Ширли Басби Любовь возвращается

Глава 1

Добравшись до места, с которого открывался вид на Дубовую долину, Шелли съехала на обочину и выключила мотор. Ее окружила полная тишина. Прожив почти всю взрослую жизнь в Новом Орлеане, с его постоянным шумом и суетой, она наслаждалась забытым за много лет безмолвием. Она не была здесь семнадцать лет.

Шелли тихо сидела в новеньком темно-сером «бронко» и позволяла тишине проникнуть ей в душу, сознание… чувствуя, как расслабляются напряженные мышцы, успокаиваются взвинченные нервы. Тьма окутала «бронко». Ни звука. Лишь сияние звезд над головой и манящие огоньки внизу, в долине, нарушали ночной мрак.

Она специально решила вернуться ночью, даже сознавая, что узкая двухрядная дорога на Сент-Гален, единственный городок Дубовой долины, – это тридцать извилистых миль, с крутыми поворотами, требовавшими и днем от водителя полной сосредоточенности. А после заката и говорить нечего. Ночью эти повороты словно выпрыгивали из тьмы один за другим. В свете фар мог внезапно возникнуть олень, скунс, енот или даже случайно забредший медведь, а может, и рысь. В некоторых местах на капот вдруг сыпался поток мелких камешков. Камешки загромождали дорогу, делая проезд по ней небезопасным приключением.

Улыбаясь своим мыслям, она потянулась за вишнево-красным свитером, лежавшим рядом на сиденье. Эта дорога на Сент-Гален была одной из главных причин, не позволивших городку слишком разрастись за последние сто пятьдесят лет. Когда-то Шелли получала удовольствие от напряженности и неожиданности этой дороги, называя ее, как все, долгим путем домой. Однако за годы разлуки она позабыла, какой же узкой и извилистой та была. «Это ошибка, – твердо сказала она себе. – Ошибка, которую я больше не повторю. Отныне, детка, путешествовать будешь только днем… и в долину, и обратно».

Когда она вышла из теплого уюта «бронко», ее охватил резкий ночной холод. Это она тоже забыла. У нее улетучилось из памяти, как суровы горы северной Калифорнии даже в середине марта.

Обхватив себя руками, она подошла к краю обрыва на повороте и посмотрела вниз, в долину, мерцавшую редкими огоньками. Одной из причин ночного возвращения, кроме нежелания увидеть произошедшие за многие годы изменения, было то, что ей категорически не хотелось, чтобы к ней проявляли любопытство. Следующие несколько недель обещали быть трудными. После трагических обстоятельств недавней смерти брата ее появление в долине вызовет сочувствие и повышенное внимание. Она скривилась в легкой гримаске. Однако возвращение домой приведет к ее порогу не только добросердечных гостей, но и изрядную толику недоброжелателей.

Жителей Сент-Галена вместе с окрестными в радиусе тридцати – сорока миль наберется, наверное, около пяти тысяч на огромное пространство здешних лесов и гор. Все друг друга знали, а часто и состояли в родстве, хотя бы отдаленном. Долина быстро откликалась, когда соседи или друзья оказывались в беде. Ее губы тронула грустная улыбка: за несколькими исключениями вроде многолетних соперников и, что греха таить, врагов, таких, как ее семья, Грейнджеры, и Боллинджеры. Эта мысль вернула ее к таким неприятным свойствам жизни в тесном маленьком сообществе, как то, что все всё обо всех знали. Обо всех делах, плохих или хороших. Так что долина могла становиться истинным варевом сплетен и пересудов. Если между какими-то группами возникал раздор, новости о перепалке или стычке между главными противниками тут же расходились по соседям. Приукрашенные для пущего интереса. Стоит лишь чихнуть на южном конце долины, и с севера тут же кто-то отзовется: «Будьте здоровы!» Вражда не утихала, подпитывалась постоянно и длилась поколениями.

К этому придется привыкнуть, внутренне усмехнулась Шелли. Не то чтобы у нее в Новом Орлеане не было родственников, друзей или знакомых, но там это было как-то по-другому. Новый Орлеан – огромный город, настолько переполненный туристами и приезжими и просто проезжими, что там жить замкнуто было нетрудно. В Дубовой долине, где практически все знали друг друга с рождения, от этого становилось тошно. Если, скажем, ты в возрасте семи лет купалась нагишом с нынешним начальником пожарной команды, очередным помощником шерифа или владельцем самого большого бакалейного магазина, холодно держаться при встрече с ними было невозможно. Она ухмыльнулась. Да уж, трудно будет притворяться, что все они не видели ее с голым задом, и, зная их, можно было не сомневаться, что забыть об этом ей они не позволят.

