"Шевалье" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 15

Изменения к лучшему произошли не сразу, но с момента, когда Аннунсиата переступила порог Морлэнда, в доме стало легче дышать. Даже те слуги, которые с готовностью пользовались преимуществами ситуации для ведения праздной и распущенной жизни, были довольны твердым порядком и дисциплиной. Постепенно восстановилась обычная жизнь, дом вычистили и привели в порядок, опустошенные кладовые вновь заполнились, и в атмосфере целенаправленных дел Матт начал оживать.

Он не скоро возобновил свои повседневные занятия. Поэтому Аннунсиата нуждалась в помощниках в управлении имением и для возобновления производства и продажи шерсти и одежды. Графиня не могла переселиться в Морлэнд навсегда, так как она выстроила замечательный дом и держала там большинство своих слуг. Она старалась посещать и ночевать в Морлэнде как можно чаще, обманывая себя тем, что живет в Шоузе, а в Морлэнде она – гость. Наведываясь в Морлэнд, она брала с собой Хлорис, без которой не могла обойтись, и отца Ринарда, который без особого труда и успешно решал многие из ее проблем.

В церкви Морлэнда возобновились мессы. При жизни Индии по ее примеру службы посещались небрежно. Многие слуги заявили о принадлежности к той или иной раскольничьей секте, чтобы подольше оставаться в постели. Аннунсиата положила этому конец. По ее приказу впредь каждый живущий и работающий в доме обязан посещать мессу дважды в день, а те, чья религия не позволяет это, могут рассчитаться сразу и искать другое место. Более того, каждый должен быть одет надлежащим образом, умыться перед входом в храм, а также внимательно и уважительно относиться к мессе. Ей пришлось уволить только одну девушку за появление в поспешно накинутой одежде и непричесанной и избавиться от лакея, зевавшего во время службы, после чего ее требования стали выполняться неукоснительно. Через несколько недель Матт тоже стал присутствовать на мессах. Аннунсиата вздохнула с облегчением – выздоровление началось.

Отец Ринард, пользуясь советами Клемента, помогал Аннунсиате разделять другие дела до того времени, пока Матт снова не возьмет в свои руки правление. Клемент в совершенстве овладел вычислениями, а Аннунсиата приняла на себя обязанности казначея. Отец Ринард был ее секретарем, а один из лакеев, быстро и хорошо разбиравшийся в цифрах, помогал вести записи. Слугу, ответственного за порядок во дворе, после беседы сочли ненадежным и поручили ему управлять сельскохозяйственными работами с отчетом перед Клементом. При необходимости он мог обращаться прямо к Аннунсиате.

Следовало найти нескольких посредников, которые могли бы справиться с делом и помочь отцу Ринарду. На их поиск и отбор ушло некоторое время. Еще больше времени занял поиск агента в Лондоне, который бы пользовался полным доверием Аннунсиаты, так как, по ее мнению, Лондон переполняли антиякобиты, виги и сектанты. Но самой трудной задачей оказалось найти человека для ведения дел по разведению лошадей. В Йоркшире было много конюхов и управляющий в Твелвтриз вполне мог справиться с ежедневными обязанностями, но всеобъемлющее руководство – совсем другое дело. В течение некоторого времени Аннунсиата вынуждена была справляться сама с массой дел, что тяжелой ношей легло на ее плечи, потому что многое требовало именно ее внимания, то, что нельзя перепоручать слугам, например, решение личных проблем обитателей Морлэнда. Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь из взрослых родственников Морлэндов разделил ее заботы, и она стала понимать, насколько нелегко приходилось Матту, а еще раньше – его отцу. Если Матт медленно возвращался к жизни, она не смела его обвинять.

Одну из важных обязанностей взял на себя отец Ринард – руководство детской и уроками. Мальчики выросли беспризорными и невоспитанными из-за полного отсутствия внимания в течение этих лет, особенно Джемми, по примеру которого Эдмунд и Георг совсем отбились от рук. Роб, второй сын, был полной противоположностью братьев. Служанки считали его лучшим из детей и беспрестанно хвалили его. Аннунсиата сомневалась, что именно добродетель делала его послушным, а не корыстное желание и скрытая возможность получить выгоду из ситуации. Как любимцу нянек ему доставались сладости и различные маленькие подарки, чего не имели его непослушные братья.

Отец Ринард все изменил. Он ввел твердую дисциплину и ежедневные уроки, сочетавшиеся с верховой ездой, плаваньем и подвижными играми. Он придерживался мнения, сильно удивлявшего Аннунсиату, что мальчиков, особенно Джемми, слишком рано начали бить и били слишком много.

