"Крах династии" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 13

Все мои дальнейшие планы на этот день внезапно изменило странное предложение. Не успели мы расстаться с гостями Гончарной слободы, как ко мне подошел ладно скроенный, изящно одетый молодой человек, видимо, слегка голубоватого окраса и, обворожительно улыбнувшись, пригласил меня пойти с ним на патриарший двор. Я сразу же решил, что пригласил меня никто иной, как первый русский патриарх Иов, как я слышал, человек святой жизни и твердых принципов, потому сразу же, не выясняя подробностей, направился вслед за посланцем.

Располагался патриарший двор за Успенским собором в длинном изогнутом серпом здании. Молодой человек подвел меня к дубовым, отделанным чеканным металлом дверям. Мы вошли в небольшие сени в правом крыле здания. Там на скамье сидели два стрельца в синих кафтанах, при нашем появлении они встали. Мой проводник махнул им рукой, и они послушно опустились на свою скамью.

— Погоди здесь, — попросил он и прошел в низкую арочную дверь внутрь помещения.

Я подождал его несколько минут. Красавчик все не возвращался, и тогда я сел на скамью напротив стрельцов. Знакомых у меня в синем стрелецком полку не было, только что покойный сотник Блудов, но он был не самой лучшей рекомендацией, поэтому в разговор с ними я не вступил. Ждать пришлось долго, более получаса, и самое смешное, неизвестно что. Когда я уже начал терять терпение, внутренняя дверь скрипнула и посыльный так же, как и раньше, очаровательно улыбаясь, пригласил меня войти.

Как почти все помещения этой эпохи, комната, в которую я попал, была небольшая, с малюсенькими, закрытыми толстыми решетками оконцам. На скамье с высокой резной спинкой рядком сидели три мужчины почтенного возраста, одетые в светские одежды. Лица показались смутно знакомыми, кажется, я уже видел их в Боярской думе. Патриарха или священников здесь не было. Я, оставаясь при входе, низко поклонился. «Триумвират», не вставая со скамьи, покивал мне головами. Это говорило о том, что на лавке сидят весьма важные персоны. Впрочем, я в этом и не сомневался.

Судя по тому, что в комнату вела одна дверь, через которую я сюда вошел, все то время, что меня заставили дожидаться в сенях, эти джентльмены провели здесь, видимо, давая клиенту время созреть до осознания собственного ничтожества. Далее меня вновь унизили, оставив стоять в дверях, не предлагая ни пройти в комнату, ни сесть на свободную лавку. Конечно, то, что я стою перед великими мужами, находиться в присутствии которых простому смертному великая честь и счастье, сомневаться не приходилось. По-хорошему бы, мне следовало это прочувствовать и, по национальной традиции попресмыкаться перед начальством. Моя беда была в том, что я мог только предполагать, что это какие-то большие и знатные бояре, до которых мне, в сущности, не было никакого дела. Питому никакой особой радости от их лицезрения и сопричастности с сильными мира сего, я не испытал. Меня молча рассматривали, и больше ничего не происходило.

Возможно, хорошо воспитанный человек и потерпел бы, дожидаясь, когда важные господа сочтут возможным ему что-нибудь сказать, но у меня всегда были большие проблемы с хорошим воспитанием, потому я не стал дожидаться благосклонного внимания и сам задал троице прямой вопрос:

— И долго вы собираетесь на меня таращиться?

Уже смыкая уста, я понял, как оказался груб и невоспитан, почтенные мужи теперь уже в прямом смысле вытаращились на меня. Эта пауза у них получилась не запланированная, а вынужденная.

— Ты кто такой?! — наконец нашелся, что спросить, солидного вида муж с высокомерным выражением лица и объемным животом.

— А ты кто такой? — в свою очередь поинтересовался я.

— Я?! — буквально вскричал он, потом совершенно искренне удивился. — Ты что, меня не знаешь?!

— А что, разве нас знакомили? Я не припомню.

Господи, сколько на свете существует людей, которые, добросовестно заблуждаясь, считают себя всенародно известными, почитаемыми, а то и любимыми!

