"Чернильный орешек" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 8

Служанка, открывшая дверь квартиры у Перекрестка, посмотрела на Ричарда без всякого неодобрения, пропустив его и даже осветив дорогу по лестнице. Был он, конечно, не особенно красив, подумала она, но все же как-никак джентльмен. Да и признаться, вид у него стал настолько приличнее по сравнению с первым визитом к мадам Люси, что и поверить в это было трудно. Поэтому служанка весьма любезно заговорила с ним:

– Какой мягкий вечер для октября, сэр.

А потом, улыбнувшись ему, стала подниматься по лестнице. Свет ее свечи падал на лицо Ричарда, освещая его. Это было широкое лицо с высокими скулами, с чистой кожей, с коротковатым широким носом и довольно привлекательно изогнутым ртом. И выбрито чисто, если не считать тонких светло-рыжих усов и модной бородки-эспаньолки под нижней губой. Рыжевато-светлые волосы и без всякой подвивки были пушистыми и волнистыми. Теперь он содержал их чистыми и аккуратно причесанными, не допуская, чтобы они вырастали ниже линии плеч. Одежда Ричарда тоже была чистой и нарядной, и хотя ему не удалось достичь уровня модного франтовства своего приятеля, его воротничок и манжеты из тонкого полотна всегда имели отделку из кружев, а туфли были украшены черными шелковыми розочками. Правда, наиболее приметной переменой из всех было то, что Ричард больше не сутулился и не хмурился, а выражение его лица стало умным и внимательно-настороженным.

От Люси Сьен тоже не укрылись все произошедшие с ним перемены, и всякий раз, когда он навещал ее, она принимала его со все возраставшим удовольствием.

– Мой дорогой Ричард, – сказала Люси, выходя поздороваться с ним, – ты немного рановато: Кловис еще не пришел.

Ричард склонился над ее протянутой рукой.

– Извини… я тут шел к вам и, видно, неверно рассчитал, сколько времени это у меня займет.

– О, можешь не извиняться, я рада твоему обществу. Мне что-то так скучно сегодня. Мэгги, принеси нам немного вина. Ты ведь выпьешь, не так ли? А что же заставило тебя отправиться пешком сегодня? Надеюсь, твоя лошадь не захромала?

– О нет, – ответил Ричард.

Люси опустилась в кресло у камина, а Ричард остался стоять, прислонившись к каминной доске: так он мог сверху вниз смотреть на ее лицо. Большинство преображений в нем было совершено ради Люси, хотя сам Ричард вряд ли осознавал это. Он относился к ней как к божеству.

– Нет, лошадь вполне здорова. Просто я хотел прогуляться, чтобы дать себе время подумать. Я на днях получил письмо из дома.

– Надеюсь, дурных вестей нет? – спросила Люси. Ричард, не отвечая, задумчиво смотрел в огонь камина. – Никто не заболел, слава Богу?

– Нет… но это все равно дурные вести. Моя… жена моего отца родила еще одного ребенка. Сына. Родился он в день Святого Эдуарда, ну они и назвали его тоже Эдуардом.

Люси внимательно посмотрела на него и улыбнулась.

– Но это же хорошие вести! Полно, Ричард, ведь не такой же ты простак, чтобы до сих пор сердиться из-за женитьбы твоего отца? – Ричард что-то проворчал, но Люси легко истолковала это на свой лад. – Ведь ты и сам вдовец? Ну, перестань же!

– А как это связано одно с другим? – обиженно спросил Ричард.

– Если ты завтра влюбишься в какую-нибудь женщину, разве ты подумаешь, что женитьба на ней стала бы предательством в отношении твоей Джейн?

– Это разные вещи.

– Нет, совсем не разные. Твою мать не отвергли нет, она умерла естественной смертью, хотя это конечно, трагедия. Чем же тогда твой отец мог согрешить, снова женившись? Разве в вашем кругу никто не женится вторично, даже проходив вдовцом годиков пятьдесят? Будь же благоразумным, Ричард.

Люси льстиво засмеялась, и Ричард без особой охоты улыбнулся, не желая показаться нелюбезным.

– Все равно, похоже на то, что мой отец не хочет, чтобы я возвращался домой. В письме говорится, что после окончания учебы в Оксфорде я должен буду отправиться в Норвич.

И как раз в этот момент появился Кловис. После обмена приветствиями и раздачи каждому по кубку с вином, Кловис спросил:

– А кто собирается в Норвич? Я услышал эти слова, когда входил.

– Ричард собирается в следующем году, когда завершит обучение в университете, – ответила Люси. – Я пока еще не знаю о цели его поездки туда.

– Мой отец хочет, чтобы я изучал там новые методы торговли одеждой, так, во всяком случае, он пишет.

Кловис вопросительно приподнял бровь, а Люси пояснила:

– Ричард, похоже, воображает, что существует должно быть, какой-то заговор, чтобы держать его подальше от дома.

Кловис улыбнулся.

– Я не видел своего дома уже шесть лет и, возможно, еще шесть не увижу Что до меня, так оно и к лучшему: мне бы в любом месте было куда уютнее, чем дома. Стало быть, ты должен перебраться в Норвич… что ж, по крайней мере, тебе там будет вполне удобно, ведь это – один из богатейших городов страны, хотя и придется немного похлопотать, чтобы найти себе развлечение.

– Как это понять? – поинтересовался Ричард.

