"Концерт для скрипки со смертью" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 9 Другая «рыба»?

Атертон установил будильник так, чтобы подняться с ранними птицами, но на самом деле он был разбужен не будильником, а мерзкими хрустящими и чавкающими звуками из-под кровати, где укрылся Эдипус с целью сожрать только что пойманную мышь. Атертон с проклятием вскочил с постели, встал на четвереньки и осторожно приподнял угол простыни. В пыльном полумраке глаза оглянувшегося на него кота светились, как желтые автомобильные фары. Из уголка пасти Эдипуса свисал тонкий мышиный хвост.

– Я только хотел убедиться, что ты слопал ее целиком, – сказал Атертон, припоминая, как однажды нашел на своей подушке четыре недоеденные мышиные лапки, опустил простыню и направился в ванную. Он принял горячий душ, побрился под ним, вымыл голову и постоял под клубящейся паром водой некоторое время, думая о Слайдере.

Это действительно была наиболее экстраординарная вещь из всего случившегося. Да, конечно, он еще не видел эту женщину Маршалл, но даже если в ней был собран весь женский шарм, все равно было тяжело видеть, как она сбила Слайдера с наезженного пути всей его жизни всего за несколько часов. Переспать с ней – и действительно проспать у нее – в первый же вечер знакомства, и потом еще взять ее с собой в поездку по полицейским делам было настолько не в характере его начальника, что Атертон, который считал Любовь исключительно теоретической возможностью, мог предположить лишь одно – что Слайдер приближался к какому-то кризису, к грани срыва.

Тут и речи не могло быть о глупости непрактичного дурака, думал он, выключая воду и заворачиваясь в большую банную простыню – Атертон относился к банным процедурам весьма серьезно, – и к тому же он знал, что Слайдер никогда прежде не был нечестен с Айрин, возможно, даже и в мыслях. Он был одним из тех редкостных сегодня добродетельных мужчин, и Атертон, который полностью был за уход Слайдера из-под каблука Айрин в принципе, сомневался теперь, сможет ли бедный легковерный дурак, каким он показал себя с Маршалл, пережить все это. Если он действительно собирался сойти с рельсов, то, вероятнее всего, сделает это слишком уж эффектным способом, и приближаться к подобному кризису посреди расследования убийства было полной катастрофой.

В отделе множество людей, думал он, включая фен, которые были бы рады подняться еще на ступеньку по служебной лестнице, наступив на голову другого, насколько бы этот другой им ни нравился, если он не отдавал свою голову работе целиком и полностью. А Слайдера, как сознавал Атертон, до сих пор обходили с повышением из-за внутренней политики отдела. Все это, одно к одному, означало, что Атертону придется как следует принюхиваться и на следующей встрече произвести на свет что-нибудь действительно стоящее, так как пока они, похоже, двигались точнехонько в никуда.

Он оделся, еще раз бегло заглянул под кровать – Эдипус уже убрался, оставив после себя только клочки серого меха – и направился в больницу Святого Фомы, чтобы попытаться перехватить после дежурства медсестру Элен Моррис.

Утром Слайдер был разбужен Кейт, поливавшей его грудь чаем при попытке взобраться к нему на кровать, балансируя при этом полной чашкой.

– Время вставать, папочка, – объявила она, обдавая его сладким от жевательной резинки дыханием, слегка напряженным от усилий сохранить хотя бы немножко чая на донышке чашки. Слайдер приподнялся на локте и успешно избежал еще одного ошпаривания.

– Спасибо, моя сладкая, – поощрительно сказал он и, чтобы не обидеть ее чувства после стольких усилий, попытался глотнуть то, что еще оставалось в чашке. Последствия прошедших суток были чертовски тяжелыми. Ощущение было такое, будто он только что лег спать и сразу же был разбужен. Тело ныло, как будто его избили с ног до головы. Голова болела как с похмелья, настроение было угнетенным. Он оставил попытки не обидеть дочку, забрал у нее чашку, поставил ее на столик у кровати и со стоном рухнул обратно на подушки.

– Ты не должен снова засыпать, папочка, тебе надо встать, – строго сказала Кейт. Она с любопытством рассматривала его, как птичка рассматривает червяка. – Ты правда напился прошлой ночью?

– Конечно, нет, – промямлил Слайдер. – Почему ты так говоришь?

– Мамочка думала, что ты напился.

Он приоткрыл один глаз.

– Она не могла сказать так, – заявил он с весьма небольшой долей уверенности в голосе. Кейт пожала своими птичьими плечиками.

– Она прямо так не сказала, но спорю – она так думала. Она ругалась насчет чего-то, и еще она сказала, что ты очень поздно приехал домой, а когда папа моей подружки Чэнтэл приезжает домой поздно, это обычно значит, что он напился.

– Ты слишком много размышляешь, – сказал Слайдер. – Как бы то ни было, я работал, а не пил. Ты ведь знаешь, правда, что иногда я работаю в неподходящее время? – Она, неубежденная, опять пожала плечиками и открыла рот, чтобы изложить еще несколько своих мнений. Теряя надежду отвлечь ее от темы, Слайдер неосторожно спросил ее, что она собирается делать сегодня.

Уже открытый было рот открылся еще шире в изумлении от его глупости.

– Но сегодня же школьная ярмарка, – сказала она терпеливо, но с большим нажимом, как медсестра в доме для престарелых, – я буду сидеть в ларьке. Я буду Мистер Мужчина. Мамочка уже сделала мне костюм и все-все!

