Широков Виктор АлександровичТри могилы - в одной

Виктор Широков

ТРИ МОГИЛЫ - В ОДНОЙ

Готический роман

"Вообще, я бы завтра же бросил эту тяжкую, как головная боль, страну, - где все мне чуждо и противно, где роман о кровосмешении или бездарно-ударная, приторно-риторическая, фальшиво-вшивая повесть о войне считается венцом литературы; где литературы на самом деле нет, и давно нет; где из тумана какой-то скучнейшей демократической мокроты, - тоже фальшивой, - торчат все те сапоги и каска..."

Владимир Набоков

ОТ АВТОРА

Странно, но я совершенно уверен, что досужий читатель непременно задастся при чтении вопросом: "Что это - праздная фантазия ловкого сочинителя бульварных романов или художественная констатация строго проверенного факта, основанная на архивных изысканиях?"

Честно отвечу: и то, и другое.

Роман этот возник из изучения забытой периодики и исторических документов, и в то же время он отчасти смелый плод досужего воображения бульварного писаки. Он, как музейное лоскутное одеяло наших прабабушек, составлен из отрывочных воспоминаний и рассказов людей, считающих себя очевидцами; сшит на скорую нитку безымянным автором; случайно выловлен в самиздате и недавно обработан писателем, хранившем свою находку двадцать восемь лет, пока мистическим образом ему, грешному, во сне не явилась настоятельная просьба достать из-под спуда косноязычную машинопись и в соавторстве с инкогнито явить уцелевшие фрагменты своим современникам.

Действительно, странно читать в 1999 году роман, писанный, возможно, в 1919 или в конце 1939-го. Кажется, будто из своей зачуханной комнатенки входишь в старинную залу, обитую штофом, садишься в атласные пуховые кресла, видишь около себя старинные платья, однако ж знакомые лица, и узнаешь в них собственных дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Что ж, что Евгений говорит косо, а Татьяна отвечает криво. Все равно, блин, чем не Пушкин.

Надо заметить, что Россия наша в силу многих причин до сих пор terra incognitа для населяющих её землю обывателей. Занятые своими личными переживаниями, своими бесконечными проблемами, в основном материального порядка, селяне и горожане совершенно не вглядываются в доставшееся им историческое и духовное наследие предков. Так Родина буквально молит: приди, изучи, ведь отчизна до сих пор переполнена негромкими памятниками древности, и стоит наконец осознать, что большинство этих невзыскательных сокровищ ещё далеко не изучено полностью, и любознательные взоры ученых не до конца проникли в их тайны. Можно назвать, к примеру, развалины древних построек Приазовья и Причерноморья: разве они изучены досконально? Или броситься совсем уж в другую крайность и спросить: насколько исследованы и описаны надгробья наших многочисленных кладбищ? Книжные путеводители по некрополям Москвы и Петербурга, конечно, появлялись и будут переиздаваться, но вот губернским городам и городкам уездным, не говоря уже о поселковых и сельских местах обитания подобные исследования приснятся разве только во сне.

А представьте себе на минуточку, что за иным, может и не столь авантажным по стилю исполнения или имени ваятеля надгробным памятником может скрываться несметная кладезь событий и происшествий самой неожиданной невероятности.

В городе П. на одном из заброшенных кладбищ есть, сказывают, могила, на которой до сих пор сохранилась вросшая в землю чугунная плита. На плите этой по её окружности отлита змея, кусающая собственный хвост (уроборос), и имеется надпись, которая основательно стерлась от времени и на первый взгляд совершенно непригодна для прочтения.

Спрашивается: кто и зачем отлил эту змею? Что обозначает или на что намекает этот широкоизвестный символ любовной страсти и эскулапского исцеления? И если наше пробудившееся неожиданно любопытство вдруг захочет доискаться ответа, то будьте уверены, что при горячем и неустанном желании обязательно найдутся подходящие люди, знатоки и собиратели устных преданий, которые смогут поведать кое-что и об истории этого загадочного надгробья.

Конечно, для полнокровного сюжета романа, да ещё готического, это всего лишь крупица, но если замысел покажется вам небесплодным, то дав волю чувствам и простор воображению, вы через двадцать восемь лет сумеете на основе этих данных не только сварганить газетную заметку для "Вечерней Перми", но и сочинить роман или повесть времен стародавних или более близкорасположенных. Иначе и быть не может. Один мой родственник как-то посоветовал мне, узнав о моих постмодернистских треволнениях: "Да плюнь ты, Вова, на предрассудки, умный человек вполне может взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки - и выйдет прекрасный, оригинальный роман". А уж он-то знал толк в рукомесле нашем.

Данный роман помимо полупрочтенной надписи основан также на рассказах племянника жены управляющего имением графа Витковского, в семье которого и произошло это жуткое трагическое событие. В то время, когда этот великовозрастный племянник (имени его, к сожалению не упомнил) рассказал под строгим секретом моему старшему, ныне тоже умершему брату про таинственную могилу, я был ещё очень мал и не мог записать рассказа, так как не владел грамотой не только в переносном, но и в самом прямом смысле. Но сущность жуткой истории, смысл семейного предания так прочно врезались в мою детскую память, что я решил рано или поздно как можно подробней описать её и уже в зрелом возрасте я несколько раз принимался за эту работу и каждый раз не доводил её до конца, то по причине незнания подробностей дела, то из-за отсутствия времени на розыски и корпение над бумагой.

Годы шли своим чередом, за свою безалаберную жизнь мне пришлось побывать в самых разных уголках нашей необъятной родины, но где бы я ни был, никогда не забывал о тайне заброшенной могилы на Егошихинском кладбище и порой мне удавалось столкнуться с людьми, которые что-то знали или слышали об этой загадочной могиле. Итак, как уже говорил, на все поиски и размышления у меня ушло двадцать восемь лет. И все эти годы не оставлял я мысли разыскать злополучную могилу, но из этого ничего не выходило. Да оно и понятно: город разрастался, кладбище перекапывалось и видоизменялось, впрочем, не было и твердой гарантии, что могила находилась именно на Егошихинском кладбище, некоторые окологородские сельские кладбища вообще застраивались по истечении срока давности, поместья не только перепродавались, но и национализировались и попросту уничтожались, приходили в разруху и переходили в собственность наиболее предприимчивых крестьян и колхозников, словом, произошли коренные изменения местности, от старинных сооружений не осталось и следа.

Я окончательно поселился в столице и в город П. появлялся редкими наездами, раз в семь или десять лет, когда или было не до кладбища, или по печальной необходимости посещались кладбища свежеобразованные, как бы новостройки; так и пришлось мне довольствоваться все теми же записанными наспех семейными преданиями, записной книжкой одной из героинь, к сожалению, затерявшейся при очередном переезде с квартиры на квартиру, да запомнившимися и потом изложенными по памяти рассказами п-ских старожилов или даже их потомками, то есть всевозможных добровольных помощников без разбора далеко или близко стоявших к событиям того полузабытого времени.

И все-таки происшествие настолько занимательно, положение так хорошо запутано, что грех не поделиться с читателем. Тот же родственник, дядя Саша, недаром вдалбливал мне, неблагодарному: "Полно тебе тратить ум в разговорах с англичанами. Лучше вышей-ка по старой канве новые узоры и представь нам в маленькой раме картину света и людей, которых ты так хорошо знаешь".

Я и послушался, и должен вам также признаться, что в процессе самой работы, перерабатывания различных источников настолько вжился в описываемую мной историю, что стал не на шутку считать себя потомком несчастной графской семьи и в известном смысле сейчас это - чистая правда.

Мне вообще свойственно по изначальным свойствам натуры страдать своего рода духовной клептоманией, которой, говорят, страдали многие связанные с сочинительством люди, например, Шекспир, который мало того, что постоянно заимствовал сюжеты и отдельные фрагменты для своих гениальных пьес, так в конце концов до сих пор неизвестно, сам ли он написал всё то, что ему приписывают, и вообще тот ли это человек, которого принимают за писателя, который возможно и не писатель... Что уж тут говорить о Шолохове с его "Тихим Доном"! Не в этом дело. Лев всегда состоит из переваренной баранины, не надо быть бараном, чтобы напрашиваться на обед.

В нужное время на нужном месте всегда находится нужный человек.

Заканчивая и без того уже затянувшееся вступление, добавлю только, что "Шутка Приапа", являясь второй частью дилогии, была написана на самом деле после сборника эротических новелл и поэтому обещанный новый мой роман "Ключ", сочиненный после этой "Шутки" в означенную дилогию не попал и стал самостоятельным боковым ответвлением прозаического ствола, хотя и мучительно настаивает пока на тетралогии.

Владимир Гордин

18 мая 1997 г.

ГЛАВА 1,

СЛУЖАЩАЯ ВСТУПЛЕНИЕМ; В НЕЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ

ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ МОГИЛЕ С ЗАГАДОЧНОЙ НАДПИСЬЮ,

ТАЙНЫ КОТОРОЙ ОБЕЩАЕТ РАСКРЫТЬ УЕЗДНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ

В один из жарких июльских дней 1880-х годов мне пришлось побывать в малоизвестном уездном городке П-ской губернии. В силу служебной необходимости я был вынужден совершить путешествие полностью на лошадях, что в такую жаркую пору представляло, как вы сами понимаете, небольшое удовольствие.

На последней почтовой станции мне подали старовоз, запряженный парой чахлых (не чалых!) лошадей. На облучок сел низкорослый сухой старикашка в заплатанной пестрой рубахе, в выцветшей кацавейке и в стоптанных сапогах.

- К кому там, в городе-то, тебя отвезти? - спросил извозчик, вытаскивая из-за голенища растрепанный кнут.

Я назвал своего знакомого.

- А, знаю. К следователю, значит, к Ивану Дементьевичу, так.

И хлестнув лошадей по крупам, подбадривая, крикнул:

- Ну, вы, сухопарые! Вперед, едрит твою налево!

Возок рванулся и с грохотом выехал на дорогу, оставляя за собой клубы и тучи удушливой пыли.

Полуденная жара изрядно нас донимала. Лошади, буквально усеянные оводами и мухами на изъеденных хребтах, безропотно понурив головы, мелкой рысцой тащили возок по разбитому тракту. Ямщик, свесив седую голову на грудь и ослабив вожжи, дремал. Я же, томимый жаждой, смотрел, прищурившись, вдаль, ожидая с нетерпением появления на горизонте долгожданного зеленого города. Раскаленная земля, казалось, дышала надоевшим зноем. Версты тянулись медленно, отмечая освоенный путь полосатыми столбами.

Высоко в небе реяли стрижи. Над опаленным жнивьем мелькали разноцветные бабочки. Посреди безбрежных полей налево от дороги далеко на горизонте виднелся лес, позади которого чуть проглядывал купол белой церкви и колокольня.

- Дед! А дед! - окликнул я дремавшего ямщика. - Что там виднеется? Не наш ли город?

- Где? Там-то? Не-е-е... Какой там к лешему город. Это графское поместье.

Ямщик нехотя посмотрел на меня и добавил:

- Большое когда-то именье было, а ныне, почитай, всё тут. в горсти уместится. Когда крестьян на волю пустили, ну и от земли впридачу пришлось отказаться. Графьям-то невыгодно что ли стало... Не знаю точно, только шибко много они её размотали. Не дорожили земелькой, а она - кормилица наша...

Помолчав немного, он продолжил:

- Теперь-то уже нет графьёв, одна их малютка, дочь-наследница осталась с управляющим. Девочка вроде внучки что ли приходится управляющему. Сам ладом не знаю, только он теперь как бы опекуном у ней состоит. Долгонько служил старик своим господам, пора бы и на покой, да не тут-то было, взамен покоя возись теперь с ребенком да чужое добро береги.

Было заметно, что словоохотливому извозчику хотелось поговорить по душам с пассажиром, такая традиция крепко держится среди ямщицкой братии, но нестерпимая жара парализовала, мне не хотелось поддерживать пустопорожнего разговора.

Впереди на дороге показались клубы белесоватой пыли, зазвенел колокольчик и затарахтели колеса. кто-то ехал навстречу нам с большей скоростью.

- Ишь ты, легок на помин. Вот он, управляющий, на поместье едет. Не иначе, как опять свою старуху с внучкой на кладбище свёз, а сам назад торопится. Стара ишь теперь, без присмотра нельзя. Сам знаешь, народ теперь наёмный, за ним глаз да глаз нужен.

Ямщик повернул ко мне свою пропыленную голову.

- История у него жуткая приключилась. Теперь печалится, бедняга. а что поделаешь, значит, уж судьба такая.

- Какая история? - механически спросил я. Старик молчал, как бы не слыша моего вопроса. Он глядел куда-то вдаль и возможно задумался, вспоминая картины давно прошедших событий в графском имении. Мимо нас с грохотом промчалась линейка, запряженная рослой лошадью, и хотя управляющий сидел к нам боком, я все-таки заметил его печальное одутловатое лицо с глубокими морщинами у глаз и на челе. Он был уже явно не молод, но его широкие плечи и крепкие руки с короткими пальцами, уверенно держащие вожжи, свидетельствовали об ещё неутраченной силе.

Мой возница скинул фуражку, но управляющий даже не заметил приветствия и проехал без ответа. Густые клубы удушливой пыли обволокли наш возок. Лошади зафыркали, а я прикрыл рукой глаза и нос.

- Ух ты, как полыхнул нас пыльцой-то, немчура! - воскликнул ямщик протирая в свою очередь подслеповатые глаза. - Бывало, в коляске ездил тогда, когда графьям-то служил. А теперь, видно, ладно и на старой линейке без кучера. Самообслуживание наладилось, другие времена настали.

- Дед, - обратился я вторично к ямщику. - А ты все-таки не сказал мне, какая история вышла у этого управляющего?

- А такая история, сударь, что и рассказывать жуть.

Старик ткнул кнутовищем по направлению виднеющегося впереди белого островка среди лесной зелени, и с таинственным видом продолжил:

- Вон там, на кладбище, мимо поедем, так хоть сходи, посмотри эту историю сам.

- А что я там увижу?

- Как что? Увидишь удивительную могилу. В этой могиле, судя по надписи, будто шесть человек сразу похоронено, а на самом деле всего только двое. Супружеская пара, родители той девочки, которую управляющий сейчас воспитывает. Они графами были, а вот взяли и умерли вместе в одночасье и дочку свою любимую сиротой оставили.

- От какой же причины они умерли? Или эпидемия приключилась? полюбопытствовал я.

- Значит, нужда постигла. - И опять помолчав мгновение, ямщик процедил: - Не сами по себе умерли. Старуха-нянька графьёв-то угробила. Нянька, говорят, такую им шутку преподнесла на крестинах дочки ихней, что у графов сразу ум за разум закатился. Ну и порешили они тут же покончить самоубийством из револьвера. Горевал управляющий безмерно, ведь графиня-то у него с младенчества воспитывалась. Да что поделаешь, значит уж им на роду это было написано. Приедешь вот к Ивану Дементьевичу, ну и расспроси сам, как это дело было, он все знает. Граф-то дружил с ним. А после убийства и следствие он наводил. Года полтора бился с этим делом, пока всю подноготную раскрыл. Да только прихлопнули его работу. Приказали молчать, ну он и утихомирился. Тоже ведь существо подневольное.

И повернувшись к лошадям, он тряхнул властно вожжами и крикнул:

- Но, пропащие! Шевелитесь! Город близко!

Рассказ ямщика показался мне загадочным и я решил по приезде к знакомому расспросить об этом деле поподробнее. Мне только казалось, что рассказчик что-то перепутал, так как из его повествования выходила несуразица-нескладёха насчет могилы, где похоронено не то шестеро, не то двое. И почему преждевременная смерть настигла графскую чету в такой торжественный момент, как крестины, не пожалев оставшуюся сиротой любимую новорожденную дочь. Довольно странное происшествие, не правда ли?

- А где же теперь та нянька, что графов угробила?

- Кто? Старуха-то? Да куда она денется, коли смертонька её где-то заблудилась, так и живет у того же управляющего да с внучкой водится. Сейчас и она, пожалуй, на кладбище. Торчит у могилы, слезы льет да девочку караулит.

Спустя некоторое время мы уже проезжали мимо каменной кладбищенской ограды, выбеленной известью. Густые деревья бросали из-за стены короткую тень на проходившую мимо дорогу. Шелестела листва. Слышалось щебетание птиц. Наш возок уже поравнялся с кладбищенскими воротами, когда с ним случилась небольшая авария: слетело переднее правое колесо. Перекошенный кузов ткнулся краем в землю и забороздил.

- Тпру... Нечистая сила. Вот те грех какой приключился, - вскочил ямщик, соскакивая с облучка на землю. И мне тоже пришлось вылезти из кузова. Воспользовавшись случайной остановкой, я расспросил старичка о месте злополучной могилы и, не теряя времени, пошел искать её среди прочих могил небольшого, но чистенького кладбища. Невдалеке от кладбищенской церкви я увидел металлическую могильную ограду, возле которой стояла сгорбленная старушка, опираясь на суковатую палку. Ее голова с редкими седыми прядями волос тряслась от старости или от болезни, а по сморщенному земляного цвета лицу струились слезы. Внутри ограды играла маленькая девочка, раскладывая цветочки на могильной плите. На ограде были развешаны старые сморщенные венки, на выцветшей ленте одного из них можно было прочесть: "Незабвенной дочери от любя..." Окончание осталось на долю воображения случайного прохожего. Грустная картина, господа!

Обратил я внимание и на чугунную плиту, покоившуюся на красивой мраморной выкладке. Она была массивна и проста. Обордюрованная рамкой, она несла на себе следующее барельефное изображение: в вершине был расположен терновый венец, внутри которого виднелся крест, а на кресте лежала роза с одним бутоном; под венцом была странная надпись:

Здесь покоятся двое: муж с женой, брат с сестрой и отец с дочерью.

Больше никаких указаний не было. Как фамилии умерших? Кто они по происхождению? Когда родились и когда скончались? Это была какая-то тайна, и тайна, по-видимому, немалого значения. Что здесь: роковая случайность, любовная ошибка или что-то ещё более трагическое? Вспоминая слова ямщика, я действительно видел перед собой поведанное возницей, мне ясно представилась теперь несчастная графская чета, которая была угроблена старухой-злодейкой и теперь лежит здесь в холодной земле. А вот и дочка-малютка, раскладывающая цветочки на могиле своих родителей. А вот и старуха, которая так или иначе послужила причиной сиротства невинной крошки, старуха-нянька, у которой, как сказал ямщик, смерть где-то заблудилась. Какая странная ирония судьбы! Кому пора давно умереть - живет, а кому нужно жить умирает. Я смотрел на малютку и сердце мое сжималось от жалости и сострадания. Бедное дитя, ты родилось с несчастьем и будешь расти, не зная родительской ласки. Взгляд её печальных глаз пронизывал мою душу, вызывая глубокое возмущение теми, кто помешал детскому счастью. Мне даже казалось, что взгляд этот вызван ошибкой всего человеческого, укоренившего в своей среде ряд ненужных условностей, вредных логике самой жизни, её законам непорочного бытия. С подавленным чувством я отошел от таинственной могилы.

- Поедем, сударь, а то кони еле стоят, так овод донимает, - завидев меня, закричал ямщик. Я ускорил шаги и подойдя к возку, забрался в кузов. Искусанные оводом лошади, не дожидаясь понукания, дружно рванули возок, и мы поехали дальше, вынужденно подставляя свои лица жгучим солнечным лучам.

- Ну, видел судьбу-то, какая она есть? - спросил возница, повернув ко мне свое запыленное лицо.

Я кивнул в знак согласия или утверждения головой и продолжал думать действительно только о том, что видел. Перед моим взором неотступно стояла девочка-малютка таинственного происхождения.

Вскоре стали попадаться пригородные постройки, сады, огороды. Виднелись белые здания (церкви), пожарные каланчи, вышки. Слышался звон вечернего колокола и гудки маневровых паровозов. День явственно клонился к вечеру и жара спадала. Еще немного терпения и я уже сидел в прохладной комнате Ивана Дементьевича за стаканом душистого чая, рассматривая постаревшее лицо своего университетского товарища. После обычных приличествующих расспросов, удовлетворив взаимное любопытство, я обратился к нему:

- Ваня, скажи пожалуйста, что за странная история произошла с каким-то графом в вашей местности? Сейчас, проезжая мимо вашего кладбища, я видел печальную картину: на одной безымянной могиле молились дряхлая старуха и маленькая девочка.

- А ты прочел надпись на могильной плите? - в свою очередь спросил меня друг.

- Ну, прочел конечно. Только скажу по правде, что из этой надписи я ничего не понял. Тут явно какая-то тайна.

- И представь себе, действительно тайна да ещё какая, большого мистического значения. Мне пришлось много повозиться с её подоплекой, даже за границу съездить. Но в этом деле, как выяснилось следствием, живых виновных лиц не оказалось, а мне важно было выяснить причины, породившие смерть графской четы. Работы было непочатый край, и все-таки несмотря на всю сложность и запутанность коллизий нам удалось, изучив отдельные известные моменты, разгадать загадку и представить в канцелярию особо важных дел в Петербурге доклад в подробном изложении.

Не странно ли звучит, на твой взгляд, в ушах юриста выражение "Преступление без виновников", а таково резюме следствия. К тому же этому запутанному делу суждено покоиться в архиве, а мне не дано право огласки. А то можно было бы написать архи-романтическую повесть, от которой у многих бы глаза разгорелись, а кое-кому возможно и не поздоровилось бы. Но на нашем докладе государь-император начертал: "Предать забвению и не разглашать". Конечно, в этой ужасной трагедии не могло совсем не быть виновных, но виноваты были не физические лица, а дурные обстоятельства. Вся загадочная история обязана своим происхождением человеку, небрежно и дурно воспитанному окружающей его средой. Здесь не просто неосторожная случайность, а скорее роковая ошибка, явившаяся закономерным следствием разнузданных страстей того же порочного человека.

- В чем же все-таки дело, я никак не могу понять? Ты все время говоришь загадками, доверься мне и расскажи, как было дело.

- Подожди, дай время и ты узнаешь эту загадку во всех её подробностях, - перебил меня Иван Дементьевич. - Сегодня я хочу разделаться с тяжестью, которая безысходно давит мне душу, хочу поделиться с тобой своим нравственным возмущением. Ты говоришь, мол, видел на кладбище горькую картину: девочка раскладывает цветочки на могиле своих родителей? Скажи, чье сердце не дрогнет, наблюдая несчастное дитя, которое, благодаря безумию своих родителей, вынуждено всю жизнь страдать по милости в первую очередь тех, кто её народил. Радо или поздно дитя это узнает тайну своего происхождения и тогда оно не останется безразличным к тем, кто от укора своей преступной совести, скрылись от людей, от молвы, от самих себя... И грустно, и обидно. Если допустить, что данное событие есть просто результат случайности, опять же будет торжествовать порок, скрытый флером необдуманности животной страсти. Я поделюсь с тобой этой историей и как-нибудь на досуге ты поймешь, какое значение она имеет для всех времен и народов. Пусть она произошла среди аристократии, но будь это интеллигенция, будь это крестьянская или рабочая среда, все равно, кто может поручиться, что под влиянием вскипевших животных страстей, под дикими парами человеческой низости и безумия не может ещё раз повториться что-либо подобное, когда самый невинный и святой плод возникает из безумного животного влечения двух различных полов. Мне кажется, что ученые, люди, изучающие природу в тиши своих кабинетов, гораздо более знают малые творения этой природы, птиц или пресмыкающихся, чем собственную суть, чем сами себя. Вообще, человек ещё недостаточно прислушивается к голосу собственного разума и часто в ущерб себе же самому и тем более в ущерб обществу, его моральным устоям в первую очередь выполняет требования своей похоти, выдавая их для собственного успокоения за требования якобы своего сердца. В том-то и заключается ужас стихийных проявлений страстей, гонящих свои жертвы на алтарь всесожжения. Не странно ли, человек борется за существование, за выживание, гонится за призрачным счастьем, жадно хватает его и вдруг, оборвавшись, падает вниз, в пропасть, из которой нет возврата. Так молния поражает путника, почти достигшего желанной цели. Так апоплексический удар сражает уже выздоравливающего. Так первый же бокал шампанского с ядом умерщвляет счастливо повенчанную чету. Вот так представляется мне эта трагическая история с её бессмысленным ошеломляющим финалом.

Иван Дементьевич отвернулся к окну и задумался. По его лицу скользнула тень горестных воспоминаний. И кто знает, может быть, в этот самый миг перед ним пронеслись знакомые картины этого бессмысленного финала. Не этой ли историей отчасти вдохновлялся творец "Ады", кажется, Витковские находились в далеком свойстве через князей Ч*** с могущественной династией министров иностранных дел, которая на заре Ха-Ха века отпочковала литературный росток... Впрочем, чу! Палец к губам. Еще не время и не место называть имена главных действующих лиц давней трагедии. Призраки слышат и знают все, они добры к чистосердечным исследователям и чрезвычайно злы и мстительны к лихоимцам.

ГЛАВА II,

ИЗ КОТОРОЙ МОЖНО ВЫВЕСТЬ ЗАКЛЮЧЕНИЕ, КАК ВАЖНО СМОЛОДУ ПРАВИЛЬНО ВОСПИТЫВАТЬ ДЕТЕЙ, А РАВНО И ТО, ЧТО ЛЮБЫЕ ПОСТУПКИ, ДОБРЫЕ ИЛИ ЗЛЫЕ, НЕ ОСТАЮТСЯ БЕЗ ВОЗДАЯНИЯ

Дня через три я закончил свои служебные дела и, улучив удобную минуту, напомнил Ивану Дементьевичу об его обещании рассказать про таинственную могилу.

- Пойдем-ка в сад, там прохладнее, - предложил он, взяв меня под руку.

Мы вышли в сад. Густая зелень деревьев давала восхитительную тень, образуя живительную прохладу по всему саду в это жаркое время года. Спелые фрукты манили к себе одним своим видом, не говоря уже об аромате. Где-то чирикала неутомимая птичка, а в пышной траве стрекотали кузнечики.

Иван Дементьевич нарвал румяных яблок, и мы забрались в беседку, искусно обсаженную виноградной лозой.

- Надеюсь, ты запомнил, что видел на горизонте лес, к которому подходила дорога? - спросил меня Иван Дементьевич, усаживаясь в плетеное кресло и предлагая мне большое румяное яблоко.

Я утвердительно кивнул головой, взял яблоко, а мой собеседник продолжил:

- Вот там и находится имение графов Витковских. Да, когда-то это было действительно очень большое имение со многими полями и поемными лугами, немало было там лесов и садов. Сейчас мало, что осталось, а лет тридцать тому назад было на что посмотреть и полюбоваться.

Мне тогда было лет пятнадцать, и я часто в летнюю пору любил бегать в это имение: половить рыбу в его прекрасном чистом пруду и поиграть на скрипке или просто пошалить с молодым графом Евгением, моим сверстником.

Как сейчас помню: за плотиной пруда стояла старая мельница и небольшой завод, а по другую сторону пруда располагалось большое село Витковское. В селе имелись несколько торговых лавок, церковь, кабак и школа. В верховье пруда вдоль нешумной речки Витковки раскинулся громадный парк со столетними деревьями, тенистыми аллеями, водяными фонтанами и мраморными изваяниями дивной красоты.

Перед парком на высоком берегу пруда находилась усадьба графов Витковских, состоящая из большого дома с колоннами и различными архитектурными изысками. Позади дома был фруктово-ягодный сад, в центре которого был устроен мощный водяной фонтан с бронзовыми фигурами и большим бассейном, в котором плавали золотые рыбки. Около фонтана был разбит роскошный цветник, где росли розы редкостных пород. По углам цветника были расставлены мраморные статуи римских богов и богинь, среди которых меня особенно занимала фигура Януса, двуголового бога человеческой сущности. В стороне от господского дома стояло двухэтажное здание, в нижнем этаже которого помещалась контора, а в верхнем жил управляющий имением Карл Иванович Розенберг со своей, к сожалению, бездетной супругой Матильдой Николаевной. Далее шли разные службы, людские постройки, конюшни, коровник, амбары, склады, погреба и тому подобное. Вся усадьба была огорожена крепким забором, имевшим несколько калиток в парк и входные каменные ворота с железными полотнищами, у которых день и ночь дежурили сторожа.

Лет за двадцать до крестьянской реформы граф Михаил Андреевич Витковский, будучи офицером и сражаясь на Кавказе с горцами, был убит. Его жена, графиня Анна Аркадьевна, похоронив мужа, уехала с Кавказа со своим маленьким сыном Евгением в родовое имение Витковских и, поселившись в нем на постоянное жительство, занялась хозяйством, предоставив Евгению развиваться согласно теории Руссо, как ему вздумается.

Анна Аркадьевна была среднего роста, худощавая с матово-моложавой наружностью, резко отличавшей её от своих сверстниц. Нелегко было определить её истинный возраст и по той причине, что она умела быть и подвижной, и девически-застенчивой особой, не терявшей своего достоинства даже в деревенской обстановке. Ее многие сватали, но она всем отказывала, твердо решив на всю жизнь остаться вдовой, и не снимала траура по любимому мужу.

Евгений рос бойким, смышленым подростком. Он любил игры и забавы, сегодня сказали бы, занимался спортом, хотя тогда это не выделялось, учился хорошо, что в свою очередь не мешало ему быть большим забиякой и проказником в нашем училище.

Графиня очень любила единственного сына и часто баловала его дорогими подарками. У него был целый зверинец: медведи, лисята, орлы, певчие птицы, попугаи и, конечно, кони. На последних мы часто гарцевали по парку, изображая охотников в американских непроходимых дебрях. В подобных случаях мы вооружались муляжными карабинами, надевали специальные пояса, к которым привешивали деревянные кинжалы, оклеенные серебряной бумагой, потому что графиня строго-настрого наказала не играть с настоящим оружием. Иногда Евгений надевал черкесский костюм и лихо скакал сквозь крапивные заросли, превращаясь в воинственного горца, поражавшего игрушечной сабелькой "несметные полчища врагов".

Анна Аркадьевна всегда была со мной ласкова, и я часто оставался ночевать в их гостеприимном доме, временно покидая укромный уголок в квартире моей тетки, городской учительницы. В такие вечера мы с Евгением любили заниматься музыкой и при содействии музыканта-гувернера и любезной хозяйки осваивали фортепьянное и скрипичное искусство.

Сразу признаюсь, что хотя Евгений и называл меня другом, я не мог в полной мере отвечать ему тем же. Мне уже тогда не нравилось в избалованном барчуке его развязность и неумение пристойно держать себя в женском обществе. Я знал, что Евгений успел достаточно развратиться ещё в детском возрасте и на его совести лежало не одно грязненькое дельце, благо бессловесных рабынь в имении хватало. Откровенно говоря, он был порядочным ловеласом, несмотря на юный возраст, но все-таки я любил его, любил за то, что вопреки испорченности он мог быть весьма отзывчивым, не гордился высоким происхождением и мгновенно откликался на просьбы нуждающихся в помощи людей. Одним словом, Евгений легко признавал свои ошибки и не скупился на чистосердечные извинения.