— Ты, наверное, чужестранец, если не знаешь, кто мы, — мягко сказал красивый мужчина с правильными чертами лица, великолепной лепки породистым носом и ласковым выражением глаз. — В Москве нас знает каждый. А вот с тобой мы пока не знакомы.

Я еще не справился с раздражением и не менее резко, чем раньше, спросил:

— Вы что, пригласили меня прийти для того, чтобы узнать, кто я такой?

Уже то, что я употребил глагол «пригласить» вместо более уместного «повелеть», было, судя по выражению ли присутствующих, большая дерзость. Однако носатый красавец не ответил резкостью на дерзость, напротив, как и раньше, ласково, даже как-то смущенно улыбнулся и представился:

— Меня зовут боярин князь Василий Иванович Шуйский, по правую руку от меня боярин Федор Иванович Шереметев, по левую мой брат, боярин князь Иван Иванович, небось, знаешь таких?

— Не знаю, — кратко ответил я, — теперь буду знать. И что вам, бояре, от меня нужно?

Хамство заразительно и сразу же побуждает противодействие. Шереметев и второй Шуйский покраснели лицами и даже машинально потянулись руками к своим посохам, однако Василий Иванович сдержал их взглядом и спокойным голосом спросил:

— А твое имя дозволено ли нам будет узнать?

И тут, да простят меня любезные читатели и русская история, появился еще один из многих, особенно в наше время самозванцев, склонный к приписыванию себе придуманных, никогда не существовавших титулов. Я встал в позу, приосанился и четко, с предполагаемой значимостью отрекомендовался:

— Светлейший князь Алексей Крылатский, собственной персоной!

Бояре удивленно, если не сказать скептически, осмотрели мой простецкий, демократический наряд, после чего Иван Шуйский уточнил:

— Собственной чего?

— Персоной, — серьезно объявил я, без приглашения садясь на скамью напротив них. — Это значит, самый, что ни есть первейший, родовитый и древнейший.

— Никогда о таком не слышал, — признался пузатый Шереметев. — Ты, видно, прибыл издалека? Не скажешь, из какого места?

Я проигнорировал вопрос и, вольно расположившись на скамье, спросил:

— Вы хотели со мной о чем-то говорить? Я вас слушаю.

Теперь, когда я нагло, без приглашения сел, позиция бояр оказалась не совсем удачной: они, знатнейшие, можно сказать, аристократы сидели втроем на одной скамье, что как бы принижало их индивидуальную значимость, а я один, как «первейший». Однако будущий русский царь Василий Иванович Шуйский ничуть этим не смутился, напротив, он сделался еще любезней и доброжелательней, чем раньше, и спросил:

— В Москве говорят, что ты, князь Алексей, дружишь с нашим царем Федором?

— Как может иноземный князь дружить с самим русским царем! Я по мере сил помогаю семье Годуновых справится с телесными недугами, только и всего.

— А не паскудно ли светлому князю лекарствовать, как какому-то безродному немцу! — воскликнул князь Иван и пренебрежительно покрутил в воздухе рукой, так и не подобрав подходящий случаю уничижительный эпитет.

— Нисколько не паскудно, сам наш Спаситель Иисус Христос врачевал болезни. А что такое какой-то удельный князь или даже московский боярин рядом со Спасителем? Плюнуть и растереть.

На такой оскорбительный для чести московского боярства аргумент никто не возразил, хотя присутствующим он сильно не понравился.

Сидящие передо мной люди были примечательны каждый по-своему: Шереметев — с узким верхом и обширным низом, и лицом, стертым невыразительностью до потери индивидуальности, походил на провинциального начальника, не умеренного в жирной пище. Иван Иванович Шуйский был простоват, но, несмотря на законную родовую гордость, явно незлобив и наивен; будущий царь Василий Иванович обтекаем, многомудр, лжив, изворотлив и, как мне показалось, ради достижения своей цели способен на самые неординарные поступки.

— И как здоровье государя? — заботливо поинтересовался боярин Василий Иванович.

— Что ему сделается в таком молодом возрасте! Здоров как бык.

— Марья Григорьевна, слышно, совсем занемогла? — продолжил он допрос.

— Не то, что занемогла, грустит, что мужа потеряла.

— Да царь Борис, того... — вставил свою ничего не значащую реплику Иван Иванович по прозванью Пуговка.