Шелли вздрогнула, когда тишину ночи взорвала какофония визгов и воплей, донесшаяся с холмов на другой стороне долины. Она сразу узнала эти звуки. Радостная улыбка расплылась по ее лицу: койоты! Значит, не удалось уничтожить их всех, несмотря на яды, капканы и динамит в норы. Конечно, если бы она владела овцеводческой фермой или разводила кур, вряд ли ее обрадовала бы эта ночная песня. Но женщина, привыкшая к приглушенному гулу большого города, слушала этот дикий хор в ночи с восторгом. А как забавно, что каждая собака в городке сочла нужным присоединиться к пению койотов?! Слушая эту перекличку, она не могла не улыбнуться.

Ей казалось, что после стольких лет вдалеке от долины и ее обычаев будет невозможно вернуться туда, где родилась. Она боялась, что ей все здесь покажется чужим и странным, скучным и бесцветным после стольких лет жизни в одном из самых шикарных и привлекательных городов мира. И тем не менее она стояла здесь, глядя вниз на редкие мерцающие огоньки, чистый прохладный ночной воздух обвевал ее щеки, и она поразилась тому, как же комфортно и уютно себя чувствует. Она рада была увидеть долину, ей захотелось повидаться со старыми друзьями, облазить заново любимые местечки, узнать о переменах. Но в душе не утихала боль, потому что смерть вызвала ее из Нового Орлеана и заставила вернуться в Дубовую долину. Дыша холодом мартовской ночи, она ощутила ту же муку, то же неверие, которые, как ножом, полоснули ее по сердцу, когда она две с половиной недели назад выслушала телефонное сообщение адвоката их семьи, Майкла Сойера. Он сказал ей, что Джош умер. Покончил с собой.

Они с Джошем были так близки, как только могут быть близки брат и сестра с пятнадцатью годами разницы. Шелли была поздним ребенком и рано потеряла обоих родителей. Она их почти не помнила. Джош заменил ей отца, когда Стенли Грейнджер в пятьдесят пять лет, гоняясь за пропавшим скотом, перевернулся на джипе и погиб. Ей в то время было семь лет. Мать ее, Кэтрин, умерла, едва Шелли стала подростком, и Джошу пришлось иметь дело с ее изменчивыми настроениями и буйно кипевшей кровью. Шелли задумчиво и грустно улыбнулась. Он с этим всем отлично справился.

Острое чувство потери вновь нахлынуло на нее. «Мне нужно было давно приехать домой, – корила она себя, и слезы жгли глаза. – Я должна была навещать его, а не довольствоваться телефонными звонками и его приездами ко мне на каникулы». Она тяжело вздохнула: сожаления о прошлом уже ничего не изменят.

По крайней мере, напомнила она себе, ей не придется выдерживать похороны и любопытство, сочувствующее или холодное, которое всегда проявляют во время официального прощания. Джош еще много лет назад позаботился о своей кремации, оговорив, что пепел его должен быть рассеян над долиной с Помо-Ридж, самого высокого из длинной гряды холмов, окаймлявших долину с запада. Он не хотел никакой публичной поминальной службы. В точности как их отец, который часто твердил о своем отвращении к похоронным залам. Она достаточно часто слышала язвительные замечания Джоша о похоронах, чтобы нарушить его твердо выраженную волю… Тем более когда его нет на свете… Строго следовать оставленным Джошем у адвоката инструкциям казалось Шелли последним добрым делом, которое она могла для него совершить.

Она вздохнула, чувство одиночества и грусть переполняли ее. Позади осталась привычная жизнь, а впереди – последствия смерти брата и необходимость присмотра за землями Грейнджеров – задача совсем непростая, потому что владения их были значительны. Майкл Сойер уже кратко ознакомил ее по телефону с тем, что ее ожидает. К счастью, основная часть состояния Грейнджеров заключалась в «живом трасте», так что ей не придется иметь дело с распылением всего имения. Джош оставил завещание, но оно касалось только его личной собственности, и Сойер уже сообщил ей, что большей частью речь идет о том, что, оставлено друзьям и семье.

