"Жажда всевластия" - читать интересную книгу автора (Синицын Станислав)

Глава 16 Неудачный промышленный шпионаж

Эта история началась, как и многие другие, с незначительной переписки. Мюнхенское и лионское отделения ЕИНИ[6] начали между собой тихую грызню по поводу вероятного открытия. Открытие это предсказывали давно, вокруг него было сломано множество копий, отпечатаны тонны научной литературы, защищены диссертации, и сотни людей в ожидании его так жадно всматривались в мониторы компьютеров, что были вынуждены после обращаться к окулистам.

В чем суть этого яблока раздора? Мысли в человеческом разуме каждую секунду стоят на тысячах перекрестков. Порой их развитие строго логично, его можно предсказать на основании элементарных законов, а иногда оно совершенно беспорядочно. Разум человека — как булыжник, установленный на острие иглы, и в какую сторону он свалится, не знает никто. По науке это называется неравновесной системой, проходящей через момент бифуркации. Сухое название, обозначающее отличие человека от часового механизма. Из-за этого создать программу, описывающую работу мозга, чрезвычайно трудно. Тысячелетиями это воспевалось поэтами, столетиями над этим ломали головы ученые, десятилетиями фантасты считали это гарантией превосходства человека над машиной.

Но человеческий гений стремится к самопознанию, и остановить его может только человеческая же глупость. Изобретены тысячи обходных путей, помогающих на кривой козе объехать проблему хаотичности разума. Многие из случайных человеческих решений получили объяснение, кое-что удалось протезировать на старом добром аппарате распределения вероятностей. Словом, тайны души понемногу вскрываются, просвечиваются, описываются. Весь вопрос в том, кто первым сможет решить проблему целиком или почти целиком.

И вот в деловой переписке между мюнхенцами и лионцами, переписке не слишком конфиденциального уровня, начали проглядываться ссылки на это открытие. Намеки самые невинные и тонкие. Некий франкоговорящий магистр с вьетнамской фамилией увлеченно доказывал немецкоговорящему бакалавру с венгерской, что приоритет все равно останется за их отделением и ребята с той стороны могут не волноваться.

Фразы были более чем обтекаемы, их проверяла цензурная программа в каждом отделении, но многие были заинтересованы в том, чтобы понимать даже тончайшие намеки. И уже через два дня некий ответственный работник известного зеленоградского института, носивший кличку Шпион, читал аналитические выкладки своих подчиненных. Он пожевал губами, отстучал на подлокотнике кресла первые такты заученной в детстве польки и вызвал заместителя.

— Коля, перспектива у вещи мутная, но попробовать надо. Обработай этот вопрос потщательней. Разрешаю использовать оперативные ресурсы.

— Попробуем. — Заместитель был человек немногословный, потому больше никаких обсуждений разводить не стал, а начал работу.

Аналитики еще раз пересмотрели всю доступную почту ЕИНИ, на этот раз целенаправленно. И лингвистические программы выявили намеки на возможное событие уже в четырех случаях. Идея о том, что интересная тема именно та, появилась у какого-то третьестепенного сотрудника, но мгновенно обросла, как магнит стальной стружкой, косвенными подтверждениями и указаниями. Это было уже очень серьезно. Шпион собрал в недавно занятом им отделанном под малахит кабинете совещание четырех ближайших подчиненных. Он не забыл связаться с начальством. Относительно короткий разговор в почтительном тоне имел серьезнейшие последствия: ему выписали дополнительные полномочия и потребовали добыть объект.

— Во-первых — это необходимо проверить, я не хочу вляпаться в неприятности и тратить деньги на пустышку. Во-вторых, если это все же что-то настоящее, хоть маленький кусочек настоящего, хоть наполовину стертый файл покажется в поле нашего зрения — его надо достать. Очень надо, — с нажимом повторил он. — Аристарх санкционировал использование по этой проблеме стратегических фондов.

Подчиненные оценили решимость начальника. Стратегические фонды института были достаточны велики для финансирования регионального конфликта средних размеров. И когда они приходили в движение — собственность меняла хозяев столь быстро и необъяснимо, что разобраться в этом после было совершенно невозможно. Так дело обстояло не только с собственностью.

