"Дивертисмент" - читать интересную книгу автора (Кортасар Хулио)

ii

На Кабальито мы потратили три дня. Марта, казалось, сама не знала, где искать, но при этом она и мысли не допускала, чтобы пропустить хоть единую улочку, хоть единый квартал. Наш план мало-помалу покрывался красными крестиками. За всю жизнь я не побывал в стольких угловых магазинчиках и не сидел на стольких скамейках в скверах посреди площадей! Марта категорически отказалась взять такси, она то срывалась с места и бежала через весь квартал, то останавливалась где-нибудь на углу и минуту-другую неподвижно вдыхала воздух, словно принюхиваясь к чему-то.

– Марта, ведь в Кабальито нет ни одной насыпи, – взмолился я, когда мы закончили прочесывать улицу Йербаль и соседние закоулки.

– Инсекто, милый, но ведь насыпь не обязательно должна быть именно насыпью. Это может быть какая-нибудь полуобвалившаяся стена, далее высокий дом с садиком на галерее, откуда мне знать?! Нужно искать везде!

– Меня, между прочим, ждет работа – статья о Мантегацце, – проскулил я.

– Иди, я тебя не держу, – небрежно ответила она, крепко хватая меня при этом за руку.

Итак – мы продолжили поиски.

Ортигера, Ачаваль, Мальвинас; Эмилио Митре, Директория. Апельсиновый «Бильс», поллитра белого, копченая ветчина; Торне, Рамон Фалькон, два кофе с молоком и рогаликами.

– Зачем ты ищешь этот дом?

Это был мой первый прямой вопрос, непосредственно по сути дела, на которое мы потратили уже несколько дней. Марта приняла во внимание мою терпеливость и, немного помолчав, ответила:

– Тут две причины, Инсекто. Одна – хорошая, а другая… сама не знаю. Хорошая: если мы найдем-таки этот дом, то у нас будет что-то конкретное, на что можно опереться.

– А ты ничего не путаешь, Марта? Я так понимаю, что, найди мы его, – все станет только хуже. Обладай Ренато фотографической памятью, мы еще могли бы предположить, что он просто вспоминает уже виденный пейзаж и переносит его на холст. Но ты же прекрасно знаешь, как он сам называет свою картину: кошмаром! (Мгновенно вспомнилось намыленное лицо Ренато под душем, «мешанина из воспоминаний», «что-то вроде предчувствия будущего».)

– Нет, сам Ренато дом не видел, в этом я уверена. Для него это просто еще один условный дом, как и все другие на его картинах. Ты обратил внимание на дверь, на окна? На двух других его полотнах есть очень, очень похожие дома. И я почему-то думаю, что дом существует на самом деле, хотя Ренато об этом и знать не знает.

– И ты полагаешь, что если мы его отыщем…

– Знаешь, – растерянно сказала Марта, – как только я увижу его, я сразу все пойму. Нет, я понимаю, что со стороны это кажется полнейшей глупостью, но – в конце концов – разве не здорово просто гулять по Буэнос-Айресу? – неожиданно добавила она.

– Ну что ж, это одна из причин, как я понял, – поспешил сказать я, не давая ей заговорить меня, уйти от главной темы. – Но ты обмолвилась, что во всем этом есть и другая – плохая – сторона.

– Я в нее не верю и не хочу о ней думать. Но тебе, чтобы все было честно, признаюсь: есть вероятность, что я ищу этот дом не сама по себе, но подсознательно исполняю волю Эуфемии.

Она поглядела мне прямо в глаза – беззащитная, как никогда.

На третий день поисков, часов в девять вечера, я зашел в гости к сестрам Динар. Монья была в кино, и я застал только Лауру.

– А у нас уже есть гость, – сообщила она мне. – Ты как раз вовремя: приготовишь нам всем свой фирменный витаминный коктейль.

– Что, Вихиль вправду у вас?