Графиня же не хотела замечать недостатков сына и все доходившие до неё слухи относила к разряду сплетен.

В доме Витковских была одна замечательная дворовая женщина. Она была кормилицей и нянькой ещё Анны Аркадьевны и будучи страстно привязана к своей воспитаннице, к своей "Аннушке", осталась при ней на всю свою долгую жизнь. Витковская также любила свою "мамку" и дорожила ею, как самым преданным другом. Эта женщина, Филиппьевна, выняньчила и Евгения, которого любила уж точно больше своей жизни.

Так мы с Евгением росли и учились, дружили, пока не закончили предварительное образование и не разъехались по разным учебным заведениям высшего порядка. Я поступил на юридический факультет Московского университета, а Евгений - на медицинский в Петербурге, где в этом столичном городе у него жила родная тетка, княгиня Ч***.

Свезя сына в Петербург и устроив его во дворце своей сестры, Анна Аркадьевна вернулась в уральское имение и стала жить в одиночестве, мысленно успокаивая себя неизбежностью такого положения. Она была почти уверена, что Евгений не скоро вернется в родовой дом, не скоро осушит слезы тоскующей матери. Она знала, что княгиня была большая охотница до путешествий и поэтому будет каждое лето таскать её сына по разным европейским центрам. Такое предположение только усиливало материнскую тоску и графиня не знала, чем заняться, за что ухватиться, чтобы как-то притупить остроту переживания, чем-нибудь заполнить ту пустоту, то лишение, которое она вынуждена была ещё раз испытать после смерти мужа.

Надо заметить, что у Витковской на Дону жила двоюродная сестра с отчасти похожей судьбой. Выйдя замуж за боевого офицера, кузина также овдовела через два года после брака. На руках у вдовы осталась малютка-дочь и кузина решила второй раз выйти замуж. Новый брак оказался совсем неудачным, муж буквально вскоре показал свое истинное лицо пьяницы, драчуна и скандалиста. Своей распутной жизнью он довел бедную женщину до того, что она впала в безденежье, в острейшую нужду и вынуждена была обратиться за материальной помощью к Витковской. В подобных случаях Анна Аркадьевна никогда не отказывала, тем более близкой родственнице, чувствуя к тому же определенную обязанность в отношении своей заочной крестницы, маленькой Тани Паниной.

Подобные отношения между кузинами продолжались лет десять. Им Витковская периодически высылала деньги, а Панина-старшая отвечала благодарностью за помощь, при этом сообщая в письме крестной матери об успехах её подрастающей крестницы. Таня, естественно, знала, что у неё есть знатная тетка, её крестная мать, и хотя никогда не видела Анну Аркадьевну, заочно любила и чтила её и иногда, выучившись грамоте, тоже писала ей письма, жалуясь на грубости отчима. Анна Аркадьевна в свою очередь жалела Танечку, советовала поскорее набираться ума-разума и по окончании училища побывать в Витковском, где ей будет устроена достойная встреча с любящими родственниками.

Шло время. Обстоятельства изменялись. Жизнь не стояла на месте. Старое старилось, молодое росло. События развивались одно за другим. Кому суждено умереть - умирал, кому родиться - родился. Пришло время, и в семье Паниных стряслась беда. Именно эта беда и стала первопричиной дальнейшей жуткой трагедии, которая наверняка имеет немного аналогов в отечественной истории. Это у древних греков подобное происходило открыто, но древнегреческих отступников неумолимо карал рок, всевидящие боги с Олимпа.

Маленькая искорка зажгла и спалила сыр-бор. Однажды Анна Аркадьевна сидела на веранде и грустила по отсутствующему Евгению, как старушка-няня принесла ей на подносе только что полученное с Дона письмо. Витковская вскрыла конверт и, вынув послание, стала читать.

"Дорогая тетечка, крестенька, - писала Таня, - нас постигло большое несчастье. Моя маменька заболела скоротечной чахоткой и умерла. Я осталась круглой сиротой и сейчас нахожусь в таком горе, которое не передать никакими словами. Отчим запил ещё сильнее и пропивает все, что попадается под руки. Оставаться дальше с ним я не хочу, а уйти некуда. Милая крестенька, помогите своим добрым советом. Научите меня, как дальше быть, может уйти в монастырь. Мне исполнилось всего лишь четырнадцать лет и додуматься до правильного решения сама я не могу. Остаюсь в ожидании ответа. Ваша крестница, Таня Панина".

У Анны Аркадьевны по лицу покатились слезы.

- Что ты, Аннушка? Али беда какая приключилась? - спросила старушка.

- Да, нянюшка. Таня сиротой осталась... Наташа в одночасье умерла.

- Эко ты, горе какое! Ну и куда теперь девке-то деваться?

- В том-то и дело, нянюшка. Куда она теперь? - спросила в свою очередь мамку графиня, отнимая платок от глаз и вытирая им заплаканное лицо. Бедная девочка, теперь она одна-одинешенька. Вот же навалится на кого лихо - вовек не изживешь, не скинешь. Если бы я знала, что с Наташей такое случится, так не посоветовала бы ей выходить замуж вторично. Лучше бы жила она у меня в имении вольной птицей. Может и сейчас бы здорова была и жива.

И Витковская опять заплакала.

- А ты, голубонька, не плачь, больно-то не убивайся. Все ведь под Богом ходим, - уговаривала её старуха. - Ну, что уж случилось, того не переделать. Лучше о крестнице-то своей подумай. По-моему так взять её к себе да и воспитать до замужества. Небось, потом спасибо скажет. И тебе повеселее будет, пока Женечка учится.

- А ведь ты все верно говоришь. Я и сама о том же думала, да вот только не знаю... Ведь она ещё учится.

- Ну и что ж, что учится. Беда какая. Учителя здесь найдешь, она у тебя и доучится.

- Это ты правильно советуешь, только я затрудняюсь в одном: как быть с Женечкой? Если он вдруг вздумает приехать на каникулы домой? А тут девочка. Как бы между ними чего не вышло?

- А что рассуждать до поры до времени. Ну коли боишься чего, возьми да удочери её, тогда не полезет, ведь она сестрой ему будет.

С таким важным аргументом Анна Аркадьевна вполне согласилась. Выход был найден. План действий составлен. Оставалось его выполнить. Она перестала плакать, освежилась духами и покинула веранду, чтобы сделать прислуге соответствующие распоряжения.

На другой день Карл Иванович выехал на Дон с поручением привезти Таню в имение графини Витковской, а спустя дней десять девочка уже здоровалась со своей тетушкой - Анной Аркадьевной. Графиня была приятно удивлена красотой своей заочной крестницы. Таня действительно была умна и красива. Правильные черты лица, чем-то напоминающие тетушку (все-таки близкая кровь), свидетельствовали об её благородном происхождении. Особенно были красивы её глаза, большие, цвета небесной лазури, обрамленные густыми длинными ресницами и тонкими бровями. Глаза были чарующей прелестью девушки-подростка, драгоценным украшением её лица.

С появлением Тани дом ожил. В комнатах появился веселый смех, громкий говор и пленительные звуки рояля. Девочка с Дона имела уже немалый навык в музыкальном искусстве и прекрасно справлялась с труднейшими произведениями Бетховена, Листа и Шуберта. А своим мягким характером и добротой, своим жизнерадостным поведением Таня быстро завоевала симпатию окружающих её людей. Она всем без исключения старалась угодить и сделать что-либо приятное.

Графиня Витковская сразу полюбила свою крестницу и "вострушку", как назвала её старуха-нянька, и даже перестала тосковать по Женечке, успокоилась. Она пригласила для Тани учителей, отвела ей прекрасную комнату, которую обставила изящной модной мебелью. Через небольшой промежуток времени, не спрашивая у девушки согласия, она удочерила её и сообщила об этом своему сыну в Петербург. Процедура удочерения прошла через правительственные органы несложно и довольно небрежно. По просьбе Витковской князь Ч*** взял хлопоты на себя и вскоре в газете "Правительственный вестник" появилась заметка, сообщившая миру о новоявленной графине Татьяне Михайловне Витковской (бывшей Паниной).

Евгений, узнав об удочерении матерью какой-то далекой родственницы, отнесся к этому факту вполне безразлично. Он в это время чувствовал себя счастливейшим человеком из всех смертных обитателей столицы и захлебывался от удовольствий бурной жизни высшего света, которые ему представляла щедрая тетушка.

Как предполагала Анна Аркадьевна, так оно и вышло. Княгиня известила свою сестру Анюту, что едет за границу и на все лето увозит Евгения с собой. Это сообщение нисколько не огорчило Витковскую, наоборот, она даже была довольна, что Евгений увидит настоящий бомонд. Его общее развитие тоже должно было выиграть от предстоящего путешествия: новые впечатления, культурная среда и обстановка Европы! Теперь и ей совсем не было скучно. Таня сумела привлечь сердце приемной матери своими благородными манерами и чистыми порывами души, а поэтому все заботы, которые ранее относились к Евгению, теперь в большей степени были перенесены на милую девочку, уравновесившую своим приходом жизнь в доме графини Витковской.

Так незаметно прошло почти пять лет. Евгений закончил образование и получил звание врача. Он готовился к поездке за границу совершенствовать знания для защиты диссертации, чтобы получить диплом врача-хирурга. Но перед этой поездкой он решил побывать в имении, чтобы пару месяцев отдохнуть в обществе старых друзей на лоне деревенской природы и с этой целью он отказался от очередной заграничной прогулки с теткой, стал собираться домой, к матери.

Таня тоже закончила домашнее образование и уже готовилась стать завидной невестой округа. За этот промежуток времени она полностью развилась и превратилась в зрелую девушку; её красота стала ещё более привлекательной, хотя все равно на первом плане были её чудные небесные глаза и льняного цвета длинные волосы. Но она была вполне безразлична к своей внешности, она сознавала, что красива физически, особенно по сравнению с окружающими её подругами, но подлинной духовной красотой она ещё не обладает и поэтому она стремилась к совершенствованию ума, к изучению своего "Я", и постоянное самосовершенствование делало девушку ещё более интересной, более возвышенной. О замужестве она и думать не хотела, мысль эта ещё не коснулась её чистой души. Она была свободной от размышлений интимного характера и наслаждалась жизнью, как невинный ребенок.

Анна Аркадьевна внешне почти не изменилась, если не считать нескольких морщинок у глаз, так называемых "гусиных лапок", и нескольких седых прядей в волосах, искусно подкрашенных под натуральный тон. Она была подвижна, как и прежде, её жизнерадостность не пострадала, наоборот, под влиянием обстоятельной новой дочери она заметно усилилась. Анна Аркадьевна даже как бы помолодела. Обе женщины - юная и чуть более старшая - выглядели как подруги и порой их даже путали нечастые гости.

Няня продолжала жить в доме Витковских. И как могло быть иначе, ведь бедной старухе все равно некуда было деваться, но здоровье её заметно ухудшилось, в особенности от тоски по любимому Женечке. В графском доме тем не менее она была незаменима, как самый преданный друг семьи Витковских, как старательная экономка и как утешительница возможного семейного горя.

Управляющий, обрусевший немец, со своей неразлучной женой-украинкой продолжал верой и правдой служить графине. Он не был слишком крут с крестьянами, за что Витковская любила его и часто оказывала ему свое благоволение. В связи с февральским манифестом ему по распоряжению хозяйки пришлось отпустить крестьян на волю и передать им большую часть имения. Личные доходы его тоже значительно сократились, но и того, что осталось, было ему достаточно, чтобы чувствовать себя вполне обеспеченным человеком. Только одно обстоятельство омрачало жизнь Карла Ивановича: то, что у него не было детей. По всей вероятности Матильда Николаевна была бесплодной из-за болезни, перенесенной в детстве, оба они сильно досадовали на судьбу и уже не надеялись когда-либо иметь собственного ребенка.

Так обстояли дела в имении Витковских к моменту приезда молодого ученого из дальнего Петербурга. Молва о скором возвращении молодого врача быстро распространилась среди прекрасного пола нашего города и многие уже готовились обратиться к нему за советом, мечтая попутно обратить на себя внимание и, чем черт не шутит, заарканить потенциального супруга.

А Петербург в это время переживал сезонную лихорадку. Учащаяся молодежь распускалась на летние каникулы. Зажиточный класс растекался по дачным местам. Аристократия отправлялась в заграничные путешествия и на модные курорты. Всюду было нескончаемое движение, броуновская сутолока. Дилижансы. Конки. Поезда. Пароходы. Все средства передвижения были переполнены людьми и их чемоданами, узлами, корзинками, коробками и всевозможными кульками с покупками. Все торопились, говорили, прощались... Много званых да мало избранных. Мало приезжающих да много отъезжающих.

Столица заметно опустела. В роскошном особняке князя Ч*** тоже шли сборы к выезду за границу. Евгений в своей комнате укладывал в дорожный чемодан студенческие пожитки.

- Женька, а я за тобой! Бросай все и едем в цыганский табор, закричал рослый студент, быстро входя в комнату Витковского. - Ух, черт возьми, запыхался... Тороплюсь ведь.

- В какой-такой табор? Что ты, с ума сошел? - изумленно обратился к нему Евгений.

- Да в самый настоящий, конечно, не в ресторанный какой-нибудь. Ты понимаешь, Женька, в семи верстах от города по Псковскому тракту расположился большой цыганский табор. Ну, знаешь ли, цыганочки в нем есть такие, что пальчики оближешь! Прелесть, что такое. Петька Бугай и Кондратыч на верховых туда ускакали, а я за тобой побежал. Едем, что ли, ждать некогда.

- А я собрался в имение ехать, как быть?

- Говорю тебе, бросай это дело. Что не успеешь что ли прокиснуть в своей уральской деревне? Врачом стал, путевку к немцам получил, а с друзьями проститься как следует не хочешь, стыдно, Женька! - огорчился студент, шагая между тем по его комнате и размахивая руками.

- Ладно, едем... Еще раз накачаю вас, чертей, до положения риз, а потом идите вы все от меня в ад головой. Поняли?

- Давно бы так! - радостно воскликнул Василий и захохотал густым басом.

Евгений позвонил. Вошла горничная.

- Дуняша, вот вам листок-депеша и деньги. Отнесите на телеграф и сдайте под расписку, а тете скажите, что я поехал проститься с друзьями... Вернусь, должно быть, поздно ночью.

Евгений передал девушке наскоро написанную депешу и деньги, ущипнул её и направился с товарищем к выходу.

Выйдя на улицу, бывшие студенты подозвали двух лихачей и поехали в магазины набирать вин и закусок. Через полчаса они уже мчались к псковской заставе, весело болтая о разных пустяках.

ГЛАВА III,

О ТОМ, КАК РАЗВЛЕКАЕТСЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ МОЛОДЕЖЬ, КАК ОПАСНО СВЯЗЫВАТЬСЯ С ЦЫГАНКАМИ И КАК ПРИЯТНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ В РОДОВОЕ ИМЕНИЕ

Весна была в полном расцвете. Луга пестрели разнотравьем. Тут и там, не даваясь в руки, порхали разноцветные бабочки. Тихий солнечный день не обещал ничего угрожающего. Воздух был чист и насыщен ароматами северной флоры.

Неподалеку от псковского тракта у опушки леса, где протекала небольшая заливистая речушка, с давних пор стояли две кузницы. Кому они принадлежали было неизвестно, зато хорошо было известно, что буквально каждою весной сюда наезжали цыгане, и молчавшие зимой кузницы снова усиленно работали все лето, бесперебойно обслуживая нужды изголодавшегося за зиму по молотобойным услугам местного населения.

Петербургская молодежь: студенты, приказчики, а также чиновники и купцы - все хорошо знали это место и наезжали сюда, только не в кузницы, а прямо в табор, обычно целыми кавалькадами, в особенности в продолжение городского кутежа. Здесь они слушали цыганские песни и смотрели на искрометные пляски свободных детей природы, приезжавших весной на север со степей благодатного юга, чтобы потом с заработанными за лето деньгами вольготно кочевать по Бессарабии или Трансильвании, пока северяне впадали в очередную зимнюю спячку.

Конечно, любопытствующие петербургжане не довольствовались одними зрелищами, ясно дело, для поддержания гаснущего веселья и возбуждения нового интереса к жизни постоянно требовалась интенсивная подзарядка алкоголем. В таких случаях у любезных курчавых хозяев всегда находилась и водка, и самые изысканные вина, естественно. По завышенным ценам против номинала, но кто в кураже считается у нас в России с презренным металлом. Бывали и забавные сценки на любовной почве, но и в таких случаях всегда находился достойный выход: либо "полюбовная сделка" за деньги и только в очень редких случаях действительно по симпатии, либо приличная ссора с серьезными побоями.

В данное время на опушке расположился цыганский табор, превосходящий по количеству людей и кибиток аналогичные за предыдущие годы. На фоне европейского леса экзотично смотрелись раскинувшиеся в живописном беспорядке шатры.

Дым костров, пестрые лохмотья цыган, звенящие мониста цыганок, масса бегающих почти обнаженных детей разнообразных возрастов, бродящие свободно и стреноженные лошади, полупустые кибитки, гортанный говор и звон соседних наковален - такова была представшая перед взорами разгулявшихся студентов многоплановая картина весьма своеобразной жизни кочующего народа, так поэтически живо и в то же время точно воспетого Пушкиным в замечательной поэме "Алеко".

Когда, наконец, Евгений и Василий подъехали к табору, там их уже дожидались Петька Бугай с Кондратычем. Приятели обменялись приветствиями и, окруженные словно комарами, цыганской детворой, направились в центр гуляй-города. Гости были одеты в студенческую форму. Их белые кители и фуражки с белыми тульями ярко вырисовывались на грязном фоне цыганских шатров.

Приезжим был предоставлен самый большой шатер, где они и расположились со своим угощением. Вскоре развернулась самая настоящая попойка, крикливый разговор ни о чем, произносились тосты, поздравления, постоянно слышался смех. К шатру стали подходить принаряженные цыгане, цыганки и прочие любопытствующие обитатели табора, такие же гости. Появились гитары, бубны, трензель. Начались песни, пляски. Все закружилось, завертелось. Замелькали разноцветные ленты, шали и платья. К ночи ярче разгорелись костры. Веселье усилилось и звуки разгулявшихся гостей полетели далеко по простору лугов и лесов.

Евгений не жалел денег. Он швырял их в круг пляшущих, отчего получалась забавная картина: когда все, забыв о пляске, жадно бросались к брошенным деньгам. Но вот запела красавица Зара. Мигом все стихло, только гитара в руках опытного музыканта издавала чарующие аккорды и красиво вторила певице.

Зара пела свой любимый романс, написанный русским поэтом Яковом Полонским, но сразу же ставшем визитной карточкой цыганской свободы:

Мой костер в тумане светит.

Искры гаснут на лету.

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет, и спозаранок,

В степь далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

Собравшиеся внимательно слушали певунью. Один Евгений старался подтягивать ей своим пьяным голосом.

Вдруг он вытащил из кармана очередную горсть ассигнаций и крикнул властно: "Зара! Иди сюда! Ну иди же. Что ты смотришь на меня? Не идешь? Не хочешь? Ладно же..." С этими последними словами он пьяной походкой подошел к удивленной цыганке и, быстро обхватив её, поднял на руки и потащил за шатер. Поднялся переполох. На шум прибежала её старуха-мать. Она ловким приемом сшибла Евгения с ног и освободила бедную девушку из горячих объятий ловеласа.

- Не будь, господин, дураком. Я не дам тебе свою дочь Зару! - кричала она, грозя Евгению костлявыми кулаками.

У костра раздался взрыв смеха. Рассвирепевший Евгений потерял рассудок. Он подскочил к старухе и ударил её кулаком в лицо. Старуха взвыла от боли. На её вой сбежались старшие цыгане и стали безжалостно избивать Евгения. Студенты кинулись товарищу на выручку, и свалка грозила весьма неприятными последствиями, если бы в этот момент не проезжал конный разъезд ночной стражи. Заслышав шум драки в таборе, стража кинулась к шатрам, увидела дерущихся и мгновенно пустила в ход нагайки. Цыгане быстро разбежались в разные стороны, остались одни студенты. Немного оправившись от взбучки, наши друзья окликнули дожидающихся извозчиков и при помощи их кое-как уселись в пролетки. Извозчики прицепили к оглоблям верховых лошадей, на которых приехали сюда Петька и Кондратыч, и стали осторожно выезжать на дорогу, ведущую к тракту.

Вдруг из темноты вынырнула старуха цыганка. Она подбежала к пролетке, в которой сидел, покачиваясь, Евгений, и, протянув угрожающе руки, сжатые в кулаки, хрипло проворчала:

- Геть, несчастный! Запомни мои слова: ты погибнешь на трупе любимой тобой женщины!

- Провались ты к черту, старая ведьма! - прокричал ей в ответ удалявшийся в кибитке студент.

Минут через десять наступила полная тишина. Табор словно уснул, только где-то далеко в лесу кричала ночная сова да в ближайших кустах распевал дивную песню пробудившийся для нового дня соловей.

Следующие дни прошли для Евгения как в тумане. Он быстро забыл о страшном проклятии старухи-цыганки, будучи не только медиком и атеистом, но просто безалаберным человеком. Да и дорога в родовое имение окончательно выветрила неприятные воспоминания о попойке в таборе.

А в тот же прекрасный день, когда Евгений отправился к цыганам, Анна Аркадьевна сидела на веранде, прикрытой с солнечной стороны парусиной и пила кофе, Таня качалась в гамаке, привязанном к березам, растущим неподалеку от веранды, и дразнила прутиком маленькую собачку-терьера, в воротах усадьбы появился почтальон. Находившийся у ворот дворник принял почту, пошутил с почтальоном насчет тяжести его сумки и понес объемистый пакет к веранде, где на последней ступеньке крыльца сидела старая няня и вязала чулок.

- Аннушка, Митрий почту волокет, - проговорила она, с трудом поднявшись на ноги. - Давай сюда пакет, куда прешь, толстолобый!

- Маменька! Почта, почта! - закричала радостно Таня, выпрыгивая из гамака. Няня с усилием поднялась на веранду и передала Витковской увесистую пачку газет и писем. Анна Аркадьевна надела пенсне и стала разбирать почту. Вот телеграмма из Питера, она распечатала депешу и прочла вслух: "Выезжаю Витковское - Евгений".

- Браво! Браво! - закричала Таня и принялась бурно целовать приемную мать. - Маменька, братец едет, наконец-то братец едет!

Весть о выезде графа из Петербурга с быстротой молнии облетела поместье. Всем хотелось быстрее посмотреть на Евгения, как он возмужал, как он сейчас выглядит. Среди интересующихся, конечно, был и я, новоиспеченный служащий уездной Фемиды.

Городские дамы, их отцы и мужья готовились к встрече дорогого земляка. Всюду слышались разговоры только об Евгении.

В усадьбе Витковских шли особые приготовления: все чистилось, мылось, обновлялось и приводилось в максимально праздничный вид. Повара заранее готовили разные кушанья и сладости, коптились окорока, жарились гуси, индейки, выпекались сдобные булочки, торты, пирожки... Няня всюду совалась и больше мешала, чем была полезной. Она перетаскивала с места на место ненужные вещи, забывала, куда их сунула и искала то, что у неё было в руках. Таня хохотала над ней до упаду, но бедная старушка только тихо ворчала, не замечая того, что работа её никому не была нужна. Садовники украшали гирляндами зелени свежевыкрашенные ворота, веранду и расставляли по внутренним покоям графского дома большие букеты цветов. Но вот и наступил желанный день, в который по расписанию должен был придти курьерский поезд, везущий Евгения Витковского. К станции железной дороги подкатила новенькая коляска, обвитая гирляндами цветов. На козлах сидел бородатый кучер в белых перчатках, кашемировой красной рубахе и черной плисовой безрукавке, подпоясанный серебряным кушаком и лихо правил парой красивых вороных лошадей. На перрон безостановочно шли люди для встречи Евгения. Тут был и импозантный предводитель дворянства. Приехал из губернии местный голова, и вообще вся немногочисленная интеллигенция с женами и взрослыми дочерьми. Многие держали в руках букеты живых цветов, специально приготовленные для встречи. Всем хотелось пожать руку "магнату", каким по сути являлся Витковский в П-ской губернии.

Наконец ожидаемый поезд показался на горизонте, а ещё немного погодя он уже тихо подходил к перрону. На площадке одного из вагонов первого класса показался Евгений. Он был одет в светлый костюм, на голове красовалась явно заграничная шляпа и на руке висел дорожный плащ. Как же он возмужал и окреп! Как ему шли черные усики, закрученные колечком на концах по последней парижской моде и придававшие утомленному выражению лица чарующую прелесть! Это был не тот Евгений, каким я его знал в прежние годы. Это был вполне зрелый мужчина, умеющий пользоваться своим достоинством.

В толпе ожидавших послышался шепот: "Ах, какой душка!", "Нет, ну это просто кумир!", "Да... вот это граф! Настоящий потомственный дворянин!" Евгений удовлетворенно узнал среди встречающих старых знакомых и дружески раскланялся с ними. Поезд остановился. Евгений сошел на перрон и был тотчас же окружен плотным кольцом встречающих. Все старались поскорее пожать ему руку, поздравить с благополучным приездом на родину. Дамы преподносили ему цветы. Слышались многочисленные приветствия, вопросы, ответы. На лицах скользили радостные улыбки.

- Ваше сиятельство, Евгений Михайлович! Пожалуйста к колясочке! приглашал Карл Иванович, выглядывая из-за толпы и кланяясь хозяину.

- А, Карл Иванович! Здравствуй, старина! Как живешь? - осведомился Евгений, подойдя к управляющему и здороваясь с ним за руку.

- Благодарю, Ваше сиятельство! Живу помаленьку. Как Ваше драгоценное здоровье?

- Как видишь, старина, жив и здоров, вот в гости к вам приехал.

- Милости просим, милости просим, Ваше сиятельство. А дома Вас мамочка ожидает со всеми гостями...

- Что ж, господа, прошу всех почтить меня своим присутствием в нашей усадьбе. Поедемте вместе, пожалуйста.

Ясно, что никто не хотел отказаться от приглашения и нас, человек двадцать, последовало на лошадях за графом. Евгений сел рядом с предводителем дворянства в приготовленную коляску, гости тоже разместились по своим пролеткам, и кортеж двинулся в имение Витковских.

В большой столовой комнате для встречи дорогого гостя-сына и остальных гостей все было готово. Громадный стол был богато уставлен дорогой посудой, винами и закусками, посреди стола красовались большие вазы китайского фарфора, наполненные роскошными цветами. Вся обстановка красноречиво намекала на тщательно подготовленное торжество.

Таня в белом кисейном платье с бутоньеркой на груди перебегала из комнаты в комнату с непонятным страхом в ожидании предстоящей встречи с недостаточно знакомым ей братом. Девушка совершенно не представляла брата: какой он с виду, какой его характер и голос и прочее... Предположения не могли не волновать Таню, и она не находила сил быть спокойной.

Няня с чепчиком на голове суетилась у стола, показывая лакеям непорядки. Сама Витковская в черном платье и косынке стояла на веранде с местным священником и Матильдой Николаевной в ожидании того, кому она посвятила почти всю жизнь и личное счастье женщины. Ее душевное волнение от предстоящей встречи с любимым единственным сыном ясно отражалось на бледном лице, которое выражало и радость от встречи и нетерпение увидеть скорее дорогого сына, прижать, наконец, его к материнской груди.

- Кажется, едут, - проговорил священник, прислушиваясь к доносившимся с дороги звукам.

На веранду вышли Таня с нянькой и тоже стали прислушиваться к шуму на дороге.

- Едут, едут, мамочка! Слышите, какой шум уже в парке?

Действительно, в парке был слышен шум от едущих колясок и фырканье коней, а через несколько минут показался весь кортеж едущих гостей. Впереди ехал Евгений с предводителем. Еще несколько томительных минут... И Евгений держал мать в своих объятиях. Она плакала:

- Женечка, мой мальчик!

- Мамочка!

Анна Аркадьевна обхватила руками голову сына и покрыла её быстрыми поцелуями, бесконечно повторяя:

- Милый мой, милый мой сынок! Наконец-то вернулся!

Присутствующие с умилением наблюдали душераздирающую сцену свидания матери с сыном.

Наконец, высвободившись из объятий матери, Евгений взглянул на остальных домочадцев и увидел Таню. И сразу же оцепенел в приятном изумлении: перед ним стояла девушка неземной красоты. Таня впала тоже в замешательство и не знала, как ей быть. Евгений в этот миг показался ей сказочным принцем, а она - чуть ли не Золушкой.

- Дети, милые мои дети, - проговорила Анна Аркадьевна, увидев замешательство Евгения и Тани. - Познакомьтесь друг с другом. Женечка, это та самая кузина с Дону, про которую я тебе писала. Она теперь твоя сестра, и я тебя прошу любить её по-братски.

Евгений и Таня подали друг другу руки.

- Я совсем не полагал, что у меня будет такая прелестная сестричка, заговорил Евгений, глядя прямо в глаза смутившейся девушке.

- Рано, братец, говорить об этом, - быстро проговорила Таня, то краснея, то бледнея от смущения, и добавила: - Мне кажется, что по шкурке ценят только зверьков.

Евгений мило улыбнулся, ещё раз молча пожал руку сестре и отошел к её соседке.

- А, няня, - воскликнул он, увидев улыбающуюся от счастья Филипповну. - Здравствуй, милая! Как поживаешь?

Евгений обнял свою старую няньку и её расцеловал.

- Будь сам здоров, соколик мой ясный! Уж и не чаяла я, что увижусь с тобой... Старая становлюсь... Болею...

- Ну, ничего, няня, крепись! Мы с тобой ещё поживем, - и потрепав старушку по плечу, Евгений перешел к Матильде Николаевне и священнику.

В то время, как Евгений общался с домочадцами, Витковская принимала гостей, занимала их разговором и приглашала входить с веранды в комнаты. Все они были ей хорошо знакомы, а с некоторыми она дружила уже долгие годы. Здороваясь со мной, она удивилась:

- Иван Дементьевич, да Вас и не узнаешь, какой Вы стали возмужалый и важный. Пожалуй, сейчас и не назовешь Вас, как раньше, просто Ванечкой.

И графиня лукаво рассмеялась.

- Что Вы, Анна Аркадьевна, да хоть горшком назовите, только в печь не ставьте, - смущенно пробасил я. Все присутствующие дружно и весело расхохотались.

- Ну что ж, господа, прошу всех в столовую. Нужно поздравить дорогого гостя, - сказала графиня и, взяв Евгения под руку, направилась с ним во внутренние покои дома. Оставшиеся на веранде гости последовали за ними. Скоро столовая графини наполнилась народом. Захлопали бутылки с шампанским, забегали лакеи с салфетками на руке, нарастал шум и гвалт. Гости, разместившись удобно за громадным столом, непринужденно предались веселью в честь приезда долгожданного молодого хозяина.