По идее, директор сам должен был проводить это совещание и отдавать подобные приказы, но сейчас он боролся с вышестоящей бюрократией.

— До тех пор, пока мельница не раскрутилась, людей постарайтесь не трогать. Но если дело дойдет до приоритета на разработку проблемы — я никого не ограничиваю. — Шпион посмотрел на маленький настольный аквариум, внутри которого были обречены остаток вечности выяснять отношения два игрушечных боевых робота. — Добудьте это.

Шпион еще некоторое время произносил эту речь с умеренным содержанием патетики, после чего изверг серию конкретных указаний. Подчиненные, взбадриваемые щедрыми посулами и туманными угрозами, разбежались для их выполнения.

Но даже такой могущественный начальник, как Шпион, не может вести настолько крупную операцию в одиночестве. Первым делом он переговорил с коллегой Торговцем и обрисовал ему ситуацию.

— Да-а-а. Это серьезно. Математики отдадут за такую вещь не только все свои деньги и калькуляторы, но даже способность без машины брать производные.

— Нашел как шутить! Умник! Если мы не возьмем это — нас через полгода сольют в унитаз и будут правы! — Шпион смотрел в раздобревшее лицо Торговца с таким ожесточением, будто собирался немедленно срезать с него все излишки жира.

— Успокойся, шпик, подлечи нервы, а то тебя еще раньше психологи в утиль спишут. Я сам все понимаю. — Торговец был достаточно подкован в предмете их общей работы, чтобы объявить в отделе тревогу. Отдел, правда, был в другой башне, и у Торговца вместо аквариума с маленькими бесконечно убивающими друг друга роботами в углу сидел гном, так же бесконечно пересчитывающий позолоченные и серебряные монеты, а кабинет был увешан «морской» голографией, но общий смысл его речи поразительно напоминал слова Шпиона. Разве что с большей примесью нецензурщины и большей конкретностью. Реальное положение дел узнали еще три человека.

В кратчайшее время юридическая и финансовая обстановка около разрабатываемых офисов больше напоминала вакуумную камеру, способную по первому сигналу втянуть в себя что угодно. Готовилась очередная хитроумная комбинация, но части службы безопасности в лионском и мюнхенском отделениях засекли активность и усилили меры безопасности. Кому-то чувствительно дали по рукам, кто-то лишился оборудования, «случайно» конфискованного полицией, кое-кто был вынужден покинуть страну, чтобы его не выслали. Других уволили. Попытка взять нахрапом то, что плохо лежит, не удалась — лежало хорошо.

Технический директор, решивший верхние проблемы, имел в своем кабинете задушевный разговор с Торговцем и Шпионом, по результатам которого у них несколько уменьшилось количество нервных клеток и сами они чуть не оказались вдавлены в черный туман пола. Однако ввиду трудности дела их не сняли, а убедительно попросили повторить попытку. Тем не оставалось ничего другого, кроме как взять под козырек.

И, казалось, удача повернулась лицом к зеленоградскому институту: конфликт между отделениями возрастал все больше и больше. Уже о нем прямым текстом говорилось в переписке, уже в поссорившиеся подразделения прибыли инспектора ОРКСО. Мало что долетело из-за высоких заборов, но скрип выговоров и шелест удержанных премиальных был слышен всему научному сообществу. Эти инспектора сделали еще одно доброе дело: предмет спора был окутан дымовой завесой слухов и дезинформации. Ситуация приобрела для зеленоградских добытчиков слегка синюшный оттенок — о сущности товара никто, кроме них, не знал, но незнание это не могло продолжаться вечно.

— Слушай, покупатель чужой родины, есть новые идеи?

Разговор проходил в одном из расчетных залов, заставленном оборудованием.

— Идей навалом, но аналитика их почти сразу бракует. Нелегально взять уже нельзя, мы опоздали. У тебя наверняка то же самое. — Торговец говорил эти печальные слова бодрым тоном, что изобличало большой процент стимуляторов в его крови.

— А легально купить не подумал?

— Если о нем объявят, мы не сможем это купить даже со стратегическими фондами! Мы в замкнутом круге. — Сейчас стимуляторы не могли скрыть разочарования в его голосе, оно пробивалось как трава сквозь асфальт.