– Дело в том, мой дорогой Ричард, что Норвич – это центр восточных графств, а восточные графства – благодатная почва для любой браунистской секты, которую только может выдумать человеческая изобретательность. Если ты пробудешь там год, так они еще и тебя пуританином сделают!

– Ерунда, – весело прощебетала Люси. – Ричард – такой же добрый католик, как и ты.

– Нет, не совсем такой, как я, – задумчиво произнес Кловис. – Но ему придется сменить веру, иначе он совсем рехнется. Там же каждый мужчина – проповедник, а вместо кафедры к их услугам любой перекресток! Ах, наш бедный Ричард, ты и в самом деле пропал!

– Нет, ты, вероятно, преувеличиваешь. Не может на самом деле быть так плохо, – решительно сказал Ричард. – Мой отец никогда не отправил бы меня туда, если бы мне грозила опасность стать сектантом. Вы только представьте себе: один из великого семейства Морлэндов – пуританин!

Даже от одной этой мысли он расхохотался. Люси и Кловис переглянулись, и Кловис почувствовал, что следует сменить тему разговора.

– А как поживает твой сынишка? Надеюсь, с ним все в порядке?

– Да, мальчик прилежно делает уроки, если верить письму. – Ричард нахмурился и добавил. – Он уже станет почти мужчиной, когда я снова увижу его, пожалуй, и вообще меня не вспомнит. Ему уже четыре года.

– Тем лучше, – беспечно сказал Кловис. – В воспитании под отцовским глазом ничего хорошего нет. Родители слишком уж пристрастны, чтобы быть хорошими наставниками.

Это отвлекло внимание Ричарда от его собственных забот к проблемам Кловиса.

– А каковы планы родителей в отношении тебя? – спросил он.

Кловис, учившийся на курс старше Ричарда, вскоре должен был завершить свое пребывание в Оксфорде, и Ричард понимал, что расставание с Оксфордом пугало его друга, поскольку это почти наверняка означало бы и расставание с Люси.

– Меня, разумеется, ждет посвящение в духовный сан, – равнодушно ответил Кловис. – А пока не появится подходящий приход, мне, скорее всего, подыщут какое-то место при дворе.

– Ага, – отозвался Ричард. – Ну и как тебе такая перспектива?

– А кому не понравится жизнь при самом изысканном, изощренном, интеллигентном и очаровательном дворе на всем белом свете? Балы, маскарады, пиры, великолепная живопись, тончайшей работы фарфор, восхитительные сады, очаровательные фонтаны, прелестные дамы…

– А еще эта королева-папистка, – перебила его Люси, – раболепные, льстивые министры, буйные простолюдины и бунтующий парламент.

– Неужели все обстоит именно так? – спросил Ричард.

– Конечно, – ответил Кловис. – Ричард, друг мой, я, видно, еду туда на свою же погибель. Да, я верю, что король наш – добрый, здравомыслящий, благодетельный и благочестивый правитель. Но страной-то он правит так плохо, что не смог бы сделать этого еще хуже, даже если бы постарался нарочно. В Лондоне назревают волнения, а король каждым своим шагом ухудшает дело – отчасти по своей собственной недальновидности, а отчасти из-за дурных советов министров. И тем не менее каждый, кто имеет с ним дело, любит его. Словом, как ты понимаешь, я поеду ко двору и стану боготворить его, как и все прочие. А коли уж я буду есть его хлеб и целовать его руку, то я обязан быть предан королю и в радости и в беде, и жить ради него, и умереть ради него, что бы ни говорил мне мой здравый смысл. О да, теперь я обречен. Я отныне – человек пропащий, Дик.

С минуту Ричард помолчал, с изумлением переваривая услышанное.

– А как же Люси? – осмелился спросить он наконец.

Люси и Кловис тягостно переглянулись.

– Люси едет со мной, – резко ответил Кловис. – Я найду для нее какое-нибудь жилье поблизости и стану навещать ее, когда смогу, что, по-моему, будет удаваться не часто. – Люси не сводила глаз с лица Кловиса, и тот попытался засмеяться. – Она, видишь ли, так же обречена, как и я. Я просил ее, умолял, но она не желает оставить меня и выйти за кого-нибудь замуж, хотя я предлагал ей и приданое, и…

– Кловис!.. – начала было Люси, приподнимаясь.

Кловис повернулся к ней, взял ее руку и легонько усадил обратно в кресло.

– Понимаю, дорогая моя, все понимаю. Бог мой, как бы я хотел обладать твоей смелостью, тогда я мог бы заявить отцу: «Шиш вам!» – и наплевать на свое положение. Я зарабатывал бы себе на достойное житье-бытье в каком-нибудь прибыльном деле. Как бы ты посмотрела на то, чтобы стать женой торговца, жить в комнате над свинарником, самой подметать у себя в доме полы и стирать свою одежду?

– Я поехала бы куда угодно и делала бы что угодно, лишь бы быть с тобой, – произнесла Люси спокойно и твердо.

Кловис на это только сардонически улыбнулся.

– Ну да, это я знаю. Твое мужество я никогда не ставил под сомнение. Только я вот, Люси, недостоин тебя, и это правда.

Наступило молчание. Ричард, переводя взгляд с Люси на Кловиса, внезапно почувствовал, сколь мелочными были его собственные эгоистичные заботы. А еще его охватило странное чувство одиночества из-за того, что сам он никогда в жизни не испытывал такой вот любви. А этой парочке любовь хотя и приносила боль, но зато они были вместе. И что бы ни случилось, они не будут одинокими, каким всю свою жизнь был Ричард.

