Все действующие лица, равно как и изложенные события, являются полностью вымышленными; никакой связи между персонажами и ныне живущими или когда-то жившими людьми нет.

V

У Жанны были основания до самого конца дня опасаться, что Физоли, родители Алисы, нарочно стараются опоздать на поезд, зная, что в доме есть свободные комнаты.

После полудня она видела, как отец семейства. Роже Физоль, посреди двора беседовал с бухгалтером и предлагал ему, с ужимками одновременно фамильярными и снисходительными, сигару, которую, конечно, взял из коробки в гостиной.

Она не придала этому никакого значения. Мужчины, по большей части крепко выпившие и хорошо поевшие, с блестевшими глазами и раскрасневшимися лицами, разговаривали почти так же громко, как, скажем, на свадьбе. Мало кто из них не наведался в винные погреба; выходившие оттуда мужчины степенно пожимали служителю руку.

Но около шести часов Жанна видела, как важный и озабоченный Физоль выходил из конторы. Двенадцатилетний мальчишка вел себя невыносимо, а мадам Физоль, которая в отсутствие запертой у себя в комнате Луизы председательствовала за столом, разглагольствовала об учебе своей дочери, «чье замужество столь несчастливо оборвалось».

– Ну а потом было уже слишком поздно учиться, не так ли?

Она хотела сказать «потом, после смерти Жюльена».

– Это ужасно – остаться одной едва в двадцать лет, да еще с грузом ответственности на плечах за ребенка.

Мальчишка наконец-то ушел, выпросив деньги на мороженое, а его родители, хоть и остались последними гостями, все не уходили из приведенного в беспорядок дома, где повсюду валялись грязные стаканы и пустые бутылки, а дым от сигар под конец стал таким же густым, как в каком-нибудь кабачке.

Алиса не предлагала свою помощь по дому даже в пустяках, и, поскольку Боб принимался кричать сразу же, как только она пыталась заняться им, заботиться о ребенке пришлось Жанне.

Поезд на Пуатье отходил в семь часов сорок минут; около семи Жанна, проходя мимо открытой двери гостиной, – заметила чету Физолей, стоя разговаривающих вполголоса, в то время как Алиса пыталась вывести из комнаты брата, лизавшего рожок мороженого.

– Вы не зайдете на минутку, Жанна? – произнесла мадам Физоль, которая с самого начала стала звать ее по имени – отчасти как родственницу, отчасти как прислугу, причем второе соображение, безусловно, преобладало. – Уведи своего брата, Алиса. Прогуляйтесь по двору или по набережной, но не уходите далеко, потому что нам пора уезжать.

Пока дети выходили из комнаты, она добавила:

– Роже подумал, не остаться ли нам до завтра, но мы еще успеваем на поезд, да к тому же не взяли с собой пижам и прочего.

Теперь, когда в комнате остались лишь взрослые, она подбадривала мужа взглядом, а у того усы пахли вином и сигарой; для разнообразия он раскурил изогнутую трубку.

– Прежде чем ты начнешь говорить, я хотела бы пару слов сказать Жанне, потому что ей надо понять, что если мы к ней обращаемся, то это потому, что мы сами – Алисе здесь не пришлось выдавать какие-то секреты видим, что Жанна взяла на себя руководство домом. И, между нами говоря, это совсем не плохо Сегодня утром я чуть было не умерла со стыда.

Жанна, стоя в переднике, поскольку большую часть дня она помогала Дезире по хозяйству, не двигаясь ждала продолжения.

– Теперь давай ты, Робер.

Физоль прокашлялся и несколько раз затянулся своей трубкой.

– Все очень просто. Я думаю, что вопрос, который я хочу поставить, вполне естествен. Я перекинулся двумятремя словами с бухгалтером, он парень серьезный, насколько я могу судить, но довольно-таки сдержанный. Так что в конце концов мы все узнаем, только когда соберемся у нотариуса.

Жанна продолжала смотреть на него без удивления, но и не помогая ему ни взглядом, ни жестом, и он силился говорить равнодушным тоном делового человека:

– Вероятно, наследство Робера Мартино открыто. Я не знаю условий его брачного контракта, но имею все, основания полагать, что это был брак на условиях общего владения имуществом, нажитым совместно. Так или иначе, часть теперь отходит к детям, и, принимая во внимание определенную ситуацию – весьма жалкое проявление этой ситуации мы наблюдали сегодня утром, – я думаю, что чем скорее мы предпримем необходимые шаги, тем лучше. Разумеется, месье Сальнав, как я и предполагал, был весьма уклончив, когда я поинтересовался состоянием дел.

