Глава вторая

Боб взял с собой лишь чемоданчик, в котором помимо небольшого количества нижнего белья лежали фланелевые брюки и пара запасной обуви на тот случай, если его застигнет сильный дождь.

Покидая виллу, он намеренно не стал заходить в гостиную, где болтали приятельницы его матери, так что с последней он не попрощался. Зато он зашел на кухню.

– Я знала, что ты поедешь, – сказала ему Матильда – Боб, сделай все, чтобы найти ее. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ее угроза серьезна. Я давно уже замечаю в ней что-то болезненное.

Он вышел из сада и как бы попрощался со своим деревом, на которое падали красноватые отсветы заходящего солнца. Они были видны и по ту сторону города – на поверхности озера.

Широко ступая, он пошел вниз по улице, пересек парк Мон-Репо и поймал такси.

– На вокзал.

Большую часть времени в поезде он продремал В вагоне-ресторане он спросил у метрдотеля:

– Вы вчера работали на этом направлении?

– Да, мсье.

– Вы не заметили молоденькой девушки, выглядевшей удрученной или взвинченной?

– Знаете, мы их столько видим...

Он показал ему фотографию сестры.

– Кажется, она сидела вон в том углу. За тем столиком для двоих. Вошла одна, но ее визави не замедлил с ней заговорить, и они покинули вагон-ресторан.

– На кого он похож?

– Ну, еще довольно молодой. Что-то около сорока.

В Париже Боб отправился на улицу Гей-Люссака. Здание гостиницы было самым маленьким на этой улице, всего четыре этажа, тесно зажатым между шести-, семиэтажными домами. Позади стойки через раскрытую дверь можно было видеть хозяина, мсье Бедона, склонившегося над кипой бумаг.

– Подумать только! Мсье Боб... Какими судьбами?

– Не очень-то счастливыми. Прежде всего, скажите мне, здесь случайно нет моей сестры?

– Нет. Она уже полгода, как не приезжала.

– Вы ничего не заметили во время ее последнего приезда?

– Она пробыла всего три дня.

– Ну, это мне известно.

– Она отправилась в город в первый же вечер после того, как отнесла в номер свой чемодан, заявив при этом, что собирается пойти подышать воздухом. В действительности же, вам я могу это сказать, она вернулась лишь в четыре утра.

– Как она выглядела?

– Как будто в полном порядке. Ключ ей выдал старый Виктор. Какое-то время они болтали. Она сейчас в Париже?

– Возможно.

– Мне кажется странным, что она не остановилась, как обычно, у нас.

Мсье Бедон нахмурил брови.

– Вы ее разыскиваете?

– Можно сказать, да. Она уехала из дому, никого не предупредив.

– Очевидно, она весьма независимая барышня.

– А в две другие ночи, которые сестра провела в Париже, она тоже возвращалась под утро?

– Вынужден вам сказать, что да.

– А в прошлые приезды с ней такое случалось?

– Чтобы три ночи кряду – такого никогда. Днем она практически не выходила на улицу. В два часа заказала в номер сандвичи, затем, должно быть, снова уснула. Она отправилась в город, когда настало время ужина.

– Спасибо, мсье Бедон.

Тот снял с доски ключ и протянул ему.

– Двенадцатый, тот, что был у вас в прошлый раз.

Он узнал эту комнату, с ее обоями в цветочек, медной кроватью и большим зеркальным шкафом.

Как и шестью месяцами раньше его сестра, он тут же снова спустился в холл, кивнул хозяину и направился в сторону бульвара Сен-Жермен. То, что он только что услышал от мсье Бедона о последнем приезде Одиль в Париж, напомнило ему об одной ее фразе.

"Я открыла для себя в Сен-Жермен-де-Пре потрясный ночной кабачок. Там всего пять музыкантов, но им удается создать такую грохочущую атмосферу. Он совсем маленький. Называется «Каннибал».

Туда-то он на всякий случай и направился. Не без труда отыскал он вывеску и лестницу в полуподвал, откуда доносилась поп-музыка.

Заведение оказалось и в самом деле небольшим. В зале могло поместиться десятка три посетителей, но сейчас он был заполнен лишь наполовину. На узкой эстраде – пять длинноволосых музыкантов, самые длинные волосы у гитариста.

