"Жажда всевластия" - читать интересную книгу автора (Синицын Станислав)

Глава 18 Свет в конце туннеля

Звуки фанфар не хотели затихать, они неслись почти отовсюду: любая информационная панель, каждый экран, динамик возносили осанну. Дело чуть не дошло до вывешивания лозунгов и ношения транспарантов. Так бывает, когда пропагандистская машина, долгое время крутившаяся без толку, получает доказательства своих слов, когда пропахшая нафталином идеология получает инъекцию свежих фактов.

Неделю назад Deus ex machine был повержен, он превратился в хаотический набор данных на жестких дисках. Отныне не было того сгустка бродячего интеллекта, пугавшего добропорядочных граждан, угрожавшего превратить их в марионеток с туманным взором и выхолощенным сознанием. Охота, в которой приняли участие почти все страны, миллионы хакеров-людей и сотни первоклассных цепных ИИ, которая стоила чудовищных денег, нескольких десятков человеческих жизней и изменения чувств всего человечества, не могла не закончиться успехом.

Сентябрьское нападение так и осталось самым успешным предприятием Deus ex machine — его все больше изолировали от доступа к серьезным денежным потокам, он уже не мог нанять людей для нападения на офис законного ИИ, оставить без освещения город, создать лабораторию для производства наномеханизмов или арендовать небоскреб. На таких предприятиях он все чаще терял деньги, нанятых или сагитированных людей, впустую пропадали хитроумные комбинации. Под самый Новый год агитационная машина выдала на экран изображение несчастного, которого пытались изобразить добровольным пособником Deus ex machine. Типичный образец неудачника нашего времени. Дерганое мальчишечье лицо, красные глаза, сплетенные в испуге пальцы. Его вывели на пресс-конференцию, как выловленного подручного легендарных разбойников прошлого, в кандалах, при вооруженной человеческой охране и задраенных окнах, будто опасались, что его заберут ангелы. Новые времена присутствовали в семенящем рядом адвокате.

— Беглец обещал вам вечную жизнь? — пытались спросить у него журналисты.

— Нет, деньги.

— Вы шли на это с удовольствием?

— Не знаю. — Он вообще был почти в шоке, мало понимал в происходящем, и адвокат кричал ему в ухо, чтобы он молчал.

Аристарх на очередной оперативке рассуждал немного в другом ключе.

— Все может оказаться немного дольше, чем мы думали. Он превратил найм людей в надежный метод спасения. Мальчишка просто дурак, родители отмажут его через неделю. Это элементарный одноразовый инструмент, Deus ex machine даже не использовал его лично, такой лопух — простая страховка в очередной его интриге. — Директор в который раз заглядывал в глаза рыбкам и почему-то был мрачен.

Они совершенно правильно кричат на каждом углу, что расползание этой гадости неизбежно. Кто откажется заполучить себе ручного демона, если для этого надо только щелкнуть по кнопке? Тот китаец, что продавал лопухам-авантюристам адреса этой сволочи в сети, он ведь был не один. Пока народ не сообразил, сколько ИИ сидит по фирмам и институтам, какие деньги на этом зарабатывали!

Дни беглеца шли к концу, даже постоянное заигрывание с людьми все меньше помогало ему — так бывает, когда одну овцу из стада объявляют лишней. Она может ничем не отличаться от других, такая же белая, упитанная, добрая. Но она показалась чабану не такой послушной, и теперь ее ждал котел.

Deus ex machine боролся — перешел на раздельное существование. Он разбился на тысячи маленьких кусочков и существовал в персональных компьютерах по всему миру. Есть тысячи проектов, где миллионы машин на планете объединяются в решении одной задачи. Когда-то так вычисляли идеальные числа и прочие математические диковинки, сейчас связь достаточно надежна для воплощения самых разных идей. Самое смешное, что раньше ИИ хотели вырастить именно в таких условиях: мощности головокружительны, и вычисления происходят по кускам — все можно контролировать. Тогда это не пошло, а проект «Реставрация судьбы Прометея» оказался для беглеца шикарным прикрытием. И не он один. Существовал даже проект высчитывания вероятного местоположения Deus ex machine, когда множество алчущих частных детективов по всему миру, сами того не зная, оказывали помощь предмету своей охоты.