— Кончай сидеть на химии, лучше переходи на эмпатические клипы или посели в кабинете шута вместо своего гоблина — иначе сам свихнешься. — Шпион думал о своем. — Ты задавал общие возможности получения?

— Да все я задавал! О чем разговор?

— Пусть они сами продадут нам это по сниженным ценам! Параграф о безостановочном развитии прогресса! Они будут вынуждены продать нам это — по закону! Иначе сами потеряют репутацию.

Сколько-то лет назад в Европе было определено законом, что научные открытия не должны пылиться по томам алхимиков и архивам корпораций. И если кто-то такое открытие, бездарно прозябающее у соседа, выявлял, он мог требовать права приоритетной разработки. Идею в порядке воскрешения практики коллективизации подали или социалисты, или бесконечно умирающие коммунисты. Тогда она всем, даже либералам, понравилась. Но вещь, которая нравится всем, как правило, не работает: этот закон покрывался пылью с момента своего написания — отрасль непрерывно росла, и все находки либо немедленно продавались, либо разрабатывались самими изыскателями. Аналитические программы не учитывали его в оперативных комбинациях, как пренебрегали бесконечно малыми величинами вроде изменения силы притяжения Земли.

— Знаешь, мне опять надо учиться изощряться в нестандартном мышлении... Зайди ко мне в кабинет — у меня совещание через десять минут. — Торговец прищелкнул пальцами, печально усмехнулся и быстро пошел к выходу из зала.

Обмозговали все достаточно быстро, и уже через два дня началась операция, которую грустный теперь Торговец поименовал «Обмылок».

Еще через несколько дней абсолютно независимые средства массовой информации, разбросанные по довольно большой площади, подняли жуткий вой. Они прослышали о застое в европейских отделениях. Разумеется, не все говорили о стандартной терминологии, она была слишком сложна для обывателя, — ребята бульварного уровня просто закричали о по пытках упрятать в долгий ящик секрет бессмертия души.

Начала раскручиваться стандартная PR-компания. Дело это тяжелое, грязное, шумное и утомительное. Пробиться к основным потокам информации не так просто, но если ты туда ворвался, они как бурная река некоторое время будут нести тебя против своей воли. Тема не была лишена новизны, и ее с удовольствием обгладывали не только независимые аналитики, но и те, кто явно был куплен другими центрами влияния.

Прелесть ситуации состояла в том, что лионское и мюнхенское отделения сделали судорожную попытку удержать приоритет. Каждое у себя. За рекордно короткое время на сайты было вывалено предельно возможное количество информации. Представители каждой из сторон выступали с жуткими обличительными речами, обещали привлечь противника к суду, добиться урезания его субсидий и сделать еще много хорошего.

Результат не заставил себя ждать — представители зеленоградского института подняли в ОРКСО скандал не меньший, а по некоторым параметрам и больший. К ним присоединились еще несколько жаждущих разжиться техническими достижениями на халяву. Вот только силки заранее были расставлены зеленоградцами, они уже знали, что должно выпорхнуть из рук ЕИНИ, потому у конкурентов почти не было шансов.

Судебное разбирательство проводилось в Хельсинкском филиале ОРКСО. Юридические аргументы сторон были сложны и запутанны, адвокаты изощрялись в умозаключениях, доводах и ссылках чуть ли не на римское право. Но давление общественного мнения было фактом упрямым и перевешивающим все остальные. Радоваться застою в этом вопросе могли только гуманисты, а перейти в их лагерь, вольно или невольно, означало для всякого участвующего в Гонке выход с трассы без права последующего возвращения.

И ввиду того, что разработка вышеозначенной проблемы может быть наилучшим образом осуществлена в ЗИИМе[7], то право приоритетной разработки передается этому учреждению — голос мирового судьи скрипом антикварного принтера резал толпу заинтересованных лиц и вызывал в ней ответный ропот.

Все уладилось меньше чем за две недели. Зеленоградский институт стал беднее на сумму, эквивалентную стоимости шикарного земельного участка, снабженного виллой, построенной модным архитектором и набитой соответствующей начинкой. Правда, он стал богаче на несколько гигабайт информации и два десятка ее стандартных носителей. Мелочь, а приятно.

