"Чернильный орешек" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 5

Когда обед закончился, семейство перебралось в новую гостиную, и Мэри-Эстер, улучив удобный момент, обратилась к мужу:

– Эдмунд… позволь, я схожу и поговорю с ним.

– С Ричардом? С какой целью?

– Чтобы убедить его, что это делается из самых лучших побуждений, а вовсе не для того, чтобы досадить ему. Думаю, мне удастся убедить его.

Эдмунд нахмурился.

– Он будет делать то, что ему велят, без всяких объяснений, обойдется.

Мэри-Эстер посмотрела на него снизу вверх, и в ее глазах заиграли веселые искорки.

– Ну, разумеется. Никто в этом и не сомневается, поэтому не надо так сурово смотреть на меня. Но разве ему что-то мешает охотно выполнять твои распоряжения?

Какое-то мгновение Эдмунд молчал, а потом кивнул.

– Что ж, очень хорошо, – спокойно произнес он.

Мэри-Эстер с благодарностью коснулась его руки, а спустя минуту он остался один. Наверху она нашла Патрика, лениво привалившегося к стене. При звуке ее шагов слуга поспешно выпрямился, и по молчаливому обмену взглядами с ним Мэри-Эстер поняла, что Ричард находится в своей спальне.

Он лежал лицом вниз, неуклюже распростершись на своей кровати, той самой, в которой спал с Джейн. Ричард не пошевелился и не оглянулся, когда вошла Мэри-Эстер, и даже когда она присела на краешек кровати подле него, он оставался неподвижным. С жалостью посмотрев на его напрягшуюся спину, Мэри-Эстер захотелось погладить его непослушные волосы. Но она отлично понимала, что об этом нечего и думать, и только спокойно сказала:

– Ричард, я пришла поговорить с тобой, – он не сделал ни единого движения, и она продолжала: – Я понимаю, что ты меня не любишь, потому что я не твоя мать. Что ж, если ты так сильно ее любил, это делает честь твоему сердцу. Но поверь, у меня нет никаких оснований не любить тебя или желать тебе дурного.

На сей раз Мэри-Эстер подождала ответа, и спустя минуту Ричард повернул лицо так, чтобы одним глазом взглянуть на нее.

– Чего вы от меня хотите? – проворчал он наконец.

– Может быть, ты выслушаешь меня и окажешь мне такую любезность – поверишь, что я говорю искренне? – спокойно спросила она.

Он снова отвернулся от нее, но все же пробормотал:

– Что ж… говорите.

– Ричард, – начала Мэри-Эстер, – ты законный наследник Морлэнда. В один прекрасный день этот дом и все имение, вообще все-все станет твоим, а после тебя перейдет к твоему сыну. Стало быть, то, что ты делаешь, волнует всех нас – вот поэтому твой отец более строг с тобой, чем с младшими мальчиками. А вовсе не потому, что он будто бы ненавидит тебя. Нет, потому, что он тебя любит. – Ричард пробормотал что-то. Она не смогла разобрать слов, но тон его был недоверчивым, и Мэри-Эстер продолжила: – Тебя и дома оставили, когда Кита отправили в школу, только для того, чтобы ты научился управлять имением. Но теперь твой отец полагает, что тебе также следует познать вкус университетской жизни, посмотреть мир – ты ведь кроме Йорка нигде и не бывал. Вот почему он отправляет тебя в Оксфорд. А через пару лет ты станешь образованным хозяином.

Мэри-Эстер помолчала. Ричард по-прежнему никак не отозвался на ее слова, но она почувствовала, что он ее слушает. Спустя минуту Мэри-Эстер спросила:

– Ричард, ты меня слышишь?

– Ага, – грубовато откликнулся он.

– И ты веришь, что я говорю тебе правду?

Этот вопрос был для него посложнее. После довольно продолжительной паузы Мэри-Эстер очень осторожно положила руку ему на плечо. Но Ричард яростно стряхнул ее.

– Да, – огрызнулся он. – Да-да-да! А теперь, будьте любезны, оставьте меня в покое.

Он рывком перекинул свое тело через кровать и уселся на ее противоположной стороне, спиной к Мэри-Эстер. Она спокойно поднялась и направилась к двери, но там на мгновение остановилась и оглянулась на пасынка. При виде такой одинокой, хрупкой фигуры ей до боли стало жаль его.

– Благослови тебя Господь, – проговорила она чуть слышно и вышла из спальни.

Услышав, как закрылась дверь, Ричард какое-то время посидел, не двигаясь, но потом его плечи затряслись, и он спрятал в ладонях лицо.

Овцы Морлэндов, пасшиеся на западных полях, предназначались для стола. К сентябрю они уже нагуляли такой жир на сытной летней траве, что с трудом могли подняться на ноги, чтобы уступить дорогу всаднику, который галопом несся прямо на них со стороны Хэрвуд-Уина. Грива Психеи сверкала на солнце, как золотая монета, а ее небольшие, но крепкие ноги настолько уверенно неслись даже по неровно растущей кормовой траве, что, казалось, лошадь просто летит, совсем не касаясь земли.