Евгений сидел между матерью и Таней. Он поднял бокал и попросил гостей выпить за здоровье своей драгоценной маменьки - Анны Аркадьевны. Гости с удовольствием выпили за здоровье графини и её уважаемого сына. Потом пили за здоровье Тани, няни и всех присутствующих. Пили за процветание науки и искусства. Говорили зажигательные речи, провозглашали оригинальные тосты и различные приветствия. Всем было весело, все были оживлены и довольны приемом.

Молодой граф был первый раз в жизни озадачен присутствием в своем доме девушки, которую мать захотела назвать его сестрой. Пленительная красота новообретенной сестры будоражила в нем ранее неизвестные чувства, в нем просыпалось не до конца осознанное желание и он уже мысленно видел себя побежденным новым божеством.

Все женщины, с которыми он знался до сегодняшнего приема, были для него слишком ограниченными. Ранние чувственные шалости с прислугой или крестьянками вообще не шли в счет. Редкие однокурсницы выглядели типичными "синими чулками". В своей же сестре Тане он увидел нечто совершенно иное: сочетание ума и красоты, чистоты и прирожденного такта, и обещание в случае взаимности необыкновенного любовного экстаза. Уже за столом он решил, как можно скорее сблизиться с Таней, как можно больше уделять ей внимания для того, чтобы свой деревенский отдых превратить в сплошной поток наслаждений, а какие последствия могут быть от сближения, Евгений совершенно не думал, так как его избалованная натура повелевала немедленно брать то, что есть сегодня, не заботясь о дне завтрашнем.

- Братец, а Вы почему не пьете? Давайте, я налью Вам токайского или мадеры, - произнесла Таня, глядя на Евгения и наливая в его бокал вино.

- Мерси, дорогая сестрица. Я вижу, Вы очень внимательны к своему брату. Тогда разрешите и мне в свой черед Ваш бокал наполнить шампанским?

- Дети, это ваше "Вы" очень отдаляет вас друг от друга, - заметила Анна Аркадьевна, обращаясь одновременно и к Тане, и к Евгению. - Лучше было бы, если бы для родственного сближения вы нашли более краткие пути между собой и общались бы попросту.

- Маменька, ты права. Конечно же надо нам говорить "ты", но как к этому сразу привыкнуть?

- Для этого нужно нам выпить на брудершафт и тогда обращение на "ты" будет не только законно, но и обязательно, - вроде бы пошутил Евгений, но в этой шутке была только доля шутки.

- То есть побрататься с братом? Вот курьез! - громко произнесла Таня и залилась перевозбужденно смехом.

Евгений с Таней выпили на брудершафт, и как положено, поцеловались. Анна Аркадьевна смотрела на своих детей и сердце её не могло на них нарадоваться. "Вот они, два взрослых образованных человека, - думала она. И какая доля им суждена? Будут ли они счастливы? Будут ли здоровы и довольны судьбой?" Подобные вопросы и раньше тревожили сердце матери, но теперь в особенности, так как неуловимое для логики предчувствие нашептывало ей что-то недоброе для её любимых детей в грядущем. Силой воли она гнала черные мысли прочь, надеясь на благоволение свыше, на провидение, которое по её просьбе не должно допустить ужасное в их жизни.

- Маменька, мы уже говорим на "ты". Ведь правда, братец? Ах, как это просто и в то же время восхитительно! И чуточку забавно, - проговорила Таня, впадая в повседневный тон. - А теперь, любезный братец, расскажи нам, пожалуйста, как ты жил в Петербурге? Что видел за границей? А мы люди темные, провинциалы, тебя послушаем. Я читала твои письма к маме, где ты живо описывал впечатления от Неаполя и Рима... А в Берлине ты был? Наш Карл Иванович говорит, что именно Берлин - столица из столиц. Он давно говорит со мной по-немецки, и я вроде бы научилась у него немножко этому языку и теперь болтаю с ним, как настоящая фройлен-дойч.

- Мы с Петей были в Берлине. Правда, город очень благоустроен, но мне он все-таки мало нравится. Слишком там тяжелая архитектура. Я бы сравнил её с сапогом Фридриха Великого. Да и население его не оставляет приятных воспоминаний. В Петербурге существует оригинальное определение значимости народов, и если американцы - обманщики, арабы - лгуны, то немцы - отчаянные хвастунишки.

- А русские - пьяницы и воры, - добавил басом школьный инспектор. Гости расхохотались. Кто-то предложил тост за "величие русского народа" выпили и за величие.

- За здоровье молодого ученого, графа Витковского! Ура! Ура! раздались бурные восклицания подвыпивших гостей. Священник затянул "Многая лета", но его никто не поддержал.

Часа через три гости стали разъезжаться по домам. В комнатах воцарилась тишина. Евгений пошел к себе, в прежнюю комнату, отдохнуть с дороги. Няня с лакеями убирала со стола. Витковская с Таней пошли в сад освежиться и подышать свежим воздухом.

Следующие дни замелькали, как листки в отрывном календаре. Между Евгением и Таней сразу установилась особая доверительность и большая дружба. Молодые люди на беду не понимали, что укорачивая отношения, сближаясь, одновременно как люди, не осознающие в себе подлинно родственных чувств, они тем самым приближали себя к неприятным последствиям.

Евгений буквально захлебывался от успеха, как ему казалось, на романтическом поприще. Он решительно и верно шел к своей цели. Ему даже казалось, что он уже достиг цели, стоит лишь немного ему напрячь силу воли и девушка послушно затрепещет в его объятиях, но он жестоко ошибался. Таня действительно неосознанно позволяла братцу некоторые вольности, но это ещё не означало, что она готова для Евгения на любые жертвы. Во-первых, девушка была хорошо воспитана и знала предел допустимого, а во-вторых, она смотрела на Евгения не как на чужого человека, а как действительно на родного брата, с которым кроме дурачества ничего серьезного быть не может. Будучи от природы развитой, резвой и смелой девушкой, она просто дразнила Евгения. Она дразнила его, как дразнят обезьян в зоопарке или крокодилов в закрытом террариуме, и ему приходилось переносить дерзости приятной особы, скрывая раздражение, что её сильно забавляло.

Жизнь молодых людей протекала вполне разнообразно: то они гуляли по парку, то катались на лодке по пруду, заходя в устье Витковки, то ездили верхом на лошадях по окрестным полям, то купались в построенной на пруду купальне, то читали книжки, то играли на фортепьяно, то пели дуэтом романсы, словом, у них было много развлечений, которые по перечню казались совершенно невинными, тогда как в действительности многозначащими.

Таня позволяла своему братцу иногда целовать себя, носить на руках и даже сама порой садилась ему на колени и обнимала и целовала его в лоб. Все это казалось ей не более, чем шуткой. Она и не допускала мысли, что Евгений, воспитанный интеллигент, может себе позволить в её присутствии что-либо недостойное и непристойное. Она слишком верила в честность и порядочность мужчин, точно так же она верила и в свою забронированную шаткими убеждениями совесть, которая, как ей казалось, при любых обстоятельствах останется неприкосновенной. Между тем, в мире существует определение, что все вечно и одновременно ничто не вечно, то есть в мире ничего не убывает, но все перерождается, поэтому уверенность девушки в честности и порядочности брата и в своей неприкосновенности была ложной, о чем и гласит дальнейшее повествование.

Анна Аркадьевна иногда вроде бы догадывалась об отношениях своих детей, но эти отношения в её глазах не были столь уж угрожающими. Она даже находила им некоторые оправдания. "Ну и что ж, - думала она. - Не быть же им монахами. Годы учения и так отобрали у них много радостей. Пусть пока порезвятся, недолго осталось. Женя скоро уедет в Германию доучиваться, Таня выйдет замуж, а там и молодость прощай!" Таким отношением она совершала недопустимое попустительство, не замечая, что она как бы толкала молодых людей к разверзающейся пропасти... Будучи ревностной христианкой, она не допускала и мысли соединения Евгения с Таней в законном браке, признавая только кафолические правила, не разрешающие брак между двоюродными братом и сестрой и тем более между братом и сестрой по удочерению. Вторым внутренним её аргументом против брака было то, что Евгений до защиты докторского диплома вообще не должен жениться, так как женитьба, по мнению матери, могла отвлечь сына от достижения благородной цели, а остаться без диплома в то время, когда сильно уменьшившееся имение не давало уже прежних доходов, было материально рискованно и унизительно перед столпами высшего общества. На всякий случай Анна Аркадьевна решила предупредить старуху-няню:

- Ты бы, нянюшка, немножко досматривала за нашими пострелятами, а то кто знает, как бы чего не вышло!

- И что может случиться? Бог не без милости. Вот и ты тоже молодая была, язык да и ноги не связывала себе. Помню ведь...

И отойдя в сторону старуха как бы про себя ворчала:

- Поди да гляди за ними. Вон они как стеганут, пострелы, только их и видели. А что мне бегать что ли за ними?

И махнув рукой, старуха шла в гардеробную перебирать салопы и шубы от случайно залетевшей моли, пересыпать меха крепким табаком и иногда дремать мимоходом. Так протекала семейная жизнь графов Витковских, словно родник подо льдом размывая нечаянную полынью.

ГЛАВА IV

О ТОМ, КАК ОТДЫХАЕТ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЗНАТЬ, И КАКИМ ОБРАЗОМ, НАЧАВ МАСКАРАД, ДОСТОЙНО ИЗ НЕГО ВЫЙТИ

Однажды в июне месяце я (продолжил свой рассказ Иван Дементьевич) сидел у окна и читал "Вешние воды" Тургенева, когда к дому подъехала коляска, и я услышал неожиданно звонкий знакомый голос:

- Здорово, старина! Как живешь? А я за тобой, вылезай из своей берлоги да едем к нам.

- Евгений Михайлович, заходи.

- Нет-нет. Выходи сам поскорее.

- Да что у вас, гости что ли? Может, фрак надеть?

- Да не надо фрака. Гостей никаких нет, а просто хочется время поинтересней провести. Развлечься. Ну, поживее поворачивайся!

- Хорошо, я сейчас.

Накинув китель и надев форменную фуражку, я вышел на улицу и, поздоровавшись с Евгением за руку, сел в коляску. Кучер рванул вожжи, и мы помчались в имение Витковских.

- Как сестра? - спросил я Евгения.

- О, это ангел, чистый ангелочек! - с восторгом произнес Евгений, блеснув глазами. - Знаешь ли, я кажется чертовски в неё влюблен! Она так мила, так проста и наивна, что позволяет с собой много приятных вольностей. Представь себе, я целую её, когда угодно и сколько угодно. А то подбежит сама и так крепко поцелует, что у меня сразу кружится голова, точно я пьяный. Прелесть, что за девушка!

- А когда же ты думаешь поехать за границу?

- Эх, Ваня! Об этом мне меньше всего хочется сейчас думать. Возможно вообще отложу поездку до будущего года.

Было заметно, что вопрос о загранице пришелся ему не по вкусу, по лицу его сразу скользнула тень недовольства. Зная его характер, я подумал: "Плохо дело. Ясно, чем закончится его любовь к Тане. Довольствоваться одними поцелуями он долго не будет, не такой это человек. Он сразу берет быка за рога, а женщин ни в грош не ставит. Жениться на ней он тоже не сможет по церковным канонам. Что тогда остается? Надо бы спросить его об этом, но не мое это дело. Граф непредсказуем, легко может обозлиться на вмешательство в его личные дела, а терять с ним дружеские отношения мне бы не хотелось".

Лошади быстро бежали, и мы не заметили, как уже подъезжали к усадьбе Витковских. Окна в доме были настежь раскрыты и из них лились звуки рояля. Услышав шум подъезжающего экипажа, Таня подбежала к окну и, увидев нас, захлопала в ладоши.

- Браво, браво! Нашего полку прибыло! - закричала она, сложив рупором руки.

Войдя в помещение, я поздоровался со встретившими нас женщинами, как старый добрый знакомый.

- Вы совсем начинаете нас забывать, дорогой судья, - обратилась ко мне Анна Аркадьевна, когда я почтительно поцеловал ей руку. - Нехорошо, так с друзьями не поступают.

- Все дела не пускают, Анна Аркадьевна.

- Знаем мы эти дела. Эх, молодежь, молодежь.

Я хотел ещё что-то добавить графине, но Евгений и Таня подхватили меня под руки и утащили в гостиную, где стоял открытый рояль фирмы "Шредер".

- Вы теперь наш поклонник, и мы не выпустим Вас, пока... пока не надоедим, и он без фуражки выскочит в окно, - подхватил Евгений недоговоренную Таней фразу. Все рассмеялись.

- Ну-с, друзья, давайте-ка сыграем что-нибудь триумфальное. Таня садись за рояль и аккомпанируй, а мы с Ваней будем солировать, как бывало. Только вот что выберем для исполнения?

- Может, твою любимую "Розамунду"? - предложила Таня и стала перебирать пачку нот.

- Прекрасно. Ваня, бери мою скрипку, а я возьму виолончель.

Мы настроили инструменты и, развернув на пюпитрах ноты, заиграли дивную симфонию Шуберта "Розамунда". Рыдающие звуки заполнили гостиную. Чарующая мелодия вырывалась в окна и неслась в просторы полей и лесов, останавливая случайного путника среди дороги. Странно, но мне показалось, что Евгений играл не симфонию Шуберта, а собственное сочинение с его малогармоническими вариациями и траурным заключением. Ей-ей, точно музыкой Евгений рассказывал о самом себе.

- Ух, еле дотянул. Думал, что сердце лопнет, - проговорил он с волнением, вытирая с лица пот.

Таня отошла от рояля и села возле матери на диван.

- Господа, - обратился Евгений ко всем присутствующим, - если желаете, я спою вам один романс Пушкина, который сейчас поет во всех петербургских салонах одна знаменитая певица Петербургской оперы. Волнующие слова поэта композитор Глинка положил на не менее прекрасную музыку. И вот я как-то услышал его в салоне у тети и разучил потом этот романс без нот, просто на слух, извините.

- Просим, конечно, просим и спрашивать не надо, - ответила за всех Анна Аркадьевна, - у нас хоть и не салон, а послушать можно.

Евгений сел за рояль, сделал вступление небольшой прелюдией и, аккомпанируя себе, запел прекрасным баритоном:

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты...

Романс был действительно хорош, но ещё лучше в этот момент был его исполнитель. Во время пения Евгений смотрел только на Таню, и странно, мне опять показалось, что он не просто пел пушкинские слова, адресованные Анне Керн и даже не соотносил свое пение с нами, слушателями, нет, он как будто пел свое собственное признание той, которая сейчас тоже смотрела ему прямо в глаза. Он пел для Тани, и только она понимала его. Евгений закончил под бурные аплодисменты всех присутствующих, затем прошелся по залу, как бы расправляя усталые члены, а потом подошел к Тане и стал просить её что-нибудь спеть в свой черед. Таня вначале отказывалась, но потом, когда к просьбе брата присоединились уговоры матери, подошла к роялю и стала что-то разыскивать в лежащих на нем нотах. Немного погодя она села за рояль и, сделав несколько аккордов, запела чистым и сильным сопрано:

Отойди, не гляди,

Скройся с глаз моих.

Сердце бьется в груди,

Нету сил никаких,

Отойди, отойди...

Меня поразило умение Тани управлять своим чрезвычайно выразительным голосом. Не хотелось верить, что это пела всего лишь домашняя любительница-самоучка. Перед нами неожиданно предстала искусная певица, словно бы вымуштрованная строгими консерваторскими преподавателями и к тому же имеющая долгий практический опыт выступлений на публике. Да, природа не поскупилась для девушки ничем и одарила её лучшими человеческими достоинствами! Я понял, что Евгений был прав, когда признался мне по дороге в любви к Тане. Не любить эту девушку нельзя. Но опять же было ясно, что для Евгения эта любовь хорошим не кончится. Наверное, в результате для него должно было получиться в ответ - "отойди, отойди..."

Таня закончила романс и, встав со стула, закрыла рояль. Очарование от игры и пения было настолько велико, что мы какое-то время сидели, словно завороженные, и только тогда, когда Таня отошла от инструмента, догадались, что нужно поблагодарить исполнительницу. Как по команде, мы бросились к ней и стали целовать ей руки, бормоча какие-то хвалебные слова, а графиня крепко обняла дочь и расцеловала её в обе щеки.

- Ну, что вы, что вы, разве так трудно спеть? Это же совершенные пустяки, - твердила смущенная девушка. - Да будет вам рассыпаться бисером, лучше давайте что-нибудь придумаем для общего развлечения.

- Пойдемте кататься на лодках, - предложил Евгений.

- Нет, это неинтересно.

- Тогда - играть в крокет.

- Ну, глупости... А я придумала, господа! Слушайте, сейчас крестьяне работают на полях, жнут хлеба. Давайте, мы оденемся в крестьянскую одежду и пойдем на поля помогать им. Сможем мы им помочь? Ха-ха-ха! Какой курьез!

И Таня захлопала в ладоши.

Такая выдумка нам понравилась. Действительно, представлялся случай вволю подурачиться. Мы немедленно изъявили согласие, и графиня тоже согласилась нам помочь.

В дверях показался лакей.

- Ваше сиятельство, завтрак подан, - отрапортовал он, вытягиваясь в струнку.

- Отлично, сейчас идем. Друзья мои, я сейчас распоряжусь, чтобы вам принесли крестьянское облачение, и пока за ним ходят, вы отлично успеете позавтракать. Прошу всех в столовую.

Завтрак прошел весьма оживленно. Все говорили, смеялись, шутили, в особенности Таня. Она остроумно и комично изображала нас уже на поле, как мы будем оказывать помощь крестьянам. Взрывы смеха следовали один за другим.

- Господа, я буду Дашкой, Евгений - Яшкой, а Вы, Иван Дементьевич Игнашкой. Хорошо? Нужно только не забывать, что превратившись в деревенских обывателей, мы должны будем на время освободиться от господских манер и держать себя так, как настоящие крестьяне, находясь на работе.

- Например, если Танечка вздумает где-нибудь прилечь отдохнуть, то мы должны будем крикнуть на нее: "Куда тебя черти понесли? Ишь разлеглась, проклятущая лентяйка, словно барыня!" - произнес Евгений, изменив голос и выражение лица.

Таня покатилась со смеху.

- А я буду кричать: "Яшка, холера! Держи кобылу-то, ишь в овсы поперла! Слопает весь овес-то, тогда узнаешь, почем фунт лиха, почем сотня гребешков!" Ха-ха-ха!

Через час в нашем распоряжении было много крестьянской одежды: холщовые крашеные рубашки, пестрые штаны, сарафаны, онучи и прочее барахло. Мы разобрали, кому что понравилось и подошло по размеру и, разойдясь по комнатам, принялись переодеваться и даже гримироваться по всем правилам актерского искусства.

Когда мы снова появились в столовой, гомерический хохот пронесся по всему графскому дому. Смеялась Анна Аркадьевна, смеялась няня, смеялась прислуга, смеялись и все мы сами над собой. Такой маскарад ужасно всех развеселил, и не было никакой возможности удержаться от смеха. Таня была одета в красный сарафан из грубой материи, который высоко в бюсте был перетянут массой сборок, на ногах у неё красовались лыковые лапти с обмотками, а на голове - желтый платок с фабричным рисунком. Теперь это действительно была настоящая деревенская "Дашка" и трудно было поверить, что эта "крестьянка" совсем недавно сидела между нами в изящном розовом шелковом платье с любимой бутоньеркой на груди. Евгений, напротив, плохо походил на деревенского парня. Его благородное лицо с закрученными усиками совершенно не гармонировало с крестьянским облачением, но это было и не важно, а важно то, что подобная костюмировка сразу упростила наши движения, они сделались как бы развязнее, развязнее и также упростилась речь, украсившись нарочитой придурковатостью.

Надев на головы шляпы и прицепив к поясам гребешки, мы с Евгением подхватили "Дашку" под руки и выбежали с ней во двор. Осмотрев себя ещё раз, все ли в порядке, мы прошли через сад, вышли через калитку в задней ограде и тотчас же очутились в поле, где версты за полторы виднелась кучка жнецов, дожинавших полосы усатой пшеницы. По обширному поля аккуратно расставлены были скирды хлеба, сложенные из отдельных снопов. По ним перелетали разгоняемые людьми стаи голубей и воробьев. Между скирдами ходил приказчик, подсчитывающий количество убранного урожая и проверявший качество работ жнецов. Увидев нас, он грозно закричал:

- Эй, вы, черти тупорылые! Что шатаетесь без дела? Святого лодыря празднуете? Немедленно за работу!

Наш дружный хохот озадачил его. Он встал в недоумении: "Что бы это значило? По одежде - селяне, а по голосу - господа?"

- Дядя Еремей, давай серпы, сейчас робить будем! - смиренно крикнул "Яшка", снимая шляпу и кланяясь в пояс.

- Ой, батюшки-светы, да ведь в самом деле господа! А я, было, подумал, что это наши ребята шляются, - испуганно заговорил Еремей, скинул фуражку и стал робко подходить к нам. Жнецы оставили работу и с удивлением смотрели на нашу затею. Мужики заскребли затылки, а бабы, прикрыв рты концами платков, беззвучно смеялись, зажмурив глаза от удовольствия. Конечно, жатва нам давалась плохо. Во-первых, нужно было уметь жать, а во-вторых, серьезнее отнестись к работе, что не входило совершенно в нашу программу дурачества. В довершение неудачи у "Яшки" развязался лапоть на ноге, он наступил на веревку и кубарем полетел на жнивье, далеко отбросив свой серп.

- Ха-ха-ха! Ой, батюшки, не могу! - кричала "Дашка", покатываясь со смеху.

"Яшка" вскочил на ноги, быстро завязал веревки и, подбежав к смеющейся девушке, крепко схватил её за талию.

- На же тебе, проказница! На-на! - и страстно стал покрывать поцелуями её раскрасневшееся лицо. Шутка закончилась тем, что оба запнулись за снопы и упали наземь.

Я слышал, как одна из жней сказала: "С жиру бесятся, бездельники!" слова эти отрезвили меня. я понял, как мы действительно были смешны и нелепы для настоящих тружеников, как мы были глупы с нашим маскарадом и вообще с затеей помощи жнецам. Все это было безобразно в высшей мере и никому не нужно, пошло, бесконечно глупо. Как мне захотелось тогда сбросить с себя маску веселья, прекратить пошлую клоунаду и сердечно извиниться перед крестьянами, но в это время Евгений подхватил меня под руку, и мы направились обратно в усадьбу. Настроение было явно испорчено, особенно последней выходкой Евгения. Что этим хотел показать или доказать граф? Одно было мне окончательно ясно, что Евгений вел свою сестру к гибели, к её падению. Как я мог помешать этому? Как? Тем не менее, я решил предупредить Анну Аркадьевну в надежде, что ей лучше удастся предотвратить возможное несчастье. Она лучше сможет защитить Таню, нежели я, нежели кто-либо другой, только нужно было действовать немедленно, не теряя времени.

В отношении же самой Тани у меня сложилось мнение, что эта девушка под обаянием личности брата, его красоты, совершенно не осознает его поступков. Она, как завороженная, шла к своему падению, не считаясь с возможными последствиями. Здесь что: молодость? Нет... Опьянение страстью? Нет... Безумие? Да, безумие, неосознанное безумие, лишение разума, как следствие легкомысленной среды, как отсутствие меры, отсутствие сдержанности, самодисциплины. Отсутствие воспитания. Многое можно было позволить любимому брату, но не все.

Придя в усадьбу, мы переоделись, напились чаю, и я стал собираться домой. Анна Аркадьевна, внимательно следившая за мной во время чаепития, неожиданно заявила, что она проводит меня до города и заедет к портнихе. Это было как раз то, что мне и было нужно. Спустя несколько минут мы уже выезжали из усадьбы, провожаемые возгласами Тани и Евгения.

- Да свидания!

- Не забывай, старина!

- Приезжайте еще!

- Мы ещё сыграем вместе Шуберта!

Мимо нас мелькали луга и поля, на которых крестьяне заканчивали дневную работу, тут и там уже виднелись костры, у которых возились женщины, готовя для уставших мужчин незатейливый ужин. Солнце багровым кровавым диском закатывалось за горизонт. На бледной лазури неба виднелись стайки уток, летевших к зарослям пруда на ночной покой... Было тихо и жарко. Взмыленные кони фыркали от дорожной пыли и вздрагивали от укусов оводов, прибавляя ходу, временами от усталости задевая подковой о подкову.

- Иван Дементьевич, - заговорила Витковская, повернувшись ко мне вполоборота, - я хотела бы знать Ваше мнение о моей приемной дочери Татьяне. Не излишне ли она резва?

- Уважаемая Анна Аркадьевна, к сожалению, я совершенно не знаю её, как Вы сами понимаете. Вообще, не знаю её занятий, не знаю её будней, а по одним праздничным настроениям судить очень трудно. Конечно, излишек резвости есть, отрицать нельзя. Но... что поделаете, если к этому ведет общее настроение, если имеется возбуждающая среда, если так можно выразиться. Простите за откровенность.

- Вы имеете в виду Евгения? - живо спросила графиня.

- Хотя бы и его. Простите, графиня, придется говорить начистоту.

- Я прошу Вас об этом.

- Вы прекрасно знаете, что Евгений обладает многими замечательными качествами. Он хорош собой, умен и жизнерадостен, но я уверен, что Вы ещё не знаете или слабо знаете, что Евгений обладает и магической силой, среди врачей эта сила называется гипнозом, и они умеют ею пользоваться. Евгений в полной мере обладает этой силой, и сдерживается ли он от её применения в присутствии Тани, сказать трудно. Несомненно одно, он весьма ею увлечен и любит отнюдь не братской любовью. Жениться на ней он, конечно, не сможет церковный закон не разрешит, отказаться от любви он тоже не сможет - не такой он самоотверженный человек. Что же тогда остается в результате, если принять во внимание его гипнотическую силу?

- Иван Дементьевич, дорогой! Вы просто пугаете меня своими выводами. Правда, я и сама кое о чем догадывалась. Понятно, что между моими сорванцами не все благополучно, но скажите все-таки, что мне делать? Научите меня, голубчик, как быть? Как предотвратить возможное несчастье?

- Постараться, пока не поздно, выдать дочь замуж, а сына немедленно выпроводить учиться за границу.

- Я и сама об этом много думала, но как выдать Таню, за кого, если ни один человек в округе не сделал ей предложения? Не тащить же женихов силком, на веревке?

- Вы правы, Анна Аркадьевна, и пожалуй, последний способ вряд ли бы Вам удался. Все уже знают, что Евгений влюблен в свою приемную сестру и вряд ли кому захочется с ним схлестнуться и ещё до женитьбы встать к барьеру. Евгений ведь и стреляет недурно.

- О, Боже мой! - тихо простонала графиня. - Знаете, Ванюша, я за Таней дам весьма приличное приданое и совсем не мечтаю иметь зятем князя или графа, вполне достаточно разночинца, вот такого, как Вы, например. Я знаю, что этот класс имеет достаточно умных и честных людей, и Вы бы могли... графиня не успела досказать свою мысль, как лошади остановились около моей квартиры.

- Я очень надеюсь, Иван Деменьтьевич, что Вы не забудете своих друзей, я так к Вам привыкла... Если Вы не будете чаще посещать нас, я обижусь. Позвольте посылать за Вами наш экипаж, - сказала она на прощание. Я молча поклонился и помахал вслед отъехавшей графине.

С тяжелым чувством я вошел к себе домой. Намеки графини были вполне мне понятны. Она рада была бы выдать Таню за меня и действительно не поскупилась бы на приличное приданое. Не в этом дело. Во-первых, этот предполагаемый брак был бы не по любви, а по насилию, чего я не мог допустить, уважая Таню; а во-вторых, разве допустил бы подобный брак влюбленный без ума Евгений? И в-третьих, хотя Таня, возможно, и сумела бы стать хорошей хозяйкой в моей скромной квартире, но она все-таки дворянка, а на свое скромное жалование судебного следователя я никак не смог бы обеспечить ей приличное существование. Обдумав неоднократно эти соображения, я решил по возможности воздержаться от скорого посещения усадьбы графов Витковских.

ГЛАВА V

О ТОМ, КАКИМ СТРАШНЫМ СОБЛАЗНАМ ПОДВЕРГАЕТСЯ ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ И СЕСТРА, ЕСЛИ ВЕДЕТ СЕБЯ НЕПОДОБАЮЩИМ ОБРАЗОМ

После возвращения из города внимание Анны Аркадьевны за "сорванцами" было усилено, но оно не достигло поставленной цели. Молодые люди все равно находили возможность для продолжения интимных встреч. Конечно, главные приличия пока ещё соблюдались, но они уже успели обменяться золотыми медальонами, в которые были вложены их портретики. Наконец, графиня решилась поговорить с Таней наедине.

Улучив удобную минуту, она увела девушку в свои покои и здесь постаралась ей объяснить все то, что может ожидать неопытную девушку, чересчур близко допустившую к себе мужчину.

Откровенность приемной матери, вроде бы, оказала должное влияние. Таня многое поняла и переосмыслила, и под воздействием материнского внушения дала клятву быть предельно осторожной с вероломным братцем и ни в коем случае не переходить в общении с ним запретной черты.

- Только ты не делай резких поворотов, Танечка, а то Евгений, не дай Бог, догадается о нашей с тобой беседе, и как бы чего не вышло. Боже упаси! Пусть себе бесится на здоровье на стороне, женщин на его век и без тебя хватит. Только смотри, не поддавайся ни в какую, а в случае близкой опасности беги прямо ко мне. Поняла? Ну вот, дай я тебя поцелую и благословлю. Говорят же недаром люди, что материнское благословение и в огне не горит, и в воде не тонет. А теперь ступай и будь умницей.

После этого разговора Анна Аркадьевна почти окончательно успокоилась. Она знала порядочность и честность девушки и верила ей. И действительно, хотя в отношениях молодых людей видимых изменений не произошло, и они так же продолжали кататься на лодке, гуляли по парку, по-прежнему уединялись в тенистых уголках, но Таня была более внимательна к вульгарным манерам Евгения и уже не позволяла ему излишних мелких вольностей, объятий и поцелуев в губы, к тому же и она сама стала вести себя сдержанней, в частности, не бросалась ему на шею с поцелуями и не садилась на колени.

- Танюша, почему ты стала такой недотрогой? Разве брату запрещено целовать свою сестру? Что тут особенного? Ну, иди же ко мне, милая.

- А, надоело все это! Гораздо интереснее с тобой говорить о чем-нибудь более серьезном.

- Например?

- Ну, например, о том, как ты поедешь в Германию. Как будешь там жить, учиться и работать в различных клиниках. Да мало ли о чем можно поговорить, о хорошем и разном.

- Все это верно, дорогая моя сестричка, только данные темы сейчас меня мало интересуют. Всему есть свое время и свое место. Вот в другое время и в другом месте мы с тобой вдоволь наговоримся о серьезном. Ты думаешь, молодость вечна? Да, вообще в мире она существует вечно, но не в людских единицах. Счастье, моя дорогая, измеряется только моментом, а вот горе годами. Было бы странно видеть жизнерадостных старцев, жаждущих блаженства любви, и полных сил и здоровья молодых людей, со стонами едущих в монастырь. Помнишь, как сказал Пушкин: "Блажен, кто смолоду был молод, блажен кто вовремя созрел..."

