"Крысолов" - читать интересную книгу автора (Шют Невил)2В Сидотоне Хоуард устроился совсем неплохо. Свежий горный воздух воскресил его, вернул ему аппетит и спокойный сон по ночам. Притом его занимали и развлекали немногочисленные местные жители, которых он встречал в кабачке. Он хорошо разбирался во всяких деревенских делах и свободно, хотя, пожалуй, чересчур правильно говорил по-французски. Он был приветлив, и крестьяне охотно приняли его в компанию и, не стесняясь, обсуждали с ним свои повседневные заботы. Быть может, то, что он потерял сына, помогло сломать лед. К войне они, видно, относились без особого пыла. Первые две недели Хоуарду было невесело, но, вероятно, лучше, чем если бы он остался в Лондоне. С горных склонов еще не сошел снег, и они населены были слишком горькими для него воспоминаниями. Пока не стали доступными лесные тропы, он совершал короткие прогулки по дороге — и на каждом заснеженном склоне ему чудился Джон: вот он вылетает из-за гребня холма, зигзагами мчится вниз и, окутанный белым вихрем, исчезает в долине. Иногда в том же снежном вихре с ним проносится Николь, светловолосая француженка из Шартра. И это видение — самое мучительное. Солнце грело все жарче, вскоре снег стаял. Всюду звонко лепетала вода, и трава зеленела на склонах, где еще недавно было белым-бело. Появились цветы, и прогулки обрели новую прелесть. Вместе со снегом исчезли и тягостные видения: в зелени цветущих полей не таилось никаких воспоминаний. Чем ярче расцветала весна, тем спокойней становилось у него на душе. А еще ему помогла миссис Кэвено. Поначалу, застав в этой захолустной гостинице, куда обычно не заезжали туристы, англичанку, он и огорчился и рассердился. Не затем он приехал во Францию, чтобы говорить и думать по-английски. В первую неделю он упорно избегал ее и двух ее детей. Да и не обязательно было с ними встречаться. Они почти весь день проводили в гостиной; других постояльцев в это межсезонье не было. Хоуард оставался больше у себя или же играл партию за партией в шашки с завсегдатаями кабачка. Кэвено, сказали ему, чиновник Лиги наций, квартирует в Женеве, до Сидотона оттуда по прямой всего миль двадцать. Он, видно, опасается, как бы в Швейцарию не вторглись немцы, и из осторожности отправил жену и детей во Францию. Они в Сидотоне уже месяц; каждую субботу он навещает их, пересекая границу на своей машине. Хоуард увидел его в первую субботу своего пребывания здесь, — это был рыжеватый человек лет сорока пяти с вечно озабоченным лицом. Через неделю Хоуард немного с ним поговорил. Этот Кэвено показался старому юристу на редкость непрактичным. Он был предан Лиге наций даже теперь, во время войны. — Многие говорят, будто Лига себя не оправдала, — объяснял он. — По-моему, это очень несправедливо. Посмотрите отчеты за последние двадцать лет, такими успехами не может похвастать ни одна организация. Посмотрите, сколько сделала Лига в области снабжения медикаментами! И так далее в том же духе. О войне он сказал: — Лигу можно упрекнуть только в одном, она не сумела внушить государствам — своим членам веру в свои идеалы. Для этого нужна пропаганда. А пропаганда стоит, денег. Если бы каждое государство тратило на Лигу десятую долю того; что оно тратит на вооружение, войны бы не было. Послушав с полчаса, старик Хоуард решил, что мистер Кэвено скучнейший малый. Он терпел эти рассуждения по присущей ему учтивости и потому, что собеседник был явно искренен, но сбежал, едва позволили приличия. Как велика эта искренность, Хоуард понял, лишь когда встретил однажды в лесу миссис Кэвено и прошел с нею добрую милю до гостиницы. Она оказалась верным эхом мужа. — Юстас никогда не оставит Лигу, — сказала она. — Даже если немцы вступят в Швейцарию, он не оставит Женеву. Там столько важной работы. Старик посмотрел на нее поверх очков. — Но если немцы вступят в Швейцарию, позволят ли они ему продолжать эту работу? — Почему же, конечно, позволят, — сказала она. — Лига — международное учреждение. Да, я знаю, Германия уже не член Лиги. Но