"Хозяева воздуха" - читать интересную книгу автора (Барченко Александр Васильевич)IIМотор работает безукоризненно. Второй час уже на исходе. Зиновьев весь слился с механизмом аппарата, ни на секунду не отрывает рук от руля. Его спутник, приладив с борта фотографическую камеру, то и дело пощёлкивает, меняя катушки. Внизу плывут теперь одетые снегом, изрезанные ветвистыми жилами ущелий вершины. Одинокие утёсы торчат там и сям, словно напёрстки. Тускло мерцают чашки горных озёр. Винт рвёт серую грудь облаков, обдает лицо влажною пылью. Барограф показывает уже тысячу восемьсот метров. Ниже идти опасно. Ветер мечется в глубине ущелий, разбивается об утёсы, рождает восходящие течения воздуха, заставляя «Блерио» поклёвывать носом, как лодку, взбегающую на волну. Ещё каких-нибудь полчаса — и задача перелететь через Кавказский хребет выполнена. По ту сторону гор в эти часы сравнительно тихо, и все шансы за то, что спуститься можно будет спокойно. Только бы не изменил мотор. Его то затихающий, то полно и сочно звенящий, гортанный, туго натянутый голос словно баюкает спутника Зиновьева. Сам авиатор чутким ухом напряжённо ловит эти звуки. Каждую минуту среди них может проскользнуть предательский треск холостой вспышки. Солнце уже высоко. Оно золотою каймою чертит теперь снеговые вершины, не посылая тепла. Холод даёт знать на двух почти тысячах метров высоты. Иногда аппарат тонет весь в влажном тумане огромного облака, и тогда кажется, будто он повис неподвижно. Тянет поднять крышку люка — убедиться, идёшь или нет. Говорить трудно. Ветер рвёт и съедает звуки, кидая в уши тусклые обрывки. Зиновьев повернул голову к спутнику, словно желая посоветоваться с ним взглядом, и снова надавил руль высоты. Страшная бледность покрыла его лицо. Он чувствовал рукою, что рулевой тяж заело. Маховичок шёл туго, потом, будто соскочив с чего-то, пошёл мягче, и ему показалось, что аппарат не меняет уклона. Нет, это только кажется… Но Зиновьев ясно чувствует, как от толчка снова вздрагивает хвост аппарата. Ещё и ещё… Теперь услыхал, должно быть, и его спутник. Зиновьев почувствовал, как тот повернулся назад. Зиновьев чувствует, как он колотит его ребром ладони по спине — их условный знак. Авиатор обернулся, инстинктом привычки осязая уклоны. Над хвостом аппарата неуклюже кувыркалось, борясь со струёй, гонимой винтом, что-то огромное, чёрное. Зиновьев не сразу узнал в этой взъерошенной массе перьев и пуха орла-стервятника. Огромный хищник, с крыльями почти сажень в размахе, покинул своё жилище, очевидно обеспокоенный шумом пропеллера. Он и не думал пугаться. Он просто решил проучить нарушителя своего покоя — и теперь старался вцепиться в спину диковинной птице, тщетно пытаясь справиться с воздушным вихрем пятидесятисильного «Гнома». Тень легла на левое крыло аппарата. Саженях в трёх, голова в голову с ними, плыл орёл. Лётчикам было видно, как ворочается низко опущенная лобастая голова хищника. Зиновьев взглянул на спутника. Тот с самым хладнокровным видом щёлкал затвором, направив свою камеру на оригинальных противников. — Револьвер! — отчаянно прокричал Зиновьев. Он знал, что хищникам не добраться до пассажиров. До них не допустит тот конус страшного вихря, который отбрасывает винт. Но птица может запутаться когтями или крылом в тросах и проволоках, лишить их руля, — и тогда гибель неизбежна. — В левом кармане! — прокричал он как можно громче и с радостью чувствовал, как рука его спутника стала шарить в его куртке. Он выключил мотор, и давно забытое ощущение, словно входишь в холодную воду, которое он испытывал ещё учеником при первых попытках планировать, сжало на минуту его сердце. Снова с лёгоньким треском взялся за дело мотор. Но длинная тень по-прежнему ползает по крылу. Хищники уже не хотят отставать. На высоту от них уходить бесполезно: эти живые аэропланы побили все мировые рекорды… Зиновьев снова впился в маховичок. Страха не было. Только всё тело, от пяток до кончиков пальцев, сжимающих руль, сделалось лёгкое, словно пустое, и всё кругом стало ярко и звучно. Зиновьев не слышит выстрела, но видит, как, словно огромная куча тряпья, тонет в облаке подстреленный хищник. Но хвост аппарата снова испытывает толчок. Маховик опять заедает. Зиновьев тихонько поворачивает голову и видит, как рядом из дула револьвера один за другим сверкает пять огоньков… Молнией прорезался шестой. Револьвер пуст. Зиновьев видит, как бледное лицо его спутника кривится злобной гримасой… Маховик опять идёт мягко. Хищник, должно быть, отстал… Зиновьев снова чувствует, как вздрагивает хвост, и видит, как его спутник бросает назад пустой револьвер. Зиновьев выключает мотор снова и, отчаянно рванув маховичок, начинает планировать под углом сорок пять градусов. Всё равно… Он рискует растеряться, не будучи уверен в руле, даже в том случае, если в тяжах и не запутается хищник. Только бы внизу, под облаком, не наскочить на утёсы. Сколько секунд он планирует? Нет ни пространства, ни времени… Аппарат ныряет в серую влажную муть облака. Туман клубится кругом… Облако позади. Струя воздуха чистит потные стекла «консервов». Внизу зелёная котловина с покрытым словно черепичными разноцветными крышами откосом. Левее, на глубине каких-нибудь двухсот метров, зелёная тарелка аэродрома с бурым, словно плюшевым пятном обнажённой от дёрна земли. Зиновьев начинает вираж. Ещё минута — и снизу, с трибун, уже доносится радостный рёв толпы, а винт выхватывает и бросает в уши звуки оркестра… |
|
|