Кира Артамова
Шаг за порог.

Дорога.

Она проходит через болото.

Пеший человек без особого труда одолел бы его, в некоторых опасных местах проходя по заботливо срубленным и настеленным мосточкам, но прежняя аккуратная тропа превратилась теперь в разбитую колею.

Обозные кони увязают в мерзлой грязевой жиже, спотыкаются и вновь тянут тяжелые нагруженные доверху телеги, подгоняемые кнутами обозленных людей. Люди бегут с обжитых еще их дедами мест, выбирая из нажитого добра, где каждая мелочь, каждый гвоздь кажется родным и дорогим, самое ценное и необходимое; кутают по осенним заморозкам детишек, укрывают попонами домашнюю скотину, чтоб не замерзла, чтобы не лишиться последних кормильцев – на них теперь одна надежда – на них, да на то, что собрали в этот год с полей и огородов, доброго леса да речки Ласковой…

Придется ли теперь еще когда в ней искупаться по жаре иль взбодриться после баньки? Куда они теперь? Кому нужны в чужих и незнакомых местах? Не лучше ли было бы остаться в родном доме? Защищать его до последнего вздоха от неизвестно откуда нагрянувших иноземных воинов, которые высадились на кривой излучине моря? Воины! Не воины – а разбойники, которые грабят, сжигают, разоряют нажитое долгими трудами жилье, чинят насилие и разбой над его хозяевами, неволят и убивают от века не знавших войны деревенских жителей, что сокрылись за лесами от своего князя, расселились по всему побережью Лесистых Земель.

Долгие годы селяне жили в мире, по-соседски, не зная ни дани, ни приказчиков, ни болезней, словно на островке счастья. И вот нахлынула неведомая напасть, захлестнула с головой, погружая во все ужасы насилия и смерти! А они даже и защищаться не могут – не умеют – забыли как! Не с рогатиной же медвежьей на латника идти? Да и мыслимо ли это: иноземцев воинственных остановить – про них давно страшная слава ходит! И никто даже в страшном кошмаре не мог представить, что занесет нелегкая этих зверей именно на их затерянный в лесах обжитый островок счастья.

И бегут теперь напуганные жители, бегут прочь из своего рая от безжалостных убийц и даже не помышляют собраться всеми семью деревнями да и дать отпор злому врагу, что вздумал потревожить их размеренную жизнь. А ведь могли бы. Ведь хватило же у них смелости уйти когда-то от своего князя, пройти нехожеными лесами, чтобы найти те земли, о которых прознали лишь из рассказов редких охотников, да и то, не зная толком, есть ли она на самом деле, земля эта – богатая и никем не тронутая… А оказалось есть, и расселились они на ней, и стали вновь свое хозяйство поднимать, так, как их деды и прадеды поднимали, но не принадлежала эта земля теперь ни князю, ни дружинникам его, и никакой приказчик и сборщик подати не мог заявиться к ним, потому что было это только их и ничье более…

– Ну, мертвая, пошла! – крикнул немного осипшим на морозе голосом молоденький паренек, лет двенадцати, несильно хлестнув вожжей уставшую лошадь – лошадь надо беречь, но и добраться до последней оставшейся надежды заречной деревни надо. Может до нее и не дойдут проклятые нелюди, может, хватит уж им того добра, что награбили у приморских жителей, куда им столько? Да до Зареченки и путь-то не короткий и не легкий, охота ли им по пояс в болотной жиже ходить?…

– Так, ну-ка слезайте с телеги! И ты, Радька, тоже. Пусть мать правит. А то Рыжей совсем тянуть не в мочь, – крикнул ребятне со второй телеги отец.

