Люди и судьбы: Взаперти

Карамзин называл царевну Софью Алексеевну «одной из величайших женщин, произведенных Россиею», хотя он же вынужден был признать, что полная превратностей жизнь царевны наложила на него как на историка «печальный долг быть ее обвинителем». Но ка’к быть! — задача, которую поставила перед собой эта неординарная женщина, требовала особых решений. Значительность замысла Софьи — верховная власть, сосредоточенная в женских руках, — впечатляет и сегодня. Она была первой из дерзнувших...

Даже такая просвещенная и весьма эмансипированная дама, как императрица Екатерина II, называла новорожденных августейших дочек «бесполезным украшением дворца», а уж об отношении к женскому потомству в княжеском тереме XVII века и говорить не приходится. Трудно сказать, как тогдашний государь Алексей Михайлович относился к наличию девяти дочерей, но даже если и без особого восторга, то эту печаль ему могли компенсировать семеро сыновей. Правда, по какому-то злому року каждый из них имел изъяны в здоровье, от которых дети либо умирали в младенческом возрасте, либо едва достигнув совершеннолетия. Даже младший и самый крепкий из сыновей, Петруша, страдал припадками, заставлявшими его родителей время от времени впадать в трепет. Зато дочери вызывали гораздо меньше тревог, в основном размышления по поводу того, что с ними делать дальше?

Замуж русских царевен не выдавали: заморские женихи в государстве Российском тогда еще были не в чести, свои же для царской крови считались слишком худородными. А потому кончали свой век принцессы, как правило, в монастыре, в зрелых годах становясь инокинями, зачастую возглавляя жизнь обители. Но, как писал российский историк М.И. Семевский, «никакой монастырь не мог быть скромнее и благочестивее царских теремов».

На обособленной женской половине, среди исключительно женского окружения, в молитвах и постах, в занятиях рукоделием, в чтении церковных книг да в невинных девичьих забавах проходила жизнь, в которой царевны были невидимками. Ни один посторонний взгляд не проникал на эту половину. В церквях они стояли на месте, где их никто не мог увидеть. Паломничество в святые места, на богомолье, совершалось в рыдванах с плотно занавешенными оконцами.

Словом, достаточно познакомиться с классическим трудом российского историка и археолога И.Е. Забелина «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях», дабы поистине возрадоваться тому, что вам повезло родиться не царской дочерью и не в те времена (особенно если вы — женщина).

Там, на этой женской, даром что царской, половине, были, кажется, подавлены все человеческие чувства и стремления, не оставлявшие места ни проблеску инициативы, ни мечте, ни поступку, ни личному мнению, одна лишь — тишь, безгласие, смирение, испуг и жажда тени.

И вот представьте, что сквозь это вековечное наслоение запретов и послушного следования им, вспарывая дремоту и благолепие, отмежевываясь от вереницы совершенно одинаковых, неотличимых друг от друга царственных невольниц появляется небывалая женская фигура. Она — воплощенный вызов времени и нравам, отстаивает право не на какое-нибудь необычное или скандальное по тем временам замужество. Она метит куда выше — ей нужен трон и звание первого лица государства.

Софья — третья по счету дочь царя Алексея Михайловича от первого его брака с Марией Милославской — родилась в 1657 году. Отношение к ее появлению на свет было вполне традиционным, и если верить бытописателю, то «не только стола и именинных пирогов, но очень часто и выхода к обедне в день ангела Софьи не бывало».

Нет точных указаний, при каких обстоятельствах и когда именно царь-батюшка заметил, что эта его дочь разительно отличается от других. Но что заметил, сомнений не вызывает. Доказательством этому служит то, что учили Софью совершенно по-особому. К девяти годам уже полностью освоившая грамоту, она стала ученицей самого, пожалуй, просвещенного и разностороннего человека той эпохи — Симеона Полоцкого, проповедника, писателя и поэта, известнейшего общественного и церковного деятеля. Он был первым мужчиной, кому было доверено воспитание царской дочери. Понятно, сколь глубоким было влияние этого мудрого и опытного человека на царевну, все хватавшую с лета и засыпавшую своего учителя вопросами, выдававшими далеко не детское мышление.