– Ох, так это сегодня? – слабо вымолвил Слайдер.

Кейт тяжело вздохнула, отдувая прядку светло-каштановых волос, упавших на лицо.

– Конечно, это сегодня. Ты знаешь, что сегодня, – сказала она безнадежно.

– Я думал, на следующей неделе. – На Слайдера надвигалось ощущение неотвратимости рока.

– Ну, значит, нет. – Она подозрительно уставилась на него. – Ты ведь придешь, или нет?

– Дорогая, я не смогу. Мне необходимо ехать на работу.

Отчаяние грубо исказило ее черты.

– Но, папочка, ты же обещал! – захныкала она.

– Прости меня, сладенькая, но я ничего не могу поделать. У меня сейчас очень серьезное дело, и я просто обязан ехать на работу. Это дело об убийстве – ты ведь понимаешь, что это такое, так ведь?

– Конечно, я понимаю. Я не дурочка, – строптиво ответила его дочь. – Но ты же не уедешь, правда? Ну, не на весь же день?

– Боюсь, что так.

– Поэтому мамочка ругалась, да?

– Я думаю, что она еще не знает, – мрачно ответил Слайдер. – Слезай с кровати, дорогая, мне надо идти в ванную.

– Да уж, я уверена, что она не знает, – сказала Кейт со смаком, слезая с кровати и прыгая по-заячьи по ступенькам лестницы.

Взрывной ребенок, подумал Слайдер, преодолевая расстояние до ванной комнаты. Он помочился, постоял немного, с удовольствием скребя тело ногтями, затем начал наполнять ванну. Льющаяся вода так шумела, что он не слышал, как вошла Айрин, пока она не заговорила.

– Это правда?

– Что правда? – попробовал он потянуть время.

– Кейт сказала, что ты сегодня должен быть на работе. – Ее голос был ледяным, и он обернулся поглядеть, насколько все плохо. Это было достаточно плохо. Губы были тонкими и белыми, отчего она выглядела лет на пять старше своего возраста. Да, подумал он, такое выражение лица не украсило бы ни одну женщину. Он поискал в своих мыслях вину, но не нашел ничего нового, только старые и знакомые мысли, которые были теперь даже почти удобными. Там была и Джоанна, но ее присутствие в мыслях ощущалось как тоненькая сияющая паутинка удовольствия и наслаждения, и это сияние как бы защищало его мысли о ней и не позволяло думать ничего плохого.

– Боюсь, что так, – ответил он и вдохнул было воздуху, чтобы добавить какие-то объяснения, но она опередила его.

– Я удивляюсь, как это ты обеспокоил себя, вообще придя домой, – горько заявила она. – У меня сложилось впечатление, что мы этого не стоим. А почему ты не заявился с Атертоном? По крайней мере, ты бы не беспокоил его, являясь в любое время ночи, в особенности, если это с ним ты сидишь и пьешь.

Слайдер позволил себе показать чуть-чуть возмущения.

– Ну, хватит! Я не напивался прошлой ночью, и ты это прекрасно знаешь. Я работал. Я же сказал тебе, та старая, единственная свидетельница в этом чертовом деле, была найдена мертвой. Ты же знаешь, какое количество работы это означает. И, – добавил он, стараясь использовать подходящий момент, – еще я думаю, это уж слишком с твоей стороны говорить Кейт, что я приехал пьяный.

Он надеялся, что фальшивое обвинение собьет ее в сторону, но она лишь сказала с глубокой иронией:

– И сегодня, полагаю, ты тоже собираешься вернуться домой?

– Да, собираюсь, – вызывающе возвратил он ее слова.

– И ты, конечно же, не мог предупредить меня заранее, что сегодня уедешь?

– Нет, конечно не мог, я сам не знал заранее.

– Ты ведь понимаешь, что сегодня день ярмарки в школе Кейт. Естественно, она ожидала этого дня уже несколько недель.

– Ну, я не понимаю, что...

– И что сегодня Мэтью играет в своем первом матче. Его первый шанс в школьной команде. Чем, по твоим словам, ты так гордился.

– О, Господи! И это тоже сегодня?! Я совсем забыл...

– Да, ты весьма хорошо забываешь такие вещи, не так ли? То, что ты должен сделать для своего дома и своей семьи. Совсем не важные вещи – вроде того факта, что ты должен был отвезти меня и Кейт на ярмарку, а потом отвезти Мэтью на матч. Ты даже забыл, что тебе следовало приехать сюда, чтобы переодеться.

– Ну, тут я ничего не могу поделать, – автоматически защищался Слайдер. – Что ты от меня хочешь, чтобы я позвонил в отдел и сказал, что я занят, что ли?

Но Айрин никогда не отвечала на неудобные вопросы.

– Один день! – горько провозгласила она. – Только один день. Неужели я так много прошу? Конечно, я бы не стала от тебя ожидать, что ты будешь делать для меня все, но я думала, что ты все же мог бы потратить несколько часов на своих детей, когда они этого столько ждали. Но ты у нас слишком занятой человек. Этого только и можно было от тебя ожидать.

– Ради Бога, Айрин, это же моя работа! – в ярости воскликнул Слайдер.

– Твоя работа! – тон ее голоса был презрительно-уничтожающим.

– Это очень серьезное дело...

