"Скорость" - читать интересную книгу автора (Льюис Синклер)

СКОРОСТЬ

В два часа ночи под единственным фонарем на Главной улице провинциального городка в Небраске, который должен был бы в это время давно уже спать крепким сном, собралась плотная толпа людей; они переговаривались, смеялись и то и дело поглядывали на запад, где улица терялась в бескрайней тьме прерии.

Прямо на дороге лежали две новые автомобильные шины и стояли канистры с бензином, маслом и водой. Поперек тротуара был протянут шланг насоса, а подле него красовался манометр в новом замшевом футляре. Через улицу в окне ресторана ослепительно сияли электрические лампочки без абажуров и востроносая девица со взбитыми кудряшками сновала от окна к плите, где у нее грелась еда. Председатель местного мотоклуба, он же владелец здешнего крупнейшего гаража, задыхаясь от волнения, в который раз твердил парню в коричневом комбинезоне:

— Ну, будь наготове, смотри, будь наготове. Не зевай, ведь покрышки надо сменить за три минуты.

Ожидалось романтическое событие — установление нового рекорда трансконтинентального автопробега на машине марки «мэллард», гонщик Дж. Т. Баффем.

Фотографии Баффема видели все — они смотрели чуть не с каждой спортивной полосы в газетах Линкольна и Канзас-Сити: квадратное лицо, широкоскулое, невозмутимое, добродушное, в крепких зубах незажженная сигара и мальчишеская челка на чистом высоком лбу. Два дня назад он был в Сан-Франциско, между грязной позолотой Китайского квартала и грохочущим тихоокеанским прибоем. Еще два дня — и он будет в далеком Нью-Йорке.

Где-то в прерии, за много миль от города, возник пронзительный луч света, быстро приближаясь, разъединился на два, а отдаленный треск барабанной дроби вырос в громовой рев мощного мотора без глушителя. Прожорливое чудовище ворвалось в город, надвинулось на них, изрыгая молнии, и, лязгнув, остановилось как вкопанное. Толпа увидела за огромным рулем человека в кожаном шлеме: вот он, кивает, улыбнулся, совсем как простой смертный! То был великий Баффем.

— Ур-ра! Ур-ра! — прозвучало в ночи, и говорок прошел по толпе, сменив напряженное молчание.

А механик из гаража с помощью своего хозяина и троих рабочих уже сдирал изношенные покрышки, заливал бензин, масло, воду. Баффем вылез из машины и зевнул, подобный льву, разминая затекшие богатырские плечи, могучие руки и ноги.

— Вылазьте, Рой, подзаправимся и мы, — сказал он тому, кто сидел на втором сиденье в его машине. Этого человека толпа не замечала. То был всего лишь механик и подменщик Баффема, жалкое существо, за всю жизнь не ездившее быстрее девяноста миль в час.

Владелец гаража, суетясь, провел Баффема через улицу в ресторан. Как только автомобиль ворвался в город, хорошенькая официантка, прыгая от нетерпения, схватила с плиты и поставила на стол жареную курицу, налила в стаканы настоящего кофе и гордо добавила в него настоящих сливок. Смена покрышек и завтрак заняли три с четвертью минуты.

Рев мотора полоснул по притихшим домикам и пропал вдали. Городок остался, серый и скучный. Обыватели, зевая, расходились в темноте по домам.

По выезде из этого городка в Небраске Баффем был намерен два часа поспать. Его сменил за рулем Рой Бендер. Баффем расслабил мышцы, откинулся на спинку, раскачиваясь в лад с рывками несущегося автомобиля, и сонно, врастяжку произнес громовым хриплым басом, отчетливо прозвучавшим даже сквозь рев мотора:

— Осторожнее вон на том подъеме, Рой. Там будет скользко.

— Откуда вы знаете?

— Ниоткуда. Носом, может, чую. Только вы, правда, там поосторожнее. Спокойной ночи, дружище. Разбудите меня в четыре пятнадцать.

Вот и весь разговор за семьдесят две мили.

Уже светало, когда Баффем опять сел за руль. Он молчал: он только следил за тем, чтобы спидометр не переставал показывать на два деления выше безопасного предела. Но на ровных перегонах он успевал скользнуть устало-счастливым взглядом по утренним лугам, по узорочью трав и молодых хлебов, уловить на слух полнотки из запева полевого жаворонка. И углы его рта, сурово сжатые на опасных участках дороги, тогда чуть вздрагивали.