Софья демонстрировала острый, пытливый ум и, как писали, способность «к самым нежным проницательствам». Она легко постигала суть сложных понятий, явлений и их взаимосвязь. Среди прочих наук она особо выделяла «гишторию». Герои древности — Византия, Рим, Запад — вот что подстегивало воображение юной царевны.

Великолепная память позволяла Софье с легкостью осваивать языки, и это обстоятельство явилось ключом к библиотеке отца, которая была вскоре предоставлена в ее распоряжение. Самые разнообразные книги на греческом, польском, латыни проглатывались с жадностью, совершенно не наблюдаемой у братьев, обучающихся вместе с нею. По природе же своей Софья явно была заводилой и командиршей, умевшей настоять на своем и подчинить себе разновозрастную ватагу братьев и сестер. Выделялась царевна и своим физическим развитием — крепкая, с по-мужски резкими, угловатыми движениями, лишенная малейших признаков девичьей нерешительности и застенчивости.

Она при любой возможности пыталась разнообразить постную теремную жизнь, и это ей удавалось. Справедливости ради надо сказать, что ее батюшка, Алексей Михайлович, внес свою лепту в более светское, чем полагалось по правилам, воспитание дочерей: он часто брал их с собой в загородные поездки и даже, что немаловажно, дал взглянуть на театральные представления «с французской пляскою». Эти впечатления отразились в Софье звонким эхом. Она начала писать стихи о красотах божьего мира, потом сочинила пьесу и разыграла в тереме ее представление, в которое, разумеется, солируя, вовлекла братьев и сестер.

Впрочем, разносторонняя одаренность Софьи сказалась и в таком исконно девичьем занятии, как рукоделие. О том, что и в нем она оставила позади себя многих, свидетельствует тот факт, что в апартаментах царя лежал, для вящей отцовской гордости, ковер, сотканный ее руками.

Софье было 19 лет, когда в 1676 году Алексей Михайлович внезапно скончался. На похоронах за гробом покойного несли на носилках нового царя — хворого 15-летнего брата Софьи, Федора. Затем шла вдова, вторая жена Алексея Михайловича, Наталья Нарышкина, а следом — царевна Софья, исполненная вражды к мачехе — молодой, красивой, успевшей познать личное счастье, да к тому же имевшей сына Петра — будущего наследника престола. Смерть государя практически сразу обнажила беспощадное, не на жизнь, а на смерть, соперничество между родней его первой жены — Милославскими и второй — Нарышкиными.

Софья действовала хитро. В первую очередь она поставила себе целью навсегда вырваться из постылой женской половины царского терема. А потому как только здоровье Федора Алексеевича ухудшилось, она, притворно или нет, причитая и рвя на себе волосы, добилась права постоянно находиться возле больного. Она кормила и поила его из своих рук, давала ему лекарства и всячески хлопотала над ним. Ну а по сути пребывала в непосредственной близости от трона, среди бояр, военачальников, влиятельных лиц, умея слышать все разговоры и во все вникать с пользой для себя. Когда ей это было надо, Софья умела приноровиться к каждому, не жалея льстивых слов. В свою очередь и окружение умиравшего царя не могло надивиться на ум, обширные знания и благочестие, столь старательно демонстрируемые царевной.

В конце апреля 1682 года, во время похорон брата, Софья, опять же вопреки всем обычаям, единственная из всех царевен присутствовала, громко стеная, на этом печальном обряде до самого конца. А народ, как-то уже забывший о самом невероятном факте явления вчерашней затворницы, вовсю сочувствовал горю громко рыдающей сестры усопшего.

Итак, первый выход был сделан, и едва ли сыскалась бы сила, способная загнать Софью обратно в терем.

Между тем ситуация с престолонаследием начинала накаляться. Преемником покойного царя мог стать либо 16-летний Иван (сын Милославской), либо 10-летний Петр (сын Нарышкиной). При обсуждении кандидатов разноголосица мнений достигла предела. Причем «несогласие» было как среди привилегированной верхушки, так и среди «площадных». Дело решил голос патриарха Иоакима, являвшегося согласно тогдашнему закону первым лицом в государстве в случае смерти царя и высказавшегося за Петра. 27 апреля 1682 года царем был провозглашен Петр, реальной же правительницей становилась его мать, вдовствующая царица Наталья Кирилловна.