- Ха-ха-ха! Как ты хорошо говоришь, Женечка! Значит, для молодости есть только один лозунг: лови, лови часы любви?!

- Да, пока огонь горит в крови, - закончил Евгений и, подтянув Таню ближе, крепко поцеловал её в губы...

Так прошел август, наступила осень, волей-неволей приблизилось время подумать Евгению и об отъезде за границу. Мать уже несколько раз напоминала ему о дальнейшей учебе. С наступлением сентября погода резко изменилась. Подули ветры, и часто холодный дождь мешал прогулкам по парку, на аллеях которого несмотря на прилежание садовника стало прибавляться пожелтевших листьев.

Однажды в усадьбу Витковских неожиданно приехала родная тетка Тани по отцу. Болезненная женщина служила где-то на Кавказе учительницей и сейчас остро нуждалась в средствах для продолжения образования своих детей. Анна Аркадьевна весьма любезно приняла дальнюю гостью и, выслушав её нужды, пообещала помочь ей, а пока просила погостить в имении, чтобы дать возможность Тане подольше пообщаться с родственницей и попутно получить дополнительные уроки женского рукоделия. Конечно, бедная женщина с радостью воспользовалась предложением графини и счастливая выпавшей неожиданно удачей устроилась в отведенной ей комнате по соседству с Таней.

Учительница была чрезвычайно словоохотливой и на расспросы Витковской о житье-бытье на Кавказе с удовольствием рассказывала графине были и небылицы в лицах, какие только знала и какие могла измыслить её изобретательная фантазия. К этим разговорам часто присоединялась и Таня. В отсутствие сестры Евгений очень скучал. Ни чтение, ни музыцирование не шло ему на ум. Он остро чувствовал гнетущее одиночество и, если позволяла погода, уходил в парк и бесцельно бродил по самым извилистым тропинкам, грустя по любимой девушке.

В один прекрасный день, увидев, что Таня занялась разговором со своей тетушкой, он взял книгу и ушел к дальнему фонтану в парке. День был тихий и жаркий, что в тех широтах не является большой радостью. Пожелтевшие листья тихо падали с веток деревьев, напоминая человеку о неустойчивости земной красоты и о скоропреходящих мгновениях гармонии чувств. Евгений не смог читать. Печаль его только усилилась. Падающие листья напомнили ему о беззаботном детстве, радостном детстве, в которое нет возврата. Внезапно ему подумалось о том, что наступит время и он будет вспоминать сегодняшнюю цветущую молодость свою, как далекий сон; что погибнут пышные розы в цветнике, сердитый ветер времени оборвет их ароматные лепестки и безжалостная холодная зима забвения навсегда придавит высокие стебли! У каждого свой цикл: у человека и у растения. Какой неумолимый закон природы! Вечно рожать и вечно уничтожать. В таком унылом настроении он попытался снова раскрыть книгу, перелистал её от корки до корки, пытаясь вчитаться, но так и не найдя ничего интересного, отложил в сторону и снова задумался: "Что же со мной происходит? Неужели я на самом деле безумно влюблен в Таню? Так, что ни единой минуты не могу обойтись без нее. И почти ничего от неё не добился. Сколько потрачено времени! И ничего не сумел ей внушить, не сумел её даже подвести к желаемому рубежу.

Нет, надо всему решительно положить конец! Дальше так продолжаться не может. Но что же делать? Ни мать, ни церковный закон жениться на Тане не дадут, а безрезультатно волочиться неинтересно. Надо придумать что-то более существенное. Надо заставить Татьяну сделать выбор, надо ей помочь сделать правильный выбор. Надо, наконец, применить к ней силу, нажать. Что я мужчина или не мужчина? Нужно взять её силой и ей придется пойти за мной хоть на край света. И я не обману её ожиданий, я тоже буду принадлежать только ей. Я не хочу обмана, продажной любви, других женщин. Решено, сегодня или никогда".

И в голове его созрел дьявольский план: при помощи своих гипнотических чар преодолеть стыдливость девушки, наконец превратить её в женщину. Вот и Байрон открыто жил со своей сестрой и у них была дочь. Причем кровное родство Августы и великого поэта было куда значительнее, чем у него с Таней. Нет, конечно, он прав. С решительным изменением ситуации непременно изменится к лучшему и расположение Тани. Она не останется безразличной к физической перемене, она переменится и духовно, и преодолевая трудности, презрев дурацкое мнение "света" пойдет за ним сама, пойдет даже на край света. Ну, а потом и видно будет.

Сзади неожиданно раздался шорох. Евгений оглянулся и увидел подходившую к нему девушку.

- Скучаешь, бедненький мой Дон-Жуанчик? Как это я не подумала, что у фонтана сохнет сердечко моего бедненького дорогого братца! Ты хотя бы помочил его в этой струе. Ха-ха-ха! Ой, какой ты смешной!

- Таня, мне не до шуток. Ты видишь, что я страдаю.

Евгений схватил девушку за руки и посадил её на скамью. Упал перед ней на колени.

- Что с тобой, Женя?.. Что ты делаешь? Для чего? - испуганно произнесла Таня.

- Танюша, - взволнованно заговорил Евгений, - выслушай меня, не перебивая. До сих пор я старался сдерживаться, но сегодня я решил высказать тебе все, что накипело; все, что у меня на сердце. Сегодня я признаю поражение и склоняю колени перед победителем. Таня! Ты не видишь моих страданий или, вернее, не хочешь их замечать. Ты не хочешь заглянуть в мое сердце, переполненное жаром неукротимой любви, не хочешь заглянуть в мою душу, истерзанную бесплодным ожиданием взаимности. Я безумно люблю тебя, дорогая Танечка! Неужели ты оттолкнешь мою любовь, неужели твое сердце не рвется ко мне изо всех сил, как мое рвется к тебе?.. О, скажи мне лишь одно слово "люблю", и это слово воскресит меня к новой жизни, оно поднимет меня на высшую ступень блаженства, оно окрылит меня, оно укрепит мою волю и я, не задумываясь, положу к твоим ногам мою жизнь. Но умоляю тебя: не говори мне "нет", это убьет меня, убьет мою душу и я покончу с собой.

Таня оказалась в труднейшем положении. Ей, конечно, было жалко Евгения и в то же время она отлично сознавала, что сказать ему "да" означало для неё погибнуть навсегда. Пасть не только в мнении "высшего света", но и нарушить другие, высшие заветы. Вопрос был очень серьезный. До сих пор она любила Евгения, как брата, но теперь от неё требовалось большее, нужно было для этого переступить и через доверие и любовь приемной матери, разбить её сердце. Сказать же "нет" было тоже невозможно, Евгений действительно мог устроить не просто неприятный эксцесс, он вполне мог покушаться на самоубийство. Что же сказать такое, чтобы не было ни "да", ни "нет"?

Таня хорошо помнила свою клятву, данную графине, своей приемной матери, и решила стоять до конца. Нужно было отрезвить Евгения здравой логикой в несбыточности его вожделений.

- Женя! Я сейчас тебе ничего не скажу, пока ты стоишь передо мной на коленях. Встань и садись рядом со мной и тогда поговорим серьезно. Ну, садись же, будь умненьким. Иначе ты от меня не получишь никакого ответа.

Таня старалась выглядеть спокойной. Но ей это плохо удавалось. Евгений, не выпуская рук сестры из своих, поднялся и сел рядом с ней.

- Женя! Ты сейчас признался мне в любви. Я верю, что ты меня действительно любишь, однако для чего это нужно? Ты забыл, что я не просто чужая девушка, а сестра, на которой жениться ты никогда не сможешь, а так... Я даже не понимаю, чего же ты все-таки хочешь? В кого ты собираешься меня превратить?

- Глупости, Таня, ну какая же ты мне сестра? Неужели ты можешь искренне верить в том, что какой-то чиновник департамента вписал твое имя в нашу родословную, сменил тебе паспорт, и ты тут же стала мне родной? Это же форменный абсурд, фикция. А твоя кровь и тело разве изменились от этой формальности? У нас же совсем другие и отец, и мать. Разве после процедуры о глупом удочерении в твоих жилах потекла кровь моей матери, моего отца? Где же здесь истинное родство крови? Я уже не говорю о том, что настоящая любовь презирает все условности! Ты же образованная девушка, скажи мне, разве кто-нибудь порицает сегодня Байрона от того, что тот жил со своей сестрой, или отвернулся от него при жизни? Признайся мне, ты же любишь меня, не так ли? И ты готова вместе со мной преодолеть любые трудности и пойти хоть на край света? Неужели тебе кто-нибудь дороже меня?

Таня слушала Евгения и в её жилах холодела кровь. Ей стало отчетливо понятно, что она не только не графиня, а совершенно чужая в этой семье девушка. Что вся комедия с удочерением была не более, чем прихоть скучающей аристократки, минутная блажь, и клочок бумажки с её новой фамилией ничуть не приблизил её к роду графов Витковских. А она, дурочка, дочь простого офицера, решила, что встала на один уровень с сильными мира сего. Какая банальная и нелепая история! Завтра её могут, наигравшись как куклой, низвести в простолюдинки! Недаром она слышала обрывок разговора, что графиня уговаривала судебного следователя, разночинца Ивана Дементьевича жениться на ней и то он ещё колебался, подходит ли она ему. Неужели ей предстоит снова добиваться места под солнцем, сражаться за кусок хлеба, снова вернуться к тому, от чего она, казалось, ушла навсегда? Но вот теперь, когда молодой и красивый, умный и богатый граф на коленях добивается от неё взаимности, разве ей не представляется подлинная возможность встать на один уровень с ним, со всем высшим светом? Конечно, представляется. Вот он, настоящий счастливый случай! А как же быть с графиней, с клятвой, данной приемной матери? С церковным законом? Что это я? Нет! Это невозможно!..

- Какой ты странный, Женя! Ну и пусть твоя мама ради случайной прихоти захотела меня удочерить. Пусть так, что я не сестра тебе, но пойми же ты, наконец, что венчать нас с тобой ни одна православная церковь не будет. Тогда для чего же эта любовь, признайся? Ах, у тебя даже слезы!

Евгений действительно вытирал платком свои сухие глаза.

- Нет, Таня, неправильно судишь. Моя мать здесь ни при чем. Она взяла тебя к себе, удочерила, дала тебе имя и средства к существованию, но в её мыслях совершенно не было цели удочерением не дать тебе и мне доступа к супружеству. Что же касается закона русских церквей, ты права, их кафолические правила не позволят нам принять брачный венец. Я уже и сам думал об этом. Таня, но в моей голове созрел великолепный план, как обойти все эти надуманные церковные правила. Поверь, мы можем свободно повенчаться, когда угодно, самым что ни на есть законным образом, но не в этом дело. Танюша, неужели ты не понимаешь, что для подлинного супружества недостаточно одного холодного согласия, а где же любовь? Бескорыстная святая любовь? Без которой ни одно сверхзаконное супружество счастливо быть не может? Скажи мне, скажи мне скорей, что ты меня тоже любишь! Милая моя Танечка! - Евгений взял холодные руки девушки и стал покрывать их жаркими поцелуями.

Высказанные аргументы были логичны и неопровержимы, в них чувствовалась земная сила плоти, в них все было подытожено, но вот что странно, при всем своем желании не расстроить Евгения Таня не могла любить его так, как он требовал. Совершенно неосознанно она не до конца верила ему, внутренним чутьем она улавливала некую фальшь в признаниях брата. Почему же он все-таки больше думает об удовлетворении своего желания, а не сочувствует ей, не сдерживает себя во имя всего святого, что есть в человеке и что ниспослал Господь? Сомневаясь в правоте и непреложности сказанного Евгением, она тем не менее чувствовала к нему необыкновенную жалость, постепенно переходящую в непреодолимое влечение. Откинув голову назад и глядя влажными глазами в синевшую высь, она, затрепетав, слабо произнесла: "Возможно, что и люблю..."

В этот самый момент Евгений крепко обнял трепетавшую девушку и, прильнув к её устам, застыл в долгом страстном поцелуе.

- Будет, будет... Ты меня задушишь. Ну, говори, какой такой план? отстраняя свое лицо, проговорила Таня.

- Скажу у липы, у старой липы, понимаешь? Дай слово, что ты придешь туда в десять часов вечера. Дай! Придешь? Тогда я тебе поверю, что ты меня тоже любишь. Ну, говори же! Иначе не выпущу тебя из объятий, - страстно произносил Евгений, сдавливая грудь своей жертвы.

Дрогнуло сердце измученной девушки. Она поняла, что если сейчас сознание оставит её, если она не найдет силы сопротивляться, все будет кончено. Евгений её не пожалеет. И Таня, собрав последние усилия рванулась и выскользнула из рук обезумевшего брата. Отскочила от скамьи к фонтану.

- Опомнись, Женя! Что ты делаешь со мной? - крикнула она, поправляя сбившуюся прическу. - Прошу тебя, не подходи, а то закричу!

- Таня, ты что, хочешь скандала? Хорошо же, пусть будет скандал.

Евгений выхватил из кармана револьвер и приставил дуло к правому виску.

- Ах! Не надо! - вскрикнула Таня и бросилась к Евгению, хватая его за руки. - Не надо, Евгений, не надо, милый! Ведь я же сказала тебе, что я люблю тебя...

- Говори, придешь или нет? - с решительным видом повторил Евгений, впившись глазами в испуганное лицо сестры.

- Подожди, дай подумать. - Таня отступила на шаг от устрашающе глядящего брата и тоже решительно проговорила: - Брось сейчас же револьвер, иначе вторая пуля пробьет и мою голову. Подожди. Какой нетерпеливый! Мне надо подумать, а ты не даешь. Ну, бросай же, иначе я не ручаюсь за последствия.

Евгений опустил руку с револьвером, помедлил и положил его обратно в карман.

- Вот давно бы так. А теперь садишь и жди, я скоро вернусь, только приведу себя в порядок. Вернусь и дам тебе окончательный ответ.

Таня отошла от Евгения и быстро направилась к дому. Отойдя шагов на двадцать, она оглянулась и видя, что брат смотрит ей вслед, послала ему воздушный поцелуй, крикнув: "Смотри, никуда не уходи и жди!"

Пробегая по веранде, она наткнулась на Анну Аркадьевну, которая, увидев бледность лица девушки и её растрепанную прическу, с испугом отступила в сторону.

Таня пробежала в свою комнату, упала на постель и, зарывшись в подушки, зарыдала. Графиня шла следом за ней. Войдя в комнату дочери, она затворила дверь и, подойдя к рыдающей девушке, тревожно спросила:

- Что с тобой, Танечка? Скажи скорей! Тебя обидели? Уж не Евгений ли? Ах ты, Боже мой! Да говори же!

Таня долго не отвечала на расспросы матери. Ее плечи вздрагивали от душивших её рыданий. Наконец, она оторвалась от подушки, приподняла голову и, захлебываясь словами, выговорила:

- Мамочка, милая... Евгений требует от меня невозможного... Он хочет, чтобы я сегодня в десять часов вечера... пришла к нему на свидание к старой липе... иначе он застрелится...

- А сейчас ты откуда бежала?

- От дальнего фонтана в парке. Он там остался ждать моего ответа.

Анне Аркадьевне стало окончательно ясно, что положение не просто угрожающее, а хуже некуда. Нужно было срочно найти выход из положения и она задумалась. Вдруг в её голове блеснула мысль, которая показалась ей легко осуществимой, и она ухватилась за нее, как за спасательный круг.

- Таня, я все придумала, я решила как следует проучить повесу. Поверь мне, все будет хорошо и ты никак не пострадаешь, а он получит по заслугам. Ты сейчас приведи себя в порядок, вытри слезы, освежись духами и с веселым личиком беги к нему в парк и скажи, что ты согласна придти на рандеву и тут же иди обратно. А в остальном положись на меня. Я знаю, что делать.

- А как же дальше, маменька? - сразу успокоившись, с интересом спросила Таня.

- Никакого "дальше" не будет. Ты вернешься сейчас же из парка, закроешься в своей комнате и будешь спокойно спать до утра, никого не впуская к себе кроме меня. Утром я приду за тобой и все будет в полном порядке. Поняла? Ну, иди же к нему.

Таня почувствовала, что графиня действительно разработала верный план действий по успокоению сына, и, уже не думая ни о каких последствиях, быстро привела себя в порядок и побежала в парк. Пробегая мимо цветника, она сорвала роскошную розу и понесла её тому, кто с бьющимся сердцем ожидал её возвращения.

Евгений сидел в той же позе, в какой его оставила Таня. Он только склонил голову на руки и совершенно не слышал, когда к нему подошла Таня. Вдруг он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его голове. Вздрогнув, он поднял отяжелевшую от раздумий голову и увидел перед собой улыбающуюся Таню.

- Уснул, Дон-Жуанчик? Держи... А в десять часов, как ты и хотел, я приду к липе, а ты... откроешь мне свой замечательный проект?

Таня воткнула в волосы Евгения розу и отбежала прочь.

- Танечка, зачем ты убегаешь?

- Я устала, милый, пойду отдохну, а ночью наговоримся. Пока, Дон-Жуанчик, адью!

С этими словами девушка скорым шагом вышла из парка. Евгений схватил розу, поцеловал её душистые лепестки и, завернув в платок, положил в карман. Его лицо расплылось в счастливой улыбке. Он уже заранее предвкушал минуты своего блаженства, впрочем, какие минуты, часы. Настанет ночь, уснет природа и только у старой липы будет слышен страстный шепот двух любящих сердец. Сегодня он победит глупый предрассудок. Любовь поистине слепа, её пути неисповедимы. Под опьяняющим действием всепожирающей страсти люди, теряя остатки разума, радостно творят глупости. Евгений тоже потерял остатки разума. Он не мог думать ни о чем, кроме любовных наслаждений. Он не мог дождаться удовлетворения своей преступной страсти. Он не понимал, что увлекает и себя и других к верной гибели.

ГЛАВА VI,

ИЗ КОТОРОЙ, МЕЖДУ ПРОЧИМ, МОЖНО УСМОТРЕТЬ, ЧТО БЛАГИЕ ПОМЫСЛЫ ИНОГДА ЗАКАНЧИВАЮТСЯ ВО ЗЛО И ЧТО САМЫЕ НЕОЖИДАННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА НЕМИНУЕМО СВЯЗЫВАЮТСЯ В НЕРАЗРЫВНУЮ ЦЕПЬ

Стрелки на всех часах показывали десять. Десять часов вечера. В доме Витковских воцарилась тишина. Все спали, но только не Анна Аркадьевна, одетая в розовое шелковое платье Тани. Она сидела в своей комнате перед зеркалом и устраивала прическу, подобную прическе дочери. Потом она накинула на голову Танину шаль и, посмотрев в трюмо, подумала: "Ночь темная, сразу не разглядит. Прикрою лицо побольше и подойду. Пусть наскочит, охальник... Я ему покажу, как сестер хватать да уламывать!.. Он у меня ещё повертится. Кажется, пора".

Попрыскав на себя пульверизатором любимые духи дочери, она потушила свечи и осторожно вышла из покоев, оставив гореть зажженную лампаду у иконы Богородицы.

Анна Аркадьевна по наивности предполагала, что своим внезапным вмешательством она сможет усмирить разгулявшиеся страсти сына, устыдить его при поимке с поличным, в результате чего произойдет необходимое объяснение наедине и, мучимый совестью Евгений откажется от дальнейших посягательств на честь сестры и поскорее выедет за границу. Но бедная мать не рассчитала удара... и промахнулась. В первый раз, но, к сожалению, не последний.

Уральское небо затянули низкие тучи. Насыщенные атмосферным электричеством воздух был особенно душен. Чувствовалось приближение большой грозы. В парке стояла непроглядная тьма.

Евгений уже давно ожидал появление Тани. Он ходил у липы кругами, сжимая иногда руками грудь, в которой бешено колотилось сердце переполненное горячей влюбленной кровью. Кровь приливала и к его голове, стучала в висках и разливалась горячим пьянящим дождем по всему телу, вызывая слабость, граничащую с бессилием. Он ощущал в теле странную дрожь и порой был вынужден прислоняться к стволу липы, чтобы не упасть на землю. Его волнение дошло до высшей точки, а самообладание упало, как барометр в непогоду.

Сейчас этот изысканный аристократ походил скорее на бешеное животное, нежели на нормального человека. Он не мог думать абсолютно ни о чем другом, как только об одном: необходимо действовать как можно быстрее, не давая Тане опомниться, брать её силой, не давая ни секунды на раздумье. Сегодня или никогда. Смелость города берет!

Вдруг наконец он услышал женские шаги. Евгений сразу узнал шаги той, кого он ожидал с таким нетерпением. Вот и шуршание любимого розового платья, а вот и она сама осторожной походкой идет к старой липе. Это Таня, та самая Таня, которая решила принести себя в жертву его сладострастию, его безумной любви. Евгений спрятался за дерево, как зверь, готовясь к внезапному нападению на свою жертву.

Анна Аркадьевна с легким волнением в груди приблизилась к роковому месту. Она из-за ужасной темноты не видела Евгения, но инстинктивно догадывалась, что он где-то здесь, вблизи от нее. Но где же? Не замечая ничего на своем пути, она прошла ещё несколько шагов, как вдруг почувствовала, что чьи-то крепкие руки обхватили её сзади. В сильном испуге она взвизгнула, но в то же мгновение платок с завернутой в него розой прикрыл ей рот. Положение, которого она никак не ожидала, было ужасно. Кровь ударила ей в голову, дыхание остановилось и она потеряла сознание...

Евгений совершенно не осознавал себя. Весь его продуманный план полетел к чертям. Какой там аристократизм, он словно дикий зверь терзал свою добычу, лакомился каждым движением. Повернув женщину и уложив её на землю, он мгновенно достиг своей цели. Ничего, пусть завтра она, осознав свою принадлежность, попробует снова сопротивляться его воле. Она принадлежит ему и только ему, и никакой Бог уже не помеха. Снова и снова она будет дарить ему себя и получать наслаждение, как и положено от века. Женщина да принадлежит мужчине! И ветр возвращается снова на прежние круги свои, и юно волшебное слово единой и вечной любви! Не смыть поцелуя вовеки, объятья вовек не разжать. Закрыты влюбленные веки, и пальцы прозрели опять! Прав поэт, как всегда...

Очнувшись от долгого обморока, Анна Аркадьевна поняла пикантность ситуации, поняла, что поднимать тревогу уже слишком поздно, она не рассчитала свои силы и стала легкой добычей зверя, но все-таки он был её сыном и прояснение ситуации могло смертельно ранить её сына, за жизнь которого она была готова заплатить собственной жизнью. Теперь вопрос был только в том, чтобы скорее освободиться от объятий безумца и сохранить свое инкогнито.

Собрав последние усилия, графиня вскочила на ноги и стремительно бросилась бежать. Евгений попытался удержать свою жертву, но в руках осталась одна шаль.

- Таня! Танечка! Зачем ты убегаешь? Вернись!.. - напрасно кричал он в темноту ночи.

От сильного порыва ветра зашумели вековые деревья, заглушая звуки шагов удаляющейся женщины. Ярко блеснула молния. Ударил гром, и на землю обрушились потоки проливного дождя. Добежав, наконец, до дому и войдя в свою комнату, Витковская бросилась на кровать, скомкала платок с завернутой в него розой, который машинально держала в руках, отбросила его в сторону и зарыдала. После короткого истерического припадка она поднялась и со слезами на глазах упала на колени перед иконой Богородицы. Губы её шептали бессвязно молитвы, в которых изливалась скорбь оскверненной матери и весь ужас только что пережитых ею минут. От волнения Анна Аркадьевна не смогла заснуть. В голове её роились мысли, как же быть дальше? Во-первых, нужно как можно скорее отправить из усадьбы Таню, присутствие которой может обнаружить её жуткую тайну, отчего Евгений не сможет пережить позора и обязательно лишит себя жизни, а во-вторых, следует ускорить отъезд сына за границу. Обдумывая эти вопросы, она вспомнила про кавказскую гостью... И исход был найден.

Рано утром, когда Евгений ещё крепко спал в своей комнате, Витковская постучалась в дверь учительницы.

- Войдите, я уже не сплю, - послышался тихий голос гостьи.

- Екатерина Федоровна, - обратилась графиня к ней, входя в комнату. Я тут приготовила Вам требуемую сумму денег. Вот возьмите, здесь тысяча рублей. На первое время, мне кажется, довольно, но я бы очень Вас просила выехать прямо сегодня же к себе на Кавказ. Я пошлю с Вами Таню за нарзаном, без которого я себя очень плохо чувствую. Поезд отходит через два часа. Я надеюсь, что Вы успеете за это время приготовиться к дороге.

- Конечно, конечно, матушка моя дорогая. Дай Вам Бог, дай Вам Бог удачи... Я сию же минуточку буду готова. Собственно, мне и собирать нечего. Да и пора уж, загостилась изрядно, а дома детишки ждут. Вот нездоровится только что-то, всю ночь промаялась, едва уснула.

- Таня поможет Вам в дороге, она у меня проворная девушка.

- Хорошо-хорошо, матушка-графиня, как-нибудь доеду, не сахарная, не растаю.

Из комнаты гостьи Анна Аркадьевна пошла к комнате дочери и тоже постучалась в дверь. Услышав условленный стук матери, Таня встала с постели и, отворив, спросила:

- Что случилось, мамочка?

- Ничего особенного не случилось, мое дитя, - ответила графиня, входя в комнату.

- А как Евгений?

- Что Евгений? Спит себе на здоровье. Вчера я с ним имела очень серьезный разговор и он как будто одумался. Однако вот что, Танюшечка, сейчас твоя тетка экстренно уезжает на Кавказ. Я дала ей денег, и она, кажется, довольна, но бедная старушка что-то расхворалась, а повременить с отъездом она уже не может. Я думала сперва послать с ней Карла Ивановича, но у него неотложные дела в губернской управе, Матильда Николаевна тоже расклеилась... И я решила послать с Екатериной Федоровной тебя, кстати, дорогая, привезешь мне назад ящик нарзана, без которого, как тебе, надеюсь, известно, я обходиться не могу, а он у меня, как на грех, весь вышел.

Таня молчала. Именно сегодня подобное предложение ей меньше всего нравилось. Она уедет, а как Евгений? Неужели он так и не сообщит ей свой великолепный план, свой необычный секрет о возможности их брака? Интересно, как он теперь выглядит после вчерашней проработки матери? Хотелось бы тоже немного потравить его, помучить. Ишь, Дон-Жуанчик выискался! Ах, как интересно травить и мучить вероломных мужчин!

- Милая маменька, а нельзя ли эту поездку отложить хотя бы на один день? Мне хочется повидаться с братом... Кстати, он же обещал вчера сообщить мне что-то весьма интересное.

- Все интересное он уже мне сообщил. Неужели ты хочешь, чтобы он устроил тебе очередную сцену?

- Как же это так?

- Очень просто. Ты, наконец, должна понять, что он догадался, почему к липе пришла мать, а не ты. Знаешь, как он этому обрадовался? Уж он сумеет теперь на тебе отыграться за вчерашний обман. Не знаю, сумеешь ли ты теперь у него выкрутиться. Кроме того ты замечаешь, как небрежно он относится к отъезду за границу? Все его коллеги уже работают, а он все торчит около тебя в имении и в ус не дует. А когда ты уедешь на Кавказ, ему уж точно будет здесь тошно, ну я и выпровожу его в Берлин, чтобы он наконец занимался делом. Поняла, моя крошка? Дай я тебя ещё раз поцелую.

Было заметно, что Анна Аркадьевна говорит с некоторым раздражением. Ей совершенно не нравилось сопротивление дочери, которое она хотя и прекрасно понимала, но которое во что бы то ни стало необходимо было сломить.

Таня молча начала одеваться. Из её глаз были готовы вот-вот брызнуть слезы, но она крепилась. Таня чувствовала, что из-за этой неожиданной поездки на Кавказ она могла потерять Евгения, потерять надолго, если не навсегда.

Евгений в то утро проснулся поздно. У него было странное чувство, что несмотря на вчерашний запланированный успех, что-то не получилось и все может пойти вкривь и вкось. Когда он вошел в столовую, Анна Аркадьевна уже сидела за столом и совершенно спокойно пила кофе. Ее ночное беспокойство исчезло и на лице по-прежнему играла довольная улыбка. Она по-прежнему контролировала ситуацию.

- С добрым утром, маменька, - произнес Евгений, целуя мать в голову. А Таня где же? Я что-то не слышу её веселого голоса.

- А? Ты же не знаешь, что Таня сегодня рано утром уехала проводить свою тетку на Кавказ? - в свою очередь спросила Анна Аркадьевна сына с притворным удивлением на лице. - А я почему-то думала, что ты лучше меня знаешь об этом. Вы же такие близкие друзья. Разве Таня не говорила тебе, что она собирается совершить такое путешествие, просто мечтает? Странно.

Евгений в знак отрицания мотнул головой и сел за стол. По его лицу пробежала судорога, нахмуренные брови и бледность лица отчетливо говорили об его сильном внутреннем переживании. Графиня прекрасно понимала душевное состояние сына. Она также знала, что известие об отъезде Тани не будет для него безболезненно, но другого выхода не было. Что ж, придется проследить, как бы не случилось чего дурного.

- Тетка с Таней ещё вчера сговорились о поездке и очень уговаривали меня, чтобы я не противилась отпустить Таня погостить на Кавказе. Что же, опасаться сейчас особенно нечего, горцы смирились, я и согласилась. А сегодня они и отправились с утренним поездом.

Евгений выпил один крепкий кофе без сливок, не стал ничего есть и, сказав сухо "мерси" и встав из-за стола с опущенной головой, ни на кого не глядя, отправился в парк.

- Что же я вчера наделал? Что наделал? - думал он, нервно прохаживаясь по парку. - Таня, какими глазами ты сейчас взглянула бы на меня? И я посмотрел бы на тебя какими глазами? Бедная девочка! Что с нами делает любовь! Ну почему мы теряем разум и волю? Нет. Все-таки хорошо, что она уехала. Время все лечит. Как глупо! Все глупо от начала до конца! Что же делать, ведь дальше так жить нельзя. Хорошо, что мать ни о чем не догадывается.

