"Агасфер. Том 3" - читать интересную книгу автора (Сю Эжен Жозеф)

8. ВОСПОМИНАНИЯ

Возбудившая такое изумление Нини-Мельницы посетительница была не кто иная, как Королева Вакханок. Истощенная, бледная, с растрепанными волосами, с ввалившимися щеками, со впалыми глазами, одетая почти в лохмотья, веселая и блестящая героиня стольких безумных оргий казалась только тенью самой себя. Нищета и горе иссушили ее прелестное лицо.

Войдя в залу, Сефиза остановилась. Беспокойным мрачным взором она, казалось, старалась проникнуть в полумрак залы и найти того, кого искала… Вдруг девушка вздрогнула и громко вскрикнула… На другом конце стола при синеватом свете пунша она увидала Жака, бившегося в страшных конвульсиях на руках едва сдерживавшего его Морока и еще одного из пирующих. При этом зрелище Сефиза, повинуясь порыву страха и любви, поступила так, как делала часто в минуту радости и веселья: чтобы не терять времени на обход всего длинного стола, она ловким прыжком вскочила на него, быстро и легко пробежала среди бутылок и тарелок, не задевая их, и одним прыжком очутилась возле Голыша.

— Жак! — воскликнула она, не замечая Морока и бросаясь на шею своего возлюбленного. — Жак!.. ведь это я… Сефиза…

Этот дорогой, знакомый голос, этот раздирающий вопль, казалось, дошел до слуха Голыша. Он машинально повернул голову к Королеве Вакханок и, не открывая глаз, глубоко вздохнул. Вскоре его сведенные члены как будто отошли, легкая дрожь сменила конвульсии; через несколько секунд отяжелевшие веки поднялись, и он обвел вокруг себя блуждающим, потухшим взором.

Немые от изумления, свидетели этой сцены испытывали тревожное любопытство.

Сефиза, стоя на коленях возле своего возлюбленного, покрывала слезами и поцелуями его руки и, рыдая, повторяла:

— Жак… это я… Сефиза… я нашла тебя… я не виновата в том, что тебя покинула… Прости меня!

— Несчастная! — с гневом воскликнул Морок, испугавшись, что ее появление может помешать его пагубному плану. — Вы его, верно, убить хотите!.. в таком состоянии это потрясение будет роковым… Уйдите!

И он грубо схватил Сефизу за руку как раз в ту минуту, когда Жак, как будто очнувшись от тяжелого сна, начинал сознавать то, что происходило вокруг него.

— Вы… так это вы! — с изумлением воскликнула Сефиза, узнав Морока. — Вы… разлучивший меня с Жаком!

Она замолкла, потому что мутный взор Голыша, остановившийся на ней, казалось, оживился.

— Сефиза!.. — прошептал он. — Это ты?

— Да, я… — отвечала она взволнованным голосом. — Я… я пришла… я расскажу тебе все…

Бедняжка не могла продолжать; она сжала руки, и по ее бледному, изменившемуся лицу, залитому слезами, видно было, как страшно поразили ее смертельно искаженные черты Жака.

Он понял причину ее молчания. Вглядываясь в свою очередь в страдальческое, исхудалое лицо Сефизы, он сказал:

— Бедная девочка… на твою долю пришлось верно тоже много горя… нищета… Я также не узнаю тебя… нет… не узнаю…

— Да, — отвечала Сефиза, — много горя… нищета и… хуже чем нищета… — прибавила она, содрогаясь, между тем как краска заливала ее бледное лицо.

— Хуже чем нищета? — проговорил Жак с удивлением.

— Но ты-то… ты… тоже страдал? — торопливо заговорила девушка, избегая отвечать на вопрос своего возлюбленного.

— Я… сейчас, я думал, что совсем покончил с собой… Ты меня позвала… и я ненадолго вернулся… да… ненадолго… Я знаю, вот то… что я чувствую здесь, — Жак схватился за грудь, — от этого пощады нет… Но все равно… теперь… я тебя видел… я могу умереть спокойно…

— Ты не умрешь, Жак… я теперь с тобою!

— Слушай, девочка… если бы у меня… там в желудке… был костер… из горящих углей, я не мог бы… страдать сильнее… Уж больше месяца… я горю… медленным огнем… Вот этот господин… — и головой он кивнул на Морока, — этот милый друг… очень старался раздувать это пламя… А впрочем… мне не жаль жизни… Я потерял привычку к труду, а приобрел привычку к пьянству… В конце концов… я сделался бы негодяем… Так уж лучше доставить удовольствие моему другу, который разжигает огонь в моей груди… После того, что я выпил… я уверен, что во мне все пылает, как… вот этот пунш…

— Ты сумасшедший и неблагодарный, — сказал Морок, пожимая плечами. — Ты протягивал стакан, а я наливал!.. Да полно… не раз еще вместе чокнемся и выпьем!..

Сефиза уже несколько минут не сводила глаз с Морока.