За окнами уже сгустилась тьма, когда Ричард собрался к себе домой, поэтому Люси забеспокоилась.

– Тут повсюду разбойники. Позволь, я пошлю за мальчиком-факельщиком. Ах, не следовало тебе приходить пешком, Ричард, в самом деле, не следовало.

Ричард, однако, стоял на своем.

– Шпага моя при мне, – сказал он, похлопывая по эфесу. – А безопасность мне обеспечит моя собственная правая рука.

Люси хотела было продолжить уговоры, но Кловис взглядом остановил ее.

– Только тогда уж держись подальше от стен, Дик, и не заходи ни в какие узкие улочки, а не то твоя правая рука и шпагу-то не успеет обнажить. Во всяком случае выучка у тебя хорошая, за это уж, Люси, я могу поручиться. Я повидал его в деле.

– В игре, – поправила его Люси, но больше ничего не стала говорить.

Что ж, ее беспокойство, по крайней мере, заставило Ричарда быть предусмотрительным, и шел он проворно и настороженно, держа руку на эфесе шпаги и постоянно озираясь кругом. Сворачивая за угол на Кэтт-стрит, он заметил на некотором расстоянии впереди от себя две фигуры и на мгновение замер, но тут же расслабился, увидев, что это были никакие не головорезы, а просто мужчина с женщиной, явно люди приличные, сами торопившиеся домой. А спустя еще мгновение он уже стремглав несся по улице к ним, и рука его вытаскивала шпагу из ножен. Дело в том, что когда эта парочка миновала начало какого-то переулка, оттуда на них бросились две темные тени.

Все было закончено мгновенно в шумном и стремительном порыве. Двое разбойников, с радостью набросившиеся на безоружного пожилого мужчину и молодую женщину, куда меньше желали встретиться лицом к лицу с полным сил молодым человеком, в руках которого была обнаженная и весьма острая шпага. Они мигом обратились в бегство, скрывшись в темном лабиринте улочек и переулков, оставив запыхавшегося и гордого своей победой Ричарда без единой царапины. Он повернулся к спасенным им людям. Мужчина лежал на земле, уже пытаясь подняться, а девушка стояла подле него на коленях и озабоченно старалась помочь ему.

– Сэр, с вами все в порядке? – спросил Ричард. Мужчина осторожно ощупал голову.

– Шляпа… где моя шляпа?

– Вот она, отец, – ответила девушка, дотягиваясь до шляпы и передавая ее отцу.

Тот нахлобучил шляпу на голову и крепко ухватился за руку дочери.

– Помоги мне подняться, Кэт. Вот так. Да-да, молодой человек, со мной все в порядке, благодаря вам… и благодаря моей шляпе. Один из этих негодяев ударил меня чем-то вроде дубинки, но удар пришелся по шляпе. Она у меня, видите ли, из хорошего плотного фетра. Шляпа мужчины лучше всякой рекомендации. Итак, молодой господин, кому же я имею честь быть обязанным?

Поднявшись на ноги, мужчина оказался невысоким и жилистым, седовласым, но лицо его было решительным, а взгляд – живым. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Одежда его была сшита из невзрачного сукна, правда, отличного качества, только вот покрой был совсем немодным. Мужчина говорил с таким странным акцентом, что Ричарду пришлось сосредоточиться, чтобы понять его речь. Потому Ричард и принял старика за иностранца, быть может, за голландца.

– К вашим услугам, сэр, Ричард Морлэнд из Йорка, – поклонившись, представился он и добавил, обращаясь к молодой женщине: – И к вашим, мадам.

Глаза старика пытливо ощупали лицо Ричарда.

– Что ж, вы подоспели более чем своевременно, сэр… но постойте-ка! Морлэнд из Йорка? Морлэнд из Йорка?! Господи, благослови, да уж не родственник ли вы тем Морлэндам из Йорка, этому семейству поставщиков шерсти? Морлэндам, поставщикам тончайшего полотна?

Ричард удивился.

– Да, сэр. Мой отец – Эдмунд Морлэнд. Я его старший сын.

– Ах, Боже мой, ну кто бы мог подумать! – старик, кажется, пришел в неописуемый восторг. – Я слышал о вашем семействе, сэр, как вы понимаете. Мы ведь занимаемся одним и тем же делом – вы и я. Позвольте и мне представиться: Джеффри Браун, сэр, торговец одеждой из Норвича, к вашим услугам, сэр. А это моя дочь, Кэтрин.

Ричард снова отвесил поклон, а девушка присела в низком реверансе. Толстый темный плащ с капюшоном плотно укутывал ее. Но, распрямившись, она повернулась к нему лицом и ярко блеснула глазами. И даже в темноте Ричард разглядел, что ей вряд ли было больше шестнадцати лет. А старик между тем продолжал:

– Ну кто же в торговле сукном не слышал о семействе Морлэндов? Так-так, вы только подумайте! Что ж, весьма приятно быть обязанным человеку, который, если можно так выразиться, из одного с тобой делового круга. Мне хотелось бы, сэр, отплатить вам какой-либо услугой, хотя я уж и не знаю, какой услугой может быть оплачено спасение человеческой жизни.

– Да ничего особенного, сэр, – смущенно ответил Ричард. – Но не позволите ли вы мне проводить вас? Я должен убедиться, что вы благополучно добрались до дома.

