"Длинная тень" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 6

Ответ Ральфа на письмо Аннунсиаты был немногословен, но и не оставлял ни малейшей возможности не понять его. Он писал:

«Моя дорогая жена, действительно получилось очень неудачно, что я не знал о твоем присутствии на свадьбе герцога в Уайтхолле. Однако так много дел требуют моего внимания здесь, что я не могу сейчас приехать к тебе. У тебя достаточно сопровождающих, и я не беспокоюсь о твоей безопасности по пути домой, но к Рождеству хотел бы видеть тебя здесь».

Аннунсиата получила письмо в тот момент, когда собиралась в театр на Друри-лэйн, где должен был присутствовать король, поэтому взяла его с собой, чтобы прочитать в экипаже. Нахмурив брови, она пробежала по строкам и засунула письмо в муфту со злым восклицанием:

– И за это я должна была заплатить три пенса!

Берч и Хлорис переглянулись, но побоялись прокомментировать слова хозяйки, а Аннунсиата уставилась в окно, избегая их взглядов. По прибытии в театр настроение немного улучшилось, поскольку ее появление вызвало большое оживление. Изящная коляска Аннунсиаты была очень модной, лошади – как нельзя лучше. Два лакея шли перед коляской, освобождая ей дорогу. Помимо этого, Аннунсиату сопровождали кучер и мальчик, одетые в ливреи, и ее девушки: опытная Берч – в ее обязанности входило нести шлейф, и одна из самых симпатичных горничных, Хлорис, в перешитом платье хозяйки, – ей полагалось вести спаниелей. Толпа, собравшаяся вокруг театра, чтобы увидеть, как высший свет съезжается на спектакль, громко и радостно приветствовала Аннунсиату, правда, эта радость не мешала зевакам тут же передавать друг другу все последние сплетни о ней, а двое босоногих мальчишек яростно и молча сражались за право бросить худые, жалкие тела ей под ноги, чтобы она, не дай Бог, не испачкала подол своего великолепного платья.

Представление уже началось – было модно немного опаздывать, и Аннунсиата шла очень медленно, так что король, прибывший чуть позже, встретил ее на лестнице и пригласил в свою ложу.

– Весь день одни, сэр? – спросила Аннунсиата с наигранным удивлением, со счастливым видом взяв его под руку.

Чарльз улыбнулся своей очаровательной улыбкой:

– Барбара и Пончик подхватили насморк, поэтому сегодня я вынужден развлекать себя сам. Все, что есть у одного, должны быть и у других.

– Именно поэтому вы дали мадам Кэруэль герцогство? – невинно спросила Аннунсиата.

Луиза де Кэруэль только что была пожалована титулом герцогини Портсмута. Барбара Пальмер была герцогиней Кливленда уже три года и. все время поддевала мадам Кэруэль этим фактом.

– Конечно, – сказал Чарльз, – иначе они давно сжили бы меня со свету.

– Вы сопротивлялись довольно долго, – заметила Аннунсиата.

– Потому что меня забавляло, как Барбара издевается над бедной Фаббс, гоняя из комнаты в комнату и заставляя менять место. Дворцовый этикет – такая чушь, но он развлекает нас. Однако люди стали говорить, что я пренебрегаю ею, а этого нельзя было допустить, особенно потому, что она рассталась со своей фигурой, служа своему королю.

После того как Кэруэль вынашивала королевского сына, ей не удалось обрести прежние формы, и с каждым месяцем она прибавляла в весе – именно тогда король и начал звать ее Пончиком.

– Ваше величество очень внимательны к женской репутации, – прошептала Аннунсиата с намеком, как раз в тот момент, когда они достигли театральной ложи и король высвободил руку, чтобы войти первым.

Он остановил приветственные крики зрителей, жестом позволил актерам продолжать представление, поставил стул для Аннунсиаты рядом с собой, и, когда они уселись, положил подбородок на руки и произнес:

– Репутация тех, кто мне близок, касается меня всегда. А о вас начинают поговаривать, моя дорогая.

Глаза Аннунсиаты наполнились слезами.

– Я написала ему, сэр. Просила присоединиться ко мне, но он отказался и велел возвращаться домой. Я только что получила письмо. – Она вытащила из муфты конверт и вручила королю. Молча прочитав, он вернул его обратно.