Незадолго до полудня, когда Баффем подъезжал к городку Апогею в штате Айова, ровный вой автомобиля вдруг перебило грохотом, словно мотор разнесло в куски.

Он рывком выключил зажигание; машина еще не успела толком остановиться, как уже они с Роем выскочили с двух сторон, бежали к радиатору, поднимали капот.

Припаянный к радиатору предохранительный козырек из толстой проволоки отломился и погнул лопасть вентилятора, которая вырвала целую секцию радиаторных ячеек. Внутри все было словно изрублено тупым ножом. Вода хлестала струей.

Баффем размышлял:

— Ближайший населенный пункт — Апогей. Там радиатора не достанешь. Да и вообще раньше Клинтона его негде сменить. Придется спаять этот… Эгей! Послушайте! — Последнее восклицание относилось к водителю проезжавшего мимо дряхлого двухместного автомобиля. — Мне надо доставить эту телегу в город. Вам придется меня подтащить.

Рой Бендер между тем уже достал трос из багажника их гоночного красавца и привязывал один конец к передней оси «мэлларда», а второй — к задней оси невзрачного незнакомца.

Баффем не оставлял времени на обсуждение.

— Я Дж. Т. Баффем. Веду трансконтинентальный пробег. Вот десять долларов. Мне нужна ваша машина на десять минут. Поведу я сам. — И он протиснулся на сиденье. Рой сидел за рулем «мэлларда», и они уже въезжали в Апогей.

Из домов и лавок с криками высыпала толпа. Баффем медленно оглядел собравшихся. Потом спросил мужчину в плисовых брюках и защитной рубахе, стоявшего в дверях гаража:

— Кто у вас в городе лучший паяльщик?

— Я буду лучший. Никому не уступлю во всей Айове.

— Погодите! Вы знаете, кто я?

— Ясное дело. Вы Баффем.

— У меня радиатор разбит всмятку. Надо все спаять. Работы часов на шесть, но мне надо, чтобы было сделано за час. Вот в той скобяной лавке не найдется ли паяльщика еще получше, чем вы?

— Да-да, пожалуй, старик Фрэнк Дитерс будет и получше моего.

— Зовите его и сами идите и принимайтесь за работу. Пусть каждый берется со своей стороны. Рой Бендер — вот он вам все покажет. — Рой уже снимал радиатор. — Помните: один час! Поторопитесь! Заработаете кучу денег…

— Деньги тут ни при чем!

— Спасибо, старина. Ну, а я пока вздремнул бы часок. Где тут у вас можно заказать междугородный разговор? — Он зевнул.

— Через улицу, у миссис Риверс. Там потише будет, чем в гараже.

На той стороне улицы стоял дом — низкая квадратная коробка с восьмигранной башенкой на крыше. Перед домом был дворик, заросший высокой травой и старыми яблоньками-китайками. У калитки Баффем увидел невысокую строгую даму в очках и в переднике и девушку лет двадцати пяти. Он дважды посмотрел на девушку и все же не мог бы точно сказать, что отличает ее от всех остальных женщин, которые, смеясь и толкаясь, высыпали на улицу разглядывать прославленный автомобиль.

Она выделялась. А между тем она была обыкновенного роста и вовсе не такая уж красавица. Она была изящна, и черты ее были тонкими, как старая гравюра: точного рисунка, хотя и мягкий подбородок, римский нос — женственный прелестный вариант римского профиля. Но отличала ее среди всех, решил Баффем, надменная осанка. Девушка, стоявшая у калитки, смотрела невозмутимо и свысока, точно холодная далекая луна в зимнем небе.

Он перешел через улицу. Он не сразу нашелся, что сказать.

— Надеюсь, никто не пострадал? — вежливо осведомилась она.

— Да нет, нужен только небольшой ремонт.

— Почему же все как будто так взволнованы?

— Но ведь… дело в том… я ведь Дж. Т. Баффем.

— Мистер… Баффем?..

— Вы, верно, никогда и не слышали обо мне?