– Это ты так говоришь. Но могу держать пари на что угодно – это тебя ни к чему не приведет. Это не приведет к твоему повышению. И хочешь, скажу тебе, почему? Потому, что ты носишься вокруг, как их маленькая собачонка, тратя на работу все часы, отпущенные тебе Богом, по их малейшему свистку, и из-за этого они тебя не уважают. О, нет! Они собираются так и продержать тебя внизу, потому что ты для них слишком удобен там, где ты есть, слишком полезен, чтобы тебя повышать!

– Ради Бога, Айрин, неужели ты думаешь, что я сделал бы все это, если бы это не было необходимо? Ты что, думаешь, мне нравится работать по субботам?

Неожиданно картина изменилась. Ее лицо, до этого напряженное, расслабилось. Она больше не играла роль в своей «мыльной опере» – теперь она взглянула на него так, как будто действительно только что разглядела его; взглянула с такой печалью разочарования, что ему стало невыносимо больно и обидно.

– Да, – тихо сказала она, – я думаю, тебе это нравится. Я думаю, ты предпочитаешь работать в любое время, чем побыть с нами.

Это было слишком близко к правде. Он беспомощно смотрел на нее, ему захотелось протянуть к ней руки, но прошло слишком много времени с той поры, когда они могли коснуться друг друга привычным жестом без проявления несовместимости. Если бы он дотронулся до нее и она оттолкнула его, это причинило бы обоим слишком большую обиду. Дистанция, которую оба соблюдали между собой в последнее время, была оптимальной для того, чтобы можно было продолжать жить вместе, но не более того, и этот момент был неподходящим для изменений.

– О, Айрин, – и это было все, что он мог выговорить из глубины своей жалости к ней.

– Не надо, – коротко сказала она и вышла.

Слайдер опустился на край ванны, уставился на свои руки и вдруг ощутил страстное желание оказаться рядом с Джоанной, с человеком, который не был бы наполнен до макушки непониманием и неизлечимой обидой. Он вспомнил, как Атертон однажды сказал, что лучшее из того, что вы можете дать человеку, которого любите – это доставить ему удовольствие. Он не знал, где Атертон вычитал эту мысль, но это была правда. Он любил Джоанну не только потому, что мог легко дать ей наслаждение; но он не был настолько наивен, чтобы не понимать, что это могло быть правдой и по отношению к началу любой любовной связи.

Вздохнув, он встал и начал бриться, потом принял ванну, переоделся, мысли о сложностях с Айрин и о легкости с Джоанной сменяли друг друга в его голове, в то время как где-то на заднем плане, почти на уровне подсознания, его мозг непрерывно перемалывал ворох данных по делу об убийстве Анн-Мари Остин. Разум его был как яблоко Белоснежки, одна половинка – сладкая, вторая – отравленная.

– Мисс Моррис?

– Вы, должно быть, сержант Атертон. Мне позвонили снизу и сказали, что вы хотите меня видеть.

Элен Моррис была пухленькой и хорошенькой молодой женщиной с дружелюбными темными глазами и аккуратно подстриженными волосами каштанового оттенка. Она имела характерный для медсестер начищенный и опрятный вид, а темные круги под глазами, по-видимому, являлись результатом ночного дежурства. Атертон уже успел задать внизу кое-кому несколько вопросов, прежде чем подняться к Элен Моррис, и это давало ему определенные преимущества перед усталой медсестрой.

– Сожалею, что продлеваю ваше рабочее время, но мне надо было поговорить с вами наедине, – проговорил он с обезоруживающей улыбкой, стараясь не насторожить собеседницу.

– Мне не нравится делать что-то за спиной Саймона, – ответила та, не отвечая на улыбку.

Атертон улыбнулся еще шире.

– Это всего лишь обычная процедура – независимое подтверждение показаний, и больше ничего.

– Я полностью доверяю Саймону, – заявила она, вздернув голову. – Он ничего не делал – ничего, связанного со смертью Анн-Мари.

– Ну, тогда вообще все в порядке, разве нет? – ласково заметил Атертон, поворачиваясь и жестом предлагая ей пройтись дальше по коридору.

Не найдя возражений, она пожала плечами и пошла рядом.

– Мне нужно выпить чашечку кофе, – сказала она.

– Отлично. Мы можем поговорить в кафетерии, – согласился Атертон.

Они прошли по пробуждающимся коридорам и вошли в больничный кафетерий, встретивший их гулким эхом полупустого в столь ранний час общественного помещения. Внутри стоял приятный аромат поджаренного бекона и не столь приятный запах растворимого кофе. Несколько сестер завтракали, но вокруг было множество пустых столов, за которыми можно было спокойно посидеть и поговорить на достаточном расстоянии от чужих ушей. Атертон взял две чашки кофе, и они уселись друг против друга за столик, вымазанный меламином.

– Я думаю, вы знаете, зачем я здесь, – начал Атертон, действуя по принципу «дай собеседнику высказаться первым».

Она пожала плечами, помешивая свой кофе с холодным безразличием. Он оценил ее нервы, хотя, как он предполагал, после ночной смены в операционной, все, что здесь происходило, и должно было восприниматься ею пассивно. С другой стороны, у нее был чувственный рот с полными губами, сжатыми сейчас с выражением недовольства и раздражения, и ее поза, в которой она склонилась над столом, опираясь на локти, выражала не только усталость, но и удрученность.

– Насколько хорошо вы знали Анн-Мари Остин? – начал Атертон.