она ценит нашу деятельность, мы вне политики. Лига гордится тем, что способна работать одинаково хорошо в любой стране и при любом правительстве. Ведь иначе ее нельзя было бы назвать подлинно международной организацией, не правда ли? — Да, пожалуй, что так, — согласился старик. Несколько шагов они шли молча. — Ну, а если немцы действительно войдут в. Женеву, ваш муж там останется? — спросил наконец Хоуард. — Конечно. Не может же он изменить своему долгу, — сказала миссис Кэвено. И, немного помолчав, прибавила: — Поэтому он и отослал меня с детьми сюда, во Францию. Она пояснила, что с Англией они не связаны. Уже десять лет живут в Женеве; здесь родились их дети. За это время они даже на каникулы редко ездили в Англию. И вовсе не думают, что теперь ей нужно уехать с детьми в Англию, так далеко от мужа. Сидотон совсем рядом, через границу — и то уже далеко. — Все это только на две-три недели, — сказала она спокойно. — А потом положение прояснится и можно будет вернуться домой. Домом она называла Женеву. У входа в гостиницу они расстались, но на другой день за завтраком миссис Кэвено улыбнулась Хоуарду, когда он вошел в комнату, и спросила, доволен ли он прогулкой. — Я дошел до Пуэн де Неж, — ответил он учтиво. — Сегодня утром там чудесно, просто чудесно. После этого они часто обменивались двумя-тремя словами, и у Хоуарда вошло в привычку по вечерам, после ужина, проводить с нею четверть часа в гостиной за чашкой кофе. Познакомился он и с детьми. Их было двое. Рональд, темноволосый мальчик лет восьми, всегда раскладывал по всему полу гостиной рельсы игрушечной железной дороги. Он был большой любитель техники и застывал, как завороженный, у входа в гараж, когда консьерж с трудом заводил старую, уже десять лет прослужившую машину. Однажды старик Хоуард подошел к мальчику. — А ты умеешь править такой машиной? — мягко спросил он. — Mais oui — c'est facile, ca.[8] — Мальчик охотнее говорил по-французски, чем на родном языке. — Надо влезть на сиденье и вертеть баранку. — А завести машину можешь? — Надо только нажать вон ту кнопку, et elle va[9]. Это электрический стартер. — Правильно. Но этот автомобиль, пожалуй, слишком велик для тебя. — Большим автомобилем легче править, — возразил мальчик. — А у вас есть машина? Хоуард покачал головой. — Теперь нет. Раньше была. — А какой марки? Старик беспомощно посмотрел на него. — Право, я забыл. Кажется, «стандард». Рональд поднял на него недоверчивые глаза: — Неужели вы не помните?! Но Хоуард не мог вспомнить. Пятилетнюю сестренку Рональда звали Шейла. Ее рисунки валялись по всему полу гостиной, такая сейчас ею овладела страсть — она не расставалась с цветными карандашами. Однажды, спускаясь по лестнице, Хоуард увидел Шейлу на площадке; присев на корточки, она усердно рисовала что-то на титульном листе книжки. Первая ступенька лестницы заменяла ей стол. Старик остановился подле нее. — Что ты рисуешь? Она не ответила. — Ты не покажешь мне? — продолжал Хоуард. — Очень красивые у тебя карандаши. — Он с трудом опустился на одно колено, ревматизм давал себя знать. — Похоже, это у тебя дама. Девочка подняла глаза. — Дама с собакой. — Где же собака? — Хоуард вглядывался в пеструю мазню. Девочка молчала. — Хочешь, я нарисую собаку на поводке, она пойдет за хозяйкой? Шейла усиленно закивала в знак согласия. Хоуард наклонился над рисунком, колени ныли. Но рука давно утратила былые навыки, и собака вышла похожа на свинью. — Дамы не водят свиней гулять, — сказала Шейла. Чувство юмора не изменило старому юристу. — А эта дама повела, — возразил он. — Помнишь, как в стишке: «Хрюшка-свинюшка на базар пошла»? Девочка минуту подумала. — Тогда нарисуйте и хрюшку, у которой дома дела, — сказала она. — И еще поросенка-детку, он кушает котлетку. Но коленям Хоуарда стало невтерпеж. Он с трудом выпрямился. — Их я нарисую завтра. Только теперь он заметил, что изображение дамы, ведущей на прогулку свинью, украсило собою титульный лист «Детства Иисуса». На другой день после завтрака Шейла ждала его в