– Но, отец, как можно воспитывать их без побоев? – спрашивала Аннунсиата. – Дети не прислушиваются к разумным доводам.

– Я не сторонник воспитания без наказания, – улыбался отец Ринард, – но, понимаете, когда такого резвого мальчика, как Джемми, бьют с ранних лет, он привыкает к наказанию, и оно теряет эффективность. В настоящее время я вынужден бить его, чтобы в нем остался какой-нибудь след, в духовном смысле, вы понимаете. Но если продолжать и дальше телесные наказания, это только ожесточит его сердце.

– Что же тогда делать?

– Я должен добиться контроля над ним первым, мадам. Но после того как я добьюсь своего, я надеюсь постепенно сократить побои, чтобы они заняли свое место – наказание только за наихудшие проступки.

Поначалу революционный план отца Ринарда не приносил никаких результатов. Джемми по-прежнему не слушался и озорничал, и его продолжали наказывать. Однако, постепенно, по мере того, как младшие мальчики подчинялись дисциплине и находили в этом удовлетворенность, Джемми стал чувствовать себя не в своей тарелке и задавался вопросом, не будет ли обучение у «отца Лисы» более интересным, чем его отдельные проказы. Однажды утром вместо того, чтобы два лакея с усилием тащили его, сопротивляющегося, в классную комнату, Джемми забрел туда сам и оказался первым, и стал поджидать прихода «отца Лисы». Священник никак не выразил неожиданной радости от присутствия Джемми, а отнесся к нему как к обычному порядку вещей. Чтобы отдохнуть и из любопытства к своим правнукам, Аннунсиата дала один или два урока сама и нашла, что шесть мальчиков – это странная смесь. Открытие, естественно, ввергло ее в тревожное состояние, ибо стало ясно, почему Матт не считает себя их отцом. Характер их матери позволял заключить, что по крайней мере некоторые из них вообще не были Морлэндами. Но Джемми в глазах Аннунсиаты являлся совершенно определенно сыном Матта. Он был вылитая копия Матта, а в чем-то, как ей казалось, походил и на нее. Ей нравился твердый дух Джемми, и она обнаружила у него живой ум, быстро схватывающий суть. Аннунсиате стало доставлять удовольствие брать его с собой на верховые прогулки и рассказывать ему истории из ее собственного прошлого и из прошлого Морлэндов. Джемми любил слушать о гражданской войне и очень сильно гордился тем, что принц Руперт приходился ему прадедушкой. В это лето Аннунсиата, посадив его перед собой на лошадь, отвезла в Марстон Мур. Вопросы Джемми вскоре превзошли ее знания, и поэтому он попросил разрешения взять у нее одну из книг на эту тему. Аннунсиата дала ему экземпляр принадлежавшей Мартину книги Кларендона «История гражданской войны», после чего они еще больше сдружились.

Другие дети интересовали ее меньше. Роба она считала слабым и хитрым, он был ширококостным, толстым и бледным ребенком, со светлыми волосами с рыжеватым оттенком. Аннунсиата подозревала, что он мучает маленьких птиц и животных, чего она не терпела, хотя слуги не придавали этому большого значения. Эдмунд и Георг отличались тщедушной комплекцией, были гибкими, темноволосыми и загорелыми, как их мать, но непохожие на нее лицом. Георг уже заработал репутацию способного воришки. Он был крепче и грубее Эдмунда, который при другой жизни мог бы стать очаровательным. Аннунсиата без большого сожаления предсказывала Георгу виселицу. Томасу уже исполнилось пять, и он был готов к процедуре «надевания штанов», которую Аннунсиата вскоре устроила. Он был ленивым и невнимательным, любил поспать. Если он был нужен, слуги всегда могли найти его свернувшимся где-нибудь, как зверек, и укрывшим голову руками. Четырехлетний Чарльз представлялся Аннунсиате еще малышом, неотличимым от других детей. Тем не менее он уже обладал чертами характера, выделяющими его. Он был выше своих братьев в том же возрасте, темноволосым, как француз, и пребывал в серьезном, задумчивом состоянии, что делало его в младенческой одежде старше, чем Томас в штанах.

Единственное, что Аннунсиата не могла изменить – отношение Матта к детям. В сущности они были сиротами. Матт не признавал их существования, разъяряясь, если о них говорили в его присутствии, и приказывал, чтобы их ни за что не пускали в комнату, где он сидел, или в ту часть сада, где он находился. Их никогда не приводили, как других детей, ему для благословения, в церкви они сидели как можно дальше от хозяина, а если они издавали хоть малейший шум, он приходил в ярость.

