Глава четвертая

Всю осень и зиму готовилось воинство к походу на Византию. Дружина обучалась на Подоле и над Почайной.

Наука давалась нелегко. Кто знает, какие препоны встретятся в далеком походе, с каким врагом и в каких условиях придется сражаться русским людям.

В конце Щекавицы, над обрывом, построили высокую каменную стену, соорудили несколько башен, выкопали рвы, насыпали валы с частоколом. Воины в полном вооружении, со щитами, с копьями или топорами идут на приступ стены, их отбивают, сталкивают, они падают и даже получают увечья. Всякое ученье может пригодиться в далеком походе.

На Оболони идет стрельба – там среди песков ставят огромные щиты, на них нарисованы кони и люди; с раннего утра до поздней ночи воины стреляют из луков в воображаемого врага – на тридцать, сорок, пятьдесят и сто шагов.

Всю осень, пока не сковало Днепр, воины роями и сотнями с большим грузом бросаются в ледяные волны, переплывают Днепр, греются на косах у костров и снова плывут к городу.

Над Почайной, в Вышгороде и Витичеве тем временем строят лодии, долбят из толстых стволов однодеревки, разводят их борта, устанавливают на днища упруги, к бортам нашивают насады, стелют палубы. Со всех сторон к Киеву гонят табуны лошадей, тысячи волов. Гонцы едут в ближайшие земли собирать земское войско, побывали они и в Осте-ре и в Любече.

Могила Микулы к тому времени поросла травой, которая въелась корнями в землю и так зеленела, что уже трудно было заметить небольшой бугорок, под которым вместе со своей женой спал вечным сном сын последнего старейшины любечского рода.

Не одного Микулу приняла земля – в песках за Любечем полегло немало воинов, боровшихся против Ярополка; в этом же песке, порою совсем рядом, тлели кости и тех, кто защищал Ярополка и шел против Владимира; смерть уравнивает и мирит самых лютых врагов.

Когда князь Владимир со своим воинством погнал рать Ярополка к Киеву, в Любече на какое-то время воцарилась тишина, жизнь замерла, люди присмирели, выжидая, что будет дальше.

Они надеялись, что после окончания войны князь-победитель даст им послабление и, может, вернет людям земли, которые забрал Бразд, уменьшит уроки, освободит от холопства, пришлет посадника – мужа справедливого и доброго.

Пустое! Не стало Бразда, но остались три его сына – Гор-дей, Самсон и Вавила, к ним по закону, установленному Ярополком и утвержденному Владимиром, перешел весь озадок после отца: терем в Любече, земли над Днепром, леса, бобровые гоны – все, на чем стояли его знамена с изображением месяца под солнцем, от которого во все стороны стрелами расходились лучи.

Под этим знаменем сыновья Бразда нарисовали еще и волны: солнце – князь; месяц – покойный отец; а сыновья -волны в море, которые ширятся и ширятся без конца.

И так не только у Бразда – в руках у его брата Сварга остались леса, днепровские берега, где добывалась руда, кор-чийница. Любечские богачи, которым во времена Ольги, и Святослава, и Ярополка жаловали земли, леса, ухожеи, так их владетелями при Владимире и остались. Князь ссорился с князем. Воеводы, бояре, волостелины, посадники служили одному князю, потом переходили и давали роту новому. Они боролись за свою честь, славу, добро и добивались их, а тяжкое бремя брани, пот, слезы, кровь ложились на людей убогих – они ничего не получали, а все больше и больше теряли.

Однажды в Любеч приехал и волостелин Кожема. Он, как было всем известно, в брани князей-братьев поддерживал Ярополка и киевское боярство, однако, лишь только воины Ярополка показали спины, велел своей дружине сложить оружие и дал роту служить Владимиру.

Так он и остался волостелином в Остре, объезжал от имени князя Владимира города и веси над Днепром и Десною, ставил на землях, в лесах, на бобровых гонах, раньше принадлежавших Ярополку, знамена князя Владимира, назначал от его имени новые уроки: само собой, князю – княжево.

Радел Кожема и о своем господаре – князе черниговском Осколе. Он тоже было примкнул к Ярополку, бился у Любе-ча и в Киеве, бежал в Родню, а там вместе с князьями других земель сложил оружие, дал роту верно служить и служил ныне князю Владимиру и как был, так и остался князем черниговским.

И о себе не забывал Кожема – если куда едет, то уж не преминет заглянуть, не уничтожил ли кто в лесах, на землях, на бобровых гонах его знамен, на которых красовался глаз с тремя полосами: волостелину – свое.

Но на сей раз волостелин Кожема приехал в Любеч посоветоваться с богами, кого назначить княжьим посадником. Собственно, тут и думать было нечего – новый, властно врывавшийся в жизнь закон не только защищал добро богатых, но и давал им еще больше прав: место посадника в Любече занял старший сын Бразда – Гордей, молодой еще человек, обликом и нравом как две капли воды походивший на отца.

Впрочем, что нрав! Силой, жестокостью, тупостью, которые унес с собой в могилу Бразд, в новые времена мало что, пожалуй, можно было сделать. Гордей – сын Бразда, тоже христианин, знал грамоту, хитрый, льстивый, он влезал в душу каждого.

Подыскивая себе жену, Гордей поступил не так, как отец. Гордей не взял приглянувшуюся ему девушку – нет, он долго ездил в Остер, засиживался до поздней ночи у во-лостелина Кожемы, прогуливался по саду с его дочерью Лименой.

Лимена была на редкость уродлива: рыжая, курносая, с большими рачьими глазами, – чтобы с ней не встретиться, ее обходили стороной, через три улицы.

А Гордей делал свое дело, условился с девушкой, поговорил с Кожемой и отвез ее как жену в Любеч.

Гордей, сын Бразда, стал посадником еще и потому, что был самым богатым человеком в древнем селении, которое становилось городом. Рядовичи, учинившие когда-то ряд с его отцом, или их дети служили по закону уже ему; закупы выплачивали купу только ему; кто не мог погасить свой долг, становился обельным холопом старшего сына покойного Бразда.

А рядовичей, закупов, холопов чем дальше, тем становилось в Любече больше и больше. Новый город, выраставший над Днепром, не походил вовсе на древнее селение, родовое гнездо: в нем была своя Гора – терема за высокими тынами на лучшей земле вдоль леса; Посад – хижины ремесленников, скудельников, рыбаков на гнилищах и в оврагах вокруг Горы; Оболонь – землянки на песке и над затоками Днепра, где ютились со своими многочисленными семействами рядовичи и закупы, у которых оставалось два выхода – либо в Днепр, либо в холопы.