прихожей. — Мама позволила угостить вас помадкой. И она протянула ему бумажный кулек с клейким комом на дне. — Весьма благодарен, — серьезно сказал Хоуард. Пошарил в кульке и, отщипнув кусочек, отправил в рот. — Спасибо, Шейла. Девочка повернулась и побежала через бар в просторную кухню гостиницы. Слышно было, как она защебетала по-французски с мадам Люкар, предлагая ей помадку. Старик обернулся и увидел на лестнице миссис Кэвено. Он украдкой в кармане вытер пальцы носовым платком. — Ваши дети прекрасно говорят по-французски, — заметил он. — Да, правда? Они ходят в здешнюю школу, а учат здесь, конечно, по-французски. — Вероятно, они усваивали язык так же незаметно и просто, как дышали, — сказал Хоуард. — Да, их совсем не пришлось учить. После этого он узнал детей Кэвено немного лучше и проводил с ними некоторое время всякий раз, как встречал их одних; а они добросовестно говорили ему «Доброе утро, мистер Хоуард», будто отвечали заученный урок, — разумеется, их научила мать. Хоуард охотно познакомился бы с ними поближе, но по стариковской застенчивости не решался. Смотрит, бывало, как они играют в саду под соснами в загадочные игры, правила которых он не прочь бы узнать, и это задевает в памяти струны, что молчали уже шестьдесят лет. Но ему все-таки удалось подняться в их глазах. Солнце грело все жарче, лужайка подсохла, и теперь Хоуард после завтрака выходил в сад посидеть полчасика в шезлонге. Так он сидел однажды и украдкой наблюдал за детьми; они играли под деревьями. Они, видимо, затеяли игру, которая называлась attention[10], для нее требовался свисток, а свистка у них не было. — Я могу свистеть просто ртом, — сказал мальчик, и ему в самом деле удалось свистнуть. Сестренка вытянула пухлые губы, но только и сумела чмокнуть ими. Старик неожиданно вмешался: — Хотите, я вам сделаю свисток? — предложил он. Дети молча, с сомнением уставились на него. — Ну, как, сделать вам свисток? — повторил Хоуард. — Когда? — спросил Рональд. — Сейчас. Из сучка вон того дерева. — Он кивнул на куст орешника. Оба смотрели удивленно, недоверчиво. Хоуард поднялся с шезлонга и срезал сучок толщиной в мизинец. — Вот так. Он снова сел и перочинным ножом, которым обычно чистил трубку, начал мастерить свисток. Этот фокус он проделывал в жизни не раз, сперва для Джона, потом для Инид, когда они были детьми, а не так давно — для юного Мартина Костелло. И вот маленькие Кэвено стоят подле него и следят за работой медлительных стариковских пальцев; на лицах — смесь недоверия и любопытства. Хоуард снял с орехового сучка кору, ловко надрезал маленьким лезвием и надвинул на прежнее место. Поднес игрушку к губам, раздался пронзительный свист. Оба пришли в восторг, и Хоуард отдал свисток девочке. — Ты умеешь свистеть просто губами, а она не умеет, — сказал он Рональду. — А завтра вы мне тоже сделаете? — Хорошо, завтра я и тебе сделаю такой же. Дети убежали, и свист раздавался по всему дому и по всей деревне, пока не треснула кора, зажатая в горячей руке. Но свисток был еще достоин того, чтобы его уложили спать вместе с плюшевым мишкой и куклой по имени Мелани. — Спасибо вам за свисток, — сказала вечером после кофе миссис Кэвено. — Это так мило с вашей стороны. Дети просто в восторге. — Все дети любят свистульки, особенно когда сами видят, как их делают, — просто сказал старик. Это была одна из незыблемых истин, которые он усвоил за свою долгую жизнь, вот он ее и высказал. — Они говорили, что вы очень быстро это сделали, — сказала миссис Кэвено. — Наверно, вы очень часто мастерили такие игрушки. — Да, — сказал Хоуард, — я сделал немало свистулек на своем веку. Он задумался, вспоминая все дудочки, которые мастерил столько лет назад для Джона и Инид в мирном саду в Эксетере. Инид выросла, вышла замуж и уехала за океан. Джон вырос и стал военным летчиком. Джон. Он заставил свои мысли вернуться к настоящему. — Я рад, что позабавил ваших детей, — сказал он. — Я обещал Рональду сделать завтра свисток и для него. Назавтра было десятое мая. Пока старик в шезлонге под