Казалось бы, далеко идущие планы амбициозной царевны развеялись в прах. Но что для одних конец, для других — начало. Софья не могла допустить возвышения ненавистной мачехи. Ей и в голову не приходило отступиться. Напротив, уже с открытым забралом она вступила в политическую борьбу. Смелости ей было не занимать, но она хорошо понимала, что для успеха своего плана необходимо иметь определенную поддержку, точнее, как минимум две ее разновидности: одну — интеллектуальную — силу мысли, умеющей найти нужные ходы в хитросплетениях борьбы, другую — физическую — стихийную и при необходимости карающую. И то, и другое ею было найдено.

Еще будучи вхожей в апартаменты брата Федора, Софья особенно отмечала для себя Василия Васильевича Голицына, представителя знатнейшего боярского рода.

Голицын, уже вполне зрелый человек, был счастлив в браке со своей второй женой Евдокией Ивановной, урожденной Стрешневой, от которой имел четырех сыновей и двух дочерей. Судя по обширной корреспонденции, боярин Голицын был отменным семьянином, редким хозяином. Он постоянно заботился как о воспитании всех своих отпрысков, так и о здоровье и благополучии супруги. Дом его, первейший в Москве, был устроен совершенно на западный манер: с изящной мебелью и обширной библиотекой. Помимо этого, Голицын был «прозападником» — его живо интересовало устройство европейской жизни, тамошние нравы и обычаи казались ему не в пример разумнее своих. Все прибывавшие в Московию иностранцы непременно были гостями Голицына и неизменно приходили в восхищение от общения с этим умнейшим человеком. «Я думал, что явился к какому-нибудь итальянскому герцогу, все блистало в доме Голицына великолепием и вкусом», — писал один из иностранных вояжеров.

Василий Васильевич начал быстро возвышаться еще в годы правления Алексея Михайловича. Позже, уже при Федоре, достигнувший боярства Голицын выказал блестящие дипломатические способности и к тому же задумал провести обширные реформы как в гражданской, так и в армейской жизни. Но болезненность царя да запутанный клубок интриг возле трона отодвигали все его устремления в неясное будущее.

Другой силой, на которую вознамерилась опереться Софья в предстоящей схватке за власть, были стрельцы. При дворе ее батюшки они представляли собой род дворцовой гвардии, охранявшей царя, и потому считались людьми привилегированными. Со смертью же Алексея Михайловича они лишились некоторых льгот (освобождения от городских служб и права беспошлинной торговли), а стало быть, и значительной части дохода, что привело к назреванию в их среде недовольства, усугублявшегося недопустимым превышением власти со стороны командиров стрелецких полков. Царица Наталья Кирилловна хоть и старалась частично удовлетворить их требования, до конца погасить опасно тлеющие угли злобы не смогла.

Софья же, уловившая эти настроения и понимавшая, что они вполне способны перерасти в вооруженное выступление против власти, умело направляла стрелецкий гнев. Ею и ее сторонниками был пущен слух, что Нарышкины-де, царица с родственниками, «извели» отвергнутого престолонаследника Ивана.

Со стороны царевны это была откровенная провокация, свидетельствующая, что средств для победы она не выбирала. И этой победы — неправедной, оплаченной кровью многих людей — она добилась.

15 мая 1682 года под гул набата с развернутыми знаменами стрельцы ворвались в Кремль. Несмотря на то что царица вывела на крыльцо и невредимого царевича Ивана, и вместе с ним Петра, разъяренную толпу вооруженных людей это уже не остановило. Началось кровавое побоище, в результате которого практически все Нарышкины были перебиты. Залив кровью Москву, стрельцы, ловко направляемые Милославскими, почуявшими час своего торжества, в поданной ими челобитной потребовали, чтобы царями стали оба брата — Иван V и Петр I. Вторая челобитная, появившаяся через несколько дней, содержала еще одно требование — чтобы по случаю их малолетства страной правила Софья. И боярская Дума, видимо, еще не отошедшая от предшествующих кровавых событий, сочла это требование справедливым.

