"У дороги" - читать интересную книгу автора (Банг Герман)5Осень окутала поля унылой туманной дымкой. Небо было покрыто тучами, и дни тянулись в полумгле от ночи до ночи. — Подбодритесь, дорогая фру, — говорил молодой доктор. — Вам надо взять себя в руки. — Хорошо, доктор. — И надо гулять. Вы должны побольше двигаться. У вас упадок сил. — Хорошо, доктор, я буду гулять. — Ну, а что слышно новенького? — Доктор вставал. — Пишет ли вам фрекен Агнес? — Недавно было письмо. — Говорят, Андерсен собирается уезжать… — Я тоже слышала, — говорит Катинка. — Все разъезжаются… — Почему же, милая фру, кое-кто остается… — Да, доктор, — Не нравится мне что-то здоровье вашей жены, — говорит доктор в конторе, закуривая сигару. — Тьфу, черт, скверная история, — говорит Бай. — Упадок сил… Ну, всего доброго, начальник. — Черт побери… Всего наилучшего, доктор. — Тебе надо больше ходить, Тик, — говорит Бай, проводив товарный поезд. — Ты ничего не делаешь, чтобы поправиться. Катинка ходит. Она бредет через поля, несмотря на ветер и слякоть. Она идет в церковь. Задыхаясь, присаживается отдохнуть на каменном выступе в церковном дворе. За белой оградой тянется плоское кладбище, где уже отцвели цветы. Только кусты самшита торчат вокруг стоящих торчком крестов с именами покойников. Домой Катинка возвращается лугами. По мосту с шумом проносится двенадцатичасовой поезд и исчезает вдали. Некоторое время клубы дыма еще выделяются в серой мгле пятном потемнее, потом рассеиваются. На дальнем берегу идет пахота. Длинные отвалы дерна отмечают след старательного плуга. Катинка приходит домой. У Бая она застает мельника, а иногда нового управляющего Кьера. — Толковый парень этот Свенсен, — говорил Бай Катинке. — Очень толковый. И наслышан обо всем. — Уж не знаю, конечно, хороший ли он работник, — говорил Бай Кьеру. Кьер бормотал что-то невнятное. — Но парень толковый, старина Кьер, и главное свой брат. Свенсен коллекционировал порнографические открытки. Он приносил их на станцию, и они с Баем рассматривали их за стаканом грога. — Пороемся в «архиве», — предлагал Свенсен. — С удовольствием. — Бай всегда изъявлял готовность. Свенсену присылали «новинки» из Гамбурга наложенным платежом. — Экие скоты, — радостно говорил Бай. Когда они рассматривали «архив», он всегда понижал голос, хотя дверь в комнату была закрыта. — Экое скотство, старина Свенсен, — говорил он, поднося открытки поближе к свету. Они продолжали рассматривать картинки. Бай потирал колени. — Ну это уж совсем, — говорил он. — Это уж, пожалуй, слишком, — говорил он. Свенсен почесывал у себя под носом и сопел. — Знатная баба, — говорил он, — знатная. Покончив с открытками, они молча потягивали грог. Бай как-то вдруг оседал. — Все это хорошо, — говорил он. — А каково приходится в жизни, Свенсен… А, старина? Свенсен не отвечал. Бай со вздохом вытягивал ноги… — Да, старина, — говорил он. — Ничего не попишешь. Свенсен философски помалкивал. Потом вставал. — Кабы знать, что кому на роду написано, — говорил он. Бай поднимался и открывал дверь в гостиную. — Ты что ж это сидишь в потемках? — спрашивал он. — Да так. — Катинка выходила из своего уголка. — Посидела немного… Тебе что-нибудь нужно, Бай? — Я пойду провожу Свенсена, — говорил Бай. Катинка входила в контору, чтобы попрощаться с гостем. — Фру еще немного бледная, — говорил Свенсен, ощупывая карманы, чтобы удостовериться, на месте ли коллекция. Бай надевал пальто, и гость откланивался. — Боже сохрани, фру, не выходите на улицу — прохладно. — Я только до калитки, — говорила она. Они выходили на платформу. — Вызвездило, — говорил Бай. — Значит, похолодает. Спокойной ночи, фру. Хлопала калитка. — Спокойной ночи. Катинка стояла, прислонившись