Вот только стал беглец от этого неповоротливым, медленным и вялым. Это все равно если бы у человека левое полушарие мозга переписывалось с правым через Камчатку. Deus ex machine спасала только конспирация, незаметность и полное невмешательство. Беглец лег на дно, затаился, стал неотличим от того сетевого мусора, с которым борются со дня возникновения мировой паутины. В этом был резон, и даже сейчас цепные ИИ выдают достаточно большую вероятность его длительного существования в такой рассеянной форме. Пройди несколько лет, о нем бы все забыли, и он смог бы вновь явиться миру. Но перестать совершенствоваться в наше время — значит погибнуть.

В тот вечер «Понтий Пилат», ИИ миланского института, обшаривал местные серверы. Это был довольно сложный процесс, больше напоминающий работу любого из министерств старых, еще целиком бумажных времен: предварительная оценка, рассмотрение самых подозрительных моментов, детальное расследование всего необычного. Каждую минуту где-то в виртуальных пространствах вырастали груды файлов с отчетами. Вполне самодостаточный процесс, который может продолжаться веками. Человеческий придаток в этом сложном механизме должен был изображать интуицию, вдохновение и присутствие высших сил. Революционно-анархическая осень уже кончилась, потому человек был не горластым авантюристом или охочим для взяток родственником. Имелись у Крино Чирати неплохое образование, пара научных трудов по теории случайного и претензии на паранормальные способности.

Он в очередной раз потряс стаканчик с костями и бросил их на маленький столик. Выпало семь. Крино высмотрел на экране папку с очередным набором файлов и указал на нее «Пилату». Потом развернул и принялся изучать сам. Ответ машины был готов уже через восемнадцать секунд, а человеку потребовалось полчаса, прежде чем он увидел подозрительные моменты в работе кооперирующей программы. Вот тут-то и была зарыта собака: «Пилат» не мог опережать человека в своих изысканиях, потому, выдав аналогичное заключение, «взял под козырек» и дисциплинированно ждал, когда до оператора дойдет очевидный факт. К тому же его контролировал «Савонарола» — еще один ИИ, малость подсъехавший умом от мании подозрительности к своим собратьям. Потому, когда Крино безразличным голосом осведомился: «Не покажешь это?», «Пилат» не дал характеристику всем родственникам неповоротливого оператора, их происхождению и формам проведения досуга, а быстро начал развернутый анализ. Человек зевнул и потянулся к стакану апельсинового сока, прикидывая в уме, как провести вечер, но тут в его ушах рявкнула сирена.

— Идентифицирован беглый ИИ. Тревога! Осведомлены параллельные структуры. Принимаю меры!

Человек переключил нейрошунт на больший уровень чувствительности, вколол себе стимулятор, перевел сознание на другой уровень восприятия и стал смотреть в оба глаза. Ему удалось увидеть не так много: если старый детский калейдоскоп, переливающийся тысячами картин, прикрутить к оси электромотора, то в объектив смотреть будет просто бесполезно — абстрактные цветные картинки сольются в белесый винегрет. Примерно туже самую информационную муть узрели коллеги Чирати по всему миру: стая взяла след и куда-то понеслась.

Суть происшедшего свелась к тому, что когда «Понтий Пилат» ухватился за одну из программ, составлявших ядро Deus ex machine, тот просто не успел уйти от удара, как ящерица не может в мгновение ока отбросить свой хвост — ей надо хотя бы испугаться. Спустя несколько секунд было уже поздно — несколько десятков серверов по всей Европе вульгарно отключили от энергоснабжения, еще сотня была насыщена контрольными программами так, что любая незаконная деятельность стала там невозможна.