А Мэри-Эстер и не пыталась сдержать ее. Психея была не из тех лошадей, на которых легко скакать: она никогда не желала идти шагом, если можно было погарцевать, и не хотела гарцевать, если была возможность припуститься галопом, а между тем неторопливые куропатки, выпархивающие из-под ее копыт, могли заставить ее на метр подскочить в воздух. Но сидеть на Психее было легко, особенно если седок располагался по-женски, боком, и кобылка мчалась во весь опор. По навострившимся ушам Психеи Мэри-Эстер поняла, что кобылка приметила овец. Но поселившийся в Мэри-Эстер бесенок заставил ее еще чуть-чуть наклониться вперед и выдохнуть в ухо Психее ободряющее словцо. Шаг лошади увеличился. И когда самая ближняя к ним из овец, с запозданием встревожившись, принялась елозить по траве своим жирным задом, пытаясь подняться, Психея оторвалась от земли, перелетев через перепуганное животное, и беззаботно загарцевала дальше, уклоняясь от остальных овец отары.

На дальнем конце поля Мэри-Эстер удалось сдержать лошадь, и они, задыхаясь, подождали, пока их догонит остальная группа. Первым до них домчался Пес, принявшийся виться вьюном вокруг ног Психеи, что заставило ее загарцевать на месте. Потом появилась Руфь на своем гнедом Зефире, а кречет, тень, неистово рвался с ее кулака. Позади к седлу Руфи была приторочена дюжина небольших птиц – утренняя добыча Тени.

– Это опасно, – с укором сказала Руфь. – Вы так однажды переломаете ей ноги. Представьте, что она опустила бы ногу в какую-нибудь ямку или овца поднялась бы на минуту раньше?

Мэри-Эстер от души рассмеялась, сдерживая Психею, которая чуть было не попятилась от трепетавших крыльев кречета.

– Знаю-знаю, только ее ведь так трудно остановить… да она никогда и не опустила бы ногу неверно. По-моему, она вообще не касается земли.

Руфь с завистью посмотрела на златогривую лошадь. Хотя она и обожала своего Зефира, сравнение с Психеей было не в его пользу.

– И для близнецов это дурной пример, – продолжала Руфь. – Они ведь носятся тут повсюду, не разбирая дороги.

А те как раз появились на своих подобранных под пару лошадках. На некотором расстоянии позади близнецов степенно двигалась Мэри-Элеонора, ее сопровождали Нерисса и Клем, который держал сокола Мэри-Эстер. Все они возвращались с соколиной охоты из Хэрвуд-Уина.

– Вам повезло, что овцы такие неповоротливые, тетя Мэри, – крикнул Гамиль, подъехав к Мэри-Эстер и Руфи, – а не то вы попали бы в беду.

– Ну, будь овцы порезвее, я бы не стала этого делать, – рассудительно ответила Мэри-Эстер. – И кроме того, вы ведь не расскажете это вашему дяде, не так ли?

– А зачем рассказывать? – ухмыльнулся Га-миль. – Он и сам вас видел.

И он кивнул головой. Мэри-Эстер повернулась, вздрогнув, но Психея трижды прокрутилась на одном месте, прежде чем ее удалось остановить в нужном направлении. Да, теперь она и в самом деле видела, что повыше их, ближе к ручью, находилась группа всадников, среди которых без труда можно было различить Эдмунда по его росту и серебристым волосам.

Мэри-Эстер в притворном испуге хлопнула себя рукой по рту.

– Да, выходит, что видел. Что ж, мне лучше смиренно поехать к нему и получить заслуженный выговор.

– Если, тетушка, вы хотите изобразить смирение, то лучше идите пешком, – посоветовал Га-миль, – поскольку вам нипочем не удастся заставить Психею понурить голову.

Повинуясь легкому прикосновению Мэри-Эстер, лошадь беспечно загарцевала в сторону дальней группы всадников, так тряся головой, что ее украшения на уздечке, зазвенев, заиграли на солнце. Спутники Мэри-Эстер подстроились к ней.

– С ним какая-то лошадь, – заметила Руфь, прищурив глаза от яркого света. – А слуги держат в поводу пару жеребят… Да уж не Фею ли ведет мой дядя?

И в пылу любопытства она перевела Зефира на рысь. Гамиль искоса посмотрел на Хиро, которая в ответ только насмешливо приподняла бровь. Она, разумеется, не могла не заметить, что Гамиль начал ревновать ее к Киту, который проявлял к ней все больший интерес.

Эдмунд приветствовал свою супругу, как всегда, сдержанно, слишком заботясь о формальностях, чтобы упрекнуть ее, даже если бы ему этого и хотелось. Да, он и в самом деле вел в поводу Фею, а на вопрос Мэри-Эстер ответил:

– Я решил взять ее в Морлэнд на последние недели ее беременности. Хочу, чтобы она находилась поблизости, там, где я мог бы присматривать за ней. Пока стоит теплая погода, Фея может пастись во фруктовом саду.