деревьями мастерил свисток для Рональда, германские войска, смяв сопротивление голландской армии, хлынули в Голландию. Голландская авиация бросила все свои силы — сорок боевых самолетов — против германского воздушного флота. Тысяча предателей развила бешеную деятельность; весь день с неба сыпались парашютисты. В Сидотоне единственный радиоприемник как раз был выключен — и Хоуард мирно строгал ветку орешника. Его покой не слишком нарушился и после того, как радио включили. Из Сидотона война казалась очень далекой; от немцев деревню отделяла Швейцария, и на войну смотрели безучастно. В Бельгию опять вторглись враги, так было и в прошлую войну; sale Boche![11] На этот раз вторглись и в Голландию; тем больше союзников будет у Франции. А может быть, до Франции на этот раз и не дойдут, ведь сперва надо завоевать и переварить Голландию. Хоуард со всем этим соглашался. Он ясно помнил ход прошлой войны. Он и сам тогда был короткое время в армии, добровольцем в территориальных частях, но недолго — его быстро демобилизовали из-за ревматизма. Главный удар тогда пришелся на Бельгию, вечно она — арена боев, это не ново. А в Сидотоне ничего не изменилось. Время от времени Хоуард рассеянно, без особого интереса слушал радио. Скоро начнется сезон рыбной ловли; снег в низинах растаял, и горные ручьи с каждым днем становятся спокойнее. Отступление из Брюсселя тоже не очень задело его; так было и в прошлый раз. Он слегка встревожился, когда немцы достигли Абвиля, но стратег он был неважный и не понял, что это значит. Впервые по-настоящему потрясло его 29-е мая, когда бельгийский король Леопольд сложил оружие. Такого в прошлую войну не было, и Хоуард расстроился. Но в тот день ничто не могло расстроить его надолго. На другое утро он в первый раз собирался удить рыбу — и весь вечер заботливо разбирал свои снасти, смачивал лески и сортировал наживку. Назавтра он отшагал шесть миль и поймал трех голубых форелей. В гостиницу вернулся около шести, усталый и счастливый, поужинал и сразу же лег в постель. Так он упустил первое сообщение по радио об эвакуации Дюнкерка. Наутро его благодушию настал конец. Почти весь день он просидел в кабачке у радиоприемника, встревоженный и подавленный. Героическое отступление с побережья взволновало его, как ничто за последние месяцы; впервые потянуло домой, в Англию. Да, конечно, ему все равно не найдется там работы, но теперь он хотел вернуться. Хотел снова быть в гуще событий, видеть британские мундиры на улицах, делить общее напряжение и тревогу. Сидотон раздражал его истинно крестьянским равнодушием к войне. Четвертого июня последние английские войска оставили Дюнкерк, Париж подвергся первому и единственному воздушному налету, и Хоуард принял решение. Вечером он сказал об этом миссис Кэвено: — Не нравится мне создавшаяся обстановка. Совсем не нравится. Думаю поехать домой. В такие времена человеку место на родине. Она посмотрела с изумлением. — Неужели вы боитесь, что сюда явятся немцы, мистер Хоуард? Им не пройти так далеко. И успокоительно улыбнулась. — Нет, — сказал он. — С нынешних позиций они далеко не продвинутся. Но все равно, думаю, мне следует вернуться домой. — Он помолчал и прибавил с надеждой: — Может быть, я пригожусь в противовоздушной обороне. Миссис Кэвено не выпускала из рук вязанье. — Мне будет недоставать бесед с вами по вечерам, — сказала она. — И дети будут без вас скучать. — Мне очень приятно было познакомиться с вашими детьми, — сказал Хоуард. — Мне тоже будет скучновато без них. — Шейла в восторге от сегодняшней прогулки с вами. Она поставила цветы в воду. Было не в обычае старика действовать наспех, но в тот же вечер он предупредил мадам Люкар, что уедет через неделю, одиннадцатого июня. Он сказал ей это в кабачке, и там разгорелся оживленный спор — вправе ли он так поступите? В споре участвовали чуть ли не все местные жители, длился он добрый час, немало было выпито перно, и под конец общественное мнение сложилось в пользу. Хоуарда. Нелегко мадам Люкар потерять своего лучшего