— А разве… я должна была слышать? — Она смотрела на него серьезно и словно сокрушалась о собственной нелюбезности.

— Да нет. Просто… те, кто интересуется автомобилями, обычно меня знают. Я гонщик. Веду пробег Сан-Франциско — Нью-Йорк.

— Вот как? Из конца в конец за… дней за десять, наверное?

— За четыре. Максимум — за пять.

— И будете через два дня на Востоке? Увидите… увидите океан?

В ее голосе прозвучала зависть и тоска, а глаза устремились вдаль. Но в следующее мгновение она уже опять была в Апогее, штат Айова, и говорила, обращаясь к большому человеку в запыленной кожаной одежде:

— Мне стыдно, что я о вас не слыхала. Дело в том… У нас ведь нет автомобиля. Надеюсь, вам быстро все починят. Не могли бы мы с мамой угостить вас стаканом молока?

— Я был бы признателен, если бы вы позволили мне позвонить по вашему телефону. Там у них так шумно…

— Разумеется! Мама, это мистер Баффем, он совершает трансконтинентальный автопробег. Ах, да, меня зовут Ориллия Риверс.

Баффем неловко поклонился на обе стороны сразу. Он последовал за стройной спиной Ориллии Риверс. Лопатки у нее совсем не торчали и все-таки были видны под тонкой шелковой тканью. Казалось, синий шелк жил вместе с теплым танцующим телом, которое он обтягивал. Нет, в своей наигранной степенности она оставалась очень юной.

После торопливого стука молотков и гаечных ключей, после говора любопытной толпы он вдруг почувствовал, что здесь царит покой. Кирпичи, которыми была выложена садовая дорожка, давно истерлись и стали блекло-розовыми, и на них трепетали тени сиреневых кустов. Дорожка вела к старой-престарой садовой скамье в увитой диким виноградом беседке, полной сумрака и воспоминаний о долгих, мирных прошедших годах. В краю новеньких домов, красных кирпичных амбаров и бескрайних ослепительных полей это воспринималось, как древняя волшебная старина.

А на крыльце дома лежал выбеленный временем китовый позвоночник. Баффем слегка растерялся. Он так много и так быстро ездил, что должен был каждый раз подумать минутку, чтобы сообразить, где он находится: на Западе или на Востоке. На ведь сейчас… ну да, он в Айове. Конечно! Однако китовый позвонок говорил о Новой Англии. О Новой Англии говорила и большая морская раковина, и старый стол красного дерева в просторной прихожей, и узкая ковровая дорожка, по которой мисс Риверс вела его к телефону — аппарату старинного образца, висевшему на стене. Баффем смотрел, как мисс Риверс деликатно удалилась и, пройдя прихожую, вышла через широко распахнутую заднюю дверь прямо в цветник, пестревший красными гвоздиками, анютиными глазками и петуниями.

— Междугородную, пожалуйста.

— Я здесь одна и за междугородную, и за городскую, и…

— Отлично. Говорит трансконтинентальный гонщик Баффем. Соедините меня с Детройтом, штат Мичиган, автомобильная компания «Мэллард», кабинет директора.

Он ждал десять минут. Он присел на край старомодного кресла, чувствуя себя большим, неуклюжим и возмутительно грязным. Потом отважился встать с кресла и, стыдясь грохота собственных шагов, заглянул с порога в гостиную. В нише у окна там было устроено нечто вроде святилища. Над подлинным допотопно старинным диваном, обитым рогожей из настоящего конского волоса, висели на стене три картины. В центре был довольно приличный портрет маслом, изображавший типичного жителя Новой Англии в 50-х годах прошлого века, — бакенбарды, суровое ровное чело, римский нос, строгий треугольник белой манишки. Справа от портрета висела акварель: на фоне серого песка, синего моря и рыбачьей лодки на берегу — дом с белыми дверьми, узкими карнизами и невысокими окошками. На стене примыкающего к дому сарая видна прибитая доска с корабельным названием — «Пеннинский Воробей». Слева же была увеличенная фотография человека с таким же римским носом, как у Новоанглийского патриарха, но только лицо было безвольное и надменное — красивое лицо пожилого щеголя, пенсне на вычурно широкой ленте, шевелюра, должно быть, серебристая и, вероятно, густой смуглый румянец на щеках.