– Что же вы теперь будете делать? – вежливо поинтересовался он. – Вернетесь в Йоркшир?

– Нет, – сказала она, независимо поднимая голову.

– Пусть он приезжает ко мне. Я не поеду к нему, как... как...

– Как верная жена? – предположил Чарльз. Аннунсиата выглядела рассерженной.

– Почему все обязанности лежат только на жене? Он оставил меня одну на все лето, уехал на корабле в Геную с какой-то сумасшедшей идеей, и я даже не знала, жив он или мертв. Где же верные мужья? Он сам виноват в том, что я вынуждена была приехать в Лондон одна. И не моя вина, что у него накопилось слишком много дел.

Король опечалился.

– Таков порядок вещей, – сказал он. – Возможно, это и несправедливо, но жена может потерять репутацию, а муж – нет. Моя дорогая, позвольте мне уговорить вас поехать домой. О вас уже слишком много судачат.

– Они судачили обо мне и раньше, сэр, – мягко сказала Аннунсиата, но лицо ее посуровело.

– То, что говорили раньше, было неправдой, – напомнил король. – И говорили только те, кто толком ничего не знал. А сейчас в Уайтхолле назревает скандал.

– В Уайтхолле? Чем можно шокировать Уайтхолл?

– нервно засмеялась Аннунсиата.

Король взял ее за руку и посмотрел с пониманием.

– Я знаю, знаю! При моем дворе мужья и жены могут открыто изменять друг другу, и никто не подумает о них плохо. Но, моя дорогая, даже в Уайтхолле супруги должны жить вместе.

– А как насчет герцогини Кливленда?

– Барбара – особая статья, – сказал Чарльз. – Но и она официально живет вместе с мужем. Их дом находится в Уайтхолле. Но Роджер по делам службы должен проводить много времени вне дома.

Аннунсиата была непреклонна.

– Назад не поеду, – заявила она, надувая губы, как недовольный ребенок. – Я не поползу, как наказанная собака, к мужу, который уделяет так мало внимания своим супружеским обязанностям.

Король вздохнул, и она некоторое время молча смотрела на сцену. Затем он сказал:

– Ну, ладно! Раз вы не желаете возвращаться домой, я должен об этом позаботиться.

Аннунсиата заинтересованно посмотрела на него, а он внезапно улыбнулся, обнажив красивые белые зубы.

– Вы сказали, что я пекусь о женской репутации – значит, я должен быть заботлив вдвойне, если дело касается членов семьи. Кажется, однажды я уже спас ваше имя, моя маленькая кузина. Поэтому ничего страшного не произойдет, если я сделаю это снова.

Аннунсиата благодарно взглянула на него.

– Я никогда не была полностью уверена в том, что вы знали, – сказала она.

– Я не буду вам передавать все сплетни, которые ходят в Уайтхолле, – ответил он. – Но увидите, скоро они прекратятся.

Король был достаточно ленив, но, решив что-нибудь сделать, никогда этого не откладывал. Через несколько дней прибыло официальное письмо, назначающее графиню Доваджер Чельмсфорд придворной дамой спального покоя королевы, с обязательным проживанием в Уайтхолле, что давало ей возможность не возвращаться в Йоркшир по уважительной причине.

Аннунсиата опять написала мужу, объясняя нежелание возвращаться более логично, чем хотелось бы Ральфу, и начала наслаждаться свободой. Рождество всегда было самым веселым праздником года. В Уайтхолле тоже царила лихорадочная суета веселья, не позволявшая ей задуматься о Морлэнде, о Ральфе, о детях, о своем долге.

На Новый год, во время официального обмена подарками с королем, Аннунсиата подарила ему одну из необычных вещиц, которые собирал ее первый муж Хьюго, – золотую статуэтку из Персии, изображавшую обнаженного мальчика, державшего на плече кувшин с вином. Когда кувшин наполнялся, вино, протекая по трубочкам в полости статуэтки, вытекало наружу через пенис, и задача состояла в том, чтобы успеть поймать его в бокал, не упустив ни капли. Это вызвало множество разговоров и восхищения, а некоторые кавалеры, играя и забавляясь со статуэткой, напились до бесчувствия.