Хорхе прервал обмен любезностями с доньей Бикой и поздоровался со мной. Мы приступили к нашему ритуальному приветствию – дуэли на ассоциациях с названиями.

– Девушка-бродяжка.

– Еще один поворот винта.

– Цыган и девственница.

– Дом по соседству.

Я поднял руки в знак признания поражения. На самом же деле мне не понравился тон, каким Хорхе произнес последнее заглавие.

– Ты жульничаешь, как последний подлец. Названия должны быть оригинальными, а «Дом по соседству» – это чистой воды плагиат. Розамон Леманн…

– А сам-то, – великодушно-неохотно возразил Хорхе. – Роман Джеймса называется «The turn of the screw».[28] Перевод, конечно, вольный, но говорить об оригинальности замысла я бы не рискнул.

Лаура таяла от восторга, слушая нас; я подошел к донье Бике и, обняв ее за талию, поцеловал, как обычно, в обе щеки.

– Дочь просто очарована твоим приятелем, – шепнула мне донья Бика на ухо. – Вы с ним давно знакомы?

– Это допрос? Так, донья Бика, да?

– Что ты, сынок, что ты! Если он твой друг…

– Ни за одного своего друга я не готов поручиться, – многозначительно заметил я, а самого меня тем временем мучили иные мысли. Ну почему «Дом по соседству»? Нам с Хорхе очень нравилась эта книга, в нем было много от Родриго, во мне – от Джулиана. Но почему, черт побери, нужно было вспомнить именно о ней и сегодня, когда я целый день пробегал с Мартой по городу в поисках какого-то дома?!

– Только что расстался с твоей бестолковой сестрой, – доложил я Хорхе. – Ну и непоседа. На сей раз ей приспичило получше узнать Буэнос-Айрес.

Посмотрев на меня, Лаура не смогла сдержать смеха.

– Что, Инсекто, и ты влип? Бедненький, как мне тебя жалко!.. Просто у меня сегодня совершенно неожиданно возникло точно такое же желание, как и у Марты.

– Днем я возил ее в Бельграно, – не без гордости сообщил мне Хорхе.

Я решил не акцентировать внимание на этом деле, и все вместе мы занялись музыкой. Хорхе был вполне сносным пианистом. Лучше всего у него звучал Скрябин (выбор по совету Нарцисса), хуже – просто невыносимо – Бетховен, на исполнении произведений которого Хорхе упорно настаивал. Я выдал свою небольшую порцию буги-вуги, а Лаура под аккомпанемент доньи Бики спела «Звездочку». Всегда, когда я слышал «Звездочку» в исполнении Лауры, мне хотелось захныкать, снова стать маленьким и оказаться в кроватке, да еще чтобы мне погладили животик – в целях улучшения пищеварения. Мне хотелось этого столь же сильно, как в другие минуты – погибнуть геройской смертью, встать перед расстрельной командой с высоко поднятой головой, поставить все на карту, написать лучшее в мире стихотворение и изорвать рукопись в клочья, прямо на глазах Лауры. А еще – поглядеть в калейдоскоп.

Я стал подумывать о том, как увести отсюда Хорхе и посвятить его в то, что происходит. До сих пор он ни словом не обмолвился о «Живи как умеешь». Более того, к моему удивлению, ни Лаура, ни Хорхе ни разу не упомянули о Ренато; я же упорно не желал первым затрагивать эту тему. О чем мы только не говорили: о последней авиакатастрофе, об автогонках, о Фанхио и Гальвесах, даже о дяде Роберто и его печени. Донья Бика показала мне отрез сиреневой шерсти. Хорхе спросил о типографии, где можно было бы напечатать сборник стихов. Было ясно: Хорхе напряженно работает и сильно нервничает. Нет, он не впал в привычное ему истерическое состояние, наоборот – его держала в руках сюрреалистическая самодисциплина: нечто, шедшее от ума, от самой жизни в ее наиболее объективной и практичной форме.

Лаура пела «Звездочку» и была влюблена в Хорхе.