К дивану был придвинут мраморный столик, а на нем стоял букетик душистого горошка.

В это время ответил Детройт, и Баффема соединили с президентом автомобильной компании «Мэллард», который вот уже два дня и две ночи следил за его головокружительным полетом, не отходя от телеграфного аппарата.

— Алло, шеф! Говорит Баффем. Вышла заминка, примерно на час. Апогей, штат Айова. Думаю, сумею наверстать. Но на всякий случай передвиньте график для Иллинойса и Индианы. Что? Течь в радиаторе. Пока!

Он выяснил, на какую сумму наговорил, и вышел в сад. Правда, ему следовало торопиться, чтобы успеть поспать перед выездом, но он все-таки хотел еще раз увидеть Ориллию Риверс и унести с собой память о ее сдержанной решительности. Она шла ему навстречу. Он покорно последовал за ней обратно через прихожую и на парадное крыльцо. Здесь он ее остановил. Он еще успевает до Нью-Йорка насмотреться на Роя Бендера и на свой автомобиль.

— Пожалуйста, присядем на минутку и расскажите мне…

— О чем?

— Ну, о здешних местах и о… Да, кстати, я должен вам за телефонный разговор.

— О, прошу вас, это такая мелочь!

— Вовсе не мелочь. Два доллара девяносто пять центов.

— За один телефонный разговор?

Он вложил деньги ей в руку. Она села на ступеньку, и он осторожно опустил свое крупное тело рядом с нею. И вдруг она сверкнула на него глазами.

— О, вы меня в бешенство приводите! Вы делаете все то, о чем я всегда мечтала, — покрываете огромные расстояния, распоряжаетесь людьми, имеете власть. Я думаю, это во мне говорит кровь старых капитанов.

— Мисс Риверс, я заметил у вас в доме портрет. Мне показалось, что он и старый диван образуют там нечто вроде святилища. И эти свежие цветы…

Она чуть подняла брови. Потом ответила:

— Это и есть святилище. Но вы первый, кто об этом догадался. Как?..

— Не знаю. Вероятно, это потому, что еще дня два назад я проезжал мимо старых миссий в Калифорнии. Расскажите мне о тех, кто изображен на портретах.

— Но вам же не… О, когда-нибудь в другой раз, может быть.

— В другой раз? Послушайте, дитя. Вы, наверное, не представляете себе, что через сорок минут я вылечу отсюда со скоростью семьдесят миль в час. Вообразите, что мы уже встречались — где-нибудь, в банке или на почте, и наконец через полгода я нанес вам визит и беседовал с вашей матушкой о маргаритках. Вот и прекрасно. Все это уже позади. А теперь скажите мне, кто вы, Ориллия Риверс? Кто и что, как, почему и когда?

Она улыбнулась. Кивнула. Рассказала.

Теперь она работает учительницей в школе, но когда был жив отец… там, на увеличенной фотографии, изображен ее отец, Брэдли Риверс, первый адвокат в Апогее. Он приехал с Кейп-Кода совсем молодым. Человек с бакенбардами, что на среднем портрете, — это ее дед, капитан Зенас Риверс из Вест-Харлпула, мыс Кейп-Код, а дом на акварели — это фамильный особняк Риверсов, где родился и вырос ее отец.

— А вы сами бывали на Кейп-Коде? — поинтересовался Баффем. — Сдается мне, я проезжал через Харлпул. Но в памяти ничего не осталось — только белые дома и молельня с гигантским шпилем.

— Я всю жизнь мечтала побывать в Харлпуле. Отец один раз туда заезжал, когда ему надо было по делам в Бостон. Тогда-то он и привез портрет деда, и изображение старого дома, ну, и мебель, и все это… Он говорил, что ему больно было видеть перемены в родном городе, и больше ни за что не хотел туда ехать. А потом… он умер. Я коплю деньги для поездки на Восток. Я, разумеется, сторонница демократии, но в то же время я убеждена, что такие семьи, как мы, Риверсы, обязаны подавать миру положительный пример. И я хочу разыскать там родных. Людей нашей крови!

— Может быть, вы и правы. Сам-то я из простых. Но у вас это в лице. Сразу видно. Как и у вашего деда. Право, жаль, что… Ну, да ладно.