– Вы один? – спросил у Боба хозяин с весьма сильным шведским акцентом.

– Да.

– Это ничего. Присаживайтесь за этот столик. Что вы будете пить?

– Виски.

Его обслужила красивая девушка, носившая самую короткую юбку, которую он когда-либо видел.

В зале были главным образом пары, влюбленные, некоторые из них танцевали на крошечной площадке.

– Скажите, это тот же оркестр, что был здесь и полгода назад?

– Да, мсье. Вот уже полгода, как они здесь работают. Хорошо играют, правда?

– Да, разумеется.

Ему пришлось подождать с полчаса, пока музыканты не сделают перерыв. Трое из них остались на своих местах и закурили. Один направился к бару, а другой пошел к выходу. Это был гитарист. Боб проследовал за ним на тротуар, где тот дышал воздухом.

У него была светлая жидкая борода, и он казался очень юным, еще сохранившим румянец на щеках.

– Сигарету?

Гитарист взял.

– Спасибо.

– Часто бывает, что женщины приходят к вам в ресторан одни?

– Редко, а профессионалки – никогда. Хозяин этого не хочет. Забавно, конечно, но он весьма стыдлив на свой манер.

– Мне бы хотелось знать: вам знакомо это лицо?

Он показал ему фотографию Одиль, которую его собеседник взял и отправился разглядывать под газовым рожком.

Возвращая снимок, он, казалось, колебался.

– Кем она вам приходится?

– Сестрой. Но ничего не бойтесь. Ей предоставлена полная свобода, и я в курсе большей части ее любовных похождений.

– Вы в этом уверены?

– Да.

– Она вам рассказывала обо мне?

– О вас нет, но о "Каннибале – да. Вы переспали с ней, ведь так?

– Да.

– И она первая с вами заговорила?

– Да.

– Узнаю свою сестру.

– Ей хотелось поговорить о гитаре. Она тоже на ней играет.

– Да, играла. Что еще она вам рассказала?

– Что живет в Лозанне, в старом доме, принадлежавшем еще ее прадеду, и что ей в нем до смерти скучно. Я спросил у нее, почему она не переберется в Париж, и она ответила, что у нее нет ни денег, ни профессии.

«Все, на что я была бы способна, – вздохнула она, – это стоять за прилавком магазина».

– Она оставалась до закрытия?

– Да.

– И пошла к вам домой?

Привести кого-нибудь в гостиницу «Меркатор» Одаль бы не осмелилась.

– Если это можно назвать домом. У меня плохо обставленная и малоаппетитная комнатенка в меблирашке на улице Муфтар.

– И она туда с вами пошла.

– Да. Мы с ней занимались не только любовью. Она много рассказывала. Нужно сказать, она до этого пропустила два-три стаканчика.

– О чем она рассказывала?

– О себе. Она завидовала, что у меня есть профессия, хотя я и зарабатываю мало денег. Жалела, что забросила гитару.

"И так во всем, – вздыхала она. – Я берусь за что-нибудь с увлечением, и кажется, что наконец-то я спасена, что я нашла свой путь. Потом, через месяц или через полгода, я чувствую себя так, будто сражалась с пустотой. Ничего уже не существует, я себе отвратительна... ".

– Я ее хорошо знаю, и мне она тоже часто признавалась в этом.

– Знаете, ведь заниматься любовью для нее не главное.

– Я всегда это подозревал.

– Ей хочется сделать так, чтобы ее партнер получил наслаждение, но сама она его не получает. Мне нужно возвращаться. Через полчаса будет еще один перерыв.

Боб снова сел за столик и заказал еще одну порцию виски.

– Вы ни разу здесь не были? – спросил хозяин.

– Нет. Зато некоторое время назад сюда несколько раз приходила моя сестра.

Он показал ему снимок, и человек со скандинавским акцентом узнал изображенную на нем девушку.

– Красивая девушка. Она часами просиживала в своем углу, тот, что слева, возле оркестра. Уходила, лишь когда мы закрывались. А сколько ей лет на самом деле?

– Когда вы с ней познакомились, ей не было восемнадцати. А сейчас уже есть.

– Она не приехала в Париж вместе с вами?

– Нет. Она приехала сюда одна, и я ее разыскиваю.