— Я повторяю, что ты давно раздуваешь огонь, на котором я сжег свою шкуру, — слабым голосом возразил Жак. — Не надо думать, что я умер от холеры… еще скажут, что я испугался своей роли. Я ведь тебя не упрекаю, мой нежный друг, — с усмешкой прибавил он. — Ты весело копал мне могилу… Правда… бывали минуты… когда, видя перед собою пропасть… я отступал… но ты, мой верный друг, ты толкал меня по наклонной плоскости и говорил: «Да иди же… шутник ты этакий… иди!», и я шел… и вот к чему пришел наконец…

При этих словах Голыш рассмеялся таким смехом, что его слушатели, взволнованные этой сценой, оцепенели от ужаса.

— Вот что, братец, — холодно заметил Морок. — Я тебе советовал бы послушаться меня и…

— Спасибо… я знаю, каковы твои советы… и вместо того, чтобы тебя слушать… я лучше поговорю с моей бедной Сефизой… Прежде чем отправиться к червям, я лучше… скажу ей, что у меня на сердце…

— Жак!.. молчи… ты не знаешь, какое страдание доставляешь мне… — говорила Сефиза. — Уверяю тебя, что ты не умрешь…

— Ну, тогда, храбрая Сефиза… спасеньем я буду обязан только тебе… — серьезным и прочувственным голосом, удивившим всех окружающих, сказал Жак. — Да… когда я пришел в себя и увидал тебя в такой нищенской одежде, мне стало вдруг так отрадно на душе, и знаешь почему?.. Потому что я сказал себе: бедная девушка!.. она мужественно сдержала слово… она предпочла труд, страдания и лишения — возможности получить от другого любовника все то, что ей нужно… все то, что давал ей я, пока был в силах… И эта мысль меня оживила и подкрепила… Мне нужно было это… необходимо… нужно… потому что я горел… я горю и теперь… — прибавил он, сжимая от боли кулаки. — Ну, наконец, настала минута счастья, мне это помогло… Спасибо, дорогая… мужественная Сефиза… Да, ты, добра и мужественна… и ты честно поступила… Видишь, я никого, кроме тебя, никогда не любил… И если среди всей этой грязи… этого отупляющего разврата… у меня являлась… светлая мысль… сожаление о том, что я не был хорошим человеком… эта мысль соединялась всегда с воспоминанием о тебе… Спасибо, моя верная подруга… — и Жак протянул Сефизе холодеющую руку, причем его сухие, воспаленные глаза подернулись слезою. — Спасибо… если я умру… я умру довольный… если останусь жив… я буду жить счастливый… Дай твою руку… храбрая Сефиза… ты поступила как честное, благородное создание…

Вместо того чтобы пожать руку Жака, коленопреклоненная девушка опустила голову и не смела даже поднять глаз на своего возлюбленного.

— Ты мне не отвечаешь? — сказал он, наклоняясь к девушке. — Ты не даешь мне руки?.. Отчего?..

Несчастная отвечала только заглушенными рыданиями… Казалось, она была раздавлена бременем стыда, ее поза была смиренна и полна мольбы: она касалась лбом ног Жака.

Голыш, удивленный этим молчанием и поступками Сефизы, смотрел на Королеву Вакханок с возрастающим изумлением. Затем, с изменившимся лицом и дрожащими губами он прошептал, задыхаясь:

— Сефиза!.. я тебя знаю… Ты не берешь моей руки… значит…

У него не хватило голоса, и он глухо проговорил несколько мгновений спустя:

— Когда шесть недель тому назад меня повели в тюрьму, ты… мне сказала: «Жак! клянусь жизнью, что я буду жить честно, чего бы мне это ни стоило… я буду работать… терпеть нужду!..» Ну… теперь… я знаю, что ты никогда не лжешь… скажи мне… что ты сдержала слово… и я тебе поверю…

Сефиза отвечала только рыданиями, прижимая колени Жака к своей вздымающейся груди.

Странное противоречие… но встречающееся чаще чем думают… Этот отупевший от вина и разврата человек… человек, предававшийся всяким излишествам, следуя пагубным внушениям Морока, живший со времени выхода из тюрьмы среди постоянных оргий, почувствовал страшный, чудовищный удар, узнав по молчаливому признанию Сефизы о неверности этой девушки, любимой им, несмотря на ее первое падение, которого она, впрочем, от него не скрывала. Первое движение Голыша было ужасно; несмотря на слабость, он вскочил на ноги, схватил нож и, прежде чем могли ему помешать, замахнулся им на Сефизу. Но в ту минуту, когда он хотел нанести удар, несчастный испугался убийства, бросил нож, закрыл лицо руками и упал навзничь на свое место.

