Глава 9

Канн, воскресенье, 25 декабря.

Светит солнце, люди без пальто прогуливаются по

Круазетт, пальмы которой вырисовываются на фоне фиолетовой голубизны Эстереля [8] и синевы моря, где маленькие белые лодки кажутся словно подвешенными в небе.

Я настоял, чтобы моя жена вышла в город с Жеральдиной Филипс, своей подругой, с которой она не виделась много лет и встретилась в день нашего приезда в холле «Карлтона». Их знакомство началось еще до меня, и, столкнувшись, они бросились друг другу на шею.

Постараюсь изложить все по порядку, хоть это и кажется мне бесполезным. Передо мной лежит календарь, но я не нуждаюсь в нем – и без него не запутаюсь в воспоминаниях. Страницы, на которых я пишу, иного формата, нежели раньше, потому что пользуюсь гостиничной бумагой.

Когда я перечитал то, что написал у себя в кабинете утром в понедельник 19 декабря, мне показалось, что это происходило в другом мире или, во всяком случае, очень давно; мне надо сделать над собой усилие, чтобы поверить, что Рождество, которое я встречаю, – это тот самый праздник, за подготовкой к которому мы с Иветтой наблюдали на улицах Парижа в воскресенье.

В понедельник утром я послал ей цветы, позаботившись на этот раз, чтобы они попали к ней, и когда в полдень забежал ее поцеловать, увидел, что она понастоящему растрогана. Я никогда не дарил ей цветов – все недосуг было о них подумать, – если не считать случайных букетиков в кафе или на террасе, причем почти всегда это были фиалки.

– Ты со мной обращаешься как с настоящей дамой, – восхитилась она. Посмотри, какие они красивые!

Вторую половину дня провел во Дворце. Я обещал Вивиане вернуться пораньше, потому что этим вечером у нас дома должно было состояться то, что мы именуем «обедом старшины сословия», – обед, ежегодно даваемый нами всем старым хрычам из адвокатуры.

Возвращаясь на Орлеанскую набережную, я намеревался пробыть на торжестве всего несколько минут. Случилось так, что, пересекая мостик, связывающий острова Сите и Сен-Луи, я бросил взгляд на окна нашей с Иветтой квартиры, что обычно мне несвойственно Они отсвечивали розовым, и помню, как отметил про себя, что это создает впечатление уютного, теплого гнездышка, местечка, где хорошо жить вдвоем. Молодые пары, гуляющие по набережным и двигающиеся как бы боком, потому что парень и девушка держат друг друга за талию, наверняка поглядывают подчас на наши окна и вздыхают:

– Попозже, когда мы...

Своим ключом мне воспользоваться не пришлось – узнав мои шаги на лестнице, Жанина распахнула дверь, и я понял: что-то стряслось.

– Она заболела?

Следуя за мной через прихожую, Жанина спросила:

– Вы ее не видели?

– Нет. Она ушла в город?

Жанина заколебалась, не зная, как ей держаться.

– Около трех.

– Не сказала, куда идет?

– Ответила только, что хочет пройтись.

Было половина восьмого. С тех пор как Иветта переехала на Орлеанскую набережную, она никогда не возвращалась так поздно.

– Может, пошла за покупками? – продолжала Жанина.

– Она говорила об этом?

– Не то чтобы определенно, но рассказала мне, что видела вчера в витринах. Не сомневаюсь, она вернется с минуты на минуту.

Я понял: Жанина в это не верит. Я тоже не поверил.

– Мысль о прогулке пришла ей внезапно?

– Да.

– Ей никто не звонил?

– Нет. Телефон вообще весь день молчал.

– Как она выглядела?

Этого Жанина не скажет мне из боязни выдать Иветту.

– Дать вам чего-нибудь выпить?

– Нет.

Я рухнул в одно из кресел гостиной, но ненадолго – мне не сиделось на месте.

– Мне остаться или уйти?

– Она не говорила о Мазетти?

– Нет.

– Ни разу?

– Уже давно.

– Вспоминала о нем с сожалением?

Жанина ответила «нет», но я почувствовал, что она не совсем правдива.

– Да не ломайте вы себе голову, мсье. Она скоро вернется.

В восемь Иветта не вернулась, в половине девятого тоже, и когда зазвонил телефон, я ринулся к аппарату. Говорила Вивиана.