Три дня был мрачен Евгений. Три долгих дня. Он, болея своими чувствами, много думал и переживал, взвешивая на невидимых весах свою совесть, вновь переживая прошедшие моменты. Он как бы подытоживал весь пройденный им путь. Жизнь раскрылась перед ним, как весенняя почка, как цветочный бутон. И он видел себя в будущей жизни совершенно обновленным, потому что честно осознал все ошибки в прошлой жизни, осознал, ужаснулся их мерзости и отбросил. За короткий промежуток времени он успел решительно изгнать из сердца то, что позорило его человеческий образ перед самим собой, перед обществом и всем миром. Да! Вчерашний негодяй, сверхчеловек, не то Бог, не то дьявол, бездумно шедший по стопам многих подобных ему, этот развращенный господин, искусно притуплявший голос собственной совести и совершенно не слышавший увещевания доброжелателей, мальчишка с грязными вспышками необузданной страсти, сегодня, обновившись, чудом превратился в уравновешенного мужчину, готового тяжелым благородным трудом искупить грехи молодости. Он досконально продумал будущие отношения с Таней и понял, что не только одно эгоистическое чувство руководило им в насильном обладании девушкой, но и любовь, именно любовь, которую он, к сожалению, загрязнил прихотью. И похотью. Теперь же, когда он выбросил из сердца эгоизм, когда очистил сердце от хамского хлама, любовь эта предстала перед ним в самом чистом, кристаллизованном виде, как лучезарная десница, как само божество. Теперь он именно этой святой любовью поднимет опозоренную им девушку, тоже очистит её и полюбит нежно, крепко и навсегда.

Анна Аркадьевна не мешала сыну переживать горечь внезапной утраты любимой девушки, тем не менее она бережно и внимательно следила за ним. Но все обошлось более, чем благополучно. Кризис окончился, и Евгений предстал обновленным человеком. Мать не могла нарадоваться на него. Это уже не был беспечный молодой человек, озабоченный лишь удовлетворением животных потребностей, это был мужчина с решительным серьезным лицом, которое за время духовной ломки и размышлений успело приобрести чрезвычайно благородные черты. Голос сделался сух и отрывист, с уст спала ироничная улыбка.

Однажды, взглянув на любимого сына, Анна Аркадьевна даже испугалась вначале: что же случилось с ним? Уж не заболел ли он? Но из глубоких впадин на неё умиротворенно смотрели кроткие глаза. Глаза любимого сына. И она успокоилась.

- Милая маменька, пожалуй, мне пора уже отправляться за границу, сказал тогда Евгений матери.

- Правильно, я тоже думала об этом, Женечка. Что ж, будем собирать тебя в дорогу. Когда ты думаешь выехать?

- Завтра.

- Отлично, у меня, пожалуй, все готово. Ох, детки, детки, только вас и видишь, когда вы малы, а выросли... И поминай, как звали.

Евгений стал собираться. На другой день он сел к столу и написал Тане трогательное письмо. Улучив минуту, он вошел в комнату девушки и, став на колени перед её кроватью, горько заплакал. Он поцеловал, как святыню, край одеяла и, воображая, что целует Таню, попрощался с ней. Как горька была минута расставания даже с обстановкой, которая окружала ту, единственную и незабываемую, к сожалению, находящуюся по воле рока в это мгновение так далеко от него, так далеко! Евгений действительно сильно страдал. Встав с колен, он подошел к туалетному столику и, открыв шкатулку, сунул туда письмо и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

На дворе уже стояли запряженные лошади. Слышались голоса кучеров и отдельные выкрики прислуги, укладывающей в коляску дорожные чемоданы.

В гостиной сидели, дожидаясь отъезжающего, управляющий имением с женой, священник, верная няня и графиня. Евгений вошел в гостиную в дорожном костюме. Он был уже совершенно готов к длительному путешествию. Присев ненадолго на стул, по обычаю, он затем резко встал, помолился на семейные образа и, подойдя к матери, крепко и нежно обнял её.

- Женечка, - простонала графиня, плача и целуя сына. - Береги свое здоровье, береги себя. Не забывай нас.

После напутственных слов и благословений все вышли на двор. Евгений с матушкой сели в переднюю пару, Карл Иванович со священником - во вторую, а няня с Матильдой Николаевной - в третью. Осмотрев напоследок, все ли в порядке, Евгений снял шляпу, как бы прощаясь с родными местами, и конный поезд тронулся с места, оставляя за собой и родимый дом, и сад, и тенистый парк с незабываемыми воспоминаниями.

Вернувшись с проводов, Витковская, не раздеваясь, вошла в свою комнату и, крестясь на икону, проговорила:

- Благодарю тебя, Владычица, что ты отвела удар судьбы!

На самом деле Владычица и не думала отводить ужасный удар, просто он был ещё впереди. Вышеописанное, к сожалению, только прелюдия грустной симфонии, пролог печальной истории из жизни графов Витковских, сама же драма ожидается впереди.

Через несколько дней после отъезда Евгения в имение вернулась Таня, привезла совершенно необходимого нарзану, и жизнь обитателей усадьбы, изрядно запутанная летом, мало-помалу стала приходить в нормальную колею. Появились хозяйственные заботы перед предстоящей зимой, и обе женщины, мать и дочь, погрузились в повседневные хлопоты, забыв на время тяжелую утрату.

И все-таки в имении графов Витковских назревал новый ряд приключений, которые по своему необычному содержанию трудно уложить в прокрустово ложе нормальной обыденной реальности. Как трудноразделимый комплекс звуков из отдельных вариаций и аккордов создает чрезвычайно грустную мелодию, так и сплетение отдельных напряженных моментов жизни графской семьи создало ужасную драму, богатую исключительными событиями.

Чем были вызваны такие потрясающие события в среде столь достойной уважения семьи? Разве Витковские не могли избежать неприятных явлений, миновать их? Безусловно, могли! Но для этого Евгению нужно было одуматься гораздо раньше, чем ночью у липы, чем ночью в цыганском таборе, наконец, чем он только собирался исчислить ряд своих безумных похождений. Самые первые грязные мыслишки, самые первые детские плотские наслаждения уже дали ход неостановимой цепной реакции, итогом которой могло стать только возмездие, только Божья кара. И даже то, что он на время одумался, переломил себя в поведении, не спасало положение; перелом этот был совершен слишком поздно и оказать благотворного воздействия на развитие неизбежных печальных последствий уже не мог.

Как маленькая искорка, небрежно брошенная в горючее, немедленно превращается в страшную стихию всепожирающего пламени, как незначительный укол зараженной микробами иглы разрушает и смертельно губит здоровый до этого организм, так и безрассудный ночной поступок Евгения привел к гибели семьи Витковских, разрушил счастье потомства, уничтожил его самого.

Вскоре, после отъезда сына, Витковская почувствовала неожиданно в организме перемену, известную всем женщинам, собирающимся стать матерями. Если учесть, что она совершенно к этому не была готова, то понятно, что явление это вызвало у графини острейшее беспокойство. Она по наивности и вследствие хорошо разработанного плана с внезапным отъездом приемной дочери на Кавказ надеялась, что с дальнейшим выходом Тани замуж её ужасная тайна останется нераскрытой. Но время шло, Иван Дементьевич куда-то запропастился и на все приглашения посетить усадьбу отвечал вежливым отказом, окружающая молодежь после летнего отдыха разъехалась в крупные города для продолжения учебы или к месту службы, замужество дочери, увы, не предполагалось, и несчастная мать забеспокоилась. Нужно было принимать срочные меры, беспокойство росло и росло, пока не превратилось в явную опасность.

От нечего делать Таня занялась серьезным изучением музыки и немецкого языка. В связи с этим были приглашены немка-гувернантка и учительница музыки. В минуты налетающей беспричинно грусти Таня вспоминала Евгения с его постоянно мечущимся нравом. Ей казалось, что он незаслуженно обижен ею, что он глубоко несчастный человек, в силу привилегированного происхождения парадоксально долженствующий быть оторванным от семьи, от личного счастья, обязанный принести в жертву науке лучшие молодые годы и силы, для того, чтобы в жалкую награду за эти потери получить бумажку, свидетельствующую об образовании. Еще ей казалось, что Евгений действительно любил её преданно и верно, да вероятно любит и сейчас, жаль только, что во время объяснения с ней он не сумел внушить ей доверия к его любви, не сумел должным образом благородно увлечь её, не сумел сдержать себя от вульгарности, но теперь возможно он тоже жалеет об утраченном, о незавершенном и вспоминает о ней по-прежнему преданно и пылко, как и она сейчас о нем.

В подобные минуты Таня запиралась в своей комнате и, проклиная "удочерение" горько плакала, не находя выхода из создавшегося положения. Ей страшно хотелось порвать цепи, связывающие условностями её волю, и немедленно лететь туда, в далекий Берлин, где билось в унисон с её собственным сердцем горячее сердце любимого брата.

Евгений в это время тоже думал о Тане и страдал без нее. Он мучился сознанием своего гадкого поступка и не находил ему оправдания. Предпринять же что-либо серьезное в отношении совместной жизни с "опороченной" им девушкой он не мог по многим причинам. Во-первых, мать в переписке с ним категорически восстала против брака с Таней, заявляя ему, что если он не хочет её преждевременной смерти, то должен раз и навсегда выкинуть из головы мысль о женитьбе на сестре. Второй причиной было странное поведение Тани, она почему-то не подавала никаких сигналов о своих настроениях и намерениях в этом направлении, а её письма, всегда вложенные в конверт матери, носили родственно-шутливый тон, из которого никаких внятных выводов о стремлении и желаниях девушки сделать было невозможно. В который раз перед ним вставал извечный русский вопрос: что делать? К тому же он никак не мог понять: нашла ли Таня его решительное письмо в своей шкатулке, а если нашла, то почему боится предложенных действий или хуже того, вовсе не желает этих действий и не стремится идти на окончательное сближение с ним.

Зная властный и крутой характер матери, он тоже не писал Тане отдельных писем, так как они все равно бы не миновали бдительного ока и рук матери, а значит и не достигли бы цели. Писать же через посредников было небезопасно, тем более, когда он только намекнул на подобное Ивану Дементьевичу, то получил от него неожиданную отповедь. Что ж, в письмах к матери кроме корректных фраз в адрес нежно любимой сестры он ничего сердечно высказать не мог, следовательно Таня совершенно права оставаться равнодушной к его неослабевающей страсти и мучительным переживаниям.

В сущности так и было. Таня и предположить не могла, что в одной из шкатулок туалетного столика лежит важное письмо Евгения, а из его обтекаемых фраз в её адрес в письмах к матери невозможно было делать определенные выводы. Кроме, пожалуй, одного, что страсть его перегорела и он занят только наукой. В таком неведении и недоумении девушке приходилось надеяться на случай, ясно указующий дальнейшие действия.

Графиня в это время все больше занималась собой, она долго скрывала "изменение" своей фигуры тугими корсетами, но настал неумолимый момент, когда уже никакая маскировка скрыть это "изменение" не могла. Волей-неволей пришлось готовиться к финалу.

В один из майских дней, когда красавица-весна вновь вступила в свои законные права, когда её волшебный рог изобилия осыпал поля и луга цветами, Анна Аркадьевна позвала к себе Таню.

- Вот что, милая моя девочка, - обратилась она ласково к дочери. - Я вижу, что весна тебя не веселит, ты остаешься задумчива и печальна... Я серьезно опасаюсь за твое здоровье. Тебе нужно общество, которого, к сожалению, в Витковке нет. Тебе нужно основательнее позаботиться о своем будущем. Мне страшно даже подумать, а вдруг ты в нашем глухом уголке останешься старой девой? Что здесь можно ожидать хорошего? Ничего! А ведь ты уже не маленькая, скоро тебе исполнится двадцать лет. Не все же по аллеям с собачками бегать да в гамаке качаться... Пора и своим семейством обзаводиться. Я списалась с Мэри, и она приглашает тебя в Петербург. С ней ты можешь поехать за границу, и перед тобой развернется новая жизнь, богатая всевозможными впечатлениями. За тобой в салоне княгини будут ухаживать знатные мужчины, ведь ты - интересная девушка, к тому же с графским титулом и пропустить тебя мимо взгляда нельзя. Ну и возможно ты скоро составишь себе достойную партию, как ты смотришь на это?

Таня думала совсем иначе. Она, конечно, была рада предложению матери, но только для того, чтобы скорее вырваться на свободу, а уж там она сумеет найти дорогу к Евгению.

- Какая вы добрая, маменька! - благодарно проговорила Таня, целуя графиню. - Конечно, я с радостью воспользуюсь любезностью очаровательной тетечки. Ах, как это мило с её стороны вспомнить обо мне!

- Так я и думала, козочка моя ненаглядная. Теперь ты, может быть, по-настоящему оценишь мои заботы о тебе. Не обо всем ты догадываешься. Ну-ну, довольно, шалунья, а то ты меня задушишь...

Вопрос о временном устранении нежелательной свидетельницы "финала" был графиней блестяще разрешен и спустя некоторое время он благополучно осуществился. В сопровождении Матильды Николаевны, знавшей хорошо Петербург, Таня, нагруженная чемоданами и баулами с необходимыми девушке из высшего общества нарядами и прочими причиндалами, отъезжала в столицу, увозя с собой помимо поклажи большие надежды на лучшее будущее.

Это лучшее будущее "представлялось" девушке довольно смутно. Она была не намерена долго задерживаться у любезной тетушки, а тем более воспользоваться её великосветскими "представлениями". Даже заранее ей было противно представлять себя окруженной салонными "фатишками" с напомаженными усами, выбритым пробором и набриолиненной модной прической. Фу, какая гадость! Но как ей удастся вырваться из нового плена? Таня не знала этого, не знала она и того, в какую же форму должно вылиться её будущее, никаких предвестников к будущему она не чувствовала и не получала. Она понимала только, что сильно любит Евгения и ради этой любви готова пожертвовать чем угодно. Но любит ли он ее? Утвердительно решить было трудно из-за отсутствия к этому доказательств. И все-таки её что-то толкало вперед. Как можно скорее вперед и только вперед!

После отъезда дочери в Петербург Витковская сократила штат прислуги до минимума. В графском доме осталось только двое: глухая кухарка да засоня-горничная, остальной штат был распущен по никому неизвестной причине: чтобы не было ненужных свидетелей.

Уволив прислугу, Витковская задумалась: как быть дальше? Одной с родами не справиться, а посвятить в часть своей тайны кого-то все равно придется. А кого еще, если не верную няню, которая скорее умрет, чем проболтается. Так графиня и поступила.

- Ах ты, скромница! Ах ты, тихоня! И где тебе сподобилось это! Нешто ветром нанесло! - и няня, хлопнув руками, выразительно покачала головой.

- Не суди строго, Филиппьевна. Грешно. На ком беда не живет! Бывает и на старуху проруха, - отвечала Анна Аркадьевна, стыдливо взглянув на будущую помощницу.

- Судить грешно, а делать не грешно?

- Конечно, грешно, няня, но ведь и грехи разные бывают, которые вольные, а которые невольные. Мой грех невольный, и за него я сама дам Богу ответ. Дело другое, от кого это должно сохраниться. Тут хоть вольный грех, хоть невольный, а помалкивай. Злоязыкие людишки могут раздуть такую небылицу, что жизни не будешь рад.

- Да, оно так, что и говорить, только на зубок попади... - сокрушенно вздохнув, сказала старуха. - Что же теперь ты думаешь делать? Доктора звать?

- Нет, няня, доктора не надо. Я думаю, что мы и без доктора справимся. Ты только поклянись, что об этом деле будешь молчать, как рыба, в особенности надо бояться прислуги. Теперь я никуда не буду выходить из своей комнаты, а ты, если кто меня будет спрашивать, всем отвечай, что я уединилась псалтырь читать по мужу. Очередная годовщина ему скоро. Да не допускай ко мне никого, и сама носи мне еду.

Няня поклялась в молчании, и между двумя женщинами тихо полился разговор на интимные темы.

Все было тщательно выяснено и обусловлено. Все приведено к ожидаемому сроку в надлежащий порядок. Карлу Ивановичу было дано распоряжение: не беспокоить графиню по пустякам и управлять имением пока по своему усмотрению.

Усадьба Витковских отгородилась от внешнего мира. Ворота были закрыты. Графиня никуда не выезжала и не принимала визиты. В покоях графского дома запахло восковыми свечами и только изредка тишина особняка нарушалась бормотанием малопонятных изречений за дверями комнаты молящейся хозяйки.

ГЛАВА VII,

ПРЕДСТАВЛЯЮЩАЯ НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ЧТО В ПЕТЕРБУРГЕ ВСЕ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЕ И ПРЕКРАСНЫЕ ЛЮДИ ВСЕГДА ИМЕЮТ УСПЕХИ И НАГРАЖДЕНИЯ

В двуместном купе скорого поезда, мчащегося из Москвы в Петербург, находились две дамы. Одна из них, пожилая, полная, низкорослая с круглым лицом, на котором едва просматривались заплывшие глаза и короткий нос, дремала полулежа на диване, а другая - стройная, изящно одетая красивая девушка смотрела в окно на мелькавшие мимо деревни, поля и леса, укутанные дымкой дождливого дня. "Невеселые пейзажи, - подумала девушка, скучая. Разве что почитать что-нибудь. Я кажется взяла какую-то книгу... Надо поискать". Это была Таня. Она сняла с полки чемодан и, раскрыв его, принялась разыскивать книгу. С верхней половинки чемодана прямо ей на руки упала шкатулка, которая при падении раскрылась и из неё выпали различные безделушки. Собирая рассыпанное, Таня вдруг увидела письмо со знакомым ей "летящим" почерком. Сердце девушки радостно вздрогнуло. Она быстро разорвала конверт, вынула листки и стала жадно пробегать глазами дорогие ей строки. Конечно, это было письмо Евгения.

"Танечка, - писал Евгений, - сейчас я с грустью в сердце прощаюсь с родными местами, где протекали мое счастливое детство и юность. Сейчас я покину дорогое отечество и, кто знает, вернусь ли вновь в отчий дом. Я твердо решил закончить свое медицинское образование и выступить на арену общественной деятельности в качестве доктора-хирурга. В тот же день, когда ты, не сообщив мне ничего, уехала на Кавказ, я почувствовал гнетущее одиночество и за целых три дня пережил столько, сколько, наверное, не пережил за всю предыдущую жизнь. Я рассматривал себя, рассматривал свою душу и все совершенные мною преступления, из которых последнему - в отношении тебя - нет и не может быть оправдания. Я беспощадно бичевал свою совесть, позволяющую творить гадости во имя удовольствия, во имя удовлетворения своих животных страстей. Как мне хотелось тогда увидеть тебя, но ты - далеко и я страдаю вдвойне. В твоих глазах после совершенного насилия, может быть, я негодяй и подлец, но умоляю, будь же ко мне сострадательна. Таня, если бы ты могла заглянуть в мое истерзанное сердце, из которого я выбросил все дурное прошлое, ты бы увидела, что это обновленное сердце, омытое горькими раскаяниями, одним лишь именем твоим полно, одной тобой, моя милая.

О, как я проклинаю себя, свой род, религию, законы! Все проклинаю и ненавижу! Все это стало между нами, моя дорогая Танюша. Клянусь, что после того, как я признал себя виновным после нравственного бичевания и полного раскаяния перед самим собой, я чувствую в себе перерождение, в моем сердце вспыхнуло новое пламя любви к тебе, моя милая, которое не погаснет никогда. Теперь я полюбил тебя не как мальчишка, а как мужчина, сумевший из порочной страсти извлечь одну лишь мне видимую светлую, кристально-чистую любовь. Я полюбил тебя самой настоящей святой любовью, полюбил прочно... и навсегда.

Танечка, вспомни мои слова, где между прочим я говорил тебе, что та родственность, которая существует между нами, вовсе не может служить препятствием нашему законному супружеству, остальное - условность, которую при желании легко сбросить с дороги, как мешающий хлам. Поэтому я буду молить всех богов, чтобы они внушили тебе смелость и решимость покончить с предрассудками и идти по той дороге, которую укажет тебе собственное сердце. Остаюсь с глубокой надеждой, что сердце укажет тебе путь на Берлин, где с радостью встретит тебя ожидающий Евгений Витковский".

Тане было трудно дочитывать письмо, так как слезы сожаления и радости душили её. Она боялась разрыдаться и разбудить Матильду Николаевну. Теперь она была уверена, что Евгений действительно серьезно любит её и ждет к себе в Берлин. Письмо это окончательно повернуло её душу к Евгению, прояснило разум, отняло волю к серьезному размышлению, но не отрезвило её, не заставило задуматься над возможной превратностью судьбы, наоборот, она ещё сильнее полюбила этого человека и безотчетно устремилась к нему подобно бабочке, летящей на яркий свет пламени. Несколько царапнули её упоминания о каком-то насилии, совершенном над ней, но она отнесла это на счет поэтических преувеличений автора письма, к тому же он действительно не раз силой вырывал у неё поцелуи, насильно сжимал в объятиях.

Сложив письмо поплотнее, она вложила его в подаренный Евгением медальон и снова спрятала на груди. Рой мыслей закружился в её голове. Что делать? Как сбросить с дороги "условность"? Бросить все и идти к нему, а вместе с ним хотя бы на край света. А как мать? Как княгиня Ч***, норовистая тетка? Как устроить заграничный паспорт?.. И целый ряд актуальных вопросов вставал перед ней на пути к осуществлению призыва Евгения. Да, Евгений совершенно прав, для такого серьезного дела действительно необходимо запастись энергией, чтобы смело и решительно действовать в интересах своей будущности, иначе ей никогда не освободиться от ненужной "опеки" родственников, а значит и не осуществить желаемое. Нужна борьба! Что ж, она готова к этой борьбе, лишь бы представился случай. А если - нет, значит нужно создать этот случай самой.

Княгиня Ч*** встретила Таню весьма любезно. В распоряжение девушки была предоставлена комната, в которой жил Евгений в годы студенчества. Комната была скудно обставлена, только необходимой мебелью, и находилась рядом с парадным входом в дом. К услугам Тани была приставлена горничная Дуня, в обязанности которой входили и другие работы по княжескому дому. Таня с некоторым волнением поселилась в этой комнате, где почти каждая вещица говорила ей о незримом присутствии любимого человека. Вот письменный стол, за которым сидел он, вот стулья, диван и вот кровать, на которой он отдыхал после дневных работ и хлопот. Девушке даже казалось, что она ощущает и любимые его духи "Гелиотроп". Конечно, это одно воображение, миф, но этот миф был ей приятен. Даже более, она готова была в любую минуту бросить все и бежать к объекту вожделения, к живому Евгению.

Проводив Таню до Петербурга и сдав её на руки княгине, жена управляющего Матильда Николаевна вернулась в имение Витковской и доложила графине о благополучном выполнении наказа.

Теперь Таня осталась одна в чужом шумном городе и с незнакомыми ей людьми, наедине со своими чувствами и глобальным замыслом. Сообщить обо всем, о своей перемене, о своем замысле немедленно Евгению она не решалась по той простой причине, что ещё сама не знала, удастся ли ей вырваться из-под опеки княгини, кроме того, у неё не было заграничного паспорта, да и графская фамилия сильно стесняла её действия. У неё был новый титулованный паспорт, но в этом паспорте она значилась сестрой того, с кем хотела соединить себя законными узами брака. Правда, в её чемодане ещё был один документ - метрическая выписка детского возраста, но этот документ был мало надежен, да вообще не хотелось пока тревожить Евгения, гораздо лучше было бы сделать ему приятный сюрприз своим неожиданным приездом. Теперь ей уже не требовалось знать, любит ли он её, так как имевшееся при ней письмо ясно говорило об этом, а, значит, и сомнений по самому главному вопросу не было. Евгений будет безусловно рад её приезду в Берлин и этим все сказано.

При первом же выходе из будуара княгиня расцеловала девушку, усадила возле себя и повела следующий разговор:

- Какая ты хорошенькая, Таня. Я совсем не предполагала, что в наших деревнях могут быть такие изящные девушки, впрочем, пардон, говорят, что розы лучше растут на черноземе, а лилии в болоте. - Княгиня рассмеялась своей шутке и обняв девушку, поцеловала её ещё раз в щеку. - Не будь застенчивой, не дичись, детка, здесь - столица и научись быть чуточку развязней. Анюта писала мне, что ты весьма жизненна, но по всей вероятности ты пока не огляделась, поэтому немного дичишься. Конечно, это пройдет. Скоро ты привыкнешь к нашим порядкам и тебе будет весело и хорошо. К началу и мой муж Жоржик освободится от занятий и мы вместе поедем за границу, где ты увидишь настоящую жизнь "большого света".

- А куда мы поедем, тетенька? - смело спросила Таня княгиню.

- Нынче я думаю побывать в Швейцарии и Германии. Паспорта будут приготовлены на несколько государств, закажем необходимые визы. Надеюсь, Анюта снабдила тебя необходимыми документами?

- Тетенька, у меня кроме метрической выписки, то есть справки с фамилией моего отца, никаких документов при себе нет.

- Как же так? Разве тебе сестра не дала свидетельства с титулом? испуганно спросила княгиня.

- Маменька дала мне какой-то пакет с документами, но я при сборах забыла его захватить с собой, он так и остался лежать в моей комнате на подоконнике.

- Ах, как это мило! Впрочем, горевать ещё рано. Я напишу Анюте, и она вышлет все, что надо, немедленно. До отъезда ещё далеко, успеет придти по почте.

Таня плохо помнила, как её представили подагрическому князю, как её знакомили с какими-то кузенами в гвардейских мундирах, как она сидела за столом во время завтрака. Ее мысли были сосредоточены на заграничном паспорте со своей природной фамилией. Ее, конечно, мучили угрызения совести, так как за всю свою жизнь она впервые позволила себе серьезную ложь. Но в то же время она сознавала, что другого пути к своему освобождению у неё нет и быть не может. Это была первая жертва, которую она решилась принести фортуне ради исполнения заветного желания.

Придя к себе в комнату, Таня с волнением стала размышлять: как же ей действовать дальше? Наконец, она позвала горничную.

- Дуняша, - спросила она прислугу, - скажи-ка мне, пожалуйста, кто ходит у вас на почту с господскими письмами?

- Госпожа чаще посылает меня, так как камердинер - старик, а лакеям она не доверяет: теряют письма, подолгу ходят неизвестно где и назад возвращаются выпивши... Ее сиятельство терпеть этого не может.

У Тани созрел план: перехватить письмо тетки, адресованное графине Витковской.

- Вот что, милая Дунечка, когда тетка пошлет тебя на почту с письмом к моей маме, зайди ко мне и я тоже напишу маменьке подробный отчет о последних событиях, и мы вместе сходим с тобой на почту. Мне, кстати, нужно купить марки и узнать на будущее, где эта почта находится. Поняла? А вот это возьми себе на память.

И Таня, достав из шкатулочки небольшую золотую цепочку, передала его удивленной Дуняше. Такая доброта сразу подкупила горничную, и она уже не знала, чем отблагодарить щедрую барышню.

Далее Таня уже знала, что делать. Она достала бумагу и два конверта, села к столу и написала два письма матери, графине Витковской. В одном она описала свои дорожные впечатления, а в другом - дом тетечки-княгини и её добрый и милый характер. Вложив письма в конверты, написала на них одинаковые адреса, потом открыла ридикюль и, положив в него конверты, защелкнула кнопку. "Пусть потом пойдут эти письма моей матери: одно будто бы от тетки, а другое от меня", - подумала девушка, задумчиво устремив взгляд в открытое окно.

На другой же день горничная постучала к ней в дверь и сообщила, что идет на почту с письмом от княгини ко графине Витковской.

- Сейчас, милая, чуточку подожди меня на улице. Хорошо?

Таня накинула на плечи легкую пелеринку, надела шляпку и, взяв ридикюль, вышла на улицу, где её и ждала Дуняша. Обе девушки завернули за угол и пошли по направлению к почте, стоящей от квартиры за три квартала. В конце третьего квартала Таня увидела вывеску "Оказия", которая болталась над головами проходящей по панели публики. Это и было необходимое почтовое отделение. В зале, где производились операции приема писем и посылок, стояли казенные столы, за которыми сидели чиновники и сургучники, принимающие отправления от посетителей. Пахло жженым сургучом и от большого скопления народа было душно и жарко, сама же приемка производилась медленно, поэтому у чиновников скапливались очереди толпившихся людей.

Теперь Тане нужно было действовать решительно, иначе весь продуманный план мог рухнуть, а значит, о желанной свободе тогда можно было не думать.

- Дунечка, сходи, милая, в магазин и купи мне баночку монпансье, а то здесь так душно, что у меня голова кружится. А я тем временем постараюсь отправить письма. Дай мне письмо, а сама беги скорее за конфетами.

Передав письмо княгини и взяв деньги, горничная, ничего не подозревая, отправилась исполнять распоряжение своей новой хозяйки. Тем временем Таня сумела протолкнуться к столу самого молодого чиновника и подала ему приготовленные письма из ридикюля, письмо же княгини она скомкала и сунула в свой ридикюль. Когда же горничная вернулась с конфетами, письма были уже сданы, о чем свидетельствовали квитанции на отправку. Отдав одну квитанцию Дуняше, Таня взяла её под руку и, весело болтая, точно подружки, девушки покинули почтовую контору.

Придя в свою комнату, Таня бросилась в кресло, проговорив сама себе:

- Уф, что же будет дальше... не знаю.

Вынув из ридикюля письмо княгини, она чиркнула спичкой и подожгла его. "Если бы так же сжечь все препятствия на пути к Евгению!" - подумала она, глядя на чадящее пламя. Письмо сгорело дотла, и его черный пепел был тут же выброшен в окно и налетевшим порывом ветра его разнесло на части и скрыло в неведомые части города.

Шло время, в доме княгини Мэри перебывало множество народу. Таня присутствовала на приемах, видела вблизи высшие чины петербургского общества. Здесь бывали чопорные дамы бомонда со своими милостями и жалобами на мужей, здесь бывали мужья - графы, бароны и дипломатические посланники с набриолиненными до блеска головами. Но весь этот искусственный блеск казался ей кукольной комедией бродячего балагана или в лучшем случае ювелирно-галантерейной выставкой предприимчивого фабриканта. Все надутые надушенные франты оказывались пошляками с грязными заплатанными душонками, неспособными ни на одно благородное дело. В то время, когда за ней увивался очередной высокопоставленный хлыщ, она мысленно уносилась в далекий Берлин, где в это же время её Евгений, быть может, засучив рукава, по локоть в крови рылся в вспоротом животе страдающего человека, спасая ему жизнь.

Однажды княгиня сказала ей:

- Танюша, от твоей мамы что-то нет никакого ответа. Я боюсь, что мое письмо до неё не дошло. А до отъезда остались считанные дни, странно, что она не думает о присылке твоих документов.

- Тетенька, я сама ходила с Дуняшей на почту. Письма от Вас и от меня сданы чиновнику, о чем у Вас и у меня имеются квитанции. Но я боюсь, что мама могла уехать в монастырь на богомолье, так как в это время у неё был убит её супруг. Она ещё при мне собиралась съездить куда-то с пожертвованием на построение храма архангела Михаила.

- А то весьма возможно, весьма возможно... Она у меня богомольная. Но как же теперь с паспортами? Во-первых, у тебя при выдаче нового по старой метрике пропадет титул, хотя и временно, а во-вторых, я все-таки сомневаюсь, будет ли действительна детская метрика на выдачу заграничного паспорта?

- А ты, милочка, съезди сама с Танечкой к министру Е***. Я уверен, что он сделает для тебя все, что ты ни попросишь, - вмешался в разговор князь.

- Ну, что же, по всей вероятности, придется так и сделать, другого выхода нет. Съездим к министру вместе, - проговорила княгиня с некоторым раздражением.

