Шукшин ВасилийПозови меня в даль светлую

Василий Шукшин

Позови меня в даль светлую...

В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше -- за пустырем -- виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво -- Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту -- Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Иг-натьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.

Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пле-мяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты приво-зил, деньжонок иногда.

И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.

-- Ну сладу нет -- не слушается, и все, -- жаловалась мать. -- Совсем парень выпрягся...

-- Что же это ты, Витька? -- гудел большой дядя Нико-лай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по кле-енке. -- Не годится так, не годится. А что же дальше-то бу-дет, если ты уже счас... черт-те чего вытворяешь? Ведь мате-ри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..

-- Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил...

-- Глаз? -- удивился дядя Николай.

-- Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый -- не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело!

-- Зачем же ты ей глаз-то выбил? -- спросил дядя.

Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал.

-- Витьк!

-- Ну?

-- Зачем глаз-то свинье выбил?

-- Я нечаянно, -- буркнул Витька.

-- "Нечаянно"! -- воскликнула мать. -- Знаю я, как неча-янно... Нечаянно. -- И повернулась к брату -- рассказать: -- Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навер-но, нет... Бери, мол, пример -- приглядывайся. А он его и не-взлюбил...

-- При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!

-- Ну?

-- Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?

Витька молчал.

-- Папа родимый -- набычится, и не сдвинешь с места, -- заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: -- Где он счас? Не слышно?

-- "Где"! -- горько воскликнула мать. -- У него дорог много, и все -веселые.

-- Алименты-то шлет?

-- Шлет.

-- Эх, Витька, Витька... -- вздохнул дядя Николай. -- Что ж ты так живешь-то? А?

Витька молчал.

-- Витьк!

-- Ну?

-- Чего молчишь?

-- Я читаю.

-- Что ты мне очки втираешь! -- осердился дядя Нико-лай. -- Читает он!.. -- Потянулся, взял у Витьки книгу. -- Что ты читаешь? То ж -задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!

-- Вот так он меня все время обманывает, -- сказала мать. -- Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вы-учил, где выучил -- ничего не выучил, одна улица на уме...

-- Ты эту улицу брось, Витька, -- резонно стал убеждать дядя Николай. -- Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не уку-сишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?

Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.

Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном -- мирно, несколько удивленно:

-- Так что, здесь тоже свиней держут?

-- Держут, -- откликнулась мать. -- А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка -- с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?

-- Витька, -- повернулся дядя к Витьке, -- иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.

Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в дру-гую комнату. Накачка кончилась.

-- Я вот о чем с тобой, -- заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. -- Помнишь, я тебе говорил про мужи-ка-то?

-- Ну, помню.

-- Это... видал я его в пятницу, говорил с ним...

Груша насторожилась. Заинтересовалась.

-- Ну?

-- Он придет сегодня... -- Николай опять глянул на ча-сы, -- через десять минут.

-- Батюшки! -- испугалась Груша. -- Чего же ты мол-чишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..

-- А что у тебя?.. Нормально и так...

Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять.

-- Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?

-- Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе...

-- Так это когда было-то!

-- Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну -- как, мол, жи-вешь? То-се... Одинокий он счас -- разошлись тоже, двое детей было...

-- А чего разошлись-то?

-- Пил тоже...

-- Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять?

-- Да погоди ты! Пил, счас не пьет -- лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, се-стра -- одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет...

Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.

-- Страшно, Коля, -- говорила мать. -- С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была -- простительно, а теперь-то -- это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь...

-- А не торопись, никто тебя силком не гонит, -- отвечал на это Николай. -- Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здо-ровые дерут...

-- Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой...

-- Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись -тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда...

-- Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?

Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.

-- Ну? -- кивком показал на дверь Николай -- отклик-нись, мол.

Груша чего-то растерялась...

Помолчали и вместе сказали:

-- Да!

-- Войдите!

Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид чело-век лет этак сорока трех -- сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.

-- Ну вот, не заблудился, -- сказал он. -- Здравствуйте.

Николай поднялся ему навстречу.

Поздоровались за руку.

-- Сестра моя... Груша -- знакомьтесь, -- представил Ни-колай.

Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже подня-лась, подала руку.

-- Владимир Николаевич, -- назвался гость.

-- Груша.

-- Груша -- это... Графена?

-- Агриппина, -- сказал Николай. -- Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий. -- Николай мелко, насильственно посмеялся. -У нас был в деревне один Евлампий...

-- Он потом переменил имя, -- сказала Груша.

-- Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то?

-- Владимир.

-- Тезки, значит. -- Владимир Николаевич тоже искусст-венно посмеялся.

-- Садитесь, -- пригласила Груша.

-- Спасибо. Я бы разделся...

-- О Господи! -- спохватилась Груша. И покраснела. -- Раздевайтесь, пожалуйста!

Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румя-нец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.

Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.

-- Витька! -- громко позвал дядя Коля. -- Иди-ка сюда.

Вошел Витька.

-- Познакомься с... дядей Володей, -- сказал дядя Коля.

Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.

-- Ну, герой!.. -- добренько сказал дядя Володя. И поис-кал в карманах у себя... -- На-ка -- пиратом будешь. -- Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто -- чакал.

Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз...

-- Это -- для первачей только.

Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодар-ный. Она опять покраснела.

-- Ну, Витька!.. -- сказала она. И засмеялась, и опять до-верчиво и ясно засмеялись ее глаза.

-- Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты та-кой большой, -- пришел на выручку дядя Коля. -- В следую-щий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!

-- Садитесь, Владимир Николаевич, -- пригласила мать.

Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.

-- Тепло как на улице-то; -- сказал он. -- Все же -- сен-тябрь месяц, должно уже чувствоваться...

-- Ну что, Витька? -- спросил дядя Коля. -- Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.

Витька вопросительно глянул на мать.

-- Иди, поиграй, -- разрешила мать.

Витька ушел.

Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушев-ный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Нау-ма Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.

У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках -- мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десяти-летку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Един-ственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учит-ся, -- это Юрка.

Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.

Раз в месяц -- с пенсии -- старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.

-- Как черти копытьями толкут! -- слабо удивлялся ста-рик на печке. -О! О! Что делают!..

Юрка учил уроки.

-- Кончаюсь, Юрка, -- возвестил старик. -- Все.

-- Не надо было напиваться, -- жестко сказал Юрка; ста-рик мешал ему.

-- Молодой ишо рассуждать про это -- надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!

Юрка ниже нагнулся к книге.

-- А что же мне делать, если не выпить? -- Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. -- Все ученые ста-ли! -- Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по бе-лому свету; старик остался один и винит в этом только уче-ние. -- В собаку кинь -- в ученого попадешь.

Юрка молчит. Шевелит губами.

Вошел Витька.

-- Здорово, Витька! -- сказал старик. -- Хвораю.

-- Опять? -- спросил Витька.

-- Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться.

-- Зачем? -- спросил Юрка, откинувшись на спинку сту-ла и подмигнув Витьке на старика. -- Зачем напиваться-то?

-- Что я, не человек, что ли?

-- Хм... -- Юрка качнул головой. -- Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек дол-жен обязательно пить.

-- А ты откуда знаешь про крепостное время-то? -- Ста-рик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. -- От-куда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а си-дит, рассуждает...

Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.

Витька подсел к нему.

-- Как дела? -- спросил Юрка негромко.

-- Ничего!

-- Все знают! -- разошелся старик. -- Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?

"Ученые" переглянулись...

-- Отравление организма, -- отчеканил Юрка. -- Отрав-ление сивушным маслом.

-- Где масло? В водке?

-- Так точно, ваше благородие! -- Юрка с Витькой хихик-нули.

-- Доучились! -- Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. -- А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!..

-- Хочешь, я тебе формулу покажу? -- вскочил Юрка. -- Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формулка...

-- Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается!

-- Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то?

Старик никак не реагирует на это предложение.

Витька заговорщически наклонился близко к другу и ска-зал тихо:

-- Денег жалко. На похмелку-то.

Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол.

-- Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил.

-- Дядька приехал?

Витька кивнул.

-- Еще какой-то гусь пришел -- к маме. Володя какой-то.

-- Зачем?

Витька пожал плечами.

-- Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил.

-- Ну-ка? Ой, ну и пистолет!

-- Он думал, я еще маленький.

-- Витька, отец-то пишет? -- спросил старик. -- Где он счас?

-- Не знаю, -- неохотно сказал Витька.

-- Помогает вот он вам?

-- Не знаю. Помогает.