Характер Матта, как заметила Аннунсиата, сильно испортился из-за трагедии. Раньше, как она помнила, он был любезным, легким в общении человеком, невинным, как ребенок. Ныне он стал угрюмым, замкнутым и жестоким, подозревая каждого, обижающимся на добро. Он никогда не смеялся и не играл, ни с кем не общался, проводя свободные часы в одиночестве, читая или совершая прогулки верхом среди вересковых пустошей. Даже начав выходить из своего затворничества и возвращаясь к обычным занятиям, он все делал с молчаливой мрачностью, избегая любого человеческого общения. Его лошадь и собака Ойстер оставались его единственными друзьями, и еще одно исключение он сделал для Аннунсиаты. Матт относился к ней с уважением и слушал ее, позволив ей быть связующим звеном между ним и остальным миром. Но даже она вынуждена была соблюдать определенную дистанцию, и если графиня осмеливалась касаться запрещенных тем, Матт отворачивался, а потом уходил из комнаты. По ее мнению, он так долго оставался ребенком, что неожиданное взросление испортило его. Но несмотря на это, ее любовь к нему росла, и хотя Аннунсиата никогда не отличалась терпением, она прилагала большие усилия, чтобы вернуть его к нормальной жизни, и верила, что со временем ей это удастся.

Летом 1713 года Карелли поехал в Венецию, чтобы погостить во дворце Франческини. Утрехтский мир временно оставил его без службы. Его беспокойная натура гнала его с места на место, и он сам не знал точно, чего он хочет от самого себя. Во дворце Диана приняла его с прохладным достоинством, что скрывало ее неподдельную радость от встречи с ним. Морис уехал в Неаполь, где Скарлатти снова стал Маэстро ди Капелла. Там он совместно со своим тестем работал над некоторыми музыкальными произведениями.

– Он не общается со мной, даже когда он здесь, – жаловалась Диана Карелли. – С тех пор, как умерла его жена, он становится все больше и больше неприветлив.

– Морис неприветливый? – с удивлением переспросил Карелли. – С тобой?

Диана вскинула голову.

– Вопрос в степени неприветливости, милорд. Когда он не разговаривает, не играет, не поет и даже не замечает, что человек надел новое платье, я называю это неприветливостью. А на мой день рождения он опоздал на обед и появился в костюме, который я уже видела на нем раньше по крайней мере три раза.

– О, злодей! – патетически воскликнул Карелли. Диана нахмурилась.

– Вы смеетесь надо мной, сэр?

– Мадам, уверяю вас, что обожание – это единственное чувство, на которое я способен в вашем присутствии.

Он произнес это наполовину шутя, но как ни странно, его слова были правдой. Маленькая девочка, командовавшая им, выросла в молодую женщину восемнадцати лет, высокую, светлокудрую, поражающую горделивой красотой, одну из наиболее желанных красавиц Венеции, к тому же, вдобавок к ее красоте, певицу. Она пользовалась большим успехом, и ее постоянно приглашали на разные торжества, часто просили выступить на званых обедах, совместно со знаменитым скрипачом рыжеволосым Вивальди. Вивальди, который был еще и композитором, под большим впечатлением от ее пения написал недавно кантату для сопрано и клавесина специально для нее. Она исполнила ее во время приема, устроенного одним аристократом по поводу пострижения его дочери в монахини.

Карелли привык выражать свое обожание, когда она была еще ребенком. Незаметно игра стала реальностью.

– Ну, милорд, что вы привезли мне на этот раз? – продолжила Диана в соответствии с установившимися правилами.

Подарки Карелли давно стали частью ритуала его визитов, при этом предметом гордости для него было каждый раз превзойти себя.

– Ваш подарок в моем дорожном сундуке, миледи, – ответил Карелли. – Я пошлю за ним Сэма.

Он хотел было подняться и направиться к двери, чтобы позвать слугу, но Диана остановила его, подняв руку.

– Не надо, Джулия сходит.

Она кивнула девочке, и та с готовностью подскочила и поспешила выполнять поручение. Карелли удивило, как ей удалось из двух маленьких девочек создать свой «двор», и с какой охотой они исполняют свои роли придворных дам. Джулии исполнилось десять лет, красивая, по-итальянски смуглая, она очень походила на Мориса. Алессандре было четырнадцать. Она не отличалась красотой, ее черты казались слишком большими для ее маленького лица. Со своей ненавязчивой добротой герцог продолжал заботиться о них даже при все более частых и долгих отлучках Мориса. Девочки в ответ на его доброту платили тем, что прислуживали его дочери. Карелли подумал, однако, что станет с ними в будущем, когда Диана вырастет и перестанет в них нуждаться, и они тоже вырастут и в детской им не будет места. Морис на беспокойство Карелли отреагировал вежливым и легкомысленным образом, с каким он относился к каждому, кто вынуждал его отвлекаться от музыки. Карелли был очень добр с ними, но они обе робели, что вполне естественно, ибо росли в тени Дианы.