Подарок короля вызвал еще больше комментариев, но не потому, что тоже был забавным, а в связи с его ценностью. Он подарил ей бриллиантовое колье, которое, по словам некоторых гостей, стоило свыше тысячи фунтов. Это взбудоражило старые слухи о том, что Аннунсиата была любовницей короля. Однако никто, кроме самых отпетых, не мог долго верить в это, и скоро и двор, и город начади вынашивать другую идею, будто она была самой юной из всех его дочерей. Когда Аннунсиата появилась на свет, королю было всего четырнадцать, но никто больше не ставил ему это в вину. Ни он, ни Аннунсиата не сделали ни одной попытки опровергнуть эти слухи. Наконец, в феврале в Вестминстере был подписан мир с Данией, парламент распущен, король сделал сэра Томаса Осборна своим первым министром, пожаловав титул графа Денби. Осборн был йоркширцем и другом дома Морлэндов, поэтому некоторые из тех, кто распускал слухи, утверждали, что таким образом был сделан комплимент Аннунсиате, поскольку ничто другое не могло гарантировать ей таких привилегий. А сплетни, утверждавшие, будто Аннунсиата – дочь короля, так убедительно объясняли ее присутствие при дворе, что было почти забыто то, что она приехала сюда без супруга и отказалась вернуться домой. Так король еще раз спас ее.

Хьюго наслаждался Рождеством в Морлэнде, как никогда раньше. По просьбе Мартина Ральф на двенадцать дней назначил Хьюго «лордом без правил» – это означало, что все беспрекословно должны ему подчиняться в этот период, и они с Мартином очень веселились, придумывая абсурдные приказы и распоряжения. Он также был церемониймейстером всех игр и забав. Мартин и Джордж сочинили музыкальную пьесу, Хьюго ее поставил, и это доставило ему такое удовольствие, что он принял как само собой разумеющееся то, что главную роль играть должен Джордж. Все было, как обычно в Рождество: праздничный стол с традиционным сливовым пудингом, нищие, каждый день приходившие к воротам, чтобы попасть к столу, работники и селяне, которые приносили праздничные подарки хозяину и оставались, чтобы хорошенько выпить и закусить. Все двенадцать дней у дверей дома толпились жонглеры, фокусники, странствующие артисты и певцы – их также приглашали в большой зал, где они развлекали хозяев дома, гостей и прислугу. Каждую ночь пели и плясали до утра. В тот день на святках, когда по обычаю всем вручались подарки, Хьюго получил памятный подарок от короля, а Дейзи – от королевы, и он должен был поцеловать девочку, что и выполнил, но настолько неловко, что все вокруг рассмеялись. В течение всего сезона все были к нему очень добры, никто не придирался, не делал замечаний, и он, казалось, светился от переполнявшего его счастья, сожалея лишь о том, что рядом не было матери, которая могла бы увидеть, какой любовью и популярностью пользуется ее сын.

И все-таки что-то его беспокоило. Отсутствие матери не удивляло мальчика, потому что для него она была божеством и ее действия не обсуждались. Но где-то, на самом донышке души поселилась тревога из-за того, что среди некоторых слуг появился определенный настрой против Аннунсиаты. Отчим тоже не казался счастливым и напоминал Хьюго больную лошадь, которой каждое лишнее движение причиняет боль. Он надеялся, что Мартин знает причину. Отчасти потому, что считал, будто Мартин знает все, а отчасти потому, что иногда ловил печальный и всепонимающий взгляд брата, устремленный на отца. Однако Хьюго никак не связывал все это с отсутствием матери. И надеялся, что, как только наступит хорошая погода, она вернется, и это лето пройдет так же замечательно, как и предыдущее.

Хьюго удивительно точно понимал и ощущал состояние отца. Ральф был слишком растерян, чтобы осознавать, насколько несчастлив. Он ни на одно мгновение не допускал мысли, что Аннунсиата может отказаться вернуться домой. Когда пришло письмо, он перечитывал его несколько раз, полагая, что не так понял жену, а когда, наконец, убедился в том, что понял ее правильно, то все еще был уверен, что она вернется к Рождеству. С ее стороны было бы ужасным не приехать, потому что к этому времени в Морлэнде собирался весь свет, по крайней мере, наиболее важные для Ральфа люди. Друзья и соседи, уважаемые люди Йоркского общества, их слуги, фермеры, подчиненные – все, вплоть до монахинь из больницы Святого Эдуарда, стекались в Морлэнд на Рождество, чтобы отдать дань уважения хозяевам и разделить с ними радость праздника. И то, что в это время дом оставался без хозяйки, было кошмаром.