– Вообще едва-едва. Видела ее за кулисами пару раз, и еще раз или два она вместе с нашей компанией выпивала после концерта – примерно так. Достаточно, чтобы заговорить с ней, вот и все.

– Она не дружила особо с вашим... другом?

Элен Моррис, которая двумя руками уже поднесла чашку с кофе к губам, сделала легкую гримасу неудовольствия и поставила чашку на место, так и не отпив из нее. Что было тому причиной – кофе или его вопрос?

– Я знала о ней и о Саймоне, об Италии, если вы это имели в виду.

– Кто-то рассказал вам?

– Такие вещи имеют особенность распространяться в оркестре.

– У вас были возражения по этому поводу?

Она глянула на него со вспышкой гнева.

– Естественно, мне это не нравилось. А вы как думаете? Но тут я ничего не могла поделать. – Он продолжал хранить молчание, и после короткой паузы она заговорила вновь. – Вы же знаете, она не была у него первым таким случаем. – Тут она неубедительно улыбнулась. – Музыканты все такие. Это напряжение от их работы. На гастролях они делают такое, чего никогда не сделали бы дома. И было бы глупо раздувать из этого большое дело. Поскольку это всегда заканчивается в аэропорту, как мне говорили. И так оно и было.

– Всегда?

– Мы с Саймоном уже давно вместе, и я его очень хорошо знаю. Несмотря на все его недостатки, он всегда был честен со мной. Он никогда бы не продолжал это с ней после гастролей. Так что все это были ее дела.

Она посмотрела Атертону в глаза, как будто стараясь убедить его в том, во что не верила сама. Пытается соблюсти хорошую мину при плохой игре, подумал Атертон, но слишком умна, чтобы не понимать, что именно Томпсон собой представляет.

– Значит, Анн-Мари не хотела, чтобы все так и кончилось?

Ее губы отвердели.

– Поскольку они спали вместе, я думаю, что она... влюбилась в него, или что-то в этом роде. Она начала бегать за ним, и Саймону было жаль ее, и я думаю, что она приняла это за поощрение.

– Что вы имеете в виду – бегала за ним?

Она посчитала, что он не поверил ей, и взглянула на него вызывающе.

– Это не просто мое воображение, понимаете? Спросите у любого. Это было что-то вопиющее. Она буквально висла на нем, все время просила его, чтобы они вместе сходили выпить, даже пару раз звонила домой.

– И это огорчало вас, – предположил Атертон.

– Я просто делала вид, что ничего не происходит. – Она пожала плечами. – Мне не хотелось доставлять ей удовольствие.

– Она вам не очень-то нравилась, как я понимаю?

– Я презираю таких женщин. Им хочется мужчину – любого мужчину. Их не заботит, кто это будет. Это достойно жалости.

– Но мне казалось, что такая хорошенькая девушка, как она, не имела бы никаких проблем, чтобы подыскать себе дружка, – протянул Атертон, как бы размышляя вслух.

– Людям она не нравилась. Мужчины не любили ее. Послушайте, я понимаю, вы думаете, что я ревновала...

– Вовсе нет, – пробормотал Атертон.

– Но это не так. Мне не к чему было ревновать. Я просто думала, что она... слабая.

Атертон проглотил все это и предпринял новый заход.

– Расскажите мне все о том дне – о понедельнике.

– Тот день, когда она погибла? – Она нахмурилась при этой мысли. – Ладно, в воскресенье ночью у меня было дежурство. В понедельник утром я вернулась домой, примерно в половине девятого. Саймон еще валялся в постели. Я присоединилась к нему, и мы поспали. Он встал около половины первого и приготовил ленч – омлет, если вам нужны подробности – и принес его мне, а потом он оделся и ушел на работу.

– Когда?

– Ну, у него было выступление в половине третьего, значит, это должно было быть около половины второго, я полагаю. Я не отмечала время специально, вы же понимаете, но ему нужен был примерно час, чтобы туда добраться.

– А у вас ночью опять было дежурство?

– Да.

– Когда вы в следующий раз увидели мистера Томпсона?

– Ну, должно быть, на следующее утро, когда вернулась домой.

– Значит, вы не видели его с того момента, как он вышел из дома в понедельник – около половины второго дня – и до утра вторника – когда, в половине девятого?

– Я уже это говорила. – Он промолчал, и она продолжила как бы принужденно. – Мы оба были на работе. Я всю ночь была здесь, а Саймон работал до половины десятого.

– И затем поехал домой?

– Заехал выпить, и потом поехал домой.

– Так он вам сказал? – теперь у нее был воинственный вид. – Но, знаете ли, мне довелось узнать, что он приезжал сюда, в больницу, когда уехал из телецентра в понедельник вечером. А зачем ему было приезжать сюда, как не увидеться с вами?

Она побледнела настолько быстро, что он испугался, не упадет ли она в обморок. В течение долгого времени она молчала, хотя по ее умным темным глазам было видно, что она напряженно и быстро что-то обдумывает, не обращая на Атертона внимания. Наконец она заговорила слабым голосом.

– Его здесь не было. Он не...

– Вы его не видели? Вы не встречались с ним и не передавали ему никакого пакета?

