"Странники" - читать интересную книгу автора (Шишков Вячеслав Яковлевич)

3. ДВУНОГОЕ СТАДО

После медицинского осмотра Амельку поместили в общую камеру дома заключения. Преступная камера не мала размером: шагов сорок в длину, шагов двадцать в ширину. Три стены — каменные, четвертая, отделяющая камеру от коридора, — сплошь снизу доверху из железных, в палец толщиной, прутьев. Такие стены бывают в клетках с хищными зверями.

Амелька невесело подошел к этой странной клетке. Надзиратель, звякая связкой ключей, отпер скрипучую железную дверь и втолкнул Амельку в звериное царство.

Здесь были львы, барсуки, лисицы, волки, росомахи и прочая, лишившая себя свободы живность. Амелька осмотрелся, и ему сразу же вспомнилась легенда о ковчеге Ноя, набитом чистой и нечистой тварью. Куда же этот их ковчег плывет?

— Новенький! Фрей! — кто-то крикнул сиплым басом.

И еще проблеял другой, тошнотворный какой-то, с подковыркой, голос.

— Ребята, нужно этого фрея разыграть!

Двуногое стадо, подняв хвосты, окружило Амельку:

— Откуда?

— За что?

— На сколько?

Амелька попятился от них:

— Я больной, — и сел на лавку.

— Так мы ж тебе баню устроим. Вылечим.

— Ребята, тащи редьки! Тащи веников!

— Сразу оздоровеет,

— Срывай с него портки!

И быть бы Амельке битым, но Ванька Граф, сильный, с медно-желтым лицом, с литыми кулаками, все тем же сиплым басом прокричал:

— Ша! Засохни! Мы хулиганы, что ли? Видите — парень не в себе. Эй, как тебя?

— Амелька.

— Сиди спокойно. А нет — ложись… Вот твоя койка! — Ванька Граф сдернул за ногу какого-то суслика и приказал Амельке: — Ложись.

Амелька лег. Тридцать три парусиновых, на железных подрамниках, койки были приподняты и вплотную подтянуты к стене. Так делалось каждое утро. Тридцать четвертая же койка была сломана, не подымалась.

От Амельки отступились. Он понял, что Ванька Граф всю камеру держит в ежовых рукавицах; он — царь здесь, и слово его — закон.

Закинув руки за голову, Амелька лежа наблюдал.

Посреди камеры большущий, топорной работы, обеденный стол, вокруг — деревянные табуреты и скамейки. Вот и вся мебель. Впрочем, возле короткой стены — большой, в виде шкафа, ящик с отделениями для посуды. Возле ящика — отгороженное невысокой, аршина в два, фанерой тесное место: здесь уборная. Рядом с ней — раковина и кран для умыванья. Под самым потолком электрическая лампочка.

Амелька крепко под шум уснул.

В шесть часов утра по всем коридорам зазвенел общий звонок. Заключенные открыли глаза, стали покашливать, зевать, потягиваться, чтоб размять утомленные длительным сном мускулы. От койки к койке полетели слова, словечки и ласковые обычные, в виде приветствий, матерки. Вставать лень — лежали. Старосты по камерам (из своих же заключенных) стали считать людей. Через четверть часа раздался второй сигнал — свисток и крик:

— Приготовьсь на проверку!

Камера сразу наполнилась торопливым движением. Все вскочили, оделись, подняли-подтянули койки к стене.

Быстро вошел надзиратель.

— Здорово, заключенные!

— Здравствуйте, гражданин начальник! Тыкая в каждого пальцем и вслух считая, он шустро прошелся по шеренге.

— Сколько?

— Тридцать три, гражданин начальник! — весело, с некоторым подобострастием ответил староста.

— Верно, тридцать три. — И надзиратель стал пятиться спиной к выходу. Держа всю шеренгу в цепком взоре, он допятился до калитки и, быстро выскочив из камеры, крепко захлопнул дверь. Эта камера опасная. Его недавно проучили: в затылок с маху ударила кринка. С тех пор он уходит задом наперед, как укротитель зверей из львиной клетки.

Через четверть часа все десять надзирателей сверяли в канцелярии общую наличность лишенных свободы. Все правильно, побега за ночь не было. Тогда дается отбой — три гулких удара в пудовый колокол во внутреннем дворе. Заключенные во всех камерах кричат. «Проверка сошлась, проверка сошлась!» — и подымают веселую возню, прерываемую громогласным, строгим, с отборной бранью, приказом старосты:

— Идите оправляться! Ну, живо… Марш!

Перед раковиной для умывания и перед уборной — по хвосту.

Дается звонок к чаю. Дежурные по кухне приносят кипяток в огромных чайниках. Многие заваривают свой чай. У Амельки чаю нет; его угощает сегодня Ванька Граф. Амельке это льстит. Приносят пайки черного хлеба, по фунту с четвертью на брата.

В час дня по звонку обед. Перед обедом, вместо рюмки водки, прогулка во дворе минут пятнадцать — двадцать. Обед из двух блюд — щи, просовая каша. Счастливчики имеют передачу с воли. Ежели она вкусна, ее следует пожирать быстро, или давать в долг другим, или же выменивать на деньги, на барахло. Иначе, как бы чутко ни спал счастливчик, его передача в ту же ночь уплывет в более искусные воровские руки.