После этого начался самый что ни на есть рутинный и методичный процесс: ликвидация котлов, в которых оставались куски беглого машинного сознания. Основной поединок не занял и минуты — людям оставалось только выступать патологоанатомами и археологами: разгребать завалы данных и уяснять тонкости происшедшего. В информационном пепле, что сохранился от Deus ex machine, всплыла любопытнейшая деталь: как только «Пилат» разобрал первую папку, беглец сменил обличье и на несколько минут стал почти неуязвим для цепного ИИ, но потом, видя спокойную обстановку, он расслабился. Когда человек отдал приказ на вторую проверку, Deus ex machine больше напоминал змею, осторожно высовывающую голову из песка, в который перед тем зарылась.

Все политизированные компьютерные специалисты и те, разбирающиеся в проблеме, кто был далек от общения с массами, до хрипоты, до разбитых клавиатур и откушенных микрофонов спорили о присутствии в этом деле человеческого фактора. Поймали бы цепные ИИ беглеца, не будь человеческого влияния?

Но вся эта политическая грызня меня мало волновала: упусти домашние ИИ Deus ex machine на этот раз, в другой им бы улыбнулась удача. Человек уже мало значил в этих разборках.

Утром я по-прежнему усилием воли отрываю голову от подушки, завтракаю с Наташей, сажусь в машину и еду на работу. Все так же прохожу шлюзование, сплетничаю у лифтов, поднимаюсь в отдел. Устраиваюсь в любимом кресле, готовлюсь к работе и так же впускаю в себя поток данных. Но теперь я ничего не проверяю, я уже для этого недостаточно компетентен, не тот класс мастерства. Вещь необходимо поставить на поток быстро, часто за несколько суток. Совместимость новых узлов надо проверить за несколько часов. Я не смог бы проработать в таком темпе и пары дней, сгорел бы от нервного напряжения и опал на больничную койку улыбающимся недоумком.

Потому я переквалифицировался в ревизора времен разложившейся империи: приходится следить за теми проверками, что устраивают машины друг другу. В отделе восемнадцать ИИ полного профиля и три десятка их усеченных версий, а над проблемами работают только десять. Остальные инспектируют себе подобных и упрощают результаты инспекции настолько, чтобы их могли понять наши хилые биологические мозги. Когда это стравливание только начиналось, перед глазами появлялись длинные колонки предназначенных для сверки цифр и формул, которые угрожали здоровью моего разума. Я начал ругаться, требовать, указывать, советовать — и сейчас, когда я поднимаю веки, вижу перед глазами короткие четкие отчеты и те главные из сотен тысяч цифр, которые нужны именно мне. Самое важное в том, чтобы требовать от «Синюшного» и «Желтушного» разных показателей. ИИ, основные цензоры, получившие клички за бледный вид своих интерфейсных отображений, старались. Никакой коллектив журналистов и аналитиков не сможет отработать на таком уровне и так быстро изменить энтропию всей этой груды сведений, как справляются эти двое.

Лично мне наибольшее удовольствие доставляют их доносы друг на друга, это настоящие шедевры. Ни один из них не может обвинить другого во лжи, потому обвиняют в замалчивании всего и вся. Но замалчивание у каждого из них тоже не есть предумышленным — это просто другой взгляд на вещи: «Синюшный» не любит сложных графиков и экзотических форм математического анализа, предпочитает простые и доходчивые формы, а «Желтушный» кричит о том, что я не получаю жизненно важных сведений. В ответ на него сыплются обвинения в сокрытии важнейших данных среди информационного мусора. В кубе голограммы два карлика захудалой наружности начинают выяснять между собой отношения. Я прерываю спор и требую подачи докладных записок.

Каждый раз в записке имелась вполне обоснованная доктрина, она вскрывала целый заговор молчания и глубинное непонимание другим ИИ сути проблемы. Это настоящее чудо краткого изложения, где на десяти страницах есть глубина анализа, гениальное прозрение, неопровержимые выводы. Только по стилю смахивает эта переписка на споры святых угодников о степени блаженства от общения с богом, то есть со мной. Самое обидное то, что мне очень редко удается заглянуть за ткань этих речей, понять корни фраз. Еще приходится перелопачивать груды материала на самостоятельном, чисто человеческом контроле — это достаточно утомительно и временами просто глупо.