После кофе княгиня с Таней съездили в канцелярию Министерства иностранных дел и добились согласия чиновников выдать Тане заграничный паспорт по её метрике.

До намеченного срока отъезда оставалось четыре дня. Начались сборы, хлопоты, суета. Приготовлялись платья, белье и все это укладывалось по заранее приготовленным спискам. Воспользовавшись удобной минутой, Таня вышла на улицу и подозвала к себе извозчика. Сев в фаэтон, она направилась на улицу Морскую к особняку Министерства иностранных дел. "Кажется, близок час моей свободы, - думала она, испытывая некоторое волнение. - Теперь нужно действовать с отчаянной смелостью и решимостью".

Удачно получив паспорт, она с сильно бьющимся сердцем вернулась домой, и не теряя времени принялась выполнять дальнейшие пункты её плана. Сев за письменный стол, она написала на имя княгини записку следующего содержания:

"Дорогая тетя Мэри! Простите, что раздумала ехать с Вами за границу, так как такая поездка сейчас не для меня. Я уехала в родовое имение к своей мамочке, за пошатнувшимся здоровьем которой кроме меня там следить некому. К тому же я привыкла к тихой жизни провинции и буду чувствовать себя среди наших полей и лесов гораздо счастливее, нежели в шумных европейских столицах. Спасибо за все и ещё раз простите. Ваша Т. Витковская".

Затем написала письмо своей матери, за которым пролила не одну слезу.

"Дорогая, любимая крестенька, Анна Аркадьевна, - прощалась Таня, - я знала, что это письмо не понравится Вам, и знаю то, что прочитав его, Вы назовете меня неблагодарной вертушкой. Ну, что ж, называйте и проклинайте, это Ваше законное право, а я поступила так, как повелело мое сердце, повела вся моя жизнь. Письмом этим я порываю со всем своим прошлым, навязанным мне графством и превращаюсь в обыкновенную женщину, каких много везде. Кто Вас просил удочерять меня, глупую маленькую несмышлену? Разве нельзя было обойтись без этого никому ненужного удочерения? Можно было. Но, живя у Вас, я разгадала цель этого удочерения. Вы боялись, как бы Евгений не женился на мне, бедной бесприданнице, не имеющей связи с высшим обществом. Вы хотели этим удочерением убить возможное возникновение между нами любви, но Вы, дорогая графиня, ошиблись. Евгений, Ваш сын, полюбил меня, несмотря на Ваше удочерение, несмотря на разность нашего родового положения... и я... тоже полюбила его всем пылом своего молодого нетронутого сердца, и эту любовь я не променяю ни на какие титулы, ни на золото, ни на какие сокровища мира.

Как буря, как вешние воды ломают плотины, я силой своей любви сломаю все преграды нашему соединению с Евгением! Я теперь свободная, счастливая и с верой в радостное будущее, окрыленная горячей взаимностью, лечу в объятия своего жениха.

Я выехала в Берлин, где ждет меня Евгений. Тат. Ник. Панина".

Запечатав в конверт письмо, Таня написала адрес графини Витковской и быстро начала собираться. Отобрав из своего имущества только самые необходимые вещи и уложив их в небольшой чемодан, она выглянула в коридор и, убедившись, что её никто не задержит, бесшумно вышла на крыльцо. Здесь она села в проезжавшую извозчичью пролетку и затерялась среди проезжающей публики.

Через два часа в комнату Тани постучала горничная Дуняша, но, не получив ответа, заглянула в комнату и, убедившись в отсутствии Тани, побежала известить княгиню.

- Что же такое, вещи разбросаны, а Танюшечки нет? Точно воры были, испуганно проговорила княжна Мэри, осматривая комнату своей гостьи. - Дуня, позови барина.

Через несколько минут, шлепая турецкими туфлями, в комнату Тани вошел князь.

- Жоржик, посмотри, на что это похоже? - трагически воскликнула княгиня, указывая мужу на хаос в комнате. - Танечки нет, вещи разбросаны, комната не заперта...

- А ты, душенька, не волнуйся. По-моему, тут чем-то преступным пахнет, - прошелестел отвисшей губой подагрик.

В это время княгине на глаза попалась записка Тани. Подойдя к столу, она схватила записку и, прочитав, с изумлением проговорила:

- Ах, глупая девчонка! Она уехала обратно в деревню.

Князь стоял понуро и, нахмурив брови, смотрел на жену. Он никак не ожидал, что его "Лотос Изиды", как он про себя называл Таню, сможет позволить подобную выходку. Далеко идущие планы старого ловеласа тоже рухнули, и он не находил слов выразить возмущение поступком дальней родственницы.

Нервно пожав плечами, княгиня, бренча браслетами, вышла из комнаты и, придя к себе в будуар, села за маленький столик.

Через час Дуня несла на почту письмо следующего содержания: "Анюта, писала возмущенная княгиня, - твоя стрекоза Танюшечка позволила непростительную глупость. Часа два тому назад, когда мы были заняты укладкой вещей в чемоданы для поездки за границу, эта ветреная девчонка забрала часть своих вещей и незаметно скрылась из нашего дома. По её оставленной записке я поняла, что она скучает по тебе и уехала обратно в имение (как доказательство, прилагаю её записку).

Думаю, что ты поймешь мое настроение... Побег этот ничем не оправдывается, и Танечке нельзя пожаловаться на наше невнимание к ней. Однако, советую тебе пробрать её хорошенько, чтобы на будущее время не позволяла подобных вольностей. Твоя любящая сестра Мэри Ч***".

ГЛАВА VIII,

РАСПОЛАГАЮЩАЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ О ТОМ, ЧТО ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРЕИСПОЛНЕНА ГОРЕСТЕЙ, БЕД, РАЗЛИЧНЫХ ЗОЛ, ЛИШЕНИЙ, БОЛЕЗНЕЙ, И ПРОЧ., И ПРОЧ.

Была середина июня. Тихая ночь покрыла волшебным черным флером землю до самого горизонта. Только редкие звездочки мерцали в небесной высоте, посылая на спящую землю свой бледный след.

В усадьбе Анны Аркадьевны было тихо. Люди спали. Только в комнате графини, выходящей двумя окнами в вишневый сад, слышался слабый шум, и через густые тюлевые занавеси пробивался слабый свет. Анна Аркадьевна с полузакрытыми глазами лежала на кровати и тихо стонала. Бледное лицо, едва освещенное скудным светом лампы, говорило о только что пережитых муках. У кровати возилась старая верная Филиппьевна, занятая обмыванием крошечной девочки, едва появившейся на свет. "Няня, - чуть слышно проговорила роженица, - не забудь приложить записочку. Да смотри осторожнее, чтоб не увидели... Поглядывай по сторонам..."

- Зачем забывать, знаю ведь, что делаю, - отвечала няня, завертывая малютку в розовую длинную тряпицу и старенькое рваное одеяльце. - Ты уж лежи, не шевелись, а я мигом вернусь. Одна нога здесь, другая там.

Взяв на руки младенца и закрыв его концом своей шали, няня направилась к двери, попутно перекрестившись на образ скорбящей Божьей матери.

- Ах ты, Боже мой... Прости мои прегрешения... - простонала Витковская, провожая глазами уходящую старуху.

В покоях наступила тишина. Только налетевший из сада ветерок чуть колебал пламя лампады, а издали доносились печальные трели соловья.

Через некоторое время няня вернулась к графине.

- Ну, вот и готово. Благополучно обошлось. Сама видела: взяли... А теперь скоренько поправляйся, да смотри, не греши больше... Вишь, как нелегко с этим делом возиться.

Засучив рукава, она начала бесшумно прибираться в комнате, временами посматривая на спящую Аннушку.

Прошло десяток дней. За это время Анна Аркадьевна оправилась настолько, что уже трудно было определить, была ли она недавно больна. Только несколько новых морщинок у глаза, да желтизна лица, искусно прикрытые пудрой, напоминали о пережитых испытаниях. Графиня уже могла выходить на веранду, где любила пить кофе, беседовать с управляющим о хозяйственных заботах. Вот и сейчас она вышла на веранду, где ей был уже приготовлен любимый напиток.

- Глаша, что это ты вместо сливок притащила молоко? Вот глупая девчонка - никак не можешь запомнить, что к чему подается. Иди и обмени.

Девушка взяла молочник и сонной походкой направилась в кухню исполнять распоряжение госпожи.

- Надо было сказать немцу, чтобы он прислал более развитую прислугу. Ненадобность в слугах отпала, - думала графиня, глядя вслед уходящей засоне-горничной.

- Доброе утро, Ваше сиятельство, уважаемая Анна Аркадьевна! - раздался позади графини бодрый мужской голос.

- А, Карл Иванович, - обернувшись, произнесла Витковская, увидев свежевыбритое лицо своего управляющего. - Садитесь рядом да выкладывайте, что у Вас накопилось.

- Долгонько Вас не видел... Прихворнули, видимо, малость, Ваше сиятельство? - осведомился управляющий, поцеловав руку хозяйки и усаживаясь на указанное ему место.

- Прихворнула, действительно, да и псалтырь читала, вспоминая мужа. Царство ему небесное, мученику. Каждый ведь год поминки справляю... В это время он, бедненький, скончался. Ну, а сердце-то вдовье не унимается и болит воспоминаниями.

Анна Аркадьевна подняла печальное лицо и вытерла платком сухие глаза.

- Знаю, знаю, матушка-графиня, каждый год замечаю и очень сочувствую. И все-таки напрасно печалитесь, ведь все равно не вернуть, - участливо согласился Карл Иванович. - А у меня радостная новость приключилась, девочку кто-то нам подкинул.

- Да что ты говоришь? Когда? - с изумлением воскликнула графиня, искусно притворяясь удивленной.

- Дней десять тому назад. Не спалось мне что-то, лежу, с боку на бок ворочаюсь, вдруг слышу, как будто на моем крыльце что-то попискивает. Вначале думал, что послышалось. Нет, опять запищало, дай думаю, схожу, посмотрю, кто там пищит. Может, котята? Надел туфли, спустился. Смотрю, лежит что-то черное, пищит и шевелится. Сбегал за фонарем, разбудил Матильду, идем вместе, развертываем тряпочки, а там в розовой пеленке хорошенький ребеночек лежит, девочка. И записка при ней: "Примите, добрые люди, и будете счастливы". Вот неожиданно такое счастье привалило!

- Когда же крестины будете устраивать? Я не откажусь быть крестной матерью.

- О чем и просим Вас, Ваше сиятельство, с удовольствием, не откажите слугам своим верным...

- Что же тут отказываться, дело хорошее, Божье. Детей у вас своих все равно нет, ну и воспитывайте, как родную дочь, - говорила она, внутренне радуясь скоро снова увидеть свою собственную дочурку, родную кровинушку. Не надо только откладывать, посылай за попом и сразу окрестим.

Счастливый приемный отец побежал домой готовиться к великому торжеству "крещения приемыша". Вечером того же дня в квартире Карла Ивановича слышались возгласы и гнусавое пение священника. Совершалось таинство крещения малютки, получившей при этом имя Ады, Аделаиды, что ужасно радовало приемную мать Матильду Николаевну. За крестильной чашей Анна Аркадьевна, как крестная мать девочки, положила на блюдо маленький чек на круглую сумму в одну тысячу рублей серебром (в то время были и ассигнации, но они стоили дешевле серебра) и свои бриллиантовые серьги, как подарок будущей невесте Аделаиде Карловне Розенберг.

Что ж, все устроилось как нельзя лучше, дочка Адочка будет воспитываться в непосредственной близости от дома и среди любящих её людей, сын за границей скоро станет дипломированным доктором, Таня - в гостях у знатной тетки и, возможно, скоро найдет себе достойного мужа. Ужасная тайна происшествия под липой останется нераскрытой и постепенно заглохнет и в её воспоминаниях. Только что-то старушка няня чувствует себя неважно. Пора бы ей умирать, пожила на свете и довольно, не два же века жить. А то, кто знает, как бы не разболталась на старости лет?

Так думала графиня, покончив, кажется, со всеми сложными проблемами своей жизни.

Наступил июль. Позавтракав, как обычно, на веранде, Анна Аркадьевна спустилась по короткой лестнице в сад и пошла осматривать, как дозревают фрукты. Садовник Петр нагнал её и передал два письма. Взглянув на адресат, она узнала почерки сестры Мэри и Тани. Вскрыв письмо княгини и пробежав его быстро глазами, Витковская побледнела. "Что это такое? - подумала она в испуга, - где же Таня? И почему письма пришли ранее её приезда домой?"

Она распечатала второй конверт. По мере того, как она углублялась в смысл письма, губы её бледнели, руки задрожали и она зашаталась. Вдруг она громко вскрикнула и, хватаясь за сердце, рухнула на землю, как подкошенная, причем, падая, ударилась боком о кромку каменной скамьи.

Садовник, не успевший далеко отойти, услышал крик графини и поднял тревогу. Сбежались люди, среди которых был Карл Иванович с гостившим у него сельским фельдшером. Увидев валявшиеся на земле письма, он подобрал их и спрятал в карман. При содействии фельдшера Анну Аркадьевну осторожно перенесли в комнату и положили на кровать.

В город послали за врачом экипаж, а няня, дрожа от испуга, зажгла лампаду и стала читать молитвы, отвешивая бесчисленные поклоны. Больная лежала без признаков жизни. Бледность лица и посиневшие губы, холодные, как лед, конечности ясно свидетельствовали об её обморочном состоянии, близком к коллапсу. После того как фельдшер вскрыл ей вены и пустил кровь, опрыскал холодной водой лицо, Витковская широко открыла глаза, обвела столпившихся в комнате людей бессмысленным взглядом и больше не открывала их до приезда врача. Только через час загнанные лошади привезли в усадьбу врача, который немедленно приступил к лечению. Он разрезал на графине лиф, расшнуровал корсет и произвел искусственное дыхание. Витковская застонала и, открыв глаза, попросила слабым голосом пить. После подкожных инъекций камфары и кофеина она вновь закрыла глаза и уснула.

В доме воцарилась тишина. Только на дворе взбудораженные люди тихо переговаривались между собой, строя различные предположения о причине обморока барыни. Кто говорил, что она увидела на аллее призрак умершего мужа, кто намекал на извещение о смерти сына, однако, как вы понимаете, все догадки были ложными и никто не мог знать истинной причины. Даже Карл Иванович, прочитав втихомолку письма, сделал неправильные выводы. Ему показалось, что графиня была до крайности возмущена поступком приемной дочери и, не пережив оскорбления материнских чувств, упала в глубокий обморок. Он знал, что эта властная и упрямая женщина сразу была настроена против возможного союза сына с этой девушкой, а поэтому сообщение о предстоящем браке Евгения и Тани могло оказать такое сильное влияние. Будучи вообще неболтливым от природы, он никому не сообщил о письмах и своем выводе. Точно также он решил пока воздержаться о немедленном извещении Евгения о случившемся, не считая нужным тревожить его по таким пустякам. Но он, к сожалению, ошибся.

Ошибся и врач, установивший банальный нервный припадок болезненной женщины. Он, выписав рецепты и наказав старушке-няне, что ей нужно делать, обещал утром навестить больную. Филиппьевна едва держалась на ногах, не отходя от кровати Аннушки, то поправляла ей подушку, то меняла уксусную примочку на лбу. Она была потрясена внезапным событием и по своей набожности приписала болезнь любимицы божьему наказанию за тяжкий грех.

Больная стонала, не открывая глаз. Ее ушибленный бок никто и не заметил, сама она сказать не могла, а именно оттуда по всему телу разливалась невыносимая боль. Ночью графиня очнулась, открыла глаза и , узнав няню, протянула к ней дрожащую руку.

- Нянюшка, меня Бог... наказал... за ребенка.

- Молчи, молчи, не говори. Доктор не велел тебе волноваться. Лежи спокойно, а Бог тоже не без милости, поправишься.

К утру у больной поднялась температура. Она зябла, и старушка накрыла её всеми одеялами, какие попались под руку. Приехавший врач смерил температуру, ещё раз прослушал её и, покачав головой, проговорил себе в бороду:

- Н-да, дело плохо.

Сев к столу, он выписал длинный рецепт, в котором на самом деле больная уже не нуждалась.

- Как, господин доктор, скоро поправится моя ненаглядная Аннушка? спросила няня, искательно заглядывая доктору в глаза.

- Сильное осложнение у нее, бабушка, но не печалься, даст Бог, разрешится благополучно. Я сейчас опытную сиделку пришлю, да лекарства хорошего, а ты ухаживай за госпожой внимательнее, чаще горчичники меняй, да за компрессами следи.

Сделав распоряжения, врач надел шляпу и уехал в городскую больницу. А у больной открылась самая настоящая родильная горячка. Временами она бредила.

- Теперь он узнает... все узнает и покончит с собой, - еле слышно бормотали её пересохшие губы.

Когда температура поднималась до предела, она металась на кровати в жару, махала руками, как будто отгоняла от себя кого-то. Но смотрела куда-то вдаль, как будто решала для себя очень важный и трудный вопрос.

Однако неумолимый рок решительно увлекал её к гибели. Уже не могли спасти никакие лекарства, и часовая стрелка торопилась показать время её кончины. В один из редких проблесков сознания, когда как раз городскую сиделку заменяла верная няня, Анна Аркадьевна попросила старушку как можно выше подложить подушки под голову. В раскрытые окна был виден утренний свет. В саду проснулись птицы и их пение раздавалось по всем комнатам графского дома.

- Дай, няня, мне ту книгу, бумагу и карандаш, - попросила она слабым голосом.

Филиппьевна исполнила просьбу немедленно и графиня стала писать на листке бумаги, подложив под неё книгу, выводя слова непривычно большими из-за сильной дрожи в руках. Кое-как написав желаемое, она вынула из-под пуховика какой-то комочек и обернула его запиской. Затем попросила няню подать ей со стола небольшую плоскую коробочку. Открыв эту коробочку, Витковская вытряхнула из неё ненужные больше порошки и дрожащими пальцами втиснула туда приготовленный комочек.

- Няня, сними икону, - убедительно попросила она старуху. Та покорно исполнила и эту просьбу умирающей.

- Теперь держи её в руках и поклянись мне, что коробочку эту ты будешь хранить, как зеницу ока, и отдашь её только Евгению, сразу как увидишь его. Поняла? - строго спросила графиня, держа таинственную коробочку перед собой.

Старушка поклялась исполнить все в точности и, целуя икону, заплакала.

- Чую я, Аннушка, что недолго осталось тебе на свете жить. Ох, детонька моя ненаглядная, лучше бы я за тебя в гроб легла!

И поставив икону на место, Филиппьевна затряслась от рыданий. А графиня, передав коробочку няне, откинулась на подушки и успокоенно закрыла глаза. По её впалым щекам струйками потекли слезы. Спустя несколько минут у неё повторился сильный сердечный приступ. Больная заметалась по кровати, крича:

- Евгений, Евгений!.. Таня не... Не надо... ой, не надо!

Резким усилием она поднялась в сидячее положение, протянула руки, точно желая что-то схватить, и снова упала на подушки со стоном. По телу пробежала дрожь. Еще последний вздох...

И Анны Аркадьевны на свете не стало.

Бедная старушка-няня металась по комнате, не зная, что предпринять. Потрясение было слишком велико, и нервы её не выдержали. Она круто повернулась к иконе Богородицы и без чувств упала на пол. С ней случился тяжелый удар.

Из-за деревьев сада выглянуло равнодушное солнце и его теплые лучи зайчиком заиграли на беззащитном холодном лице усопшей. В дверях показались люди и приехавший врач. Няню тотчас же отправили в городскую больницу, а Евгению была дана срочная телеграмма, извещавшая о смерти матери. Карл Иванович просил своего хозяина прибыть на похороны графини, которые будут задержаны до его приезда. Явился церковный притч. Умершую обрядили в светлое платье, обложили цветами и перенесли в гостиную. Из города и близлежащих сел в усадьбу Витковских хлынули желавшие проститься с госпожой люди и их гвалт и разговоры оживили покои господского дома.

Началась панихида, и в комнатах запахло ладаном.

Через несколько дней в имение прибыл Евгений, но ему не удалось увидеть дорогое лицо матери. Графиня Витковская была запаяна в цинковый гроб ещё три дня назад.

- Скончалась безвременно Ваша матушка-графиня, - печально проговорил Карл Иванович, встречая молодого хозяина.

- Отчего же могла умереть матушка? - с ожиданием спросил он управляющего.

- От обморока, от сильного обморока, Евгений Михайлович! Как видно прочитала вот эти письма, так и упала в обморок...

И Карл Иванович показал Евгению письма, подобранные им в саду. Евгений схватил письма и, пробежав их глазами, побледнел.

- Боже мой! - подумал он. - Таня сейчас в Берлине, а я - здесь. Надо поторопиться с похоронами, а то бедняжка мучится неведением в мое отсутствие.

Узнав от управляющего, что няня в больнице, Евгений решил навестить её, но решение это не было выполнено, что имело также печальное последствие. Поплакав у гроба матери, Евгений взял под руку Карла Ивановича и пошел с ним к тому месту, где нашли в обмороке графиню.

- Карл Иванович, - начал он, садясь на скамью, о которую расшиблась Анна Аркадьевна. - Скажи мне, что ты думаешь об этих странных вещах? Во-первых, каким образом Таня оказалась в Петербурге? Мне матушка ничего не писала.

- Я, Евгений Михайлович, очень мало знаю обо всем, тут что-то мне непонятное. Графиня с моей женой отправила Таню к своей сестре в Петербург, откуда они вместе собирались съездить за границу. По-моему, Вам уже дальше будет самому понятно: заручившись заграничным паспортом, Ваша сестра обманула Вашу тетку и бежала вместо Витковки в Берлин, то есть к Вам. Ну, конечно, такой ужасный поступок дочери не понравился матери, и графиня от переживания лишилась чувств. Оно бы все обошлось, да только вот эта самая скамья помешала. Только при обмывании тела было обнаружено, что Ваша матушка крепко ударилась о скамью при падении и вероятно повредила себе что-нибудь.

Теперь Евгению стало более-менее все понятно: матушка умерла от случайного ушиба. Таня нашла способ вырваться из-под опеки матери и тетушки, для того, чтобы бежать к нему для соединения.

"Но почему он не видел её в Берлине? Он был уверен, что Таня знала его берлинский адрес и не могла заблудиться в чужом городе. Времени для приезда из Петербурга в Берлин было вполне достаточно, однако её он не встретил. Значит, Таня поехала не по железной дороге, а морским путем, что гораздо дольше по времени, ибо пароходы по пути заходят в другие порты за пассажирами и грузом". Другого предположения не было, и Евгений остановился на последнем. Теперь для него непонятной только одна странность девушки: "Почему она подписалась под письмом матери фамилией "Панина"? Он никак не предполагал, что Таня могла заручиться паспортом своей родовой фамилии. В конце концов он вывел для себя такое заключение, что девушке просто захотелось больнее уязвить приемную мать прежней своей фамилией, подчеркнуть её значение в сфере личных интересов, в плане свободного избрания в мужья того человека, которого она по закону и в силу навязанного ей титула не могла избрать.

Значит, она уехала к нему все-таки не Паниной, а графиней Витковской, в надежде, что Евгений сумеет за границей заключить с ней брачный союз и без церковных формальностей. Взяв записную книжку, он вырвал из неё листок и написал:

"Берлин. Отель "Империал". Графине Т.М. Витковской.

Свет очей моих, радость моя желанная, жди меня. Я скоро закончу обязанности и вернусь в Берлин, чтобы никогда не разлучаться с тобой. Твой супруг Евгений Витковский".

Листок Евгений передал Карлу Ивановичу и попросил его послать нарочного на городской телеграф. Депеша была немедленно послана, но ввиду того, что в отеле "Империал" такого адресата не оказалось, а она осталась лежать в Берлинской телеграфной конторе неврученной.

Евгению за короткое время предстояло много хлопот: во-первых, нужно было поставить матери хороший склеп и заказать мраморный монумент на могилу; во-вторых, ввестись в права наследования, поручив сие своему московскому нотариусу, контора которого многие годы вела дела Витковских. И только спустя дней восемь он освободился от экстренных дел. Предстоял ещё девятый день, проведя который он мог заниматься собой. Навестив могилу матери в парке, он сделал ещё ряд распоряжений, относительно пожертвований по монастырям и богадельням и, простившись с управляющим, уехал на вокзал.

Старушка-няня, находившаяся в это время между жизнью и смертью, так и не удостоилась лицезреть своего любимого Женечку.

ГЛАВА IX,

ИЗ КОТОРОЙ МОЖНО ЗАКЛЮЧИТЬ ДО КАКОЙ ГИБЕЛИ ДОВОДИТ ЛЮБОВЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО ЛЮБОВЬ ВЗАИМНАЯ

В одноместной каюте первого класса одного из морских пароходов, курсировавших между Петербургом и Северной Америкой разместилась прилично одетая молодая девушка. Своей красивой наружностью и изящными манерами она привлекала внимание попутчиков, в особенности купчиков и студентов, которые тщетно пытались завести с ней знакомство; девушка была неразговорчива и ненапускным благородством совершенно недоступна для дорожных жуиров. Она чаще всего находилась в своей каюте за чтением книги и лишь изредка грустно смотрела с верхней палубы на гуляющую по нижней палубе публику. В её голове носились далекие от окружения мысли: как она приедет в Берлин, как её встретит давно и нежно ожидающий Евгений, как они повенчаются, и у них будут появляться маленькие дети с голубенькими глазками, как незабудки, с соломенными кудряшками на прелестных головках, как они все будут счастливы... Муж будет работать в клинике доктором, спасая пациентов от страшных болезней, а она будет его безумно любить и этой святой любовью освящать его тяжелый благородный труд.

Пароход, везший большую партию русских эмигрантов, по пути следования заходил чуть ли не в каждый порт Балтийского моря. Вот и сейчас он на шестой день плавания только что отошел от Мальмё и ему ещё нужно было зайти в Стокгольм, откуда уже он пойдет прямо в Гамбург, большой германский портовый город.

Время для Тани во время плавания казалось бесконечным, оно проходило убийственно скучно и чрезвычайно однообразно. От нечего делать она стала записывать в памятную книжку различные этапы своей жизни, где с особой тщательностью описала свою встречу с Евгением. Записная книжка эта, обнаруженная Евгением в Берлине при трагических обстоятельствах, попадет потом на чердак П-ской избенки, а оттуда прямо в руки досужего мальчугана, который только через двадцать восемь лет обнаружит, что владелица этой антикварной вещицы, возможно, была его дальней родственницей. Впрочем, все люди в известном смысле братья и сестры. Между тем, однажды утром к ней постучали в дверь и предупредили, что скоро Гамбург. Требовалось приготовиться.

Таня стала собираться, обрадовавшись предстоящему концу путешествия, и минут через десять стояла на палубе, совершенно готовая к пересадке. Вскоре появился дежурный катер с таможенным контролером. Дальнейший маршрут девушки был таков: после проверки паспортов все пассажиры, в том числе и Таня, были пересажены на катер, который и привез их к таможне. После короткой процедуры с визой в паспорте, Таня отправилась на вокзал и, купив билет до Берлина, села в поезд. С попутчиками в странствии по железной дороге ей приходилось уже объясняться на немецком языке, которым она, слава Богу, владела почти в совершенстве.

В Берлин Таня приехала в самый полдень. И все-таки было серо и пасмурно, по небу плыли бесконечной вереницей дождливые тучи и дул порывистый ветер.

Девушке, ожидавшей встретить пышную европейскую столицу, мощный каменный колосс с плотно слепленными друг с другом зданиями, крытыми черепичными красными крышами, острыми шпилями соборов и прочей экзотикой, не особенно понравился, слишком уж он казался ей тяжелым, как совершенно точно определил Евгений: "сапог Фридриха Великого".

С тревожно бьющимся сердцем она назвала извозчику адрес Евгения и, сев в пролетку, поехала по мощеным улицам Берлина на Фридрихштрассе. Евгений жил, конечно, в самой лучшей гостинице, находящейся в самом центре Берлина. Его апартаменты состояли из трех комнат, обставленных изысканной мебелью, и находились на третьем этаже вблизи парадной лестницы, ведущей от главного вестибюля каждого этажа в четвертый и пятый этажи этого большого немецкого отеля "Империал".

На дверях номера красовалась эмалированная табличка с надписью: "Медик-хирург граф Е.М. Витковский".

Извозчик подвез Таню к главному подъезду гостиницы, где предупредительный служитель помог ей сойти с пролетки. Взяв её немногие дорожные вещи, он понес их в вестибюль. Таня последовала за ним. Тотчас же к ней подошел администратор.

- К вашим услугам, фройлейн, я метрдотель. Чем могу служить? - спросил он, галантно поклонившись.

- Проводите меня, пожалуйста, в номер графа Витковского, - попросила она галантного немца с поразившим его достоинством.

- К сожалению, фройлейн, я не могу исполнить Вашу просьбу, так как граф дня три как выехал из города, оставив за собой номер.

У бедной девушки при этом сообщении по телу пробежал неприятный холодок. "Вот тебе, Танечка, и радостная встреча!" - подумала она с нескрываемым испугом.

- Вы говорите, что граф выехал из города? Тогда не можете ли сообщить мне, куда он выехал и надолго ли?

- Куда выехал, мне совершенно неизвестно, и, к сожалению, также неизвестно время его возвращения.

- А можно мне дождаться его возвращения в номере графа? Я - его родственница.

- Никак нет, фройлейн. На это у нас существуют строгие правила. К тому же, простите, мы совсем не уполномочены графом, не знаем, кто Вы и зачем Вам это. Но Вы сможете подождать господина Витковского в любом свободном номере нашего отеля.

- Тогда покажите мне подходящий номер, но только недорогой, попросила Таня, желая поскорее выйти из неловкого положения. Кроме того она неожиданно почувствовала огромную усталость от неудачно закончившейся дороги, необходимо было отдохнуть и собраться с мыслями.

Метрдотель ещё раз поклонился и повел девушку на пятый этаж, где, отворив одну из дверей, проговорил: "Вот, фройлейн, я думаю, что этот номер Вам подойдет и понравится".

Действительно, комната была прилично обставлена и имела привлекательный вид. В ней было все, что требовалось для невзыскательного жильца: удобная кровать, диванчик для дневного отдыха, письменный стол, коврик, картины на стенах, мраморный умывальник в углу у двери и даже пианино.

Тане номер понравился, и она согласилась его занять. После некоторых формальностей регистрации, на дверях номера появилась табличка с надписью: "Фройлейн Т.Н. Панина".

Переодевшись, она осмотрелась и, подойдя к окну, выглянула на улицу. Перед её глазами открылась широкая панорама города: за притоком реки Эльбы стояли старинные здания, обсаженные массой зеленеющих деревьев, из-за которых виднелись шпили церквей и башенки домов, по эту сторону притока располагался бульвар с фонтанами, цветниками и статуями, ближе к гостинице находилось прекрасно асфальтированное шоссе, по которому катились коляски, кареты, проезжали конные полицейские; ещё ближе к зданию проходила широкая панель, выложенная каменными плитами и тоже обсаженная стройными тополями. По панели в оба направления двигалась безостановочная лава людей со своим говором и шумом, присущим вообще бурному движению масс.