– Вы спрашивали у него разрешения посмотреть бухгалтерские книги?

Он покраснел и торопливо заявил:

– Я вовсе не настаивал. Хотя и разбираюсь в этом немного. Я понимаю, что...

– Если я правильно понял, вы хотите, чтобы ваша дочь получила свою долю прямо сейчас?

Агрессивно, с трудом сдерживаясь, Жанне ответила мать:

– Разве это не естественно? Вы не так давно вернулись сюда, но, я подозреваю, видели достаточно, чтобы понять, что попали в сумасшедший дом, если не сказать покрепче. Если вам еще не говорили, то знайте, что мы никогда не были сторонниками брака нашей дочери с Жюльеном. Мы решили дать ей возможность учиться, отправили ее в университет, и все это для того, чтобы она оказалась вынужденной бросить его после второго курса. Она всего лишь ребенок, который ничего не понимает в жизни.

Он-то был старше ее на четыре года, имел кое-какой жизненный опыт и должен был понимать. И тем не менее он злоупотребил ее слабостью. И если в конце концов мы дали согласие на брак, то, поверьте, лишь потому, что мы не могли поступить иначе.

Он умер – упокой. Господи, его душу! – а она продолжает жить в этом доме из-за ребенка. Она не нашла здесь ни поддержки, ни любви, на которые имела право рассчитывать. Ну, а конкретные примеры у вас перед глазами! Даже прислуга сбегает отсюда через несколько дней.

– Позвольте мне сказать. Я понимаю, что делаю. В чем только не упрекали Алису. Я же не слепая, и сегодня очень хорошо поняла, что здесь происходило. В общем, на нее здесь злобствуют потому, что она отказывается быть прислугой. Однако если она так поступает, то именно потому, что я ей так велела. Я не учила свою дочь мыть посуду, и раз уж она никогда не мыла ее в моем доме, то незачем это начинать в другом.

Я могу еще кое о чем порассказать, если будет нужно. Так вот, она останется здесь, потому что это ее дом. Все, что я хочу вам сказать, это то, что она будет защищать свои права; кстати, мой муж только что задал вам вопрос, на который вы не ответили.

– Вы хотите, чтобы начались все формальности, связанные с наследством?

– Именно так. И еще: чтобы все счета были тщательно проверены компетентными людьми, не имеющими никакого отношения к Мартино. Потом будет видно, появятся ли другие вопросы. А теперь мы вам сказали все, что хотели сказать; я повторяю: чем скорее это будет сделано, тем лучше. Будущее младенца не может зависеть от женщины, не имеющей ни капли разума, такими людьми занимаются в специальных заведениях.

– Очень хорошо, – просто ответила Жанна. – Я поговорю завтра об этом с моей невесткой, и нотариус введет вас в курс дела.

Мадам Физоль открыла окно, чтобы позвать дочь, гулявшую с мальчишкой по тротуару:

– Ты проводишь нас на вокзал, Алиса?

Чуть спустя можно было видеть, как они все четверо переходят через мост, а потом ускоренным шагом направляются к вокзалу по главной улице, волоча за руку мальчишку.

Так же как и ее мать, Мадлен не показывалась весь день, и это не удивило Жанну. Что же касается Анри, то он приобретал, так сказать, первый опыт взрослого мужчины. Теперь, когда он стал главой семьи, все делали вид, что именно так к нему и относятся; в какой-то момент его тетка увидела, что он в окружении присутствующих курит сигару. Потом он важно провожал одного за другим гостей к воротам, и ближе к концу вечера его походка стала немного нетвердой.

– Дезире, ты не видела Анри?

– Почему бы тебе хоть на минутку не остановиться и не перестать изображать охотничью собаку? Ты ведь как проснулась, так и не присела, разве только когда давала рожок малышу.

– А ты-то присела?

– Я к этому привыкла.

При этих словах какая-то мысль внезапно пришла ей в голову, и Жанна заметила это. Более того, Жанна увидела, что теперь бывшая ее одноклассница стала смотреть на нее словно бы с каким-то недоверием в глазах.

– Лучше, если ты пойдешь ляжешь, а завтра утром...