– Нет! – запротестовала она, хотя этот протест больше походил на шепот. Она была явно потрясена, но Атертон знал, что у Томпсона не могло быть времени на то, чтобы приехать в больницу, забрать наркотик и успеть вернуться обратно в район телецентра к тому моменту, когда была убита Анн-Мари. Если бы Томпсон был убийцей, то определенно целью его приезда в больницу было бы обеспечение себе алиби, и в таком случае Элен Моррис должна была заявить, что встречалась с ним, а не отрицать это.

Ее ум между тем лихорадочно работал.

– Послушайте, я могу догадаться, о чем вы думаете, но это совершенно невозможно, чтобы я могла достать здесь какие-нибудь наркотики. Это все проверяется и перепроверяется каждую ночь. Если что-нибудь пропадет, оно тут же будет найдено. И Саймон не смог бы достать ничего такого тоже. В этой больнице исключительно хорошо заботятся о безопасности.

– Да, я знаю. Именно поэтому мне известно, что он приезжал сюда в понедельник вечером. А вы совершенно уверены, что он приезжал не для того, чтобы увидеться с вами?

Она замешкалась с ответом, и Атертон с интересом наблюдал, как в ней борются ее хорошее отношение к Томпсону, требовавшее выручить его из возможной неприятности, и здравый смысл, подсказывавший, что если она сейчас изменит хоть слово в своей истории, то это будет выглядеть весьма подозрительно.

– Я не видела его, – сказала она наконец. – Но он мог приехать повидаться со мной, но не получить такой возможности.

Умно, подумал Атертон.

– Слушайте, – продолжала она с признаками раздражения, – я очень устала. Можно мне сейчас уехать домой? Вы ведь знаете, где меня найти, если захотите спросить меня еще о чем-нибудь. Я не собираюсь покидать страну.

Атертон поднялся и вежливо улыбнулся этой иронии. Он был доволен беседой. Кто-нибудь достаточно умный и разбирающийся в порядках – а она совмещала оба эти качества – мог бы преодолеть проблему подделки записей о расходовании наркотических средств; и еще он, к своему удовлетворению, установил, что Моррис была не настолько уверена в Томпсоне, как старалась показать. Она знала, что он дерьмецо, и она была обеспокоена и нервничала. Это говорило Атертону о многом – может быть, она знала, где был Томпсон тем вечером. А может быть, и не знала, но призадумывалась. Похоже, здесь можно попробовать выудить приличную рыбу.

Выйдя из дома на чистый утренний воздух, Слайдер почувствовал себя жутко голодным. Он вынужден был отказаться от домашнего завтрака в компании обиженного сына, самоуверенной дочки и жены с поджатыми губами. Сейчас у него было немного времени в запасе, достаточно, чтобы доехать до знакомого кафетерия в Хаммерсмит-Гроув, где делали сандвичи с беконом из толстых ломтей белого хлеба с хрустящей корочкой того сорта, который он помнил еще с поры детства, когда все еще не перешли на стандартную пищу из полуфабрикатов. Стоявшие вокруг столиков ранние посетители молча потеснились, дружелюбно давая ему местечко. Все дружно потягивали темно-коричневый чай из толстых белых чашек, похожих на кружки для бритья, щурясь от исходившего из чашек пара.

Поев, он поехал к дому Джоанны. Она распахнула дверь еще тогда, когда он ставил машину, и теперь стояла в проеме и наблюдала, как он шел к ней по дорожке. Видя ее вновь, он испытал серию мягких ударов в сердце, отдававшихся во всем теле. На ней были мягкие выцветшие серые брюки и желтая рубашка, казалось, светившаяся в бесцветном воздухе зимнего утра. Она выглядела великолепно и, что было еще лучше, была такой зовущей и доступной. Он обвил ее руками, а она подняла к нему улыбающееся лицо, показавшееся Слайдеру таким знакомым и милым. Он втянул в себя уже знакомый ему аромат ее кожи, удивительный и возбуждающий, и почувствовал охватившее его желание.

– Привет, – сказала она, – как ты спал?

– Как убитый. А ты? – То, что они говорили, не имело никакого значения. Он вдруг почувствовал себя в безопасности и полным оптимизма.

Они вошли в дом, и она закрыла за ними входную дверь привычным пинком. Вновь очутившись в его объятиях, она прижалась к нему и ощутила его желание и возбуждение.

– У нас есть время? – просто спросила она.

Желудок Слайдера сжался. Он еще не привык к такой прямоте.

– Когда он придет?

Она повернула к себе его запястье с часами.

– Через двадцать минут.

– Значит, у нас есть время, – сказал Слайдер, беря ее лицо в ладони и нежно целуя. Ведя одной рукой по стене, она спиной вперед двинулась к спальне, обнимая его другой рукой и увлекая за собой.

Мартин Каттс оказался мужчиной лет сорока пяти, небольшого роста, с черными как смоль волосами и очень белой кожей северянина, с преувеличенно прямой осанкой человека, пытающегося скрыть свою сутулость. Лицо его было настороженным, хотя он и старался улыбаться. Он сиял как василек в своем сапфировом жакете поверх канареечно-желтой водолазки. Слайдер поначалу с подозрением и даже с некоторым презрением глядел на мужчину, одевающегося столь ярко в подобном возрасте, пока до него не дошло, что он попросту ревнует Джоанну к человеку, который, как он подозревал, когда-то был ее любовником. Осознав это, он заставил себя быть с ним приветливее.