Встав наконец у руля власти, Софья тем не менее осознавала, что радость по случаю этой победы может оказаться преждевременной — слишком уж реальной силой стали обладать после бунта стрельцы во главе со вновь назначенным князем Хованским, крайне почитаемым ими. В своих опасениях она не ошиблась и спустя некоторое время решилась на новую интригу. Под благовидным предлогом она выманила Хованского из столицы в село Воздвиженское, где он предстал перед судом по обвинению в государственной измене и, как явствовало из приписанной ему анонимки, в угрозе «царский корень известь». Хованский был казнен. Среди исследователей этого вопроса бытует устойчивое мнение, что бумага, стоившая ему головы, была «организована» ближайшим окружением Софьи, а возможно, и ею самою.

В итоге стрелецкое войско осталось без предводителя, Софья же бросила клич о мобилизации дворянского ополчения для охраны законной власти и трона. Убедившись, что у стрельцов нет сил на новое выступление, она дала знать из Лавры в Москву о подготовке ее торжественного въезда. Так началось семилетнее правление царевны Софьи Алексеевны государством Российским.

Каким же оно было, это правление, и что чувствовала, сидя на троне, женщина, добравшаяся до него через кровь, казни, измены, клевету? Приведем мнение сторонника Петра, князя Б.И. Куракина, человека, которого трудно заподозрить в симпатиях к ней: «Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было».

Главой правительства Софья назначила Голицына, и многие достигнутые в годы ее правления успехи явились итогом их политического и человеческого альянса. Всегда настороже, всегда лавируя между то и дело возникающими группировками, они тем не менее делали свое государственное дело.

Софья отменила смертную казнь за непристойные слова, заменив сие прегрешение ссылкой, теперь женщины, убившие своих мужей, уже не карались страшной смертью — «окапыванием», что означало зарывание виноватой живьем в могилу. Ужесточилась борьба с произволом местных властей, взятками, поборами. Софья проявила ряд инициатив по оживлению торговли с Западом, развитию промышленности. Особенно это коснулось ткацкого производства. В России стали изготавливать дорогие ткани: бархат, атлас и парчу, которые ранее привозили из-за моря. Для обучения русских мастеров выписывались специалисты-иностранцы.

В 1687 году Софья закончила начатое еще при Федоре по инициативе Симеона Полоцкого дело создания Славяно-Греко-Латинской академии. Ею поощрялось строительство каменных хором в Москве, западные заимствования более удобных бытовых условий жизни, введение «политеса», изучение языков, разного вида искусств. Удовлетворялась также потребность в широко, по-европейски образованных людях — отпрыски благородных фамилий посылались для обучения за границей. Пошла Софья навстречу своему фавориту и в деле развития школьного образования.

Нельзя было отказать ей и в политическом такте. Так, например, Софья сочла нужным поддержать своего явного недоброжелателя, патриарха Иоакима в его борьбе с расколом. Используя все свое влияние и умение как обольщать, как и устрашать противника, она весьма чутко держала руку на пульсе государства, по возможности гася искры недовольства, распрей, интриганства.

Заметны были успехи и во внешнеполитической сфере. 21 апреля 1686 года был заключен Вечный мир с Польшей. Согласно выговоренным Голицыным условиям Речь Посполитая юридически признала переход Киева к Русскому государству и подтверждала принадлежность ему Левобережной Украины, Смоленских и Северских земель.

Еще одним, крайне важным для России политическим событием стал так называемый Нерченский договор с Китаем (1689 год), с которым соприкасались границы русских владений в Сибири. Но были и явные провалы, в конце концов, внесшие свою лепту в крушение Софьи и ее фаворита. Голицын, без сомнения, был на редкость умен и опытен, но, зная свою силу дипломата, совершенно не метил в полководцы. Софья же, ослепленная любовью и желающая видеть на его седеющей голове лавры императора, тем не менее настояла на том, чтобы именно он возглавил злосчастный Крымский поход. К тому же ей со всех сторон твердили, что именно этот человек способен стать гарантом победы. Для Голицына эта задача была явно не по зубам. Лесть же застлала Софьино сознание, и она не сумела почувствовать, что как раз таким образом недруги Голицына хотели избавиться от слишком авторитетного и влиятельного лица. И владычица клюнула на эту наживку.

