"Время Бесов" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 1

Сколько мы ни смотрим в колодец времени, все равно удается увидеть только то, что нужно нам самим. Мы не хотим знать даже то, что делается у нас под самым носом, что же говорить о далеком прошлом, которое надежно скрыто под могильными плитами ушедших поколений? История в своем придуманном виде сохраняется только в подвигах героев и преступлениях злодеев. Время от времени ее перелицовывают, меняют акценты, и черное становится белым, белое — черным. Получается, что главное в этой придуманной истории — это подтверждение наших собственных ошибок и заблуждений.

Поэтому у каждого народа и политического режима собственное видение настоящего и прошлого, свои герои и преступники. Стоит только чуть постараться, и вурдалаки становятся принципиальными борцами за большое человеческое счастье, а их невинные жертвы — исчадиями ада.

Какой правоверный не возрадовался, когда народные герои, шахиды, таранили самолетами здания полные неверных собак, а цивилизованный европеец не пришел в восторг от гуманной миссии НАТО, разбомбившей кровожадную Сербию?!

Можно ли суметь каким-то образом подняться над ненавистью и дать кусок хлеба голодному ребенку вне зависимости от бога, в которого верят его родители, и цвета кожи, дарованному ему природой? Думаю, что это будет самым большим вопросом XXI века. Как сумеют поделить землю сытые и голодные, к чему приведет наша общая глупость и безответственность? Если бы на это был однозначный ответ!

Любому нормальному человеку отвратительно насилие, особенно, когда оно направлено против него лично. Другое дело, когда это касается кого-то постороннего, особенно чужака. Мне случалось наблюдать, с каким пренебрежение к чужим жизням относятся люди, считающие себя избранными судьбой или небесами стоять на вершине власти. А кто из нас не исключителен, если избран провидением жить на этой земле?

Обстоятельства моей жизни сложились так, что и мне приходилось убивать своих противников. Лишая человека (как бы он подл, по моему мнению, ни был) жизни, я каждый раз чувствовал, что делаю что-то не так. Что можно и нужно было бы найти другое решение. К сожалению, обстоятельства большей частью складывались так, что это была единственная возможность защитить собственную жизнь, Однако, после всего случившегося, червь сомнения продолжал точить душу, и укоры совести заставляли просыпаться по ночам.

Главное сомнение было в том, что никто не заставлял меня участвовать в кровавых разборках, вмешиваться в чужие дела, кроме собственной воли. Самым правильным было бы оставаться независимым наблюдателем и смотреть на чужие нравы и жизненные коллизии как многосерийный исторический фильм, поставленный в реальном времени. Правда и то, для этого мне не хватало мягкого дивана и стакана холодного пива. К тому же «плохие парни», встречающиеся на пути, сами не хотели оставить меня и беззащитных людей в покое и провоцировали на ответные, конкретные действия.

Несколько последних месяцев моей жизни, как только я оказался вовлечен в эксперимент по перемещению во времени, заполнились постоянными драками, дуэлями, любовными перипетиями, сделавшими ее, жизнь, яркой, насыщенной событиями, но и крайне опасной. Вот и теперь я хочу рассказать о событиях, последовавших после того, как мне пришлось бежать от царской полиции, которой почему-то очень не понравилось мое присутствие на территории Российской империи в октябре месяце 1856 года.

Как часто случалось и случается в нашей стране и в более поздние, просвещенные, времена, полиция, не умея найти аргументов для доказанного обвинения, решила обвинить меня в несуществующем преступлении. Это могло кончиться для меня только одним, пешей экскурсией по только еще осваиваемой Сибири арестантским этапом. Я был не против прогулки, но не такой долгой, и увильнул и от неправедного расследования и несправедливого суда.

Сделать это было не очень сложно. Рядом с уездным городом Троицком, в котором разворачивались полицейские инициативы, существовала старинная крепость, что-то вроде средневекового острога или городища. Во дворе этой крепости была, а, возможно, еще и есть до сих пор странная могильная плита. Кто и зачем смонтировал это сооружение, для меня остается неизвестным, известно другое, у нее есть свойство перемещать предметы из одного времени в другое. Что это за устройство и какой у него принцип работы — я не знаю, но ко времени описываемых далее событий мне уже довелось с его помощью перепрыгнуть из 1799 года, в который я попал, другим, не менее странным путем, в 1856. Имея под рукой такую возможность остаться на свободе, было грех этим не воспользоваться. Поэтому вместо того, чтобы отправится сначала в кутузку, а потом и в Сибирь, я предпочел свободное, а потому и желанное будущее.