Хозяин непроизвольно посмотрел в сторону гитариста, и Боб поспешил сказать:

– Знаю. Я только что говорил с ним на тротуаре.

– Ему ничего не известно?

– В этот ее приезд он с ней еще не виделся. Она должна была приехать вчера вечером.

– Я тоже ее не видел. Похоже, вы беспокоитесь.

– Да. Она уехала из дома очень подавленной. В письме, которое она мне оставила, Одиль пишет, что хочет покончить с собой.

– Вы надеялись, что она придет сюда?

– Да. Вам она не делала никаких признаний?

– Нет. Я довольствовался тем, что дважды пригласил ее на танец, и оба раза она согласилась.

Спустя полчаса к нему за столик подсел гитарист.

– Виски?

– Нет. Пива. Мне жарко. Одно пиво, Люсьенна.

– И еще одну порцию виски.

– Хозяину удалось сообщить вам что-нибудь интересное?

– Нет. Он танцевал с ней, но она с ним почти не разговаривала. По-вашему, он с ней переспал?

– Нет. Это не в его стиле. И потом, Люсьенна не позволила бы. Они уже больше года живут вместе.

– Вы ничего не припоминаете, может, какое-нибудь случайно оброненное слово, которое могло бы навести меня на след сестры?

– Вы бы хотели отвезти ее назад в Лозанну?

– Совсем не обязательно. Я даже не уверен, что стал бы сообщать родителям, если бы нашел ее. Я разыскиваю сестру, чтобы помешать ей совершить непоправимую глупость.

– Она весьма неглупая девушка и, судит о себе трезво.

– Знаю.

– Она очень несчастна. Приходила сюда три вечера подряд.

– Все три вечера вы отправлялись на улицу Муфтар?

– Я не мог пойти к ней в гостиницу, у этой гостиницы такое странное название...

– "Меркатор".

– Да. Кажется, там имеет обыкновение останавливаться все семейство, и она уже бывала в ней, когда была маленькой.

– Это правда.

– Она и очень сложная, и одновременно очень простая. Вернее, простодушная. Мы с ней до этого не были знакомы, а она в первый же вечер призналась мне в таких вещах, которые поверяют только старому другу. Во вторую ночь она попросила меня захватить с собой гитару. Она разлеглась, обнаженная, на постели, хотела, чтобы я поиграл для нее одной. Это ведь говорит о романтическом характере, не так ли?

Боб не ответил. Он размышлял, пытаясь расставить по местам полученные им таким путем сведения.

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье.

– Она не рассказывала вам о каком-нибудь друге или подруге, которые есть у нее в Париже?

– Она рассказывала мне об одном друге, но он, скорее, ваш друг.

– Люсьен Данж?

– Его имени я не знаю. Знаю только, что он как-то связан с кино.

– Тогда это он и есть. С ним она тоже спала?

– Этого она мне не говорила. Еще она рассказывала мне об одной подружке, которая занимается историей искусств.

– Эмильенна?

– Вполне возможно, что она называла мне именно это имя.

И, несколько замявшись, музыкант добавил:

– Прошу извинить меня за то, что произошло. Клянусь, у меня и в мыслях этого не было. Я не хочу перекладывать вину на нее, но я сам первым удивился. Мне нужно снова приниматься за работу. Спасибо за пиво.

Он протянул руку.

– Меня зовут Кристиан Вермелен. Я из Рубэ. Я тоже все бросил, чтобы перебраться в Париж.

У него была искренняя, чуть робкая улыбка.

– Надеюсь, мы еще увидимся. И желаю вам найти ее. Если она придет сюда или ко мне, я вам позвоню. Вы сказали, гостиница «Меркатор»?

– Да, на улице Гей-Люссака.

Боб подозвал Люсьенну и расплатился. В дверях ему пожал руку хозяин.

– Удачи.

Никто над ним не смеялся, во всяком случае, здешние люди сохранили добрые воспоминания об Одиль.

Он вернулся в гостиницу пешком. Конечно, образ сестры в его мозгу делался все точнее. Он сознавал, что до сих пор не знал ее по-настоящему. А между тем они ведь прекрасно ладили друг с другом. Неужели узнать по-настоящему кого-нибудь из членов его семьи невозможно?

Он воображал ее обнаженной в постели на улице Муфтар, как она просит, чтобы ей играли на гитаре, и слушает, уставившись в потолок.