Следующий акт этой пьесы проходил уже в стенах института. На оперативке верхнего уровня технический директор вручил (старый стиль советских времен: сталь в глазах, красные папки, скромные костюмы) добытые сведения математическому отделу.

— Макар Павлович, материал к вам попал немного недоработанным, да и целиком готовым он быть не мог. Дело ответственное и спешное. Вы уж постарайтесь. — Напутственное слово сопровождалось стандартным набором кнутов и пряников.

Начальник математического отдела начал стараться. Работал сам и заставлял работать других. Были выбиты новые блоки очередного суперкомпьютера, свежие имитационные сферы и тому подобное барахло. Меньше чем через неделю продукт вчерне был закончен.

— А теперь испытания. — Макар Павлович бодро потер суховатые руки в ожидании премии.

Разочарование было серьезным. Опытный отдел, принадлежащий, кстати, другому институту, успеха не подтвердил. Методика проверки была до смешного проста: бралась мартышка, ничем не примечательная опытная особь, и мозг ее сканировался всеми возможными способами. После чего большая часть нервных тканей изымалась, и их замещали горсточкой электроники. Мартышка возвращалась в вольер, к своим родичам. Поведение такой «марионетки» изучалось всеми возможными способами, на которые горазды психологи. Операция не так дорога, как могло показаться на первый взгляд, к тому же все очень удобно: программы поведения марионетки могут меняться каждые несколько часов, фактически это кукла, которую стая принимает за свою.

— Туфта, — прямо заявил зоопсихолог через несколько дней. — Много лучше, чем было раньше, но все равно туфта. Поведение особи предсказуемо, укладывается в модель Эриковского... — Тут он перешел на свой птичий язык, и даже математик понимал его с трудом.

— Это точно? — скрежетнул зубами Макар Павлович.

— Да. — Мрачный череп, изображенный на контактных линзах зоопсихолога, показался начальнику матотдела дурным предзнаменованием.

Печальное известие подтвердили независимые математики: «Иванушка-дурачок», не так давно созданный житель виртуальной реальности, которому постоянно вправляли мозги в надежде сделать из него человека, тоже от новой программы не шибко поумнел. Программа была хорошая, говорили все эксперты, но щедрым авансам не соответствовала.

Макар Павлович закусил удила: устроил разнос подчинённым, заявил, что всех и каждого привинтит к стенке, расклепает и заставит брать интегралы только вручную. После часового разноса, когда глаза его налились кровью, а воротничок рубашки промок от слюны, он прокаркал сорванным голосом указание идти работать и не уходить домой без победы.

Работать начали с удвоенным рвением — к тому были все основания. Операторы-расчетчики садились в имитационные сферы, где перед их глазами шел процесс вычислений: он походил на ускоренный рост дерева или друзы кристаллов или на расширение чернильного пятна.

Каждый отросток-кристаллик-потек этой структуры соответствовал формулам, которые тут же аккуратно и высвечивались. Пулеметная дробь цифр уходила в зрачки оператора с каждым поворотом его глаз, нейрошунты сообщали толику дополнительной информации. А его руки, лицо, тело — все отдавало команды. Работа операторов скорее напоминала танец или упражнения дирижера, чем сидение за клавиатурой.

Но деревья не хотели расти! Операторы выстраивали головоломные конструкции, но свод неба озарялся вспышками багрянца, и друзы таяли, цветы засыхали. «Недостоверно», — кричали они перед смертью, как старый суровый режиссер на репетиции своего последнего спектакля.

Везде и всегда есть другая дорога, а в математике — в особенности. Можно отступить и попробовать снова, тем более что оставалось достроить в этих деревьях совсем немного. Отступали и пробовали, а потом снова и снова. Импровизировали, комбинировали, предугадывали. Не получалось.

Макар Павлович начал постепенно закручивать гайки: уменьшал перерывы, удлинял рабочий день, требовал работать в выходные и тому подобное. Но главная его беда была в том, что он все пытался показать личным примером — вкалывал больше всех, не вылезал из сферы, дневал и ночевал у машин. Как и следовало ожидать, он сорвался.