Одним из недостатков «генератора времени», как я называл для себя этот таинственный агрегат, были возникающие во время работы высокочастотные колебания, напоминающие ультразвук, от которых очень болели, буквально разламывались, зубы. К тому же у него была еще и «конструктивная недоработка» — невозможность при перемещении определить, в какое именно время ты попадешь. По опыту прежних скачков во времени я подсчитал, что «разрешающая способность» у «генератора» была довольно высокой, перемещал он находящийся на нем предметы со скоростью год в минуту. Потому, чтобы вернуться домой, в свое время, мне нужно было просидеть на этом зубодробильном камне больше двух часов. Сделать это в один прием было нереально.

Когда, увильнув от нежной опеки полиции, я взобрался на это сооружение, довольно скоро понял, что на такой длительный подвиг самоистязания просто не способен. Я сколько мог терпел зубную боль и прочие прелести путешествия, но когда исчерпал все свои резервы стойкости, все-таки вынужден был соскочить с плиты, задолго до необходимого срока.

Оказавшись на твердой, надежной, не вибрирующей земле, я начал яростно чесаться. От микроволновой вибрации нестерпимо свербело все тело. В глазах у меня стоял туман и ноги мелко, противно дрожали. Окончательно прийти в себя я смог только через пару минут.

Суточное время, в котором я оказался, было предвечерним, небо над головой — чистым, а солнце клонилось к горизонту. Я глубоко вдохнул холодный осенний воздух и только после этого посмотрел по сторонам. И сразу же увидел человека с ружьем. Он стоял всего в нескольких шагах от «генератора», повернувшись ко мне спиной, и глядел в сторону почти не изменившегося сакраментального замка. Не знаю отчего, то ли ото всех предшествующих побегу событий, то ли вибрации, но у меня немного съехала крыша. Иначе ничем иным нельзя объяснить дурацкую ошибку, которую я совершил. Вместо того, чтобы тотчас вернуться на «генератор» и, пока он меня не заметил, убраться из этого времени подобру-поздорову, я необыкновенно обрадовался, что тут же на месте смогу выяснить, в какой год попал.

Хорошо, хоть я не сразу бросился к нему с расспросами, а подождал, пока у меня окончательно прояснится в глазах. Тогда я смог разглядеть крепкого сложения мужика в солдатской шинели, плоской каракулевой шапке и рыжих от времени, нечищеных сапогах Он продолжал стоять в той же позе на прежнем месте и пытался прикурить папиросу. На его плече стволом вниз висела трехлинейная винтовка. Удивительно, но даже такое знамение времени меня ничуть не смутило.

— Земляк! — окликнул я его. — Не подскажешь, какое сегодня число?

Человек вздрогнул и круто повернулся. У него оказалась героически заросшая недельной щетиной рожа с твердым подбородком. В меня уперлось два холодных, настороженных глаза.

— Ты кто таков и откуда взялся? — спросил он простуженным голосом.

Красной ленты на его профессорском, каракулевом пирожке не было, но облик был явно революционный. Такие грубые, примитивные, полные суровой пролетарской беспощадности лица я видел в кинохрониках двадцатых-тридцатых годов И вообще, своей винтовкой и разномастной одеждой он очень походил на красногвардейца времен гражданской войны. От такого поучительного зрелища я разом начал приходить в себя и сумел придумать неопределенно-значительный ответ:

— Художник из центра, по заданию, — начал врать я, лихорадочно придумывая, кем можно представить странного человека в старинном, для этого времени, плаще, мягкой широкополой шляпе, да еще и с саблей на перевязи.

— А как сюда попал? — продолжил он допрос, оставив в покое папиросу и взявшись рукой за цевье винтовки.

— Пришел поглядеть усадьбу, где эксплуатировали простой народ, — начал импровизировать я, стараясь говорить беззаботным тоном. Не знаю, поверил ли мне часовой, но винтовку пока оставил на плече и продолжил расспросы:

— А мандат у тебя есть?

— Есть, конечно, — небрежно ответил я, — как же без мандата…

— Покажи.

Требование показать «мандат» окончательно утвердило меня в мысли, что я нарвался на героя революции. Следовало предпринять что-то кардинальное, пока меня не поставили к стенке как классово-враждебный элемент. Я сунул руку под плащ и подошел к часовому вплотную. Сделал вид, что ищу документы во внутреннем кармане.

— Ты, никак, на посту стоишь? — прежним легким тоном поинтересовался я. — Что охраняешь, эту хоромину?

— Не твоего ума дело, — грубо ответил он, наблюдая за моими попытками достать «документы».

Ждать мне было нечего, и я не стал испытывать судьбу, ударил его сначала носком сапога по голени, потом кулаком в солнечное сплетение и, когда он начал сгибаться пополам, добавил крюком в челюсть.

Часовой зашатался, взвыл от боли, но на ногах устоял. Пришлось бить еще сверху, по шее, после чего он, наконец, обмякнув, опустился на землю.