постояльца, сказал местный жандарм, и всем сидотонцам жаль расстаться со своим английским camarade[12], но, конечно, в такие времена старому солдату положено быть у себя на родине. Мсье совершенно прав. Но, может быть, он вернется? Хоуард сказал, что надеется вернуться очень скоро — через считанные недели, как только минует опасное положение на фронте. Назавтра он начал готовиться к путешествию. Готовился не спеша, ведь впереди еще целая неделя. И выдался еще один удачный денек с удочкой у ручья, и он поймал еще двух голубых форелей. После отступления из Дюнкерка в военных действиях на несколько дней наступило затишье, и Хоуард пройдя день в нерешительности, но потом немцы двинулись в наступление на Сомме, и он опять стал готовиться к отъезду. Девятого июня явился Кэвено, неожиданно приехал из Женевы на своей маленькой машине. Он казался еще более озабоченным и рассеянным, чем обычно, и скрылся вместе с женой в их комнатах. Детей отослали в сад. Через час Кэвено постучался к Хоуарду. Старик перед тем читал в кресле и задремал, уронив книгу на колени. Когда в дверь снова постучали, он надел очки и сказал: — Войдите! Он с удивлением посмотрел на посетителя и встал. — Очень рад, — сказал он учтиво. — Как это вы приехали посреди недели? Получили отпуск? Похоже, Кэвено был несколько смущен. — Я взял отпуск на день, — сказал он не сразу. — Разрешите войти? — Конечно, конечно. — Старик засуетился и снял со второго кресла (их всего-то было два) груду книг. Потом предложил гостю сигарету. — Не угодно ли присесть? Тот неуверенно сел. — Что вы думаете о войне? — спросил он. — По-моему, это очень серьезно, — сказал Хоуард. — Мне совсем не нравятся сводки. — Мне тоже. Я слышал, вы собираетесь домой? — Да, возвращаюсь в Англию. Я чувствую, что в такое время мое место там. Наступило короткое молчание. Потом Кэвено сказал: — У нас в Женеве полагают, что Швейцария будет оккупирована. Хоуард посмотрел на него с любопытством. — Вы так думаете? И скоро? — Думаю, что скоро. Очень скоро. Помолчали. Потом Хоуард спросил: — Что же вы тогда будете делать? Рыжий человечек из Женевы поднялся и отошел к окну. Постоял минуту, глядя на луга и на сосны. Потом повернулся к Хоуарду. — Придется мне остаться в Женеве, — сказал он. — Я должен делать свое дело. — По-вашему, это… разумно? — Нет, — признался Кэвено. — Но я так решил. Он прошелся по комнате и снова сел. — Я уже говорил с Фелисити, — сказал он. — Я должен остаться там. Даже при германской оккупации у нас будет много работы. Будет не очень-то приятно. Будет нелегко. Но дело того стоит. — Разве немцы позволят Лиге продолжать работу? — Нам твердо обещано, что позволят. — А что думает об этом ваша жена? — спросил Хоуард. — Думает, что я правильно решил. Она хочет вернуться со мной в Женеву. — Вот как! Кэвено повернулся к нему. — Правду сказать, потому я к вам и пришел, — сказал он. — Должно быть, нам придется трудно, пока война не кончится. Если союзники победят, то победят только применив блокаду. В странах, занятых немцами, будет довольно голодно. — Да, наверно. — Хоуард смотрел на Кэвено с удивлением. Не думал он, что в этом рыжем человечке столько спокойного мужества. — Но вот дети… — виновато сказал тот. — Мы подумали… Фелисити пришла мысль… Вы не могли бы взять их с собой в Англию? — И продолжал торопливо, прежде чем Хоуард успел вставить хоть слово: — Надо только отвезти их к моей сестре в Оксфорд. Нет, лучше я дам телеграмму, и сестра встретит вас в Саутгемптоне с автомобилем и отвезет их к себе в Оксфорд. Боюсь, мы просим невозможного. Если вам это слишком трудно… Мы, конечно, поймем. Хоуард растерянно посмотрел на него. — Дорогой мой, я бы рад помочь вам. Но, признаться, в мои годы я плохой путешественник. На пути сюда в Париже я два дня был совсем болен. Мне ведь почти семьдесят. Было бы вернее, если бы вы поручили детей кому-нибудь покрепче. — Может быть, — сказал Кэвено. — Но ведь никого другого нет. Тогда придется Фелисити самой отвезти детей в Англию. Помолчали. Потом Хоуард