-- Носит нынче людей по белому свету... -- сказал ста-рик. -- И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то!

-- Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит, -- заметил Юрка.

Старик приподнялся на локте.

-- Сколько тебе лет учиться до хирурга?

-- Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском ин-ституте.

-- Так, -- зловеще гнул старик. -- А сколько ты будешь получать?

-- Не в этом дело...

-- Нет, сколько?

-- Я не интересуюсь зарплатой.

-- А-а -- завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зар-платой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают.

-- Что, у тебя денег, что ль, нету?

-- Есть. Не про вашу честь.

-- Ну и вот.

-- Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля -- деньги. И матери бы по-мог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом -- хвост трубой и завьесся в большой город.

-- Не твое дело.

-- Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей -- живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?..

-- Проживем! -- резко сказал Юрка. -- Никому до этого... Нечего! Жили и проживем.

-- Сбили вас с толку этим ученьем -- вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? -- сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь.

-- Если дома нет десятилетки, что я теперь?

-- Во-от! "Десятилетки", "пятилетки"... Жили раньше без всякого ученья -- ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели.

-- У вас только одно на уме -- "раньше"!

-- А то... ирапла-анов наделали -- дерьма-то.

-- А тебе больше глянется на телеге?

-- А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно -- доеду. А ты навернесся с этого свое-го ираплана -- костей не соберут.

Юрка махнул рукой.

-- Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.

-- А космос? -- значительно спросил Витька старика.

-- Что "космос"?

-- Космос. Куда наши космонавты летают...

-- Летают, -- поправил Юрка.

-- Летают, -- поправился Витька.

-- Гагарин-то?

-- Не один Гагарин. Много уже.

-- А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что тол-ку-то?

-- Во дает! -- воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.

-- Понял? -- сказал Витька. -- А что, им лучше на печке лежать?

-- Чего вы привязались с этой печкой? -- обиделся ста-рик. -- Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только спе-рва доживите.

-- Я же не в обиду тебе говорю, -- продолжал Витька. -- Но спрашивать, зачем люди в космос летают, -- это, я тебе доложу...

-- Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь -- знаю потому что, а в космос -- не знаю, доложи, сделай милость.

Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.

-- Ну, во-первых: основание космоса -- это... надо. При-дет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время -- долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди жи-вут...

-- На Марсе, -- поправил Юрка.

-- Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?

-- Они такие же, как мы?

Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами.

-- Этого я точно не знаю, -- честно сказал Витька. -- Мо-жет, маленько пострашней, потому что там атмосфера не та-кая -- больше давит.

-- Ишо драться кинутся, -- сказал старик.

-- За что?

-- Ну, скажут: зачем прилетели? -- Старик явно заинте-ресовался Витькиным рассказом. -- Незваный гость хуже та-тарина.

-- Не кинутся. Они тоже обрадуются.

-- Еще неизвестно, кто из нас умнее, -- включился в раз-говор Юрка. -Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим... -- Юр-ку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. -- Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И полу-чится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые.

-- Жениться, что ли, друг на дружке будете?

-- Я говорю -- в смысле образования! "Жениться"...

-- У них одно на уме -- жениться, -- недовольно заметил Витька.

-- Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки -- пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определен-ную волну -- они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста -- ста двадца-ти лет жить...

-- Ну, это уж ты... приврал.

-- Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двад-цать лет -- это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике.

-- А сами-то не можете -- чтоб сто двадцать?

-- Сами пока не можем. Это медленный процесс... -- Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. -- Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.

-- Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.

-- Ты не захочешь, а другие -- с радостью. Будет такое средство...

-- "Средство"... Открыли бы лучше какое-нибудь средст-во от похмелья. А то башка, как...

-- Не надо пить.

-- Пошел ты!..

Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.

-- У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" -- опять начал старик. -- Трепачи. Ты вот -- шешнадцать-то лет бу-дешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?

Юрка не намерен больше болтать. Молчит.

-- Вырежет ему чего-нибудь, -- сказал Витька.

-- Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выре-жешь?

Витька не знал.

-- Я на такие... темные вопросы не отвечаю.

-- Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши го-ловушки... только мякиной набиты.

-- Нечего? -- опять вскочил Юрка. -- А вот эти люди?.. -- сгреб кучу книг и показал. -- Вот этим людям тоже нечего от-вечать?! Ты хоть одну прочитал?

-- Там читать нечего -- вранье одно. У меня на квартире жил один...

-- Во дает?! -- сказал Витька.

-- Ладно! -- Юрка опять начал ходить по избе. -- Чума раньше была?

-- Была. У нас в двадцать...

-- Где она теперь? Есть?

-- Не приведи, Господи! Может, будет...

-- В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная со-бака, что бы с тобой было?

-- Сбесился бы.

-- И помер бы. А сейчас -- сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас -- пожалуйста: полгода -- и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.

Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.

-- Так. Ладно. Собака -- это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет -- и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.

-- Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.

-- Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет...

-- Пожалуйста! Я до этого укол сделаю -- и пусть кусает, сколько влезет, -- я только улыбнусь.

-- Хвастунишка.

-- Да вот же они, во-от! -- Юрка опять показал на книги. -- Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает...

-- Как это? -- очень заинтересовался старик.

Витька тоже не слышал про это.

-- Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги -- пи-шите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись".

-- А они пишут?

-- Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. -- У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.

-- Ну?

-- И помер. И до последней минуты все рассказывал, по-тому что это надо было для науки. А вы с этими вашими баб-ками еще бы... триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше? -- Юра подошел и включил радио. Пела певица. Не-много все послушали ее. -- Где она? -- спросил Юрка.

-- Кто?

-- Певица-то. Ее же нет здесь, а -- поет.

-- Так это по провода-ам.

-- Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам -- это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленин-граде поет -- что, туда провода протянуты?

-- Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?

Юрка махнул рукой.

-- Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.

-- Ну и учи.

-- А вы отрываете. -- Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.

Долго в избе было тихо.

-- Витька, а ты на кого хочешь учиться? -- спросил ста-рик.

Витьку этот вопрос застал врасплох.

-- Я пока выбираю, -- сказал он.

-- На кого он будет учиться! -- оторвался от книги Юр-ка. -- У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?

-- Не...

-- Что ж ты?

-- Знаешь, на кого учись? На судью, -- посоветовал ста-рик.

-- О-о! -- удивились ребятишки. -- Чего это?

-- Люди будут бояться. Скажут: вон, вон -- судья идет! Большое дело.

-- Тогда уж -- на прокурора, -- сказал Витька. -- Он пострашней.

-- Прокурор -- это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.

Еще помолчали.

-- Он есть на карточке? -- спросил вдруг старик.

-- Кто?

-- Тот ученый, помирал-то который.

-- Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.

-- Старенький уж был, -- сказал Евстигнеич жалостливо.

-- Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. -Юрка отнял книгу. -- И не валялся потом на печке, не матерился...

-- Чего вы взъелись-то на меня?! -- вскричал больной старик. -- Ты гляди что -- житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу -- только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.

Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книж-ку с портретами ученых.

-- Ох, мать ты моя-а!.. -- закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.

-- Куда это он? -- спросил Витька.

Юрка пожал плечами.

-- Ну, и что этот гусь? -- спросил Юрка. -- Наверно, от-цом твоим станет?

Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.

-- Отцом? -- переспросил он.

-- Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бу-дет.

Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.

-- Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, -загнетесь.

-- Зачем? У меня есть -- мне Витька принес...

-- Ешьте! "Витька принес"... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базар-ное.

-- Нам дядя Коля привез из деревни -- тоже доброе, -- вступился Витька за свое сало.

-- В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. -Старик опять полез на печку. -- Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

-- Давай, мы сбегаем за четвертинкой? -- еще раз предло-жил Юрка.

Старик помолчал.

-- Не надо, -- сказал. -- Перемаюсь как-нибудь.

Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.

-- Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? -- спро-сил Витька негромко.

Юрка пожал плечами.

-- К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.

-- И я помню.

-- Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Ста-рый?

-- Старый, -- сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой".

-- А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? -- спросил старик с печки.

-- У кого? -- не понял Юрка.

-- У того академика-то. Одни студенты стояли?

-- У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

-- Дети-то были, поди?

-- Наверно. Завтра узнаю.

-- Были, конечно. Никого если б не было родных-то, не-много надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Гос-поди!

...Мать Витькина громко засмеялась.

-- Не знаю, -- сказала она. -- Я так не думаю.