– Ну конечно же, сэр, конечно. Мы остановились в «Белом олене». А когда мы там окажемся, вы должны позволить нам, по крайней мере, угостить вас скромным ужином. Я был бы очень рад потолковать с вами, молодой человек. Морлэнд из Йорка, вот так чудеса!

Довольно захихикав, он взял свою дочь за руку и двинулся в путь. Ричард пристроился рядом с ними, все еще несколько смущенный. Он по-прежнему пытался уловить мелодию этого незнакомого акцента. Казалось забавным, что он дважды за один вечер услышал о городе Норвиче. А еще Ричард был совсем не прочь полюбоваться скромными глазками этой молодой особы, пока что внимательно изучавшими землю.

Беспорядки, которые назревали на юге, совершенно не ощущались на севере. Жизнь там продолжалась тихо-мирно, как это и было последние полвека, а то и больше. Вот почему, когда эти беспорядки в конце концов начались, северяне были потрясены сверх всякой меры. Началось это все в 1638 году, когда король, проводя свою политику принудительного введения в стране единообразной религии, приказал в Шотландии на богослужениях использовать англиканский молитвослов. Но Шотландия слишком долго исповедовала пресвитерианство, чтобы принять подобную мерзость. Шотландская ассамблея немедленно отвергла это распоряжение, и в начале 1639 года под командованием бывалого воина Лесли[16] стала собираться шотландская армия.

Эту новость привез в Морлэнд сам Эдмунд. Он нашел Мэри-Эстер в длинном зале, где она присматривала за первой в этом году уборкой. На очаге стояло большое ведро с золой от пшеничной соломы и еще одно, со свежей мочой. Все это смешивалось в нужных пропорциях, и получалось великолепное чистящее вещество. Стоял там также и небольшой горшок с квасцами, а другой – с мелом для побелки. Двое слуг растянули на полу турецкий ковер, который обычно покрывал длинный стол, и с помощью щеток прочищали его золой. Остальные слуги доводили до блеска столовое серебро и протирали картины. Сама же Мэри-Эстер буквально разрывалась на части, приглядывая за слугами, разговаривая с Хиро, которая заглянула в гости, и не упуская из вида маленького Эдуарда, норовящего то и дело сунуть руки, куда не следует. Лия упрямо вертелась поблизости, усиленно стараясь забрать ребенка, но Мэри-Эстер обожала своего Эдуарда, которому исполнилось уже три года, и он становился все забавнее. Ей также не хватало и присутствия Анны и Гетты, которые теперь проводили значительную часть дня за приготовлением уроков.

Когда появился Эдмунд, Эдуард немедленно побежал к нему, а Мэри-Эстер, повернувшись к мужу с любящей улыбкой, сказала:

– Ах, Эдмунд, я так рада, что ты пришел. Я вот никак не могу придумать, как бы нам очистить эти старые портреты от копоти… – и тут она смолкла, сообразив, что лицо мужа выглядело мрачнее обычного – Что такое? Эдмунд, что-то случилось, в чем дело?

– Король объявил о созыве ополчения в северных графствах. Я боюсь что это война.

Последнее слово упало свинцовой тяжестью во внезапно наступившей тишине Война с шотландцами, со старинным врагом. И хотя целых два поколения выросли в мире, унаследованная от предков память заставила кожу съежиться от страха. Именно на этот страх король и рассчитывал, объявляя созыв ополчения в северных графствах. Мэри-Эстер инстинктивно взглянула на Хиро, которая негромко сказала:

– А мои отец и мать, сэр?.. Эдмунд покачал головой.

– Я не знаю. Надеюсь, что их это не затронет, но находиться так близко от Эдинбурга, как они. Я молю Господа, чтобы не случилось так, что какому-нибудь Морлэнду придется сражаться с одним из Гамильтонов.

Мэри-Эстер затаила дыхание от раздражения и гнева. Как это в духе Эдмунда – такая вот бестактность! Гамильтоны и так окажутся в крайне затруднительном положении независимо от того, будут ли они сражаться или нет, и Хиро это прекрасно понимает Мэри-Эстер быстро спросила.

– А что же будет с Лисьим Холмом, сэр? Ведь если придут шотландцы, то они наверняка спустятся с Редсдейла.

– Да, это вероятнее всего, если только они не двинутся маршем по побережью. Тамошний управляющий – человек порядочный, и люди на Лисьем Холме не замедлят взяться за оружие, но я считаю, что в поместье должен быть кто-то из Морлэндов. Сам я туда поехать не могу, а поскольку Ричард и Амброз отсутствуют, то Мэри-Эстер в мгновение ока оказалась прямо перед ним.

– Эдмунд, о, только не Фрэнсис! Он же так молод! – закричала она. Эдмунд предостерегающе нахмурился – Ведь ему едва исполнилось восемнадцать!

– Мадам, – холодно произнес он, – решение уже принято. Если вас страшит опасность, то позвольте вам напомнить, что эта доля не минует никого из нас. Если придут шотландцы, то они нагрянут и сюда, и отражать их атаки будут именно наши люди.

С этими словами он повернулся и ушел, оставив их одних. Мэри-Эстер подхватила Эдуарда на руки и встревоженно посмотрела на Хиро, видя, что в молодой женщине отразились ее собственные мрачные предчувствия. В суровую годину войны каждый может потерять слишком многое.