– Ты забыл, что у нас обедают четырнадцать человек.

– Меня не будет.

– Что ты сказал?

– Что меня на обеде не будет.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего.

Я просто не в силах идти переодеваться к обеду со старшиной сословия, коллегами и их женами.

– Неприятности?

– Нет.

– Не скажешь, в чем дело?

– Нет. Извинись за меня. Придумай что угодно и передай всем, что я, вероятно, появлюсь, но позже вечером.

Я перебрал в уме множество вариантов-с Иветтой ведь все возможно, вплоть до того, что она находится сейчас в доме свиданий с каким-нибудь мужчиной, которого в полдень еще не знала. Такое случалось с ней в эпоху улицы Понтье. Правда, в последнее время она вела себя по-другому, казалась совсем иной, но такие метаморфозы долго не длятся.

Не того же ли мнения и Жанина? Она пытается меня развлечь, но это ей плохо удается. В конце концов она убеждает меня выпить виски, и правильно делает.

– Не надо на нее сердиться.

– А я и не сержусь.

– Это не ее вина.

Жанина тоже думает о Мазетти. Иветта никогда его не забывала. И даже если на некоторое время он утратил всякий интерес в ее глазах, разве не может быть, что с приближением праздников на нее повеяло воспоминаниями?

Совершенно невероятно, чтобы мы встретили его вчера в воскресной толпе и Иветта мне об этом не сказала. Но мы сталкивались с сотнями других пар, других мужчин, кто-нибудь оказался похож на него, и этого оказалось довольно.

Ничего я не знаю. Только теряюсь в догадках.

Толчком могло послужить что угодно, вплоть до ее беременности. Не об этом ли побежала она сообщать на набережную Жавель?

Мы с Жаниной оба вздрагиваем всякий раз, когда слышим шаги на лестнице. Но к нам на этаж никто не направляется, и никогда еще мы не различали так четко, как сегодня, каждый звук в доме.

– Почему бы вам не пойти на ваш обед?

– Исключено.

– Это бы вас отвлекло. Здесь вы совсем изведетесь.

Около десяти звонит моя жена.

– Все в гостиной. Я на минутку выскочила. Сказал бы ты лучше мне правду.

– Правды-то я и не знаю.

– Она заболела?

– Нет.

– Уличное происшествие?

– Неизвестно.

– Ты хочешь сказать, что она исчезла?

Молчание. Потом Вивиана, еле шевеля губами, роняет:

– Надеюсь, ничего серьезного.

Одиннадцать часов. Жанина безуспешно пыталась покормить меня. Я не смог есть. Выпил немного спиртного, сколько стопок – не считал. Не решаюсь позвонить в полицию – боюсь привести в движение всю машину, тогда как все может разрешиться само по себе.

– Она никогда не называла его адреса?

– Мазетти? Нет. Знаю только, что это в районе набережной Жавель.

– Названия гостиницы тоже не знаете?

– Нет.

У меня появляется желание отправиться на розыски гостиницы, где живет Мазетти, но я сознаю неосуществимость своей затеи. Мне знаком этот квартал, и начни я ходить от меблирашки к меблирашке да задавать вопросы, на них даже не ответят.

В десять минут первого снова звонит Вивиана, и я сержусь на нее за то, что своими звонками она каждый раз вселяет в меня напрасную надежду.

– Ничего?

– Ничего.

– Гости уехали.

Я вешаю трубку и внезапно хватаю пальто и шляпу.

– Куда вы?

– Убедиться, что с ней ничего не случилось.

Мой личный визит в полицию-это не то, что звонок туда. Пересекаю паперть Нотр-Дам, обхожу собор сзади и проникаю во двор префектуры полиции, где освещено всего несколько окон. Пустынные коридоры, где разносятся мои шаги, хорошо мне знакомы. Два человека, с которыми я разминулся, оборачиваются мне вслед, распахиваю двери дежурной части, и чей-то голос весело бросает:

– Глядите-ка! К нам пожаловал мэтр Гобийо. Значит, где-то совершается преступление.

Это инспектор Гризе, мой давний знакомец. Он пожимает мне руку. Гризе и с ним еще двое дежурят в просторном помещении с телефонным коммутатором на много сотен гнезд и планом Парижа во всю стену, на котором то и дело загорается лампочка.