В долине жило еще несколько Грейнджеров, двоюродных и троюродных родственников, но со смертью Джоша она оставалась единственной молодой представительницей их ветви семейства Грейнджеров. Мысль эта лишь добавила ей тоски и заставила ощутить себя еще более изолированной. Она сознавала, как жаждет утешительных объятий своих луизианских родственников. Они были связаны более отдаленным родством, чем с Грейнджерами, жившими в долине, но их она хорошо знала и видела не семнадцать лет назад. На мгновение она пожалела, что отказалась, чтобы ее сопровождали кузен Роман и его младшая сестра Анжелика. Они оба предлагали поехать с ней, но Шелли не захотела этого. Одного ее возвращения хватит для сплетников Дубовой долины, и осложнять дело присутствием красавца кузена и его сестрицы, темноглазой очаровательной южанки, не стоит. В Луизиане оставались еще дядюшка Фритци и тетушка Лулу и другие братья и сестры Романа и Анжелики. Это была большая семья, которая давно и радушно открыла ей свои объятия.

Сообразив, что отвлеклась, Шелли вновь сосредоточилась на лежащей внизу долине и на том, что ждет ее там. Да, угрюмо подумала она, она отсутствовала слишком долго. В восемнадцать лет она практически бежала отсюда, сердце ее было изранено, гордость унижена. Она жестко разорвала все связи с родными местами. Друзья, наверное, сочли, что она рехнулась, но немногие, самые близкие, прекрасно поняли ситуацию. Как Шелли теперь сознавала, они были очень добры и не настаивали на объяснениях, почему она вдруг замкнулась, и стали еще более дороги ей, потому что не упоминали при ней о Слоане Боллинджере. Особенно о его помолвке с Нэнси Блэкстоун и их свадьбе, последовавшей десять месяцев спустя. Шелли скривила губы. Какой же трусихой она была!

Звук приближающегося автомобиля нарушил ее воспоминания, и, решив, что уже достаточно промедлила, она направилась к своему «бронко». Она приготовилась вывести его на дорогу, когда машина вынырнула из-за поворота и ее фары пригвоздили Шелли к месту, почти ослепив. Она заморгала, на секунду застыв в ярком свете. Новоприбывший притормозил, притушив фары. Она нажала на газ, сворачивая с обочины. Минуту спустя «бронко» медленно прошел поворот и направился вниз, в глубину долины. Перед ней открылись необозримые дали, и каким же наслаждением было после тридцати предыдущих миль узкой змеящейся дороги почти полететь по ровной прямизне последнего отрезка пути! Бескрайние поля вольно раскинулись по обеим сторонам дороги.

Спустя сорок пять минут, миновав двое запертых ворот, оставив позади самое низкое место долины, она начала трехмильный подъем к старому родному дому. Вскоре Шелли подъехала к фасаду здания, где жил Джош. Это был не тот дом, где она выросла. Тот, первоначальный, построенный прадедом, сгорел дотла десять лет назад. Он был характерным знаком долины, неким маяком, величественным, викторианским. Четыре этажа белоснежного камня на фоне зелени деревьев. Все знали дом Грейнджеров, на него с гордостью показывали приезжим. Джош позвонил ей на другой день после трагедии и сказал, что это был пожар в дымоходе, который вышел из-под контроля. К приезду пожарных тушить было нечего. Прежде чем пожар разгорелся, Джош, страшась худшего, вместе с прибывшими друзьями выбросил из окон несколько вещей, в основном семейные памятные реликвии, но большая часть наследия предков погибла. Жар от горящей постройки был так силен, что Джош и половина жителей долины, пожарные в том числе, вынуждены были стоять в отдалении и беспомощно наблюдать, как улетают с дымом более ста лет семейной истории семьи Грейнджеров.

Джош вопреки советам почти всех окружающих восстановил дом. Он поставил его на том же месте. Это было бревенчатое строение, красивое, с металлической крышей, многоярусное, окруженное широкими крытыми верандами-палубами. Джош повсюду установил противопожарную дымовую сигнализацию и систему разбрызгивающей подачи воды. Системы-то он установил, но отказаться от уюта каминов в тихие вечера не смог. В нескольких комнатах были сложены элегантные камины. Вделанные в грубые речные валуны и украшенные бронзой с эмалевыми вставками, они выглядели как обычные печи со стеклянным экраном.

Экономка Джоша, мексиканоамериканка Мария, бывшая нянька Шелли, жила в четверти мили от главной усадьбы, в маленьком домике, куда вела посыпанная гравием дорога. Она оставила свет в большом доме и на веранде. Дом выглядел доброжелательно, огни манили, приглашали войти. Шелли почти представила себе Джоша, сбегавшего по ступенькам крыльца…

Стараясь не обращать внимания на ноющую боль в сердце, она схватила сумочку и самый маленький из привезенных чемоданов. Заперев дверцы «бронко», она медленно прошла по гравию широкой и обрамленной камнями дорожки к двери дома.