Джоанна организовала их встречу у нее дома, поскольку о некоторых вещах Каттс не смог бы говорить в своем доме в присутствии своей жены, и Слайдер, ставший теперь гораздо понятливее и чувствительнее на этот счет, оценил эту идею. Теперь она тактично оставила их вдвоем, отправившись принимать ванну, и мысль о ней, обнаженной и лежащей в мыльной пене, все время отвлекающе шевелилась в уголке мозга Слайдера.

Он неуверенно прочистил горло и вежливо начал разговор.

– Это очень любезно с вашей стороны, уделить мне время таким образом.

– Ну что вы, – ответил Каттс, осторожно усаживаясь на ручку старого кресла. – Это с вашей стороны было любезностью задавать мне вопросы здесь, а не у меня дома. – Оп сощурил глаза, что Слайдер оцепил как намек на конспиративную ухмылку. Это вновь напомнило ему о его новом статусе Мужчины-У-Которого-Есть-Кое-Что-На-Стороне, и он не был уверен, что этот статус ему правится.

– Не могли бы вы мне рассказать, где и как вы познакомились с мисс Остин? – спросил он, занося ручку над блокнотом в той манере, которая накладывает на расспрашиваемого обязанность ответить нечто, достойное записи.

Каттс не стал уклоняться от ответов.

– Ну, конечно, я познакомился с ней в Бирмингеме, – начал он, и Слайдер, скрывая удивление, поощрительно кивнул.

– Вы работали в одном оркестре?

– Недолго. Она поступила туда как раз перед тем, как я переехал в Лондон.

– У вас была с ней связь, пока вы работали в Бирмингеме?

Непохоже было, чтобы этот вопрос обескуражил или как-то смутил Мартина Каттса. Он ответил как человек, считающий это чем-то совершенно естественным, таким, как необходимость регулярно стричься, например.

– Я побывал в ее постели, да, но это на самом деле не было тем, что можно назвать «связью». Я должен был вести себя там поосторожнее, поскольку был как раз «между женами».

– Я вас не понял, – ошарашенно сказал Слайдер.

– Я только что развелся с первой женой, но еще не женился на второй, – любезно разъяснил Каттс.

– Да, ясно, но что означают ваши слова, что вы должны быть осторожнее? Конечно...

– Ну, это же очевидно, – перебил Каттс с уверенностью, что это и в самом деле должно быть очевидно, – если вы не женаты и встречаетесь только с одной девушкой, то она может невольно начать принимать это всерьез и попытается наколоть вас. А если вы уже женаты, то вы тогда в безопасности. Она знает, что ничего не может с вами сделать. В этом-то вся прелесть.

Слайдер нейтрально кивнул в ответ на эту примечательную философию.

– Вы думаете, мисс Остин была одной из тех, кто все время в поисках мужа?

– Ну, они все такие штучки, разве не так? Понимаете, раньше они не особенно это показывали, что сейчас. Знаете, она была довольно хорошенькой канарейкой, и все это было достаточно легкомысленно. Мы как следует повеселились и не испытывали тяжелых чувств, когда расстались.

– Она показалась вам счастливой, наполненной жизнью?

– О да. У нее было свое место в оркестре, она только что купила машину, и, как мне казалось, она была очень довольна тем, что уехала из дома и обрела свободу. Не думаю, что это была чисто детская радость.

– Она не рассказывала вам о своем детстве?

– Не в деталях, но я сделал выводы, что она сирота, что ее вырастила тетка, которая ее ненавидела и хотела убрать с дороги. Не рассказываю ли я вам то, что вы и так уже знаете?

– Мне бы хотелось узнать ваши впечатления о ней, – уклонился от конкретного ответа Слайдер. – Все это способствует воссозданию общей картины. А она говорила, почему тетка ненавидела ее?

– Чисто личные столкновения, я думаю, – неопределенно ответил Каттс. – Ее все время убирали с пути, посылали в интернат, и все такое. И тетка явно оставляла ее почти без денег, когда она училась в колледже, хотя она была хорошо обеспечена – тетка, я хочу сказать.

– Мисс Остин никогда не намекала вам, что у нее могли быть некие ожидания? На завещание или что-нибудь в этом роде?

Из-под опущенных бровей он внимательно наблюдал за реакцией Каттса, но тот только улыбнулся.

– Ожидания. Прекрасное старомодное выражение. Нет, она никогда не говорила ничего в таком роде. Но она жила в довольно хорошей квартире, так что, возможно, имела доступ к каким-то деньгам. Или эта квартира могла принадлежать тетке. Это не была квартира для молодой девушки, я только что понял это.

– Что вы имеете в виду?

– Это была одна из этих шикарных квартир, знаете, в доме с портье внизу в холле и всей прочей мишурой. Скорее, место, где можно ожидать найти кучу богатых старых леди с пикинесами. И что меня поразило... – Он остановился, как будто это «что-то» поразило его только сейчас. Слайдер издал подбадривающий вопросительный звук. – Ну, ее квартира никогда не производила впечатления уютной или обжитой. Было непохоже, что в ней кто-то живет – она больше смахивала на те квартиры, что принадлежат компаниям, и компания их обставляет и декорирует. Знаете, когда все всему соответствует, как в дорогом отеле. А на самом деле от этого делается тошно.

А Слайдер-то думал, что она жила в захудалой однокомнатной квартирке, и теперь обнаружившаяся аномалия грозила перегрузить мозговые цепи. Ему захотелось двигаться, чтобы дать поработать над этим несоответствием подсознанию.

– После того, как вы уехали из Бирмингема, у вас был контакт друг с другом?