Левка Шкет и Ястребок, лет по семнадцати парнишки, частенько обедают без хлеба: они — заядлые картежники: они свою долю на целую неделю вперед проиграли Ваньке Графу. Он хороший шулер; его ненавидят, но боятся бить. Поэтому у Графа в сундуке большой запас продуктов, ценных вещей, барахла.

Отощавшие Левка Шкет и Ястребок, быстро пожрав обед, идут вдоль стола выклянчивать хлеб, баранки, кусочек колбасы. Они останавливаются возле счастливчика и молча ждут подачки, выпрашивая лишь глазами и униженным своим видом Их гонят прочь, как назойливых псов, иногда бьют по лицу; они смиренно подходят к другому счастливчику. И так, почти целый день, эти двое тюремных нищих, глотая слюни, высматривают, не откроется ли где заветная «скрипушка» , не бросят ли к их ногам собачьего куска. В их голодных глазах горит всегдашняя дума, как бы засесть в карты, отыграть пайки, разбогатеть Но пока они честно не расплатятся с Ванькой Графом, никто не примет их в игру. Таков неписаный закон тюрьмы.

Шумный, в чавканье, в перебранке, в звяке посуды, обед быстро окончен. Свистком возвещается так называемый «курортный», или «мертвый», час. В шесть вечера опять чай (кипяток). В десять — проверка; гасятся огни; заключенные укладываются спать.

Амелька Схимник стал въедаться в новую для него жизнь. На третий день все-таки его не пощадили.

— Ребята! Старосту выбирать! — Это скомандовал слонообразный Ванька Граф.

— Ты, фрей! Как тебя?.. Новенький… Сыпь в игру! Наматывай! — И Амельку потянули за балахон в круг озорников.

— В чем игра? — настороженно спросил Амелька.

— А вот увидишь.

Петька Маз, узкоплечий, с большой бульдожьей головой, важно сел на скамейку, как на трон. Его помощник отсчитал пятнадцать спичек па числу играющих, у четырнадцати обломил головки, одна осталась целой.

— Вот, ребята, кто вытянет эту спичку с головкой, тот будет на сегодня старостой, — весело проговорил Петька Маз. Он плотно сжал грязные, оголенные татуированные руки — локоть в локоть, ладонь в ладонь — и велел помощнику: — Вставляй спички.

— Как тянуть? — спросил Амелька.

— Зубами, — с ехидной улыбкой ответил Петька Маз.

Амелька сразу сообразил, что против него каверзный какой-то заговор и в озорном озлоблении подумал: «Ну, погодите же, черти, я вам покажу, какой я фрей…»

— Становись в очередь, — повелевает Ванька Граф. Вереница выстроилась в хвост, с Амелькой вместе. Переднему завязали глаза и подвели к трону:

— Тяни!

Тот долго елозил носом по оголенным рукам Петьки Маза, ощупывая губами, какую бы спичку вытянуть. Вот уцепился, потащил.

— Без головки! — выкрикивает Маз. — Следующий! Игра продолжается.

— Без головки! Следующий!

Кругом похихикивают, перемигиваются. Очередь Амельки. Ему накрепко завязывают глаза. Чутким ухом он слышит какое-то движение и скрип скамейки. Так-так, для него все ясно. Он знает, что вместо ловких рук Петьки Маза теперь на троне чей-то голый зад.

— Тяни, тяни смелей! — со всех сторон кричат Амельке.

Он делает шаг вперед, нагибает шею и резким движением головы вонзает в чужой нахальный зад крепко зажатую в зубах иглу. Чья-то туша с воплем падает со скамейки на пол. Взрыв грохочущего каменного хохота бьет в позеленевшие стекла окон. Амелька стаскивает со своих глаз повязку. Кругом, сквозь смех, бешено радостные крики:

— Хо-хо! Вот здорово!

— Ай да лох!

— Вот те — фрей!..

— Молодчага!..

Перед Амелькой вырос толстобрюхий курносый плешастик. Его почему-то звали Дунька-Петр. Придерживая левой ладонью ужаленный свой голый зад, он занес правый кулак над головой Амельки:

— Держись!!

И вдруг сам отлетел к стене от сильной хватки Ваньки Графа.

— Стой, стой, молодец, — отечески грозил ему слонообразный Ванька, — чисто, по-жигански сделано… За это бить нельзя.

Но поднявшийся Дунька-Петр нарочно не натягивал упавших штанов, колотил себя в мягкую, как тесто, грудь, обиженно орал:

— Он мне, зануда, дьявол, целую иголку в говядину всадил!.. Нешто это игра?.. Вот она, иголка-то, вот…

Снова дружный хохот. Смеялись и Ванька Граф с Амелькой.

— За это хвалят, а не хают, — внушал Ванька плешивому, с помутневшими злобными глазами, брюханчику. — А этого парнюгу ты не трог… Он добрецкий малый, свой. — И Граф милостиво потрепал Амельку по спине.

Амельке всегда неприятен был в человеке зверь. Но тут он почуял человека в звере и с радостью пожал Ваньке Графу руку.

— Дай пять! Будем напредки приятелями… Идет?

— Идет.

Амелька удовлетворенно прилег на сломанную койку. Он все еще чувствовал себя разбитым: хотелось лежать и мрачно думать. Ему мерещилась жизнь под баржей; вспомнились Филька, Пашка Верблюд, Катька Бомба, Дизинтёр. Но вот встал перед ним потешный образ Инженера Вошкина, и Амелька улыбнулся.