Шелли почувствовала изнеможение. Узнав о смерти Джоша, она сразу же поняла, что вернется в Дубовую долину насовсем. Столько дел нужно было переделать: поставить в известность управляющего многоквартирным домом, где она жила, компанию, где арендовала автомобиль, упаковать и продать мебель и крупные вещи. Потом настал черед прощаний со всеми родственниками и друзьями, которых завела за годы жизни в Новом Орлеане, – это было самым трудным… особенно их соболезнования по поводу самоубийства Джоша. Она была художницей, и довольно известной, и ей не пришлось беспокоиться, как посмотрит на ее отъезд хозяин или начальник, хотя некоторые друзья удивлялись, зачем она продает мебель и отказывается от квартиры. Например, Роман с тревогой в изумрудных глазах поинтересовался, вернется ли она в Новый Орлеан, после того как разберется с делами Джоша. Она пожала плечами, не зная, что ему ответить. Сидя в первом классе самолета, отправляющегося в Сан-Франциско, она незряче смотрела на убегающую из-под крыла взлетную полосу и признавалась себе, что знала, как поступит, с момента, когда ее известили о смерти брата. Нет, она не вернется в Новый Орлеан. Что бы ни оказалось в Дубовой долине, какими бы трудностями ни встретил ее дом, назад она не поедет. Она возвращается в Дубовую долину навсегда, после семнадцатилетнего отсутствия. Она не могла объяснить свое решение, просто знала, что так нужно делать, даже если из-за этого кто-то сочтет ее странной. Шелли распахнула дверь дома Джоша и переступила порог. Сейчас ее манила лишь постель.

Затворив за собой тяжелую дубовую дверь с витражными вставками, она направилась к широкой лестнице, царившей над большим вестибюлем. Джош в свое время послал ей проект архитектора и много рассказывал о доме, так что Шелли отлично знала, где что расположено. Смешанное чувство вины и тоски вновь овладело ею, когда она толкнула дверь в главную гостиную на втором этаже. Джош подробно описывал ей эту комнату, удовольствие от нового дома просто распирало ему грудь. «Нам следовало радоваться этому вместе и здесь», – подумала она, ощущая комок в горле. Слезы подступили к глазам. Какой себялюбивой стервочкой она была: ни разу за все эти годы не приехать домой!.. Не важно, что они с братом почти каждую неделю общались по телефону, что Джош прилетал к ней в Новый Орлеан почти на все праздники и каникулы… «…И чтобы поиграть», – мысленно усмехнулась она, вспоминая его любовь к картам. Из него вышел бы роскошный «холостяк времен регентства» с этой страстью к азартным играм.

Несколько мгновений она предавалась мыслям о прошлом, вспоминая, как веселился Джош после особенно удачной ночи и его жизнерадостную беспечность, когда проигрывал. «В следующий раз повезет», – бормотал он, и зеленые глаза его смеялись.

Джош был таким оптимистом, так любил жизнь… Трудно было поверить, что его больше нет на свете. Смогла бы она, если бы Джош был еще жив, побороть своих демонов и вернуться домой? Сумела бы заметить признаки его депрессии? Поняла бы, что он готов к самоубийству? Предотвратила бы это? Она с тоской задавала себе эти горькие вопросы. Ведь не было у нее серьезных причин, чтобы до сих пор не ездить домой… хотя бы иногда… «Разве что трусость», – тихо подсказал внутренний голос.

Она смахнула слезу. Хватит. Теперь она дома, и хотя Джоша нет рядом, она может оценить, какую радость доставлял ему этот выстроенный им самим дом.

Комната, посреди которой она стояла, была великолепна: огромная, полная воздуха и света, с одной стеной сплошь из стекла. В центре находились раздвижные двери, выходившие на небольшой, полукрытый навесом балкон. Сквозь стекло на балконе видны были железный столик и стулья.

Ковер цвета овсянки приглушил звук ее шагов, когда она прошлась по комнате, разглядывая мебель, которую выбрал Джош. Она вспомнила его возбуждение, рассказы о том, какая славная получилась комната. «Когда увидишь, детка, ты просто влюбишься в нее, – твердил он во время одного из их длиннейших телефонных разговоров. – Я даже выбрал для нее кровать под балдахином. – Он засмеялся. – Черт побери, малышка, я прямо-таки превратился в декоратора!»