Впрочем, у бедных людей появилась еще одна надежда. Как в городе Киеве, так и в Любече были крещеные; два священника – Ксенофон-грек и Кузьма-болгарин, жившие на лгобечской Горе, обещали убогим рай и тем больше блаженства на небе, чем больше они страдали на земле…

После смерти Микулы в его хижине долго никто не жил – люди по-всякому говорили о смерти Микулы и Висты, всех удивляло, что князь Владимир велел воздать ему погребальные почести, как сыну старейшины. Травою поросла могила Микулы, бурьяном переплело дворище древнего рода.

По ночам, сказывали люди, там слышались стоны и плач, кто-то видел мигавший в душниках землянки огонек. Кому охота идти туда, где живут чуры, домовые да плачут навы?!

И все– таки в Любече нашелся человек, не побоявшийся домовых, чуров и навов, видимо предпочитая бежать к ним от живых, но жестоких и страшных людей, -некий Антип, племянник Микулы, внук Анта.

Антип, единственный сын Гапона – двоюродного брата Микулы, рано потеряв родителей, жил недолгое время под отчим кровом, выплачивая взятую отцом у Бразда купу сыну его Гордею, потом отдал за долги двор и хижину и ютился, как птица, на днепровских кручах, питаясь рыбою, зимой зайчатиной, белками и всякой давлениной.

Осталась у Антипа одна лишь воля. Ни рядович, ни закуп, ни холоп – над ним не было хозяина. Задушным человеком его называли.

Этот Антип и поселился в Микулином дворище, в древней родовой хижине, спал на полатях в том месте, где почивали старейшины Улеб, Воик, Ант, сын его Микула, и, хотел того или не хотел, был последним в роде старейшин, потому что оберегал их очаг и жил там, куда по ночам прилетали их души.

И это были счастливые для Антипа дни – над головой крыша, в очаге тлеет жар, по ночам слышны тихие беседы чуров под углями.

Только недолго довелось пожить ему в Микулиной землянке – в Любече знали, что достаточно кому-либо пожить какое-то время в нечистом месте, как оно становится чистым, – знал о том и Гордей, сын Бразда, посадник Любеча.

Гордей вошел во дворище Микулы, за ним два холопа несли деревянное знамено нового, знатного рода.

– Кто ты еси? – спросил Гордей Антипа, который стоял босой, в старом рубище с длинными, спадающими до плеч, космами.

– Я Антип, неть Микулы и твой родич, посадник, – ответил задушный человек.

– Не о том спрашиваю, – загремел Гордей, – и мне все едино, кому ты нетем приходишься. По какому праву ты тут живешь, забрал чужую хижину и двор?

– Ничего я не забирал, – Антип покачал головой, – и ничего мне не нужно – живу, и все…

– Живу, и все! – передразнил Гордей и засмеялся. – Разве теперь кто так живет на свете? Хижина и двор принадлежали Микуле.

– Так, Микуле, – согласился Антип, – мир праху его.

– Аще живешь тут, – продолжал Гордей, – должен знать, что Микула имал от князя купу и ты должен ее погасить… Аще живешь тут, должен платить подать князю от дыма, от рала, от каждого злака.

– Тут нету дыма, нет у меня рала, не садил и злаков.

– Тогда уходи, Антип, отсюда! – крикнул Гордей. -Ставьте знамено! – велел он холопам.

Ночью Антип сидел над Днепром. Начиналась зима. Он замерз, но приютиться было теперь негде.

Внук старейшины – да и, вероятно, последний внук, помнивший своих предков, – и этот последний в роду, проклинал Любеч, всю землю.

А тем временем а Любеч приехал волостелин Кожема. Вместе с посадником Гордеем он собрал любечан и звал их на брань с ромеями.

И люди, надо сказать, как ни трудно им было жить, как ни голодали, ни бедствовали, но и они содрогнулись, замерли от ужаса, услышав страшную весть…

– Императоры ромеев – наши враги, они загубили множество русских воев, готовятся идти на Русь, надевать ярма на наши выи! – кричал Гордей.

Ромейские ярма на выях русских людей? Нет, трудно живется ныне на родной земле, тяжело гнуть спины на князей, волостелинов, посадников, но во много крат тяжелей, страшней, нестерпимей носить ярмо Византии, видеть, как гибнет родная земля.

– За Русь! Мы пойдем, отдадим за нее жизнь и силы! Вдоль берегов прозвучала песня:

Широкий Днепр наш, Дунай далеко, Мосты поставим через все море, Главу отрубим царю ромеев, Доставим дому и честь и славу…

Лишь Антип, внук старейшины, не пошел с воинами. И не потому, что не хотел. О, сердце его пылало неугасимой любовью к родной земле и ненавистью к ромеям…

Он не мог идти с воинами: не было у него коня, не мог он купить у Сварга щита и меча, а воин без оружия – не воин. Такого князь не возьмет.

Поутру Антип зашагал вниз по Днепру – все дальше и дальше; он пройдет всю Русь, пересечет Русское море, доберется до горы Афон, станет монахом Антонием, вернется обратно в город Киев, а после смерти его назовут святым…

Никто в Киеве, даже воеводы, не знают, каким путем поведет князь Владимир свою рать: Днепром ли до устья, а там Русским морем к Дунаю или, может, суходолом, через земли тиверцев и уличей, а далее, как ходил некогда князь Святослав, через Болгарию.

Владимир не идет по стезе отца: он не может двинуться на Византию через земли болгар – Болгария покорена, там повсюду вдоль Дуная и до самого Русского моря стоят легионы Империи, Владимир не может затеять прю с императорами на чужой земле.

«Когда– нибудь, -думает князь Владимир, – кто знает, снова сольются пути болгар и русов, ныне же разъединены мы, каждая из наших земель собственными силами борется за свое будущее, за счастье, приходится стать против Византии одному, наша победа придаст силы и болгарам…»

Поэтому Владимир решает дать ромеям бой на древней славянской земле, на берегах родного Русского моря он готовится нанести удар городу Херсонесу в Климатах.

Ранней весной, едва лишь прошел лед и Днепр наполнился до краев, как чаша, с берегов Почайны отплыли двести лодий-насадов с тридцатью – сорока воинами на каждой. Впереди со старшей дружиной князь Владимир; ведет он с собой в поход сына Мстислава. Князь посылает загодя в поле за Днепр, по Соляному гостинцу на юг дружину из четырех тысяч всадников во главе с воеводой Волчьим Хвостом и велит им ждать его у порогов.