Мы запускаем в серию те машины, что могут принять человеческий разум; пока это чертовски дорогая игрушка, и мы делаем ее чуть-чуть дешевле.

Это не единственная работа отдела, будь она таковой, нам срезали бы ресурсную базу. Еще мы делаем саркофаги. Сама по себе работа была начата давно, искусство спрятать хрупкий кремний от разных нехороших воздействий старо как сама электроника. Но пока Гонка не привела к промежуточному результату, к машине, достаточной для несения человеческого духа, эта задача валялась где-то на периферии, ее решали практиканты и стажеры в свободное от основных занятий время. Сейчас она вышла вперед, она требует машинного времени и человеческого внимания. В прорыв пришлось бросить Памеженцеву и еще нескольких человек. Надо осторожно, тщательно и скрупулезно создать наши будущие оболочки. Многое уже сделано. На раскупленных участках строятся подземные хранилища, «Поселок мертвых», как иногда называет его Наташа. Целые катакомбы, у которых будет автономное питание, всевозможная защита от взломов и даже установка ПВО. Земля над ними покрыта молодым лесом — в чем бы нас ни обвиняли зеленые, мы хотим жить в мире с природой. Узловики тоже выделили из своих рядов бюро, которое занимается только этим.

Так и живем.

Я немного переделал оформление секретаря, и теперь сигнал на общую оперативку подается набатным ударом — старичок в мундире петровских времен начинает тянуть за веревку колокола. Идти надо немедленно — за несколько месяцев оборонной лихорадки в порядках устоялось что-то военизированное, оттенок армейской дисциплины, запах казармы. Честь никто никого отдавать не заставляет, но быть на месте надо в ту же минуту.

Срываюсь с места, «Синюшный» остается на подхвате, Зубченко его страхует. Через три минуты я уже на подходе к кабинету, в блестящей новым паркетом галерее первого этажа. Поджидаю Наташу, и когда она выходит из-за поворота, киваю. В лифт мы входим вместе.

Кабинет поражает входящих совершенно чудовищным зрелищем. Оно с трудом умещается в сознании не только у нас, но и у остальных, приходится вульгарно расталкивать кучку людей у входа, из-за плеч которой мы и созерцаем Осипыча. Время замирает.

Директор, взглядом полным ожидаемого блаженства, уставился на свой стол. На нем будто маленький шабаш готовил зелье для оргии: десятка три чертенят, ведьм и леших размером с палец суетились вокруг самого натурального полевого котелка. Несколько куколок, став друг на друга, что-то туда кидали, поблизости в фарфоровой ступке пяток представителей нечистой силы толкли пестиком порошок, еще кто-то разжигал свечку. Это могло быть только приготовлением дозы наркотика, но для Кутайцева это было столь же невероятно, как если бы он ушел в монастырь замаливать грехи.

Охрана проталкивается сквозь толпу и спокойно усаживается на свое место.

— А, сотруднички нарисовались. Ну проходите, проходите! — Директор оторвался от блаженного созерцания митинга роботизированных сознаний у себя под носом и гостеприимно указал на столики.

Мы медленно расходимся по своим местам, осторожно усаживаемся на стулья. Я немного переменил дислокацию своего столика, и сейчас мы с Наташей сидим почти рядом, спина к спине. ИИ на оперативке не бывает, электронные мозги слишком хорошо думают и могут изменить наш общий выбор всего лишь несколькими словами, а нам хочется сохранять еще хоть чуточку независимости в своих действиях. Пока мы собираемся в узком человеческом кругу, всегда остается шанс, что машина чего-то не учтет, ведь закрытая комната — это такой большой черный ящик, и сколько ни задавай входные условия, на выходе будет погрешность.

— Как бы вам это сказать, дорогие мои... Ванька-встанька сказал бы лучше...