– О, нет, – сразу ответил Каттс, и непроизнесенное им слово «конечно» повисло в воздухе.

– И вы никогда не ожидали увидеть ее вновь?

– Я женился на моей теперешней жене, – пожав плечами, ответил Мартин Каттс, – а с Анн-Мари мы просто чуть-чуть развлеклись. Она очень хорошо понимала это.

Так ли уж хорошо, спросил себя Слайдер. Он вновь подумал о ее детстве, в безличной шикарной квартире, о безнадежной попытке уговорить Саймона Томпсона жениться на ней, о том количестве людей, которые говорили «Я в общем-то не знал ее». Она, подумал он, никому не была нужна. Ее всегда всего лишь использовали, и случайно встретившаяся ей Джоанна оказалась единственным человеком, которого это бедное дитя могла считать другом. Одиночество ее жизни и смерти ужасали его. Ему вдруг захотелось ухватить эту самодовольную крысу Каттса за глотку и хорошенько встряхнуть, и из-за невозможности сделать это он еще раз вспомнил обо всех тех причинах, по которым ему не следовало оказываться в постели Джоанны.

– Но когда она перешла в лондонский оркестр, вы опять возобновили отношения? – спросил он, стараясь говорить ровным голосом.

– О, это было не совсем так. Разумеется, у нас были дружеские отношения, и я думаю, что мы бы могли переспать пару раз, но ничего такого не было. Она была в полном порядке до того, как началось это безобразие с Саймоном Томпсоном.

– И что произошло тогда?

– Она потянулась ко мне. – Каттс отвел взгляд.

– Как вы думаете, почему?

– Чтобы иметь плечо, на котором можно выплакаться, я думаю. – Взгляд вернулся к Слайдеру. – Это ее действительно подкосило, бедную девочку. Она говорила, что Саймон предложил жениться на ней, а потом передумал. Я не верю в это – я хочу сказать, Саймон, может быть, и впрямь потрясающий трепач, но он вовсе не дурак, но она – она явно верила в это, так что это было все равно, как если бы он и в самом деле обещал.

– В какой форме выражалось то, что она «потянулась к вам»?

– Она как-то вечером, после концерта, попросила меня взять ее с собой выпить, ну и, когда мы выпили парочку порций, она предложила мне проводить ее домой.

– И там вы легли с ней в постель? – Слайдер думал, что ему хорошо удается скрыть свою ярость.

– Да. Но я думаю, что ей на самом деле был нужен вовсе не я. Сердце ее было в другом месте. Полагаю, что она все еще думала о Саймоне.

– Это был единственный случай?

– Нет, несколько раз. Не помню точно – четыре или, может быть, пять.

– И когда это было последний раз?

– Как раз перед Рождеством. После нашего последнего сбора – сбора оркестра, я имею в виду – перед рождественским перерывом.

– Расскажите, что произошло тогда.

На лице Мартина Каттса появилось беспомощное выражение, как будто он не понимал, что от него хотят.

– Мы немножко выпили и поехали к ней. Как и раньше.

– И вместе легли в постель?

– Да.

– И какой она вам показалась? Счастливой? Довольной? Печальной? Озабоченной?

– Угнетенной, я бы сказал. Ну, и еще озабоченной поначалу, потому что она потеряла свой ежедневник. Вам это может показаться глупым, но это одна из худших неприятностей, которые могут произойти у музыканта. А еще ее беспокоило, что Саймон начал устраивать ей гадости насчет этих дел с телефонными звонками. Вам об этом известно? Ах, да, верно. Но было и еще кое-что похлеще. – Он замолчал, припоминая события. Глаза его были ярко-голубыми, но маленькими и почти круглыми, отчего он напоминал птицу со склоненной набок головой. – После того, как мы перестали заниматься любовью, она начала хныкать и распространяться о том, что никто не заботится о ней и что у нее нет постоянного парня, и все в таком духе. Меня это немножко рассердило, то есть, понимаете, я хочу сказать, что никому не нравится, когда его обливают слезами, так что я попробовал немножко развлечь ее, а потом подумал, что лучше мне смыться. Но когда я собрался уйти, она просто прилипла ко мне, и всерьез разревелась, и сказала, что очень напугана.

– Напугана? Чем же?

– Этого она не сказала. Она только все время повторяла: «Я так боюсь», еще и еще раз, вот так. И рыдания потом перешли в истерику.

– И что вы сделали?

– Ну, а что я мог сделать? Обнял ее, и приласкал, и немного успокоил, а когда она утихла, мы опять занялись любовью, просто чтобы подбодрить ее.

– Понятно, – глухо сказал Слайдер.

Мартин Каттс поглядел на него с несчастным видом.

– Что я мог сделать? – еще раз повторил он. – Одинокие люди почти всегда испытывают депрессию перед Рождеством. Это не здорово – быть одному, когда все остальные празднуют в семьях, но я же не мог взять ее с собой к себе домой, правда? А вернуться к тетке она не хотела. Я чувствовал себя паршиво, когда оставлял ее там, но мне нужно было домой.

– Какой она была, когда вы уезжали?

– Тихой. Больше она не плакала, но выглядела очень подавленной. Сказала что-то вроде: «Больше я так не могу». Я сказал, конечно, сможешь, не будь глупенькой, а она сказала: «Нет, для меня все кончилось».

– Она сказала именно эти слова?