В первом часу ночи я наконец решился. Мы все вместе вышли из дома семьи Динар, и мне еще пришлось ждать Хорхе на углу, – Вихиль прощался с Лаурой, не желавшей ни на миг расставаться с ним. Монья вернулась из кино, и мы на углу Сармьенто и Рио-Бамба перебросились парой фраз.

– Какая бурда, Инсекто! Бедная Ана Маньяни. Такая актриса, и в чем только ее не заставляют играть!..

– Прекрати повторять на всякую чушь! – сорвал я на ней злость, накопившуюся совсем по другому поводу. – Присказку «хамит, как оперный тенор» пора перенести на актеров кино. Они не хуже всех остальных позволяют себе опуститься ниже минимально достойного уровня – и не потому, что их кто-то к чему-то принуждает. Просто они позволяют повязать себя деньгами и привыкают играть вполсилы во всякой ерунде. Рр-рр-аф! – как рычит доктор Гидеон Фелл.

– Архонт Афинский, не слишком ли ты усердствуешь в дидактичности? – полусонная, отшутилась Монья. – Пригласил бы меня лучше прогуляться по Коррьентес, выпить рюмочку виски…

– Нет. Сейчас подойдет Хорхе, и нам нужно идти.

– Правда? А разве тебе нравятся мальчики?

– А почему бы и нет? Они поумнее будут, чем любая из вас. Слушай, Монья, а как тебе понравилось у Ренато, в его «Живи как умеешь»?

Было ясно видно: мою собеседницу прямо-таки передернуло. Я и не верил раньше, что так бывает на самом деле, а не только в книгах.

– Никогда еще не слышала вопроса, который был бы задан столь ralenti,[29] – сказала она. – В тот вечер ты в такси и рта не раскрыл, а я просто умирала – так мне хотелось поговорить. Теперь понимаешь, с каким уважением я отнеслась к твоему паршивому молчанию? Вот так и познаются настоящие друзья.

– Ты мой маленький ангелочек с настенного календаря, – сказал я Монье, целуя ее в лоб. – А теперь – ответь!

– Ну что же, было чертовски здорово. В итоге Лауре повезло больше, чем мне. Вон та скульптурная группа, стоящая в дверях нашего дома, позволяет мне сделать данный вывод, не опасаясь ошибиться. Что касается меня, то страху я натерпелась преизрядно. А сегодня ночью я опять слышала голос Эуфемии.

– Ты – слышала…?

– Глупенький, во сне, конечно, во сне. Она сказала мне, что в «Хэрродс» – большая распродажа. Вот видишь, насколько моя голова забита тряпками, а не вашими высокими материями?!

– И как тебе Эуфемия?

– Ужас какой-то, Инсекто, это просто бесчеловечно. А ваш Нарцисс, пo всей видимости, – классный чревовещатель. И самое страшное – это свечение над головой той девушки, ну этой, сестры Хорхе. Слушай, а может быть, это Вихили сами и подстроили? Зеркала там, лампы всякие? Эти двое, по-моему, те еще пройдохи. Добрый вечер, Хорхе.

– Ну что ж, Монья, верно, поздно уже, – поспешил я распрощаться, чтобы не дать ей возможности продолжить разговор на скользкую тему. – А мы с тобой, Хорхе, сейчас поймаем такси, и я тебя подброшу да дому… Да, Монья, держи. Отдашь дяде Роберто, опять чуть было не забыл.

Монья так и осталась стоять на месте, провожая нас взглядом, – остолбеневшая, держащая на повернутой вверх ладони португальскую марку. Я собирался поскорее выспросить у Хорхе, что он думает по поводу всех этих спиритических штучек, но, едва сев в машину, он принялся рассказывать мне оЛауре, да с таким воодушевлением, что у меня отпала всякая охота перебивать его. Я закурил сигарету и ощутил прилив злобы – сухой и краткий, горячий, как, с пылу с жару, полновесный бифштекс.