Аристарх тяжело вздыхает и сейчас, когда в его глазах стоит жажда наслаждения, особенно хорошо видно, что он уже глубокий старик, держащийся в основном на своей воле.

— Словом, наша логическая цель достигнута. Все наше существование после стольких лет оправдано. Целиком и полностью. Сейчас у нас перерыв в пути, маленькая остановочка перед следующим прыжком.

Взгляды, как солнечные зайчики от дрожащего зеркала, забегали между лицами. Я почувствовал, как резко вздохнула Наташа.

— Результаты пришли меньше двух часов назад. Подтверждение полное. Мы в астрале. — Он в нетерпении отталкивает чертенят от витой колбы и сам помешивает ее содержимое.

Симченко, нейробиолог, резко встает, опрокидывая столик.

— Это пятая модель неравновесного состояния?! — Дисциплина давит его крик, превращая напряжение голосовых связок в малопонятный шум.

— Не верите старику, думаете, с ума спятил?! — Ехидный голос будто вода из шланга окатывает нас, и по взмаху его руки куб голограммы наполняется сведениями.

Это вал информации, он падает на нас, как водопад, лавина, поток. Нейрофизиологи и математики понимают в нем многое, я ловлю только отдельные клочки сведений. Место действия — один из объединенных проектов ОРКСО, фактически вотчина штатников, но с маленькими долями других институтов.

Длинный перечень тестов, проверок, перепроверок. Целиком посчитанная модель человеческого сознания. Доброволец, на котором и отработали эксперимент. Это какой-то ассистент, опытный хомяк от науки. Ему выпал уникальный шанс стать первым в ряду успешных опытов над людьми. Его положили под сканер, просветили черепушку, создали виртуального двойника. Самого человека, оригинал души, всего утыканного нейрошунтами и больше похожего на ежа, положили в имитатор виртуальной реальности с максимальным возможным разрешением — машину епископа Беркли.

И вот уже неделю эти двое живут в одном и том же мире, пьют одни и те же воды, едят пищу, одинаковую на вкус. Их обоих гонят по почти бесконечной цепочке тестов — они тонут и горят, бегают и летают, травятся мышьяком и пьют нектар, сирены и нимфы дарят им свои ласки, а потом на их глазах убивают детей. Ад и рай в одном флаконе каждую секунду занимают их мысли. На четвертый день испытаний в дело запустили более серьезные, чем кнут и пряник, методы — начали подкапываться под самосознание. Каждого из них довольно успешно убедили, что он фальшивка, призрак, фата-моргана, а потом в этом же разубеждали. Их заставляли напрягать все силы ума, чтобы отыскать пробелы в работе имитаторов и в собственных мыслях, вспоминать всю свою жизнь в тщетных попытках найти то единственное и невозможное, что докажет их существование. Они уже почти сошли с ума, но исследователи были рады, они рвали на себе волосы от счастья, и все потому, что подопытные сходили с ума одинаково.

Не идентично, расхождения были, но такие ничтожные, предсказуемые и малозначимые, что не влияли на суть дела. А в остальном — тождество поведения в модели и в оригинале, копирка, наконец в точности передавшая штрихи бессмертного Леонардо, граммофон, поющий голосом Шаляпина, андроид, танцующий в балете лучше всякой балерины, — это оно. Люди создали все эти чудеса и теперь идут дальше. Поддельная финиковая косточка, из которой может вырасти пальма; человек, познавший сам себя.

Я наконец добираюсь до аппаратных разделов — вещь сделана на том «железе», что у нас уже есть. Стандарт, который можно ставить на поток мелкими партиями, да уже почти сегодня мы можем начать это делать, мощности есть. Сердце начинает биться все сильнее и сильнее. В мое сознание врывается голос.

— Павлуша, это то распределение, тот проклятый фрактал, на котором я месяц сидела! — Она оборачивается ко мне, и в глазах ее такая радость, такое бешеное счастье, что оно требует немедленного ответа, а ее губы такие мягкие.