Таня заметила, что её комната расположена почти над главным входом в гостиницу, что для наблюдения приезжающих представляло большое удобство.

Небо стало проясняться, появилось бледное солнце, которое постепенно разгорелось, и картина города стала отчетливее и громче, послышались резкие гудки дилижансов, жесткий говор людей и цокот конских копыт.

Девушка отошла от окна, открыла крышку инструмента и пробежала пальцами по клавишам. Пианино оказалось в полной исправности и хорошего качества. Его приятный бархатный тон не резал слух и свидетельствовал о высоком вкусе немцев по части музыки. "Какая была непростительная глупость с моей стороны: ехать в Берлин морем. Если бы я поехала поездом, то наверняка бы застала Евгения в городе... А все потому, что я трусиха: побоялась преследования со стороны княгини. Но что же сейчас мне делать?" думала Таня, рассматривая картины на стене. - "Если ждать Евгения у окна, утомительно да и неопределенно, сколько пройдет времени, придется ждать, может, день, а может, пять или десять. Денег у меня очень мало, и ждать долго я не могу. Тогда что же остается? Найти работу? Пойти тапершей в какой-нибудь ресторан? Фи, какая гадость! Нет. Надо подумать, надо придумать что-нибудь разумное. Евгений работает в клинике, но в какой? Вот это любопытно. Разве спросить служащих гостиницы, может, кто-нибудь и знает эту клинику, а уж там, наверняка знают куда и надолго ли он уехал".

Таня обрадовалась мысли разыскать клинику Евгения. Там она надеялась узнать все, что необходимо, про того, к кому приехала с горячей любовью, бросив приемную мать, замечательные условия жизни, привилегированное положение в свете и обеспеченность. Окрыленная надеждой, она спустилась на третий этаж и тотчас увидела на первой же двери от площадки табличку с дорогой ей фамилией. Оказалось, что её комната расположена как раз над помещением Евгения. "Я буду думать, что нахожусь в комнате моего милого Женечки, который ушел на службу и скоро вернется к своей маленькой вострушке", - совершенно успокоила её очередная глубокая мысль.

На все вопросы девушки о месте работы Витковского, служащие категорически отвечали, что не знают, поэтому оставалось только одно: ходить самой по клиникам и расспрашивать об Евгении. Другого выхода не было. Таня совершенно не предполагала, что Евгений мог уехать в Россию, в свое имение, и что там стряслась беда, имеющая для неё роковое значение. Она жила одной мечтой: поскорее осчастливить страдающего от разлуки Женечку своим неожиданным приездом, любить его, заботиться о нем, а если понадобится, то и умереть за него, то есть отдать свою молодую жизнь, единственное, что у неё есть, ради его благополучия.

Так часто люди во имя святых порывов души строят воздушные замки, но от реальной жизни получают одни удары судьбы. Не все законы природы изучены и раскрыты, но ещё менее изучены и раскрыты превратности судьбы. Человек никогда не знает, где упадет, и подчас не догадывается, когда ищет, что и последнее потеряет.

Несколько бесплодных дней ожидания убедили несчастную фройлейн, что надежды на ожидание мало, пора заниматься поиском. Выйдя из отеля, Таня пошла бродить по шумным улицам большого чужого города, читая вывески различных зданий. в одном месте она нашла что-то вроде приемного покоя, войдя в который обнаружила сидящую в ожидании приема публику. Оказалось, что здесь находится частный кабинет известного профессора. Таня решила расспросить профессора, не знает ли он что-нибудь про клиники вообще и про врача графа Витковского в частности. Выяснилось сразу же, что профессор никого бесплатно не принимает и бедной девушке за это свидание пришлось заранее уплатить порядочную сумму секретарю профессора. "Все равно ничего не пожалею, лишь бы добиться каких-либо ясных сведений об Евгении", думала она, уплачивая взнос.

Ждать своей очереди Тане пришлось долго, и когда она вошла в кабинет профессора, он был уже утомлен и его усталый взгляд почти недружелюбно встретил двадцать восьмую пациентку, вполне здоровую на вид.

- Чем Вы больны? - обратился он хриплым голосом к пациентке.

- Профессор, извините, я вовсе не больна, - стала пояснять Таня суть визита волосатому старичку с неприятным взглядом. - Я пришла к Вам с просьбой: не можете ли Вы сообщить мне о русском враче Витковском, приехавшем год тому назад в Берлин для завершения своего медицинского образования и работающего в данное время в одной из берлинских клиник? Мне нужно разыскать именно ту, где работает граф Витковский.

- К большому сожалению, фройленйн, я не слышал о таком враче, а клиник в нашем городе весьма много и я не знаю, удастся ли Вам без знания точного адреса разыскать Вашего знакомого,

- Он практикует по хирургии и мне кажется, что хирургических заведений не так уж много в городе?

- Вы ошибаетесь, фройлейн, хирургические отделения имеются во многих клиниках и не только в городе, но и по его обширной периферии, где тоже могут стажироваться русские врачи, - произнес профессор с легкой иронической улыбкой на морщинистом лице.

Положение с розыском клиники Евгения становилось явно безнадежным. Таня мысленно ругала себя за небрежность, с которой она, стремясь поскорее в Берлин, не позаботилась запастись адресом работы любимого человека.

- Тогда не скажете ли, профессор, мне несколько адресов клиник с хирургическими отделениями, а я попробую сама поискать их в городе?

- Не советую Вам делать и этого, - перебил её профессор. - На это Вы безусловно потратите массу времени, но я больше, чем уверен, все равно труды Ваши не увенчаются успехом.

- Тогда как же мне быть, профессор? - воскликнула почти плача Таня.

Профессор внимательно посмотрел в глаза девушке.

- На Вашем месте я бы поступил иначе. Зачем самому ходить по городу, когда для этого есть специальные учреждения, занимающиеся розыском личностей, в том числе и желаемых адресов. Поручите агентам подобного учреждения и они немедленно разыщут Вам любимого человека.

Лицо девушки ожило, просияло улыбкой, она обрадовалась здравой подсказке профессора и, узнав от него адрес сыскной конторы, записала его на рецептурном бланке и вышла из кабинета знаменитости, поблагодарив его необыкновенно любезно за полезный совет и окрыленная новой надеждой.

Придя к себе в номер, она задумалась, где же взять на это денег. Ведь агенты не будут разыскивать даром и без необходимого аванса, а у неё в кармане осталось только несколько мелких монет. Подумав ещё немного, Таня решила продать все свое скудное имущество и на вырученные деньги продолжать розыски.

На следующий день она собрала подходящие для реализации пожитки и отправилась на окраину города разыскивать ростовщиков, занимающихся скупкой вещей. Только к вечеру ей удалось продать немногие драгоценности и часть одежды за такую ничтожную сумму, на которую было бы невозможно просуществовать даже один месяц. Скупщик безжалостно обобрал неумевшую торговаться русскую фройлейн, предложив всего одну десятую истинной стоимости вещей. Но "жертва" была и этому рада, потому что в других местах с ней вообще не хотели иметь дела, предполагая возможный криминальный след. Все-таки сейчас в её кармане зазвенели серебряные монеты. Полицейское бюро сыска и розыска взяло на себя трудную миссию разыскать клинику, где практиковался граф Витковский, и представить в тринадцатый номер отеля "Империал" требуемые сведения о месте пребывания данного врача.

При этом Тане пришлось уплатить вперед чуть ли не две трети всех своих наличных средств, которые она, конечно, ничуть не пожалела для любимого человека. Потянулись томительные дни ожидания. В силу крайней экономии девушке приходилось довольствоваться одной маленькой булочкой в день, запивая её стаканом холодной воды. Ее ресурсы быстро истощались и нужно было мириться с вынужденной голодовкой, Таня мечтала лишь об одном, только бы дотянуть до ожидаемого из бюро сообщения, а там видно будет.

Дней через десять, под вечер, когда истомившаяся девушка смотрела в окно на проезжающую публику, в её номер постучал мальчик в форменной фуражке.

- Вы будете госпожа Панина? - спросил он, протягивая руку с письмом, я из бюро розыска, принес вам сообщение.

- Я - Панина, давайте скорее! - воскликнула радостно Таня, принимая поданное письмо и отдав посыльному последние медяки. Юркий курьер улыбнулся и, вместо благодарности бурча себе что-то под нос, вышел из номера.

С сильно бьющимся сердцем Таня вскрыла конверт и прочла: "Уважаемая фройлейн Т.Н. Панина! Имеем честь сообщить Вам, что удалось установить, что врач Е.М. Витковский является в данное время ассистентом профессора Видемана в его частной клинике по адресу Райская площадь, 61. Однако, сейчас Витковского в Берлине нет, он выехал в первых числах сего месяца в Россию по случаю смерти матери. О дне его возвращения ничего не известно, о чем и сообщаем Вам, согласно просьбы. Начальник бюро сыска и розыска Розенбаум. Берлин".

Бумага с сообщением выпала из рук несчастной девушки. Ее глаза широко раскрылись и мертвенная бледность покрыла лицо, подчеркивая весь ужас переживаемой минуты. лучше бы ударила молния, лучше бы провал земли, лучше все, что угодно, лишь бы не это сообщение, от которого Таню закачало, как былинку в поле внезапно налетевшим ураганом! Бедная девушка чувствовала, что у ног её разверзлась пропасть, равной которой по глубине не может быть ничего на свете. Обхватив голову руками, она сдавленным голосом заговорила вслух:

- Что я наделала? Почему я, именно я сделалась убийцей невинной женщины, которая воспитала меня, воспитала не как чужую, а как свою родную дочь, делясь со мной щедро не только средствами, но и наградив именем своим, дав гордый титул. И теперь я - убийца, жестокая убийца матери того, к кому нагло явилась за радостями жизни, которого посмела дерзко любить, несмотря на строгий запрет. Я обманула доверие людей, совратила на путь бесчестия скромного труженика науки, увлекая его в бездну мрака и скорби, я - несчастная сластолюбка, бесчестная авантюристка, отродье преступного мира, злокозненное исчадие ада! Теперь... теперь, когда вернется этот оскорбленный мною человек, когда он увидит убийцу своей матери, как я посмотрю ему в глаза? что я скажу в свое оправдание?

Я ради своей любви не пожалела матери, перешагнула через её труп и легко растоптала её жизнь... только ради того, чтобы повиснуть на шее её сына. фи, как это гадко, как преступно, мерзко... и цинично. Я уже чувствую на себе его невидимый взгляд, полный упрека моему безнравственному поступку в Петербурге, когда я, безумная, осмелилась написать своей приемной матери столь оскорбительное письмо. Бедная мама, ты погибла от жала змеи, замерзшее тело которой ты доверчиво пригрела у себя на непорочной груди... О, Боже! Что я наделала? Что я наделала?

Таня качнулась в сторону, сделав шаг к кровати и со стоном упала на подушки. Слез почти не было, их иссушил взбудораженный мозг девушки, их сожгла горячая кровь сердца, ударившая в голову расплавленным свинцом. Сумасшествие уже смотрело из её глаз... Бедняжка предполагала, что графиня, оскорбленная её письмом и побегом к Евгению, не пережила этого оскорбления и лишила себя жизни, чтобы ей не видеть своего позора перед людьми, а может быть и перед Богом, в которого она сильно и искренне верила. Конечно, Таня глубоко ошибалась в предположении, так как причина гибели графини Витковской, как вы уже знаете, таилась куда в более сложном явлении. Гибель графини, как явствует из сути расследования, произошла не из-за оскорбления Таней, её приемной и крестной дочерью, а от ужаса перед неизбежностью раскрытия Таней её сокровенной тайны перед Евгением, причем совершенно непроизвольно. Очевидно графиня была уверена, что сын, узнав свою ошибку у липы, не сумеет пережить своего позора и замученный совестью, вероятно, лишит себя жизни, что никак не принималось сердцем любящей матери. Своей покаянной запиской, написанной ею перед кончиной, Витковская хотела во чтобы то ни стало спасти жизнь сына, уберечь его от скоропалительного решения, не задевая интересы его личного счастья. Возможно, расчет матери и был верен, но жизнь диктовала свои условия, которые не только не открыли глаза Евгению, но и погубили ни в чем неповинную девушку, предоставив виновнику возможность по-прежнему заблуждаться в своих ошибках. Стало понятно, что этот расчет тоже небезгрешной графини не достиг цели и она... она промахнулась вторично.

Таня лежала, не шевелясь. В её воображении проносились картины её безотрадного детства под тяжелой пятой отчима-отца, который всегда был пьян и притом драчлив. Напившись, он любил воспитывать и порой ночи напролет вышагивал перед замершей в испуге девочкой, бормоча угрозы и проклятия всему миру, не желавшему считаться с его выдающимися способностями и не менее выдающимися запросами, не давая вынырнуть на поверхность роскошной жизни и заставляя прозябать в омуте повседневных мелких несчастий и крупного безденежья. Много она вытерпела тяжелых минут, часов, дней и лет в детстве. Перед ней промелькнули картины жизни в доме графини Витковской, где отрадных минут тоже не так уж много выпало на её девичью жизнь, там тоже было одиночество, одиночество души и сердца, она почти не видела людей, достойных её взрослеющего внимания, но в этом доме она встретилась с первым мужчиной - Евгением. Он неотразимой обаятельной наружностью покорил её неопытное сердце, парализовал её волю. Как лучезарное испепеляющее видение, он промелькнул перед ней и скрылся из глаз, но и за этот короткий промежуток она успела полюбить его, полюбить всем раскрывшимся, как бутон, сердцем, всей непорочной душой. С ним она думала найти свое семейное счастье... И что же? Этот небольшой клочок бумаги, невинно валявшийся на коврике, как налетевшая буря, как стихийный ураган, разметал её мечты, сломил её надежды.

Погибло все разом, погибло мишурное счастье... погибла и любовь!

В полуобморочном состоянии Таня пролежала до полуночи, не видя и не слыша никого в окружении. Было тихо кругом, только цоканье конских копыт о мостовую нарушало иногда спокойствие притаившейся ночи. Из-за высоких зданий выплыл печальный лик луны и её волшебный свет озарил измученное лицо девушки. Вдруг куранты на городской башне заиграли гимн: "Der Fatereand, der Fatereand...", и по ночному городу разнесся мелодический звук серебряных колоколов. Эти чистые звуки говорили человечеству о наступлении нового дня на нашей маленькой планете, постоянно вращающейся вокруг своей оси и одновременно вокруг солнца, плавающего в беспредельном пространстве вселенной. Вслед за гимном часовой колокол, как погребальный звон, отбил двенадцать ударов и... затих. Где-то далеко ухнула пушка.

- Пора, пора... мой час пробил, пути отрезаны, исхода нет! - тихо проговорила девушка, вставая с постели и подводя последние итоги.

Она подошла к пианино, открыла крышку и, сев на круглый вращающийся стул, заиграла хорошо известную ей симфонию Шуберта "Розамунда". Бархатно-печальные звуки мелодии поднялись в пространство, трепеща и рыдая, будя ночную тишину. Мелодия эта была сейчас молитвой к любимому, её бессловным "прости". Мелодия была стоном истерзанной души невинной девушки, чувствующей себя безмерно виноватой перед тем, который может именно в эту минуту проклинал судьбу, столкнувшую его с ней, злосчастной преступницей, с убийцей его матери.

Таня играла с особым чувством, последним озарением мастерства, откинув назад голову. Ее тяжелая русая коса свисла чуть не до самого пола, раскрытые губы беззвучно шептали любимое имя и на широко раскрытых глазах, устремленных в таинственную даль, блестели крупные слезы. Лунный свет, пробиваясь сквозь тюлевую занавесь, причудливыми тенями играл в складках её кисейного розового платья. Тихо подрагивали небольшие кудряшки взбитых волос на её красивом высоком лбу.

Звуки мелодии глубоко проникали в душу случайного прохожего человека, зарождая в нем неизъяснимое чувство печали, страданий, тоски... Эти звуки то замирали где-то в неведомых далях, то гремели, как тревожный набат колокола, вселяя в сердце ужас возможного близкого пожарища. И наконец оборвались могучими аккордами как бы оборвавшихся внезапно струн. Через мгновение в комнате снова воцарилась тяжелая тишина.

Таня встала со стула и нетвердой походкой подошла к раскрытому настежь окну. Встав коленками на подоконник, она сняла с груди висевший медальон с портретом Евгения и, держа его обеими руками, поднесла к губам с последней мольбой:

- Прости же меня, мой бог, мой повелитель, души моей истерзанной кумир!

Глаза её закрылись. Она громко вскрикнула и, качнувшись всем телом вперед, скользнула на улицу.

ГЛАВА Х,

О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК ОКАЗЫВАЕТСЯ ВИНОВАТ В ГИБЕЛИ ЛЮБИМОЙ ДЕВУШКИ И КАКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ИМЕЕТ КОВАРНАЯ СИЛА СЦЕПЛЕНИЙ СЛУЧАЙНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Курьерский поезд направления "Варшава - Берлин" пришел с большим опозданием ночью. Сонные пассажиры, расходясь по домам, бранили плохие порядки на железной дороге. Среди прибывших из вокзала вышел Евгений и, взяв лихач, вскочил в пролетку.

- Отель "Империал"! - крикнул он извозчику. - Только, пожалуйста, поскорее, я тороплюсь.

Лихач рванулся с места и, как ветер, помчался по улице города, держа направление на Фридрихштрассе. Лошадь бойко бежала, но нетерпеливому пассажиру её усилия казались недостаточными, ему хотелось лететь, чтобы как можно скорее добраться к себе в номер, в желанную гостиницу.

Евгений чувствовал, что Таня ждет его в той гостинице, в которой он жил сам и по адресу, который присылал в имение. Ему даже казалось, что она смотрит в окно, ожидая своего "Дон-Жуанчика". В его голове роились мысли, одна другой привлекательнее. Вот он видит лицо любимой подруги, они бросаются друг другу в объятия и долго не могут оторваться от страстного радостного поцелуя.

О! Как он счастлив! Безмерно счастлив, что Таня решила покончить с предрассудками и приехала к нему навсегда! Он даже на смерть матери смотрел как нечто желанное, ибо теперь мать уже не стояла препятствием на их пути к супружеству. Он уже воображал себя отцом семейства и радовался мысли иметь от Тани новое потомство, двух-трех прелестных детей с глазами, как незабудки.

А лошадь мчалась и мчалась, ускоряя бег от частых понуканий извозчика. Уже виднелось красивое здание отеля, а вот и первые окна его. Возница стал сдерживать ретивого коня, так как главный подъезд был уже близко. Евгений смотрел на окна, готовясь спрыгнуть с подножки, как только она поравняется с подъездом. Вдруг он увидел, что с пятого этажа гостиницы что-то повалилось на улицу. Не успел он и крикнуть, как на панель упала женщина, державшая в руках какой-то небольшой предмет, в воздухе раздался крик, леденящий кровь в жилах...

Лошадь шарахнулась в сторону, а Евгений на ходу соскочил на панель. Сердце его мучительно сжалось от смутного предчувствия беды. Подбежав к упавшей женщине, он наклонился и сразу увидел, как из носа и изо рта несчастной алыми струйками вытекала кровь. Лунный свет был достаточным, чтобы рассмотреть лицо женщины. Евгений с ужасом узнал это лицо. В сильном горестном возбуждении он повалился и схватил ещё дрожавшую руку девушки и стал покрывать её поцелуями.

- Таня! - кричал он. - Что ты наделала? О Боже, как я поздно приехал к тебе, моя дорогая Танюша!

Он уже вынимал револьвер из кармана, чтобы покончить счеты с жизнью, но в этот момент несчастная тихо простонала. Евгений быстро одумался. в его сознании блеснула отчаянная мысль скорее спасти Таню.

- Эй, люди! Извозчик! Скорее сюда, на помощь! - заметался он, сзывая прохожих.

Заверещали свистки полицейских, дворников, из гостиницы выскочили дежурные, служащие, сбежался народ.

- Помогите мне, добрые люди! Перенесите раненую в пролетку! Пожалуйста, помогите! Осторожнее, осторожнее...

Евгений с помощью людей перенес на ту же пролетку, на которой только что приехал, почти бездыханное тело. Он сел в пролетку и, приняв на руки девушку, крикнул:

- Гони, не жалея лошадь, в клинику профессора Видемана! Скорее! Скорее! ... Райская площадь, 61...

Лошадь рванула пролетку и, как вихрь, помчалась прочь, увозя двух несчастных пассажиров от скопившей толпы уличных зевак.

Евгений прильнул губами к разбитой голове девушки, от которой исходило тепло и тонкий аромат любимых духов. На глаза его выступили слезы.

Клиника Видемана находилась недалеко от отеля "Империал", не прошло и пяти минут, как взмыленная лошадь остановилась у подъезда. По зову Евгения из больничных покоев выскочили санитары с носилками и Таня была бережно перенесена в операционный зал. Ее сразу положили на оцинкованный стол, покрытый стерильной простыней и дежурные врачи приступили к исполнению своих обязанностей.

Евгений не мог принять участие в работе своих коллег, так как нервы его были слишком потрясены. Он смотрел, как девушке делали подкожные и внутривенные инъекции, как бинтовали ей голову и, не будучи в силах сдержаться, плакал. Ему никак не верилось, что он стоит перед совершившимся фактом безжалостной судьбы, а не видит кошмарный сон.

В течение двух недель он лишился двух дорогих ему существ: матери... и невесты... Он никак не мог уловить причины возникших несчастий, они были закрыты для него далекой кисеей таинственности, однако, он видел в этих случаях что-то общее между собой. Оказав посильную помощь пострадавшей, врачи отошли от нее, оставив в покое. Они были уверены, что никакая помощь уже не сможет спасти жизнь, которая еле теплилась в разбитом теле. Евгений не отходил от лежащей бесчувственно Тани, ожидая её пробуждения. Он всматривался в бледное лицо, так знакомое ему и переносился в прошлое, в то прошлое, в котором он видел это лицо жизнерадостным, всегда улыбающимся и беззаботно веселым, он видел эту девушку у липы, где он под наплывом буйной страсти сделался насильно её мужем. И вот теперь перед ним лежала изуродованная подруга, с которой он собирался делить свои радости и невзгоды.

Под утро Таня открыла глаза и долго всматривалась в лицо стоящего около неё мужчины.

- Евгений, - тихо простонала она, узнав того, кто смотрел на неё почти не мигая, заплаканными глазами.

- Я, я, Танечка!.. Я, моя дорогая! ... - чуть не закричал Евгений от радости, что девушка пришла в сознание.

- Евгений, - продолжила она слабым голосом. - Прости, я недостойна тебя... я гадкая... убила твою мать...

- Танечка, не говори мне так... мама умерла не из-за тебя... а от ушиба... случайно... Я же телеграфировал тебе, что скоро вернусь в Берлин. Зачем же ты выбросилась из окна? Ведь я тебя безумно люблю! И если ты... умрешь, то я тоже умру.

- Я... опять Панина... не получила... думала ты... не будешь любить меня.

- Танечка! Не волнуйся. Нельзя. Тебе вредно. Лучше усни.

- Нет... я не хочу...

- Что же ты хочешь, моя радость?

- Чтобы ты поклялся...

- В чем поклялся?

- Если я умру... ты будешь жить.

- Таня, не требуй от меня этого.

- Если любишь, клянись, - она с трудом повысила голос.

- Клянусь, конечно, клянусь, дорогая, только, пожалуйста, успокойся и не говори много, так как это тебе сейчас вредно.

- Клянись, что будешь жить, - настойчиво повторила Таня.

- Клянусь, что буду жить, - как можно убедительней проговорил Евгений и зарыдал.

Сиделки и врачи не дали Евгению долго стоять около больной. Они отвели его в сторону и усадили на табурет.

- Теперь я спокойна, - сказала Таня и закрыла свои прелестные глаза, закрыла для того, чтобы больше их никогда не открывать.

Утром у неё началась агония. Впрыснутый морфий уже не помогал. С первыми лучами солнца Тани не стало, она ушла туда, откуда нет возврата.

Похороны Тани состоялись в пасмурный дождливый день. Само небо, казалось, оплакивало безвременно погибшую девушку. Роскошный гроб её был усыпан цветами, а катафалк утопал в зелени множества венков, возложенных друзьями Евгения. Покончив с похоронами, Витковский заказал на могилу любимой дорогой памятник со статуей, изображающей склоненного ангела, лицо которого скульптор изваял по портрету Тани.

Первое время Евгений неоднократно порывался покончить жизнь самоубийством, но каждый раз перед ним возникал укоризненный образ любимой девушки, напоминавшей о данной им клятве, и занесенная над собой рука бессильно опускалась. Он страдал вдвойне: с одной стороны, вспоминая утрату матери, с другой стороны, потерю любимого друга жизни. Мысли об этом не давали ему ни часа покоя.

Воспоминания о Тане превратились у него прямо-таки в культ, он молился на её образ, как на божество, обоготворение это приносило ему нескончаемое мучительное блаженство, он склонял колени и бесконечно изливал скорбь по своей разбитой жизни. Удивительно, после подобных молитв перед образом любимой, он вставал с колен всегда освеженным, всегда готовым и способным к новой жизненной борьбе. Тогда он снова ясно видел свои цели, и жизнь снова приобретала для него смысл. Так прошел и второй год его пребывания в Берлине, за это время он усиленно занимался в клинике и набравшись необходимого опыта, блестяще защитил диссертацию, получив диплом доктора медицины. После защиты диссертации он не вернулся в Россию, а уехал на юг Франции, где предался временному отдыху, не занимаясь ничем.

Евгений искал забвения от пережитых им потрясений и не находил его даже в уединенном месте. За ним буквально по пятам следовали грустные воспоминания и бередили его нервы, вызывая приступы глухого отчаяния. Он не писал в имение и не хотел никому ничего сообщать о себе, зная, что от переписки ему не будет легче. Сбережения матери, перешедшие ему по наследству, он перевел в Международный банк в Париже и на этом прекратил свое общение с родиной. Имение совершенно не интересовало его, к тому же там был честный управляющий, на которого можно было положиться.

Съездив в Англию, побывав в Италии и других странах, Евгений вернулся во Францию и, обосновавшись в Марселе, стал практиковать в одной из клиник красивого портового города.

Так прошло с момента гибели Тани около восемнадцати лет. За это время Евгений ни разу ни на минуту не забывал любимую девушку и свято исполнял данное себе обещание вечно любить только лишь её и... больше никого. Он хотел на всю жизнь остаться холостяком, не допуская в свое сердце ни одну женщину мира, за что неоднократно получал от представительниц прекрасного пола прозвище "аскета" и "Мельмота". Однако, такие прозвища ничуть не беспокоили своенравного и упрямого красавца.

Через восемнадцать лет он затосковал по своим уральским краям, по обществу и непонятная сила потянула его на родину... потянуло в свое родовое имение Витковское. Евгений стал готовиться в дорогу.

Между тем Карл Иванович Розенберг все ещё продолжал службу управляющим. Он уже потерял надежду увидеться со своим хозяином, но, будучи действительно серьезным человеком, он также как и при Анне Аркадьевне собирал доходы с имения и откладывал их на имя Витковского в местный банк.

Старушка-няня так и не дождалась своего любимого Женечку. В дни похорон графини она была настолько больна, что почти не осознавала, что отвечала на задаваемые ей вопросы. Болезнь её трудно поддавалась лечению и только через два года она почувствовала себя настолько окрепшей, что доктора разрешили её выписку из больницы. Во время болезни, когда её жизни угрожала смерть, она дала Богу клятву, что если она выздоровеет, то обязательно пойдет на богомолье и побывает в двенадцати монастырях.

Выйдя из больницы, Филиппьевна ещё несколько лет дожидалась возвращения Женечки в дом управляющего и, не дождавшись, решила исполнить свой обет, выполнить обещание перед Богом.

В один прекрасный день няня с сумой за плечами и посохом в руках отправилась из усадьбы Витковских бродить по ближним и дальним монастырям. Выйдя за околицу, она первым делом помолилась на сельскую церковь, поклонилась на все четыре стороны и, нащупав на груди заветную коробочку, отправилась по пыльной дороге "на губерню", а потом в Троице-Сергиеву Лавру.

ГЛАВА XI,

ИЗ КОТОРОЙ СТАНОВИТСЯ СОВЕРШЕННО ЯСНО, ЧТО ЖАЖДА ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ ДАЖЕ У ЗРЕЛЫХ МУЖЧИН НЕ УХОДИТ ИЗ СЕРДЦА И ЧТО ВСЕ ВОЗРАСТЫ ПОКОРНЫ ИСТИННОЙ СТРАСТИ

В квартире управляющего имением графа Витковского готовились к большому семейному торжеству. Вечером должны были собраться гости, чтобы разделить с хозяевами дома радость по поводу дня рождения их дочери, красавицы Аделаиды. В этот торжественный день, четырнадцатого июня ей исполнялось восемнадцать лет. Девушка становилась весьма завидной невестой. Ее стройная фигура, матовый овал лица с дивными выразительной голубизны глазами, её длинная толстая русая коса и редкий ангельский характер... все необыкновенные достоинства девушки привлекали в уединенное имение лучших молодых мужчин округа.

Ада была по определению дворян и самого Карла Ивановича, её приемного отца, настоящим двойником жившей здесь ранее безвременно погибшей Татьяны Паниной. Как выражался управляющий, это была вторая Таня. Все догадки, строившиеся на счет её неясного происхождения, не приводили людей к тем или иным точным выводам и, в конечном счете упирались в вероятную "игру природы", что очень смешило веселую и жизнерадостную девушку.

Поскольку предполагалось большое стечение гостей, в особенности молодежи, главных любителей шумных игр и танцев, предусмотрительный Карл Иванович решил провести торжественный вечер в господском доме. С этой целью в нежилом многие годы доме с раннего утра шла невероятная суета и суматоха: чистили, мыли, обтирали, украшали, а на барской кухне, не покладая рук, трудились повара, приготовляя всевозможные закуски, угощения и разносолы. Ада как виновница торжества, тоже не сидела сложа руки, она давно уже забрала в доме без памяти любящих дочь родителей власть в свои небольшие, но крепкие руки и теперь уверенно распоряжалась в графском особняке на правах законной хозяйки дома. Она прекрасно умела играть на рояле и арфе, и сегодня готовилась "угостить" своих гостей небольшим концертом, а на бис она уже решила сыграть любимую в этом доме симфонию Шуберта "Розамунда".