сказал: — Понимаю. Она не хочет ехать? Кэвено покачал головой. — Мы с ней не хотим расставаться, — сказал он почти жалобно. — Ведь это, может быть, на годы. Хоуард широко раскрыл глаза. — Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, — сказал он. — А насколько разумно отправлять детей со мною, это уж вам решать. Если я умру в дороге, это, пожалуй, доставит много беспокойства и вашей сестре в Оксфорде и детям. — Я вполне готов пойти на такой риск, — с улыбкой сказал Кэвено. — Он невелик по сравнению со всем, чем мы сейчас рискуем. Старик медленно улыбнулся. — Ну что ж, я прожил семьдесят лет и пока еще не умер. Пожалуй, протяну еще несколько недель. — Так вы их возьмете? — Конечно, возьму, раз вы хотите. Кэвено пошел сказать об этом жене, оставив старика в смятении. Он-то думал останавливаться на ночь в Дижоне и в Париже, как сделал на пути сюда; теперь, наверно, разумнее поехать прямиком до Кале. В сущности, для этого ничего не нужно менять, ведь он еще не заказал номера в гостиницах и не взял билет. Изменились только его планы; что ж, надо освоиться с новой мыслью. А справится ли он с двумя детьми, может быть, разумнее нанять в Сидотоне какую-нибудь деревенскую девушку, пускай доедет с ними до Кале в качестве няни? Еще неизвестно, найдется ли такая девушка. Может быть, мадам Люкар знает какую-нибудь… Только позже он сообразил, что Кале уже заняли немцы и лучше всего переправиться через Канал из Сен-Мало в Саутгемптон. Потом он спустился в гостиную и застал там Фелисити Кэвено. Она сжала его руку. — Вы очень, очень добры, вы так нас выручаете, — сказала она. Хоуарду показалось, что она недавно плакала. — Пустяки, — сказал он. — Мне веселей будет ехать с такими спутниками. Она улыбнулась: — Я только что им сказала. Они просто в восторге. Ужасно рады, что поедут домой с вами. Впервые он слышал, что она называет Англию домом. Он поделился с нею своими соображениями насчет няни, и они пошли поговорить с мадам Люкар. Но оказалось, в Сидотоне не сыскать девушки, которая согласилась бы отправиться в такую даль, как Сен-Мало или хотя бы Париж. — Ничего, — сказал Хоуард. — В конце концов, через двадцать четыре часа мы будем дома. Я уверен, что мы отлично поладим. Миссис Кэвено посмотрела на него. — Хотите, я поеду с вами до Парижа? Провожу вас, а потом вернусь в Женеву. — Пустяки, — сказал он, — пустяки. Оставайтесь с мужем. Только расскажите мне, как их одевать и что они говорят… м-м… когда им нужно выйти. И можете за них не беспокоиться. Вечером он пошел с нею взглянуть, как дети укладываются спать. — Ну, как, поедешь со мной в Англию к тетушке? — сказал он Рональду. Мальчик посмотрел на него сияющими глазами: — Да, пожалуйста! Мы поедем поездом? — Да, мы долго будем ехать поездом, — сказал Хоуард. — А нас паровоз повезет или электричка? — Э… м-м… паровоз, я думаю. Да, конечно, паровоз. — А сколько у него колес? Но на это старик уже не умел ответить. — И обедать будем в поезде? — пропищала Шейла. — Да, — сказал Хоуард, — вы пообедаете в поезде. И выпьете чаю и, надеюсь, позавтракаете. — О-о! — недоверчиво протянула девочка. — Завтракать в поезде? Рональд посмотрел удивленно: — А где мы будем спать? — В поезде, Ронни, — вмешался отец. — В отдельной кроватке. — Правда, будем спать в поезде? — Ронни повернулся к старику. — Мистер Хоуард, можно мне спать поближе к паровозу? — И мне. Я тоже хочу поближе к паровозу, — сказала Шейла. Мать оставалась с ними, пока они не уснули. Потом спустилась в гостиную к мужчинам. — Я попросила мадам Люкар приготовить для вас корзинку с едой, — сказала она. — Вам будет проще накормить их в спальном вагоне, чем водить в вагон-ресторан. — Очень признателен, — сказал Хоуард. — Это гораздо удобнее. Миссис Кэвено улыбнулась: — Я-то знаю, каково ездить с детьми. В тот вечер он поужинал с ними и рано лег спать. Усталость была приятная, и он отлично выспался; проснулся, по обыкновению, рано, полежал в постели, перебирая мысленно, о чем еще надо позаботиться. Наконец он поднялся; чувствовал он себя