В результате из похода 1687 года войско вернулось с полпути: татары подожгли степь. Против огня и безводицы было бесполезно новейшее по тем временам вооружение армии: ружья с кремниевыми замками и «винтовые пищали», разработка которых началась еще при царе Алексее Михайловиче. Однако даже бесславное возвращение армии Софья обставила с торжественностью и помпой — ей хотелось поддержать реноме фаворита, о котором в открытую говорили, что он зря погубил людей.

Не менее неудачным оказался и второй Крымский поход, предпринятый два годя спустя. Опасаясь попасть в огненную ловушку, ранней весной русская армия в колоннах прошла через непреодолимое, по мнению западных стратегов, Дикое поле и в полном порядке добралась до Перекопа. Европа была удивлена, а Софьино окружение снова разочаровано: ощутимых итогов от того, что 100-тысячное войско грелось под южным солнцем, никто не видел. По Москве же носились слухи, что крымский хан откупился от Голицына двумя бочками золотых монет, на поверку оказавшихся фальшивыми.

Так или иначе, но все эти неудачи и осуждения бессмысленных потерь и урона казне били по престижу Софьи как государыни. Вероятно, для нее было бы гораздо лучше продемонстрировать свое недовольство Голицыным, хотя бы на время отстранив его от дел или даже услав в наказание из столицы. Но именно в этот момент влюбленная женщина говорила в Софье куда явственнее, нежели государыня. Она совершенно извелась от долгой разлуки со своим галантом, и то, что он вернулся живым и невредимым, было для нее главным и самым приятным итогом обеих крымских кампаний.

Какие удивительные по пронзительной нежности и нескрываемому любовному восторгу письма писала Софья Голицыну. Будь Василий Васильевич менее умен, мог бы под потоком ее славословий вообразить себя единственной «надежей» государства, без которого все рухнет и превратится в пыль. Исследователи утверждают, что осталось лишь два письма государыни Голицыну, настоящие гимны во славу обожаемого человека: «...А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься; тогда веры пойму, когда увижу во объятиях своих тебя ... Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! ...Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила перед собою».

Весточки от него во время долгого отсутствия были для нее воздухом, необходимым для того, чтобы жить. Однажды Софья пешком шла на поклонение от села Воздвиженского в Троице-Сергиеву лавру, а это более десяти километров. И совсем на подходе к монастырю ей, уже немало уставшей в то время, передали письмо Голицына. Земля словно качнулась под ней. В ответ Софья отписала своему любезному, что не чуяла земли под ногами, не помнила, как вошла во двор монастыря и, сгорая от нетерпения, читала на ходу строки, написанные любимой рукой.

Хотела ли Софья выйти за него замуж? При всей осторожности мнений на этот счет, многие высказывались за то, что это было ее горячим желанием. А ведь и здесь ситуация для нее складывалась драматично: как быть с голицынской женой Евдокией Ивановной?

Вероятно, и сам Василий Васильевич оказался во власти противоречивых чувств. С одной стороны, ни в чем не повинная примерная жена, с которой счастливо прожита жизнь, с другой — «как честный человек» он имел моральные обязательства перед доверившейся ему «девицей Софьей».

Тогда многих из их окружения интересовало, как же разрубит Голицын этот узел? Иностранный дипломат Невиль уловил сомнения фаворита. «На удаление жены он не мог решиться, во-первых, как человек благородный, во-вторых, как муж, имеющий за нею большие имения». Совершенно очевидно, что развод уронил бы Голицына в глазах соотечественников, да и материальную сторону вопроса он не мог не учитывать. Был ли готов к таким жертвам царский фаворит?

Не стоит обращать внимания на хвалебные отзывы иностранцев относительно ее наружности, никогда в глаза не видевших Софью, равно как и на мнение того же Вольтера, упоминавшего о ее «прекрасной наружности» по прошествии ста лет.