Он ехал на сильном рабочем коне, приглядывая за всем своим не малым семейством и скотиной, привязанной к передней телеге. Телега была запряжена жеребой кобылой, на которую они возлагали определенные надежды – жеребенок был бы очень кстати в их собирающейся опять расширяться семье – а теперь пришлось нагрузить и Рыжую, не до того уж…

Шестилетний деловитый карапуз, собиравшийся затесаться между корзин и остаться с матерью и семимесячным братом, тоже неохотно слез с воза вслед за четырьмя братьями и сестрой. Путаясь в веревках, которыми были привязаны к телеге блеявшие овцы с козами и две недовольно мычащие коровы, они присоединились к единственным молчаливым животным всего их обоза – огромным мохнатым волкодавам. Здоровенные псы в шипастых ошейниках, с длинной и свалявшейся от долгого бега и грязи шерстью, бежали по обе стороны от телег, сурово глядя из-под косматой челки то на хозяев, то на лес, где таились их заклятые враги, нервно облизывали бородатые морды, слушая звуки чащи.

– Да сними ты ее вообще, Кира, чего маешься! – подшутил над девушкой старший ее на три года Кин, наблюдая, как та мучается с длинной и неудобной по такой дороге юбкой, то пытаясь подоткнуть ее за пояс, то подхватывая падающий в грязь подол.

– Смейся, смейся, – зло взглянув на него, ответила та, – Бать, ну можно я портки одену? – умоляюще обратилась она к отцу, – Ну неудобно мне!

– Еще раз увижу в мужском – при всех выдеру, так и знай! – сурово отозвался с воза отец под тихое хихиканье братьев, – И ты, Кинька, тоже по дружке получишь, чтоб не подзуживал!

Все еще немного поулыбались беззлобной перепалке и вновь погрузились в угрюмую полу-кому, хмуро шагая по стылой жиже, завязая порой по щиколотку. Кожаные, добротные, цельной кожи сапоги стали потихоньку разбухать, вбирая в себя влагу и холод. Сырой мороз уже начал проникать под теплую одежду, заставляя постукивать друг о друга зубы и прогоняя по спине стаи предательских мурашек. Все думали уже только о том, что еще немного – и должна показаться соседка-Зареченка. Там, может, и не родной дом, да все же люди, все же обогреты да под крышей будут – ведь не абы куда сорвалось большое семейство – в дом будущего зятя направились, хоть о сватовстве пока лишь только уговор был. Однако, давно ведь Дин – кузнец тамошний – за Кирой ухлестывал! Правда, девка все ему от ворот поворот давала, даже братьев на кулачную расправу подбивала, и подбила таки один раз – ох уж и досталось всем тогда… Да что с того, что не люб он ей – как отец скажет, так тому и быть! А кузнец – жених знатный, за ним она не в чем нуждаться не будет. Да глядишь и их семья побогаче станет – с таким-то зятем! Вот и теперь такая дружба как нельзя кстати оказалась.

Но, добравшись до долгожданной Зареченки, они увидели, что и там не будет им пристанища. Все ее жители, даже по спустившимся уже сумеркам, продолжали увязывать по телегам свой скарб, сгонять и привязывать скотину… И так они были заняты этим делом, что не торопились даже помочь отбиться гостям от налетевших деревенских псов, возбужденных общим волнением и от этого совсем свирепо встретивших чужих людей:

– А ну назад, проклятые! Свои! Свои! Нельзя! Да держи своих-то, Радим! – принялись потом кричать, отгоняя собак, очухавшиеся зареченники – растаскивать сцепившихся смертным боем за своих хозяев с обрушившейся сворой пришедших вместе с Радимом волкодавов.

Когда, наконец, собачий кавардак закончился, все семейство благополучно добралось до дома, где жил их названный зять. Сейчас дом кузнеца был похож на торговый ряд: котомки, узлы, короба – все собирались, но без особой суеты, без спешки, с достоинством, как и сам Радим с семьей день назад собирался.