Прежде чем убежать, я ухватился за его винтовку, намериваясь вытащить из нее затвор. Однако, невдалеке прозвучал выстрел и пуля, срикошетив о землю, с визгом пролетела мимо моего уха. Я обернулся и успел увидеть, что в нашу сторону бежит еще какой-то человек, на ходу передергивая затвор ружья. До него было метров двести. Увидев, что я стою на месте и смотрю на него, он начал приостанавливаться, чтобы прицельно выстрелить.

Пришлось оставить в покое оружие поверженного героя и кинуться бежать к выходу. Я несся по двору к воротам замка, петляя, как заяц. Было очень страшно, я уже явственно ощущал, как мне в спину ударяют знаменитые «девять граммов в сердце». Трехлинейная винтовка Мосина в умелых руках всегда была страшным оружием. Опять грянул выстрел, но эту пулю я не услышал. Мне было не до того. Продолжая прыгать из стороны в сторону, я выскочил за ворота и припустился к лесу. Я уже почти добежал до опушки, когда в меня снова выстрелили. Стрелок опять промахнулся, и, пока он передергивал затвор, я достиг густых зарослей и ничком упал на землю.

Дальше я пробирался на четвереньках. Добравшись до больших деревьев, спрятался за ствол толстой березы и только тогда встал на ноги. Теперь попасть в меня было сложно. Я выглянул из-за укрытия, надеясь на чудо, вдруг меня оставят в покое! Увы, его не случилось, теперь уже два преследователя бежали в мою сторону с винтовками наперевес.

Я, стараясь не мелькать между деревьями, подался в сторону и, когда наши азимуты перестали совпадать, опять побежал. К сожалению, этот лес был не настоящим — обычная пригородная рощица. До сумерек было не менее часа, и часовым ничего не стоило здесь меня разыскать. Осталось надеяться только на то, что они не догадаются систематически прочесать посадки.

Играть в прятки против двух винтовок между трех берез было слишком рискованно, как и перебегать большой пустырь до следующего перелеска. К тому же я еще не совсем пришел в себя после длительного пребывания на «генераторе» и внезапного бегства. В голове звенело, ломило зубы и, стоило остановиться, как ноги начинали предательски дрожать.

Зато я понял, что, наконец, попал в двадцатый век. Причем за полчаса сидения на «генераторе» перемахнул не на тридцать-сорок лет вперед, как предполагал, а как минимум на семьдесят. Какая здесь сейчас власть, догадаться было нетрудно.

Единственно, что было непонятно, зачем во дворе замка, у плиты «генератора» поставили часовых? Я даже подумал, не для того ли, чтобы отлавливать возникающие из неоткуда «социально чуждые победившему пролетариату элементы». То, что мне удалось обмануть красногвардейца в «профессорской» шапке и сбежать, было чистым везением.

Перспективы не только ближайшие, но и грядущие складывались весьма неблагоприятно. Судя по всему, воспользоваться «генератором» в ближайшее время я не смогу. Эта дорога домой мне теперь надолго заказана. После нападения на часового, как всегда, бдительность будет утроена. Красные герои начнут играть в солдатиков и не скоро, как это обычно у нас бывает, потеряют бдительность и расслабятся. Я же за это время или попадусь в крепкие руки ЧК, или помру в лесу от голода. Сколько я знаю отечественную историю, в советское время скрываться от властей всегда было очень трудно.

Впрочем, у меня оставался еще один шанс: пробираться в деревню Захаркино Троицкого же уезда и оттуда совершить в обратном порядке путешествие из прошлого в будущее. Эта деревня была первым пунктом в моем проникновении из XXI в XVIII век. Если очень сильно повезет, то, может быть, я сумею выкрутиться, в противном случае…

О том, что со мной тогда будет, не хотелось даже думать.

Пока же, выбрав для укрытия толстое дерево, я следил за окрестностями. Как всегда в тревожном ожидании время почти остановилось. Солнце по-прежнему висело высоко над горизонтом, не желая клониться долу. Моих преследователей не было ни видно и ни слышно Я немного успокоился и даже начал продумывать, как мне ловчее добраться до своей деревни.

Захаркино, выслуженная вотчина моих предков, была ими получена во владение еще при Екатерине Великой. Она находилась в 25 километрах от Троицка, и до нее хорошим шагом можно было добраться за 5 часов. Искать меня будут не там, в стороне, а скорее всего, на губернской дороге. Так что если я отправлюсь туда, то небольшая фора во времени у меня будет. Если, конечно, меня сейчас не обнаружат и не пристрелят здесь, на месте…

Вдруг по напряженным нервам ударил звук близкого выстрела. Я дернулся, но сумел не запаниковать и остался стоять на месте.

— Обходи его! — закричал за соседними деревьями сиплый голос. — Вы, пятеро, слева, вы, пятеро, справа. Окружай! Вон он стоит! Эй ты, художник, сдавайся, а то хуже будет!

Тут же опять грохнул выстрел. Я переместился за деревом так, чтобы оказаться от них укрытым стволом.