Жанна поднялась наверх и убедилась, что Мадлен снова заняла свою голубую комнату и закрыла дверь на ключ. Анри дома не было, но, спускаясь, Жанна через окно увидела свет в коридоре.

Она прошла через двор, толкнула застекленную дверь и обнаружила мальчишку, сидящего за рабочим столом отца, положившего голову на согнутые руки и плачущего горючими слезами. От него тоже пахло вином. Когда Жанна дотронулась до него, он поднял голову, но не оттолкнул тетку.

– Они ушли? – спросил он театральным голосом, делая вид, что сдерживает слезы.

– Ушли. Они все ушли.

Он усмехнулся:

– Какая комедия! Они пришли хоронить моего отца, который был или другом или родственником, потом они ели, пили, курили сигары и набили ими свои карманы, а в конце стали рассказывать всякие свинские истории. Бедный папа! А все это время моя мать...

– Остановись, Анри!

– После всего – я ничем не лучше нее. Где я был, когда папа умер? Чем я занимался? И вот теперь я здесь, на месте своего деда, и я ни на что не годен. Сегодня все, похлопывая по спине, повторяли мне: "Вот ты и мужчина, Анри! На тебе лежит ответственность. На тебя рассчитывают! "

Из-за выпитого вина окружающий мир виделся ему как сквозь увеличительное стекло, и его голос, жесты, чувства становились преувеличенными.

– Вы-то сильный человек, тетя Жанна! Из-за этого вас и ненавидят, я тоже иногда испытываю к вам ненависть. Точнее говоря, я хотел бы ее испытывать, потому что вы никому на свете не делаете мелких гадостей.

– Ты так думаешь? – спросила она, чуть не засмеявшись.

– А вот я трус. Полагаю, что я похож на маму. Мад презирает маму, а я знаю, что мама не виновата. Разве это мамина вина, тетя, что она такая?

– Нет, Анри.

– Ну а я? Это моя вина? Способен ли я когда-нибудь стать таким человеком, как отец? Вы думаете, что он по трусости покончил с собой? Сегодня были и такие, которые утверждали, что он сделал это из-за плохого состояния дел.

– Никто не знает правду...

– Вы тоже?

– Я тоже.

– Вы любили его?

– Да.

– Может быть, я тоже полюблю вас.

Устыдившись своих слов, он попытался усмехнуться:

– Вот видите, я начал говорить как мама. Лучше я помолчу.

– Иди.

– Да.

На свежем воздухе двора он, должно быть, раскис, потому что произнес снова ребячьим голосом:

– Я еще немного побуду здесь. Вы не возражаете?

На улице было еще не совсем темно, но когда Жанна через окно кухни взглянула на Анри, то увидела лишь неясный силуэт в полутьме, и ей показалось, что его тошнило у подножия липы.

– Ты действительно не хочешь отдохнуть?

– Не раньше, чем дом снова приобретет нормальный вид.

И она опять принялась за уборку, постоянно чувствуя на себе любопытный взгляд Дезире. На самом-то деле Жанна осознавала, что стоит ей остановиться и передохнуть, сил включиться в работу снова уже не хватит. В таком состоянии она пребывала уже три дня, и ей случалось задаваться вопросом: как это, сойдя с поезда, она могла считать себя крайне уставшей? Казалось невероятным, что, например, на вокзале в Пуатье она прижимала к груди руки, ожидая, что сейчас умрет.

Потом ей не оставили ни минуты передышки. Если выпадал случай присесть в надежде хоть чуть-чуть передохнуть, то сразу появлялся кто-нибудь, кому она была нужна, или принимался кричать малыш, или звонил телефон, или... Хотя, по правде говоря, с места ее срывала просто внутренняя потребность идти дальше и никогда не позволять пружине ослабнуть.

– Боб спал спокойно?

– Да.

– Его мать не вернулась?

Алиса вернулась только в девять вечера, никак не объяснив столь долгое отсутствие; вероятно, по дороге она встретила какого-нибудь знакомого парня, потому что пришла она с оживленным лицом и размазанной губной помадой.

– Я не голодна, – объявила она. – Сегодня и так слишком много ели. Пойду наверх.

– Всего доброго, Алиса.

Алиса знала, что обе женщины заняты изнурительной работой, но делала вид, что не замечает этого.

– Ты не ложишься, Анри?

Он угрюмо бродил по комнатам первого этажа, ощущая тяжесть в желудке, и время от времени смотрел, чем занимаются тетка и Дезире. Несколько раз он машинально прихватывал на кухню стакан или пепельницу, оставленную на подоконнике.