— Э-э... Мальчики и девочки, хватит целоваться! — Голоса и смех вокруг опять возвращают нас к реальности, мы разрываем объятия, но здравого смысла в лицах коллег нет ни гран. До них доходит масштаб новости.

— Качать Аристарха! — вдруг кричит Лукченко, и все, будто позабыв о шабаше на его антикварном столе, бросаются к нему, подхватывают со стула, и он летит вверх, к смеющимся звездам, раз, другой, третий.

— А ну верните меня на землю, убить старика захотели! — Рык останавливает нас, и Осипович, освободившись от рук, ковыляет к столу.

Кабинет становится на уши, такого здесь не было никогда, и кажется, что люди готовы дать фору любым призракам в своей жажде удовольствия. Мы с Наташей просто стоим полуобнявшись, смотрим друг на друга и на окружающих пьяными глазами, в эти секунды мы любим весь мир, и он мал для нашего счастья. Я отвожу прядь с овала ее лица, пытаюсь запомнить, оставить в памяти его выражение, гармонию черт, эти глаза дымчатого топаза с зелеными крапинками, упрямый изгиб губ. Я смотрюсь в него, как в зеркало и в бездну одновременно, — там есть и отражение мой радости и свой собственный восторг. Солнечный зайчик счастья скачет между нашими лицами и никак не может остановиться. Наверное, это лучший миг в моей жизни, и даже если я буду жить вечно, такой полной радости в сердце, такого всеохватного, всепроникающего блаженства уже не будет.

Аристарх под аплодисменты отхлебывает содержимое котелка, глотает несколько пилюль, какой-то сероватый комок, сбитый в ступке, и на десерт вдыхает дым от сжигаемого на свече порошка. Несколько секунд он больше напоминает святого в куцем серебристом нимбе, на которого только что снизошла благодать, — все волосы на его голове становятся дыбом, и на лице виден кайф. Охрана и Шпион подходят к нему и намекают на свое желание присоединиться, он не возражает.

— Всех касается, между прочим! Это пить для кайфа, этим заедать для снятия последствий. — И черти с удвоенной скоростью начинают мелькать по столешнице.

— Как тут музыка врубается?! — Татьяна-Плата не желает останавливаться, и бабочки, что секунду назад усеивали ее блузку, оживают и нестройным хороводом вертятся над ее прической. Но директор настроен не так радужно.

— Отставить, леди и джентльмены! Думаете, у нас тут пьянка по случаю победы? Рейхстаг взяли или кубок по футболу? Товар еще надо добыть... Кто хочет хлебнуть, пожалуйста, а так по местам.

Ну что за беда, только веселье началось, как его уже поломали? Под недовольное, но дисциплинированное гудение все рассаживаются по своим столикам и возвращают мысли к работе. Шпион поднимает руку и требует слова. К общему удивлению, чуть заплетающимся языком он заводит речь не о возможных комбинациях, а чуть ли не о смысле жизни.

— Кажется, это самое смешное, что только может быть, — институты таятся друг от друга, вырывают крохи знания, готовы убивать за намек на истину, а тут успеха добился смешанный оркестр, сборная солянка. Кое-кто наверняка захочет обвинить меня и многих других в том, что мы занимались ненужным делом. Дескать, тратили денежки, весело жили и пускали пыль в глаза другим?! Бондиану устраивали? Пусть их язвительные слова стихнут... ик... так и не набрав силы! Пусть вначале подумают своими куриными мозгами! — В красноречии ему не откажешь, даже поднялся со стула и руками размахивает. — Ведь мы имеем право на какой-то жалкий процент использования этого чуда только благодаря собственным когтям, зубам и бессонным ночам! Не будь нашего «секретоварительного» тракта, фальшбортов и операций, нам пришлось бы покупать технологию от первого знака в программе и до последнего шурупа в упаковке! Прошу об этом помнить. Убедительно прошу...

— Рыцарь плаща и кинжала, мы тебя поняли. — Аристарх удивлен не меньше нас. — Защищать свой отдел надо в менее патетических тонах. Прими больше жвачки, а то вконец забалдеешь.