Для него не являлось тайной, что она уже сменила несколько любовников, и он подозревал, что она фригидна.

Чего ей хотелось, так это говорить, говорить с кем-нибудь, кого она не знала и кто слушал ее с интересом.

Она была не уверена в себе. Или, вернее, когда как: в иные моменты ее излишняя самоуверенность кружила ей голову. Ей было необходимо найти способ проявить свои чувства, самоутвердиться, показать, что она необыкновенная девушка.

После чего наступал приступ самоуничижения, как тот, когда она написала письмо, которое отправила ему. У себя в номере он перечел его. Теперь, из-за рассказа музыканта, оно взволновало его больше, чем в первый раз.

Его окружало пять миллионов человеческих существ, а он искал среди них одно – девушку, которая не хотела, чтобы ее нашли, которая, возможно, была уже мертва.

Почему она не хотела, чтобы ее тело нашли? Не было ли это своего рода вызовом? И как она рассчитывала взяться за такое дело?

В конце концов он заснул. Когда он проснулся, утро было в самом разгаре, над городом стоял легкий желтоватый туман. Он брился, когда вдруг зазвонил телефон.

Боб бросился к нему, надеясь на Бог весть что, но голос на другом конце провода принадлежал его отцу.

– Полагаю, у тебя нет ничего нового?

– Нет. Но я знаю, где она провела три вечера в свой последний приезд в Париж.

– Где же?

– В одном ночном кабачке на бульваре Сен-Жермен.

– Одна?

– Она отправилась туда одна и познакомилась с одним из музыкантов.

– Догадываюсь, что произошло.

– Да.

– Ему ничего не известно?

– Нет. Он мне много рассказал о ней. И хозяин кабачка тоже.

– Что ты собираешься делать?

– Буду и дальше расспрашивать людей. Есть два-три человека в Париже, с которыми она была знакома. Может, она связалась с ними?

– Хорошо бы. Держи меня в курсе. Сегодня утром я не способен работать. Изнываю один на своей мансарде.

– До скорого.

– До скорого. Желательно с добрыми вестями.

Боб был удивлен. Неожиданно для себя он открывал отца, отличного от того образа, который давно считал для себя отцовским. Ему вспомнилось, что неоднократно повторяла ему сестра.

«Папа – старый эгоист, только и думает что о своей работе и красном вине. Что до мамы, то ее взгляд устремлен внутрь себя самой».

Однако отец только что позвонил, а ведь для этого ему пришлось спуститься в гостиную, так как именно там находился единственный в доме телефонный аппарат. Раз десять заводил он речь о том, чтобы установить телефон у себя в кабинете, но так и не сделал этого.

Чувствовалось, что этот человек сильно озабочен, подавлен.

Только Одиль из-за ее собственного возраста он казался старым. На самом же деле он только-только разменял пятый десяток и был полон сил.

У Боба не было адреса Эмильенны, которая скорее являлась приятельницей сестры, чем его собственной. Он отправился в Сорбонну, где попытался навести справки в секретариате. Это оказалось непростым делом. Первые служащие, к которым он обратился, ничего не знали.

– Какая у нее специальность?

– История искусств.

– Обратитесь в двадцать первый кабинет.

В двадцать первом кабинете на него посмотрели настороженно.

– Она ваша родственница?

– Нет. Подруга моей сестры.

– А зачем вам нужен ее адрес?

– Чтобы она помогла мне отыскать сестру.

– Она пропала?

– Да.

– А ушла из дома по своей воле?

– Да.

– Сколько ей лет?

– Восемнадцать.

– Откуда вы?

– Из Лозанны.

– И ваша сестра покинула дом, чтобы перебраться в Париж. Она уже приезжала сюда?

– Несколько раз, но это происходило с согласия моих родителей.

– Посмотрим, что я могу для вас сделать.

Сотрудник прошел в другой кабинет, дверь которого осталась открытой, но говорил он тихо, и Бобу было не разобрать слов. Наконец он вернулся и сказал:

– Минуточку.

Открыв металлический ящик, полный розовых карточек, он, порывшись, вынул в конце концов одну.

– Эмильенна Лот, авеню де ла Саллаз?

– Да.