– Сейчас пойду ложиться.

– Поднимись со мной. У меня к тебе поручение.

Он был смущен таинственным и искушающим видом Алисы, потому что каждому было ясно, что речь шла об обычной девчоночьей истории. Однако, не посмев отказать, он пошел с ней, пожелав тетке спокойной ночи, но из стеснительности сделав это довольно сухо. Из-за Боба они вдвоем закрылись в комнате Анри.

– Ну вот! – вздохнула Дезире. – Теперь мы спокойны.

Было забавно наблюдать, как Дезире, учившаяся в той же монастырской школе, что и Жанна, легко приняла манеру поведения, больше того – склад ума служанки. Даже по отношению к старой подруге ее манеры мало-помалу всего за три дня – изменились. Она больше не держалась с прежней фамильярностью и – особенно – откровенностью. Ей, конечно, случалось, скажем, за спиной Луизы посылать Жанне раздраженные или ироничные знаки или пожимать плечами, когда Алиса проходила мимо. Но, будучи вынужденной работать на других, она вошла, так сказать, в этот образ; и хотя Жанна с утра до вечера ходила в переднике и бралась за любую самую грязную работу, для Дезире она так и оставалась до конца непонятной.

Мелькнувшая у Дезире мысль во время недавнего разговора о малыше не отпускала и беспокоила ее. Они остались в кухне вдвоем и, по локти опустив руки в мыльную воду, сражались с целой горой посуды, словно в каком-нибудь ресторане. Дезире явно обдумывала, как бы ей половчей перейти к тому, что ее волновало.

– ТЫ любишь детей?

– Очень. Особенно маленьких.

– Забавно. У тебя никогда детей не было, а обращаешься ты с ними очень ловко; есть, знаешь ли, матери семейств, которым далеко до твоего умения. Кажется, что у тебя в этом деле опыт.

– Да.

– А-а! У твоего мужа были семейные братья или сестры? Я-то думала, что вы провели всю свою жизнь в жарких странах.

– Примерно так и есть. Но детей там делают точно так же, как и в других местах. Я нянчилась с ними три года. Я работала гувернанткой в одной семье, где было пятеро детей, самому старшему из них было десять лет.

– Я не знала. Я всегда думала, что Лоэ был богат и оставил тебе солидное состояние.

– Нет.

– Это было в Южной Америке?

– В Египте. Недалеко от Каира. Я работала в семье бельгийцев. Муж был инженером на сахарном производстве.

– Они хорошо к тебе относились.

Жанна не ответила. Через ее руки с привычным звяканьем проходили тарелка за тарелкой; время от времени Жанна вытирала о плечо оседающий на глаза пар от горячей воды.

– Почему ты уехала от них?

– Это они уехали.

– Они вернулись в Бельгию? А тебя с собой не взяли?

– Они не могли себе позволить такие расходы. Это случилось в начале войны.

– А что ты делала потом? Извини, пожалуйста, я, наверное, не должна задавать подобные вопросы. Мне, видишь ли, не стыдно, хотя все вокруг знают, что моего мужа расстреляли за то, что он торговал с немцами, и все его имущество конфисковали. Долгое время меня никуда не брали, я не могла найти никакой работы. Ты – это дело другое.

– Другое, да. Я этого хотела.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

– Что я уехала потому, что хотела уехать.

– Уехать отсюда? Ты это имеешь в виду? Когда ты была молоденькой девушкой?

– Когда мне исполнился двадцать один год. Ровно двадцать один. День моего совершеннолетия.

– Я не знала этого. Говорили, что ты покинула дом потому, что отец не разрешал тебе выйти замуж за Лоэ.

– Это тоже более или менее верно.

– Ты так никогда и не помирилась с отцом?

– Мы больше с ним не виделись.

– Тебе было трудно так далеко и без связи с семьей?

– Одно время я переписывалась с Робером, и он сообщал мне новости.

– Думаешь, он был несчастен с женой?

– Не знаю.

– Сегодня, признаюсь, я ее пожалела. Неважно, в каком состоянии она оказалась, но ее дочь не имела права так поступать, особенно при людях, а главное, в такой день, как сегодня. Кстати, я снова нашла бутылку. Ты знаешь, где была твоя невестка, когда мы ее искали? В чулане на антресолях; я ни разу не видела, чтобы туда кто-нибудь заходил. Там за дверью есть что-то вроде встроенного шкафа, точнее, даже люк, неизвестно для чего.