Тогда один из троих втыкает штекер в гнездо.

– Квартал Сен-Виктор?.. Ты, Коломбани?.. Машина к вам выслана... Что-нибудь серьезное?.. Нет? Драка?.. Ладно.

Все сведения о происшествиях в Париже поступают сюда, к трем мужчинам с трубкой или сигаретой во рту, один из которых варит кофе на спиртовке.

Это напоминает мне, что как-то утром, уже давно, когда я одевался, усталый до головокружения, Иветта говорила со мной о покупке спиртовки.

– Выпьете чашечку, мэтр?

Хоть я здесь и не впервые, полицейским любопытно: что меня привело?

– Позволите воспользоваться вашим телефоном?

– Звоните вот по этому. Он прямой.

Я набираю номер Орлеанской набережной.

– Это я. Ничего?

Само собой, ничего. Я подхожу к Гризе, у которого на коротких усиках темнеет кружок от бесчисленных сигарет.

– Вам не сообщали о каком-нибудь происшествии с девушкой?

– С начала моего дежурства – нет. Впрочем, минутку.

Он перелистывает тетрадь в черной обложке.

– Зовут?

– Иветта Моде.

– Нет. Есть тут некая Берта Костерман, заболевшая прямо на улице и госпитализированная, но она бельгийка, и ей тридцать девять.

Гризе не задает вопросов. Я слежу за маленькими лампочками, вспыхивающими на плане Парижа, особенно в XV округе, где расположен квартал Жавель. Мне приходит мысль позвонить на «Ситроен», но заводоуправление закрыто, а в цехах никаких справок не дадут. Но даже если мне ответят, что Мазетти на рабочем месте, успокоит ли это меня окончательно? Что это будет означать?

– Алло! Гранд-Карьер?.. Что там у вас?.. Как?.. Да... Высылаю «скорую». Гризе поворачивается ко мне. – Не женщина. Пырнули одного североафриканца. Множественные ранения.

Сидя на столе, свесив ноги и сдвинув шляпу на затылок, я выпиваю протянутый мне кофе, потом, снедаемый тревогой, принимаюсь расхаживать.

– Что она за девушка? – осведомляется Гризе не из любопытства, а в надежде мне помочь.

Что ответить? Как описать Иветту?

– Двадцать лет, но выглядит моложе. Маленькая, тоненькая, в норковой шубе, прическа – конский хвост.

Я снова звоню.

– Это опять я.

– По-прежнему ничего.

– Еду.

Я не хочу выставлять напоказ свое нетерпение. К тому же лучше ждать на Орлеанской набережной, чем здесь, где каждые пять минут вспыхивают лампочки. Полицейские слышали мой разговор с Жаниной. Гризе обещает:

– Если будет что новое, свяжусь с вами. Вы дома?

– Нет.

Я даю ему адрес и телефон на Орлеанской набережной.

Стоит ли описывать остаток ночи со всеми подробностями? Отперла мне Жанина. Ни она, ни я не ложились, не раздевались, а просидели до утра в креслах в гостиной, не сводя глаз с телефона и подскакивая всякий раз, когда под окнами проезжало такси.

Как мы с Иветтой расстались в полдень? Я пытался это вспомнить, но не сумел. Мне хочется представить себе ее последний взгляд, как будто это подскажет хоть какую-то разгадку.

Наконец занялся день. До этого Жанина дважды погружалась в дрему, я, кажется, тоже, хоть и не сознавая, что сплю. В восемь утра, заметив за окном велосипедиста с кипой газет под мышкой, подумал, что надо купить какую-нибудь. Вдруг там что-то сообщается об Иветте?

Жанина просматривала заголовки через мое плечо.

– Ничего.

Позвонила Борденав:

– Вы не забыли, что в десять у вас встреча с министром общественных работ?

– Не поеду.

– А на остальные встречи?

– Отговоритесь как-нибудь.

По странной иронии судьбы на нужный звонок к аппарату подошел не я, а Жанина.

– Минутку... Да, он здесь. Передаю трубку.

Я вопросительно посмотрел на нее и понял, что она предпочитает ничего мне не говорить. Едва я взялся за телефон, как услышал за спиной рыдания.

– Гобийо слушает.