И здесь им не будет пристанища…

Не долго ездили по знакомым лесным тропам верховые вестники на косматых рабочих лошадках, передавая речи старших. Обменялись старейшины деревень своими весомыми и мудрыми мыслями, и решили все, как один, двигаться обратно – туда, откуда их деды пришли… Поначалу, конечно, думали укрыться от пришлых иноземцев в лесах – авось возьмут все, что им надо, да и уплывут опять в свои далекие проклятые Небом земли. Но потом, из сбивчивых рассказов дозорных-охотников, посланных на догляд, ясно стало, что не остановятся на этом налетчики – дальше за ними пойдут, как волки по кровавому следу… И тронулись тогда через леса, как когда-то сюда пришли, к своему князю, от которого еще их деды отреклись и сбежали – обратно в ярмо, да под защиту.

Дни тянулись, как кошмарный сон, из которого не выбраться, не проснуться, не очнуться на теплой постели, не отмахнуться оберегом.

По пути захворал Кин. Он провалился в незаметный глазу, предательский, слегка подмерзший, омут, наполненной ледяной болотной жижей. Вытащили-то его сразу – растерли, согрели – да, видать, не до конца обогрелся… Пятый день жар с него не сходил – все лежал в телеге и глаз не открывал; а когда очнется – жутко кашлял до крови из горла…

Кира от телеги не отходила – все пеклась о самом любимом из всех шести братьев, который всегда был ее сообщником во всех шалостях, защитником от отца и других братьев, не редко стойко сносившим порой надлежащее ей наказание…

Кин не дотянул до Большого города трех дней – просто на одно утро не проснулся…

Кира была безутешна. Она убивалась намного сильнее матери. Скорбела глубже любого из братьев или отца, который в этот момент вообще казался ей бесчувственным истуканом. С Кином умерла ее душа – все детство и тепло родного дома – именно в тот момент, когда она дотронулась до холодного бледного и уже чужого лица…

Брата похоронили в лесу. Недалеко от дороги, по которой двигался обоз. Молча копали чужую землю. Молча опускали завернутое в холстину тело, отдавая его навсегда стылой жиже…

Отрешенность и пустота. Даже горечь утраты растворились в них.

Все родное и светлое оставалось теперь позади – впереди были страх и неизвестность…

Кошмар скитаний и утраты довершил их приезд в город. В нем происходило почти то же, что и в их собственной деревне, с тем лишь различием, что с обозами собирались идти только женщины и дети, а мужчины толпились у княжеского детинца. Мужики мрачно и молчаливо толкались во внутреннем дворе. А в тереме шло воинское вече: судили о том, когда же подойдет подмога с соседних княжеств – вестники были отправлены три дня назад… Никто и не собирался выдвигаться такой малой ратью против воинов Данерата. Слишком страшен был опыт первых князей, не смирившихся с воинственными иноземцами, вышедшими на рать навстречу незваным гостям…

Княжьи люди кормили пришлых горячей похлебкой, из больших котлов, расставленных у ворот; выдавали по куску черного уже почерствевшего хлеба – единственная возможная помощь…

Отец остался в княжеском ополчении, а Кира с матерью и тремя младшими братьями отправились с общим обозом на своей телеге, ставшей им домом на колесах.

Расставаясь с отцом и двумя старшими братьями не испытывала ничего, как будто с совсем чужими людьми прощалась – попыталась вспомнить что-то хорошее, связанное с ними, чтоб хоть как-то себя разбудить, да так ничего и не вспомнила. Разве что, Вит – второй оп старшинству – с ярмарки как-то бусы ей привез… Только Кира не носила украшений – с детства не любила наряжаться в ленточки да бубенчики, и юбку на портки все время сменяла, лишь только за деревню выходили…

Путь вновь тянулся в неизвестность, которая даже и не напрягала, а была безразлична – все чувства, как будто замерзли вместе с озерами и реками, за три дня одевшимися в ледяные брони, словно тоже приготовились к битве с враждебными иноземцами.

В душевном оцепенении, она продолжала повседневные дела…

День тянулся за днем, и уже начало казаться, что все это мытарство будет длиться вечно. Как вдруг по всей их колонне из повозок и телег прошло волнение. А потом с начала обоза донеслись крики, визги женщин и детей, и как бичом хлестнула впившаяся в сознание весть, сразу облетевшая всю процессию: «Враги!» Как в бреду – слова матери, которая уже была не так легка на ноги: «Беги, Кира, спасайся! Братьев спасай!» И заплакавший Итичка маленький, всунутый ей в руки! И толчок матери в спину: «Беги, дура, говорю!!!»