– Теперь мне расскажи все, что произошло, – сказала снисходительно Диана, как только Джулия скрылась. – Где ты был с Рождества?

– Я провел много времени с королем Англии, – начал Карелли. – Ты знаешь, что Утрехтский договор вынудил короля Франции изгнать короля Джеймса из Франции. В феврале он попрощался со своей матерью и направился в Лотарингию, где герцог принял его из любезности. Жена герцога приходится дальней кузиной королю, она дочь принцессы Лизелотты Палатин.

– Значит, она должна быть также и твоей кузиной, – нетерпеливо заметила Диана. Она часто любила напоминать, что у Карелли в венах течет королевская кровь. Карелли поклонился в знак согласия.

– Это было очень печальное прощание, потому что совсем непохоже, что они встретятся снова. Здоровье королевы подорвано, а печаль состарит ее раньше времени. Она живет с монахинями в Шале и без короля.

Но Диана не хотела слушать о печалях и смерти.

– Что с твоей сестрой? Она с королевой, не так ли?

– Я собирался о ней рассказать. Меня очень тревожило, что она хотела заточить себя в монастыре, когда она еще так молода и красива.

Он увидел, что Диана нахмурилась при упоминании о другой женской красоте, и быстро продолжил:

– Я написал своей матери и попросил ее пригласить Альену в Англию. Но Альена не пожелала уехать. Когда король приехал попрощаться в Шале, он долго беседовал наедине с Альеной. После их разговора она пришла ко мне и сообщила, что поедет с королем в Лотарингию. Он сказал ей, что не вынесет разлуки с ней, и просил разделить с ним предстоящее изгнание.

Диана вздохнула от удовольствия от такого романа.

– Значит, король любит ее? Он женится на ней, как ты думаешь? Если да, то ты станешь братом королевы Англии.

Карелли отрицательно покачал головой со слегка озадаченным видом.

– Не думаю, что он сможет жениться на ней, даже если захочет. Она не принадлежит к дворянству.

– Король может пожаловать ей титул. Как твой король Генри сделал для Анны Болейн. Короли имеют неограниченную власть.

– Да, может быть и так. Но я не думаю, что он достаточно сильно любит ее, чтобы пойти на это.

– Ты считаешь, что он любит ее как сестру? – разочарованно спросила Диана.

– Я не уверен. Он был близок с ней даже больше, чем со своей сестрой. Однако насколько сильно он ее любит, я не знаю. Думаю, он просто хочет иметь рядом с собой знакомого человека.

Он понимал, что его объяснения сбивчивы, но, по правде говоря, вряд ли сам до конца осознал то, что сказала ему Альена. Он спрашивал ее почти о том же, о чем спрашивала его Диана, и она ответила:

– Джеймс любит меня, но не так, как ты думаешь. Он любит меня как своего брата.

Карелли считал, что он не может толком объяснить это Диане.

– А она его любит? – спросила теперь Диана, страстно желая спасти остатки романтичности в этой истории.

– Да, – печально ответил он, – она любит его.

– Значит, она счастлива быть с ним, – удовлетворилась Диана.

Карелии кивнул. Ситуация сложилась странная. Если бы на месте короля Джеймса был кто-нибудь другой, Карелли подумал бы, что король желает обеспечить присутствие своей возлюбленной. Так бы, конечно, подумал на месте Карелли и любой иной человек. Тайна ее происхождения позволяет ей занимать такое двусмысленное положение при дворе короля, что было бы невозможным для любого другого.

– Значит, ты был с ними в Лотарингии, – сказала Диана, – что еще?

– Я нанес визит моей тетушке Софи в Ганновере, а затем приехал сюда к тебе.

– Твоей тетушке Софи, которая надеется стать королевой Англии при живом короле? – сурово спросила его Диана.

Карелли сделал беспокойное движение. Он не хотел, чтобы Диана думала, будто он похож на тех беспринципных английских политиков, которые поддерживают связи с обеими сторонами для подстраховки от любого возможного случая. Но оставалось правдой, что тетушка Софи – его родственница и очень любит его, и что для многих честных якобитов дружба с ней не изменилась из-за неудачного обстоятельства, когда ее объявили одной из наследниц трона.