– Ее адрес в Париже – Отель «де ла Нева», на улице дез Эколь.

– Благодарю вас.

– Вы знаете, в котором часу у нее заканчиваются занятия?

– Так много я и не прошу.

Гостиница оказалась на самом деле семейным пансионом в доме, который когда-то, должно быть, был просторным особняком. Стены выкрашены в белый цвет, зеленые ставни как в деревне. Наличие с каждой стороны двери по скамье дополняло иллюзию.

В момент появления там Боба солнечные лучи падали прямо на фасад, и дверь была открыта; крупная девица в платье, несколько растерзанном на груди, стояла в коридоре на коленях и намыливала плиточный пол.

– Вы не знаете, мадемуазель Лот у себя?

– Как вы сказали?

– Мадемуазель Лот. Эмильенна Лот.

– Я знаю мадемуазель Лот, но вот наверху ли она сейчас? В разные дни она возвращается по-разному. Пойду позову хозяйку.

Та появилась из глубины коридора, вытирая руки о фартук в мелкую клетку.

– Вы желаете видеть мадемуазель Эмильенну?

– Да.

– Сейчас ее здесь нет. Я подаю своим постояльцам завтрак, затем, в восемь часов, ужин. Что касается обеда, то они питаются в том квартале, где работают. Вы ее родственник?

– Нет. Мы с сестрой учились с ней вместе в одном коллеже в Лозанне и подружились.

Приземистая и дородная, хозяйка напоминала Матильду, когда бы той было на десяток лет меньше.

– Вы не скажете, примерно в какое время у меня больше шансов застать ее?

– Чаще всего она возвращается довольно рано, около половины седьмого или в семь.

– Я вернусь сюда в это время. Вы не знаете, ее не навещала вчера днем молодая девушка?

– Я никого не видела, но я могла в этот момент быть у себя на кухне.

– Благодарю вас.

Он осторожно прошагал по мыльной воде, заполнившей весь коридор, и вскоре вновь оказался на улице. На всякий случай он сюда вернется. Ему было известно, что в какой-то момент его сестра поссорилась с Эмильенной, но впоследствии они помирились, Одиль перессорилась со всеми одноклассниками и со всеми подругами, с которыми проводила время.

Боб никогда не заводил скоропалительной дружбы. Он никогда ни в кого не влюблялся. В годы учебы в коллеже, затем в гимназии у него было несколько приятелей, но он почти не встречался с ними после занятий. Подруг своей сестры он знал лучше, потому что те приходили к ним домой и они все вместе занимались музыкой. С некоторыми из них он завел легкий флирт, хотя они и были гораздо моложе его. Он не помнил, чтобы он флиртовал с Эмильенной, большой костлявой дылдой с длиннющим носом.

Он направился пешком в сторону улицы де Сен и отыскал довольно невзрачный отель, в котором жил Люсьен Данж. Слева от двери красовалась традиционная вывеска под мрамор, гласившая:

Меблированные комнаты

Сдаются на дни, на недели и на месяцы

В коридоре имелось окошечко, выходившее на что-то вроде клетушки, в которой можно было разглядеть письменный стол, доску с ключами и облезлое кресло. Там читала газету огромная женщина с голыми опухшими ногами в красных шлепанцах.

– Извините, мадам. Я ищу мсье Данжа.

– Его тут нет.

– Но он по-прежнему живет у вас?

– Конечно. Где бы еще он нашел за такие деньги номер с водопроводом.

– Вы не знаете, когда он вернется?

– Сейчас он на съемках где-то в окрестностях Парижа, может, даже в пригороде. Они снимают на натуре, как это принято у них говорить. Так что у них нет четкого расписания.

– А ужинает он здесь?

– Нет. Обычно в небольшой забегаловке на улице де Бюси. Но когда снимается, то чаще всего ужинает со съемочной группой.

– Когда у меня больше шансов его застать?

– Не знаю. Если все будет в порядке, то около десяти часов. Если же он пропустит стаканчик, то уже не сможет остановиться и появится здесь не раньше полуночи.

– Благодарю вас.

– Надеюсь, вас сюда послали не его родители?

– А что? Он опасается их визита?

– Он постоянно боится, как бы они не пришли за ним. Хотя он и совершеннолетний, но мать наводит на него страх. Похоже, она ужасная.