И она побежала.

В лес.

Не разбирая дороги.

И два малолетних сорванца да Бурый рядом – любимый пес не отставал от нее всю дорогу и здесь не бросил. И, не останавливаясь, зарычал и бросился на неведомо откуда выросшего на пути воина, прыжком пытаясь повалить чужака на землю, метя белыми зубами в человечье горло. Никогда не кидался так на деревенских загульных мужиков – чует умный, что не ночной тать, а тот от кого так хочет скрыться его хозяйка, перед ним возник, чувствует страх и ужас своей госпожи, как полоумный рвет рукава кожаной меховой куртки, пытаясь добраться до лица, что закрывает руками противник.

Человек устоял от броска тяжелой собаки, но споткнулся о сокрывшийся под первым снегом корен – не удержался на ногах. И Кира уже подумала, что не зря отдавала Бурому половину своей скудной еды, что победит ее верный друг ненавистного Нелюдя! Но, увернулся проклятый, обхватил толстую собачью шею, стал бороться с остервеневшим псом. И немного отошедшая от первого шока Кира поняла, что не справится Бурый… И будь она одна, то непременно помогла бы собаке, а теперь – оглянулась на оторопевших и побелевших пацанов и строго скомандовала: «Быстро за мной!» – вновь побежала вперед; услышала неподалеку скрип чьих-то ног по снегу, тяжелое дыхание, оглянулась загнанно, но от сердца отлегло – то была девчонка с соседней телеги. Такая же растрепанная и испуганная: «Подожди меня, Кира, мне страшно!»

Кира открыла глаза и не поняла где находится…

Она лежала вроде как в шалаше, только сделан он был не из веток, а из шкур пардусов и медведя. Она была укрыта волчьей шкурой; голова жутко болела, левая сторона лица была словно не ее, а там, снаружи раздавались мужские голоса, говорившие непонятные слова на резком чужом языке… Теперь все немного стало проясняться, она вспомнила, как выбежала на поляну и налетела на целый отряд иноземных солдат, которые, словно голодные волки накинулись на нее, вырвали их рук Итичку, бросили в снег, похватали братьев и Гуньку, приставшую к ней по пути, каждый торопясь вперед другого поживиться живым трофеем… (Как узнала Кира намного позже, дети были дороже, чем взрослые, но очень маленьких они не брали – все равно не довезти до тех стран, где продавали свою живую добычу захватчики…) Тогда она, кажется, бросилась на одного, целясь ногтями в глаза, но потом что-то случилось… Может, это он ударил ее… Ее мысли по этому поводу прервал мужчина, отбросивший полог шалаша и уставившийся на нее изучающим взглядом: он что-то каркнул на своем языке, удовлетворенно кивнул, потом спросил ее что-то. Ей показалось, что он спрашивает о том, как она себя чувствует – она утвердительно кивнула в ответ, недоверчиво и зло глядя на него из-под насупленных бровей. Тот довольно ухмыльнулся и протянул ей руку.

Она смотрела в серо-зеленые глаза нагнувшегося к ней воина и словно проваливалась в бездонный колодец. Она не знала взяться ли за протянутую к ней руку или отпрянуть от незнакомца и вжаться в мягкие шкуры – разум и воспитание диктовали ей сделать последнее, но что-то сильнее их, толкало ее вперед, она почему-то знала, что сделай она так и все обрушится у нее под ногами окончательно, и не станет уже больше в ее жизни ничего… А может просто сумела увидеть на донышке этих глаз, чего именно ждет от нее этот человек. И она, затолкав подальше свой страх и ненависть, взялась за твердую мужскую ладонь. Встала рядом со своим пленителем и почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной, потому что едва доставала ему до подмышки.