В течение весны на севере царило беспокойство Шотландцы собрали огромную армию. Но хотя северяне и откликнулись на призыв короля и оставили свои поля, в сравнении с шотландцами их набралось совсем немного, да и те по большей части были вообще не вооружены и совсем не имели опытных офицеров. К лету король понял, что никакое сражение в такой ситуации невозможно, и был вынужден начать переговоры с шотландцами, чтобы выиграть время. Согласно Бервикскому мирному договору, подписанному 18 июня, обе армии распускались, а вопрос о молитвеннике передали на рассмотрение шотландской ассамблеи и парламента.

Но это была всего лишь отсрочка, иначе и быть не могло. Шотландская ассамблея упразднила в Шотландии молитвенник и епископальную систему и обязала каждого шотландца подписать Ковенант – документ о приверженности пресвитерианской вере. Тем временем шотландский парламент утвердил пресвитерианское правление и отменил право короля назначать министров, офицеров и армейских командиров в Шотландии. Усиленно трудясь на уборке урожая, северяне понимали, что следующей весной война разгорится всерьез.

– У короля ведь есть и другие заботы, – заметил Кит как-то вечером, когда они с Хиро ужинали в Морлэнде. – После смотра армии этой весной он должен понять, что ему придется добыть деньги и вооружить нас подобающим образом. Не можем же мы сражаться с шотландцами камнями и рукоятками от цепов. А для того, чтобы собрать деньги, ему придется снова созывать парламент.

Мэри-Эстер, которая держала на коленях Эдуарда и просматривала листок с какой-то работой Гетты, быстро взглянула на Кита, а потом на Эдмунда. Кит был для них источником информации с юга, поскольку он до сих пор получал письма от Ричарда, и Мэри-Эстер понимала, что Эдмунда, как и прежде, ранило нежелание Ричарда писать ему. Сей источник информации редко признавался открыто но теперь, накануне опасности, Эдмунд спросил.

– Ричард полагает, что со стороны парламента может возникнуть противодействие?

– Как он узнал от своего приятеля Кловиса, – ответил Кит, – после выборов снова возникнет ее паратистская палата общин того же толка, что и господин Пим[17]. Кловис считает, что палата общин не упустит возможности потребовать реформ, которые они хотят получить в обмен на предоставление денег. Все будет зависеть от того, на какие уступки придется пойти королю.

– Неужели он пожертвует старой религией? – встревоженно спросила Хиро.

Кит покачал головой.

– Как знать? Там есть такие, которые, несомненно, желали бы искоренить любое проявление почитания Господа нашего, ну а некоторые, возможно, хотят всего лишь устранить отдельные внешние атрибуты богослужения. В Лондоне народ так сильно боится и ненавидит папистов, что там полагают, будто всякое внешнее проявление богопочитания – это верный путь в лапы Рима. Они мечтают, чтобы люди входили в храм Божий с такими же чувствами с какими входит в таверну какой-нибудь бездельник.

– А чего же требует парламент, помимо вопросов религии? – спросил Эдмунд.

– Восстановления старых прав и свобод, – ответил Кит – Они хотят права назначать королевских советников, созывать армию и офицерами ставить верных им людей. Хотят упразднения всех чрезвычайных судов и…

– Назначать королевских советников? – перебила его Мэри-Эстер. – Но ведь это никогда не было их правом! Это исключительная привилегия короля!

Кит мрачно улыбнулся.

– Вот в этом-то все и дело, мадам. Как заметил приятель Ричарда, парламент начинает чувствовать свою силу и уже не способен различить старые привилегии и новые. Трудно понять, что тут может поделать король.

– Мне эта ситуация не нравится, – мрачно изрек Эдмунд. – Слуги должны знать своих хозяев.

– А хозяева – своих слуг, – добавил Кит – Я охотно согласился бы с вами, сэр, но этот новый дух заключается в том, что каждый должен захватывать себе то, что может.

Наступило молчание, и атмосфера стала такой напряженной, что Пес, приподняв морду с лап, посмотрел на свою хозяйку и завыл, а потом судорожно задрожал. Хиро тоже взглянула на Мэри-Эстер и на Эдуарда, который уснул с большим пальцем во рту, прижав свою кудрявую головку к шее матери. Лицо Хиро стало задумчивым.

Заметив это, Кит прервал молчание, бодро сказав:

– Нам скоро надо возвращаться домой, но, может быть, перед отъездом Хиро что-нибудь споет.

Спустя некоторое время они молча скакали домой, в Уотермилл, но Кит понимал, что как только они окажутся наедине, Хиро поделится с ним своими мыслями, поэтому он пока и не тревожил ее. Когда они легли в постель и вокруг них задернулись плотные занавеси, Хиро с послушным вздохом опустилась в его объятия. Кит нежно спросил ее.

– Ну что такое, голубушка моя? Я вижу, тебя расстроил этот разговор о войне.

Он почувствовал, что она кивает в темноте, собираясь с мыслями. Наконец Хиро заговорила.

– Ах, Кит, я так боюсь! Все свидетельствует о том, что война с шотландцами неизбежна… и что же тогда станется с моими родителями? Ни с того ни с сего они вдруг превратились в недругов! Их же вынудят подписать пресловутый Ковенант и сражаться против нас.

Кит и не пытался отрицать этого. К чему бесполезные утешения? Несмотря на все его страстное желание защитить ее, Кит понимал, что Хиро так же умна и проницательна, как и он сам, поэтому в его распоряжении была только та поддержка, какую один солдат предлагает другому – плечо, на которое можно опереться.