– Она выглядит просто замечательно, сэр! – воскликнул Гамиль.

Осанка Феи по-прежнему была великолепной, глаза – ясными, а бока так и лоснились. Да, это была прекрасная лошадь, гнедая со слегка золотистыми гривой и хвостом. С первого взгляда можно сказать, что Психея – одна из ее дочерей.

– Для своего возраста она изумительна, – заметил Кит. – Ей уже двадцать один год, отец, да?

– Скоро будет двадцать два, – ответил Эдмунд. – Мне вручил ее мой отец в качестве свадебного подарка, когда я женился на твоей матери, тогда Фее было всего три года. Как я понимаю, у тебя выдалось хорошее утро, – добавил он, кивнув на связку битых птиц у седла Клемента.

– Этой добычи Джекобу хватит для отменного пирога, – сказала Мэри-Эстер, когда обе группы, соединившись, поскакали в сторону Морлэнда.

Руфь пристроилась к Киту, который слегка потеснил свою Болтунью, чтобы освободить для кузины место на тропе.

– А что это за жеребята? – поинтересовалась Руфь, показывая на двух молодых лошадей, которых вели слуги в конце кавалькады. – Вот этот, большой и рыжеватый, похож на Оберона.

Оберон был сыном Феи. Кит кивнул.

– А второй – это Святлячок. Отец хочет дать мне опробовать их обоих и выбрать того, который мне понравится больше, хотя, по-моему, он надеется, что я предпочту Оберона.

– Светлячок – отличная лошадь, – тоном знатока сказала Руфь. – А что же станет с тем, которого ты не выберешь?

Кит осмотрительно понизил голос.

– Его получит Гамиль.

– Ого, – удивилась Руфь. Кит смиренно поднял руку.

– Вполне естественно, что отец предоставил право выбора мне. Если Гамиль этого не понимает, значит, он болван.

– Он болван в отношении Хиро, – многозначительно добавила Руфь.

Кит, понимая, что близнецы находятся неподалеку у них за спиной, решил сменить тему разговора.

– Тучи собираются. Думаю, мы попадем под дождь. Хорошо, что ты успела поохотиться.

Дождь не прекращался всю вторую половину дня, и семья все время провела дома. А вечером стало так прохладно и сыро, что Мэри-Эстер пришлось растопить камины в длинном зале. Все собрались там с рукоделием или просто спокойно поиграть, прислушиваясь к журчанию дождя в водосточных желобах и отвратительно-пронзительным крикам павлинов. Эдмунд купил их, чтобы как-то сдержать нашествие лягушек из рва с водой. Всех охватило легкое беспокойство, и только Пес по-настоящему наслаждался жизнью, поскольку его хозяйка сидела там, где он мог за ней наблюдать, а собственное брюхо было обращено к пламени камина.

Дети все еще находились в классной комнате: с Амброзом, Фрэнсисом и Малахией занимался отец Мишель, а Мэри-Элеонора и Анна готовили уроки под присмотром Лии. В дальнем конце зала Гетта играла с Ральфом, которого она считала своей игрушкой, а Нерисса тем временем, поглядывая на них, что-то латала и штопала. Поблизости на табурете пристроился с чтением Гамиль, а Хиро, облокотившись на его плечо, делала вид, что читает вместе с ним, но глаза ее куда чаще обращались в сторону Кита. Девушка вообще чаще предпочитала стоять, чем сидеть, поскольку больное бедро не давало ей возможности сидеть подолгу.

А Кит, устроившись на одном из подоконников, чинил какую-то деталь конской упряжи. Рядом с ним сидела Руфь, время от времени помогая ему что-то сшивать и негромко переговариваясь с ним о лошадях. Эдмунд и Роб Гамильтон играли в шахматы, а Мэри-Эстер с Сабиной усердно трудились, с разных сторон подшивая новую напрестольную пелену для алтаря. Сабина уже сообщила ей, как движется их дело в суде, поскольку, несмотря на фантазии Ричарда, по этому вопросу между Эдмундом и Гамильтонами не было никаких разногласий.

– Так что теперь ничего больше сделать нельзя, пока не начнется зимняя судебная сессия, – завершила свой рассказ Сабина. – Ах, суды наши так медлительны, что порой мне даже становится интересно: вынесут ли они когда-нибудь хоть какое-то решение. А вот Роб говорит, что чем медленнее – тем лучше, потому что быстрое решение уж непременно оказалось бы не в нашу пользу. Я ничего в этом не понимаю. Ах, если бы не дети, бросили бы мы всю эту волокиту, но ведь должно же у них быть хоть какое-то свое имение. Нельзя же рассчитывать на то, что Эдмунд до скончания века будет их поддерживать.

– Да он нисколько и не возражает, – отозвалась Мэри-Эстер.

– Знаю-знаю, а вот Роб возражает. Он очень переживает, что для собственных детей у него нет ничего, кроме четырех маленьких домишек в Йорке. А этого им не хватит даже на чулки и кожу для сапог.

– Быть может, Хиро выйдет замуж за какого-нибудь богача, – с улыбкой заметила Мэри-Эстер.