– Говорит инспектор Тишауэр, мэтр. Мой сменщик, сдавая ночное дежурство, наказал мне известить вас, если...

– Да, да. Что случилось?

– Вы ведь справлялись об Иветте Моде, верно? Двадцать лет, уроженка Лиона. Та самая, что в прошлом году...

– Да.

Я замер затаив дыхание.

– Ее зарезали этой ночью ножом в гостинице «Вильна» на набережной Жавель. Преступник, пробродив несколько часов по кварталу, сам явился в полицейский участок на улице Лакордера. На место происшествия выехала оперативная машина, и жертву обнаружили в указанном им номере. Убийца, разнорабочий по фамилии Мазетти, полностью во всем признался.

Понедельник, 26 декабря.

Остальное я узнал уже потом: случившимся продолжают заниматься газеты, где моя фамилия набрана крупным шрифтом. Я мог бы этого избежать. Мой коллега Лучани позвонил мне, как только ему поручили защищать обвиняемого. Мазетти, которому безразлично, что с ним станет, ограничился тем, что указал в списке адвокатов, предложенных ему следователем, первую попавшуюся фамилию с итальянским звучанием. Лучани интересовался, следует ли ему принять меры, чтобы мое имя не упоминалось. Я ответил «нет».

Иветту нашли голой на узкой железной кровати, под левой грудью у нее была рана. Я съездил туда. Видел ее до того, как труп увезли. Видел комнату. Видел гостиницу с лестницами, где кишели мужчины, нагонявшие на нее страх.

Я видел Мазетти, мы посмотрели друг на друга, и я отвел глаза: на лице у него не было ни тени сожаления.

Полицейским, следователю, своему адвокату он твердил одно:

– Она пришла. Я умолял ее остаться и, когда она решила уйти, помешал этому.

Значит, она пыталась-таки вернуться на Орлеанскую набережную.

Ей самой захотелось на набережную Жавель: в номере нашли грубошерстный норвежский свитер, мужской свитер, вроде того, что она купила себе. Это наверняка рождественский подарок, приготовленный ей Мазетти. Картонная коробка с магазинной этикеткой валялась под кроватью.

Хоронили Иветту мы с Жаниной, потому что семья покойной, извещенная телеграммой, не подала признаков жизни.

– Что делать с ее вещами?

Я ответил Жанине: "Не знаю – и разрешил, если она захочет, взять их себе.

Побеседовал со следователем и предупредил, что, не имея возможности взять на себя защиту Мазетти, как мне хотелось бы, выступлю свидетелем на суде. Это его удивило. Все смотрят на меня так, словно отказываются что-либо понимать. Вивиана – тоже.

Когда я вернулся с похорон, она, хоть и не веря в успех, все-таки предложила:

– Ты не находишь, что тебе пошло бы на пользу уехать на несколько дней из Парижа?

Я ответил согласием.

– Куда хочешь поехать? – полюбопытствовала она, удивленная столь легкой победой.

– Разве ты не забронировала номер в Канне?

– Когда рассчитываешь отправиться?

– Первым же поездом.

– Нынче вечером?

– Идет.

У меня нет к ней даже ненависти. Рядом она со мной или далеко, говорит или молчит, воображая, что попрежнему распоряжается нашей судьбой, – не важно. Для меня она перестала существовать.

"В случае беды... – написал я где-то выше.

Коллега Лучани, которому я пошлю это досье, почерпнет "в нем, может быть, аргументы для того, чтобы добиться оправдания Мазетти или хотя бы избавить его от слишком строгого наказания.

А я буду по-прежнему защищать всякую сволочь.

8 сентября 1955 г.

Примечания

1. Площадь со сквером на авеню Елисенских полей в Париже.

2. Уменьшенное бронзовое повторение знаменитой статуи Бартольди, воздвигнутой в г. Бельфор в честь его героической защиты под руководством полковника Данфер-Рошро во время франко-прусской войны 1870-1871 гг.

3. Город на северо-западе Франции, центр департамента Де-Севр.

4. Курортное местечко вод Ниццей

5. Имеется в виду Булонский лес, главный парк Парижа.

6. У католиков церковный брак может быть расторгнут только папой.

7. Курорт зимнего спорта в швейцарском кантоне Граубюнден.

8. Невысокий горный кряж на юге Прованса.