Он посмотрел на нее сверху вниз и вновь ухмыльнулся, откинув светлые волосы с высокого лба. Кира огляделась по сторонам, надеясь найти братьев, но не увидела никого, кроме пары десятков чужаков, некоторые из которых глазели в ее строну. Воин кашлянул и, ткнув себя рукой в грудь, произнес низким, но приятным голосом: «Вульф», потом указал на нее пальцем и вопросительно кивнул. «Кира» – ответила Кира, и что-то начало оттаивать в ее окоченевшей душе, когда Вульф улыбнувшись и удовлетворенно кивнув медленно, осторожно, но правильно повторил ее имя. Потом он полез рукой под куртку и вытянул увесистый серебряный кулон в виде головы волка с искусно вставленными янтарными глазами, он потряс перед ней серебряной оскаленной мордой животного и еще раз ткнул себя в грудь, повторив слово «Вульф» – так она поняла что означает его имя. Уже потом она узнала, что настоящее имя, по поверью их народа, знает только отец с матерью, да глава командир, и оно не произносится вслух, чтобы злые духи не украли его и не напустили на воина Смерть, поэтому все носили прозвища, чаще обозначавшие зверей или хищных птиц, и амулеты с их изображением… Но это было потом… А сейчас она просто кивнула, дав понять, что поняла его и сказала: «Волк, значит. Подходит. Вот нашелся бы на тебя какой-нибудь пес, как мой Бурый был, и придушил по заре, да дружков твоих всех заодно, тогда бы и я улыбалась, как ты скалишься!»

Воин посмотрел на нее спокойно и даже как-то понимающе, а потом сказал на еле узнаваемом, но родном для нее языке: «Такихъ ежще не родилось, Кира»…

Прошел почти месяц, как она была выменяна Волком на метательный нож и три волчьих шкуры.

С тех пор многое изменилось.

О той жизни, которую она сейчас вела, Кира даже и представить не могла два месяца назад, хотя все в той, далекой, да и не существующей более семье, называли ее выдумщицей за невероятные истории, которые она порой придумывала (после она делилась ими только с Кином).

Сейчас она сидела в военном лагере и ждала его после каждого боя с ее земляками, моля Небо, чтобы с ним ничего не случилось. Сначала лишь из-за того, чтобы не достаться его более удачливым соратникам, а потом – о, непредсказуемое и безумное женское сердце! Потом она молила именно о нем! И Небо слышало ее, сохраняя нетронутым человека, ставшего ей таким дорогим.

Потом, предводители его народа решили, что пора трогаться в обратный путь. Того, чем они поживились в Лесистых землях было уже достаточно – корабли все равно не могли увезти больше груза…

Волк рассказал ей об этом, вернувшись с военного совета. Он объявил, что берет ее с собой, и что она и впредь будет всегда вместе с ним…

Она собирала его вещи, ставшие теперь и ее вещами тоже, увязывала в тюки шкуры, что служили им постелью и кровом.

Она собиралась в путь, думая о том, что наконец-то нашла свое счастье. Как ни жутко и ни бессовестно это звучало, но это было правдой! Чувствуя себя всю свою жизнь чужой в родном доме, она нашла свой другой мир, где теперь по-настоящему жила. В нем не было ни утомительных тяжелых повседневных работ, ни строгости древних традиций – лишь радость любви и воля!

Ее мысли прервал Волк: он подошел, поправляя ремень ножен за плечами, и нагнулся, чтобы поцеловать: «Ты видишъся мне довольной, Лисенок!»

– Я рада, что ты больше не будешь сражаться, – улыбнулась она ему, отвечая на поцелуй.

– Я всъегда буду сражаться, – он покачал головой.

– Пусть хранит тебя Небо, – тяжело вздохнула Кира, глядя на него влюбленными глазами.

– Пойдъём, – он поднял с земли увязанные вещи и приглашающе кивнул.

Она поспешила за ним.

Перед ней развернулась неведомая и манящая Дорога…