– Кажется, да. Да. Ну, вы можете себе представить, что я чувствовал, оставляя ее одну. Но потом, когда мы встретились в январе, она вроде бы опять была в порядке – тихая и спокойная, знаете, как будто смирилась с чем-то. И когда я потом услышал, что она умерла, я, естественно, подумал, что она покончила с собой, и опять ужасно себя почувствовал. Но ведь она не покончила с собой, не так ли?

– Это не было самоубийством, – подтвердил Слайдер.

– Значит, я действительно ничем не мог ей помочь, ведь так? – Каттс, видимо, очень хотел, чтобы Слайдер подтвердил это, но у того совсем не было желания освобождать Мартина Каттса от чувства вины и ответственности, поскольку то, что сделал Каттс, только добавило унижения Анн-Мари. Но едва ли Каттса можно было обвинять в ее смерти. Тихая и спокойная, вспомнил Слайдер его слова, как будто смирилась с чем-то. Но с чем? Предвидела ли она свою гибель? Что же она такого сделала, чтобы навлечь на себя смерть? Может быть, будучи столь одинокой и никому не нужной, она и впрямь перестала заботиться о своей жизни – конечно, до того момента на автостоянке, когда она осознала... Каким образом, что должно сейчас произойти, и тогда она сделала последнюю неудачную попытку избежать этого, последнее усилие, как последнее трепыхание птицы, попавшей в ловушку.

В комнату осторожно вошла розовая и благоухающая Джоанна и оглядела их обоих.

– Вы замолчали, вот я и решила, что вы закончили.

– Да, мы закончили. – Слайдер встал. – На текущий момент, во всяком случае. Благодарю вас, мистер Каттс.

– Мистер Каттс? – переспросила Джоанна с ироническим смешком. – Мистер Каттс?

И тут Каттс протянул руку и обхватил ее за шею, привлекая к себе и прижимая к своей груди в подчеркнуто театральном объятии. Этот жест не был жестом любовника, но он растревожил Слайдера еще больше, так как ему было легко вообразить, какие глубины интимности могли предшествовать такому обращению.

– Не искушай свои руки, женщина! – улыбаясь, воскликнул Каттс и отпустил Джоанну. Она в ответ обвила своей рукой его талию и коротко и крепко обняла его.

Поймав в этот момент взгляд Слайдера, она почти извиняющимся тоном сказала:

– Мартин и я – мы старые друзья, понимаешь?

Каттс обезоруживающе улыбнулся Слайдеру.

– Да, Джо и я прошли вместе долгий путь. Я надеюсь, что вы будете хорошо заботиться о ней – это замечательная женщина.

Вот тут, подумал Слайдер, ему полагалось бы глупо ухмыльнуться и сказать что-нибудь вроде «Конечно, она замечательная» или «Мне с ней повезло», вежливо приняв таким образом комплимент Каттса, скрытым смыслом которого было дать понять Слайдеру, что он прекрасно осведомлен об отношениях Слайдера и Джоанны и что он не имел в виду ничего непристойного. Но чувства Слайдера были еще слишком непривычны и слишком велики, чтобы он был в состоянии поддерживать светскую болтовню такого рода. Все, на что он оказался способен, это пробурчать что-то неразборчивое и неуклюжее, ощущая себя при этом злящимся дураком. Джоанна понимающе взглянула на него и заторопилась проводить Мартина Каттса к выходу, предоставив Слайдеру возможность в одиночестве восстановить нормальное состояние.

Привыкший к супружеским перепалкам, он ожидал, что она вернется в комнату с упреками, и потому решил выстрелить первым.

– Ты определенно знакома с действительно прекрасными людьми. В вашем музыкальном мире все такие, или он – лучший из всех?

Она остановилась перед ним и поглядела на него без всякой враждебности. Более того, Слайдеру даже показалось, что за ее внешним спокойствием прячется улыбка.

– О, Мартин не самый худший тип, если только не принимать его всерьез. Он похож на жадного ребенка, оставленного без присмотра в кондитерском магазине, только его конфеты – это женские тела. И он считает, что должен все время сам себе это доказывать. – Она обняла Слайдера за негнущуюся шею и нежно прижалась к нему, и он ощутил ее полные и теплые груди. – И знаешь, пятьдесят процентов мужчин вели бы себя точно так же, дай им только возможность. Почему так мало мужчин вырастают из детских штанишек? Иногда это просто удручает.

Она прижалась к нему губами, ожидая ответной реакции, но он обиженно сжался и не ответил на поцелуй. Она отодвинула его голову назад и вопросительно посмотрела ему в лицо.

– На что это ты так разозлился?

У него на кончике языка так и крутился вопрос, не был ли этот человек ее любовником, но он вовремя заметил в ее глазах насмешку и понял, что она только и ждет этого вопроса. Он прогнал эту мысль. Это не должно меня интересовать, яростно сказал он себе.

Она следила за внутренней борьбой, непрерывно отражавшейся на его лице.

– Ты совершенно прав, – проговорила она. – Невозможно ревновать к такому, как Мартин. Он ненастоящий. Он вроде сексуального Медведя Йоги, который всегда норовит стянуть корзинку для пикника и которого всегда ловит Мистер Рейнджер.

Слайдер расхохотался, его обида улетучилась.

– Ты знаешь, я не стою тебя, – признался он сквозь смех.

– Конечно, не стоишь, – уверила она его. – Ведь я – замечательная женщина.