Карл Иванович ни от кого не скрывал, что Ада не родная ему дочь, а подкидыш, и сегодня он не хотел отступать от правил, а наоборот даже подчеркнуть этот факт перед гостями. В одной из комнат было устроено интересное алегри. Комната была красиво декорирована цветами и зеленью. Посреди стояли ясли, великолепно украшенные цветами, среди которых утопала кукла, изображавшая прелестного ребеночка. В одной руке этот ребенок держал записку "примите, добрые люди, будете счастливы", а в другой бриллиантовые серьги покойной графини Анны Аркадьевны, подаренные ею Аде в далекий день её крестин. В головах ребенка-куклы стояли две хрустальные вазы с билетиками "счастья". Рядом на столе находились выигрыши: сумочки, портсигары, коробки сигар, бутылки с вином и прочее. Великолепие это было роскошно убрано цветами и подсвечено разноцветными фонариками. К вечеру в усадьбу стали съезжаться гости. К парадному крыльцу подъезжали коляски, пролетки, линейки, наполненные веселой беззаботной молодежью, а также папашами и мамашами. Хозяева любезно встречали гостей, среди которой был и я со своей женой и дочерью-подростком Златой. За пролетевшее, как единый миг, время, за все девятнадцать лет, я впервые переступил порог дома Евгения. Проводя следствие, я предпочитал оставаться на улице, осмотрев только два жутких места: около липы и возле скамьи-убийцы.

Представляясь Аделаиде Карловне, я был чрезвычайно поражен её сходством с Таней, словно воскресла похороненная в Берлине девушка, все было похоже до мелочей, я ведь навсегда запомнил облик красавицы, задевшей и струны моего закованного в следовательский сюртук сердца, та же прическа и розовое кисейное платье с легким декольте и даже бутоньерка с розой на груди, а глаза... О, эти небесные огромные глаза! Как много они говорили о той красавице Татьяне...

Столь долго спавший дом радостно ожил. На веранде грянул духовой оркестр, и пары закружились в вихре веселого вальса. Шутки, возбужденный говор, смех, улыбки, музыка - все смешалось в жизнерадостном хаосе временно счастливых детей. Веселящиеся люди в разноцветных платьях, лентах, кружевах, фраках и сюртуках походили на огромный живой букет красоты и изящества, на цветущий букет звучной радости. На дворе тем временем загорелись разноцветные огни китайских фонариков, вспыхнули дополнительным светом плошки с салом, освещая фонтаны, сверкавшие бриллиантовыми искрами. Высоко в небо полетели ракеты, оставляя за собой огненные хвосты. Зажглись бенгальские огни. Ради торжественного вечера Карл Иванович не пожалел средств, он был безмерно счастлив, что его любимая Адочка сегодня празднует свое совершеннолетие и что он, Карл Иванович Розенберг, сумел воспитать такую редкостную красавицу и умницу.

Да, теперь она невеста и пусть сама себе выбирает достойного человека в мужья. Ада порхала по залу в вальсе, её разгоревшееся лицо пылало нескрываемым счастьем. Она поистине была царицей бала и своей обворожительной красотой пленяла сердца наблюдавших за нею. Народу было чрезвычайно много, но гости все прибывали и прибывали. Счастливые пары кружились в жизнерадостных танцах, гремела веселая музыка, горели искрометные огни. На больших столах в столовой было много вин, закусок и самых различных сладостей. Каждый, кому хотелось, мог угощаться сколько угодно, на здоровье. Часов в одиннадцать ночи танцы затихли, музыка смолкла. Гости не спеша прогуливались по обширным покоям графского дома. Внезапно в зале загремел серебряный колокольчик, приглашавший желающих послушать концертное выступление Аделаиды. Спустя короткое время зал был уже полон сидящими и стоящими слушателями. Все собравшиеся ожидали услышать великолепную по отзывам игру героини вечера.

Ада подошла к роялю, открыла крышку, зажгла свечи и, положив ноты, села за инструмент. В зале воцарилась ожидающая тишина.

- "Розамунда" Шуберта, - громко объявила девушка и, пробежав легким касанием по клавишам, заиграла хорошо всем известную симфонию знаменитого немецкого композитора. И опять, как девятнадцать лет тому назад, я услышал "Розамунду" в знакомом исполнении, на том же рояле, бесконечно знакомые мучительные звуки... И все-таки я позволил себе подумать, что явно не хватало моей скрипки и виолончели Евгения. Публика тем не менее слушала симфонию с вниманием и было заметно, что незаурядное мастерство исполнения на многих производило чрезвычайно глубокое впечатление.

Симфония уже подходила к окончанию, ещё несколько печальных нот... и она должна была завершиться сильным обрывистым аккордом. В этот момент с веранды в зал вошел стройный пожилой мужчина. На нем был французский дорожный костюм, в руках он держал трость и шляпу. Его красивое лицо несло следы утомления и застарелой грусти. Его густые волосы, зачесанные на затылок, уже были тронуты сединой, тогда как маленькая бородка и закрученные в колечки усы оставались природного русого цвета.

Вошедший окинул любопытствующим взглядом публику и перевел его на исполнительницу любимой симфонии. Вдруг он вздрогнул и попятился, его глаза широко раскрылись, правая рука, выронив шляпу, схватилась за грудь из которой как стон, вырвалось взволнованно:

- Таня!

В этот момент Ада ударила по клавишам, завершая симфонию сильным аккордом, и, встав со стула, встретилась глазами с незнакомцем. Удивленная публика забыла про приличия и вместо одобрительных аплодисментов во все глаза смотрела на вошедшего мужчину. Первым узнал его Карл Иванович.

- Граф, дорогой Евгений Михайлович! - испуганно произнес он, срываясь с места и быстро подходя к Евгению.

Да, это был действительно Евгений Витковский, и я тоже узнал старого друга и внимательно рассматривал его внешность. Он, конечно, не помолодел, но почти не изменился.

- Прошу... милости прошу, дорогой гость... и хозяин. А это моя дочка Ада, Вы уж извините меня, Ваше сиятельство, что я осмелился устроить в Вашем доме день торжества, день её рождения, - растерянно говорил управляющий, кланяясь графу.

Евгений крепко пожал ему руку, но совершенно не слышал лепет Карла Ивановича. Он с изумлением глядел на смущенную девушку, видя в ней ожившую Таню Панину.

- Адочка, поздоровайся с графом, - обратился приемный отец к дочери.

Тут, наконец, Евгений вышел из оцепенения. Он подошел к Аделаиде и низко поклонился ей. Ада смущенно подала руку и, сделав реверанс, мило улыбнулась. Граф взял руку и нежно её поцеловал.

- Простите меня... я совершенно изумлен Вашим сходством с одной девушкой, которую я когда-то безумно любил и облик которой до сего времени ношу в своем сердце.

С этими словами Евгений снял с груди своей медальон и, раскрыв его, показал Аде портретик Тани.

- Ах, Боже мой! Да ведь это я! - девушка с удивлением смотрела на портрет Тани Паниной. Ей казалось невероятным такое поразительное сходство с незнакомой особой. Она даже была готова заподозрить графа в розыгрыше, в хитрой подделке, но вспомним давние слова отца об её сходстве с какой-то Таней, избавилась от промелькнувшего подозрения. Возвращая графу медальон, она шутливо произнесла:

- Приятно видеть свое подобие на груди такого замечательного человека, как Вы, Ваше сиятельство.

- Я теперь же перенесу его в самое сердце, - заявил Евгений, нисколько не шутя и показывая, как он укладывает его в свое сердце. Заметив вспыхнувшее лицо девушки, он взял её руку и, ещё раз целуя, просительно добавил:

- Умоляю Вас, ну разрешите мне эту маленькую вольность.

Понимая, что вокруг него незнакомые люди, что здесь прерванное торжество, он обратился к окружающим:

- Извините, господа, что своим появлением я помешал вашему веселью, и пожалуйста не стесняйтесь. Так приятно и так радует меня, что мой приезд невольно совпал с вашим торжеством. Будьте, как дома. Чувствуйте себя непринужденно. Еще раз прошу прощенья.

В зале послышался шепот и одобрительный сдержанный разговор. Я подошел к Евгению и протянул руку:

- Позвольте Вас приветствовать, дорогой граф Евгений Михайлович, с благополучным прибытием, - произнес я полуофициальным тоном.

- Боже мой! Иван Дементьевич... Да ты ли это, мой милый друг? Вот не ожидал. - Евгений с чувством тряс мою руку, пытливо заглядывая в мои глаза. - Нет, так старые друзья не здороваются. Разреши мне тебя обнять и расцеловать.

Мы крепко обнялись и расцеловались, как действительно старые друзья. К графу стали подходить знакомые люди, старые соседи, и каждый хотел сказать ему что-нибудь приятное.

- Какая приятная встреча! Какая встреча! Мог ли старый скиталец ожидать что-либо подобное? - говорил Евгений, любезно здороваясь с окружающими.

Наконец, поздоровавшись со всеми и сказав каждому ласковое словечко, он громко произнес:

- Господа, поддержите меня, я хочу просить нашу уважаемую виновницу торжества повторить "Розамунду". Кстати, быть может и я сумею проаккомпанировать ей на виолончели.

- Просим, просим! Милости просим! - раздалось со всех сторон.

- Тогда, быть может, и я сумею помочь Вам на скрипке? - спросил я Евгения.

- Давай, давай! Вспомним старину, - обрадовано проговорил Витковский, обнимая меня за плечи.

В зал принесли скрипку и виолончель графа. Ада снова села за рояль, мы настроили свои инструменты и после небольшого вступления заиграли "Розамунду". Нужно ли пояснять, что мы испытывали с Евгением: я играл и мучительно вслушивался в чарующие звуки давно знакомой мелодии. Нет не нежно. Почему? Да потому, что снова наличествовало то же, что и девятнадцать лет тому назад, когда за роялем сидела Таня, а сейчас выводила трогательную мелодию вылитая её копия, её двойник.

Евгений всегда с особенным удовольствием играл на виолончели, но сегодня он превзошел себя и играл с большим воодушевлением. Я, подстраиваясь под него, солировал на скрипке. Дивные звуки наших инструментов переплетались между собой, создавая рыдающую мелодию, говорящую ясно о чем-то необыкновенно красивом, безвозвратно прошедшем и родном. Хотелось самому рыдать, протестовать против неумолимого времени, отнимающего у людей золотые часы жизни, их молодости.

Евгений действительно играл с особым увлечением. Он забыл про время и не видел вокруг никого, кроме Тани. Он думал о давно минувших днях, когда перед ним была настоящая Таня, которую он любил, любит сейчас и будет любить до тех пор, пока угодно будет судьбе лишить его жизни на этой грешной земле.

Раздался заключительный аккорд и в зале снова воцарилась тишина. Только спустя некоторое время взрыв аплодисментов потряс воздух. Гости кричали: "Браво, браво!" Ада была довольна концертом, он безусловно удался, как бы они ни предполагала.

Отвернувшись к стене, Евгений молча плакал.

- Господа! - прокричал взволнованный Карл Иванович. - В данный момент исполнилась большая годовщина! Восемнадцать лет тому назад для нас с Матильдой Николаевной родилась девочка, имя которой Ада. Прошу почтить нашу воспитанницу, дочь Аделаиду Карловну, с её днем счастливого рождения, с совершеннолетием!

- Браво, браво! Поздравляем с днем рождения!

В зал внесли громадные подносы с бокалами, наполненными игристым вином. На веранде снова грянул оркестр. Начались многочисленные поздравления девушке, веселье восстановилось. Евгений пошел к себе, в свою старую комнату и переоделся. Немного погодя он вновь появился в зале в красивом фраке, на котором поблескивал орден французской республики. Он был кавалером Почетного легиона.

После поздравлений Ада увлекла гостей в комнату алегри, и все по очереди стали вынимать билетики из ваз. Матильда Николаевна раздавала счастливые подарки. Было весело и оживленно.

Евгений тоже вошел в эту комнату и, остановившись перед яслями с куклой, задумался. Как доктор медицины, он давно знал многое о строении человеческого тела и наследственной передаче внешнего сходства. Но откуда могло быть сходство Ады и Тани? Вот что было для него абсолютно непонятно. Перебрав в уме самые странные предположения, которые тотчас же опровергались прямо противоположными точными фактами, он пришел в конце концов к тому же заключению, к которому давно пришли соседи-дворяне и сам Карл Иванович, что здесь необъяснимая случайная игра природы и больше ничего.

- Евгений Михайлович, соблаговолите почтить новорожденную, - пригласил Карл Иванович, подойдя к графу и показывая ему на вазы с билетиками. Тащите свое счастье.

- Плохое у меня счастье, Карл Иванович, не везет мне с ним.

- Знаем, знаем, слышали кое-что. Да что поделаешь. Авось, ещё не все потеряно.

- Вряд ли...

- А я думаю, что отчаиваться ещё рано. Нам вот с Матильдой Николаевной только на старости лет и повезло. А Вы куда моложе меня. Однако... прошу.

Евгений подошел к вазе и, вынув билетик, подал его аде.

- Поцелуй! - крикнула девушка, прочитав бумажку. Щеки её покрылись ярким румянцем. Подойдя к Евгению, она крепко поцеловала его в губы. Гости зааплодировали. Для Евгения это был первый женский поцелуй после гибели любимой Тани.

- Господа! - заявил Евгений. - Это самый лучший выигрыш изо всех, какие когда-либо мне приходилось выигрывать.

После лотереи-аллегри гости опять перешли в зал, где под звуки нестареющего чарующего вальса закружились в вихре молодого веселья. Затем был подан богатый ужин с винами и другими более крепкими напитками. Граф не отходил от Ады, так как в силу её сходства с Таней Паниной в его сердце воскресли былые надежды на личное счастье.

Только с восходом солнца в усадьбе Витковских наступила тишина. Гости, оставшиеся ночевать, и прислуга спали, не спалось лишь одному Евгению. Переодевшись в легкий полотняный костюм, он спустился с веранды и пошел бродить по старому парку, в котором памятная липа сгнила и теперь валялась, как труп, у подножья мраморного монумента на могиле Анны Аркадьевны Витковской.

ГЛАВА XII,

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ, ИЗ КОТОРОЙ КАЖДЫЙ ЧИТАТЕЛЬ МОЖЕТ ВЫНЕСТИ ТО НРАВОУЧЕНИЕ, КАКОЕ ЕМУ ЗАБЛАГОРАССУДИТСЯ

Начиная с первого же дня своего возвращения Евгений стал успешно ухаживать за Адой, так как сразу почувствовал к ней непреодолимое влечение. Он не жалел средств на подарки и осыпал девушку не только золотом, но и бриллиантами. Он передарил ей весь гардероб своей матери со всеми фамильными драгоценностями. Он неудержимо тянулся к девушке, так как почувствовал не просто влечение, но и любовь, готовую на любые жертвы ради достижения взаимности. Он совершенно не мог обходиться без Ады в минуты её отсутствия, в его сердце они вызывали отчаянные страдания.

Ада была тоже чрезвычайно внимательна к графу и всячески стремилась ему угодить. В силу какого-то властного повеления свыше она чувствовала к нему особое притяжение, которое не походило ни на увлечение, ни на любовь женщины к мужчине. В этом милом человеке она видела свое предначертание, свою судьбу.

Карл Иванович со своей супругой с пониманием относились к ухаживанию знатного дворянина за их дочерью и по мере возможностей содействовали сближению "влюбленных", которое и без того шло ускоренными темпами. Первого июля (в тот самый день, когда Анна Аркадьевна упала в обморок, окончившийся смертью) Евгений в присутствии родителей девушки сделал Аде официальное предложение.

- Аделаида Карловна, - проговорил он взволнованно. - Я полюбил Вас, полюбил не как юноша, а как пожилой мужчина, за плечами которого есть немалый жизненный опыт и горечь различных переживаний. Ни одна женщина мира не сумеет мне заменить ту, которая была так похожа на Вас, можно сказать, была Вашим двойником и... случайно погибла восемнадцать лет назад, оставив в моем сердце незаживаемую рану. Только Вы одна можете вернуть эту потерю, только Вы одна можете заменить Вашего двойника, только в Вашем присутствии я чувствую исцеление сердца. Будьте же моим исцелителем до гробовой доски и не откажитесь принять мою руку и истерзанное житейскими бурями сердце.

Евгений склонил голову, прижимая руку к груди и ждал решения девушки, как ждут в суде приговора. Ада мельком глянула на родителей и, увидев напряженное выражение лиц, потупила глаза и проговорила:

- Евгений Михайлович, мое сердце было свободно до Вас и теперь оно стало заполнено Вашим именем, всей Вашей трудной жизнью... я... я... полюбила Вас не менее, чем Вы меня. Я с радостью принимаю Ваше предложение и готова дать клятву, что если гробовая доска захочет Вас скрыть от меня, я лягу под эту доску вместе с Вами. Ведите меня по своему жизненному пути, я согласна.

Ада со слезами на глазах протянула Евгению руки, он схватил их и с жаром стал покрывать поцелуями.

В тот же день в доме Витковских состоялось обручение, на котором присутствовало духовенство и несколько гостей. На маленьком торжестве был назначен день свадьбы, который опять же случайно совпал с днем смерти Тани в Берлине.

Начались хлопоты, приготовления к торжеству. Появились портнихи, повара, лакеи и прочая обслуга. Граф блаженствовал, он нашел неожиданно как бы воскресшую Таню и память о погибшей любимой стал мало-помалу исчезать из его памяти.

- Довольно, - думал он. - Я и так уже непростительно много лет жизни потерял из-за этого.

В день смерти матери у могилы графини Витковской была отслужена панихида. Евгений и Ада, одетые в траур, стояли на коленях и молились. Вдруг Евгений вздрогнул, ему показалось, что неведомая сила оттолкнула его от Ады. Он посмотрел вокруг и, не увидев ничего подозрительного, вытер платком холодный пот со лба и успокоился.

Пушная свадьба обрученных состоялась в соборе с полным освящением и певчими, которые по такому случаю подготовили прямо-таки торжественный концерт. На свадьбе присутствовала, можно сказать, вся П-ская губерния. Народу было так много, что в храме всем не хватило места и многие стояли на улице, желая взглянуть на красивую и счастливую чету.

При брачном поцелуе граф вспомнил, что именно в этот день он целовал холодный лоб несчастной девушки в далеком Берлине. После венчания он подошел к священнику и, сунув ему в руку золотой червонец, шепнул на ухо: "Батюшка, когда мы уедем отсюда, отслужи панихиду по рабе Божьей Татьяне".

В усадьбе графа Витковского шло шумное веселье. Поднимались бокалы с искристым вином в честь счастливой новобрачной четы. Кричали: "Ура!", играла духовая музыка... а в это время в пустом соборе пахло ладаном, звучал погребальный напев: "Вечная память, вечная память, вечная память!" Здесь можно было бы поставить долгожданную точку, но злой рок ещё не сказал последнее страшное слово.

Евгению готовился сокрушительный удар судьбы за его безумную, казалось бы давно позабытую страсть.

После свадьбы супруги Витковские совершили небольшую прогулку в Финляндию, где у водопада Аматра они испытали свое первое блаженство. Вернувшись из свадебного путешествия, они зажили обычной счастливой жизнью, которая вроде вошла в нормальное русло знатной богатой семьи: визиты, балы, маскарады, званые обеды чередовались бесконечно.

Незаметно прошла дождливая осень и холодная весна, вновь на землю вернулась весна-раскрасавица. Теплые лучи солнца, обнимая землю ярким светом, стали пробуждать к жизни затаившиеся зернышки. Появилась изумрудная зелень, легкий ветерок зашелестел кудрявой листвой. Зацвели деревья, издавая медовый аромат. В кустах запели соловьи, и разноцветные бабочки оживили природу своим порханием. Весна! Весна! Чье сердце не возрадуется твоему появлению? Кому не захочется жить в это прекрасное время года и... любить?

Евгений со своей благоверной супругой Адочкой гуляли по берегу пруда, любуясь на барахтавшихся в воде деревенских детей, ловивших скользких валанов, несмотря на прохладу. Их звонкие голоса оживляли тишину дремавшего пруда и казалось, что без детворы мир был бы невообразимо скучен и холоден.

- Адочка, а как мы назовем нашу ожидаемую деточку? - нежно спросил Евгений, целуя Аду в голову.

- Я думаю так: если родится мальчик, то назовем его Самсон, а если девочка, то Далила.

- Но ведь это не православные имена.

- Ха-ха-ха! Ну тогда мальчика назовем Львом, а девочку - Еленой. Согласен? - снова шутливо проговорила будущая мать.

- Ну, это уже не что-то похоже нормальное. А то... Далила... - и граф от души расхохотался.

Ада готовилась стать матерью и к встрече первенца в их доме все уже было готово.

В назначенное время в усадьбе Витковских опять началось необычное оживление. В субботу с разных сторон съезжались разодетые гости: дамы в бальных платьях с букетами цветов, мужчины во фраках, дети в голубеньких, розовеньких и беленьких платьицах. Оживленные радостные визитеры бесцеремонно подъезжали к парадному крыльцу господского дома. Выходя из экипажей, люди с шутками и разговорами шли по расстеленным коврам прямо в покои счастливой четы, оставляя за собой стойкий аромат дорогих духов. Навощенные паркеты парадных комнат графского дома отражали гостей, как в зеркале. Комнаты были убраны с подчеркнутой роскошью. Гирлянды цветов и зелени, переплетенные шелковыми лентами, украшали потолки и стены парадных помещений. В переднем углу огромного зала стояла серебряная купель с теплой водой, горели свечи, и священнослужители, облаченные в пасхальные ризы, уже ожидали появления крестного отца и крестной матери с ребенком, чтобы приступить к таинству православного крещения. После образов, крещения и благодарственного молебна, маленькая новоиспеченная графиня Елена Евгеньевна Витковская была принесена в свою детскую комнату, а гости направились в столовую, где на больших столах, украшенных цветами, дорогой посудой, было расставлено невероятное обилие вин, закусок, десертов...

Гости шумно расселись по местам и началось угощение и поздравление с новорожденной графиней. Было весело и оживленно. На веранде грянул оркестр, зазвенели бокалы с шампанским... Кто-то крикнул:

- Виновницу, виновницу торжества давайте сюда!

- Ви-но-в-ни-цу! - поддержали дружно голоса всех гостей без исключения. Няня принесла ребенка. Евгений вынул её из пеленок и обнаженную высоко поднял над праздничным столом.

- Ура, ура! - раздались возгласы с аплодисментами всех присутствующих гостей.

В этот момент (О, Боже!) произошло неожиданное. И зачем только это должно было случиться? В столовую вошла сгорбленная дряхлая старуха. Ее заплатанная ветхая выцветшая от солнца одежонка, сума за плечами и длинный посох с подвешенным кувшином свидетельствовали, что вошедшая была нищей странницей, которых в ту пору было много везде.

Евгений недовольно взглянул на старуху и внезапно её узнал:

- Няня, Филиппьевна! Дорогая моя старушка, няня! Иди скорее сюда и порадуйся вместе с нами семейному счастью. Это вот моя благоверная супруга Ада, а это наша драгоценная Елена, - проговорил Евгений, ласково кивая подошедшей няне.

- Уж и не чаяла я увидеться с тобой, светик мой ясный, - прошамкала старуха, кланяясь в пояс своему любимцу. - Дай вам Бог здоровья на многие лета, дай вам Бог, дай вам Бог...

Старушка поцеловала бережно ручки ребенка и, достав из-за пазухи завернутую в тряпицу коробочку, подошла к графу и подала её.

- Тут коробочка завернута, Женечка, возьми её себе. Это графиня-матушка, как умирала, царство ей небесное, то клятву с меня взяла, чтоб я коробочку эту в твои собственные руки передала. Да вот захворала я тогда, ну и не смогла повидаться с тобой. Так и таскала её с тех пор по богоугодным местам.

Евгений принял коробочку, осмотрел её снаружи, сделал серьезное лицо и шепнул Аде:

- Я уйду ненадолго в кабинет, а ты займи гостей, - и выйдя из-за стола, отправился к себе.

- Что такое в этой коробочке передает моя матушка? - думал он дорогой. - Легкая, как будто ничего и нет, однако интересно взглянуть.

С этой мыслью граф вошел в кабинет и, сев за письменный стол, распечатал таинственную коробочку, из которой выпала записка с платком и кусочки высохшей розы. Евгений узнал эти предметы. Сердце его точно оборвалось, на лбу выступил холодный пот. Он сразу вспомнил, в бытность Тани, он совершил у старой липы нечто непростительное и гадкое, нечто ужасно безумное. Этим платком с завернутой в него розой он сначала зажал ей рот, чтобы она не кричала, а потом у старой липы он повел себя как похотливый зверь, сжимая свою упавшую в обморок жертву в когтях разбушевавшейся страсти. При виде этих предметов в его сердце сразу возникло острое предчувствие неминуемой беды, а по телу пробежала холодная дрожь.

- Но что хотела сказать матушка этим посланием? - думал он, развертывая записку.

"Евгений, - писала ему графиня на смертном одре, - мои минуты сочтены. Меня уже душит смерть, которой я сама иду навстречу. Больше мне жить нельзя. Я убедилась, что помешать твоему сближению с Таней я бессильна, а значит и сохранять свою ужасную тайну нет смысла. Я подумала, что Таня тебе не сможет объяснить всего того, что произошло тогда у старой липы. Объяснение ты найдешь в письме, когда тебя вызовут на мои похороны. Для того, чтобы вместо материнского благословения не получить мое проклятие из гроба, я требую от тебя выполнения нескольких моих условий: во-первых, ты несмотря ни на что должен жить, а во-вторых, уничтожь после прочтения эту записку и молись о себе, обо сне, стараясь забыть ужасное прошлое; и в-третьих, обеспечь свою дочь Аделаиду Розенберг имением и не возвращайся сюда никогда - моих сбережений тебе должно хватить на всю жизнь.

Вспомни снова темную ночь у старой липы, свой платок и розу... конечно, не Таню ты сжимал в своих безумных объятиях, а меня, свою родную мать.

Желая спасти Таню от твоих грязных преследований, я, одетая в её розовое платье, пошла усовестить тебя в то время, когда бы ты начал обнимать свою сестру, но не рассчитала я своих возможностей... и... стала сама жертвой твоего безумия. Остальное ты поймешь без моих слов. Я знаю, тебе было бы трудно пережить это объяснение при моей жизни, но когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет и совесть твоя должна успокоиться. Помни, что именно ради твоей жизни, ради твоего благополучия я отдала собственную жизнь. не печалься, молись и живи! Твоя мать А.А.В."

Евгений смотрел на записку невидящими глазами, страшные её слова так и прыгали перед ним. Сквозь этот клочок бумаги он неожиданно снова увидел всю свою жизнь, жизнь избалованного аристократа, без помех развратничавшего в дни своей молодости. Он увидел смерть матери, пожертвовавшей жизнью из-за его глупой, даже безумной страсти. Он увидел несчастную Таню, невинно погибшую в тенетах его страшной сластолюбивой паутины.

Значит, фактически палачом этих двух невинных жертв был он, Евгений, а вовсе не слепая случайность! И наконец, что же ещё он наделал! Он, граф Евгений Витковский, женился на... своей родной дочери, мало того, что дочери, но и сестре - от одной и той же матери. Так вот откуда явилось удивительное сходство двух девушек, напряженная мысль об объекте страсти через кровь передалась потомству. Несчастный отец, и что ты скажешь после этого? Имеешь ли ты право жить? Нет... Нет!

Евгений глубоко задумался, подводя последний итог своей неудачной жизни со всем её нездоровым влечением к женщинам, безумной страсти в прошлом и безумной страсти в настоящем. Перед его затуманенным взором внезапно промелькнули ещё отвратительные картины из этого прошлого: цыганский табор со старухой и её дочерью Зарой, снова разнузданное безумство у старой липы... и целый ряд гнусных сцен школьной жизни, за которые он сейчас же должен был заплатить ценой собственной жизни.

Не меняя позы и устремленного на записку безумного взгляда, Евгений выдвинул ящик письменного стола и достал револьвер.

В это время Ада обеспокоилась долгим отсутствием мужа. Она насколько раз взглянула вдоль коридора, но Евгений никак не показывался. Извинившись перед гостями, она вышла из столовой и дойдя до кабинета мужа, приоткрыла дверь. Евгений сидел к ней спиной и не шевелился. Аде показалось, что он держит перед собой какой-то листок бумаги. Ревнивое чувство любящей женщины подтолкнула её любопытство. Что же такое читал муж?

Она подошла к Евгению, не слышащему её шаги по ковровой дорожке и, затаив дыхание, взглянула из-за его плеча. Перед её взором оказалась записка с твердым разборчивым почерком. Напрягая зрение, Ада быстро прочла её и холодный ужас сковал её члены мгновенно. Она поняла, что перед ней сидел её родной отец... и муж.

- Довольно! Пора! - сдавленным голосом произнес сам себе Евгений, приставляя к виску револьвер.

- Нет! Не пора! - отчаянно крикнула женщина, хватаясь из последних сил за страшное оружие.

Евгений вздрогнул и быстро встав из-за стола, встретился с испуганным взглядом обезумевшей Ады, готовой уже упасть в обморок...

- Ада! Не мешай мне! Я должен умереть! Мне нет прощения!

- Ты... ты не умрешь один! Пусть ты и отец мне, но я знала тебя не отцом и не братом! Я знала тебя, как мужа, как любимого супруга.

- Ада, - простонал граф, - ради нашей дочери останься и живи, умоляю, только ради нее!

- Нет, не останусь! Мне будет не жизнь, а сплошной ад, одни мучения. Только ты мне дороже всего на свете, - хрипло произнесла графиня, держа револьвер мужа и приставляя его к своей груди.

Евгений рванул её руку и вырвал револьвер у Ады, в тот же момент она бросилась к нему на шею и крепко обхватила его.

- Папочка! Любимый! Не оставляй меня... Я все равно без тебя умру! Я не смогу жить! Я не буду жить без тебя!.. Ты понимаешь? Не буду жить! Я понимаю, что тебе не позволяют жить угрызения совести. Ты не сможешь пережить позора перед самим собой, передо мной и перед нашей бедной девочкой! А каково мне? Подумай! Разве легче, чем тебе? Нет! Убей меня... Я не отпущу тебя одного, мой милый! Мой любимый!

Граф, придерживая за талию Аду, взял карандаш и на обратной стороне материнской записки написал:

Простите, если можете, и похороните мужа с женой, брата с сестрой и отца с дочерью.

После этого схватил со стола револьвер и, быстро приставив его к виску лишившейся чувств жены, выстрелил. Ада вздрогнула, опустила руки и предсмертные судороги исказили её красивое лицо. Из виска запрокинувшейся головы алой струйкой вытекала кровь.

Евгений с силой подтянул к себе вздрагивающее тело жены и, припав к её устам последним страстным поцелуем, выстрелил себе тоже в правый висок.

На окровавленный ковер упали сразу два бездыханных трупа. Из зала в этот момент донеслись дивные звуки бессмертной симфонии Шуберта. Кто-то из гостей с чувством играл "Розамунду". А в столовой ещё осушали бокалы с вином в честь счастливой супружеской четы... Так оглушительно прогремел заключительный аккорд жизни несчастных графов Витковских. Так исполнились вещие слова старухи-цыганки, проклявшей молодого Евгения: "Ты погибнешь на груди любимой тобой женщины".

А несчастная графиня Анна Аркадьевна в своих расчетах промахнулась в третий раз... и последний.

13 мая 1997 г.