Но она не приехала, и Ральфу пришлось лицом к лицу встретить людское удивление, если не сказать – осуждение. Назначение Аннунсиаты придворной дамой королевы, по крайней мере, давало ему в руки уважительную причину, которой можно было объяснить ее отсутствие, но это не пресекало пересудов, молвы и неодобрительных кивков в его сторону, правда, только тогда, когда окружающие были уверены, что он не видит и не слышит этого. Если бы Ральф настойчиво оправдывал жену, люди вряд ли столько судачили бы о ней, но его растерянность окончательно развязала им языки.

Мартин взял бразды правления в свои руки, как и раньше, и самым точным образом выполнил все приготовления к празднику. Он отдавал слугам приказы и принимал гостей, делая вид, что только выполняет отцовские указания. Он знал, что его поведение не оскорбит отца, и старался изо всех сил, надеясь ничего не упустить.

Все произошло ночью в день Святого Стефана. С утра состоялся традиционный обильный праздничный обед, днем – представление с масками, перед ужином – танцы, а когда все устали до изнеможения и разошлись по кроватям, Ральф приказал Клему принести в комнату стюарда кувшин кларета. Клем выполнил приказание, найдя хозяина задумчиво сидящим у камина. Печально вздохнув, Клем поставил кувшин и стакан, зажег камин, впустил Брена и Ферна, скулящих у дверей, и тихо пожелал хозяину спокойной ночи, обеспечив ему максимальный комфорт, на который был способен. Ральф медленно пил кларет, наблюдая за языками пламени, и с грустью вспоминал прошедший год. Сегодня был первый день рождения Мориса, за обедом пили за здоровье малыша, а также за здоровье его покровителя, с которым, как полагал Ральф, справляла Рождество Аннунсиата. «Год назад, – думал он, – она наверху лежала на кровати, рожая мне сына».

Свечи погасли, но огонь еще теплился, и Ральфу хватало света. Собаки уснули, сопели и видели сны, в которых явно охотились на кроликов. Кларет кончился, Ральф поднялся и прошел в холл, где нашел другую бутылку, которую Клем предусмотрительно для него оставил. Еле передвигая ногами, Ральф вернулся через ледяной холл в тепло натопленного помещения, наполнил стакан и поставил бутылку на каминный столик, чтобы она согрелась. Стук в дверь был таким тихим, что Ральф его не услышал, но на повторный стук проснулся Брен, поднял морду и посмотрел в сторону двери.

– Что такое, приятель? – спросил Ральф собаку. Кто-то осторожно приоткрыл дверь.

– Кто там? – рявкнул Ральф. – Я же просил, чтобы меня не беспокоили.

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Элизабет в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Она выглядела смущенной.

– Простите, я думала, вы разрешили мне войти, – сказала она.

– Я разговаривал с собакой, – ответил Ральф. – Я не слышал вашего стука.

– Простите, – осторожно проговорила Элизабет, собираясь закрыть дверь.

Внезапно Ральф остро ощутил одиночество и сказал:

– Постойте. Раз вы уже здесь, входите. Подойдите к огню, вы, должно быть, замерзли.

Он знал, насколько холодно в холле. Элизабет с сомнением посмотрела на него, но он произнес:

– Закройте дверь, холодом тянет.

Казалось, она собралась с мыслями, вошла, закрыв за собой дверь, и приблизилась к огню.

– Что вы здесь делаете в такой нас? – поинтересовался Ральф, внезапно поняв, насколько он пьян. Но голос звучал удивительно чисто и ясно, хотя и очень далеко.

– Мне не спалось, – сказала Элизабет, протягивая руки к огню.

Ральф уставился на ее руки и подумал о том, как они прекрасны, тонкие и изящные, в ореоле отблесков огня, просвечивающего их насквозь.

– Я спустилась вниз поискать что-нибудь успокаивающее, увидела под вашей дверью свет и пришла посмотреть, кто здесь.