-- Уверяю вас! -- тоже улыбаясь, воскликнул слегка за-алевший Владимир Николаевич.

И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.

-- А не спеть ли нам?! -- догадался дядя Николай. -- А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.

-- Хорошо играет? -- спросил Владимир Николаевич.

-- Мой подарок, -- не удержался, похвастал дядя Нико-лай. -- На день рождения ему отвалил -- пускай учится.

-- Люблю музыкальных детей, -- сказал Владимир Нико-лаевич.

-- Так споем, что ли!

-- Какую? -- спросила Груша.

-- Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.

-- Ну, прямо!.. Нашел песельницу.

И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пе-тушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

Небо, небо, небо, небо-о!..

Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Влади-мир Николаич -- будто он хотел пошутить.

-- Давай, Груша! -- попросил опять Николай. -- По-мнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...

Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:

Что стоишь, качаясь,

То-онкая рябина-а?

Го-оловой склоняясь

До самого тына...

Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:

...Го-оловой склоняясь

До самого-о тына.

Они, видно, певали раньше -- славно у них вышло.

Там через дорогу... -

повела дальше Груша, -

За-а рекой-ой широкой

Та-ак же о-одиноко

Дуб стоит высокий.

Владимир Николаич заблеял было:

Та-ак же одиноко-о...

Но -- смолк. Не умел он. Стал слушать.

Брат с сестрой пели:

Как бы мне, рябине,

К ду-убу перебраться,

Я-а б тогда не стала

Гнуться и качаться-а!..

Ох, я-а б тогда не стала...

Тут вошел Витька.

Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон по-явился.

-- Сынок пришел! Поесть хочешь?

-- Нет, -- сказал Витька. -- Я у Юрки поел...

-- Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...

-- Нам дед Ефим сала дал.

-- Витьк, ну-ка сыграй нам! -- сказал дядя Коля. -- А?

-- Я уроки не выучил, -- сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.

-- Ну, сыграл бы... -- попросила и мать.

-- Хо!.. Говорю же: уроки не выучил...

-- Что ж ты до сих пор не выучил? -- обиделся дядя Ко-ля. -- Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.

Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.

-- Ну, иди, иди -- учи, -- тоже сказала она.

Витька ушел в горницу.

Дядя Володя поднялся...

-- Ну, пора и честь знать, как говорят.

-- Да посиди еще! -- воскликнул Николай. -- Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?

-- Посидите, -- сказала и Груша.

-- Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телеви-зор, постановку какую-нибудь посмотрю.

Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Во-лодю.

-- Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах... Гусь-Хрустальный.

-- Ну, приходите... Не забывайте, -- слышалось из боль-шой комнаты. Мать говорила.

-- Ладно, ладно -- приду, -- опять изобразил Витька не-навистного ему гостя. -- В воскресенье приду. Может, в суб-боту... Явлюсь, так сказать.

И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресе-ньям.

Раз явился:

-- Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствует-ся. Лист уже пожелтел.

Два явился:

-- Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро -- конец. Лист только до первого ветра: слетит.

Три явился:

-- Слетел. Голенькие стоят. Пора...

Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.

-- Уроки выучил?

-- Выучил.

-- Ну-ка, сядь -- поговорим. Как тебе дядя Володя-то?

Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.

-- Что? -- спросила мать.

-- Ничего...

-- Не глянется?

Витька опять пожал плечами.

Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.

-- Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!

Витька моментально осмелел, затараторил:

-- Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!

-- Руль, -- коротко определила мать. -- Но... Витька... дружок: нам не до жиру -- быть бы живу. Так, сына. Дело на-ше... неважнецкое.

-- Да что, с голоду, что ль, помираем?

Мать засмеялась.

-- Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, -- выби-рать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко... -- Мать вздохнула. -- Десять бы годков назад -- этот бы дядя Володя... -- И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое -- может, себя убеждала:

-- Да он неплохой -- так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.

-- Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.

-- Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет -- это не страшно.

-- С бутылочки все и начинается, -- стал тоже рассуждать Витька.

Мать опять засмеялась.

-- Нет, у него тоже уж теперь -- не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...

-- Какой уж там витязь -- гусь!

-- Не надо так! -- строго велела мать. -- Разговорился! Малой еще -так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.

И опять пришел дядя Володя.

Витька увидел его раньше, в окно.

-- Идет! -- крикнул он.

-- Кто?

-- Ну, кто?.. Хрустальный!

-- Витька! -- сердито сказала мать. -- Ну-ка, отойди отту-да, не торчи.

Витька отошел от окна.

-- Играть, что ли?

-- Играй, какую-нибудь... поновей.

-- Какую? Может, марш?

-- Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, ка-кую-то недавно учил...

-- "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смеш-ное сердце"?

-- Играй. Она грустная?

-- Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.

Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.

-- Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит..." Куда уж грустней -- зареветь можно.

-- Да уж...

Витька заиграл "Смешное сердце".

Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у по-рога и тогда только сказал:

-- Здравствуйте.

-- Здравствуйте, Владимир Николаич, -- приветливо от-кликнулась мать.

Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.

-- Дождик, Владимир Николаич?

-- Сеет. Пора уж ему и сеять.

Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоя-тельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмот-рит -- переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения -- когда слушают.

-- Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня -октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.

-- Лист облетел? -- спросил Витька.

-- Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.

Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.

-- Все играешь, Витя?

-- Играет! -- встряла мать. -- Приходит из школы и начи-нает -- надоело уж... В ушах звенит.

Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Во-обще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.

-- Хорошее дело, -- похвалил дядя Володя. -- В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты -- в Красном уголке на баяне трениро-ваться.

-- На баяне не тренируются, -- сказал Витька. -- Трени-руются на турнике.

-- А на баяне что же делают?

-- Репетируют.

Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.

-- Все знают.

-- Ну, они нынче...

Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце".

-- Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.

-- Если талант есть -- большое дело, -- продолжал дядя Володя, сев за стол. -- С талантом люди крепко живут.

-- Наоборот, -- опять не выдержал Витька. -- Юрка гово-рит: талантливым всегда первым попадает.

-- Витя!..

-- Какой Юрка?

-- Да мальчик тут один... по соседству, -- пояснила мать. -- Давайте, Владимир Николаич...

-- С плохими товарищами не знайся, -- сказал дядя Во-лодя.

-- Да он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.

-- Играю.

-- Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам -этим попадает, верно. А талант... -- это талант. Ну, и учиться, конечно, надо -- само собой.

-- Вот учиться-то... -- Мать строго посмотрела на Вить-ку. -Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.

Витька поддал на баяне.

-- Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.

-- Плохо с учебой, Виктор?

-- Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают!

-- Отец-то пишет, Виктор?

-- А чего ему писать? -- отвечала мать. -- Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.

-- Алименты -- это удовольствие ниже среднего, -- заме-тил дядя Володя. -- Двадцать пять?

-- Двадцать пять.

-- Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.

-- Понимали бы они...

-- Ты пришел из школы, сразу раз -- за уроки. Уроки приготовил -поиграл на баяне. На баяне поиграл -- пошел погулял.

Мать вздохнула.

Витька играл "Смешное сердце".

Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.

-- Как она у нас -- пук! -- засмеялся он, довольный.

-- Надо наклонять, -- встрял Витька, -- тогда и "пук" не будет.

-- Шампанское должно пу... стрелять, -- авторитетно сказал дядя Володя. -- Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. -- И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.

-- Х-у-у, -- сказал он и поморгал маленькими глазами, -- в нос дает.

Витька захохотал.

Мать с укоризной поглядела на него.

-- Держите, Агриппина Игнатьевна.

Мать тоже выпила... И долго улыбалась и вздрагивала.

-- Стремиться надо, Витя, -- продолжал дядя Володя, на-ливая еще два фужера.

-- Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька..."

-- Говорить мало. Что говорить!

-- Как же воспитывать-то?

Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опроки-нуть фужерчик.

-- Ху-у-у, -- опять сказал он. -- Все: пропустили по пово-ду воскресенья, и будет. -- Дядя Володя закурил. -- Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял...

-- Вы уже рассказывали. Счастливый человек -- сократи-лись... Взяли себя в руки.

-- Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от цикло-на, -- на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахер-скую -- не бриться, ничего -откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить -- кладешь пять.

-- Гляди-ка!

-- Да. В голове -- дымовая завеса, -- обстоятельно рас-сказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. -- А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить -- пот гра-дом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допус-тим, написано: "Такому-то на руки семьдесят пять рублей". А ты думаешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?!" Хе-хе... И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!