Семейство Данж обитало в квартале Тюннель. У него было четыре сестры, все намного младше его, они учились в коллеже. Отец работал кассиром в одном из швейцарских банков. Боб с ним встречался. У него был симпатичный, хотя и чуть чопорный вид. Что касается матери, то Боб ее никогда не видел.

Он дал себе отсрочку до следующего дня, чтобы потом уже сообщить в полицию. Он знал, что существует бюро розыска в интересах семей. Коль скоро он проходил мимо комиссариата, то вошел туда и стал дожидаться своей очереди, облокотившись о некое подобие стойки. Боб с удивлением отметил про себя, что помещения тут оказались светлыми и чистыми, стены свежевыкрашенными.

– Вы по повестке?

– Нет. Я желал бы получить справку. В какую службу обращаться, если исчез человек?

– Кто-то из ваших родных?

– Моя сестра.

– Несовершеннолетняя?

– Нет. Ей восемнадцать.

– Как давно ее уже нет?

– Вот уже два дня.

– Может, это просто побег?

– С ней такого никогда не случалось.

Послушайте. Как бы там ни было, это не мой вопрос.

Вы найдете бюро розыска пропавших родственников в Четвертом округе по адресу улица дез Юрсен, одиннадцать. Это в том же здании, что и дирекция гигиены и общественной безопасности. Спросите четвертый кабинет.

Нужно было только пересечь Сену. Бюро находилось возле набережной Цветов, но он еще не решался подключить к этому делу полицию. Он предпочитал прежде испробовать все, что было в его силах, затем позвонить отцу.

Боб провел час за чтением газеты на одной из террас бульвара Сен-Жермен, поскольку было еще очень тепло. Затем немного прошелся и в конце концов, за неимением лучшего, заглянул в кинотеатр.

Когда он чуть раньше семи явился в семейный пансион, знакомая ему женщина спросила:

– Как вас зовут?

– Боб. Боб Пуэнте.

– Подождите меня здесь, – сказала она и, придерживая подол юбки руками, стала подниматься по лестнице. Вернувшись, женщина объявила:

– Она сейчас спустится. Проходите сюда.

Они пересекли столовую, где на круглом столе стояли шесть-семь приборов, и вошли в гостиную, в которой стоял прямо-таки деревенский запах, во всяком случае, там пахло рагу.

Его не встретили с распростертыми объятиями. Когда туда, в свою очередь, вошла Эмильенна, то она взглянула на него с любопытством и с холодком.

– Кажется, ты хотел меня видеть?

– Да. Ты была подругой Одиль.

– Тебе прекрасно известно, что у Одиль не было подруг.

– Ты не встречалась с ней недавно?

– С нашей последней встречи на улице де Бур прошло больше года.

– Она не пыталась встретиться с тобой здесь, в Париже?

– Если бы она меня спрашивала, мне бы передали. Должна ли я это понимать как то, что она пропала?

– Да.

– У тебя не найдется сигареты?

Он протянул ей спичку и закурил сам, усевшись в одно из кресел, обтянутых зеленым репсом.

Она села напротив.

– Когда это случилось?

– Два дня назад.

– А ты уверен, что она в Париже?

– А где же еще?

– Рано или поздно она вернется. Ей в очередной раз захотелось вызвать к себе интерес. Она никогда не соглашалась быть такой, как все.

– Знаю. От этого мне не легче. Она отчаялась. Думает только о том, как бы исчезнуть.

– Послушай, Боб. Попытайся взглянуть на вещи хладнокровно. Если она настолько отчаялась, что готова покончить с собой, то ей нет никакого резона приезжать для этого в Париж. В Лозанне у нее было столько же возможностей, сколько и здесь.

– Она не хочет, чтобы ее обнаружили, чтобы обнаружили ее тело.

– И как она собирается это устроить? Закопает себя сама? Если она бросится в Сену, то рано или поздно тело всплывет.

– Может, оно будет неузнаваемым.

– Кроме того, зачем бы она стала навещать меня? Чтобы объявить о своем решении и таким образом лишь еще более упростить опознание своего тела? Есть еще один момент. Видишь, я говорю с тобой откровенно. Эта история вокруг того, чтобы ее не нашли, – в этом снова вся Одиль. Она знает, что ее опознают, устроят ей похороны, на которые придут все ее знакомые.