– И потом, что же будет с Гамилем? – спросила она, и по задрожавшему голосу Кит понял, что жена по-прежнему глубоко переживает разрыв с братом. – Ах, как мне хотелось бы знать, где он сейчас. Вернется ли он, будет ли сражаться?

Кит догадался, о чем думает Хиро: может быть, Гамиль уже погиб в каком-нибудь сражении, где-то на чужой земле. От него не было никаких вестей с тех пор, как он ушел в солдаты. Но оставалось невысказанным еще и другое, и Кит ждал этого. И, наконец, эти слова пришли, совсем тихие, идущие из пронзенного болью сердца.

– А как же с тобой? О, Кит, и как же с нами? Если ты должен идти сражаться, то что же будет, если тебя убьют?

Она, содрогаясь от страшных предчувствий, прижалась к нему, словно жеребенок, заслышав волчий вой. Но Кит мог успокоить ее лишь собственной философией.

– Хиро, чему быть, того не миновать. На все воля Божья.

Он обнял ее, а руки Хиро поползли вверх, нащупывая его лицо, примечая любимые черты, глаза, глядящие на нее из мрака. Подняв лицо и следуя губами за своими пальцами, Хиро легонько касалась его подбородка и рта, его щек и глаз, а Кит чувствовал, как тело жены становится мягким и податливым. Его реакция на ее ласки была мгновенной: повинуясь длительной привычке, он попытался отстраниться от нее, обуздать свое страстное желание, но нежный рот Хиро подобрался кружным путем к его уху, и мягкие губы прошептали:

– Нет, только не сейчас… не сдерживай себя сегодня.

Теплая волна страсти захлестнула его, но он все же вымолвил дрожащим голосом:

– Птичка моя дорогая… а что, если… ты ведь можешь понести…

– О, любовь моя, сердце мое, так пусть же это случится! – воскликнула Хиро. – Я люблю тебя, мой Кит. Подари мне твое дитя. И если Господу будет угодно призвать тебя…

Нет-нет, она не могла даже выговорить такого. Кит все еще колебался.

– Но ведь врач предупредил, что…

– Врач не знает всего. А я знаю. Настало время… О, Кит, люби же меня!

Слезы невольно наполнили его глаза.

– Я люблю… люблю…

Кит перевернулся, все его тело пылало и тряслось от страсти, когда он вытянулся рядом с ней. Их руки встретились в темноте и переплелись. Любовь и смерть – близкие родственники, их воплощение во мраке ночи едино по духу. Губы Хиро и Кита были солеными от слез, хотя они с радостью обрели друг друга. Прошла, как им показалось, целая вечность, и вот они уже лежали умиротворенные. Голова Кита покоилась на ее груди, и пальцы Хиро гладили его волосы, а ее губ коснулась невидимая блаженная улыбка. Да, время постоянно влечет людей к могиле, но искорка жизни, прошедшая между ними, сделала вот этот миг бессмертным, и никогда уже не сотрется то, что когда-то, где-то в этой бесконечной вселенной Хиро и Кит любили друг друга.

События весны 1640 года были запутанными и печальными. Собрался парламент и мгновенно вступил в прямой конфликт с королем. Парламент потребовал, чтобы его условия, касающиеся религии и привилегий, были приняты до обсуждения вопроса о выделении денег на войну. Король на это заявил, что ни о каких обсуждениях не может быть и речи, пока деньги на военные нужды не будут предоставлены. Ни одна из сторон не желала сдавать своих позиций, и король распустил парламент спустя несколько недель[18] после его созыва. Он, правда, не стал, вопреки давней традиции, распускать также и собрание высшего духовенства, которое продолжало заседать и не только пожертвовало в казну крупные суммы, но также приняло семнадцать канонов, касающихся надзора за церковной деятельностью. Наиболее оскорбительными из этих канонов для пуритан были те, в которых предписывалось, чтобы все алтари впредь размещались только в восточной части храмов и были отгорожены перилами. А при входе и выходе из церкви следовало сделать почтительный поклон в сторону алтаря. С точки зрения пуритан, это считалось папизмом, равносильным поклонению дьяволу.

Поздней весной в южных графствах собрали ополчение, однако многие мужчины не откликнулись на этот призыв. Другие собрались, но при этом расходовали свою энергию на протесты против новых канонов. В некоторых местах солдаты врывались в церкви, разрушали алтари и поджигали ненавистные алтарные перила. Король же пытался получить крупные займы от частных лиц, чтобы пополнить субсидии, дарованные высшим духовенством. Он также прилагал все усилия, чтобы убедить богачей собрать вооруженные отряды из своих людей, которые дополнили бы явно недостаточное ополчение. А в это время отлично снаряженная и великолепно обученная шотландская армия подтягивалась к приграничным районам.

Эдмунд пока что пассивно наблюдал за событиями, хотя и предчувствовал, что король рано или поздно обратится с просьбой о займе и к нему, когда закончит сию процедуру среди особо могущественных семейств. В Эдмунде боролись противоречивые чувства. Хотя он, разумеется, не был сепаратистом, не одобрял он и некоторые из ритуалов англиканской церкви. Эдмунд полагал, что если не обуздать Лода, то король приведет их прямиком в объятия Рима. Мать Эдмунда наполовину была шотландкой, и в нем билась жилка кальвинистской[19] сдержанности. Показная пышность католических ритуалов была ему не по нраву. А вдобавок ко всему этому Эдмунду, как и всякому состоятельному человеку, не нравилось, что его облагали налогами. Между тем потребности короля в деньгах с каждым годом возрастали. И Эдмунд с радостью узнал, что палата общин, состоящая из людей, подобных ему, стремилась обуздать бесконечные требования короля.