-- До чего можно дойти! -- сочувственно заметила мать. -- Ай-яй!

-- Гораздо дальше идут. У меня приятель был -- тот все по ночам шанец искал...

-- Что это?

-- Шанс. Он его называл -- шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона -- и все, не вернулся.

-- Разбился?

-- Ну, с девятого этажа... Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: "Эй, вы что?!"

-- Сердешный, -- вздохнула мать.

Дядя Володя посмотрел на Витьку.

-- Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Запол-ним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай -- заполним.

Витька посмотрел на мать.

Мать улыбнулась.

-- Ну отдохни, сынок.

Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.

Дядя Володя расставлял на доске фигуры.

-- В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-ни-будь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты -- раз -- за шахматы: "Желаете?" К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?

-- Трояк.

-- Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: "Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейс-тер". А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Дви-гай.

Витька походил пешкой.

-- А зачем говорить-то: "Е-два, Е-четыре..."? -- спросила мать, наблюдая за игрой.

-- А -- шутят, -- пояснил дядя Володя. -- Шутят так. А люди уже понимают: "Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.

Витька походил фигурой.

-- А вот пили-то, -- поинтересовалась мать, -- жена-то как же?

-- Жена-то? -- Дядя Володя задумался над доской: Вить-ка сделал неожиданно каверзный ход. -- Реагировала-то?

-- Да, реагировала-то?

-- Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно ска-зать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! -- Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. -- Из-за этого и горшок об горшок у нас полу-чился.

-- Как это? -- не понял Витька.

-- Горшок об горшок-то? -- Дядя Володя снисходительно посмеялся. -Горшок об горшок -- и кто дальше.

Мать тоже засмеялась.

-- Еще рюмаху, Владимир Николаич?

-- Нет, -- твердо сказал дядя Володя. -- Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказал-ся бы. Я ведь злоупотреблял...

-- Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? -- вдруг спросила мать.

-- С кем, с ней? Нет, -- твердо сказал дядя Володя. -- Де-ло принципа: она мне параллельно с выпивкой таких... ве-щей наговорила... Я, по ее мнению, оказываюсь -- "тоскливый дятел".

Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.

-- Что же это она так? -- сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.

-- Сильно умная! -- в сердцах сказал дядя Володя. -- Пускай теперь...

Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удач-ный ход.

-- Ну, Виктор!.. -- изумился дядя Володя.

Мать незаметно дернула Витьку за штанину -- уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой -- он вошел в азарт.

-- Так, Витенька... -- Дядя Володя думал, сморщившись. -- Ты так? А мы -- вот так!

Теперь Витька задумался.

-- Детей-то проведуете? -- расспрашивала мать.

-- Проведую. -- Дядя Володя закурил. -- Дети есть дети. Я детей люблю.

-- Жалеет сейчас небось?

-- Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь -- тридцать восемь метров, обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей -- любо глядеть. Домой придешь -- сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу ку-пить.

-- Ходите, -- сказал Витька.

Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, по-трогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.

-- Так, Витька... Ты так? А мы -- так! Шахович. Софы есть чешские... Раздвижные -- превосходные. Отпускные по-лучу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу...

-- Сколько же шкура станет?

-- Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник час-то в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.

-- А волчья хуже? -- спросил Витька.

-- Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.

Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.

Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глу-хие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.

-- Скоро зима, -- вздохнула мать.

-- Это уж -- как положено. У вас батареи не за... Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.

Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель...

-- Ну, до свиданья.

-- До свиданья.

-- Виктор, а кубинский марш не умеешь?

-- Нет, -- сказал Витька.

-- Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.

-- До свиданья.

Дядя Володя вышел.

Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осто-рожно обшагивая отставшие доски, -- серьезный, сутулова-тый, положительный.

Мать и Витька проводили его взглядами... И долго мол-чали.

-- Так это что же, -- не скрывая изумления, заговорила мать, -- он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?

-- Тоже ж... один кукует, -- сказал Витька. -- Вот и ходит. Гнать его в три шеи!

-- А?

-- Так и будет ходить. А чего ему?

Мать все никак не могла понять:

-- Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.

Витька о чем-то вдруг задумался.

Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную за-дачу. Волновались, спорили.

Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.

-- Если тут вот подпилить, он здесь наступит -- она толь-ко вон где сработает. Она же не достанет его. -- Так рассуж-дал умный Юрка.

-- Пошто не достанет?

-- А рычаг-то вот где! Вот -- нога наступила, а вот -- ры-чаг, а вот аж где голова.

-- Ну, а как?

-- Надо рычаг ближе... И под тротуаром маленько под-рыть...

-- Кого эт там пилить-то собираетесь? -- спросил старик.

-- Кто собирается? -- поспешно сказал Витька. -- Никто не собирается.

-- Пакостить чего-нибудь надумали?

-- Одно на уме! -- воскликнул Витька.

-- Это у вас одно на уме: где бы напакостить.

-- Дед, -- вступил Юрка, -- надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?

-- Да ну его, -- прошептал Витька. -- Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпор-тить, а эту нарочно сверху подновить -- чтоб он на нее и на-ступил. Понял? Он наступит... Понял?

-- А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?

Витька об этом не подумал.

-- А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незамет-но чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то -- в день три человека. Я это все там сделаю.

И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского... Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и... алкоголиках. Долго, нудно...

А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.

-- Ну, до свиданья.

-- До свиданья, до свиданья, -- говорила мать.

-- Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?

-- Не умею.

-- Красивый танец.

-- Все равно не умею.

-- А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?

-- Не умею.

-- Вообще-то... это... я бы на вашем месте научился. По-пробуйте.

-- Кто, я, что ли? -- удивилась мать.

-- Да.

-- Танцевать?.. Или на баяне?

-- Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство... Ну, ладно, потом. До свиданья.

-- До свиданья.

-- У меня тут родственники... У нас один диссертацию за-щищает... Ну, ладно, потом. До свиданья.

-- До свиданья.

Дядя Володя вышел.

Мать не знала, сердиться ей или смеяться.

-- Так и не отелился. Мычал, мычал -- и никак. Вот же смешной человек!

-- Сейчас он у нас... захохочет, -- тихонько сказал Вить-ка, глядя в окно.

В окне показался дядя Володя -- серьезный, даже не-сколько важный...

Вдруг дядя Володя делает руками -- так, и его по шляпе хлопает доска...

-- Хватить миндальничать! -- сказал дядя Коля. Они раз-говаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой го-ренке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. -- Дальше еще хуже будет. Испортим парня... Завтра по-едет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.

Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.

-- Жалко, Коля... Сердце запеклось, ничего тебе и ска-зать-то путем не могу... Жалко...

-- Да что, насовсем, что ли! -- убеждал брат. -- Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст -- эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь... До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик...

-- Да больно уж он какой-то...

-- Какой? А тебе что, красавца кудрявого...

-- Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.

-- Ну и что, хорошее дело.

-- Да что же -- все об одном да об одном.

-- Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей сторо-ны себя показать. Вот -- мебель покупает. Бабам же нынче что -- лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.

-- У тебя у самого там тесно...

-- Ничего.

-- Да Нюра бы не осердилась. Скажет -- во-от, еще пле-мянника привез. Своих мало!

-- Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сро-ду -- поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так -- мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть... Давай, собирай его -- прямо счас и поедем. Чего тя-нуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться... Давай. Где он?

-- Там.

Дядя Коля заглянул в комнату.

-- Да где?

-- Нету?! -- испугалась мать. -- Мать пресвятая Богоро-дица!.. Здесь был!

Дядя Коля подошел к окну, тронул створки -- они рас-пахнулись.

-- Не пужайся -- здесь он где-нибудь. В окно вылез.

Мать кинулась сразу к Юрке.

Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так -- погреться залез. Мол-чали.

Быстро вошла встревоженная мать.

-- Витька... Здравствуйте! Ох, Витька... -- Мать успокои-лась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. -- Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет...

Витька, Юрка и старик молчали.

-- Пойдем домой. -- Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.

-- Что, Витька... в ссылку ссылают? -- сказал старик.

-- В какую ссылку?! -- вспыхнула мать. -- Что ты, дедуш-ка, говоришь-то!

-- Да я шутейно, -- успокоил старик. -- Так я... болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.

-- Пойдем, Витя, -- опять сказала мать.

Витька сидел. Молчал.