на редкость хорошо. Причина была проста — впервые за много месяцев для него нашлось дело, — но об этом он не догадывался. День прошел в хлопотах. У детей было совсем мало вещей на дорогу, только одежда в небольшом портпледе. С помощью матери старик изучил все сложности их одевания, и как укладывать их спать, и чем кормить. В какую-то минуту миссис Кэвено остановилась и посмотрела на него. — По совести, — сказала она, — вы бы предпочли, чтобы я проводила вас до Парижа, правда? — Совсем нет, — ответил Хоуард. — Уверяю вас, детям будет вполне хорошо со мной. Короткое молчание. — Не сомневаюсь, — медленно сказала она. — Не сомневаюсь, конечно же, с вами им будет хорошо. Больше она о Париже не заговаривала. Кэвено уехал в Женеву, но к ужину вернулся. Отвел Хоуарда в сторону и вручил ему деньги на дорогу. — Не могу выразить, как мы вам благодарны, — пробормотал он. — Совсем другое дело, когда знаешь, что малыши будут в Англии. — Не тревожьтесь о них, — сказал старик. — Вы их отдаете в надежные руки. Мне ведь приходилось заботиться о собственных детях. Он не ужинал с ними в тот вечер, рассудил, что лучше оставить их одних с детьми. На дорогу все уже приготовлено: чемоданы уложены, удочки упрятаны в длинный дорожный футляр. Делать больше нечего. Он пошел к себе. Ярко светила луна, и он постоял у окна, смотрел за поля и леса, вдаль, на горы. Было так безмятежно, так тихо. Он с досадой отошел от окна. Несправедливо, что здесь, на Юре, так спокойно. За двести или триста миль севернее французы отчаянно сражаются на Сомме… Спокойствие Сидотона вдруг показалось ему неприятным, зловещим. Хлопоты и новая ответственность за детей заставили его на все посмотреть по-другому: скорей бы вернуться в Англию, быть в гуще событий. Хорошо, что он уезжает. Мир и покой Сидотона помогли ему пережить тяжкую пору, но настало время уехать. Следующее утро прошло в хлопотах. Он встал рано, но дети и родители Кэвено поднялись еще раньше. Завтракали в столовой все вместе; напоследок Хоуард учился размачивать для детей сухарики в кофе. Потом к дверям подкатил старый «крайслер», готовый отвезти их в Сен-Клод. Прощанье вышло короткое и неловкое. Хоуард уже раньше сказал Кэвено-родителям все, что надо было сказать, а детям не терпелось забраться в машину. Они не понимали, что расстаются с матерью, быть может, на годы; впереди столько удовольствий: ехать в автомобиле до Сен-Клода, провести целый день и всю ночь в самом настоящем поезде с паровозом, — только это их и занимало. Отец и мать, оба красные, неловкие, поцеловали детей, но те просто не понимали, что значит это прощанье. Хоуард, смущенный, стоял рядом. — Прощайте, мои милые, — пробормотала миссис Кэвено и отвернулась. — Можно, я сяду рядом с шофером? — спросил Рональд. — И я хочу рядом с шофером, — сказала Шейла. Тут вмешался Хоуард. — Вы оба сядете рядом со мной. — Он усадил их на заднее сиденье. Потом обернулся к матери. — Им хорошо и весело, — сказал он мягко, — а ведь это главное. Он уселся в машину; она тронулась, и с тягостным расставаньем было покончено. Хоуард усадил детей по обе стороны от себя, чтобы им одинаково хорошо видна была дорога. Порой кто-нибудь из них замечал козу или осла и сообщал об этом, мешая английские слова с французскими, тогда другой карабкался через колени старика и спешил тоже посмотреть на такое чудо. Хоуард с трудом водворял их на места. Через полчаса подъехали к станции Сен-Клод. Консьерж помог им выбраться из машины. — Славные детишки, — сказал он Хоуарду. — Думаю, отец с матерью будут очень тосковать. — Да, верно, — по-французски ответил старик. — Но во время войны детям спокойнее на родине. Я думаю, что их мать решила разумно. Тот пожал плечами, он был явно не согласен: — Да неужто война дойдет до Сидотона! Он перенес их вещи в купе первого класса, помог Хоуарду сдать в багаж чемоданы. И вот маленький поезд, пыхтя, пополз по долине, и Сен-Клод остался позади. Это было в то утро, когда Италия объявила войну союзникам, а немцы перешли Сену севернее Парижа. |
|
|