Но Сабина, покачав головой, сказала:

– Деньги женятся только на деньгах. Без приличного приданого, да еще с ее-то покалеченной ногой… Вот только Гамиль сейчас… – она замолчала и осторожно посмотрела на Мэри-Эстер, словно раздумывая, благоразумно ли продолжать далее. Мэри-Эстер сделала вид, что не приметила этого взгляда и, не поднимая глаз от своей работы, сделала ободряющий жест. – Я вот как раз в последнее время думала, а каковы же планы в отношении Руфи. Ведь она с Гамилем одного возраста, и она – девушка вполне обеспеченная. – Мэри-Эстер никак это не прокомментировала, и Сабина продолжала. – От Зафании и Захарии, полагаю, в последнее время ничего не было слышно?

– Ничего, – ответила Мэри-Эстер. – Зафания, разумеется, остается опекуном Руфи, поэтому пока Малахия не достигнет совершеннолетия, видимо, Эдмунд должен решать судьбу Руфи и Нелл. Я, правда, догадываюсь, что он подумывает о том, чтобы Кит с Руфью составили партию…

Ее внимание привлекло какое-то движение поблизости, и Мэри-Эстер резко оборвала себя. Подняв взгляд, она увидела, что Руфь стоит у стола совсем неподалеку от них, выбирая новый кусочек шелка для своего рукоделия. Слышала ли она ее? Лицо девушки и впрямь слегка покраснело, но это могло быть следствием того, что она сильно наклонилась, да к тому же бедняжка Руфь заливалась краской часто – и по поводу, и без повода. Но в любом случае следовало переменить тему разговора.

– Мне что-то наскучила моя работа, – сказала Мэри-Эстер. – Дети скоро должны закончить свои занятия… Почему бы нам немного не послушать музыку, может быть, и потанцевать? Танец, думаю, взбодрил бы нас, как ты полагаешь, Сабина? Клем, – обратилась она к юноше, который в этот момент вошел в зал, чтобы помочь служанке подбросить в камин поленьев, – сходи-ка к отцу Мишелю и попроси его отпустить мальчиков поиграть для нас, а мы тут потанцуем. А Лии передай, что она может привести девочек – пускай посмотрят на наше веселье.

Амброз принес свою флейту, Фрэнсис – флажолет, а Малахия явился с корнетом. Мэри-Эстер тем временем заняла свое место у спинета, когда-то принадлежавшего Алисе. Они протанцевали несколько исполненных величия старинных танцев, пока дети не стали требовать более веселой музыки.

– А не сыграть ли нам хойт-кум-тойт? – спросил Амброз, делая паузу, чтобы перевести дух.

– Нет-нет, давай какое-нибудь попурри, всякую всячину! – закричал Фрэнсис.

– Или толли-полли! – тут же отозвался Малахия.

– Но вы же не можете одновременно и играть, и танцевать, – заметила Мэри-Эстер.

Отец Мишель поспешил на выручку.

– Если кто-нибудь из вас, мальчики, сбегает в мою комнату и принесет волынку, то я поиграю, а вы все потанцуете.

Инструмент был принесен в мгновение ока, и вскоре все включились в шумные сельские пляски, а «зрители» тем временем хлопали в ладоши и напевали старые слова давно знакомых песенок. Эдмунд с Робом продолжали невозмутимо играть в шахматы, словно ничего и не происходило вокруг них. Впрочем, было заметно, что нога Роба слегка притопывает под столом в такт музыке. Сабина, взяв за руку своего сына, заставила его стать с ней в пару. Он повиновался с неохотой, и Сабина сказала ему:

– Да не будь же ты таким глупым… Хиро нисколько не возражает, правда, мой цыпленочек?

– Разумеется, – отозвалась Хиро, но что-то в ее голосе так и привлекло к ней взгляд Кита.

Нет, никогда ей не суждено танцевать, и хотя девушка уже вполне свыклась с этим, но временами она жестоко страдала от своего увечья. Кит улыбнулся ей, и Хиро ответила ему улыбкой. Едва заметный намек в ее глазах привлек внимание Кита к Руфи, которую, как он понял, не подобало бы оставлять одну только на том основании, что она, видите ли, некрасива. Кит подошел к Руфи, степенно поклонился, взял ее руку, и глаза девушки так и заискрились от удовольствия, что стало наградой для юноши.

Он желал ее общества, он пригласил ее на танец, он разговаривал с ней и постоянно уделял ей внимание. Наконец она случайно услышала слова тетушки Мэри о ней. Руфь чувствовала себя наверху блаженства. С тех пор как она впервые увидела Кита, Руфь безнадежно и мучительно влюбилась в него, да-да, мучительно, потому что она понимала: такой неуклюжей и невзрачной, как она, нипочем не завоевать сердце красивого и умного юноши. Но шел месяц за месяцем, и Руфь стала думать, что, быть может, и ей улыбнется счастье. Кит часто старался ей внушить, что она вполне привлекательная девушка, явно искал ее общества и, похоже, получал удовольствие от бесед с ней. Возможно, за ее внешностью он смог разглядеть те ценные достоинства, которые таились внутри. Руфь танцевала с ним, и ее лицо хорошело от надежд. Кит улыбался, видя, как она оживлена: он был рад внести в ее жизнь немного радости и очень хотел бы сделать то же самое и для Хиро. Они все кружились и кружились, и пока Руфь наблюдала за Китом, а тот – за Хиро, Гамиль, страдая, внимательно следил за этой троицей.