Среди воинов были и те, кто недавно вернулся из Византии после битвы под Абидосом, они жаждут отомстить, ас-платиться за кровь и обиды.

С воинством на этот раз следовало немало безоружных людей: бояре с Горы, мужи нарочитые с земель, купцы – князь Владимир думал не только ратоборствовать, но и вести с ромеями переговоры о купле продаже, о вере, и потому он хотел иметь подле себя советников, силу, которая подпирала княжий стол.

Лодии быстро плыли по Днепру, еще быстрее мчались по Соляному пути всадники. Подождав князя у Ненасыти, они помогли перетащить волоком самые большие насады.

Оставив воинов на левом берегу Днепра отдыхать, князь Владимир со старшей дружиной переправился на остров Григория, где в давно ушедшие времена воины, плывшие вниз по Днепру и далее в Русское море, приносили под священным дубом жертву богам и просили даровать им победу. Окруженный воеводами и тысяцкими, Владимир поднялся по крутой тропе на скалу и остановился перед дубом, посаженным руками предков лет триста, а может, и пятьсот тому назад.

На дубе поблескивала свежая зеленая листва, однако немало ветвей, опаленных молниями, засохло – ведь все на этом свете растет, развивается, а потом стареет и умирает. Священный дуб на острове Григория после многих лет, казалось, засыпал среди моря молодых, буйно-зеленых деревьев над извечно голубым Днепром и под бездонным небом.

И, может быть, потому, что умирал многовековой дуб, а может, – и это, пожалуй, вернее – потому, что умирало в людях старое и нарождалось новое, зарастала и тропка, ведущая от Днепра к дубу; на ветвях его еще висели истлевшие убрусы, ржавые изогнутые мечи, у ствола, в густой траве, белели кости животных – следы старых жертвоприношений, однако новых уже не было.

Князь Владимир тоже приехал на остров не для того, чтобы принести жертву. Постояв под дубом, он прошел в конец острова, где возвышался насыпанный многими руками курган, – здесь, как сказали Владимиру, отец его Святослав в темную ночь рубился с печенегами, здесь сложил голову, здесь же отдали ему последние погребальные почести – сожгли в лодии его тело.

Сняв шеломы и низко склонив головы, стояли князь Владимир с сыном Мстиславом и воеводами перед курганом, на нем зеленела трава и всеми красками рдели цветы. Все молчали, тихо было кругом, лишь где-то высоко в небе жаворонки разливали бесконечную и немного грустную песню.

– Будет так! – молвил князь Владимир, стоя над могилой своего отца. – Мы идем на правый бой с Византией, отомстить за тех, кто погиб от руки ромеев, утвердить новый закон и новую жизнь. Ты, воевода Волчий Хвост, веди всадников полем до Хазарской переправы, оттуда в Климаты и подступай к городу Херсонесу с востока, а мы, воеводы, поплывем по Днепру, потом Русским морем и налетим на Хер-сонес с севера и запада.

Однако это было еще не все, о чем думал сейчас Владимир. Стоя на высоких кручах Хортицы, князь и его дружина смотрят на Днепр, на его левый берег. Перед их глазами стелется безграничное поле, по нему вьется гостинец – суходолом до Сурожского моря и на Дон, а по обе стороны, сколько может видеть око, курганы.

И так было всюду, куда бы они ни шли, – над полуденными дорогами, где русские люди бились со множеством орд и отбивали набеги, с давних пор высились, со временем снижаясь, а то и сравниваясь с землею, могилы наших предков, сложивших головы за Русь.

Глядя на эти курганы, князь Владимир думал о прошлом, своем настоящем и будущем, что в его представлении казалось чем-то нераздельным, ведь будущее всегда превращается в настоящее, а настоящее неминуемо и очень быстро, подобно жизни человеческой, становится прошлым, только прошлое вечно – мертво, но всегда живо, чтобы стоять на страже быстротекущей жизни…

– Родная земля! – говорит князь Владимир. – Будем беречь ее всегда и всюду.

Опустив руку на плечо Мстислава, он продолжает:

– Мы идем на Херсонес и не знаем, что нас ждет. Верю, мы возьмем город и тогда поговорим с императорами. Однако, сидя в Херсонесе, хочу чувствовать опору. Ты отправляйся суходолом в Тмутаракань, сын мой Мстислав, – это Русская земля, покуда там сидим – греки в Климатах как в мешке. Быть тебе, Мстислав, князем тмутараканским, защищай оттуда мое войско в Климатах, а будет потреба – покличу, иди на помощь.

– Спасибо, отче! – поблагодарил новый князь Тмутаракани Мстислав. – Сидя в Тмутаракани, буду защищать тебя, войско, всю Русь.

Он извлек из ножен меч. Поцеловал его холодный клинок, на котором играли лучи солнца.

Князь обнял сына и ласково поглядел на его юное лицо с пробивающимися темными усиками и пушком на подбородке. Вот и пришло время расставаться с одним из сыновей -придется ли еще когда-нибудь свидеться?

В тот же день князь Мстислав с дружиной умчался на восток, к Сурожскому морю.

Весь день воины осматривали лодии, конопатили днища, готовили ветрила, снасти, укоты.

Ранним вечером, едва лишь смерклось, легли спать – наступала последняя ночь, когда можно было безмятежно отдохнуть перед далеким тяжким походом: Днепром до Оле-шья и далее морем.

Ночь стояла тихая, теплая. С вечера небо затянуло тучами. Перед самым заходом солнца над Днепром заморосил дождик, но как внезапно начался, так внезапно и прекратился. Тучи развеялись, и темная их гряда повисла над низовьем.

На лодиях слышался говор, где-то родилась в темноте и поплыла над плесом грустная песня, вдоль берега и выше на кручах угасали костры. В поле – на конях, а по реке выше и ниже стана на насадах стали дозоры.

И вдруг в тишине прозвучал голос, к которому присоединился другой,третий:

– Глядите, глядите на небо!

Все взоры обратились к низовью, где раньше висела, а теперь уже разошлась цепь облаков, – там, опершись широким хвостом на Волосини и протянув почти до самого небосклона острое копье, серебром переливалась в небе необычная звезда.

Впрочем, это была не звезда. Высоко в небе среди звезд, затмевая их, висела комета и сверкала так ослепительно, что тотчас же выступили Днепр, темные очертания лодий на воде, берега, кручи, люди, которые стояли там и смотрели в небо.