Одним не слишком приятным утром сотрудники отдела так и не дождались его к оперативке. Через несколько минут, когда стало ясно, что на вызовы через секретаря он не отвлекается, пришли к нему. Умереть или потерять сознание он не мог — медицинское сопровождение на таких местах было серьезным.

Может, у него получилось? Риторический вопрос повис в воздухе и вскоре получил ответ: экран внешнего доступа осветился картиной начатой еще вчера проверки.

Было видно, как ветка расчета с сумасшедшей скоростью вырастает из пенька заготовки, загорается сигналом недостоверности, после чего ее методично начинают остригать невидимым секатором. Слетают боковые «сучки», растворяется листва вероятностных выкладок, наконец ствол обрубается участок за участком, пока фон снова не становится зеленоватым.

Группа в молчании созерцала эту процедуру раза три, после чего наиболее решительный из них, Степченко, вскрыл внешнюю оболочку сферы.

Спекся Макар Павлович. Общий вывод был сколь единодушным, столь и правильным. Застывший взгляд начальника упирался в одну точку, а уже дрожавшие пальцы снова и снова повторяли цикл движений.

— Что с ним будет? — испугалась Наташа, самая молодая из пришедших, ещё не видевшая подобных сцен.

— Ничего особенного, подлечат, и снова... В бой пойдет за власть советов. — Степченко вызывал медпомощь, уже ощущая себя в новом, более властном качестве.

Его прогнозы и надежды оправдались лишь частично: старый начальник вернулся в отдел уже через неделю и занял место одного из своих бывших подчиненных, но и Степченко в его кресло не уселся.

— Извини, Сережа, сейчас главное — эту тему раскрутить. Временным начальством будет главный специалист по ней. — Технический директор был по-своему прав, но Степченко было от этого не легче.

Новым директором проекта оказался седой как лунь старичок, который начинал заниматься искусственным интеллектом чуть ли не в семидесятые годы. Сохранив ясную голову благодаря привычке к закаливанию и последним достижениям медицины, он переживал свои звездные часы.

Исмаилович, как звали его все независимо от должности, замахал руками, будто электрифицированная на потеху туристам ветряная мельница, но поначалу толку от этого было примерно столько же, как и от подобных агрегатов. Старичок, однако, не сдавался и пыхтел с добросовестностью антикварной паровой машины. Себя он, впрочем, берег, трудовых подвигов не совершал и на подчиненных в таких зверских формах не нажимал.

Дней через десять подобного пыхтения, к удивлению многих, у отдела вышла вполне приличная заготовка. Вопли сигналов недостоверности смолкли, оставалось только попробовать ее в деле.

— Туфта злонамеренная. — Ответ проверяющих был не только обидным, он имел почти убийственные последствия.

Понимать его следовало так: хорошего результата не получается, и группа математиков на отдельные моменты посмотрела левым глазом через правое ухо. Разными ужимками и округлениями в нужную сторону результат был получен — свой контроль удовлетворили. Но ни «Иванушка-дурачок», ни разнесчастная мартышка как независимые тесты пройдены не были.

Нет, специально такого результата никто добиваться и не думал. Так получилось, коллективное бессознательное, как сказали бы приверженцы специфического психоанализа. Законы Паркинсона, пожали бы плечами другие. Начальство пожимать плечами не захотело.

— Ты последний... ! Трепло! Ты всю жизнь ходил на вторых ролях, прятался за чужими спинами, сидел с краю! И когда тебе что-то поручили, когда на тебя понадеялись, ты так бездарно обосрался!... ! — Технический директор бушевал на оперативке, и, надо сказать, у него были основания. На институт начали нажимать — смежники, конкуренты, недоброжелатели. Общественному мнению, разогретому по этому вопросу зеленоградцами, не давали остыть другие институты и фирмы, жаждавшие повторить столь удачную комбинацию.

Как результат — перевод Исмаиловича в филиал параллельного заведения на третьестепенную должность с мизерным окладом и под надзор следящих программ. Фактически это была ссылка. Через три года, когда вышли укороченные сроки секретности, старика попросили за ворота. Из Гонки он выпал. Дальнейшей судьбой его никто не интересовался.

Жаждущих усесться в такое горячее кресло не было, это тот случай, когда шапку Мономаха лучше не надевать — снимут вместе с головой. Но бюрократия упряма: за следующий провал кто-то должен отвечать.