— А царевна что? — продолжил старший брат. — Совсем плоха?

— Ничего, я ее каждый день лечу, думаю, скоро совсем поправится.

— Каждый день или каждую ночь? — без тени улыбки уточнил старший Шуйский.

— И день, и ночь.

— Лечишь, слышно, медовухой?

— И это вам известно? — удивился я. — Именно медовухой, она в ней ноги мочит. Очень полезное средство, если заболеете, советую попробовать. Еще вопросы есть?

— Какие у нас к тебе, князь, могут быть вопросы! Вот совет есть. Ты осмотрись в Москве и сам уразумей, кого тебе дальше держаться. Годуновы хоть и сидят на престоле, да престол тот скользкий, как бы они с него не съехали. Мы же люди надежные, о Руси радеем, кто нам друг, того своей милостью не оставим.

— Вы что-нибудь по делу предложить хотите или так, вообще, разговариваете? — небрежным тоном спросил я.

— Пока так, а нужда в тебе будет, то и по делу поговорим. Главное, чтобы ты сам о себе правильно понимал.

— Ну, что ж, буду ждать, когда вы, не дай Бог, заболеете, тогда и разговаривать будем.

— Не о болезнях сейчас речь, совсем о другом.

— В заговор хотите позвать? Неужто против государя? — догадался я.

— Какой еще заговор! — испуганно воскликнул Василий Иванович. — Что ты еще такое придумываешь. На нас крамолы нет, мы и Борису, и сыну его крест целовали! Экий ты, князь Алексей, простой!

— Так я думал, что вы сами хотите в цари. По вам, боярин Василий Иванович, сразу видно, что сможете вы скипетр удержать. Думаете, я против? Я как вас увидел, сразу же понял, что вы первейший изо всех московских бояр. Куда другим до вас!

«Другие» с мрачными лицами слушали «комплименты» коллеге, однако вслух протестов не высказывали. Их бурно продемонстрировал сам кандидат в цари:

— Ты что такое несешь! Ты, князь, смотри, говорить говори, да не заговаривайся. Не по мне шапка Мономаха!

— Прости, боярин, коли обидел, — покаянно сказал я, — не думал, что ты так престол ненавидишь Мое дело малое, мне в такие игры играть не приходится. Я сегодня здесь, завтра там. Значит, вы все за царя Федора стоите? Потому и меня позвали, что о царском здоровье печетесь?

Шереметев часто закивал головой, Иван Иванович ухмыльнулся, а Василий Шуйский подтвердил преданность порядку верноподданными словами. На этом наши «деловые» переговоры можно было считать оконченными, и я встал со своей скамьи. Бояре последовали моему примеру. Шуйский с Иваном сразу же направились к выходу. Чтобы не столкнуться с ними, мне пришлось переждать, чем воспользовался Василий Иванович:

— Погоди, князь, мне еще слово-другое нужно тебе сказать.

Пришлось остаться. Шуйский подошел ко мне вплотную. Он был значительно ниже меня, со старой, уже посеченной мелкими морщинами кожей. Однако глаза еще были чистыми и смотрели цепко. Было ему слегка за пятьдесят, что по этим временам считалось едва ли не старостью. Разглядывали мы друг друга довольно долго. Я состроил туповатую, бесхитростную мину, чтобы попусту не наживать себе могущественного противника. Наконец мы оба составили собственные мнения друг о друге. Впечатление о Шуйском, подпорченное историческими свидетельствами об этом деятеле, у меня сложилось негативное.

— Вижу ты, князь, умный человек, — довольно сказал боярин, удовлетворенный моей художественной трактовкой образа провинциально лоха, — потому пока никого нет, давай поговорим с глазу на глаз.

— Давай, князь-боярин, — согласился я сверху вниз, будто снизу вверх, льстиво заглядывая ему в глаза, — с мудрым человеком всегда поговорить приятно.

Шуйский пропустил комплимент мимо ушей и сразу же взял быка за рога:

— Царь Федор сам не сможет править страной, молод, да и глуп. У нас же времена наступают тяжелые, народ Годуновых ненавидит, ждет, не дождется царевича Димитрия. Тот с войском скоро будет под Москвой, и остановить его некому Стрельцы не хотят воевать с законным государем и переходят на его сторону.