Но он не мог спорить здесь с Дианой, любившей ясные, простые и романтичные рассказы, поэтому он переключил ее внимание.

– Как раз в Ганновере я и приобрел тебе один из подарков.

– Один из них? – нетерпеливо переспросила Диана.

Когда Джулия вернулась, сопровождаемая слугой, принесшим сундук, подарки вынули и рассмотрели. Вначале извлекли маленькую золотую клетку, в которой сидела золотая птичка, усеянная драгоценными камнями. Когда часовой механизм в ней завели и освободили пружину, птичка откинула назад головку и запела. Диана пришла в неописуемый восторг, к гордости и облегчению Карелли. Подарок обошелся ему очень дорого, и если бы он не жил скромно, как солдат, он не смог бы позволить себе его, несмотря на свою пенсию из Англии.

Второй подарок он вручил ей завернутым в черный бархат. Она разворачивала его с улыбкой ожидания на губах, которая постепенно исчезла, когда она увидела, что это такое.

– Зачем ты мне это подарил? – спросила она Карелли.

Он выглядел озадаченным.

– Это миниатюрный портрет моей сестры Альены. Тебе он не нравится? Ты не считаешь ее красавицей? Я думал, тебе будет интересно увидеть ее лицо.

Диана вскочила на ноги и в гневе швырнула в него миниатюру.

– Мне не интересно. Я не желаю видеть ее лицо и твое тоже, никогда! Можешь взять эту ерунду с собой, детские игрушки! Я вижу, что обманулась в вас, милорд граф. Я думала, что вы достойны моего внимания. Оставьте меня немедленно! Ваше присутствие здесь больше нежелательно!

– Но, герцогиня...

– Я думала, ты любишь меня! Я думала, ты заботишься обо мне! Вместо этого ты приезжаешь по великодушному приглашению моего отца единственно для того, чтобы посмеяться и унизить меня, вручив портрет другой женщины, которую ты считаешь более красивой, чем я, и глупую свистящую птицу, словно я еще ребенок в детском фартучке! Да, я вижу теперь, что ты думаешь обо мне. Если я ребенок, мне лучше уйти в детскую. Пойдемте, Алессандра, Джулия. Мы оставим милорда графа созерцать его величие в одиночестве.

Диана развернулась, презрительно задев клетку с птицей своей юбкой, и вышла. Две девочки, испуганно взглянув на Карелли, поспешили за ней.

Она никогда не сердилась долго. К вечеру Диана была готова выслушивать его мольбу о прощении и его уверения в преданности. Но Карелли имел, между тем, время, чтобы обдумать и решить, в чем дело, почему подарки расстроили ее. Герцога не было, и они обедали одни, в присутствии одних лишь слуг. Диана выглядела особенно красивой в платье нежного серо-голубого оттенка, которое заставляло ее чудесные темно-золотистые волосы пылать, как полированная медь. После обеда они прогуливались по лоджии, обозревая лагуну, наблюдая восход луны – бледный круг на бледном вечернем небе.

– Герцогиня, я хочу сказать вам что-то важное, – произнес Карелли.

Диана оперлась на колонну в конце лоджии, приняв небрежный вид, чтобы дать ему понять, что она полностью осознает, как она прекрасна. Он стоял перед ней, как солдат.

– Я знал тебя еще ребенком и восхищался тобой с тех пор, как увидел первый раз – теперь ты выросла из ребенка в женщину, и мои чувства к тебе выросли тоже. Я солдат удачи, но я принадлежу древнему роду с достойной историей. Во мне течет королевская кровь, я граф, хотя и в изгнании. Если мой скромный костюм может хоть как-то повлиять на тебя, могу ли я получить твое разрешение просить твоей руки для женитьбы?

Диана слушала его с выражением удовольствия, которое сделало ее ответ более неожиданным.

– Нет, милорд, не можете.

У Карелли все опустилось внутри.

– Но... я думал... когда ты так рассердилась утром, я думал...

Он тряхнул головой.

– Я думал, ты любишь меня.

Диана улыбнулась, но не торжествующей улыбкой, которую он мог бы ожидать, если бы она мучила его, а почти с жалостью.

– Я люблю тебя и верю, что ты любишь меня. И все-таки я не выйду за тебя замуж. Ты был прав, я рассердилась, потому что ты предпочел красоту своей сестры моей красоте.

– Не предпочел... я никогда…

– Я прощаю тебя за эту рану. Я тоже люблю тебя с тех пор, как ты приехал впервые навестить своего брата, хотя я знаю, что для тебя я была всего лишь ребенком.

– Но сейчас ты не ребенок, и я...