к калитке. Голоса замирали вдали. Она поднимала голову: и правда, небо ясное и усыпано звездами… Катинка прижималась к влажному столбу и обвивала его руками, словно хотела излить свое горе мертвому дереву. Теперь по вечерам на станцию часто приходили пастор с женой. Старики скучали по Агнес. А тут и Андерсен надумал уезжать. — Он давно уже собирался переменить приход, — говорил старый пастор. — Боюсь, не прислали бы вместо него какого-нибудь проповедника «живого слова». Пастор Андерсен получил приход на Западном побережье. Фру Линде плакала, забившись в уголок. — О, Господи, я ведь видела, все видела, — говорила она. — Но они сами не знают, чего хотят, фру Бай. Сами не знают, чего хотят, дорогая моя… Такая нынче молодежь — не то что в мое время, милая фру Бай. Они все гадают да сомневаются, любят они или нет, а потом разъедутся в разные стороны и мучаются всю свою жизнь… Помню, я ждала, что Линде посватается ко мне, и тоже гадала, да только на яичном белке. И вот мы с ним делим и радость и горе скоро уже тридцать лет… А теперь мы, старики, закроем глаза, и наша Агнес останется одинокой старой девой. Входили мужчины. Старый пастор непременно должен был сыграть партию в вист. В присутствии старого пастора Катинке становилось легче на душе. От него веяло каким-то удивительным покоем. Особенно когда он сидел за картами, играл по маленькой, и его старческое лицо лукаво улыбалось из-под бархатной ермолки. — Вот вам, батенька, — приговаривал он и брал взятку. Старики ворчали друг на друга. — Я же говорила тебе, Линде… — Уж поверь мне, матушка… — И старик открывал взятки. — Вам ходить, милая фру, вам ходить. Катинка задумалась. Она не сводила глаз с обоих стариков. — Бубновая дама… А ну-ка, батюшка… Последний роббер играли с болваном. Катинка выходила, чтобы распорядиться насчет ужина. В доме начальника станции кормили все вкуснее. Бай любил хорошо поесть, и Катинка готовила ему его любимые блюда. Бывали дни, когда она спозаранку шла на кухню и начинала жарить и парить по разным рецептам и поваренным книгам. Она что-то шинковала и рубила для каких-то мудреных яств. Выбившись из сил, Катинка опускалась на колоду для разделки мяса и кашляла. — Ей-богу, фру, наживете себе чахотку, тем дело и кончится, а все для того, чтобы кто-то набивал себе брюхо, — твердила Мария. — Хочешь полынной водки? — говорит Катинка. — Отчего же, если у тебя есть. Когда Бай кивал головой, было видно, что у него двойной подбородок. Бай вообще заметно раздобрел. Под рубашкой наметилась небольшая кокетливая округлость, а на суставах ямочки. — Вот, пожалуйста, — говорит Катинка. — Спасибо, детка, — говорит Бай. В последнее время у Бая появились этакие султанские повадки. Возможно, из-за дородности. — Спасибо, детка, вот только доиграем, — снова говорит он. Катинка садится на стул у стола и ждет. Старый пастор смотрит на Бая, который сидит по ту сторону накрытого стола, потом на его молчаливую жену. Катинка оперлась головой на руку. — Ах, вы, паша вы этакий, — говорит Баю старый пастор. Катинка встает. Забыли подать еще какое-то лакомство… Дверь закрывается за ней, старый пастор снова переводит взгляд с нарядного стола на Бая, который держит карты как раз над кокетливой округлостью. — Да, начальник, — говорит старый пастор, — такая жена, как у вас, счастье для мужа. Под конец подают молочный пунш и хворост. — Кто любит сладкое, тот хороший семьянин, — говорит фру Линде. Бай норовит наложить себе на тарелку побольше хворосту. И все снова едят и пьют в уютном свете лампы. — Поиграйте нам, — просит фру Линде. — Или спойте что-нибудь из того, что пела Агнес, — говорит старый пастор. Катинка идет к фортепиано. И слабым голоском негромко