Ральф принял это объяснение, хотя наверняка знал, что она лжет. Свет из-под двери не виден до тех пор, пока не завернешь в коридор, ведущий в комнату стюарда и в часовню. Ему было все равно, почему она пришла. Он просто обрадовался.

– Вы бы выпили немного вина. Сюда! Садитесь сюда и положите ноги на решетку. Ну-ка, собачки, подвиньтесь немножко.

Он отогнал рычащих собак в сторону, придвинул стул к огню, усадил на него Элизабет и налил ей в стакан немного вина.

– Возьмите, – сказал он и, видя ее колебания, добавил: – Все в порядке, я уже пил из этой бутылки. Ну же! Это поможет вам уснуть.

Ральф скользил взглядом по ее фигуре, наслаждаясь этим зрелищем, поскольку Аннунсиата уже очень давно не доставляла ему этого удовольствия. Элизабет пила молча, и он видел, как румянец приливает к ее щекам, то ли от огня, то ли от смущения. Она скромно опустила глаза, и в линии ее губ было что-то трогательное. Ральф вернулся на свое место, еще немного выпил и посмотрел на нее в одобрительном молчании. Он всегда был добр к ней, но только сейчас понял, что никогда не замечал ее как женщину. Элизабет была дочерью его младшей тетки, которая вышла замуж за молодого сквайра из Эссекса, некоего Карла Хобарта, оказавшегося, к своему несчастью, во время войны не на той стороне.

Элизабет привезли в Морлэнд еще совсем ребенком, и ей была уготована судьба «бедной родственницы» управлять прислугой и вести домашнее хозяйство.

Элизабет всегда была склонна недооценивать себя, иногда Ральф замечал, что Аннунсиата использует девушку в качестве контрастного фона для своей блистательной внешности. Глядя сейчас на нее, он думал, что девушка очень миловидна, а благодаря легкому оживлению кажется даже красивой. У нее было нежное лицо, круглый, приятно очерченный подбородок, большие глаза и нежные губы, а темные волнистые густые волосы были настолько хороши, что даже растрепанные, как сейчас, украшали ее. Она была немного моложе Аннунсиаты – Ральф нахмурил лоб, вспоминая, насколько – ей двадцать четыре, и уже десять лет она ухаживала за домом и создавала в нем уют, сначала как гувернантка его детей, а затем в качестве домоправительницы Морлэнда. Тихо и незаметно, не мозоля никому глаза, она день за днем обеспечивала мир и порядок в доме, хотя ей давно пора было иметь семью и вести собственное хозяйство. Вино, согревшее его, также стерло разделявшую их грань, и он спросил:

– Элизабет, вы никогда не чувствовали себя обманутой?

– Что вы имеете в виду? – удивленно спросила она. Ральф подумал, что это трудно объяснить, но все же попытался:

– Вы, наверное, хотели бы выйти замуж?

– Я никогда не думала об этом, – тихо ответила она. – Среди тех, с кем можно было бы связать жизнь, я никогда не встречала человека, за которого хотела бы выйти замуж.

– Среди кого? – изумленно спросил Ральф. – Я имею в виду, за кого могли бы?

Элизабет выдержала паузу, а затем сказала:

– Вы же знаете, я бесприданница, поэтому никто, о ком я мечтала, не взял бы меня в жены.

Ральф не совсем понял, что она имела в виду. Встречала ли она человека, которого хотела и который женился бы на ней, будь у нее приданое, или имела в виду что-то совсем другое. Он не решался спросить. И вместо этого он сказал:

– Я должен лучше заботиться о вас.

Наконец-то она подняла на него глаза. Брови удивленно поднялись, и он с изумлением понял, что никогда до этих пор не замечал, какая у них нежная и чудесная форма – казалось, будто опытная рука художника прошлась тонкой кистью по ее лбу.

– Вы? – спросила она. – Вы всегда были очень добры ко мне. Неужели вы считаете меня неблагодарной?

Вопрос его смутил. Он поднял бутылку и отпил большой глоток кларета, надеясь, что это прояснит мысли, или, по крайней мере, вновь развяжет язык. Элизабет продолжала смотреть на него, а ее руки, сложенные на коленях и сжимавшие стакан, казалось, сулили покой. После долгой паузы он сказал:

– Но в таком случае вы должны были чувствовать, что она к вам не добра. Она никогда... Она всегда... Она всегда смотрела на вас, как на... удобство.