— Вижу, вижу! Выходи, тебе говорят, не то стрелять буду! — поддержал товарища второй преследователь. — Лес окружен, все равно никуда не денешься!

Я не стал вступать в дискуссию и трусливо притаился за своим деревом. Постепенно призывы начали отдаляться. Часовые, не меняя реплик, продолжали пытаться взять меня «на понт». Мне осталось подождать, когда им надоест блуждать по темнеющему лесу, и они отправятся восвояси. Я присел на землю и попытался собраться Тем более, что пока ничего страшного не случилось. Минут двадцать от часовых не было ни слуха, ни духа. Солнце, наконец, добралось до горизонта и начало за него опускаться.

Смеркалось даже быстрее, чем я надеялся. Однако, выходить на безлесное место было все еще рискованно. На мою беду на небе ошивалась полная луна и обещала хорошую подсветку местности. Почти затихшие вдалеке призывы сдаваться опять начали перемещаться в моем направлении. Я решил рискнуть и, пригибаясь к земле, побежал в сторону реки. Добираться ближе было до леса, но это был и наиболее опасный, совершенно голый участок местности.

Я пробежал уже метров двести, когда сзади опять послышались выстрелы, причем теперь стреляли не только из винтовок, но и из револьверов. Вероятно, к часовым прибыло подкрепление. Похоже, что мой риск оказался оправданным. До реки было еще далеко, но я с каждым шагом удалялся от опасного места.

Когда покинутая рощица слилась в одно темное пятно, я сбросил скорость и побежал трусцой. Позади опять поднялась стрельба и послышались крики. Было похоже, что там шел настоящий бой.

«Интересно, в кого эти идиоты стреляют?» — подумал я, невольно прибавляя скорость.

Теперь, когда меня было невозможно увидеть из-за расстояния и темноты, пора было успокоиться, но выстрелы по-прежнему заставляли нервничать. Наконец, в лицо пахнуло водной свежестью. У берега реки начались сплошные кочки и колдобины, так что мне, чтобы не поломать в темноте ноги, пришлось перейти с бега на шаг. Стрельба сзади до сих пор не прекратилась, но я уходил все дальше с надеждой никогда не узнать, чем кончилась эта революционная битва.

Скоро стало ясно, что, передвигаясь по бездорожью, мне вряд ли удастся добраться до Захаркино даже к утру. Пришлось выбираться на дорогу. Это оказалось несложно. Злодейка луна светила как хороший фонарь, местность я знал и без труда отыскал дорогу. За сто с лишним лет она ничуть не изменилась, только что выбоины и ухабы стали еще глубже, чем раньше. Впрочем, это могло и показаться.

Теперь по твердому и относительно ровному покрытию я двигался значительно быстрее, чем раньше. Кругом было пустынно, и пока мне никто не попался навстречу. Со страху я долго не чувствовал усталости и резво улепетывал от своих новых противников. Очень хотелось пить, но терять время на спуск к воде я не стал.

К Захаркино я подошел затемно. Перед деревней дорога удалялась от реки, делающей большую петлю. Заходить в деревню мне было незачем. Я свернул перед околицей на тропинку и вскоре оказался на том месте, где когда-то встретил косцов. Они были первыми людьми XVIII века, которых я увидел, когда попал в прошлое. Сначала я даже посчитал их какими-то сектантами, полностью ушедшими от цивилизации в дикую простоту натурального хозяйства.

Теперь по осеннему времени, крестьянам делать здесь было нечего. Пойменные луга были давно выкошены и сено убрано. Я спустился к реке, наконец, напился, умылся и только после этого двинулся дальше вдоль берега. Есть мне пока не хотелось, но, как решать эту проблему, когда она возникнет, я не знал. Современных денег у меня не было, вещей для товарообмена тоже. Просить Христа ради в моей вполне цивильной одежде было нелепо, как и заниматься воровством или разбоем.

К рассвету я отошел от Захаркино уже километров на пять и почувствовал, что так устал, что больше идти не смогу. Мало того, что без привычки к пешей ходьбе устали ноги, мои новые, неразношенные сапоги до крови растерли пятки. Однако, я еще немного помучил себя, но, в конце концов, сдался и устроил привал. Торчать на виду не стоило, кто знает, как теперь были заселены эти места. Не испытывая судьбу, я выбрал уединенное, заросшее густым кустарником место, нарубил саблей еловых веток и, как подкошенный, без сил упал на мягкое, пахучее ложе.

Проснулся я далеко за полдень. На мое счастье, погода была тихая, и небо чистое. Осеннее солнышко хорошо пригревало землю Вымокший ночью плащ высох, и теперь для полного удовольствия мне не хватало только еды. Я спустился к реке и потешил себя мыслью, что если очень прищучит голод, займусь рыбной ловлей

Я нормально отдохнул, и ничто не мешало тут же пуститься в путь Кругом было тихо и пустынно. Я открыто пошел прямо по берегу, больше не опасаясь преследователей. Было почти невероятно, что меня так быстро смогут вычислить и выследить. Поэтому больше беспокоили стертые ноги и то, как бы не пропустить место, где нужно сворачивать в лес. При том, что ландшафт местности за сто с лишним лет почти не изменился, никаких знакомых примет я не нашел.