-- Я не в осуждение говорю, -- продолжал старик. -- Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила... И вот, кто поум-ней был -- отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не от-пускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что -не укрепился, не окреп дома, не пустил ко-решки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства... А потому до семнадцати, что надо полю-бить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте -дома, так тебе это и будет -- родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь...

-- Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! -- осердилась мать. -- "Полюбил", "не полюбил"... Чего попало! Пойдем, Витька.

Витька встал... Подал Юрке руку.

-- Пока.

-- До свиданья. Пиши.

-- Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.

-- До свиданья, Витька. Не забывай нас.

-- Господи, прямо как на войну провожают... -- не могла скрыть удивления мать. -- Или, правда, -- на заработки куда. Он едет-то -- двадцать верст отсюда! К дяде родному.

-- Это хорошо, -- опять сказал старик. -- Чего же?

Потом, когда шли по улице, мать сказала:

-- Тебе там хорошо будет, Вить.

Витька молчал.

-- Неохота?

Витька молчал.

Мать тоже замолчала.

Зато дома мать выпряглась.

-- Никуда он не поедет, -- заявила она брату с порога. -- Не пущу. Вот.

Дядя засмеялся.

-- Ну, конечно, не надо: а то он там... потеряется. Заблу-дится. Волки его съедят... Витька, а ты-то чего? Тоже, как ба-ба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..

Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессо-рах.

-- Витька, почему ты не учишься, как все люди, -- хорошо?

-- Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоеч-ников.

-- А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?

Витька промолчал на это.

-- И все семь -- мальчишки? Или и девчонки есть?

-- Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бес-толковая.

Дядя захохотал.

-- Дак а себя-то... ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее -- такие же двоечники, как она. А? Витьк?

-- Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.

-- Во-он вы куда-а!.. -- понял дядя. -- Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.

-- Шофером.

Дядя даже сплюнул в огорчении.

-- Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали -- с работой-то?

-- Сами.

-- Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?

-- Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим...

-- Тьфу! -- расстроился дядя. -- Хоть поворачивай и вы-давай всю эту... шайку. Ты думаешь, шофером -- хитрое де-ло? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шо-фером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет -- ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе... Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь -- на удивление всем.

А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пуга-ла. Витьке было интересно... И грустно.

Ох, то-о... -

запел вдруг дядя негромко, задумчиво, -

...То не ве-ете-ер ве-етку клонит,

Ох, да не дубра-авушка-а шумит:

То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,

Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит...

И замолчал. И задумался.

-- Эх, Витька-а, -- сказал дядя невесело, -- махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы -- не глядя! Я б -- не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только... Но нам, Витька, война дорогу пере-ехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а... А ты учиться не хочешь. Глупыш ты та-кой.

-- Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.

-- Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь... Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.

...Приехали в деревню затемно.

Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.

-- Ну, пойдем знакомиться... Не робей, там все свои.

В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.

-- Знакомьтесь, брат с сестрой, -- сказал дядя Коля.

-- Это Витя? -- радостно спросила девушка.

-- Витя. Собственной персоной. -- Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. -- Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать...

-- Телевизор у Баевых смотрят.

-- А наш чего же?

-- Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помо-гу. Ну?.. Меня Ольгой зовут... -- Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то про-стая и приветливая. Витьке она очень понравилась.

-- Надо же: такие глаза, и парню достались! -- засмеялась Ольга.

Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.

-- Ты сперва не глаза разглядывай, -- строго сказал отец, -- а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разгляды-вай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок -- три ме-сяца.

В городке дела хоть медленно, но подвигались к заверше-нию.

В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Гру-шу к себе домой.

Шли принаряженные по улицам городка.

-- Меня тут... некоторые знают... -- предупредил Владимир Николаич, -могут окликнуть или позвать... куда-ни-будь.

-- Куда позвать?

-- В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внима-ния. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал... Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень -- лезут!..

-- А самого-то не тянет больше к ним?

-- К ним?! Я их презираю всех до одного!

-- Хорошо, -- искренне похвалила Груша. -- Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.

-- Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.

-- А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?

-- Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок... Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что -- неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже при-няли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.

Пошли через городской парк.

Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей -- смотрели.

Владимир Николаич и Груша остановились тоже, по-смотрели...

-- Делать нечего, -- негромко сказал Владимир Никола-ич, трогаясь опять в путь.

-- А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут?

-- Здесь! -- почему-то воскликнул Владимир Никола-ич. -- Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я -- отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и... намети-лось такое охлаждение. -- Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". -- Но они об этом еще круп-но пожалеют. Я им не... это... не мальчик, понимаешь, кото-рого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, до-пустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то -- все же боятся. Как выез-жаю куда с ревизией... А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана под-сунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф... Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем... Мо-жет, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейску-ранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз -- вот так вот -изогнули, изогнули... Раза в три слой получился.

-- Как бурки?

-- Как бурки, только это не бурки, а нормальные вален-ки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалки-ваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: це-на?! Полная стоимость по прейскуранту! И -- развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..

Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них -- Вла-димир Николаич всерьез кричал.

-- Потише, Владимир Николаич, -- попросила Груша. -- А то оглядываются.

-- Да, да, -- спохватился Владимир Николаич. -- Это не очень интеллигентно. Горячность чертова...

И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.

Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге... Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.

-- Ну-те-с... вот здесь мы и обитаем! -- оживленно сказал хозяин.

И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками -- с журнального столика на гнутых ножках... Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.

-- Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как нахо-дите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? -- журналишка... Есть любопыт-ные картинки. Как находите квартирку?

-- Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, -- успела сказать Груша.

-- Нет, до хорошего тут еще... Нет, это еще не называется хорошо. -Владимир Николаевич налаживал стол: появи-лась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты -- тоже в хрустальной вазочке. -- Хо-рошо здесь будет... при известных, так сказать, обстоятельст-вах.

-- Холодильник-то как? В очереди стояли?

-- В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда ра-зошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес -- на себя. Она даже не знает -- ждет, наверно. -- Владимир Николаич посмеялся. -- Ругает, наверно, советскую власть... Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим... -- Владимир Нико-лаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!

И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая ме-лодия.

Владимир Николаевич вышел довольный.

-- Как находите? -- спросил.

-- Хорошо, -- сказала Груша. -- Грустная музыка.

-- Грустная, -- согласился Владимир Николаич. -- Иной раз включишь один, плакать охота...

Груша глянула на него... И что-то в лице ее дрогнуло -- не то жалость, не то уважение за слезы, а может, -- кто зна-ет? -- может, это любовь озарила на миг лицо женщины.

-- Прошу! -- опять сказал Владимир Николаич.

Груша села за стол.

-- Нет, жить можно! -- воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. -- Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.

-- Как же? Вы говорите, умеете.

-- В практическом смысле -- да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце вол-нуется, Груша... А? -Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. -- Груша!

-- А?

-- Я волнуюсь, как... пионер. Честное слово.

Груша смутилась.

-- Да чего же вы волнуетесь?

-- А я не знаю. Я откуда знаю? -- Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. -- Выпьем на брудершафт?

-- Как это? -- не поняла Груша.

-- А вот так вот берутся... Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, -- Владимир Николаич показал как, -- и вы-пивают. Вместе. М-м?

Груша покраснела.

-- Господи!.. Да для чего же так-то?

-- А вот -- происходит... тесное знакомство. М-м?

-- Да что-то я... это... Давайте уж прямо выпьем?

-- Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образу-ется кольцо.

-- Да неловко ведь так-то.

-- Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет... даже жалко. Неужели у вас не волнуется серд-це? Не волнуется?

-- Да нет, волнуется... Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?

-- Да об этом целые книги пишут! -- взволнованно вос-кликнул Владимир Николаич. -- Поэмы целые пишут.

Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.

-- Ну?.. -- торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, неза-вершенные. -- Ну? А то шампанское выдыхается.

-- Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем ко-собочиться-то?

-- Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".

-- Ну и перейдем на "ты"... без этих фокусов.

-- Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку... -- Владимира Николаича даже слегка трясло. -- Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.

-- Вот наказание-то! -- воскликнула Груша. И засмеялась.

Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отлични-цы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девуш-ки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.

-- Ну! -- скомандовала Оля. -- Повторим домашнее зада-ние.

-- Хоть уж в воскресенье-то... -- попробовал было увиль-нуть Витька. Но Оля была непреклонна:

-- Никаких воскресений! Ты у нас будешь... Циолков-ским.

-- Нет, он у нас будет Жолио Кюри. -- Лидок погладила Витьку по голове. -- Верно, Витя?