Но именно его личная сдержанность и заставила в конце концов прислугу имения обратиться не к нему, а к Мэри-Эстер. Да, Эдмунд слыл справедливым хозяином, но человеком он был холодным и равнодушным. Поэтому перепуганная челядь предпочла ему его супругу, которую все они прекрасно знали и даже не раз приглашали в свои скромные жилища. Она играла с их детишками и лечила их от болезней, улаживала их споры и, ворчливо бранясь, наставляла их в бережливости и прочих добродетелях. Разыскав мужа в комнате управляющего, где он восседал за своим рабочим столом, Мэри-Эстер рассказала ему о тревоге, охватившей слуг. Когда Мэри-Эстер вошла, Эдмунд поднял на нее взгляд и произнес:

– Клемент сообщил мне, что от одного человека из «Зайца и вереска» он услышал, будто бы в восточных графствах оказывается сильное противодействие набору в ополчение. Думаю, настало время вернуть домой Ричарда. Я боюсь, что ему может грозить опасность со стороны тамошних браунистов и левеллеров.[20]

– В любом случае он уже пожил вне дома достаточно долго, – согласилась Мэри-Эстер. – Раз уж нам предстоит война, то он должен быть здесь. – Причина этого осталась невысказанной: присутствие Ричарда необходимо на тот случай, если что-то произойдет с его отцом или братьями. – И Амброз тоже… его ты не вызываешь домой?

– Насчет Амброза я еще думаю, – отозвался Эдмунд. – Времена тревожные, и конца-края этим бедам я что-то не вижу… Нам многое придется потерять. Земля, земля нам нужна. Если мы потеряем Лисий Холм… если эти шотландцы доберутся до нас… где же мы тогда возьмем землю?

Мэри-Эстер задумалась.

– Не знаю, Эдмунд. Но уж, во всяком случае, не здесь.

– Нет-нет, и даже не в этой стране.

– В Ирландии? – рискнула предположить Мэри-Эстер.

Эдмунд покачал головой.

– Там еще беспокойнее, чем в Шотландии. Нет, мои мысли устремлены куда дальше. Где можно получить землю за умеренную цену, много, очень много земли, совсем пустой и незаселенной? – Глаза Мэри-Эстер расширились. – Ага, вижу, что ты поняла. Да-да, Новый Свет[21], мадам. Америка. Посмотри-ка вот на это, – он передал ей листок, лежавший на столе как раз между его руками. Мэри-Эстер взяла его, отпихнув в сторону любопытную морду Пса. – Клементу это дал слуга из таверны. Они распространяются сотнями и приходят по Большой южной дороге из Лондона.

Это было обращение к людям всех сословий с призывом присоединиться к экспедиции в Новый Свет, обосноваться там в Виргинии, сулившей землю всякому, кто туда приедет. Земля! То, к чему жадно стремился любой человек! Каждый желающий должен был принять участие в организации этого путешествия, в соответствии со своими средствами, а взамен получил бы землю в пропорции к уплаченной им сумме.

– Ты только подумай, сколько земли там можно купить! – воскликнул Эдмунд. От этой мысли голос его стал почти безумным. – Целое поместье, сотни акров!

– Ты имеешь в виду… ты хочешь послать туда Амброза? – медленно выговорила Мэри-Эстер.

Эдмунд кивнул.

– Он получит поместье Морлэндов в Новом Свете. Поначалу мы, конечно, снабдим его деньгами, но уже через несколько лет он начнет присылать сюда столько шерсти, что ее окажется достаточно, чтобы сто раз окупить это вложение капитала. Да, уж он-то сумеет широко расправить крылья! А мы сможем послать к нему и других членов семьи. Представляешь: целый новый мир, мир Морлэндов!

Мэри-Эстер никогда не видела мужа таким возбужденным. Она лишь сказала ему на это:

– Это ведь очень далеко. Амброз… ему там будет одиноко.

Но Эдмунд даже не услышал ее. Он сосредоточенно изучал этот листок, который она уже вернула ему. Мэри-Эстер с трудом возвратилась к цели своего прихода.

– Эдмунд, я должна с тобой поговорить… и слуги, и арендаторы… все они волнуются. Их взбудоражили новости об алтарных перилах… ну тех, что выдрали из пола и сожгли в церкви Святого Николая. Они попросили меня поговорить с тобой, они хотят, чтобы ты заверил их, что они будут защищены от пуритан и что их не принудят отказаться от своей религии.

Эдмунд нахмурился.

– Будут защищены?! От нескольких необходимых реформ? Эта чернь, по-моему, позволяет себе лишнее, но я…

Мэри-Эстер решила на этот раз перебить его.

– Муж мой, подумай: Морлэнд несет ответственность за всех простолюдинов по эту сторону Йорка. Церковь – это место, где они поклоняются Господу нашему, и они рассчитывают на наше покровительство. Они – твои преданные и верные слуги, и ты должен защитить их.

Эдмунд нахмурился еще больше.

– Должен? – зловеще спросил он.

Мэри-Эстер вынудила его посмотреть ей в глаза.

– Ты ведь и сам это понимаешь, Эдмунд, – спокойно сказала она. – Если от слуги требуется преданность и повиновение, то от хозяина – защита и справедливость.

Его серые глаза смотрели на нее долго и непреклонно.