Софья, с далеко не женственными, оплывшими чертами лица, со следами золотухи на неровной коже, с широкой и короткой талией, не по возрасту тучная, в 25 лет казалась 40-летней. Так свидетельствовали очевидцы, не находившие в ней ни одной «прельстительной» черты. Да и дошедшие до нас изображения лишь подтверждают это. Но как же ярки и значительны должны были быть ее внутренние дарования, чтобы, бросая свой отсвет на это непривлекательное лицо, совершенно преображать его. А ведь наверное, так оно и было! К некрасивости так же можно приглядеться, как и не замечать прекрасных черт, коли они перед тобой и днем, и ночью. Нечто подобное случилось с Голицыным. И мало-помалу обожающая его молодая государыня — у них с Софьей была значительная разница в возрасте — стала видеться ему в роли новой супруги. Самой Софье инициативы было, как всегда, не занимать.

Во всяком случае, Семевский так описывает развитие их связи: «...пылкая, любящая Софья уговорила своего министра убедить жену постричься в монахини, затем испросить дозволения у патриарха и жениться на ней. Добрая жена Голицына не прекословила, не противилась»...

Но, увы! «Царское время» Софьи истекало.

Ее постоянные стычки с взрослеющим сводным братом Петром давали обоим понять, что скорее всего дело добром не кончится. Взаимные обиды нанизывались одна на другую. Софья была оскорблена тем, что Петр отказался «по-царски» принять возвратившегося из Крыма Голицына. Петра возмутило, что она посмела участвовать в соборном Крестном ходе, что для женщины было недопустимо. Когда же он остывал, мать Наталья Кирилловна показывала ему различные официальные бумаги, подписанные Софьей, на что она фактического права не имела. И досада Петра неуклонно крепчала. Софья вместе со своим окружением с подозрительностью поглядывала в сторону села Преображенское, где уже женатый государь упражнялся со своим «потешным» войском, которое на самом деле могло оказаться прекрасным оружием для смещения ее с трона.

И Софья решила упредить удар. Для этого надо было убрать с дороги Петра. Как и в первый удачный для себя раз, она сделала ставку на стрельцов. Казалось, осечки не будет — теперь во главе их стоял ее верный слуга Федор Шакловитый. Из покоев Софьи в стрелецкие полки поползли слухи, что Нарышкины опять обижают Милославских: обещают-де не только «извести» царевича Ивана, но называют «великую государыню царевну «девкою», не ставят ее ни во что. Но желаемого озлобления против ненавистных ей Нарышкиных вызвать не удалось: стрельцы всегда имели претензии к обоим противоборствующим семействам. И как ни старался Шакловитый, ему не удалось добиться от стрелецких начальников подписей на челобитной с просьбой, чтобы Софья венчалась на царство.

Между тем как Кремль, так и Преображенское жили в напряженном ожидании близкой развязки. В такой ситуации любая ложная тревога, чей-то пьяный клич могли сыграть роль горящей тряпки, брошенной в пороховой погреб. Так и случилось. В ночь с 7 на 8 августа 1689 года кто-то пустил слух, что «потешные» из Преображенского идут в Кремль извести «государыню-царевну». Суета и бряцание оружием среди стрельцов, которые готовились к отражению атаки, ввели в заблуждение сторонников Петра. Те помчались в Преображенское с вестью, что стрельцы идут на него.

Страх, испытанный Петром во время первого стрелецкого мятежа и учиненной в его ходе резни Нарышкиных, овладел им с новой силой. И вот 17-летний Петр, бросив мать, беременную жену Евдокию и своих «потешных», вскочил на лошадь и в одной рубашке умчался в Троице-Сергиеву лавру. Лишь на следующий день к нему, нашедшему защиту у архимандрита, подтянулось «потешное войско», оставшиеся ему верными стрельцы и мать Наталья Кирилловна. Так образовалось два непримиримых лагеря: Софьин — в Кремле и Петров — в Лавре.

Софья обратилась к патриарху с просьбой посодействовать смягчению ситуации. Но тот напомнил ей, что она всего лишь правительница при государях, подтвердив тем самым свою верность законным государям: Петру и Ивану. Несколько ободренный Петр написал брату: «Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас». Он призывал брата «государство наше успокоить и обрадовать вскоре» жестко и окончательно, показав кто есть кто.