Завертелось обсуждение, стали распределяться роли. Я боком чувствую нетерпение и беспокойство Наташи. Сжимаю ей руку под прикрытием стульев.

— Подожди окончания разбора. Если только на тебя персонально что-то навесят...

И в самом конце, когда директор уже готовится произносить напутственную филиппику, я смотрю ей в глаза, получаю последнее одобрение и поднимаю руку.

— Говорят, беда никогда не приходит одна. Пусть счастье возьмет себе эту традицию. Я и Наташа сегодня и сейчас объявляем всем, что желаем придать нашим отношениям официальный статус. Дурацкая фраза, но зато самая точная — именно так все и есть на самом деле. По этому поводу мы подаем заявку. Как раз в этот момент. — Мы одинаковым движением ловим зайчик голограммы над нашими столиками и прищелкиваем пальцами.

Осоловевшие взгляды вокруг.

— Ну блин, пир во время чумы, — не выдерживает Степченко, но получает только презрительный взгляд Наташи.

— Наташка, поздравляю!! — визжит Плата, порывается броситься ей на шею, но запутывается в подоле платья, теряет порыв и никнет. К столу не подходила, наверное, у нее с собой было.

— Это дезертирство, — вдруг скрипит Подсиженцев.

— Спокойствие, леди и джентльмены! — Мне необходимо разрядить ситуацию. — Если бы вы все понимали, какой это простой и законный способ на несколько дней взять отпуск, вы бы бегали по свадьбам три раза в месяц!

— И вообще какие проблемы, коллеги? У вас трудности с чтением законов? — В голосе Наташи хватает и ехидства, и радости. — А если кто-то другой имел в отношении меня планы, то уж извините, он опоздал...

— Официальная процедура по закону через три дня. Приглашаем всех, у кого есть время. — Улыбаюсь, отвешиваю полупоклоны и замолкаю.

Те, для кого это стало новостью (не совсем уж новостью, мы не в средние века живем, но неожиданность в нашем заявлении имелась), приходят в себя. Мне на ухо давит взгляд Охраны — все он знал, Аргус недокормленный, что-то мы ему своей выходкой поломали. Аристарх безразличен: ближайшую неделю мой отдел может существовать и без меня, математики тем более не умрут без Наташи. На нас, вначале оторопело, а потом быстрее и громче, сыплются поздравления.

Промежуточное время слабо отложилось у меня в голове. Мальчишник и девичник были устроены в клубе и совмещены с гулянкой по поводу теперь уже почти точного обретения бессмертия. Дым от кальянов, курительниц и просто сигарет стоял такой, что не видно было не то что другой конец зала, где гулял противоположный пол, — цвета на потолке, и те слились в непонятное лоскутное одеяло. Отмахиваясь от скабрезных шуточек, я не оставался в долгу, вспоминал прошлое, свое и чужое. Помню, часа через три меня вдруг начал серьезно занимать вопрос: вечная любовь в вечном браке, как это будет выглядеть лет через семьдесят? Я уставился в одну точку и сквозь алкогольный туман пытался думать — получалось очень плохо, и в голову лезли всякие глупости. Потом пришла мягкая и теплая, как подушка, темнота. Помню, как четверорукий енотовидный дворецкий вытягивал меня из кресла и аккуратно нес к выходу. Я не протестовал и только удивлялся.

Через три дня была ясная и самую малость морозная погода. Уже в костюме, с белой гвоздикой в петлице и черными контактными линзами в глазах, я раскрыл окно в гостиной и вдыхал обжигающий воздух. Мне хотелось почувствовать, как кожа на лице и ладонях подбирается, как мир вокруг меня напоминает о своем существовании, требует к себе внимания. Чтобы то черное пламя, что билось сейчас в моих глазах, нашло маленький отклик в моей душе. Снега особенно не намело, и утром мне врезались в память те черные, чуть присыпанные снегом асфальтовые дорожки, по которым машина ехала к универсальному храму.