– Ты права, – произнес он, наконец. – Но тем не менее… борьба с шотландцами – вот что самое главное. Я молю Господа, чтобы дело не дошло до войны со своим же собственным народом. Если сюда нагрянет армия пуритан…

Мэри-Эстер поспешила отогнать эту мысль.

– Нет-нет, дело никак не может дойти до того. Если и явятся солдаты, то их будет совсем немного, какой-нибудь необученный порядку сброд, а вовсе не армия. И ты можешь прогнать их с таким же чистым сердцем, с каким отогнал бы от дома любого вора и разбойника. Не поговорить ли тебе со слугами завтра утром после обедни? Они там все соберутся, да и время вполне подходящее.

Кит повел отряд Морлэндов на север в начале лета. Эдмунду не очень-то понравилась идея комплектовать для короля войско, да еще снаряжать его за собственный счет. Но поскольку Лисьему Холму угрожала опасность, он никак не мог уклониться от этого, да и Мэри-Эстер все уши прожужжала о верности королю. Конечно, Кит был самой подходящей кандидатурой, только вот для самого Кита расставание с домом оказалось тяжелым. Когда он выезжал из Морлэнда, все обступили его, а женщины смотрели ему вслед из окон верхнего этажа, пока алый цвет его плаща и блестящая медно-красная шерсть Оберона совсем не скрылись из виду. Мэри-Эстер и Мэри-Элеонора наблюдали за ним с гордостью и мрачным предчувствием, которых можно ожидать от любой женщины в подобной ситуации. Но стоявшая у другого окна Руфь, приехавшая проводить Малахию, который тоже уходил с войском вместе с четырьмя слугами из Шоуза, следила за Китом с глубокими, надежно спрятанными чувствами. А еще у одного окна Хиро смотрела вслед Киту долго-долго после того, как отряд превратился в крошечную точку. Губы ее были плотно сомкнуты, зубы стиснуты, а руки она сложила на своем большом животе. Ее обуревали разнообразные чувства, но больше всего она боялась, что Кит будет вынужден сражаться против ее родителей, и что сам он никогда уже не вернется домой.

Английская армия была малочисленной, плохо обученной и плохо вооруженной. Один-два небольших отрада, вроде того, что выставили Морлэнды, были снаряжены подобающим образом, но даже им недоставало боевого опыта и умелого руководства. В июне шотландская армия пересекла реку Твид у Колдстрима, не встретив никакого сопротивления, и с этого момента новости, которые стремительно долетали до Морлэнда, сплошь были плохими. Обе армии сошлись в открытом бою при Ньюберне на реке Тайн, но ряды англичан рассеялись при первых же выстрелах, после чего намечавшаяся битва превратилась в разгром и беспорядочное бегство. Армия откатилась к Ньюкаслу, однако не смогла удержать и его. Весть о том, что Ньюкасл пал, достигла Морлэнда в ночь на тридцатое августа, и вскоре после этого – возможно, в связи с таким потрясением – у Хиро начались роды.

После отъезда Кита Хиро жила в Морлэнде, где ее окружили вниманием и заботой, однако роды у нее были на редкость тяжелыми. А спустя несколько дней английская армия оказалась уже у стен Йорка, который она, похоже, была в состоянии удержать. Кит получил возможность заглянуть домой, чтобы заверить жену, что он цел и невредим. Он застал свой дом в полной боевой готовности к осаде: теперь, когда шотландцы захватили всю северную Англию, в Морлэнде жили в неизбывном страхе перед нападением. Жену свою Кит нашел в тяжелом состоянии, настолько тяжелом, что она даже не осознала присутствия мужа, а в колыбельке рядом с ее постелью лежал тщедушный и горько рыдавший младенец, мальчик.

Позднее, когда он сидел подле постели Хиро, держа ее руку и пытаясь влить в жену хоть немного собственной силы, звуки какой-то отдаленной суматохи вынудили Мэри-Эстер, бросив на Кита извиняющийся взгляд, спуститься вниз, чтобы разузнать, в чем там дело.

Едва войдя в холл, она увидела Клемента, торопливо выходящего через главную дверь, и Лию, которая мчалась прямиком к ней.

– Мадам, – крикнула она на бегу, – господин Ричард вернулся домой!

Мэри-Эстер покачала головой.

– Как это на него похоже – выбирать самое неподходящее время. Тем не менее надо бы его встретить… Кто-нибудь пошел за хозяином?

– Хозяин уже там, мадам, он как раз шел через холл, когда раздался стук копыт.

Выйдя из дома на двор, Мэри-Эстер увидела Ричарда, только что спрыгнувшего с лошади. Во дворе находилось пять лошадей, на трех из них сидели трое незнакомых слуг – двое мужчин и женщина. На четвертой лошади была молодая женщина в скромном плаще с капюшоном. Внезапно осенившая ее догадка заставила Мэри-Эстер поторопиться и, встав рядом с Эдмундом, в безмолвной поддержке взять его под руку. Он быстро взглянул на жену, а потом снова перевел озадаченный взгляд на эту женщину, которую Ричард как раз снимал с лошади. Затем эта парочка приблизилась к Эдмунду и Мэри-Эстер. Ричард выглядел на удивление хорошо: он сильно подрос, еще больше возмужал, но выражение лица у него было виноватым и в то же время дерзко-вызывающим, как у Пса, когда он сворует яйца.

– Сэр, – начал он, поклонившись Эдмунду, – я хотел бы представить вам Кэтрин Браун… мою супругу.