Когда я проходил тут в первый раз, еще не зная, куда занесла меня судьба, то даже не очень внимательно следил за дорогой Шел себе берегом реки, как на обычной прогулке. Ни о каких путешествиях в прошлое я и думать не думал. Во время одной довольно авантюрной вылазки за город я случайно оказался в глухой, брошенной жителями деревушке. В ней обитала единственная и последняя жительница по имени Марфа Оковна. Нашел я ее, разбитую радикулитом, причем ее скрутило так сильно, что она попросту не могла шевельнуться и, можно сказать, погибала от голода и жажды. Я оказал крестьянке посильную медицинскую помощь и остался на несколько дней в ее доме. Позже, когда мы познакомились, выяснилось, что она не просто пожилая колхозница, а вовсе не обычный человек — представительница немногочисленного племени, живущего в несколько раз дольше, чем мы. Моей новой знакомой оказалось около трехсот лет от роду, и она в такие почтенные лета еще грезила о любви. Именно по ее просьбе я и отправился в то свое первое путешествие. Во всяком случае я был ею как бы командирован в прошлое с конкретной миссией, разыскать ее пропавшего без вести при осаде крепости Измаил жениха.

Тогда, во время первого проникновения в чужую реальность, я отнесся к самой идее перемещения совершенно несерьезно и, скорее, отбывал номер, выполняя данное сгоряча обещание. Поэтому во время пути никаких ориентиров не запоминал, собираясь после небольшой прогулки тут же вернуться обратно Однако, сложилось так, что эта «прогулка» затянулась на несколько месяцев и теперь продолжалась совсем не так комфортно, как началась.

За то время, что находился в прошлом, я успел влюбиться, жениться, претерпеть множество невзгод и приключений Естественно, что вспомнить лесную дорогу, по которой прошел всего один раз почти полгода назад по своему биологическому времени, я сразу не смог. Тем более, что над этой местностью пролетело больше ста лет.

Оставалось ориентироваться на время, которое я тогда был в пути и рассчитывать на везение. Пока же меня больше чем незнакомая дорога, волновал пустой желудок. Сезон грибов и ягод давно отошел, лес был красив, светел, но пуст,

По времени в пути я уже должен был дойти до полянки, на которой когда-то ночевал, но местность оставалась незнакомой, Вскоре я наткнулся на хорошо утоптанную тропинку. Она начиналась от заводи и постепенно отдалялась от реки. Я перестал зевать по сторонам и пошел осторожнее. Было похоже, по ней часто ходили, что предполагало близкое человеческое жилье. Это предположение вскоре подтвердились Послышался собачий лай, и из-за очередного поворота показалась деревенская околица. Была она почти условная, сделанная, видимо, только для того, чтобы не разбредался скот.

Передо мной встала дилемма: идти в обход, стороной или рискнуть заглянуть в селение. Против того, чтобы выйти к людям, было многое, за — только одно, желудок. В осеннем лесу я вряд ли смогу прокормиться на подножном корму, так что решать вопрос с питанием нужно было в обжитом месте.

Однако, один этот аргумент был слишком весомый Без точного знания дороги, лишь по примерному азимуту добраться до сгнившего моста, через который я попал сюда, и через который проходила граница «времени», путь был неопределенно долгий. Можно было не одну неделю скитаться по непролазным лесам, пока найдется заветная тропка в двадцать первый век.

Поэтому я решил действовать по обстановке. Если деревня окажется большой — пройти мимо, если маленькой — рискнуть. От околицы, на которую я наткнулся, домов видно не было. Я не стал маячить на дороге и отошел в ближайший лесок подлечить стертые сапогами ноги и дождаться темноты.

Моя одежда за время бегства запачкалась и обтрепалась, но все равно я выглядел для сельской местности слишком по-городскому. К тому же совсем ни к месту была моя старинная сабля в роскошных, украшенных золотом и самоцветами ножнах, Короче говоря, я совсем не вписывался в местную обстановку Особенно дисгармонировали этой суровой эпохе широкий плащ с пелериной и мягкая, широкополая шляпа. В городе в таком виде еще можно было косить под нищего, романтического художника или поэта, в деревне — только под сумасшедшего. Пришлось на время с этой одеждой расстаться Когда нашлось подходящее место, я спрятал там верхнее платье вместе с саблей.