Никогда ничего подобного не видев, эти люди – и простые воины, и все старейшины – были крайне взволнованы, потрясены. На лодиях, на берегу и на круче, где у шатра со старшей дружиной стоял князь Владимир, в эту минуту молчали все, но каждый спрашивал себя: что вещает Руси и всем людям это знамение, на кого направлено висящее в небе копье?

– Небо благословляет нас, – промолвил, обращаясь к старейшинам, князь Владимир. – Копье направлено на Херсонес. Мы победим!

И тотчас всюду вдоль берега задвигались, зашумели, заговорили возбужденными, бодрыми голосами воины:

– Копье направлено на Херсонес! Нашей рати сопутствует удача…

Далекие забытые предки, как были они беспомощны и бессильны, видя таинственные звезды и становясь свидетелями рождения и гибели далеких миров, движения дивных, невиданных светил!

Зато, хоть и не зная и не понимая извечных сил природы, неба, светил, они твердо стояли на этой земле, где судьба предназначила им жить, берегли ее и были добрыми ее хозяевами.

Через неделю лодии князя Владимира, доплыв до устья Днепра, подняли ветрила, обогнули длинную косу, которая, подобно стреле, уходила в море, и помчались на юг, к Климатам.

Счастье сопутствовало им. На море стояла погода; днем дул легкий северный ветер, а ночью восточный – с раскаленной солнцем земли Климатов; иногда он совсем утихал, и тогда воины брались за весла.

Воинам помогало, казалось, само небо – ночью на небе, покуда они плыли по Днепру и далее по морю, высоко над ними все время висела хвостатая звезда, которую они впервые увидели за порогами, она сияла в небе и освещала им путь… [13]

Лодии плыли по широкому, безбрежному морю, дважды встречались им несколько хеландий херсонитов; на рассвете третьего дня далеко на горизонте воины увидели узенькую полоску земли – вероятно, мыс Парфения. Князь Владимир тотчас велел повернуть в открытое море – за мысом была Керкентида, защищавшая Херсонес с севера, там постоянно стояли корабли ромеев. Очутившись вскоре в открытом море, лодии поплыли теперь прямо к берегам Хер-сонеса.

А с наступлением ночи воины увидели далеко на востоке огни – там в нескольких местах высоко, до самого неба, освещая снизу тучи, полыхали огненные столбы. Это был сигнал, что всадники, пробившись через Хазарскую переправу, движутся по Климатам и подходят с востока к Хер-сонесу.

На рассвете с моря подул и наполнил паруса на лодиях свежий ветерок, и вскоре воины князя Владимира увидели Херсонес – его желтые стены, башни, позолоченные купола церквей, которые высились у самого моря, в заливе Символов с восточной стороны города виднелись мачты множества ромейских кораблей.

Князю Владимиру было известно, что в древние времена вход в залив Символов преграждался на ночь железными цепями. Теперь эти цепи лежали на дне залива, и потому он велел сотне лодий остаться в море, сам же с другой сотней устремился по высоким волнам прямо в залив.

Это был дерзкий, смелый наскок. В тихом заливе все спали на хеландиях, когда к ним приблизились и стали рядом русские лодии. А когда из них выскочили воины с мечами в руках, было уже поздно обороняться, ромеям оставалось только взывать о помощи.

Крики с залива достигли города. Уже рассвело, стража на стене увидела несметное число вражеских лодий в море, немало их стояло и в заливе Символов, а русские воины с копьями и мечами в руках уже бежали к стенам Херсонеса.

Однако взять приступом город не удалось – на его стены высыпала и стала метать стрелы стража, а перед воинами, которые успели уже подбежать к воротам, направо от башни Зенона, упал со страшным грохотом и треском катаракт -город Херсонес заперся.

В то время город Херсонес считался сильной, почти неприступной крепостью. Занимая небольшую площадь – два поприща в длину и намного меньше в ширину, город теснился между двумя заливами на мысе, который выступал далеко в море. В разные времена Херсонес был обнесен двумя стенами из больших тесаных каменных глыб – главной и передней, называвшейся протейхизмой. На ее углах высились башни, одна из них у самых ворот города – башня Зенона. Все ворота, выходившие к заливу Символов, к морю и на запад, в некрополь, были сделаны из дуба, обиты медью и железом, а позади них опускались еще и катаракты.

Жить в городе было тесновато, в кварталах, разделенных прямыми узкими улицами, дома лепились, точно ячеи в сотах, один к другому; западная и южная части, где в хижинах, землянках и прямо под открытым небом ютились ремесленники, рыбаки, грузчики, напоминала муравейник.

Только в северной части города, выходившей к морю, жить было просторно и привольно – там стояли вплотную Друг к другу большие двухэтажные дома богачей, термы, гимназии, огромные храмы, а на высокой скале, над самым морем, базилика – длинное открытое строение; крышу его подпирали колонны, полы были выложены великолепной мозаикой, повсюду ласкали взор мраморные статуи, которые стояли также по бокам спускавшейся к морю лестницы.

Город– крепость, да, но крепостью казался и каждый дом богатого херсонита: окна выходили не на улицу, а во двор, во дворах вырыты погреба, где стояли пифосы с вином, бочки с соленой рыбой, а в углу, под землей, обычно помещалась цистерна, в которую херсонит собирал дождевую воду.

Бедное население города обходилось без цистерн, с древних времен в Херсонесе существовал водопровод – на востоке от города под землей находились цистерны, куда собиралась вода из речек, источников и дождевая, оттуда она текла по каменным подземным трубам в город и во все дома.

В древние времена, когда город был греческим, в Херсонесе кипела жизнь. Воздвигались храмы и великолепные здания, повсюду стояли памятники и мраморные плиты с надписями, прославлявшими подвиги херсонитов, – но когда хозяевами города стали византийцы-ромеи, они разрушили храмы, повергли в прах памятники, а мраморными плитами с надписями устлали полы своих жилищ, – они грабили Климаты, раскрадывали богатства, прибыльно торговали с Русью, а Керкентиду и Херсонес сделали своими торжищами.

Особенно пришел в упадок Херсонес во времена императора Василия, который побаивался не только малоазиатских фем, но и Климатов. Прошло время, когда во главе Херсонеса стояли прогевон и стратиг, которых избирали богатые херсониты; император Василий послал своего страти-га и запретил городу чеканить свои деньги.

Империю в то время интересовало одно: чтобы Херсонес давал побольше зерна, меда, скота, чтобы оттуда в Константинополь текло побольше золота и серебра; поэтому в Херсонесе сидел коммеркарий, следил за сбором податей и пошлин и был настолько важной персоной, что имел даже свою печать.