— Что вы! Вы аристократ. Вы делаете такое, чего не смеют делать другие. Пока вы звонили по телефону, я видела директора нашей школы, и он сказал, что вы… как это?.. Викинг и вообще…

— Стойте! Перестаньте! Минутку! Разные личности, особенно в газетах, восхваляют меня до небес только за то, что я умею быстро ездить. А мне бы нужен кто-нибудь вроде вас, чтобы показывал мне, что я за дубина.

Она посмотрела на него задумчиво своими ясными глазами.

— Боюсь, здесь, в Апогее, молодые люди находят, что я сужу слишком строго.

— Понятное дело! Потому-то они дальше Апогея и не идут. — Баффем заглянул в самую глубину ее глаз. — Знаете, по-моему, между нами есть сходство в одном: ни вам, ни мне не по нутру прозябание. Большинство людей никогда не задумывается над тем, почему они живут на свете. Мечтают: вот ужо, если бы да кабы, когда-нибудь, хорошо бы поднатужиться да поднапружиться — и, глядишь, они уже отдали богу душу. Но вы и я… Мне кажется, будто я с вами знаком давным-давно. Вы будете вспоминать обо мне?

— Конечно. Здесь, в Апогее, не так-то много таких, кто несется со скоростью семьдесят миль в час.

У калитки появился Рой Бендер.

— Эй, босс! Через две минуты кончаем! — прогудел он.

Баффем, вскочив, натягивал кожаную куртку и шоферские перчатки. И говорил. А она не сводила с него серьезного взгляда. Голос его звучал настойчиво.

— Мне пора. Еще через сутки начнет сказываться напряжение. Думайте обо мне, тогда, хорошо? Пошлите мне вдогонку добрые мысли.

— Хорошо, — ответила она спокойно.

Он сдернул огромную перчатку. Ее рука казалась хрупкой на его ладони. В следующее мгновение он шагал к калитке и вот уже садился в машину, бросив Рою через плечо:

— Все проверили — бензин, батареи?

— А как же. Все сделано, — ответил механик их гаража. — А вы передохнули малость?

— Да. Посидел в холодке, развеялся немного.

— Вы, я видел, разговаривали с Ориллией Риверс…

— Ладно, ладно, — перебил Рой Бендер. — Давайте, босс, стартуем.

Но Баффем выслушал механика до конца.

— Наша Ориллия — девушка, каких мало. Умница. И настоящая-настоящая барышня. А ведь родилась и выросла здесь, у нас на глазах.

— А как бишь его, жениха вашей мисс Риверс? — рискнул Баффем.

— Да надо думать, она выйдет за преподобного Доусона. Старая сушеная вобла, этот Доусон, но родом с Востока. В один прекрасный день станет ей невмоготу учительствовать, тут-то он ее и зацапает. Как говорится, со свадьбой спешить — в Рино каяться.

— Это верно. Расплатились, Рой? Ну, счастливо.

Баффем уехал. Через пять минут его уже отделяли от Апогея шесть и три четверти мили. Мысли его были лишь об одном — наверстать упущенное время; перед глазами стояла только стрелка спидометра, да стремительно неслась навстречу лента дороги. Вскоре после того, как стемнело, он буркнул Рою:

— Берите руль. Поведете. Я вздремну немного.

И действительно вздремнул, проспал ровно час, потом, просыпаясь, потер, как сонный ребенок, глаза кулаками, покосился на спидометр и положил ладонь на руль, бросив Рою:

— Ладно, хорош. Подвиньтесь.

К рассвету не существовало уже больше ничего, кроме стремления на предельной скорости вперед. Землю заслонила сплошная стена воя и скорости. Ничто человеческое не пробудилось в нем даже тогда, когда он, побив рекорд, с триумфом вылетел на Коламбус-Серкл.

Прежде всего он пошел и лег спать и проспал двадцать шесть с четвертью часов, потом присутствовал на устроенном в его честь обеде, где произнес речь, на редкость несвязную, так как сам все время думал о том, что через восемь дней ему надо быть в Сан-Франциско. Оттуда он отбывал в Японию, где должен был принять участие в гонках вдоль побережья острова Хондо. Прежде чем он возвратится, Ориллия Риверс уже, конечно, выйдет замуж за своего преподобного мистера Доусона и отправится в свадебное путешествие на мыс Кейп-Код. И большие, сильные мужчины с измазанными машинным маслом лицами будут внушать ей только отвращение.