При крике Нини-Мельницы, который хотя поздно, но все-таки бросился, чтобы отнять нож, Сефиза подняла голову. Отчаяние Жака разрывало ей сердце; она вскочила, бросилась ему на шею, несмотря на его сопротивление и, заливаясь слезами, воскликнула:

— Жак! Боже! О! Если бы ты знал!.. если бы ты знал!.. Послушай… не обвиняй меня, не выслушав… Я все тебе скажу… клянусь, не солгу… Этот человек (и она указала на Морока) не осмелится отрицать… он пришел… он сказал мне: «Имейте настолько мужества, чтобы…»

— Я тебя не упрекаю… я не имею на это права… Оставь меня умереть спокойно… это мое единственное желание… — прервал ее Жак слабым голосом, отстраняя от себя; затем он прибавил с горькой улыбкой: — К счастью… мои счеты сведены… я знал… что делаю… когда… делал вызов… дуэль на водке.

— Нет… ты не умрешь… ты меня выслушаешь, — воскликнула Сефиза в безумном порыве. — Ты выслушаешь меня… и все они также… Вы увидите, виновата ли я… Не правда ли, господа, вы увидите, заслуживаю ли я жалости, вы заступитесь за меня перед Жаком?.. Потому что если я вынуждена была продаться, то под влиянием нужды и безработицы… не для роскоши… вы видите мои лохмотья… но чтобы достать хлеб и кров моей бедной, больной и умиравшей сестре, еще более жалкой, чем я… Есть из-за чего меня пожалеть… так как говорят, что продаются ради удовольствия! — воскликнула несчастная с ужасным взрывом хохота.

Затем с дрожью отвращения она прибавила почти шепотом:

— О! Если бы ты знал, Жак… как это отвратительно, какой это постыдный торг… Словом, я решилась убить себя, чтобы только не прибегать к этому вторично… и я бы уже убила себя, если бы мне не сказали, что ты здесь…

Затем, увидя, что Жак ей не отвечает, а только печально качает головой, все более слабея, Сефиза всплеснула руками и начала умоляющим тоном.

— Жак, сжалься! Одно слово… прощения!

— Господа, пожалуйста, удалите эту женщину! — воскликнул Морок. — Ее вид слишком тяжел для моего друга.

— Послушайте, голубушка, будьте благоразумны! — заговорили некоторые из присутствующих, глубоко взволнованные сценой. — Оставьте его… подите сюда… Ему не угрожает никакой опасности… успокойтесь…

— Ах, господа! — молила несчастная, заливаясь слезами и ломая руки. — Выслушайте меня… дайте мне вам сказать… я сделаю все, что хотите… я уйду… только помогите ему… пошлите за врачом… не дайте ему умереть так… Посмотрите!.. Боже!.. какие судороги… он страшно страдает…

— Она права! надо послать за доктором! — сказал кто-то.

— Где его найти… они так заняты теперь… — отвечал другой.

— А знаете, что лучше всего сделать? — предложил третий. — Больница напротив, перенесем беднягу туда… там ему окажут первую помощь… Одна из досок стола послужит носилками, а скатерть — простыней…

— Да, да, верно, — поддержали его несколько голосов.

— Перенесем его туда… пойдемте…

Жак, отравленный алкоголем, потрясенный встречей с Сефизой, испытывал нервный припадок. Несчастный был в агонии. Его пришлось привязать к доске, служившей носилками; два человека подняли их, а Сефиза выпросила как милостыню разрешения проводить Жака до больницы.

Когда эта мрачная процессия вышла из большого зала трактира, началось всеобщее бегство. Все тщательно завертывались в плащи, чтобы не видно было костюмов. К счастью, нанятые заранее кареты уже стояли у крыльца в довольно большом количестве. Дерзкий вызов был доведен до конца, смелая бравада выполнена, и можно было с честью удалиться с поля брани.

Тем временем, когда еще не все успели выйти, на соборной площади раздались со страшной яростью оглушительные крики. Жака донесли до выхода из трактира. Впереди носилок Морок и Нини-Мельница старались проложить им дорогу. Вскоре густой наплыв толпы совершенно преградил путь, и новые крики послышались на углу площади у самого собора.

— Что там такое? — спросил Нини-Мельница у человека с отвратительной наружностью, пробивавшегося впереди него. — Что это за крики?

— А это опять режут отравителя… как искрошили и первого, брошенного теперь в реку, — отвечал этот человек. — Хотите полюбоваться… так не жалейте локтей… а то опоздаете!

Едва негодяй произнес эти слова, как ужасный вопль покрыл шум толпы, сквозь которую с трудом пробирались носильщики Голыша, предшествуемые Мороком, Этот раздирающий вопль принадлежал Сефизе… Жак, один из семи наследников Реннепона, испустил последний вздох на ее руках.

Роковое совпадение… В ту самую минуту, как Сефиза отчаянно закричала, заметив смерть Жака, в другом конце площади раздался жуткий крик убиваемого отравителя… Этот дальний умоляющий крик, прерывавшийся от ужаса и подобный последнему призыву человека, противящегося ударам убийц, заставил Морока похолодеть среди его гнусного триумфа.

— Проклятие!!! — воскликнул ловкий убийца, избравший для своего преступления смертоносное, но законное орудие: пьянство и разврат. — Проклятие!!! это голос аббата д'Эгриньи! Его убивают!