Когда воинство князя Владимира внезапно появилось под Херсонесом, горожане, разумеется, перепугались, полагая, что русы со всеми силами пойдут на приступ.

Владимир этого не сделал, – горожане наблюдали со стен, как одни лодии русов собираются в заливе Символов, другие бросают укоты против северной городской стены, отрезая Херсонес от моря, а на суше, в двух-трех стадиях от города, полукругом, протянувшимся от залива Символов на юг, а затем на запад до залива Парфения, вырастал стан князя Владимира – воины копали на скатах пригорков землянки, складывали из глыб серого камня убежища, возводили шатры для старшин и большой княжеский шатер, над которым зареяло голубое знамя с тремя перекрещенными копьями – знаком князя Руси Владимира.

Теперь херсониты видели, с какой силой им придется столкнуться: русы прибыли не менее как на двухстах лодиях, на каждой из них тридцать – сорок воинов, пять или шесть тысяч воинов высадилось у Херсонеса с моря – для города с десятью тысячами жителей это была страшная сила.

Выяснилось, что рать киевского князя прибыла не только по морю. К вечеру первого же дня осады стража со стен города заметила, что в долине, по дороге к Неаполю, поднимаются столбы пыли. Прошло немного времени – и стало видно, как к Херсонесу скачут множество всадников, – это были воины князя Владимира. Подъехав к стану, они спешились и присоединились к воинству.

Перед заходом солнца, когда на суше и на море все утихло, из стана прибывшей с севера рати выехали на конях воины князя Руси, остановились напротив главных ворот и затрубили в большие турьи рога.

На стенах и в городе все замерло; затаив дыхание, жители ждали и слушали, о чем трубят в рога кликуны.

В наступившей тишине воины русского князя за-крич-али:

– Князь киевский Владимир, прибыв сюда, стал под Херсонесом, зане императоры Василий и Константин, уложившие любовь и дружбу, нарушили мир и причинили Руси зло… Слушайте, херсониты!

– Слушайте, херсониты! – возглашали далее в предвечерней тишине кликуны. – Киевский князь прибыл сюда, дабы говорить с императорами ромеев…

– Слушайте, херсониты! Князь Владимир предлагает вам, не оказывая сопротивления, сдать Херсонес, за что обещает не трогать ни города, ни его людей…

Закончив, кликуны долго неподвижно стояли на высоком пригорке, и в лучах заходящего солнца их фигуры напоминали каких-то каменных великанов. Князь Владимир велел ждать ответа херсойитов, он, как и отец его Святослав, поступал открыто и честно – сказал врагам, зачем пришел, объявил, чего хочет, предостерег херсонитов от пролития крови, напрасных жертв, и в эту предвечернюю пору Херсонес мог еще спастись.

Однако херсониты этого не сделали. Кликуны князя стояли и ждали. Солнце зашло, берег и море окутали сумерки, фигуры кликунов стали черными, вверху над ними висело темно-синее небо, а в нем вспыхнула, точно зарница, вечерняя звезда.

И вдруг в этом темно-синем небе раздался шум, свист, один из кликунов закричал и упал с коня, крик этот долетел до стана русских воинов.

В ответ на слово князя-воина со стен полетели стрелы, а балисты начали метать острые камни.

Так началась война князя Владимира с Херсонесом и Византией.

Воину, который час тому назад сражался на поле брани, трудно рассказать, что именно он видел, что пережил. Чем больше воинов-рассказчиков, тем противоречивей, невероятней будут их рассказы. Каждая война, в какие бы времена она ни происходила, – это дикий, кровавый бред, безумная сумятица, которых никто ни передать, ни описать не в силах. Будь прокляты все войны, вместе взятые! Да будут благословенны люди, устрояющие мир!

Летописец весьма коротко рассказывает о битве князя Владимира под Херсонесом: «Идет Володимир с вой на Кор-сунь, град греческий, и затворишася корусяне в граде, и ста Володимир об он пол города в лимени, дали града стрелище едино, и боряхуся крепко из гра, Володимир же обстоя град…»

Если бы говорили камни, а кровь на песках не выцветала на солнце, если бы морские воды не разъедали, не разбавляли бы человеческих слез, – о чем только не могли бы поведать Русское море, его скалистые берега и омытое водами Днепра широкое, неоглядное поле!

Это была великая сеча. Земля вокруг Херсонеса щедро поливалась русской кровью. На стенах крепости, которые теперь неустанно раскапывают и они вырастают, точно в сказке, из-под разрытой земли видны щербины и пробоины – это шрамы каменной твердыни у моря, плуг выпахивает из земли людские черепа, шеломы, сломанные копья, мечи – это кости русских людей и оружие, с которым они полегли.

В первые дни князь Владимир – в те времена всегда так воевали – думал взять город копьем. С раннего утра до позднего вечера его воины, неся за собой лестницы и веревки с крюками, покинув стан, подступали к стенам города и лезли наверх по горе трупов…

Но взять херсонесскую твердыню было трудно: высокие кручи, каменные стены были неприступны. Когда русские воины, подтянув наконец пороки, пробили протейхизму – первую тонкую стену, за ней оказалась еще одна, древняя, очень толстая, которую пробить было невозможно.

А покуда русские воины, стремясь копьем взять город, лезли на стены, обливаясь кровью, и разбивали пороками ворота, ромеи, стоя за заборолами, посылали вниз тысячи стрел, лили горящую смолу, засыпали воинам песком глаза, а их балисты неустанно метали и метали острые камни.

Тогда князь Владимир велел делать присыпь, – воины его днем, а зачастую и ночью копали землю и насыпали вал, который тянулся от залива Символов до городских ворот и поднимался все выше и выше, – чтобы воины могли по нему взбежать на башню Зенона, а оттуда по стенам попасть в город.

Однако, когда этот широкий вал, воздвигнутый ценой больших жертв, доходил уже почти до ворот и башни Зенона, он начал вдруг оседать – угадав намерение русских, хер-сониты сделали подземный ход из города, дорылись, как кроты, до вала, и покуда русские воины насыпали землю, они относили ее в город, где и поныне среди скал высится насыпанный ими курган.

Время шло, миновала весна, начались сушь и безветрие, на скалистых берегах уже выгорела и пожухла трава, а русские воины все еще стояли под Херсонесом не в силах его взять.

– Три года буду стоять, но от Херсонеса не уйду, – промолвил в гневе князь Владимир.

Но князь Владимир вовсе не думал стоять в Климатах три года. Война стоила много крови, его ждала Русь. Надо было поскорей взять Херсонес, чтобы вести переговоры с императорами Византии.