Он вздохнул:

– Может, ты и права.

– Видишь ли, ей всегда доставляло удовольствие усложнять себе жизнь. Когда ей только-только исполнилось пятнадцать, она принялась нашептывать то одной, то другой из нас, что она уже не девственница.

"А ты еще – да? – спрашивала она.

И если ей отвечали, что да, то она смотрела на нас с удивлением и вместе с тем с жалостью, как если бы мы были какими-нибудь увечными.

"Это был не парень из коллежа, а взрослый мужчина.

Мне бы не хотелось спать с одноклассником".

Она прожужжала нам все уши о своей потерянной девственности, так продолжалось больше месяца. Все об этом знали, мальчики из класса тоже, они с любопытством поглядывали на нее.

Примерно в это же время она перешла на «ты» с двумя самыми молодыми преподавателями. Не знаю, было ли что-нибудь между ними. Не думаю.

Она повадилась ходить в маленький ресторанчик возле де Бетюзи, где они обычно обедали, и выпивала там стакан фруктового сока, а порой еще съедала и сандвич, и случалось, их видели сидящими за одним столиком, причем она, несмотря на школьный устав, не стеснялась курить в их присутствии.

– Я все это знаю, Эмильенна.

– Тогда зачем ты меня расспрашиваешь?

– Потому что я пытаюсь отыскать ее. Конечно, у нее есть свои недостатки. Но это не основание для того, чтобы позволить ей совершить непоправимое.

– Именно это я и пытаюсь тебе вдолбить. Это игра.

Она всегда играет ту или иную роль. Когда она узнала, что я собираюсь брать уроки декоративного искусства в Веве, она захотела заняться тем же, хотя ни разу в жизни не брала в руки кисть. Спустя два месяца она бросила это занятие. Ведь нужно было ездить ранним поездом и работать серьезно, без перекуров.

Все, что говорила Эмильенна, было правдой. Она, конечно же, говорила о его сестре, но делала это с холодком, и портрет, вырисовывавшийся из ее рассказа, по сути, не был похожим. Между этими двумя женщинами не существовало никакой симпатии.

– Что ж! Спасибо, что ты приняла меня.

– Что ты собираешься делать?

– Буду продолжать.

– Она знает в Париже не так уж много людей. Сколько раз она сюда приезжала?

– Одна – раза четыре или пять. Всегда на несколько дней. Когда мы были помладше, родители дважды брали нас в поездку и показывали нам город.

– Ты хороший парень. Боб. Желаю тебе удачи.

После того как он с ней расстался, его уже не покидало чувство тревоги. Он не строил никаких иллюзий насчет характера своей сестры, но вот ее только что, за какие-то минуты, облили грязью. Ее образ, каким ему его подавали, был истинным в своих главных чертах, но в то же время он был ложным, поскольку ему не хватало какой-то трепетности, которая всегда ощущалась в Одиль, некоторой жажды жизни, абсолюта.

Ему было трудно выразить словами то, что он о ней думал. Может, она была немногим лучше такой девицы, как Эмильенна, которую большинство ее подруг и родители ставили ей в пример?

Что-то, какая-то внутренняя сила толкала ее, заставляя идти до конца, не заботясь о том, что о ней думают другие. Пожалуй, лучше всех ее понял гитарист.

Он медленно пошел в сторону улицы де Сен, на всякий случай заглянул в «Отель де Рапен», где возилась на кухне толстая хозяйка.

– Мой друг вернулся?

– Десять минут назад. Вам повезло. Они снимали на набережной со стороны Корбея, и он свалился в Сену. Сейчас он переодевается, если только у него есть сменный костюм.

– Какой это этаж?

– Тридцать первый номер, на четвертом.

Должно быть, это было наверху, где находились самые дешевые номера, поскольку ковер на лестнице был только на первых трех этажах. Он постучался в дверь.

– Кто там?

– Боб.

– Боб Пуэнте?

– Да.

– Минутку. Я натягиваю трусы.

Он отворил чуть позже. На полу валялась скрученная в ком одежда, вокруг нее образовалась лужица.

Стоя посреди отнюдь не большой комнаты, Люсьен Данж натягивал на себя джинсы и желтую футболку.