На поездку туда и обратно уйдет один день. Машиной до Кейп-Кода быстрее, чем поездом. А по дороге на Сан-Франциско у него будет еще один час для разговора с Ориллией. Он произведет на нее большее впечатление, если сможет потолковать с нею о родине ее предков. Можно будет показать ей снимки, привезти ей какое-нибудь кресло из фамильного особняка.

На Морской улице Вест-Харлпула он увидел дом, в точности такой, как на картине у Ориллии, и дощечка с названием потонувшего корабля — «Пеннинский Воробей» — была прибита к стене сарая. Проехав чуть дальше по улице, он прочитал вывеску над лавочкой: «Гайус Бирс. Продажа всевозможных товаров — остроги, мельницы, сувениры». На пороге лавочки возился какой-то человечек. Баффем зашагал прямо к нему и, приблизившись, увидел, что человечек очень стар.

— Доброе утро. Это вы — капитан Бирс? — спросил Баффем.

— Самый я и есть.

— Не скажете ли, капитан, кто теперь живет в доме Риверсов?

— В котором, вы говорите, доме?

— У Риверсов. Вон через дорогу.

— А, в этом? А это дом Кендриков.

— Но ведь его построил Риверс?

— Вот и нет. Капитан Сефас, вот кто его построил. И всегда в нем жили Кендрики. Теперешнего владельца зовут Уильям Дин Кендрик. Сам он в Бостоне, по шерстяному делу, но семья приезжает сюда, почитай, каждое лето. Уж кому и знать, как не мне. Кендрики со мной в родстве.

— Но… где же тогда жили Риверсы?

— Риверсы? А-а, они-то? Вы, стало быть, с Запада приехали? Думаете провести здесь лето?

— Нет. Почему вы решили, что я с Запада?

— Да Риверс на Запад переселился, Брэдли Риверс. Вы-то про него, что ли, спрашивали?

— Да.

— Приятель вам будет?

— Нет. Просто слыхал о нем.

— Ну тогда я вам вот что скажу: никаких Риверсов никогда и не было.

— То есть как это?

— Отец этого самого Брэдли Риверса называл себя Зенас Риверс, Да только настоящее-то имя ему было Фернао Рибейро, и был он всего-навсего португалец-матрос. И добром он не кончил, хоть и знал толк в промысле. Но как запьет, то уж, не дай бог, себя не помнил. Он грабил затонувшие корабли. А сюда он приехал с островов Зеленого Мыса.

— Я так понял, что предки этого Брэдли Риверса были самые что ни на есть аристократы и прибыли сюда на «Мэйфлауэре».

— Может, и так, может, и так. Аристократы по части как бы нализаться ямайского рома. Но они не на «Мэйфлауэре» приехали. Зенас Риверс пришел сюда на бриге «Дженни Б. Смит».

— Но, значит, Зенас до Кендриков владел этим домом?

— Это он-то? Да если он или Брэд и переступали когда порог Кендрикова дома, то разве чтобы дров охапку принести или раков на продажу.

— А какой он был с виду, этот Зенас?

— Да такой плотный из себя, смуглый — одно слово, португалец.

— А нос у него был с горбинкой?

— У него нос с горбинкой? Что твоя слива у него был нос.

— Но ведь у Брэдли был римский профиль. Откуда же у Брэдли взялся нос с горбинкой?

— От мамаши. Мамаша у него янки, только их семья совсем была никудышная, вот она и вышла за Зенаса. Брэд Риверс всю жизнь был отпетый враль. Лет семь-восемь назад он вдруг объявился, так он тогда хвастал, будто стал первым богачом в Канзасе или в Милуоки он говорил, не помню.

— Не знаете, он покупал здесь картину дома Кендриков?

— Вроде бы покупал. Он подрядил одного живописца нарисовать Кендриков дом. И купил кое-что у меня в лавке — старый диван и портрет покойного капитана Гулда, что оставила здесь Мэй Гулд.