Владимир знал, что силы ромеев в Херсонесе тают с каждым днем. У него тоже были немалые потери. Однако за спиной князя, хоть это и были Климаты, находились русские города Сугдея и Корчев, через Климаты подоспевала также подмога из Тмутаракани от сына Мстислава. Тотчас за станом начинались и тянулись далеко к горам клеры херсони-тов – господа удрали, но остались сотни рабов, – со всех концов к воинству князя Владимира шли русские люди и рабы ромеев.

И в самом Херсонесе нашлись люди, ненавидевшие ромеев и ждавшие лишь случая, чтобы помочь князю Владимиру или бежать в его стан.

Стояла душная червенская ночь. Низко над землей еще с вечера нависла тяжелая туча, после захода солнца она поползла дальше и закрыла море. Под покровом этой ночи спал стан русских воинов, спал Херсонес; в нескольких шагах ничего не было видно, в поле и в городе царила мертвая тишина.

Но вот раздался тихий скрип у стены Херсонеса против залива Символов, и в образовавшемся черном отверстии стены появились две тени, двое людей остановились снаружи и прислушивались, ждали…

Потом они пошли вперед, прямо к стану Владимира, и замерли, подняв руки, когда увидели перед собой поднявшихся с земли русских воинов.

– Кто вы?

– Мы из города… Хотим видеть князя.

Копья русских воинов были направлены на неизвестных – где война, там ловушки, ложь, измена!

Князь Владимир смотрел на людей, которых привели к нему воины стражи, лежавшие этой ночью плечом к плечу в поле.

Воины сразу же вышли, в шатре остался князь с несколькими воеводами и два неизвестных ромея.

– Кто вы и почему здесь ночью в поле? – спросил князь.

– Я, княже Владимир, – сказал один из них в одежде воина, – свион, по имени Жадборн, служил в дружине ярла Фулнера, которая шла с тобой из Новгорода в Киев.

– Кому же ты служишь ныне? Херсонесу? – усмехнувшись, спросил Владимир.

– Будь проклят Херсонес, ромеи и вся Византия! – прорычал Жадборн. – Мы служили им, не жалея крови. Нет моей дружины, не стало и ярла Фулнера, а что проку от них? Я пришел и буду служить тебе, княже.

Владимир ничего не ответил свиону, предававшему ради золота своих хозяев.

– А ты, – обернулся Владимир к другому беглецу, – почему оставил Херсонес и пришел в мой стан?

Старик в черной рясе, с длинными волосами, усатый, с большой окладистой бородой, заметно волновался и ответил не сразу.

– Я священник Анастас, – вырвалось наконец у него.

– Ты священник?! – искренне удивился Владимир. – Зачем же ты тогда явился сюда, в стан воинов?

– Я – болгарский священник, – ответил Анастас, – именно потому и пришел к тебе… Так, княже, когда-то я жил в Болгарии, был настоятелем Доростольской церкви, служил своему болгарскому патриарху Дамиану, видел там и отца твоего, князя Святослава… А потом Доростол взяли ромеи, ныне престол болгарского патриарха в Охри-де, но я не могу ему служить, ибо константинопольский патриарх Николай выгнал нас из Болгарии. И я со многими болгарскими священниками попал в Херсонес, в город, где молятся золоту, а не Богу… Я отрекаюсь от ромеев, от патриарха Николая Хризоверга, жить в Херсонесе не в силах, лучше идти к язычникам, сеять там Божье слово… Потому и пришел к тебе…

На столе горела свеча, в желтых лучах ясно видно было лицо Анастаса. Можно ли верить священнику, правду ли он говорит?!

– Как же вы прошли? – спросил князь.

– В стене Херсонеса есть потайной ход, через него и прошли, – сказал Жадборн.

– Вы его нам покажете?

– Коли твоя воля, покажем и можем через него вернуться в Херсонес, – промолвил свион, – но ход очень узкий, человек с большим трудом может проползти, а по ту сторону стены всегда стоит стража… Ныне – темная ночь, ромеи перепились и спят, этим мы и воспользовались.

– Добро, – промолвил Владимир. – С чем же вы пришли?

– Я могу рассказать тебе все о Херсонесе, – ответил Жадборн, – и помогу разорить это гнездо над морем… Я знаю, где проложен в Херсонес водопровод, знаю, где в твоем стане лежит закопанный греческий огонь, я умею обращаться с этим огнем…

– Добро, – прервал Владимир свиона. – Завтра утром расскажешь обо всем моим воеводам. А сейчас ступай с воями и покажи, где потайной ход в город.

В шатер вошли воины и увели Жадборна. Князь и священник остались вдвоем.

– Я тоже должен идти? – спросил Анастас.

– Нет, – ответил князь. – Хочу говорить с тобой про веру и Христа. Ты не устал, отче?

– О нет – о вере могу говорить без конца, я верно буду служить тебе, княже…

Херсонес держался и, вероятно, еще долгое время мог выдерживать осаду – в его домах от залива Символов до самого моря было достаточно муки для печения хлеба, запасов соленого мяса и рыбы, в погребах стояли пифосы с вином.

Далеко за городом, в горах, были скрыты цистерны, откуда глубоко под землей по трубам беспрестанно текла вода, в городе все пили вдоволь и надеялись пить так и в будущем. Шла война, однако работали городские термы, у богатых же херсонитов были собственные термы и цистерны с водой.

Хуже обстояло дело на западной окраине города, где жили бедняки, – все бремя войны ложилось на них, они рыли рвы, насыпали валы, стояли на стенах, но хлеба им не хватало, а о вкусе мяса и рыбы они вовсе позабыли, вволю пили только воду…

И вдруг вода в водопроводных трубах стала убывать – до сих пор она постоянно текла сильной струей, но однажды, неизвестно почему, струя стала ослабевать, через несколько часов текла, замирая, лишь тоненькая струйка, потом из труб городского водопровода еще какое-то время сбегали капли, а вскоре упали и последние.

– Русы перекопали водопровод… Нам нечего пить! – катилось в Херсонесе из дома в дом, весь город охватили страх и отчаяние.

Многие херсониты кинулись запирать ворота дворов -отныне они будут стеречь, как псы, свои цистерны, жаль только, что им не пришло в голову залить заблаговременно доверху пифосы, термы, погреба, дворы…

Беднякам стало трудней, гораздо трудней! Богачи выдавали им по ломтю хлеба, а вот теперь не стало воды… Когда на горячую землю упали из труб последние капли, людям уже хотелось пить, в хижинах, халупах, землянках сразу запричитали, заплакали жены и дети.