– Милорд, это не значит, что я не выйду замуж за тебя. Это значит, что я вообще не выйду замуж. Я поклялась давно, в твоем присутствии, что никогда не выйду замуж, а стану великой певицей. Вот, что я имею в виду. Я стану самой великой певицей в мире. Ты не знаешь, что сеньор Вивальди намерен написать оперу с главной партией специально для меня? Я не могу позволить женитьбе нарушить мои планы.

– Но...

– Ты не переубедишь меня. Пожалуйста, не говори больше об этом.

Карелли умолк. Диана подошла к нему и посмотрела ему в глаза снизу вверх, поскольку какой бы высокой она ни была, он был выше ее, пожалуй, одним из самых высоких мужчин в Европе.

– Ты назвал меня божественной Дианой. Я хочу, чтобы люди такой и запомнили меня. Однажды весь мир узнает обо мне. Но я всегда буду любить тебя, милорд, и умоляю, не переставай любить меня. Мне нужна твоя любовь.

– Я не перестану любить тебя, – проговорил Карелли.

Ее глаза дали согласие, и Карелли наклонил свою голову и впервые поцеловал ее ожидающие губы. Потом она вздохнула, словно что-то завершила, и сказала резко:

– Войдем в дом. Становится прохладно. Я сыграю тебе, пока не подадут чай.

Когда супруга курфюрста София неожиданно умерла в июне 1714 года, стало ясно, что она только чуть-чуть не успела наследовать трон от Анны, поскольку королева болела с начала года, и никто не ждал, что она проживет долго. София была деятельна до конца и скончалась неожиданно во время одной из ее энергичных прогулок в садах, которые Аннунсиата очень хорошо помнила. Ей было восемьдесят четыре.

Как пойдут дела после смерти Анны, было еще неясно. Ее кабинет раскололся. Хотя многим, похоже, не нравилась мысль о приходе Георга-Луиса из Ганновера на трон, большой страх перед католицизмом уравновешивал эту неприязнь в головах людей. Помимо всего прочего, казалось, что вопрос будет решен теми из главных министров, которые будут проворнее, и заговоры размножились по всей стране, как летучие мыши. Переписка с королем Джеймсом оживилась. Бервик тоже писал в Ормунд и Болингбрук о восстановлении на троне своего брата.

Весной этого года Аннунсиата находилась в Лондоне, но ранним летом вернулась в Морлэнд. Улучшения были заметны, хотя Матт по-прежнему жил затворником и не желал никого видеть, он принял на себя многие из своих старых обязанностей, чтобы облегчить ношу Аннунсиаты, и стал радоваться ее обществу. Он любил гулять с ней в итальянском саду в сопровождении Китры и Ойстер, обсуждая ежедневные дела.

– Я лучше улавливаю суть дела, если обсуждаю его с вами, – говорил он.

Став более зависимым от нее, его официальное обращение с ней исчезло. Наедине Матт перестал называть ее «мадам», или «моя госпожа», или даже «бабушка». Аннунсиате это было приятно. Она полюбила его и порой, когда они гуляли по саду, близко, но не касаясь друг друга, вели сбивчивые разговоры, Аннунсиата представляла, что время повернуло вспять, и она вновь со своим возлюбленным. Он был так похож на Мартина, что смотреть на него стало ее радостью, и она чувствовала, что никогда не сможет получить полное удовлетворение от простого сидения и любования им.

Они обсуждали и другие дела, помимо связанных с имением. В политике их взгляды сильно отличались. Аннунсиата пришла к заключению, что бесполезно ожидать от его поколения, выросшего в правление удачливого Узурпатора, таких же чувств к престолонаследию. Она воспитывалась в мире, где каждый знал короля лично. Ее приняли при дворе в пятнадцать лет, и она жила в близком общении с королем Карлом и королем Джеймсом, жила их жизнью и интересами. Личности, бывшие для Матта лишь именами, пустым звуком, являлись для нее людьми из плоти и крови.

Кроме того, он никогда не уезжал далеко из Морлэнда. За исключением его долгой слепой страсти к Индии, имение было единственным, о чем он серьезно заботился. Его наследство, его земля – вот что никогда не предаст его. Оно терпеливо. То, что хорошо для Морлэнда, то и заслуживало его внимания. Как могли далекие короли и принцессы соперничать с ним? Аннунсиата с печалью замечала, что многие в стране разделяют взгляды Матта. Если бы их жизни что-либо угрожало, они могли бы решительно восстать, но сейчас они были довольны людьми в далеком Лондоне и им дела не было до наследования трона, пока они занимались стрижкой овец и заготовкой сена.