Василий Васильевич Голицын, большой дока в государственных вопросах, не мог не понимать, что «сидение на троне» дамы его сердца — нелегитимно. Но в создавшейся ситуации ничем помочь ей не мог. Более того, ему было совершенно ясно, что предстоящее падение Софьи увлечет в бездну и его, что приведет не просто к окончанию блестящей карьеры, но и, возможно, к плахе. К чести его, надо сказать, что он не сделал ни малейшей попытки уйти от печальной участи.

Между тем пристыженные голосом патриарха стрельцы пришли к «зазорному лицу», Софье, с требованием выдать им их начальника, склонявшего их к государственной измене и даже убийству «государя Петра». Ей ничего не оставалось, как выдать Шакловитого, который вскоре был отправлен в Лавру, а затем казнен.

Дальше Софья начала стремительно терять сторонников. Как-то незаметно ее покидали недавно клявшиеся в верности бояре, крупное и мелкое начальство, как обычно облеплявшее ступеньки трона. Стрельцы устроили ехавшему в Москву Петру покаянную встречу, положив в знак покорности свои головы на плахи, выставленные вдоль дороги.

Прошел лишь месяц с начала открытого противостояния Софьи, семь лет весьма активно правившей государством, и Петра, практически не выезжавшего из Преображенского, и тем не менее уже всем казалось странным, как это они почитали за государыню всего-навсего женщину, так ловко вывернувшуюся из мрака терема на свет Божий...

В конце сентября 1689 года Софья по приказанию Петра была заключена в Новодевичий монастырь. Отстраненная от власти и государственных дел, бывшая правительница, которой исполнилось 32 года, вполне могла бы заняться еще одним делом, к которому у нее был талант, — писательством. Николай Михайлович Карамзин, читавший в рукописи одно из ее произведений, пришел к мнению, что «царевна могла бы сравниться с лучшими писательницами всех времен, если бы просвещенный вкус управлял ее воображением».

Но отлучение от всего, что составляло суть азартной, неукротимой натуры Софьи, свело на нет все ее устремления. Любое иное занятие казалось ей теперь мелким, никчемным, недостойным той высоты, с которой она только что была сброшена. Как, в каких занятиях коротала она свои монастырские дни — неизвестно. Но в 1698 году повеяло надеждой — в отсутствие Петра стрелецкие полки, предусмотрительно, как ему казалось, расквартированные им в отдалении от Москвы, решились пойти походом на Первопрестольную.

Целью этих «пакостников», как называл их Петр, было вернуть на престол Софью, а не жаловавшего их государя, коли явится из-за границы, «извести».

Срочно возвратившийся Петр железной рукой подавил мятеж. Столица превратилась в кровавый эшафот. Девять лет не видевший обитательницу Новодевичьего монастыря брат явился к ней для последнего объяснения: улик в том, что Софья была причастна и к этому выступлению, было предостаточно.

Ее «первому галанту» двоюродный брат Борис Алексеевич — сподвижник Петра, вымолил жизнь, и Василий Голицын отделался ссылкой в Каргополь, а три года спустя его отправили в еще более отдаленные места — в архангельское село Кологоры.

Голицын пережил Софью на 10 лет и умер в 1714 году в возрасте 71 года. Судьба сосланной вместе с ним семьи сложилась трагически. Не вынеся тягот ссылки, старший сын Алексей с годами впал в тихое помешательство, да и внука Голицына, Михаила, также ожидала незавидная участь — в 40 лет он был произведен в придворные шуты императрицей Анной Иоанновной. Это для его «шуточной» свадьбы с карлицей Евдокией Бужениновой был построен знаменитый «Ледяной дом».

Софья же была обречена на пожизненное пребывание в монастырских стенах. После подавления неудавшегося стрелецкого бунта бывшая правительница по приказу Петра была пострижена в монахини под именем Сусанны. Незадолго до смерти она приняла схиму и вернула себе имя Софья. Скончалась царевна 4 июля 1704 года в возрасте 47 лет, обретя вечный покой в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря.

Людмила Третьякова