– Меня столкнул в воду этот идиот звукорежиссер, когда, не предупредив, сделал несколько шагов назад. Не мог же я оставаться там, когда я так вымок. Пришлось взять такси, поскольку у нас не было свободной машины. Бюджет у фильма маленький, и почти все съемки проходят на натуре.

– Ты доволен?

– За исключением моего вынужденного купания, да. Я теперь второй ассистент. Это прогресс. Еще месяц назад я был всего лишь стажером.

– Рассчитываешь стать режиссером?

– Еще как рассчитываю!

Это был небольшой человечек, смешно сложенный, при ходьбе он ставил ступни боком. Лицо у него было как резиновое, и он беспрерывно гримасничал.

– Ты поужинаешь со мной?

– При условии, что каждый платит за себя.

– Идет. Чему я обязан удовольствием видеть тебя?

– Очень скоро я тебе об этом скажу.

Люсьен натянул носки, надел черные полотняные туфли на веревочной подошве.

– Пошли. В двух шагах отсюда есть симпатичное бистро.

Это и в самом деле было бистро, которое, по-видимому, посещали только завсегдатаи, так как ничто здесь не притягивало взора. Мебели «Формика» не было. Деревянные столы, оловянная стойка, хозяин в рубашке с засученными рукавами и в синем фартуке.

– Добрый вечер, мсье Люсьен. Что вам подать?

– Один «Пикон гренадин».

– А вам, мсье?

– Стакан вина.

– Божоле? Рекомендую. Мне его присылает оттуда мой зять.

Боб подошел к грифельной доске, на которой было написано меню. Мидии в луковом соусе, телячье рагу под белым соусом. Сыры. Яблочный торт.

Они пошли и сели со своими бокалами за один из столиков, из кухни вышла высокая девица в черном платье и белом фартуке и направилась к ним.

– Так вы ужинаете здесь со своим другом, мсье Люсьен?

– Да.

– Подать вам то, что в меню?

– Ты будешь мидии? – спросил он у Боба.

– С удовольствием.

– Тогда то, что в меню, Леонтина.

– Вам прекрасно известно, что меня зовут не Леонтина.

– По-моему, это имя вам очень подходит. Вашим родителям следовало назвать вас Леонтиной.

Он подмигнул Бобу и шлепнул официантку по заду.

– Не стыдно вам?

– Нисколечки.

– А что подумает ваш друг?

– Что мы прекрасно ладим и что вы понимаете шутки.

Когда она отошла от них, он негромко произнес:

– Ну, что там у тебя?

– Полагаю, ты не виделся с моей сестрой?

– Когда?

– К примеру, вчера или позавчера.

– В последний раз я видел ее не меньше трех лет назад. Скажи-ка, она, наверное, сейчас чертовски красивая девушка. Тогда она выглядела несколько худоватой и у нее не было груди.

– Теперь есть.

– Занятная девица. Наверное, снимается.

– Почему ты так решил?

– Ты ее знаешь лучше, чем я, учитывая, что ты ее брат. Но я давно за ней наблюдал. Она вдруг решает быть таким-то персонажем, и можно было бы поклясться, что она не разыгрывает комедию, а автоматически становится этим персонажем. Впрочем, я думаю, что так оно и есть. Когда же она устает от роли или когда это уже больше не шокирует людей, она выбирает для себя новую кожу.

– То, что ты говоришь, весьма похоже на правду.

– Вот почему я говорю о кино. У нее была бы возможность при каждой новой съемке становиться другим человеком.

Он прервал свою мысль, чтобы обратиться к официантке, которая принесла мидий.

– Бутылку божоле, Леонтина. Мой друг говорит, что оно очень хорошее.

Затем спросил у Боба:

– Она в Париже?

– Должна быть здесь. Так она объявила в своем письме.

– Уехала, не предупредив?

– Да. И грозится исчезнуть навсегда. Я расспрашиваю ее парижских знакомых в надежде, что она навестила кого-нибудь из них.

– Это ничего не дало?

– Пока нет. Завтра пойду в бюро розысков в интересах семей.

– Это так серьезно?

– Ты сам только что это сказал. Она выбирает себе роль и действительно становится этим персонажем.

– Бедная Одиль. По сути дела, она хорошая девушка. Я бы даже сказал, что она лучше большинства своих подруг.