Дождавшись начала сумраков, я осторожно перешел «Рубикон» в виде условного плетня и приблизился к поселению Домов здесь, слава богу, было всего около десятка. Две лениво брешущие собаки начали лаять целенаправленно, почуяв чужака. Я вышел на крохотную деревенскую улочку и начал рассматривать подворья. Деревушка была маленькая, но не бедная. Избы в ней стояли капитальные, рубленные из толстых бревен,

В одном из дворов в палисаднике возился высокий, пожилой крестьянин в одной нательной рубахе. Я остановился у его ворот. Он бросил свое занятие и подошел ко мне.

— Здравствуйте, Бог в помощь, — поздоровался я.

— Благодарствуй, сударь, — сдержанно ответил он, с интересом рассматривая меня.

Был он лет шестидесяти, с окладистой, седой бородой и умными, внимательными глазами.

— Не подскажете, как называется ваша деревня, — спросил я для того, чтобы завязать разговор.

— Ивановка, сударь.

Дальше следовало спросить: «А нет ли у вас водицы, испить, а то так есть хочется, что переночевать негде».

Но ничего такого я не сказал, выдержал паузу, как будто оценивал сообщение.

— Кажись, вы заплутали? — поинтересовался старик, с любопытством разглядывая меня.

— Похоже, что заплутал. Ну, спасибо, пойду дальше.

— Куда же вы на ночь глядя, зайдите в избу, гостем будете.

Я не заставил себя уговаривать и согласился.

— Куда путь держите? — спросил мужик, когда мы подходили к избе.

Вопрос для меня был очень сложный. Местных названий я не знал и никакой правдоподобной истории загодя не придумал Осталось, как всегда в таких случаях, соврать.

— Мне нужно осмотреть ваш лес, я занимаюсь изучением древесины.

— Как же вы один идете, да еще без ружья и теплых вещей? — удивился он.

— Вещи в реке утонули, у меня лодка перевернулась, — нашелся я.

— Ишь ты, как же это тебя угораздило? — переходя по-свойски на «ты», посочувствовал он — Вроде и ветра не было, и река у нас тихая, без порогов.

Врать очень не хотелось, но, коли сам загнал себя в угол, пришлось:

— Да лодка доброго слова не стоила, плоскодонка, Неловко наклонился над водой и перевернул.

Крестьянин понимающе, чуть насмешливо посмотрел, опознав во мне городского придурка, способного не то, что лодку перевернуть, но и заблудиться в двух осинах.

— Как же ты теперь будешь? — сочувственно спросил он. — Того и гляди, холода ударят, а ты чуть не в исподнем?

— Как-нибудь выкручусь, — пообещал я, — Главная беда — всю еду утопил.

Мужик с сомнением покачал головой, но ничего не сказал Мы вошли в избу. Навстречу нам поднялась с лавки пожилая крестьянка и низко поклонилась. Я поклонился в ответ. Несколько ребятишек в одних рубашонках, увидев чужого человека, юркнули за большую русскую печь.

— Принимай гостя, хозяйка, — сказал крестьянин.

— Милости просим, — ответила она, опять кланяясь. — Прошу за стол, угощайтесь, чем Бог послал.

Ломаться и отказываться я не собирался и без лишних слов уселся на лавку. Было заметно, что мой приход, да еще в такой странной, легкой для осени одежде, вызвал у женщины любопытство. Однако, она, сообразно деревенской этике, ничего спрашивать не стала и захлопотала, собирая на стол.

Я огляделся. Горница, в которой мы находились, была чиста, некрашеные полы из широких плах выскоблены до желтизны. На стенах висели лубочные картинки, сытинский календарь за 1912 год и несколько плохого качества фотографий.

Меня больше всего заинтересовали именно они. Я встал из-за стола, подошел к стене и принялся их рассматривать.

— Это сын мой единственный, — сказал хозяин, увидев, что я обратил внимание на фотографию молодого человека в солдатской форме, — в Германскую войну убитый.

Я не знаю, что положено в деревне говорить в таких случаях, и просто сочувственно вздохнул.

— Троих малых деток сиротами оставил, — продолжил он и кивнул на возящихся и хихикающих за печкой детей.

— А мать жива? — спросил я.

— Жива, сейчас она у суседей, хворой товарке по дому помогает.

— Пожалуйте за стол, — повторила приглашение крестьянка, прерывая наш семейный разговор. — Не побрезгуйте нашей пищей, — сказала она, низко кланяясь,

Я не побрезговал и не заставил себя упрашивать. Еда была скромная, крестьянская, но очень вкусная. Каша была теплой, только что из печи и порядком сдобрена маслом. Хлеб пшеничный подовый, мягкий и тоже еще теплый. Стараясь не спешить, я порядком опустошил стол и когда, наконец, сигнал сытости дошел до мозга, с сожалением оторвался от еды.

Пока я насыщался, хозяева молчали, не нарушая трапезу пустыми разговорами.

— Спасибо, все очень вкусно. Со вчерашнего дня ничего не ел, — сказал я, чтобы объяснить свой непомерный аппетит.

— Это почто так? — не смогла сдержать любопытство хозяйка.