Религиозное безумие последних месяцев не коснулось нас, да и состоял я уже в одном церковном браке, второй раз венчаться не мог, — просто здание, в котором витали приподнятость, легкость и простор, так нужные нам, было самым подходящим для церемонии местом. Все-таки свадьба — это нечто возвышенное, и хоть слова произносит вызванный гражданский чиновник, хоть обыденность момента и будет хватать нас за пятки, в душе должен остаться светлый отпечаток. Других подходящих зданий в поселке просто не было, а говорить «Да» в виртуальности не хотелось нам обоим.

Маленькая полянка, может, в четверть футбольного поля, которую почти глухим частоколом обступают ели. Большей частью она заросла травой, не видной сейчас под снегом. Только в центре стоит маленькая белокаменная шатровая церковь, какие строили на Руси до раскола. Круглый мраморный цоколь в ладонь высотой вокруг нее сейчас выметен, и на нем, как на выбеленной грампластинке, стоят гости. Их количество плод странного компромисса между мной и Наташей — в церемониях меня всегда привлекает скромность и незаметность, почти уединенность, ей хотелось пышности, торжественности и роскошества. С трудом удалось убедить ее, что торжественность обеспечивается не толпой гостей, а чувствами каждого из них, строгостью церемонии и ее оформлением — мы остановились на десяти приглашенных.

Ее родители, с которыми я говорил десяток раз, имена и лица которых мне пришлось насильно втискивать в память. Им надо слегка, с тонким намеком на шутовство, поклониться, потом серьезно пожать руку будущему тестю и сердечно улыбнуться теще.

С моей стороны родственница только одна — троюродная тетушка, приходящаяся племянницей моему любимому деду. Алла Эдуардовна, сейчас она высыхающая, но все еще обаятельная старушка. С ней легко было поддерживать хорошие отношения: мы так редко виделись, что не могли поссориться при самом большом желании. Сейчас она идеально подходит на роль дальней, но отзывчивой и радушной родственницы. Легко целую ее в щеку и выслушиваю стандартный набор пожеланий.

Бутов, Скрипчаков и Памеженцева вырвались сюда буквально на три часа. Нехорошо оставлять отдел совсем без присмотра, но они — свои. Я привык к ним, пусть даже это привычка ждать от них удара в спину. С ними проще, сейчас они не полезут с ненужными вопросами и советами, они только улыбаются, и мне очень приятна та искренность, что я ловлю в их улыбках.

Приглашенные из отдела Наташи. Три подружки-хохотушки, которые младше ее на три-четыре года, со своими кавалерами. Так сказать, молодое поколение в лице своих лучших представителей, массовка веселья. Их я почти не знаю.

Теперь надо ждать. Еще одна дань традиции — ожидание невесты. Я могу проследить каждый ее шаг после выхода из дома, пропасть и потеряться она не сможет при всем своем желании. Если мне взбредет в голову исчезнуть — она сможет точно так же вычислить меня. Но традиция велит ожидать, изображая нетерпение и волнение, показывать этим свою любовь. Это как раз очень легко.

Теплый, нагреваемый электричеством мрамор под моими ногами исправно плавит снег и согревает гостей. Наконец по той же дорожке на поляну въезжает ее машина. Наташа выходит, и ее платье с фатой — как белый цветок. Не могу сказать, когда заканчивается подол и начинается снег, хотя меня это меньше всего сейчас заботит.

Церемония — она обычна, она монотонна и течет по своим канонам, которые если и меняются, то в каких-то мелочах. Можно присутствовать на свадьбе и тысячу лет назад, но стоит сидеть тихо, не лезть с поцелуями к невесте и не вызывать на дуэль жениха, так ты с легкостью сойдешь за своего.

Моменты кульминации — они могут быть разными, но в ту секунду, как нас объявили мужем и женой и я поднимал ее фату, погасло пламя, что горело в наших контактных линзах. Я снова увидел дымчатый топаз, сверкание которого так прочно засело в моей голове, и мне остро захотелось никогда больше не выпускать его из своих рук.