— А этот капитан Гулд… у него нос с горбинкой? Лицо такое суровое, с бакенбардами?

— Он, он. Что же вам про него Брэд нарассказал, а?

— Ничего, — вздохнул Баффем. — Так, значит, Риверс был самый обыкновенный простолюдин вроде меня?

— Брэд Риверс? Простолюдин? Он у Зенаса, правда, учился года два в Тэнтоне, но все равно, его здесь на задворках у Кендриков, или у Бирсов, или Доунов всякая собака знает, привыкли. Да вы спросите хоть кого из старожилов, вам всякий скажет.

— Спрошу. Спасибо вам.


Он шел по единственной улице Апогея в густом облаке пыли — ничем не примечательный высокий господин в котелке.

В его распоряжении была всего пятьдесят одна минута до возвращения местного поезда Апогейской ветки, который должен был доставить его на ближайшую узловую станцию для пересадки в Западный экспресс.

Он позвонил; он постучал кулаком в парадное; он обошел дом кругом, и здесь застал матушку Ориллии за стиркой салфеток. Она поглядела на него поверх очков и гордо осведомилась:

— Что вам угодно?

— Вы не помните меня? Я проезжал здесь недавно в гоночном автомобиле. Могу ли я видеть мисс Риверс?

— Нет. Она в школе. На уроках.

— А когда вернется? Сейчас четыре.

— Возможно, что прямо сию минуту, а возможно, что и до шести задержится.

Его поезд отходил в 4:49. Он ждал на ступеньках парадного крыльца. Было уже 4:21, когда в калитку вошла Ориллия Риверс. Он бросился к ней навстречу, держа часы в руках, и, прежде чем она успела промолвить слово, выпалил одним духом:

— Узнаете меня? И прекрасно. У меня неполных двадцать восемь минут. Должен поспеть на поезд в Сан-Франциско, пароходом в Японию, оттуда, возможно, в Индию. Рады мне? Пожалуйста, не будьте мисс Риверс, будьте просто Ориллией. Осталось двадцать семь с половиной минут. Скажите, вы рады?

— Д-д-да.

— Думали обо мне?

— Конечно.

— А вам хотелось, чтобы я когда-нибудь опять проехал через ваши места?

— Какой вы самонадеянный!

— Нет, я просто очень тороплюсь. У меня осталось всего двадцать семь минут. Вам хотелось, чтобы я вернулся? Ну, пожалуйста, скажите! Разве вы не слышите свисток парохода, уходящего в Японию? Он зовет нас.

— В Японию!

— Хотите посмотреть Японию?

— Очень!

— Пойдемте со мной! Я распоряжусь, чтобы в поезде нас встретил пастор. Можете позвонить в Детройт и навести обо мне справки. Соглашайтесь! Скорее! Будьте моей женой. Осталось двадцать шесть с половиной минут.

В ответ она смогла только прошептать:

— Нет! Мне нельзя об этом даже думать. Это так заманчиво! Но мама никогда не согласится.

— При чем тут ваша мама?

— Как при чем? В таких семьях, как наша, судьба одного человека — ничто, важна и священна судьба рода. Я должна помнить о Брэдли Риверсе, о старом Зенасе, о сотнях славных пионеров-янки, возродивших нечто величественное, по сравнению с чем не имеет значения счастье отдельного человека. Дело в том, что… о! Noblesse oblige.[1]

Мог ли он, не пощадив этой страстной веры, сказать ей правду? Он выпалил:

— Но вы бы хотели? Ориллия! Осталось ровно двадцать пять минут. — Он сунул часы в карман. — Слушайте. Я должен поцеловать вас. Я уезжаю отсюда за семь тысяч миль, и я этого не вынесу, если… Я сейчас вас поцелую вон там в беседке.

Он ухватил ее под руку и увлек по дорожке.

Она слабо сопротивлялась: «Нет, нет, о, пожалуйста, не надо!» — пока он не смел ее слова поцелуем, и в поцелуе она забыла все, что только что говорила, и прильнула к нему с мольбой:

— О, не уезжайте! Не оставляйте меня тут, в этой мертвой деревне. Останьтесь, поезжайте следующим пароходом! Уговорите маму…

— Я должен ехать этим пароходом. Меня ждут там: будут большие гонки. Поедем со мной!