— Лодка с вещами и припасами перевернулась, вот я и остался, как есть,

— Ишь ты! — поразилась женщина. — Как же это тебя угораздило?

— Сам не пойму, как получилось: наклонился над водой, а она возьми и перевернись,

Хозяева сочувственно закивали Кажется, их такой разворот событий устроил,

— Место-то хоть запомнил? — спросил крестьянин, — Завтрева, даст Бог, вытащим,

— Где мне было запомнить. Я же чуть не потонул, а как в себя пришел, меня уже течением отнесло.

— Глаза отводят, — многозначительно сказала хозяйка.

— Кто отводит? — не поняв, о ком она говорит, спросил я.

— Известно кто, нечистые Ишь, водяные опять баловать начали!

Меня такой вариант развеселил:

— У вас что, в реке живут водяные?

— Кончайте вы к ночи эти разговоры, — строго сказал мужик и перекрестился.

В это время детишки, притихшие было за печкой, расшалились, это вызвало недовольство деда, и он, как бы прекращая неуместный разговор, на них прикрикнул:

— Тише вы, пострелята, забыли, что гость в доме!

— Совсем без матери от рук отбились, — пожаловалась хозяйка.

— Как без матери? — удивился я и спросил у старика: — Вы же говорили, что она у соседей,

— У них, — подтвердил он, — за больной ходит. Подруга ейная помирает. Невестушка цельные дни там, почитай, уже неделю домой глаз не кажет.

— А что с подругой?

— Болеет, того и гляди отойдет, — разъяснила женщина. — Водянка у нее.

— Я лекарил когда-то, — скромно сказал я, — может, мне пойти, взглянуть на больную?

— Так ты лекарь, сударь! — обрадованно сказал хозяин. — А то я думаю, барин, не барин, а кто — непонятно, а ты, стало быть, дохтур! Взгляни, мил человек, а то ежели баба-то преставится, детки круглыми сиротами останутся!

Мужик, суетливо, в непривычной для своей комплекции манере, выскочил из-за стола. Я поблагодарил хозяйку за угощение, и мы тут же вышли из избы. Уже совсем стемнело, Он повел меня на другой конец деревни. Что такое водянка, я слышал, но видеть больных этой болезнью мне не доводилось. Причину заболевания я вспоминал по дороге к больной. От плохой работы сердца застаивается венозная кровь и через стенки сосудов начинает «выпотевать» лимфатическая жидкость, заполняя пространства между различными органами. Болезнь случается по разным причинам, но, кажется, чаще всего от голода, когда ослабевает организм и сердечная мышца.

Кроме естественного желания помочь человеку у меня был и личный интерес, проверить, сохранились ли у меня после перемещения в этот век способности экстрасенса. Хозяин по дороге рассказывал о деревенском житье, меня же интересовало одно: в каком году я нахожусь. Прямо спросить его об этом я, понятное дело, не рисковал, а на наводящие вопросы старик отвечал без привязки ко времени.

Меня уже не в первый раз подводила моя вопиющая историческая неграмотность. В памяти после школы остались самые приблизительные представления о событиях двадцатых годов: что-то о продразверстке и продналоге, о создании колхозов, однако, так, вообще, без точных дат. Из событий того времени я точно помнил начало и конец гражданской войны и время, когда крестьян начали загонять в колхозы, Между этими датами был НЭП, то есть, Новая Экономическая политика, по легендам, единственное пристойное время за все довоенное существование СССР. Все время до ее введения просуществовал военный коммунизм, доведший страну до полного разорения,

— Так колхозов у вас еще нет? — поинтересовался я.

— Нет, сударь, — отвечал хозяин, — у нас здесь глушь, редко кто бывает.

— А про Ленина что слышно? — продолжил выпытывать я.

Слава богу, я хоть помнил что Ленин умер в двадцать четвертом году.

— А что про него слышно, ничего не слышно.

— Послушайте, Иван Лукич (так звали хозяина), я, как в реку упал, от испуга многое позабыл, даже какой сейчас год, не помню…

— Это бывает, — согласился он. — Многие с испуга память теряют…

— А какая у вас здесь власть: белая или красная? — продолжал я приставать к непонятливому селянину.

— Нам это без интереса, власть до нас касаемости не имеет, мы по крестьянскому делу, — объяснил Иван Лукич.

Так до дома больной я и не смог у него выпытать, какой нынче год на дворе.

Мы подошли к обычному крытому дранкой крестьянскому жилищу с неухоженным двором и вошли в избу.

Там было тихо и пахло травами. Нам навстречу поднялась молодка лет тридцати, судя по реакции на приход старика, его невестка. Они коротко поздоровались, и Иван Лукич спросил о больной:

— Как, Аксинья, у Матрены дела-то?

— Плохо, — ответила она, — уж и не знаю, чем ей помочь. А это кто? — шепотом спросила она тестя, скрытно рассматривая меня.