Степченко, которого и назначили этим потенциальным виноватым, держал удар: к работе приступили как ни в чем не бывало. Заполучили новое обеспечение к нейрошунтам. Немедленно новый начальник математиков вытребовал и получил «Иванушку-дурачка» в свое полное распоряжение. Тесты проводились только на нем. Ему удалось придумать несколько оригинальных жестов для общения с имитационной сферой, и их тут же переняли остальные — они были проще и эффективнее старых.

Собирались коллоквиумы, куда заманивали консультантов из параллельных учреждений, и там пытались взять проблему совместным мозговым штурмом. В виртуальной реальности эти сборища выглядели красиво и загадочно: будто расцветал сад вычислений, окруженный роями формул, мгновенных пояснений и выкладок. Не удавалось только преодолеть гниль, лежащую в корнях этого сада, поэтому он или засыхал, или его браковало поведение «Иванушки-дурачка».

Но гайки все равно закручивались, и еще побольше, чем при старом начальстве. Степченко решил взять проблему измором, количеством брошенных в бой сил. Из всего коллектива рано или поздно кто-то додумается до решения проблемы, он должен будет это сделать, если народ работает по двенадцать часов в сутки.

Косность мысли в конечном итоге — самое страшное, что может случиться с исследователем, если он тупо разрабатывает одну гипотезу, не видя альтернатив, он мало отличается от барана. Эта мысль не давала покоя Наташе Спиридоновой. Она не была умнее остальных, просто тупиковость ситуации яснее всего вырисовывалась перед ее группой. Почему в Европе не объявляется об открытиях, сделанных на базе того добра, с которым уже какую неделю возится институт? Даже если лионцы и мюнхенцы перессорились сверх всяких возможных пределов и дело у них стало просто потому, что ведущие специалисты отдуваются перед комиссиями, неужели другие институты не получили европейских разработок?

Она не была специалисткой в области тех шпионских игр, что вел институт, но выводы напрашивались сами собой. Однако даже лучшая гипотеза — ничто без проверки и подтверждений. Поэтому вечером того дня, когда эта мысль окончательно оформилась в ее голове, она осталась на рабочем месте.

— Идите, мальчики, я вот сутки ударно поработаю, свалюсь с бюллетенем, и начальство от меня отстанет. — Никого такой способ уйти в краткий отпуск не удивил, Степченко нажимал так, что к этому все и шло.

Когда рассеялись коллеги-приятели и Наташа осталась наедине с аппаратурой, она несколько минут отдыхала, приняла стимулятор, включила музыку и ушла в сферу.

Это был чудный танец почти в полной темноте, рассеиваемой вспышками формул и очень частым сверканием молний недостоверности. А музыка звучала: кончились лучшие вещи Баха, пролетел Гайдн, где-то в стороне пронесся Россини и многие, многие другие. И вот когда уже под утро в сфере звучали мелодии Шостаковича, плод ночных трудов был готов. Черный цветок, укрытый красным покрывалом. Впрочем, при изменении дизайна он мог стать и голубой розой, и даже букетом белых радостных одуванчиков. Но эта траурная форма идеально подходила к содержанию.

Несколько тысяч формул, которые сплетались в саван для последних недель их работы. Почти незаметные ограничения, которые можно было, на первый взгляд, преодолеть, все неудачи отдела сформировались в теорию, доказывающую, что весь этот метод «левый» в принципе. И теория получилась железная, подтвержденная не хуже старых добрых геометрических теорем. Просто когда полученный материал проверялся на вшивость, этот вопрос никто всерьез не рассматривал, скрупулезно не проверял данные на изначальную непригодность (да и как можно — предоставление заведомо ложной информации лютыми санкциями наказуемо). Выясняли полноту выдачи мюнхенцами сведений, да и поводов тогда к таким сомнениям было с гулькин нос.

Спиридонова немедленно начала превращать полученные сведения в материал для карьеры. Позвонить техническому директору и тем свободно, легко перешагнуть через голову начальника отдела она не могла. Пришлось звонить референту. По счастью, она представляла себе механизм действия этой программы: если сотрудник института звонил несколько раз подряд, важность разговора с ним повышалась, и он имел шансы встретиться с директором лично.