Когда все наплясались до изнеможения, слуги внесли освежающие напитки, и Кит решил воспользоваться ситуацией, чтобы ускользнуть из зала и посмотреть, как там устроились два жеребенка. А когда все собрались вокруг буфета, никем не замеченный Гамиль выскользнул следом за ним, нагнав его уже на дворе. Кит вздрогнул, когда тяжелая рука, схватив его за рукав, резко развернула кругом. А при виде разгневанного лица Гамиля сердце у юноши и вовсе упало.

– В чем дело, кузен? – миролюбиво спросил он, надеясь умерить его гнев. – Моей руке, между прочим, больно.

– Погоди, будет больно не только твоей руке, если ты не оставишь мою сестру в покое, – прорычал Гамиль.

– Оставлю ее в покое? В каком смысле?

– Ты расстраиваешь ее, и я не стану этого терпеть.

– Она совсем не выглядит расстроенной.

– Я же видел, как она наблюдала за тобой, когда ты танцевал с Руфью. Оставь ее в покое!

– Так кого же оставить в покое? Руфь? Гамиль попытался схватить Кита за горло, но тот железной хваткой перехватил его руку, и они так и стояли, сжимая друг друга, равные по силе соперники, хотя Кит был выше и старше Гамиля.

– Нечего смеяться надо мной! – в отчаянии проворчал Гамиль.

– Да я и не смеюсь, Гамиль, поверь мне, но у тебя путаница в голове, ты, похоже, сам не понимаешь, чего хочешь. Ты не уверен, чем же я расстраиваю твою сестру – тем, что уделяю ей внимание или наоборот.

– Я-то знаю, чего хочу, и знаю, чего хочешь ты. Ты хочешь вклиниться между нами, только я этого не позволю! Я о ней забочусь с детства, и буду заботиться до скончания наших дней.

– А ее мнение тебя не интересует? – невинным тоном спросил Кит.

Гамиль с яростью вырвался из его рук и отступил назад.

– Наши мнения совпадают. Ты ей не нужен: она всегда была со мной и всегда останется со мной. Так что держись от нее подальше, а не то…

И его рука двинулась к камзолу, где он прятал свой маленький нож. Сердце Кита так и жгло от жалости к Гамилю, однако он твердо сказал:

– А не то – что? Убьешь меня? Но тебе надо быть уверенным, не так ли, что, убив меня, ты сделаешь именно то, чего хочет и она.

Слова попали в цель, и хотя Кит с сожалением нанес кузену такой удар, сказать это было необходимо. Не говоря больше ни слова, Гамиль отвернулся и направился в дом.

В девять часов священник отслужил последнюю мессу, и после нее семейство разошлось по спальням. Но при выходе из часовни Кит остановил своего отца и негромко попросил его о беседе с глазу на глаз. Эдмунд кивнул и первым пошел в комнату управляющего. Он покидал часовню одним из последних, поэтому никто не заметил их мимолетного разговора, кроме Руфи, задержавшейся в зале в надежде перекинуться с Китом несколькими словами. Когда она увидела, как он обращается к своему отцу, а потом удаляется вместе с ним, щеки ее так и запылали от волнения и счастья, ибо она не сомневалась: речь пойдет о браке и ни о чем другом! Руфь, взбежав наверх, бросилась в постель, но прошло довольно много времени, прежде чем ей удалось успокоить свои взволнованные мысли и уснуть. Да ей и в самом деле вовсе не хотелось спать: сон казался расточительной тратой этих счастливых часов.

Утро следующего дня выдалось прекрасным, мир выглядел заново рожденным, омытый дождем, что был накануне. Небо отливало прохладной осенней синевой, Обещая, что попозже возобновится жара. Вошла служанка Эллен, чтобы одеть Руфь и Мэри-Элеонору, однако Руфь она обнаружила уже одетой. Девушка стояла у окна и негромко напевала, чтобы не разбудить Нелл. Напев был немелодичным: у Руфи совсем отсутствовал музыкальный слух.

– Что ж, мисс, я рада, что вы в хорошем настроении с утра.

Руфь никогда не отличалась добрым нравом, и они с Эллен нередко ссорились не на шутку.

– А почему бы мне не быть в хорошем настроении? – весело спросила Руфь. – Денек, видно, будет восхитительный.

– Да, это уж точно, лучше и пожелать нельзя, – отозвалась Эллен, многозначительно кивая в такт своим мыслям. Обойдя вокруг постели, она стянула покрывало со спящей Нелл. – Ну, мой ягненочек, пора подниматься, да и помолиться не мешает. Вы уже помолились, мисс Руфь? Ручаюсь, что еще нет.