— Без… без вещей?

— Купим все по дороге, в Сан-Франциско!

— Нет, не могу. Я должна подумать и о других, не только о маме.

— О мистере Доусоне? Неужели он вам нравится?

— Он очень деликатен и внимателен, и он такой образованный человек! Мама хочет, чтобы мистер Доусон получил приход на Кейп-Коде, и тогда, она думает, я могла бы возобновить прежние связи нашей семьи и стать настоящей Риверс. Сделавшись миссис Доусон, я, может быть, разыскала бы наш старый дом и…

Ее прервали его руки, легшие ей на плечи, его глаза, смотревшие прямо в ее глаза с горькой прямотой.

— Неужели вам не надоедают предки? — воскликнул он.

— Никогда! Хороша я или дурна, у меня славные предки. Однажды во время мятежа на клиппере, которым командовал Зенас Риверс, он…

— Дорогая, никакого Зенаса Риверса не было. Был только иммигрант-португалец по имени Рибейро, Фернао Рибейро. На портрете у вас в доме изображен некий капитан Гулд.

Она отпрянула. Но он продолжал говорить, стараясь взглядом и голосом выразить свою нежность:

— Старик Зенас был низкорослый смуглый толстяк. Он грабил затонувшие суда и был не слишком-то приятной личностью. Первый настоящий аристократ в вашем роду — это вы!

— Подождите! Значит… значит, это все неправда? А дом, фамильный дом Риверсов?

— Нету дома. Дом, который у вас на картине, принадлежит и всегда принадлежал Кендрикам. Я сейчас прямо с Кейп-Кода, и там я выяснил…

— Все неправда? Ни слова правды во всей истории Риверсов?

— Ни слова. Я не хотел вам говорить. Если не верите, можете написать туда.

— О погодите! Одну минуту.

Она отвернулась и посмотрела вправо, туда, где в конце улицы, как припомнил Баффем, был небольшой холм и на склоне — кладбище.

— Бедный отец! — прошептала она. — Я так… я так любила его, но я знаю, он часто говорил неправду. Но только безобидную неправду. Он просто хотел, чтобы мы им гордились. Мистер… как ваша фамилия?

— Баффем.

— Идемте.

Она быстрыми шагами повела его в дом, в комнату с боготворимыми портретами. Она посмотрела на «Зенаса Риверса», потом на «изображение дома Риверсов». Она погладила застекленную фотографию отца, сдула с пальцев пыль, вздохнула: «Здесь такой затхлый воздух, так душно!» — и, подбежав к старому красного дерева комоду, выдвинула ящик и вынула лист пергамента. На нем, как успел разглядеть Баффем, был вычерчен фамильный герб. Она взяла карандаш и на обороте пергамента нарисовала крылатый автомобиль. Потом протянула рисунок ему и воскликнула:

— Вот герб будущего рода, эмблема новой аристократии, которая умеет работать!

И он с веселой торжественностью провозгласил:

— Мисс Риверс, не согласитесь ли вы выйти за меня замуж где-нибудь на полпути отсюда в Калифорнию?

— Да. — Он поцеловал ее. — Если вы сумеете… — она поцеловала его, — …убедить маму. У нее здесь есть знакомства и есть немного денег. Она сможет прожить и без меня. Но она верит в аристократический миф.

— Можно мне солгать ей?

— Ну, один раз, пожалуй.

— Я объявлю ей, что моя мать — урожденная Кендрик из Харлпула, и она увидит, что я страшно важный, только очень тороплюсь. А торопиться надо. У нас всего тринадцать минут!

Из прихожей донесся недовольный голос миссис Риверс:

— Ориллия!

— Д-да, мама?

— Если ты и этот господин хотите поспеть на поезд, вам пора.

— К-как?.. — только и могла произнести Ориллия. — Потом бросила Баффему: — Я сейчас, сбегаю уложу чемодан!

— Все уже уложено, Ориллия. Как только я снова увидела здесь этого субъекта, я сразу поняла, что придется спешить. Но, по-моему, вам следовало бы перед уходом сообщить мне имя моего будущего зятя. У вас осталось всего одиннадцать минут. Торопитесь! Скорее! Скорее!