-- Да иди ты! -- Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.

Девушки засмеялись.

-- Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?

-- Золотарем.

Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.

-- Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири -- там хо-лодно.

Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объ-яснять невестам, кто есть золотарь.

Сели за стол.

-- Ты таблицу умножения знаешь, конечно? -- начала Лидок.

-- Знаю, конечно.

-- Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.

Витька умножил скучное число на число еще более скуч-ное, получил скучнейший результат.

-- На.

-- Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.

-- Ну и дура ты! -- не выдержал Витька.

Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.

-- Витя, да ты что?! -- изумилась сестра Оля. -- Разве так можно?

-- А чего она?..

-- Чего она?

-- "Тренируйся"... Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.

-- А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.

-- А еще -- городской! -- вставила Валя.

-- Они, городские-то, хуже наших, -- заметила Лидок. -- Получают там раннее развитие... и начинают. -- Она опять принялась сосать конфетку. -Давай дальше. Умножь от это на это.

Витька стал умножать.

Лидок склонилась над ним сзади и следила.

-- Непра-ально, -- сказала она. -- Семью осемь -- сколь-ко?

-- Пятьдесят шесть.

-- Ну... А ты сколько пишешь?

-- Шесть пишем... А!

-- Ну, о-от.

Витька принялся снова вычислять.

Лидок стояла над ним.

-- Та-ак, та-ак...

-- Перестань сосать свои конфеты! -- взорвался Витька.

Лидок толкнула ладошкой Витьку -- носом к тетрадке.

-- Умножай.

-- Дура, -- сказал Витька.

-- Папа! -- позвала сестра Оля.

Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он со-ставлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох вся-ких ведомостей.

-- Как же ему помогать? -- пожаловалась Оля. -- Он на нас говорит -"дуры".

-- Зайди ко мне, -- велел дядя Коля.

Витька без робости зашел к дяде в горницу.

-- Вот что, дорогой племянничек, -- заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, -- если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?

-- Понял.

-- Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые не-весты уж, а ты... Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь... Иди.

Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него.

-- Попало? -- спросила Лидок.

Витька взял чистый лист бумаги... подумал, глядя на крупную Лидок... И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок.

Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написа-ла. И показала Витьке.

"ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ" -- было написано на листе.

Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и напи-сал: "СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА".

Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: "ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС".

Витька долго думал, потом написал в ответ: "СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ".

Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И по-шла было с ним в горницу.

-- Ну давай умножать-то?! -- воскликнул Витька. -- Чего ты бегаешь-то туда-сюда?

Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.

Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.

Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.

-- Я вот этого знаю, -- негромко сказал Владимир Нико-лаич. -- Только не оглядывайся! Попозже оглянись.

Груша прошла несколько шагов и оглянулась.

-- Ну? И что?

-- Он раньше в Заготконторе работал... Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: "У меня тут при-ятель в доме отдыха, пойдем к нему". Ну, пошли к прияте-лю... Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь "Не шей ты мне матушка". Потом идет в прыгательный бассейн... А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком -- и поет.

-- Да он что?!

-- И что характерно: даже когда летел, он умудрялся иг-рать на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь.

-- В воде-то? Как же?

-- Ногами работал... Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: "Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался".

-- Ну, и ты что?

-- Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал... Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать.

-- Ну, выгнали? С работы-то?

-- Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, вы-гнали. Таких спортсменов долго не держат.

-- Вот дурак-то!

-- Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...

-- Под стол?

-- Не специально, конечно, лез, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре.

В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.

Приглашенные, некоторые, уже сидели за столом. Сиде-ли чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали...

Играла музыка, низенький, толстый человек пел ита-льянскую песню.

-- Гордо, но -- с уважением, -- учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу. -- Станут интересоваться, где работаешь, -- фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем -- неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье... Да вон, вон!.. -зашипел Владимир Николаич, показывая глазами. -- Возле самовара-то!

-- Ну?

-- Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница, -- загрызет...

-- За что?

-- Все. -- Владимир Николаич широко заулыбался, полу-поклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно.

Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже по-дозрительно. Груша очень смущалась.

Наконец они сели на отведенное им место. Получи-лось -- напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи рес-торанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.

Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это -- весь этот шум, гам, бестолковые раз-говоры.

-- А накурено-то! Неужели не проветривается?

-- Дело же в том, что туг специально одурманивают себя. Зачем же проветривать?

-- А вон та, молоденькая... Вон-он, хохочет... Заливается!

-- С офицером-то?

-- Да. Вы посмотрите, как хохочет! -- будущая мать.

-- Почему будущая? У них сейчас это рано...

-- Это уж вы меня спросите! -- воскликнула женщина в голубом. -- Я как раз наблюдаю... результат этого хохота.

-- А где наш диссертант-то? -- спросил Владимир Николаич.

-- За руководителем поехал.

-- За генералом, так сказать?

-- За каким генералом?

-- Ну, за руководителем... Я имею в виду Чехова, -- пояс-нил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: -- У него руководитель -- какой-то известный профессор.

-- А ты говоришь, генерал.

-- Ну, генерал -- в переносном смысле, -- даже рассер-дился Владимир Николаич. Но говорил он негромко. -- Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь... Состри чего-ни-будь. Чего сидишь, как...

Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха... И ничего не сказала.

-- Немножко будь оживленнее, -- уже мягче сказал Вла-димир Николаич. -Не теряйся, я с тобой. Покритикуй ал-коголиков, например.

Груша молчала.

А вокруг говорили. Подходили еще родственники и зна-комые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор.

-- Кузьма Егорыч, -- потянулся через стол Владимир Ни-колаич к пожилому, крепкому человеку, -- не находишь, что он слишком близко к микрофону поет?

-- Нахожу, -- кивнул пожилой, крепкий. -- По-моему, он его сейчас съест.

-- Кого? -- не поняли со стороны.

-- Микрофон.

Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.

-- Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода.

-- Ходит с микрофоном! Ходит и поет.

-- Шаляпин без микрофона пел...

-- Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, -- ска-зал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично зна-вал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.

-- А вот и диссертант наш! -- сказали родные.

К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним -- пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно, профессор.

Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окину-ла презрительным взглядом танцующих бездельников.

-- Прошу садиться, -- сказал диссертант.

-- А фасонит-то! -- тихо воскликнул Владимир Никола-ич. -- Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом попо-лам натянул. Фраер.

-- Откуда ты такие слова знаешь? -- удивилась Груша.

-- Боже мой! -- в свою очередь удивился Владимир Ни-колаич. -Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахва-тался, так сказать.

Захлопали бутылки шампанского.

-- Салют! -- весело сказал один курносый, в очках. -- В честь свежеиспеченного кандидата.

-- Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?

Профессор вежливо улыбнулся.

-- За здоровье нового кандидата! -- зашумели.

Кандидат встал.

-- За здоровье наших дам! -- сказал он.

Это всем очень понравилось.

Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.

-- Огурчики соленые или в маринаде?

-- Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?

-- В маринаде.

-- А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.

-- Тебе подать в маринаде? -- спросил Владимир Нико-лаич Грушу.

-- Подай.

-- Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..

-- А танцуют ничего. А?

-- Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: "Танцуют ничего". Засмеялись.

-- Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?

-- Можно. А что?

-- Неисправимый человек, этот Сергей!

Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в са-лат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.

Поднялся курносый в очках.

-- Позвольте?!

-- Тише, товарищи!

-- Дайте тост сказать! Двинь, Саша.

-- Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...

-- Да, не из-за их красивых глаз.

-- Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!

Посмеялись, но недружно.

Курносый посерьезнел.

-- Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не под-ведешь в своей дальнейшей деятельности.

Захлопали. Курносый сел было... Но тут же вскочил.

-- И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, ко-торый направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профес-сор!

Опять захлопали. Дружно захлопали.

Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.

Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.

-- Что не звонишь? -- спросил Кузьма Егорыч.

-- А?

-- Не звонишь, мол, почему?!

-- А ты?

-- Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.

-- А я виноват, что меня нет на месте?

-- Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.

-- А я звонил вам, Кузьма Егорыч, -- хотел влезть в раз-говор Владимир Николаич.

-- А? -- не расслышал Кузьма Егорыч.

-- Я, говорю, звонил вам!

-- Ну и что? А чего звонил-то?

-- Да так. Хотел... это...

Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.

-- А где бываешь-то? В командировках, что ли? -- опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.

-- В командировках, -- откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал ни танцующих.