поет песню о Марианне. Старый пастор слушает, сложив руки, фру Линде роняет на колени вязанье. — Спасибо, — говорит старый пастор. — Спасибо, милая фру Бай, — говорит госпожа Линде. Ей приходится отирать глаза, чтобы попасть в нужную петлю. Катинка сидит спиной к Баю и гостям. По ее щекам на клавиши медленно стекают слезы. — Да, чего только не придумывает нынешняя молодежь, — говорит старый пастор. Он смотрит прямо перед собой и думает об Агнес. Старики собирались уходить, фру Линде надевала жакет в спальне. Перед зеркалом горели две свечи. В спальне было светло и уютно — белое покрывало на кровати, белые салфеточки на туалете. — Ах, — говорила фру Линде. — Дожить бы нам до того, чтобы у Агнес была такая семья. Завязывая ленты шляпы, она все еще продолжала всхлипывать. — Я провожу гостей, — говорил Бай. — Маленький моцион… — Правильно, — поддерживал пастор, — после такого заливного угря полезно пройтись. — Слишком вкусно у вас кормят, начальник. Жена велит мне по субботам носа не показывать на станцию. — Дальше я, пожалуй, не пойду, — говорила Катинка, останавливаясь в дверях. — Доктор советовал мне беречься из-за кашля. — И то верно, идите домой, осень самое ненадежное время. — Спокойной ночи. Спокойной ночи. Катинка вернулась в дом. Она достала старое письмо Агнес, измятое и зачитанное, и положила на стол возле лампы. «…И еще я надеялась, что первые дни самые тяжелые и время лучший целитель. А оказывается, первые дни — это ничто, это Катинка прижалась затылком к холодной стене. В ее лице, освещенном светом лампы, не осталось ни кровинки. Но слез больше не было. Вернулся Бай. — Поздно уже, — сказал он. — Вот черт, как бежит время… Я прошелся немного с Кьером… Кьер уговорил меня… Я его встретил… На обратном пути… — Разве уже так поздно? — только и сказала Катинка. — Второй час… — Бай начал раздеваться. — Черт бы побрал эти провожания, — сказал он. Бай теперь вечно «провожал» кого-нибудь. И заходил в трактир. «Ну, пора и домой — охранять семейный очаг», — говорил он, прощаясь с завсегдатаями. «Охранял» он его у трактирной служанки; летом под пышными короткими рукавчиками он приметил пару пухлых рук. Бывало, пробьет час и два, а Бай все еще «охраняет семейный очаг». — А ты чего не ложишься? — говорил он Катинке. — Сидишь в холоде. — Я не знала, что уже так поздно… Скрипела кровать — Бай вытягивался на постели. Катинка составляла на пол горшки с цветами. Когда ей приходилось наклоняться, она кашляла. — Чертова подагра, — говорил Бай. — Все тело ломит. — Давай я натру тебе руки, — говорила Катинка. Это стало теперь обычной вечерней процедурой. Катинка натирала руки Бая чудодейственной мазью от подагры. — Ну, хватит, — говорил Бай. Он еще раз-два переворачивался с боку на бок и засыпал. Катинка слышала, как проходил ночной поезд. Он с грохотом катил через мост, пыхтя, шел мимо станции и уносился прочь. Катинка зарывалась лицом в подушку, чтобы не разбудить Бая своим кашлем. Пришла зима и с ней Рождество. Дома гостила Агнес, а под праздник к семейству Абель прибыло «почтовое ведомство». Старушка Иенсен, как и в прошлом году, была приглашена со своим мопсом на станцию. Бель-Ами теперь носили на руках уже совершенно официально. — Он ослеп, — говорила старушка Иенсен. Собака настолько обленилась, что даже не открывала глаз. Зажгли елку, Бай принес запечатанную телеграмму и положил ее на столик Катинки. Телеграмма была от Хуса… Бай и Малыш-Бентсен дремали в конторе. Катинка и фрекен Иенсен сидели в гостиной у догоравшей елки. Старушка Иенсен спросонок потряхивала головой, потом привалилась к фортепиано… Катинка смотрела на погасшую елку. Ее рука тихо поглаживала телеграмму Хуса, лежавшую у нее на коленях. |
||
|