— Дохтур из города, будет Матрену лечить, — ответил он.

— Ей, поди, теперь только господь поможет, — сказала Аксинья, горестно поджимая губы, — Совсем плоха.

Я подошел к лавке, на которой на каком-то тряпье лежала больная, Действительно, женщина выглядела умирающей, Раздуло ее почти как утопленницу. Я еще в XVIII веке слышал от Карла Людвиговича Вульфа, домашнего врача генерал-губернатора н-ской губернии, о том, как они лечат водянку. В те времена жидкость, скапливающуюся у больного под кожей, выпускали через разрезы в коже ног. Однако, сам пойти на такое варварское лечение я бы не рискнул.

Первым делом я проверил, как у больной обстоит дело с сердцем. Оно работало на предельных нагрузках, учащенно и аритмично. Отправив посторонних на улицу, я занялся своим лечением. Мне показалось, что первым делом нужно восстановить работу сердечной мышцы, чем я и занялся, пытаясь стимулировать его своим силовым полем. После сеанса пульс стал ровнее и более наполненным.

Экстрасенсорный метод лечения, которым я пользовался, забирал так много сил, что после каждого сеанса мне требовался отдых, чтобы восстановить собственную энергию. Когда мы с больной немного пришли в себя, я вышел на свежий воздух к ожидавшим во дворе болельщикам. Здесь, как мне показалось, собралось все местное население.

— Ну, как там Матрена? — на правах знакомца спросил меня Иван Лукич.

— Немного лучше, — ответил я, — ее уже кто-нибудь лечил?

— А как же батюшка, я и лечила, — откликнулась чистенькая старушка с маленьким, испеченным долгими годами трудной жизни личиком.

— Чем лечила, бабушка?

— Травками, — ответила старуха.

— Покажите, какими, — попросил я.

В лечении травами я не очень силен, но на всякий случай решил проконтролировать, что она давала больной. Знахарка часто закивала головой и повела показывать свои сборы. Большинство местных трав я не знал, поэтому попросил делать отвары только из знакомых. К сожалению, выбор их был очень скудный, нашелся боярышник, пустырник и чеснок, цветы ландыша и корни одуванчика.

Отправив Аксинью домой к детям, я остался при больной. Случай был сложный, и я провозился с ней до глубокой ночи.

К утру я был никакой, но женщине стало значительно лучше. Однако, опухоль все не спадала. Делать ей надрезы на коже и выпускать лишнюю жидкость я, повторяю, не рискнул и решил, что, как только у нее восстановится сердечная деятельность, попытаться выпарить из нее лишнюю воду естественным путем — в бане.

О том, что я нахожусь в розыске, уже как-то позабылось. Слишком большая здесь была глушь, до которой почти не доходили даже отзвуки революционного лихолетья.

Скорее всего, в здешних местах еще не было боев, и о Гражданской войне народ толком ничего не знал. Потому политика и события в метрополии никого не интересовали. Крестьяне не слышали даже о продотрядах, отбирающие «излишки» зерна у селян и грабивших богатые хлебом губернии.

Дождавшись, когда больная уснет, я и сам лег и проспал несколько часов кряду. На рассвете меня разбудили новые пациенты, Здесь уже все знали о «чудодейственном» городском лекаре и недужащее население явилось ко мне лечиться Поэтому вместо того, чтобы продолжить путь, я был вынужден развернуть походный госпиталь. Целый день мне пришлось выслушивать сетование бестолковых старух и «накладывать» на болящих руки.

В деревне было тихо и спокойно. Полевые работы окончились, крестьяне никуда не спешили и пользовались нежданным развлечением.

Я попытался объяснить Ивану Лукичу, что у меня мало времени, что обстоятельства требуют срочно продолжить путь. Он смотрел на меня оловянными глазами, согласно кивал и прочувственно объяснял, что очередная тетка Агафья долго меня не задержит, а зайдет всего на минутку, потому что у нее в ухе стреляет. Отрабатывая еду и гостеприимство, я принимал и Агафью, и Марфу, и всех остальных желающих. Никто времени у меня даром не занимал, разве что каждый пациент по часу рассказывал о своих ощущениях и болезнях,

На мое счастье деревня была маленькая, иначе крестьяне продержали бы меня в ней до полного построения социализма. Единственная польза от общения с народом была в том, что мне удалось, наконец, выяснить, что попал я в 1920 год.

Поток больных иссяк только тогда, когда на улице начало темнеть. Иван Лукич весь день был у меня за ассистента и, не торопясь, рассказывал историю жизни каждого односельчанина Перед тем, как отправиться к нему на ночевку, я еще с полчаса провозился с Матреной, страдающей водянкой.

Я решил, что утром больше не дам втянуть себя в медицинские игрища, а сразу отправлюсь в лес искать дорогу домой. Теперь мне можно было делать это, не торопясь, используя деревню как свой базовый лагерь.