-- Ну, как? -- спросил Владимир Николаич Грушу. -- Ничего?

-- Ничего, -- сказала Груша. -- Долго тут будем?

-- А что?

-- Да ничего, просто спросила.

-- Не нравится, что ли?

-- Нравится.

-- Я уж думал, тебя перевели куда! -- кричал Кузьма Его-рыч.

-- Никуда меня не перевели.

-- Думаю, повысили его, что ли?!

-- Дожидайся, повысят! Скорей повесят.

-- Ха-ха-ха-ха!..

-- Ну, что, Таисья Григорьевна? -- обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом по-стучала вилкой по графину и сказала всем:

-- Товарищи, давайте предложим им нормальный, хоро-ший вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смот-реть!

-- В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим ус-тавом не ходят.

-- Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Да-вайте попросим сыграть вальс.

-- Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.

-- А вот это... очень неправильное суждение! В корне не-правильное!

-- Да хорошо танцуют, чего вы? -- сказал человек с золо-тыми зубами. -Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.

-- Именно -- подергался. Разве в этом смысл танца?

-- А в чем?

-- В кра-со-те, -- отчеканила Таисья Григорьевна.

-- А что такое красота? -- все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. -- А, Таисья Григорьевна? Если вы на-ходите, что, допустим, вот этот виноград...

-- Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?

-- Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, -- сказал че-ловек с золотыми зубами. -- Конечно, в красоте. В чем же еще?

Владимир Николаич помрачнел.

-- Пойдем домой? -- предложила Груша.

-- Подожди. Неловко. Поймут как позу.

-- Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? -- разговаривали за столом.

-- Был. Позавчера.

-- Ну, как он?

-- Он в порядке!

-- Да? Устроился?

-- Да.

-- Довольный?

-- Что ты!..

-- Пойдем, Володя, -- еще сказала Груша.

Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.

-- Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...

-- Да что они вам?! -- вконец рассердился человек с золо-тыми зубами. -- Люди танцуют -- нет, надо помешать.

Владимир Николаич сел.

Помолчал и сказал негромко:

-- Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..

Взял фужер с шампанским и выпил один.

-- Володя, ты что это? -- встревожилась Груша.

-- Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные! -- не мог успокоиться Владимир Николаич. -- Зубы даже из-за этого потеряли.

Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом -никто с ними не общался, никому не было до них дела.

-- Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! -- повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. -- Воспитанные, но слегка нервные. Точно?

Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него.

-- Нервные, говорю, все!.. -- Владимир Николаич на-сильственно посмеялся.

-- Что, опять? -- спросила Таисья Григорьевна.

-- А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?

К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.

Владимир Николаич встал.

-- Пойдем! -- велел Груше.

И они вышли из-за стола... И пошли...

За столом замолчали. Смотрели вслед им.

Пробрались через танцующих...

Надели в гардеробе плащи...

И вышли из ресторана.

-- Что с тобой? -- спросила Груша.

Владимир Николаич молчал.

-- Зачем надо было так уходить?..

-- Помолчи! -- резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что -резко... Взял Грушу под руку. -- Не сер-дись.

-- Чего ты на них так?

-- В гробу я их всех видел! -- зло и громко сказал Влади-мир Николаич. И еще добавил: -- В белых тапочках!

Витька ходил по избе и учил наизусть.

...Вот и солнце встает,

Из-за пашен блестит,

За морями ночлег свой покинуло,

На поля, на луга, на макушки ракит

Золотыми потоками хлынуло.

Едет пахарь с сохой, едет -- песню поет,

По плечу молодцу все тяжелое...

Не боли ты, душа! Отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро веселое!

Витька передохнул и еще повторил:

Не боли ты, душа! Отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро веселое!

Подошел к окну и засмотрелся на улицу.

По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.

Вошла сестра Оля.

-- Что не учишь? -- спросила.

-- Я выучил. -- Витька был настроен грустно.

-- Проверим, -- сказала Оля. Взяла учебник... -- Какое задавали?

-- "Утро".

-- Давай. С выражением.

Витька стал читать:

Звезды меркнут и гаснут.

В огне облака,

Белый пар по лугам расстилается.

По зеркальной воде, по кудрям лозняка

От зари алый свет разливается.

Птички солнышка ждут, птички песни поют,

И стоит себе лес...

-- Здравствуй! -- воскликнула Оля. -- Поехал.

-- Что?

-- Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш...".

-- А-а!

Дремлет чуткий камыш. Тишь -- безлюдье

вокруг.

Чуть приметна тропинка росистая...

-- Ладно. Еще что?

-- Составить описание вечера в деревне.

-- Составил?

-- Составил.

-- Читай.

Витька прочитал:

-- "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше".

-- И все?

-- Все.

Оля засмеялась.

-- Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длин-ные жердочки". -- Оля опять засмеялась. -- На -- письмо тебе от мамки.

Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал чи-тать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его ру-ках...

Пришел дядя Коля с работы.

-- Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там?

Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу...

-- Ну! -- сказал он огорченно. -- Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж?

Дядя Коля посмотрел на Витьку.

Витька пожал плечами. Промолчал.

-- Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она -- женщина, а ты -- мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не бла-жи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди та-кими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позо-вем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька?

Витька кивнул головой -- ладно.

-- Не расстраивайся, -- сказал дядя Коля. И ушел в гор-ницу.

Витька посидел немного у окна... И вышел из избы.

...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть и степь.

Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и простор-но. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее не-яркий светло-розовый блеск делал общую картину еще пе-чальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери...

Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами -- с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: "Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам -- приведи нас скорей домой". Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: "Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскаприз-ничалась-то? Барыня какая". Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: "Учись ты ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая те-перь жизнь пошла -- ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого". Этим ветеринаром, соседом, она все глаза протыка-ла Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: "Вот живет человек, Витька! Вот это -- живет". Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогат-кой...

-- Матушка степь, помоги мне, пожалуйста, -- попросил Витька.

А в чем помочь, он сам хорошо не знал. Он хотел бы быть сейчас дома. А как это сделать?

Он незаметно заснул.

...Разбудил его дядя Коля.

Когда Витька проснулся, дядя Коля стоял над ним и сни-мал с себя брезентовый плащ. Все сеялся нехолодный мел-кий дождик. Было совсем темно.

-- Замерз? -- спросил дядя Коля.

-- Не...

-- Нет... -- Дядя Коля поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел. -- Ох, Витька, Витька... обормот ты мой милый... -- Он взял Витьку на руки и понес. Тут только увидел Витька, что рядом стоит конь. -- Садись.

Витька устроился на теплой конской спине. Дядя Коля сел впереди в седло.

-- Ну, что? -- спросил он, когда поехали.

-- Ничего.

-- Тоскуешь без мамки?

Витька промолчал.

-- Что мне с вами делать? -- вздохнул дядя Коля. -- Охота помочь, и не знаю как. Вот же судьба, черт ее!.. Выпала. Стрел бы где-нибудь папу твово... родимого, я бы ему сказал пару ласковых. Дурак. Себе жизнь загробил и другим... Ду-рак, -- еще раз крепко сказал дядя Коля. -- Нашел радость в жизни. Пьют же люди, но не так же, чтобы все за ее, гадину, отдавать. Все, самое дорогое...

Дядя Коля закурил и долго молчал.

Ехали шагом.

Дождик перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. По селу лаяли собаки. Разговаривали невидимые лю-ди, слышался молодой беспечный смех. Близко где-то били палкой по чему-то мягкому, по перине, наверно, и пригова-ривали:

-- Ты гляди, что делается -- пыли-то! Пыли-то!

-- Ничего, Витька... -- заговорил дядя Коля. -- Этот дядя Володя-то, он неплохой мужик. Пить хоть не будет. Не ви-тязь, конечно... но уж... что теперь? Черт его бей -- уж хоть такой: все хоть поможет вам. Все мужик в доме...

Витька представил почему-то, как дядя Володя танцует в их доме летку-енку. За него -- сзади -- держалась мать и тоже подпрыгивала. А за матерью подпрыгивали дед Наум, Юрка, разные молодые тети, подружки материны...

...Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.

У ворог дядя Коля соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.

-- Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси -- дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раз-девайся и лезь сразу на печку.

Дядя Коля пошел от ворот и сразу пропал из виду, рас-творился в чернильной темноте.

Витька подождал, когда совсем затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул коня...