День, другой, третий… как быстро они проходят, когда есть у человека хлеб и вода, и как бесконечно тянутся, когда нет ни глотка воды.

Страшно, очень страшно было в эти дни в городе Херсонесе. Вода! Только за воду служили теперь бедняки богатеям. Кружка воды – впрочем, нет, она была дороже золота, кружка воды стала мерилом жизни… А тут – жара, безжалостное солнце висит, как раскаленная сковорода, в небе. Горят камни, земля, горят и души людей!

Тогда князь Владимир и повел свою рать к стенам Херсо-неса… Предвидя это, стратиг города велел поднять ночью на стены побольше бочек с водой, а начальникам открыть эти бочки, когда русские воины начнут приступ. Воины князя Владимира подходили к городу, а ромеи на стенах пили воду, готовые отбить русов и снова напиться… Вода – обычная и даже застоявшаяся, затхлая была на стенах, но действовала она на воинов, как крепкое вино, – в бешенстве кинулись они, чтобы отбивать приступ, – лучше умереть, но пить еще и еще!…

Но почему воины князя Владимира остановились, не лезут, как прежде, на стены?! Что случилось, откуда это, неужели само небо помогает на сей раз русским воинам?! В долине перед Херсонесом стоят сифоны и бросают на город страшный палящий греческий огонь, а у машины стоит варяг Жадборн…

Воины стояли на стене, но им не нужно было отбивать приступ русов, позади них над городом вставали столбы Черного дыма – это пылали дома северной и восточной частей города, вот заклубился дым и над западной частью.

Но не только огонь уничтожал и испепелял город – с западных его окраин к приморским дворцам бежал люд с почерневшими, запекшимися от жажды губами: ремесленники, рыбаки, гончары, рабы из многих частей света; теперь они искали не воды, их сердцами владела месть, это они убили стратига Льва, открыли русским воинам ворота, и те ворвались в пылающий город.

И как раз в это время – горькая насмешка судьбы: на далеком небосклоне замаячили ветрила, а погодя на лоно вод выплыло несколько лодий – на помощь Херсонесу поспешали греческие хеландии, подмога из Константинополя.

Однако кому и чем помогать? Над Херсонесом висела туча темно-рыжего дыма, многие дома пылали, победители, как водится, радовались победе, побежденные, позабыв о сопротивлении, кинулись к водопроводу, откуда сначала по капле, а затем сильной струей ударила свежая, холодная вода.

Князь Владимир, взойдя на башню Зенона, долго смотрел на корабли ромеев, которые, не доплыв на какое-нибудь поприще до залива Символов, бросили якоря. Нет, эти величавые дромоны пришли не на помощь херсонитам – иная цель привела их сюда. Князь велел нескольким воеводам выехать к дромонам и узнать, зачем они приплыли, а сам, спустившись с башни, пошел в город.

Для него уже был приготовлен дворец стратига – чудесный дом в два этажа, смотревший окнами на море. У дверей висела мраморная доска с надписью:

Этот дом над Потом, где тебя всегда ждет чара вина, Протевон Иоанн Калокир, сын Романа, воздвиг. Заходи, путник, на ложе в доме отдохни И помяни добрым словом того, кто когда то владел этим добром.

Когда князю Владимиру прочитали и перевели надпись, он засмеялся. Калокир, сын протевона Херсонеса, – ведь так звали того ромея, который когда-то приезжал в Киев уговаривать князя Святослава идти войной на болгар… Странный мир – нет уже князя Святослава, нет ромея Кало-кира, дом же стоит у моря в побежденном Херсонесе, а тень Иоанна Калокира приглашает:

Заходи, путник, на ложе в доме отдохни…

Узкий двор, в углу цистерна для воды, посредине – чудесные южные цветы, два высоких дерева, направо – дверь на галерею с мраморными колоннами, за ней – сени, службы, лестница наверх, узкие открытые переходы, покои.

Тут и в самом деле можно отдохнуть, утомленное за много дней тело требовало отдыха, но было не до того – в покои уже входили воеводы, они спрашивали, что делать в побежденном городе, докладывали, где поставят стражу на стенах и в поле.

Потом явились воеводы, ходившие на лодиях к дромо-нам ромеев. В Константинополе, сказали они, узнали, что князь Владимир с большим войском вступил в Климаты, потому император Василий и прислал сюда дромоны со своими василиками.

– Василики императора Василия немного опоздали, – промолвил, смеясь, князь Владимир, – впрочем, пожалуй, в самую пору с ними толковать. Что ж, поговорим с ними завтра поутру. А сейчас, сейчас, воеводы, я хочу только одного – спать.

Василики императоров Василия и Константина шли к князю Владимиру.

Это было невеселое зрелище – всем этим патрикиям, про-тоспафариям, спафарокандидатам не раз, видимо, приходилось бывать в Херсонесе раньше; спускались они с кораблей, окруженные нижними чинами, в великолепных, расшитых золотом и серебром одеждах, их встречали здесь и раболепствовали перед ними стратиги, протевоны, местная знать, по дороге от залива до самого дворца стратига стояли люди, славившие божественных императоров, гостей из Константинополя, Византию…

Теперь василики императоров – патрикии-военачаль-ники Фригии и Сисиний, магистр Лев, митрополит Хал-кидонский Роман и пресвитор Влахернский Феофил – сошли с кораблей в заливе Символов, как и надлежало, в серебристых скарамангиях, красных, с золотыми фибулами хламидах – знаками их высокого звания, – однако на берегу их никто не встречал, сотня молчаливых русских воинов во главе с двумя воеводами окружила василиков и повела в город.

Так они и шли среди развалин и пожарищ, мимо обгорелых домов, поваленных статуй и колонн; во многих местах василики видели, как русские воины и городская беднота подбирают трупы, чтобы похоронить их на кладбище.

Дом протевона Иоанна Калокира, перешедший после его смерти к стратигу Льву, василики знали: не раз кто-нибудь из них проводил здесь вечер за чарой вина в дружеской беседе с его хозяевами.

Но протевона Иоанна давно уже нет, а вчера, как поведали василикам, был убит голодным населением города стра-тиг Лев; вот в сенях уже стоят толмачи и ждут василиков, сейчас с ними будет говорить русский князь Владимир.

Он принял их в большом покое, с выходившими на море окнами. За распахнутой дверью тянулась широкая и длинная терраса с колоннами, на ней в больших кадках зеленели пальмы, цвели олеандры, а недалеко за ступенями билась о берег прозрачная волна.