После первого звонка, еще раз проверив результаты и придав им более товарный вид, Наташа только автодозвоном и занималась. За полчаса до начала официального рабочего дня экран осветился хмурым ликом технического директора.

— Ну, чего надо, чего неймется? Желающие первыми сообщить о победе?

— Нет, Аристарх Осипович, о поражении. Я выступаю в роли приносящей дурные вести, но выслушайте меня. — Спиридонова быстро изложила свою теорию и вывалила на экран два десятка картинок и несколько формул.

— Так... Дуй сюда со всем своим барахлом. — Директор мог вообще не поверить ни одному ее слову, но вчера он получил сводку по непонятному поведению европейских отделений. Разборок с массовыми увольнениями за допущенную глупость там не состоялось. Шли какие-то вялотекущие расследования, кого-то обвиняли в халатности, но за это время они должны были закончиться и начаться работа! А их медленно спускали на тормозах, но не прекращали.

Пятиминутный разговор в кабинете, преимущественно состоящий из уточнений и дополнений, целиком прояснил картину. Директор для себя уже все решил, но из осторожности всегда перестраховывался.

— Степченко! — Секунд через тридцать он уже лицезрел начальника математического отдела. — Тут для тебя есть работа. Помолчи! Возьмешь информацию у этой милой барышни, сформируешь две группы для независимой проверки и третью для контрольных выводов. И побыстрее, прошу тебя.

К полудню все выводы Наташи не только подтвердились, но еще и дополнились, расширились новыми пояснениями. В кабинете состоялась еще одна сходка.

— Итак, мюнхенско-лионские юмористы скорее всего тихо и мирно разрабатывали этот проект, эту теорию, словом, все это направление. — Директор прохаживался вдоль стенки с аквариумами, поминутно заглядывая в глаза рыбам и почти не обращая внимания на подчиненных. — И пришли к выводам о порочности этого пути. Но как только это до них дошло, они сыграли с нами в продавцов воздуха? — Вопрос был обращен к шпиону.

— На наживку мог попасть кто угодно. У нас просто оказался лучший невод...

— И пришел невод с травою морскою, — проговорил себе под нос директор, все больше накаляясь.

— Уличить их в дезинформации, я думаю, сейчас практически невозможно. Скорее всего они сами заявят о ложности этой теории, сами, мол, только додумались. — Шпион старался аккуратно строить фразы. — Если только мы не попытаемся повторить их номер.

— Тогда они заявят об этом в самый ответственный момент переговоров, идиот! — рявкнул директор, всем корпусом поворачиваясь к Шпиону.

— В принципе они заинтересованы в максимально длинном периоде сохранения дезы — за это время не одни мы, многие на этом обожгутся. Это ведь оружие многоразового действия. — Шпион понимал, что его сейчас выкинут вверх тормашками, но цеплялся за любую возможность.

Сиплый директорский шепот был слышен в каждом углу кабинета.

— Зато каждый лишний день увеличивает количество доказательств, которые против них можно применить в суде. Они ведь никого из ведущих спецов не выгнали, даже болтуны штрафами отделались. Значит, они сами все вот-вот откроют. Это тебе любой идиот скажет. — Директор перешел на нормальные интонации. — И вообще, любезный, ответь мне, сколько лет этому трюку?

— Старые трюки, Аристарх Осипович, они самые эффективные. Вообще, насколько я понимаю, от должности я практически освобожден?

Спокойный тон и ясное осознание подчиненным своего положения дел умиротворительно подействовали на директора, он явно смягчился.

— Шпион и Торговец — разжалованы до уровня начальников бюро в своих же отделах. Первые замы идут на их места. Хотя старые клички почти наверняка к ним пристанут. Да-а... Перепродавать гнилой товар не будем — риск слишком велик. На этом надо сделать саморекламу — за новооткрытый математический гений мы выдадим Свиридову, мозги у девчушки есть — справится. Общая линия поведения — новое математическое открытие, сделанное в нашем институте, и вообще вопли в этом духе. Кстати — она новый первый зам Степченко. — Директор уселся в свое кресло и плотоядно улыбнулся. — А вообще, ребята, тщательнее надо работать, внимательнее. Все свободны.