– А вот и помолилась, – ответила Руфь и, мурлыча какую-то мелодию, прошлась в танце перед окнами.

Эллен на минутку перестала будить спящего ребенка и, внимательно посмотрев на Руфь, сказала:

– Ишь как вы развеселились. Во всяком случае, держитесь вы правильно перед тем, как услышать эту новость, ваше поведение все одобрят.

– Какую новость? – спросила Руфь, остановившись и прижав руки к груди, чтобы сдержать трепещущее сердце.

Эллен загадочно улыбнулась и покачала головой.

– Это еще неизвестно. Хозяин пока нам не сообщил. Но что-то уж верно будет объявлено сегодня… или я сильно ошиблась. И раз уж вы помолились, то вам лучше всего умыться и расчесать волосы.

Итак, всех ожидает какая-то новость! Руфь думала об этом с радостью. Выходит, что-то будет сказано сегодня. Ну что за восхитительный день! Толком не понимая, что делает, Руфь проплыла к маленькому туалетному столику, достала гребень из слоновой кости, который много лет назад привезли ей с Востока ее братья, и принялась расчесывать свои густые рыжие волосы, грубые, тусклые и жесткие, словно лошадиная грива. Мечтательно посмотрев на свое отражение в маленьком блестящем серебряном зеркальце, приставленном к стене, она увидела, как это безмолвное, подернутое рябью стекло смягчает ее черты, выгодно показывая блеск ее глаз и этот новый изгиб ее улыбки… «Да, он прав, – подумала Руфь, на миг перестав приводить в порядок свою гриву. – Конечно же, я не так уж плоха».

– Ну-ну, мисс, что вы замерли там, словно в обмороке? Давайте-ка, пошевеливайтесь! – резко прикрикнула Эллен, грубо врываясь в ее мечты. – Такими робкими движениями вы их никогда не расчешете.

Руфь встряхнулась и принялась за дело, энергично погружая гребень в копну волос, своими усилиями вызывая их легкое потрескивание.

В этот день состоялись и другие разговоры. Беседа Эдмунда с Робом не привлекла особого внимания, поскольку они частенько обсуждали дела за закрытыми дверьми. Не вызвала интереса и беседа Роба с Хиро: ему удалось сделать это неприметно, пока Хиро сидела на большой прогулочной тропе, наблюдая, как Гамиль стреляет из лука на стрельбищном валу.

– Я хочу немного поговорить с тобой, моя милая, – начал Роб, подсаживаясь к ней на каменную скамью. Хиро обратила к отцу такие выразительные глаза, что он улыбнулся и, коснувшись ее пылающей щечки, продолжил: – Возможно, ты уже догадываешься о том, что я хочу сказать, а? Ага, судя по твоему порозовевшему личику, думаю, что я угадал. Один молодой человек просит твоей руки, и я должен узнать, примешь ли ты это предложение.

Губы Хиро приоткрылись, но она так и не смогла найти слов. Роб снисходительно улыбнулся.

– Я собирался сказать, что хотя это и превосходная партия, признаюсь честно, даже лучше, чем я мог надеяться, учитывая то, что приданого у тебя нет, ты все-таки не должна выходить за него замуж, если это тебе не по душе. Но я вижу, что в моих словах нет необходимости. Ты любишь господина Кита, моя голубушка?

– Да, сэр, – только и смогла выдавить из себя Хиро, да и то едва слышно.

– Что ж, рад это слышать, ибо он – превосходный молодой человек, а тебе станет прекрасным мужем. Так я могу сообщить Эдмунду, что ты согласна, да? Ладно, значит, решено, и я очень рад этому, моя детка.

Роб уже собирался оставить дочь, когда Хиро, приведя в порядок свои перепутанные мысли, ухватила его за камзол.

– Папа, подожди, – настойчиво произнесла она. Роб снова присел, с удивлением глядя на нее.

Глаза Хиро были устремлены в сторону стрельбищного вала, и когда Роб проследил за направлением ее взгляда, он начал догадываться, что она сейчас скажет.

– Папа, нельзя ли сохранить это в тайне, пока я не поговорю с Гамилем? Ему… ему не понравится такая перемена в моей жизни, и я должна сама все рассказать ему. Нельзя, чтобы он услышал это от кого-то другого.

Роб медленно кивнул.

– Как пожелаешь. Думаешь, он может причинить какое-то беспокойство?

– Не знаю. Он будет расстроен.

– И когда же ты сообщишь ему? Хиро прикусила губу.

– Лучше будет, если прямо сегодня днем. Мы должны с ним съездить в Уотермилл. Вот я ему и расскажу, когда мы будем одни.

Роб слегка похлопал ее по руке.

– Поступай, как считаешь нужным, моя милая. Сожалею, что такой день будет для тебя хоть чем-то омрачен. Но Гамиль – парень благоразумный. Он поймет, что все это делается для твоего счастья. Ладно, предоставляю это тебе. Дашь мне знать, когда дело завершится.