Мерин разохотился в беге, нес ровно, быстро. Витька сперва ждал, что он где-нибудь споткнется, потом успокоил-ся. Дорогу конь находил сам.

...К рассвету Витька приехал домой.

Мать спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук копыт, вскочила. Прильнула лицом к окну.

Витька соскочил с коня, набросил повод на штакетину, постучал в дверь.

-- Кто там? -- Мать не на шутку испугалась.

-- Я, -- сказал Витька.

-- Витя?! -- Мать трясущимися руками долго отодвигала засов и все повторяла: -- Господи, да что же это?.. Господи!.. Витенька, родной ты мой-то! -- Она обняла сына, прижала к себе. -- Господи!.. Да ты как? А дядя Коля где?

-- Я один.

-- Оди-ин?! -- От испуга мать даже запела. -- Да ты что? Да как же? Да говори ты скорей, Господи!.. Не случилось ли чего с вами дорогой-то?!

-- Нет. -- Витька прошел в комнату, дождался, когда мать включит свет. Огляделся -- искал, видно, признаки присутствия в доме чужого человека.

Мать во все глаза смотрела на сына.

-- Да что случилось-то, Витька?!

-- Ничего. -- Витька присел на краешек кровати, долго молчал. И мать молчала, смотрела на Витьку... Какой-то он был странный, повзрослевший, что ли.

-- Мам... -- Голос у Витьки чуть дрогнул. -- Ты... замуж-то не выходи. Не надо. Я теперь послушный буду. Учиться... ладно уж -- хорошо буду. Мне только захотеть -- я сумею... -- Витька говорил негромко, с трудом. Смотрел куда-то в сторону.

Мать вспыхнула горячим румянцем, посмеялась -- со-всем некстати...

Заговорила торопливо, фальшиво как-то -- она что-то вдруг растерялась.

-- Да тебе кто сказал, что я замуж-то выхожу? Во!.. Ты от-куда взял-то? Ты что?

-- Пойду коня расседлаю, -- сказал Витька.

Когда он вышел, мать скоро натянула платьишко, покру-жилась по комнате, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... так и пройдет теперь.

Когда Витька вошел, она еще плакала.

Витька сел напротив матери... Неловко, бережно тронул ее по волосам -погладил.

-- Не надо, мам.

-- Я ничего, сынок. Я -- так. Чаю хочешь?

-- Я насовсем приехал...

-- Ну и хорошо! Это хорошо, сынок. Я бы в субботу сама за тобой приехала. Плохо мне без тебя... Не могу.

...Когда Витька засыпал уже в своей маленькой горенке, в своей родной кровати, он слышал неясно: приехал дядя Ко-ля. Обрывки разговора слышал.

-- Да уж вижу, вижу -- конь-то стоит. Отлегло от сердца... Чуток не рехнулся, ей-Богу, -- гудел дядя Коля. -- Ладно бы свой... А тут -вдвойне...

-- Утром... не рассвело хорошо, слышу: стук -- воротца стукнули...

-- Да, главное, пришел домой, разделся, лег уж -- я-то! Ну, спит, думаю. И мои -- тоже -- не хватились. А потом вспомнил: а чего же конь-то не заржал? А он у меня всегда: как прихожу откуда ночью, потихоньку всегда заржет. Со-скочил да в сарай -- нет коня...

-- Я-то думала: вы вместе ехали-то. Думаю, задержался где...

-- Думали, думали, -- сказал полусонный Витька. -- Я ду-мал, ты думал, он думал... Мы думали.

Потом, совсем уж сквозь сон, едва-едва -- слышал:

-- Да почему? Почему? Ты можешь толком мне объяс-нить?

-- Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала -- не могу. Лучше век одна буду жить, только... Нет! Нет, нет и нет!

-- Во! -- удивился дядя Коля. -- Это даже суметь надо -- так опротиветь за короткий срок. Чем уж он так насолил-то?

-- Да, наоборот, все хорошо. Ни одного грубого слова... Нет, все хорошо. Только -- нет, и все тут.

-- Ну, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь, не зря говорят. Ладно... Я думал, у вас выйдет что-нибудь... Ладно...

Дальше Витька не слышал. Заснул.

Проснувшись, Витька маленько поперебирал свое хозяй-ство: бильярдные шары, подковы, покрышку футбольного мяча, лампочку от автомобильной фары, зеркальце автомо-бильное... Все было на месте.

В прихожей комнате, на столе, лежала записка:

"Витя! Я поехала на базар. Поешь молоко и хлеб. Все в шкафу, скоро приду".

Витька открыл шкаф... Но есть не хотелось... Он вышел из дому.

Пошел к Юрке.

Старик и Юрка были дома. Очень обрадовались, увидев Витьку.

-- О!.. Кто к нам пришел-то!

-- Витька?.. Эгей! -- смешно обрадовался старик. -- На побывку, что ли?

-- Совсем, -- сказал Витька.

-- Совсем? -- удивился Юрка.

-- Совсем. -- Витька тоже был очень рад. Но он радость свою никогда особо-то не показывал. -- Чего делаете?

-- Чего делаем? -- переспросил старик. -- Мы тут, брат Витька, с разных сторон жизнь окружаем: я -- сзади, он -- спереду. Я себе гроб вот строгаю, вроде того, что досвиданькаюсь с ей, с жизней-то, а Юрка в лоб ей метит -переделать норовит. -- Старик и правда строгал какие-то доски, но вид у него был вовсе не печальный. -- Вот чем мы тут занимаемся, Витька.

Витька посмотрел на Юрку: правда ли, мол, что гроб-то?! Юрка кивнул, что правда.

-- Я уж тут убеждал, убеждал его -- бесполезно, -- сказал он.

-- Нет, тут вы меня не убедите. В своем гробике буду ле-жать... Своими руками сделанный.

-- Во дает! -- сказал Витька.

-- Я ее, каждую тесиночку-то, с лаской обделаю, аккуратно... Как жених в ем буду лежать!

-- Да зачем?! -- загорячился было Юрка. -- Что за... дикость такая?

-- Это не дикость. Какая дикость? У нас в деревне все старики так: кто мог, завсегда сам себе гроб делал. Что я, не знаю, какой мне гроб сделают? Тяп-ляп -- и готово. Лежи потом... в хреновом гробу. Там сук вылезет, там трещина... На кой мне это надо? Я лучше сам... все тут по-людски сделаю.

-- А что, заболел, что ли?

-- Ничего подобного. С пенсии -- опять заболею. А так -- ни одно ребрушко еще не ноет. А гроб... Сделаю -- пусть стоит, места-то не простоит. Вот так, ребятушки, так, орелики мои... Ничего тут удивительного нет: все помрем! Я уж, слава Богу, пожил. Да ишо поживем! Пенсия вон скоро... масла опять купим в магазине... -- Старик искренне засмеял-ся. -- По Юркиному учению -- это масло. Потом хворать по-лезу на печку...

-- Вот логика! -- сказал Юрка, тоже улыбаясь. -- Желез-ная. А чего ты приехал, Вить?

-- Да этот гусь-то... он больше не будет ходить. Мама не велела больше.

-- Да?

-- Да.

-- Давайте чай пить, раз такое дело! -- весело сказал ста-рик. Отложил рубанок, стряхнул с рубахи и со штанов струж-ки. -- Счас медку принесем, яблоков... Заварим чай с пара-ми. Слыхали такой -- чай с парами?

-- Нет. А как это?

-- А вот счас сделаем. Это меня один сибиряк научил... У их там холода страшенные, вот они и выдумали чай с пара-ми. Подмети пока, Юрка, а я за медом схожу. Подмети, чтоб и мы в чистоте посиживали и чаек попивали. Будем чаек по-пивать и беседовать.

Старик вышел, а Юрка взял веник и стал подметать.

-- Хорошо в деревне? -- спросил он.

-- Хорошо. Только скучно.

-- Ну, это ты... не понимаешь. Разве там скучно? Это ты один там оказался, поэтому тебе показалось скучно. А так-то там не скучно.

-- Может быть. Мне здесь больше нравится.

-- Ну, конечно, -- согласился Юрка. -- Хорошо, что ты приехал.

-- Я там скучал без вас, -- признался и Витька.

-- Мы тоже тебя тут вспоминали...

Вошел старик.

-- Вот и медок. Счас... загуляем, запьем и ворота запрем. Не журись, ребяты, -- не пропадем!