Жанна вспомнила этот уголок, происхождения которого она тоже не знала, но ей доводилось прятать там разные вещицы, когда она играла с братьями.

– Она, должно быть, давно прячет там свои запасы.

Одна бутылка, пустая, стояла снаружи, но в самом шкафу я обнаружила еще две пустые бутылки и три полные. Но это было не то вино, которое она пьет, а коньяк и арманьяк. У моей свекрови тоже были такие тайники. Но она-то от мужа и детей прятала там деньги.

Еще добрый час или два работы – и первый этаж приобрел первозданный вид.

– Уж не собираешься ли ты мыть сейчас пол?

– Да.

– Чего ради?

– Чтобы завтра утром, когда они спустятся, дом был в обычном состоянии. Может быть, это мания, но я думаю, что это очень важно. Отчасти из подобных соображений англичане переодеваются к обеду даже в пустыне.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела это в Египте. И в Аргентине тоже.

Она произносила эти слова просто, но они не выражали ее к ним отношения, и Дезире не имела никакого представления о тех образах, которые эти слова вызывали в сознании Жанны.

Наверху, на лестнице, послышался легкий шум, и обе они отреагировали на него одинаково, подняв голову к потолку, словно могли сквозь него что-нибудь разглядеть. Потом они повернулись к двери и убедились в том, что это спустился Анри – в пижаме и халате, со всклокоченными как у только что проснувшегося человека, волосами. Но сна в его чрезмерно возбужденном лице не ощущалось.

– Тетя Жанна! Мад собирает свои вещи.

– С чего ты взял?

– Уходя от Алисы, я хотел заглянуть к ней и пожелать спокойной ночи. Из-под двери был виден свет, но она отказалась мне открыть. Я не придал этому значения и лег спать. Через стенку я слышал, как она ходит взад-вперед, и это мешало мне уснуть. Она один за другим открывала шкафы, потом проволокла по полу что-то тяжелое, и я догадался, что это дорожный сундук, который она, должно быть, отыскала наверху сегодня днем, когда никто не обращал на нее внимания. Я встал и снова постучался к ней, а потом сказал, что, если она не разрешит мне войти, я пойду предупрежу вас. В конце концов она отперла дверь. Она была уже почти готова. Ее дорожный плащ лежал на кровати. Я спросил, куда она собирается идти, но она ответила, что это не мое дело.

– Ты пытался уговорить ее остаться?

– Я сказал, что она сошла с ума, что она не имеет права так поступать, что она идет неизвестно куда и к тому же у нее нет денег.

– Что она тебе ответила?

– Что это меня не касается.

– Она никак тебе это не объяснила?

Он покраснел, и Жанна поняла, что нельзя требовать, чтобы он предал сестру.

– Не нужно, чтобы она уходила, тетя. Есть какие-то вещи, о которых вы не знаете, но знаю я. Если она уедет, это будет ужасно, а я буду чувствовать ответственность за это.

– Ты был очень дружен с ней?

– Какое-то время – да.

– Вы бывали вместе на людях?

Он повернул голову, словно пытаясь угадать ее мысли:

– Да.

– Сколько времени прошло с тех пор?

– Два года. Почти два года.

– Пойдем со мной, Анри.

Она отвела его в маленькую гостиную, откуда можно было видеть часть коридора. Это была гостиная в стиле Людовика XVI, освещенная настенными лампами в форме свечей. Анри пошел за Жанной неохотно и остался стоять, держа руки в карманах халата, уставившись взглядом в пол, с побагровевшим лицом, словно в преддверии давно ожидаемого неприятного испытания.

– Я хочу всего лишь задать тебе вопрос-другой, с глазу на глаз, потому что, если мы хотим помешать Мад уехать, необходимо, чтобы я во всем разобралась. Или нет: полагаю, ты предпочел бы, чтобы я тебя ни о чем не спрашивала. Я тебе лучше сама скажу, что думаю, а если ошибусь, ты поправишь меня.

– Она сейчас спустится.

– Она не сможет уйти из дома, не пройдя через коридор, и мы ее увидим. Когда два года назад Мадлен начала ходить с тобой, тебе было семнадцать лет. Ей, стало быть, пятнадцать. Мне кажется, что в то время ты еще не брал машину своего отца.

– Нет.

– Куда же идете.

– В кино или ездили на машине с моими друзьями.