Тем не менее, ей доставляло удовольствие спорить с ним. Пару раз за лето Аннунсиате даже удалось вызвать на его лице подобие улыбки в ответ на ее горячность.

– Если бы вы были мужчиной, вы бы стали замечательным воином, – сказал он однажды. – Я бы поставил вас генералом, если бы был королем.

К августу королева Анна сильно сдала. Как-то утром Аннунсиата и Матт гуляли, как обычно, когда незнакомый слуга появился в саду, явно в поисках их. Сердце Аннунсиаты вздрогнуло, а руки стали влажными и холодными от ожидания долгожданного сообщения. Но по мере того, как человек приближался, что-то знакомое мелькнуло в его лице.

– Джон Вуд! Это Джон Вуд!

– О, моя госпожа, – воскликнул Джон Вуд, падая перед ней на колени. Глаза его наполнились слезами, когда он взял предложенную руку и приложился к ней лбом.

– Джон Вуд, что ты здесь делаешь? – удивилась Аннунсиата, тронутая его преданностью. Он долго состоял у нее на службе, служил ее сыну Хьюго и поехал с ней в ссылку как слуга Мориса. – Где твой хозяин?

– Он здесь, моя госпожа, – ответил Джон Вуд, поднимаясь на ноги. – Там, в доме. Он вернулся в Англию, и девочки тоже. Мы прибыли в Лондон неделю назад, а когда обнаружили, что дом Челмсфордов закрыт, мой хозяин не стал ждать, а отправился прямо в Йоркшир. О, моя госпожа, как хорошо снова оказаться дома. Я никогда не думал... Я не думал, что увижу это снова.

– Я тоже не думала, Джон, – с участием произнесла Аннунсиата.

Она повернулась к Матту.

– Нам надо пойти в дом и встретить их. Твоего дядю Мориса и его дочерей. Пойдем, пойдем, тебе нужно быть гостеприимным.

Матт колебался, так как он все еще не принимал чужих в своем доме. Аннунсиата топнула ногой от разочарования и потянула его за рукав, но он отдернул руку и сказал:

– Вы встретите их. Я еще немного погуляю. Она что-то в раздражении проворчала и, кивнув Джону Вуду, направилась к дому. Выходя из сада, графиня оглянулась и увидела, что Матт уже скрылся в дальней части сада, очевидно, желая как можно дальше быть от гостей. Она поняла, что ему еще далеко до выздоровления.

Аннунсиата нашла, что Морис мало изменился. Как многие немногословные люди, он, казалось, избегал разрушительных желаний, которые старили остальных. Ему исполнилось сорок два, но его волосы оставались такими же черными, тело – гибким и энергичным, а темные глаза делали лицо моложе его лет. Он встретил свою мать с любовью, но без бурного проявления чувств, словно они расстались только неделю назад, и он никогда не сомневался, что они снова увидятся. Девочки стояли в волнении сзади, сжимая свои муфточки, как щиты, смотря на Аннунсиату как на чужую, и вовсе не заслуживали быть ее внучками. Они ни слова не говорили по-английски, а когда Аннунсиата обратилась к ним на итальянском, они отвечали односложно.

– Но что ты здесь делаешь? – спросила она Мориса. – И где Карелли? Он тоже приехал домой? А Альена? Какие новости, я умоляю тебя!

– Англия, очевидно, моя следующая остановка, – начал беспечно Морис. – Я все получил от Италии, что только можно на данный момент. Ты, кажется, не осознаешь, что в Лондоне происходят большие дела? Я слышал от Георга Генделя – ты помнишь его? Он был капельмейстером в Герренхаузене, что публика в Лондоне очень благосклонна, особенно к опере.

Из его слов она заключила, что для Мориса великие дела были вовсе не те, которые, как она думала, могли происходить в Лондоне. Она посмотрела на него с нежностью и болью. Перед ней стоял другой человек, который не обращал внимания на ее озабоченность династическими проблемами.

– Я думал, что мог бы поселиться в доме Челмсфордов, если ты не против, но когда узнал, что ты здесь, я решил, что лучше вначале приехать в Йоркшир.

Он говорил с беззаботностью человека, который путешествовал по всей Италии последние семь лет.

– Какие новости от Карелли? – вновь спросила Аннунсиата.

– Он проводит свое время между Венецией и Лотарингией, – ответил Морис, – влекомый своим сердцем, как компасом.

– Своим сердцем? Что влечет его в Венецию? Неужели ее сын наконец задумался о женитьбе и о наследнике?

– Он влюбился в дочь хозяина дома, где я жил, но она не выйдет за него, – весело ответил Морис.