Хиро сообщила новость брату, когда они скакали мимо Тен Торнз в сторону Северных полей. Их лошади брели с ненатянутыми поводьями и, вытянув шеи, наслаждались солнечными лучами. Негромкий голос Хиро не прерывался ничем, кроме мягких ударов лошадиных копыт по дерну или их случайного позвякивания о какой-нибудь камушек да скрипа седельной кожи. В этой послеполуденной жаре даже птицы смолкли. И Гамиль тоже хранил молчание во время ее рассказа. Хиро только видела, как белеет его лицо, как напрягаются губы.

– Я попросила папу оставить нашу беседу в секрете, пока я не поговорю с тобой: я хотела сама сообщить тебе…

– Весьма любезно с твоей стороны, – резко отозвался он.

Хиро с мольбой посмотрела на него, но он не поднял на нее глаза.

– Гамиль, ну пожалуйста, не сердись. Я не хочу, чтобы тебе было больно, и не понимаю, почему это происходит, но вижу, что ты страдаешь.

– Ах, ты не понимаешь? Нет, должно быть, все-таки понимаешь, а иначе с какой стати ты решила, что должна рассказать мне об этом сама? Выходит, он все же добился своего, этот молодой господин Кристофер, – с горечью продолжал он. – Господину Морлэнду удалось отобрать у меня сестру. Что ж, вполне в духе Морлэндов, не так ли? Они считают, что имеют право на все, чего только ни пожелают. Хозяева мира!

– Гамиль, ну почему ты считаешь, что он отбирает меня у тебя? Как он может это сделать? Пожалуйста, не говори таких вещей. Я твоя сестра, мы же с тобой близнецы, как может мое замужество что-либо изменить?

– Ты была моей сестрой, – произнес он, наконец, посмотрев на нее, и Хиро даже вздрогнула от боли в его глазах. – И тебе всегда хватало этого, пока не появился он. А теперь тебе только он и нужен. Он займет мое место, отныне он станет для тебя главным в жизни.

– Неправда! – закричала Хиро. – Ты всегда будешь главным для…

– Так тогда не выходи за него замуж! Скажи, что не хочешь выходить за него!

Хиро молчала, беспомощно уставившись на брата.

Снова отвернувшись от нее, Гамиль в гневе воскликнул:

– Вот видишь! Не желаешь от него отказываться! Ты скорее откажешься от родного брата!

– Но почему мне нужно от кого-то из вас отказываться? С какой стати должен быть такой выбор? – плакала Хиро.

Гамиль горько рассмеялся.

– О, выходит, ты уже переняла у него эту черту? Ты хочешь всего полной мерой, как истинная Морлэнд. На сей раз, даже если он и последний, тебе этого не удастся. Ты выбрала его – так вот и пользуйся им теперь.

С этими словами он пришпорил свою перепугавшуюся лошадь, припустив ее галопом, чем заставил Златогривого даже попятиться от удивления. Пытаясь удержать своего скакуна, Хиро крикнула вслед брату:

– Гамиль! Куда ты? Гамиль!

– К дьяволу! – пронзительно выкрикнул он через плечо.

В этот вечер в доме царила напряженная атмосфера. Хотя подобное и казалось невероятным, Хиро и Гамиль, похоже, поссорились, поскольку девушка возвратилась одна и сбивчиво объяснила, что брат остался переночевать в Уотермилле, чтобы составить компанию Сабине. И никаких объявлений так и не было сделано. Руфь, встревоженная и озадаченная, размышляла о том, что же произошло. Ведь, конечно, дядя Эдмунд не мог возражать? Но тем не менее, Кит в течение всего вечера так ни разу и не посмотрел на нее. Нет, она должна, должна поговорить с ним и все выяснить. Ее глаза постоянно следили за кузеном, и когда все расходились по своим спальням, он все же обратил на нее внимание, взглянув несколько озадаченно, что девушка, естественно, истолковала на свой лад.

Руфь нарочно задерживалась в зале, а потом на лестнице и, наконец, была вознаграждена, увидев, как он проскользнул в длинный зал. Она выждала еще немного, удостоверилась, что никого нет поблизости, а потом, задув свою свечу и поставив ее на пол, тихонько прошла к другой двери в зал и прошмыгнула внутрь. В длинном зале то место, где стояла Руфь, слабо освещалось догорающим камином, а в другом конце был виден тусклый, мерцающий свет свечи, которую заслоняла рука. Руфь разглядела профиль Кита. Она двинулась было к нему, но тут же замерла: он убрал руку от слабого пламени свечи, и в ее усилившемся отблеске Руфь увидела, что он был не один.

В дверях стояла Хиро, и Руфь вначале с недоумением, а потом с ужасом наблюдала, как Кит шагнул к ней и, поколебавшись, положил ей руку на плечо и поцеловал слегка повернувшееся к нему лицо.

– Так, стало быть, это означает «да»? – негромко произнес Кит.

Лицо девушки потянулось к нему, словно цветок к солнцу.