Его слова звучали в памяти. Она посмотрела на стоявшую у дальней стены кровать вишневого дерева… под балдахином… с занавесками нежнейшего персикового цвета. Два ночных столика с бронзовыми лампами размещались по бокам кровати. Она вспомнила, что и о них Джош ей говорил… и о маленьком диванчике около раздвижной стеклянной двери, обитой ситцем в оранжевых маках и синих люпинах.

Поставив чемодан около двери, она в первый раз заметила на противоположном конце комнаты еще две двери. Через одну можно было попасть в большую комнату-гардероб с утопленным в нишу комодом со множеством ящиков и простором, которого хватило бы для устройства небольшого приема. Другая вела в ванную, в которой легко разместилась бы семья из двенадцати человек.

Слишком усталая, чтобы распаковываться, она взяла чемодан и направилась в гардеробную. Вытащив несколько необходимых вещей, она бросила чемодан на полу и побрела в ванную. Спустя несколько минут, облачившись в желтенькую пижаму, она забралась в постель.

Шелли казалось, что она немедленно заснет, но обнаружилось, что она слишком возбуждена долгой поездкой и тре-ожным ожиданием окончательного возвращения в долину. Лицо ее озарилось задумчивой улыбкой. Она хотела вернуться одна, и – небо свидетель! – так и сделала. Но теперь она пожалела, что была такой непреклонной. Сейчас ей хотелось, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно было бы поговорить.

Некоторое время она ворочалась с боку на бок, потом сдалась и, выскользнув из постели, прошлепала вниз по лестнице.

Распахнув дверь на кухню, она зажгла свет и огляделась. Кухня была очаровательной, уютной, просторной. Кофейного цвета, с золотой искоркой, плитки на столах приятно оттеняли бледный дуб шкафов, окаймлявших две стены. Пол был необычным: мексиканская керамика, которая на удивление хорошо сочеталась с остальной кухней, с висящими медными сковородами. Они также добавляли свою цветовую ноту в общую гамму. Шелли грустно улыбнулась при виде камина, встроенного в торец кухни. Джош так любил свои камины… В старом доме на кухне тоже был открытый очаг, где на Рождество Джош жарил поп-корн над мечущимися языками пламени.

Она сморгнула слезы и подошла к огромному встроенному в стену холодильнику с дубовой дверцей. Кто-то, видимо, Мария, позаботился, чтобы там было все необходимое. Взяв из необъятных ледяных глубин картонку молока, она отыскала в буфете стакан. Спустя несколько минуту, пощелкав переключателями черной микроволновки, она, держа в руках стакан с подогретым молоком, пошла бродить по дому.

Прихлебывая успокоительный напиток, она добралась до кабинета Джоша. Это была чисто мужская комната: стены отделаны узловатой сосной, пол покрыт темно-зеленым ковром. Тяжелые удобные кресла ржавой кожи стояли перед встроенным камином черного мрамора. Под одним из окон приютилась длинная кушетка, накрытая клетчатой тканью. В дальнем конце комнаты стояла высокая вместительная конторка из дуба. Книжные полки и окна перемежались на остальных стенах. Стеклянные двери вели в небольшой внутренний дворик.

Стулья она узнала сразу. Они всегда находились в их семье. Фамильные сплетни рассказывали, что они приехали с Джебом Грейнджером, когда тот прибыл сюда из Нового Орлеана после окончания Гражданской войны. Они были среди немногих вещей, спасенных от пожара.

Рука ее невольно приласкала мягкую кожу явно новой обивки. Она пригляделась к деревянным ножкам и заметила слабые следы обугливания, которые не скрыла полировка. Опустившись в кресло, она молча смотрела перед собой невидящим взором.

Казалось немыслимым, что Джоша больше нет. Ее мозг понимал, что брат мертв, но сердце отказывалось принять его гибель. В апреле ему бы исполнилось пятьдесят. Здоровье у него было отличное, что делало эту смерть еще более бессмысленной. «Почему? – спрашивала она себя в сотый раз с момента, когда позвонил ей Майкл Сойер с сокрушительной вестью. – Почему он себя убил?» Она была уверена, что, когда последний раз с ним говорила, в его словах не проскользнуло ни малейшего намека на то, что он находится в депрессии. Она заколебалась. Разве что, оглядываясь назад, она вспомнила несколько странных его замечаний в начале разговора… Нет! Она потрясла головой. У нее разыгрывается фантазия. Она пытается вообразить то, чего не было. Он говорил так же, как всегда: жизнерадостно и беспечно. В основном они обсуждали, как весело проведут время вместе в феврале, когда он прилетит к ней на масленичный вторник. Разговор закончился обещанием позвонить ей на следующей неделе. А три дня спустя он отправился на своем любимом коне в горы, въехал на Помо-Ридж и в старой охотничьей хижине их семьи застрелился.