– Значит, эти друзья старше тебя?

– Да.

– В ту ночь вы ехали вчетвером – двое парней, две девушки. Должно быть, все происходило почти так же, как и два года назад. Вероятно, твоя сестра хотела держать себя с парнями свободно, как девушки, которых ты катаешь, держатся с тобой?

– Я этого не хотел.

– Не сомневаюсь. И, поскольку она чувствовала, что тебе это не нравится, она стала выходить из дома без тебя.

– Уже около года.

– Ты знаешь ее друзей?

– Не всех.

– Держу пари, что они не твои ровесники.

– Нет.

Уши его стали пунцовыми, ему предстояло пройти через самый мучительный в жизни момент; момент, который он часто переживал в кошмарах.

– Они более взрослые мужчины, верно ведь? Может быть, даже женатые? И безусловно в ящиках шкафа твоей сестры лежат какие-то вещи, которые она скрывает, подарки, которые ей делали и которые она предпочла бы не показывать родителям?

– Как вы это узнали?

– Это все, Анри. Ты можешь подняться в свою комнату, Или лучше, если ты боишься, что Мад станет упрекать тебя за то, что ты предупредил меня, подожди внизу. Только когда она спустится, оставь нас одних.

– Не знаю, правильно ли я сделал, сказав вам...

– ТЫ сделал правильно.

– Конечно, вы должны так сказать, но...

Она собиралась снова взяться за работу, когда он пришел к ней; теперь он был лихорадочно возбужден. Словно оттуда, где они находились, их могли услышать в кухне, он попросил смущенным голосом:

– Можно вас еще на минутку?

Она пошла за ним; он привел ее в самый дальний угол маленькой гостиной, где долго сидел молча, не осмеливаясь поднять на нее глаза. Он пытался набраться храбрости, чтобы наконец-то высказать нечто главное, но это было очень трудно, а Жанна помогать ему не стала. Наконец, переплетя пальцы, он пробормотал едва слышно:

– Все было не совсем так, как я вам сказал.

– Ты мне ничего не говорил. Эго я все время рассказывала тебе, что пыталась разгадать.

Он прислушивался, охваченный ужасом от мысли, что его сестра вот-вот может спуститься и будет общаться с теткой еще до того, как он все расскажет.

– Два года назад я насмехался над ней.

– Почему?

– Потому что она всегда оставалась дома одна или была с какими-то занудными подругами. Когда я возвращался, я нарочно рассказывал ей, как мы славно развлекались, даже если это было не так.

– Ты ей все рассказывал?

– Не все.

– Понимаю.

– Во всяком случае, не сразу. Я говорил ей, что она недотрога, что она останется старой девой.

– А ей было пятнадцать лет?

– Я был дураком и еще не понимал, что делаю.

– Согласись, как раз сейчас ты наконец понял, что она просто девушка.

– Примерно так. А тогда она стала спрашивать меня, почему я не беру ее с собой.

– И что ты ответил?

– Что это не для нее, не для сестры.

– Она поняла?

– Нет. Я объяснил ей, что она никогда даже не обнималась с парнями, а мы в нашей банде все этим занимаемся. Не знаю, зачем я это сказал. У меня будто потребность какая-то была говорить эти вещи. Я называл ей имена моих подружек, которые позволяли делать с собой все что угодно, а она возмущалась и называла меня вруном. Тогда я рассказал ей все подробно.

– Все детали?

– Почти. Кроме самых грязных. Потом у нее вошло в привычку расспрашивать меня. Когда я поздно возвращался, она поджидала меня в моей комнате, сидя в темноте. Однажды она заявила:

«Я хочу, чтобы в следующее воскресенье ты взял меня с собой».

Я был сбит с толку и пытался ее отговорить:

«Ты же знаешь, что должна будешь делать все, что делают другие».

"Но ты ведь утверждаешь, что все мои подруги этим занимаются! "

"Не все! "

«Большая часть. Это одно и то же».

Никто, тетя, никогда не узнал об этом; поверьте, мне это часто мешало заснуть, я чувствовал, что это кончится плохо, а теперь, когда я думаю об этом, меня охватывает страх. Не знаю, как я мог поступать так. Правда, я тогда был всего лишь мальчишкой.

Она не улыбнулась.

– В конце концов я взял ее с собой. Честное слово, сначала-то я не предполагал, что она будет вести себя, как другие. Всегда кажется, что с сестрой будет поиному.