Казалось, Элизабет поняла, кого он имеет в виду. Она слегка опустила голову, как будто задумавшись об этом и готовясь быть абсолютно объективной.

– Если она и обманула меня, – произнесла девушка наконец, – то, скорее всего, сама того не желая. Не то чтобы она была не добра ко мне. Просто по-другому и быть не могло.

Элизабет отпила из своего стакана и, похоже, закончила беседу, но Ральф не хотел, чтобы она уходила. Множество мыслей бродило в его разгоряченном винными парами мозгу. Он внезапно ощутил себя причастным к ее думам и чувствам, поставил бутылку, поднялся и шагнул в ее сторону.

– Я сделаю для тебя все, – как бы со стороны услышал он свое обещание и удивился, насколько убедительно звучит его голос. – Все, что смогу...

Элизабет тоже встала. Ральф покачнулся. Она была маленькой, намного ниже Аннунсиаты, ее плечо едва доставало ему до подмышки, принимая его вес, будто она была создана специально для этого. Они повернули к двери, и Ральф пошел, опираясь на девушку, касаясь щекой ее мягких локонов, уложенных на затылке.

– Ты знаешь, у тебя чудесные волосы, – сказал он доверительно. – А у нее похожи на конскую гриву. Ей далеко до тебя.

– Тихо! – прошептала Элизабет. – Не поднимайте шума.

Его мозг раздваивался, одна половина была пьяной и тупой, а вторая – ясной, как морозная ночь. Ему казалось, что он наблюдает за собой со стороны. Он твердо повернул Элизабет от главной лестницы в сторону старой винтовой, ведущей прямо в гардеробную больших спальных покоев. В гардеробной он с трудом оторвался от ее плеча, в темноте привлек девушку к себе и крепко обнял. Элизабет, казалось, слегка заколебалась, но ее губы были теплыми, мягкими и готовыми к поцелую. Ральф впился в них долгим поцелуем, а потом скользнул щекой и губами по ее волосам, вдыхая их запах.

– Ты должна выйти замуж, – сказал он. – Мама всегда говорила, что грех – это пустая трата времени.

Элизабет ничего не ответила, неподвижно стоя в кольце его рук, и Ральф чувствовал легкие и частые колебания ее груди от прерывистого дыхания. Держа руку на ее плече, он провел ее в свою спальню – они проделали это маленькое путешествие, как старые друзья, – уложил ее на кровать, быстро разделся, опасаясь, что она выскользнет с другой стороны и исчезнет до того, как он до нее доберется. Но, когда он лег под одеяло и задернул полог, Элизабет все еще была там, теплая и мягкая. Он снова горячо обнял ее, подмял под себя и уперся подбородком о ее макушку.

Ральф уже больше года не был близок с женщиной, но все же испытывал к Элизабет скорее дружеские чувства, нежели страсть. Постепенно она расслабилась, и именно тогда он и возбудился. Поскольку он знал, что Элизабет девственница, ясная часть сознания говорила ему, что дальше заходить непозволительно. Но когда он положил ее маленькую изящную руку на свой член, она не отдернула ее, а взяла его нежно, как можно было бы взять только детскую ручку. Ральф снова поцеловал ее, и она тихо сказала ему в темноте:

– Что бы ни случилось, я верю тебе.

– Да, я знаю, – ответил он, впервые в жизни ощущая такую огромную, переполняющую его доброту.

– Что, если... Что, если я... – она не знала, как закончить эту фразу.

– Все будет в порядке, – успокоил он девушку. Ральф чувствовал, что засыпает, но его огромный член лежал в ее руке, как подарок, требующий большой заботы и нежности от них обоих. Он ритмично двигался над нею и ощущал, что она очень старательно повторяет его движения, будто первый урок. Конечно, она ничего не знала, он должен всему научить ее. У Аннунсиаты до него было много мужчин, и она никогда целиком ему не принадлежала, а Элизабет... Желание с новой силой поднялось в нем. У Элизабет он был первым. Она будет принадлежать только ему.

– Я буду о тебе заботиться, – сказал он. – Обещаю. Всегда! Всегда.

И, лежа под ним, и веря ему, как другу, она выдохнула:

– Да…