– Это очень похоже на Карелли – влюбиться там, где обеспечено отсутствие взаимности. Боюсь, ты, матушка, его испортила для любви и женитьбы. Он никогда не переступит через первую и самую сильную страсть к тебе.

– Что за чушь ты несешь, – раздраженно воскликнула Аннунсиата.

Морис покачал головой.

– Я серьезен, матушка. Мы совсем-совсем беспомощны для обыкновенных людей. Ведь Карелли влюбился в божественную певицу, и я полюбил темноволосых темноглазых монахинь потому, что они напоминали мне о тебе. И Альена может любить только своего короля. Отличие только в том, что они не понимают, что они делают, а я понимаю. Вот почему я больше не буду жениться. На моей совести уже эти две бедные девочки. Теперь я посвящаю себя Музе. По крайней мере это менее безнадежная любовь, чем у моего брата и сестры, хотя такая же невозможная для брака.

– Но они вернутся домой? – прервала его рассуждения Аннунсиата.

Морис посмотрел на нее с состраданием.

– Нет, до тех пор, пока не вернется король. Это единственное, в чем они тверды. Они не так легко, скажем, могут приспособиться, чем ты и я, хотя Карелли, по крайней мере, смог простить нас за это.

Морис и его дочери еще находились в Йоркшире, когда пришло известие, что королева Анна умерла на рассвете в воскресенье 1 августа. Вся страна пребывала в напряжении, ожидая, что произойдет дальше. Но виги в кабинете лучше подготовились и проявили больше активности, чем тори. Курфюрста объявили королем, в Лондоне – сразу же, а в главных городах – через несколько дней. Почти с последним дыханием Анна передала бразды правления Шрюсбери, который установил контроль над армией и ополчением, вынудил Болингбрука к бегству и послал за курфюрстом. Входило это ли в планы королевы, сказать было трудно, хотя широко распространялись сведения, что королева Анна в агонии называла ими своего брата. Другая, более печальная история вскоре повторилась. У Анны был толстый пакет бумаг, который годами хранился при ней. Она клала его на ночь под подушку, меняя конверты, когда они изнашивались или загрязнялись. После ее смерти он был обнаружен запечатанным ее собственной печатью и с записью поверх него о том, что весь пакет следует сжечь, не читая. Ее ближайшие помощники выполнили ее волю и бросили пакет в огонь, но пламя сожгло конверт и пакет рассыпался. Многие потом клялись, что видели почерк короля Джеймса на листах.

Курфюрст прибыл в Англию месяц спустя, и, к явному неудовольствию Аннунсиаты, Морис тут же отправился со своим семейством в Лондон искать удачу.

– Это тебе хорошо, матушка, – спокойно сказал он, – а музыкант зависит от покровителя. Как только истинный король вернется, я буду искать его покровительства, вместо прежнего.

Аннунсиата хотела запретить ему использовать ее дом, но в последний момент отказалась от этого. Она не желала отворачиваться от сына, ибо ей очень недоставало близких родственников. Кроме того, она рассудила, что чем меньше он будет нуждаться, тем меньше он будет бесчестить ее своим хождением на задних лапках перед курфюрстом.

Аннунсиата осталась в Йоркшире, писала письма и ждала событий. Курфюрста короновали в октябре. В Глазго, Эдинбурге и некоторых других главных городах Англии вспыхнули мятежи, но не нашлось никого, кто бы смог организовать восставших в действенную силу. Однако время пришло, графиня знала, и она должна быть готовой. Она написала Эдмунду в Сент-Омер, Карелли, Альене, королю, Бер-вику, Сабине и Аллану Макаллану в Шотландию. Люди действуют и думают медленно, но время приходит. Болингбрук бежал из Англии и находился в Сен-Жермен. Он и Бервик веди переписку с ведущими якобитами в Англии и Шотландии. Курфюрст, прибывший со своими двумя уродливыми дамами, оставил жену в заточении в Алдене, где она находилась уже двадцать лет. Он уже успел стать весьма непопулярным среди многих высоких придворных, а старый скандал, связанный с его дурным обращением со своей женой, оживил многочисленные «тайные истории», циркулирующие со многими подробными деталями. Поскольку он привез с собой весь германский двор, похоже, что расстроенные искатели мест вскоре присоединятся к тем, кто благоволит «королю за морем», вместе с обиженными явным нежеланием курфюрста вообще появляться в обществе.

Что-то должно случиться, не сейчас, поскольку зима на носу, но в следующем году, следующей весной. В следующем году Аннунсиате исполнится семьдесят, – действительно важная веха, – а Англия снова обретет короля.