие могут сами провести простейший эксперимент, например, сказать своему начальнику, что они о нем думают. Или объяснить теще (свекрови), где хотели бы ее видеть. Не менее впечатляющих результатов можно добиться, оскорбив представителя власти «при исполнении». Мигом жизнь изменится до неузнаваемости, станет если и не более яркой, то крайне насыщенной переживаниями и событиями.

Примерно в таком положении я и оказался. Мотался из эпохи в эпоху, влюблялся, кутил, бился с негодяями всех мастей, и, что удивительно, такой образ жизни мне, в конце концов, понравился. Одна мысль о возвращении в нашу упорядоченную, скучную реальность с ее скромными радостями и маршрутами: дом-работа-дом, постоянным проблемами с деньгами, жильем, родственниками, соседями, начальством, властями, начала вызывать идиосинкразию.

Как точно по поводу нудного, обыденного существования сказал Владимир Маяковский в стихотворении на смерть Сергея Есенина:

Если рискуешь жить ярко, высовывать голову из толпы, то не ропщи, когда по ней будут норовить ударить все, кому не лень. Вот по моей голове так и били. Как обычно бывает при активном образе жизни, скоро у меня появилось очень много недругов. Причем таких могущественных, что когда я попытался из начала семнадцатого века вернуться в свое время, меня обманули, как ребенка, и забросили на расправу в середину двадцать первого.

Вот с этого эпизода и следует начать рассказ о последнем насильственном перемещении во времени, окончившимся глубоким обмороком, амнезией, лесом и натуральными французами, причем не нынешними цивилизованными, скромными европейцами, дуреющими от скуки упорядоченной жизни, о которых другой замечательный русский поэт Иосиф Бродский сказал исчерпывающе точно:

Эти упрощенные современные европейцы принципиально отличаются от нас, россиян, людей, как правило, многогранных, талантливых и неординарных, может быть и мало знающих, но зато имеющих обо всем на свете собственное мнение. Правда, и это нельзя не признать, редко чем-либо подтвержденное.

Однако в 1812 году европейцы еще не состарились, не погрязли в бытовом комфорте, и с радостью склонились перед удачливым авантюристом, пообещавшим им, как и большинство подобных ему вождей, каждому собственную химеру счастья.

Эти французы, итальянцы, португальцы, поляки и другие представители большой Европы, принужденные служить под знаменами империи, представляли «Великую», или в другом переводе «Большую» армию Наполеона Бонапарта. Ощущение коллективной силы и воинского братства обычно привлекают многих людей, предпочитающих о целях и результатах своих действий просто не думать.

Мне, человеку, рожденному в конце двадцатого века, такое романтическое отношение к политике и вождям просто не присуще. Причем, отнюдь, не благодаря собственному разуму. Такова моя эпоха и мне, представителю своего времени, немного циничному, относящемуся к философским идеям и национальным героя с большой долей иронии, преклоняться перед кумирами, опять-таки говоря сленгом, просто «влом». Потому-то я, не идя ни под чье начало, бился в одиночку против всех своих недругов.

Попав благодаря «козням врагов» в середину двадцать первого века, я не только не пришел в восторг от тамошних технических новинок, как бы помогающих людям комфортно жить, но понял, что такое блистательное будущее мне просто противно. К тому же оказалось, что меня в нем ждала суровая расправа. Один из самых удачливых недругов, негодяй, которого я не сумел убить в девятнадцатом веке, оказался, как и я, «разъездным» во времени и сумел в новой свободной и демократической России подняться почти на самую вершину политической власти.

За мной началась коллективная охота. Однако «дичь» оказалась строптивой и попыталась оказать сопротивление. Победой это не кончилось, но и наказать меня ссылкой в доисторические времена на съедение каннибалам мой враг не сумел. В последний момент, когда я стоял перед ним совершенно беззащитным, мне помогла собака.

Это пес по кличке Полкан попал вместе со мной в будущее из семнадцатого века. Я его спас от голодной смерти в деревне, сожженной казаками. Полкан был больше волком, чем собакой и немилосердные хозяева держали его на толстенной железной цепи. Когда они погибли, собака оказалась обречена. С Полканом у нас сложись своеобразные отношения. Получилась, что мы по очереди спасали друг друга. И хотя особой привязанности ко мне он не демонстрировал, был слишком независим, я его любил. Итак, в последнюю минуту моего пребывания в будущем, я был совсем беззащитен, и оказался не в силах хоть как-то противостоять своему главному врагу. Тот, как и положено классическому «плохому парню», прежде чем нанести последний удар, куражился, описывая ожидающую меня перспективу быть съеденным первобытными людьми. В его руке был предмет, напоминающий обычный электрический фонарик, что-то вроде машины времени. «Волшебные» возможности этой штуковины, враг мне продемонстрировал. И никакого сомнения, что он забросит меня в эпоху древнего палеолита, у нас с ним не возникло. Ни у него, ни у меня.

На моих глазах рассеянный, серебристый свет, излучаемый прибором, в одно мгновение вернул из зимы в лето заснеженный клочок леса. После этого показательного опыта, переместиться на несколько тысячелетий в прошлое, предстояло мне. Враг поднял руку с прибором и меня ослепил необычный свет. Это оказалось предпоследним впечатлением. Последним — летящий в прыжке Полкан. Он как-то скрытно сумел зайти моему недругу с тыла и бросился ему на спину. Чем это кончилось, я не знаю. Я ощутил внутри себя странное мерцание и решил, что со мной все, я умираю.

— …Принц Евгений, приемный сын императора, — сквозь невеселые думы пробились ко мне в сознание последние слова Ренье.

Я вернулся в настоящее и удивленно посмотрел на сержанта:

— Так этот генерал Евгений Богарне?! — чуть не воскликнул я и только в последнее мгновение смог сдержать роковые для меня слова.