– А ты мог в этом сомневаться? – спросила она.

– Но твой брат…

– Я ему рассказала. Мне хотелось бы, чтобы он воспринял это по-иному, но тут уж я ничего не могла поделать. Ты не думай об этом, Кит. Это – моя забота, а не твоя.

– Любая твоя печаль отныне и моя тоже. О, дорогая…

И он опустил свечу на буфет позади себя, чтобы обнять Хиро и привлечь к себе.

– Я люблю тебя, – едва слышно проговорила она.

Довольно долго они стояли неподвижно, и в полумраке зала казалось, что их тела составляют единое целое. Во всяком случае, незримому для них наблюдателю трудно было что-то разобрать. Руфь стиснула руки и сильно прикусила губу, не замечая боли, хотя уже ощутила соленый вкус крови, тонкой струйкой побежавшей в рот. А когда Хиро, наконец, пошевелила головой, чтобы снова поднять взгляд на Кита, пламя свечи отбросило свет на блестящие белокурые волосы девушки, и Руфь увидела, как его рука, появившись из тени, коснулась щеки Хиро. Это было сделано с такой нежностью, что у Руфи перехватило дыхание от отчаянных усилий не разрыдаться в полный голос.

– О, дорогая моя… – Голос Кита, хотя и тихий, вполне отчетливо долетал до Руфи через темную комнату. – Я люблю тебя всем сердцем, всей душой. Все во мне, все, что у меня есть, отныне твое, все-все: мои руки, чтобы держать ими тебя, мое тело, чтобы согревать тебя, мой язык, чтобы возносить тебе хвалу, моя острая шпага, чтобы защищать тебя… и моя жизнь, чтобы служить тебе, Хиро. Бери меня, моя дорогая, и держи покрепче…

Голос его прервался, и голова склонилась к лицу, которое он все еще держал в ладонях. И когда оба эти лица встретились, Руфь, не в силах более переносить этой муки, крепко зажала рукой губы и, спотыкаясь, бросилась вон из комнаты, уже не беспокоясь, что они могут услышать ее. Оказавшись за дверью, она в темноте сшибла ногой свой подсвечник и, всхлипывая, на ощупь пробралась вниз по лестнице, потом – через холл. Повинуясь животному инстинкту, девушка искала какое-нибудь укромное местечко потемнее, чтобы укрыться там и зализать свои раны. Руфь толком не понимала, куда идет, но ей показалось правильным, что в конце концов она очутилась в конюшнях. Зефир спал в своем стойле, слегка приподняв заднюю ногу и свесив голову, но он, похоже, не был возмущен тем, что его разбудили. Руфь проскользнула поближе к коню, в изголовье его стойла, прислонилась к шее Зефира, и ее горячие слезы закапали на его гриву. Он слегка переместился, приспосабливаясь к ее тяжести, но больше не двигался, разве только для того, чтобы время от времени с нежностью легонько толкнуть ее своей мордой. Зефир испытывал легкое любопытство по поводу этого соседства, но совсем не беспокоился.

И слезы, наконец, прекратились. Лицо Руфи опухло и воспалилось, она чувствовала себя отвратительно, испытывая горький и мучительный стыд за то, что так обманулась, что тщеславие так подвело ее – и все это наполняло душу девушки безысходной тоской. Как вообще ей могло прийти в голову, что он полюбил ее? Ее, безобразную, никем не любимую, нежеланную? Нет-нет, никому и никогда она не будет нужна, а Кит… Кит теперь женится на Хиро, хорошенькой и любимой всеми. Руфь думала о тех словах, которые она слышала, о выражении лица Хиро, когда Кит обнял ее, и боль в ее сердце все росла и росла. Ей пришлось постоять, не двигаясь, привалившись к спокойному, все понимающему Зефиру, пока эта боль не отступила и в сердце осталась лишь пустота.

Да, пустота. Пустые, напрасные надежды, тщетное томление по тому, чего у нее никогда не будет. Она внезапно с особой остротой представила себя: нескладная и невзрачная молодая женщина в измятом платье, да-да, уродина с покрасневшим, опухшим лицом, рыдающая, уткнувшись в гриву своего дремлющего скакуна. Вот смех-то, не правда ли? Что ж, она могла бы и посмеяться, но посмешищем для других, хвала Господу, она не станет. Ведь ни единая душа не знала о ее надеждах, а теперь никто уже и не узнает. Она будет блюсти свою гордость, раз уж у нее нет ничего другого. И больше никогда, никогда она не будет настолько глупа, чтобы еще раз влюбиться. Потому что она не желает больше испытывать такую боль!

Руфь говорила все это Зефиру, нежно гладя животное в благодарность за его терпение… А потом она побрела обратно в дом. Теперь она молила Господа лишь о том, чтобы добраться до своей постели никем не замеченной и найти забвение в сне. А вот завтра…

И видение этого завтра, с которого начнется ее новая жизнь, пустая и никчемная, сделало шаги Руфи шаткими. Ей понадобилось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сдержать новый поток рыданий и твердым шагом двинуться дальше по темному дому.