– А по-иному не получилось, – медленно произнесла Жанна.

– Нет. Мне было очень стыдно. Кое с кем из моих друзей я перестал встречаться из-за этого. Ей тоже, я думаю, было стыдно, и она предпочитала гулять без меня. Через год я уже не мог сказать, чем она занимается. Когда она приходила домой, она смотрела на меня с насмешкой. Иногда, особенно по утрам, у меня возникало ощущение, что она меня ненавидит. Вот почему нельзя допустить, чтобы она ушла. Я во всем виноват. Если она уйдет, я, может быть, поступлю как папа.

– Скажи Анри, а знал ли твой отец...

– О Мадлен?

Он опять смешался.

– Однажды в воскресенье утром, когда я не пошел к мессе, а Мад вышла из дома, я, спускаясь за чашкой кофе, увидел, что дверь в ее комнату открыта. Там был отец, и, услышав мои шаги, он быстро закрыл шкаф, притворившись, будто ищет какую-то вещь, а мне со смущенным видом сказал не помню уж что. Я хорошо разглядел, какой ящик шкафа он закрыл, и чуть позднее открыл его сам. Внизу, под бельем, я нашел такую штуку, которую женщины используют для интимного туалета.

Он боялся встретиться с ней глазами.

– Отец не говорил с ней?

– Не знаю. Не думаю. Она продолжала уходить из дома.

– С тобой он тоже не говорил?

– О Мад?

– О тебе.

– Попытался было в самом начале.

– А потом?

– Вероятно, он понял, что толку не будет. Может быть...

– Что «может быть»?

Слезы наконец брызнули у него из глаз; он даже не стал их утирать, и они продолжали литься, облегчая его душу.

– Сам не знаю. Я только об этом и думал последние дни. Я часто спрашивал себя, почему он не был более строгим с нами. Я хвастался перед своими товарищами, какой у меня шикарный папаша. Может, он боялся, что мы навсегда уйдем из дома – Мад и я?.. Или даже... что мы его больше не любим?

Он в первый раз посмотрел Жанне прямо в глаза сквозь свои горячие слезы, и казалось, он готов броситься ей на грудь. Что промелькнуло в ее зрачках – просто отражение или совсем маленькая искорка радости?

Боясь совсем пасть духом он, разумеется, стал подшучивать.

– Вот и я, – сказал он, – испугался теперь, что Мад уйдет! Из-за этого я спустился сюда и раскрыл вам наши секреты. Не очень-то это хорошо, верно? Если бы вы знали, как я сам себе противен! Вы все еще думаете, что ее удастся задержать?

– Тихо.

На втором этаже не таясь открыли двери. Скорее, наоборот, шума производилось много, потому что было слышно, как волокут дорожный чемодан по ковру, а потом спускают по ступенькам.

Жанна оставила племянника, закрыла за собой дверь и встала у подножия лестницы, глядя, как Мадлен в клетчатом плаще одной рукой держит сундук, а другой – держится сама за перила, чтобы не дать сундуку скатиться вниз, и с короткими передышками преодолевает ступеньку за ступенькой.

Мад тоже видела тетку, но на лице ее не отразилось ни удивления, ни досады оттого, что Жанна стоит у нее на пути; Мад продолжала спускаться.

Она не торопилась и, высунув кончик языка, старалась изо всех сил. Скоро должен был наступить момент, когда они окажутся рядом и одна из них должна будет уступить; Жанна закрыла дверь в кухню, как бы давая понять, что во всем доме только им двоим придется мериться силой.

Еще восемь, еще семь ступеней... Еще три, еще две... Наконец сундук добрался до соломенного половика, и Мадлен, с усилием уперевшись в стену, установила его внизу; тетка не сделала ни малейшего движения, чтобы ей помочь.

Когда Мад оказалась рядом с Жанной, губы ее чутьчуть дрожали, но взгляд оставался твердым. Жанна же самым естественным голосом спросила:

– Ты заказала такси по телефону?

– В этом нет необходимости. Я возьму такси перед отелем.

– Верно, сейчас его там можно найти.

Она позволила ей пройти, сняла передник и пошла вслед за ней; Мад слышала, что не одни ее шаги стучат по плиткам в передней.

Но только открыв застекленную дверь сводчатого входа, она обернулась:

– А вы-то куда идете?

И, словно это было само собой разумеющимся, Жанна ответила:

– С тобой. Искать такси.