У нее перехватило дыхание. Боль острым ножом кольнула в сердце. Мысли о веселом, жизнерадостном брате никак не связывались с тем, что он покончил с собой. Но если он не убил себя… Она нахмурилась. Что, если и вправду он себя не убивал? В отчете коронера ясно сказано, что смерть Джоша не была случайной. Никто не стреляет нечаянно себе в висок. Что же тогда остается? Убийство? Дрожь сотрясла ее тело. Мысль, что Джоша убили, было принять еще труднее, чем то, что он сам наложил на себя руки. Джоша любили все! Губы ее скривились в болезненной гримасе. Разумеется, за исключением Боллинджеров.

Теплое молоко начало действовать. Она зевнула и наконец отправилась наверх, в постель. Устраиваясь под одеялом, она позволила мыслям течь без натуги, уходя от воспоминаний о брате. Странно было лежать, не слыша воя сирен и автомобильных гудков, шелеста шин по мостовой. Ничто не нарушало тишину. И тьму! Мрак был полнейший, только звезды мерцали, подчеркивая бархатную черноту ночи. Ни уличных огней, ни сверкающих вспышек неоновых реклам, ни фар, вспарывающих темноту. Она забыла об этом. Полное отсутствие огней даже нервировало. Но она сдержала порыв зажечь лампу. Молчание ночи тоже казалось странным и поначалу тревожило. Единственными доносившимися звуками были скрипы дома. Минуты шли, и постепенно тишина сотворила свое волшебство, как в далеком детстве. О, как же она тосковала по мягкой тишине, умиротворяющей темноте! Она вдруг запоздало удивилась, как выдерживала оглушительный городской шум, вечную толкотню и суету, слепящие огни Нового Орлеана. «Вот здесь, – сонно думала она, – мое место. Ему я принадлежу. Это мой родной дом. Мои корни».

Объяснить это она бы не смогла. Она уехала из дома давным-давно, и хотя твердила себе, что в Дубовой долине ее ничто не держит, тянущее настойчивое желание снова увидеть родные места гнездилось где-то в глубине ее существа. Так ли они прекрасны, как ей помнилось: синее небо, кристальные ручейки и горные потоки, ярко-зеленые деревья? Тоска по всему этому росла, она жаждала убедиться, что жители долины так же дружелюбны, и она по-прежнему дорога им. И конечно, узнать, так ли предательски бесчестны некоторые из них. Еще до смерти Джоша она раз или два подумывала, не вернуться ли в Дубовую долину. Морщина перерезала ей лоб. Джоша эта идея вроде бы не радовала. Он не отговаривал ее, но и не поощрял это стремление.

Так почему же она вернулась? Особенно теперь. В Новом Орлеане у нее была отличная жизнь. Она преуспевала, у нее были друзья и родственники, пусть отдаленные, но сердечные. А самый родной и близкий ей человек умер. Майк Сойер позаботится о грейнджеровских владениях в Дубовой долине, чтобы ими разумно управляли. Логично рассуждая, кроме рассыпания пепла Джоша над долиной, у Шелли не было причин сюда возвращаться. «За исключением того, что я этого хочу, – призналась она себе. – Я хотела вернуться с той минуты, как уехала отсюда». Она вдруг осознала еще одну тревожную истину: именно смерть Джоша позволила ей вернуться. Все эти годы, проведенные вдали от дома, она убеждала себя, как безумно любит Новый Орлеан, как счастлива там в своей карьере и друзьях… Но она только тянула время в ожидании момента, когда сможет вернуться. Была какая-то часть ее души, которая спала, как спят нарциссы в ожидании весны, чтобы пробудиться и расцвести. Неужели она тоже ждала сладостного солнечного тепла, этого возвращения в Дубовую долину, чтобы вырваться из холодной земли в жизнь? Губы ее тронула усмешка. Что ж, раз она стала чувствовать себя как какой-то чертов цветок, может, и вправду весна не за горами? Или зима все еще держится, притаилась за углом? Скоро она обо всем узнает.