— Так ты, князь-боярин, думаешь, что Самозванец сын Иоанна Васильевича? — задал я уточняющий вопрос. Шуйский поморщился от такой прямолинейности, не ответил и продолжил:

— Тебе нужно подумать, чью сторону будешь держать. Если Борисова щенка, то пропадешь, если законного государя, то можешь в большие люди выйти, станешь окольничим, а то и боярином.

— Понятно, — сказал я, — и что ты мне посоветуешь?

— Меня держись, тогда никогда не пропадешь.

— И что мне для того нужно сделать? — начал я сдаваться на убийственные аргументы старого лиса.

— Коли попал ты в гнездо Годуновых, тебе и кости в руки. Обо всем, что там делается, доноси мне. Никакого слова не пропускай, обо все разговорах и изменах докладывай.

— Понятно, — сказал я. — А что я за это буду иметь?

— Живым останешься, да еще награду получишь.

— Ну, жизнь наша не от царей зависит, а от Бога единого, а вот награду цари дают. Хотелось бы знать, какую.

— Дворянином московским станешь, а то и боярином, — пообещал Шуйский.

— Мне и своего княжества хватит, обойдусь и без московского боярства. Царь Федор мне уже и окольничего, и думского боярина давал, да только я не взял. Ты, князь-боярин, настоящую цену предлагай, а не журавля в небе.

— Вот ты как, князь, заговорил, — с ноткой уважения в голосе откликнулся Шуйский, — что же тебе тогда надобно?

— Ты купец, твой товар, тебе и цену назначать. Чинов и вотчин мне не нужно, их как дают, так и назад забирают, остается казна. Подумай, если в цене сойдемся, то я твой навеки. Только я дорого стою, за полушку не продамся!

Мне показалось, что даже такую продувную бестию как Василия Ивановича, мой постсоветский цинизм покоробил.

Он озадачено уставился на меня, не зная, что по этому поводу думать. Дурак оказался прожженным прощелыгой, не желающий вестись на обещание светлого будущего.

— За казной дело не станет, — без недавнего энтузиазма сказал он.

— Я сразу понял, что мы найдем общий язык, — обрадовался я.

— И сколько ты хочешь?

— Ну, — протянул я, прикидывая возможную цену предательства, — скажем, задаток в тысячу золотых дукатов, а потом два раза по столько же за каждое сообщение.

— Сколько! — истерично вскрикнул Шуйский. — Тысячу червонцев только задатка?! Да ты сам понимаешь, что просишь?!

— А ты что, царский престол хочешь получить за медные московки? Нет денег, нечего строиться.

— Я могу дать тебе десять червонцев задатка, а потом по столько же, если того будет стоить, — сердито отчеканил князь. — И это считай за счастье.

Теперь, когда у нас начался торг, он, наконец, понял, с кем имеет дело, и я стал ему неопасен, а потому неинтересен.

— Такие деньги за счастье не сочту, — парировал я, — столько я могу и сам тебе заплатить, чтобы ты мне голову не морочил.

— Ладно, десять задатка и по двадцать за каждый язык.

— Я свою цену назвал, а торговаться мне княжеское достоинство не позволяет. Надумаешь, эвони.

— Как это звонить, где? — не понял Шуйский.

— Звони во все московские колокола, что нашел такого дешевого соглядатая. Пусть вся Москва надо мной, дураком, смеется!

— Ну, ты и хват, — уважительно покачал головой Василий Иванович Шуйский. — Такой молодой и уже такой жадный. Далеко пойдешь, если только палач не остановит.

— Палачей бояться, в боярскую думу не ходить, — переиначил я известную народную пословицу.

Боярину шутка не понравилась, но он это не показал, только слегка сузил глаза. В хитрости и выдержке Шуйскому было не отказать, вел он себя как истинный дипломат.

— Надеюсь, все, о чем мы здесь говорили, останется между нами? — сказал он без угрозы, но твердо.

— Шутишь, я могила! А ты, князь-боярин, подумай о моем предложении, я с тебя еще беру по-божески. Смотри, другие больше заплатят.

— Другие? — задумчиво проговорил он, непонятно, вопросительно или риторически.