Впрочем, василики не смотрели на террасу и на море – в углу покоя стояло несколько усатых русских воевод – в синих, зеленых, червленых кафтанах с мечами на боку, и какие-то бородатые мужи в длинных черных платнах с золотыми гривнами на шее и цепями на груди.

Раньше этого никогда не бывало – после брани говорила свое слово старшая дружина, вместе с князем она укладывала мир; ныне же возле Владимира стояли не только воеводы – бородатые мужи с гривнами и цепями, были и бояре, мужи нарочитые земель Руси, купцы – они поддерживали теперь князя, он опирался на них.

Князь Владимир стоял впереди и, казалось, ничем не выделялся; напротив, он был даже проще, чем они, одет: в белом платне, подпоясанный широким кожаным поясом, без всяких украшений – ни гривен, ни цепей.

Единственно, что его отличало и указывало на высокое положение, – был позолоченный меч да еще красное корз-но на плечах, перехваченное серебряной застежкой у шеи. Впрочем, не это поразило василиков, поражало лицо князя – суровое, задумчивое, его темные глаза, длинный седой чуб на бритой голове, усы, спускавшиеся волнами до груди.

Василики низко поклонились князю и мужам, но с их уст не сорвалось ни единого из тех заученных слов, которыми обычно они раньше сыпали, – тут было не до того.

– Садитесь! – коротко сказал князь Владимир. Он опустился в кресло за стол, заваленный какими-то свитками древних харатий с печатями, по бокам расположились русские воеводы и мужи, а напротив стали усаживаться и василики.

Между тем еще одна мелочь привлекла внимание васи-ликов – перед тем как сесть за стол, князь Владимир отцепил от пояса меч и положил его на стоявшую у стены скамью.

– Так что скажете, мужи константинопольские, – начал князь Владимир, – с чем пожаловали?

Один из василиков, патрикий Сисиний, прежде чем сесть, промолвил:

– Мы, василики императоров Василия и Константина, прибыли сюда по их наказу – патрикий Фригии, магистр Лев, митрополит Роман, пресвитор Феофил и я – патрикий Сисиний… – Называя имена, он указывал поочередно на каждого из василиков.

– Вот и отлично, – сказал Владимир, – будем знать… А это, – он указал на воевод, – моя старшая дружина… Так с чем же вы, василики, прибыли сюда?

Патрикий Сисиний запнулся.

– Мы прибыли сюда, – промолвил он наконец, – чтобы спросить, почему ты, князь Руси, прибыл в Херсонес?

Сисиний снова умолк и закончил:

– Почему ты, князь Руси, пошел войной на Херсонес и взял его?

Князь Владимир засмеялся, засмеялись и воеводы и мужи.

– Дивно мне, – загремел он, обрывая смех, и опустил на стол ладонь с такой силой, что запрыгали свитки, а рука точно вросла в стол, – почему вы, василики, спрашиваете меня об этом? Ведь императоры ваши, посылая вас, доподлинно знали, почему я сюда пришел и так учинил. – Он указал на окна, сквозь которые чернели обгорелые стены и видно было, как легкий ветер разгонял тучи дыма, а в море на укотах покачивались на волнах русские лодии.

– Добро, – продолжал он, – коли императоры ваши забыли, напомню… Скажите василевсам так: отцы мои и деды много браней провели и множество крови пролили, ратоборствуя с Византией. Почему? Не наша в том вина и не на наших руках запеклась та кровь, ибо мы никогда чужих земель не искали, племен инаких не порабощали, токмо обороняли Русь, ее людей. Земель у императоров ромеев видимо-невидимо на западе и на юге, у них богатства и наука, а они все лезли и лезли к нам, ставили свои города тут, на берегу нашего Русского моря, вечно лезли на Дон, на Итиль -русские реки, насылали на нас печенегов и другие орды.

Покуда толмачи переводили василикам, князь Владимир молча глядел на них.

– Русские люди терпеливы, – продолжал он, – мы искали не брани, а токмо мира, имамо ряды с Византией, положенные князьями нашими Олегом, Игорем и отцом моим Святославом, а со стороны земли вашей подписанные императорами Львом, Александром, Константином, потом Романом, Константином и Стефаном, а еще позднее Иоанном. И мы писали сии ряды не по Божьему промыслу, русские люди платили за них кровью, каждая их буква – это тысячи мертвых уже ныне наших людей, горе Руси…

Василики молчали – они поняли, что за харатий желтеют на столе перед Владимиром, почему он опустил рядом с ними свою тяжелую руку.

– Ныне же я пошел на Херсонес, взял его и сижу тут потому, что прошлым летом еще раз хотел положить ряд с Византией и по просьбе императоров Василия и Константина послал в Константинополь шесть тысяч воев, они, вы такожде сие знаете, спасли императоров ваших, две тысячи моих воев сложили головы под Абидосом… А императоры не дали воям дани, переступили с нами ряд. Вот я и пришел в Херсонес. Не договорюсь с императорами здесь -пойду в Болгарию, будем брати новый ряд под стенами Константинополя… А теперь, – закончил князь Владимир, – оставляю вас с мужами, – вон на столе наши харатий – почитайте.

На другое утро князь Владимир ждал василиков в том же доме и в той же палате. Все оставалось в ней по-прежнему, на столе так же лежали свитки, однако ночь не прошла даром – василикам пришлось припомнить все, что писали когда-то императоры в своих рядах; князь Владимир в эту ночь советовался с воеводами, боярами, мужами земель и купцами – что сказать василикам.

И он начал:

– Надеюсь, василики прочитали харатий и знают теперь, что должны выполнить императоры?

– Императоры Василий и Константин, еще когда мы собирались сюда, сказали, что они утверждают все ряды прежних императоров.

– Мы такожде их утверждаем, – сказал князь Владимир, – однако после всего того, что произошло, я должен к ним кое-что добавить.

Василики слушали.

– Зане императоры Василий и Константин переступили ряд, положенный василиками позапрошлым летом в городе Киеве, то должны дать нам дань по двадцати гривен за всех живых и мертвых воев, иже были в Абидосе, – живым на прожитье, за погибших получат родичи. Городу же Киеву – две тысячи гривен.

– Мы нашим императорам доложим, – забормотали василики и тотчас поправились: – Мы согласны дать дань за живых и убитых русских воев.

– Дань сия будет по правде, однако это еще не все, – продолжал князь Владимир. – Прошлым летом нашим воям не только не дали дани, а хотели послать их в Болгарию. Почему? Еще в Адрианополе, а затем и в Доростоле мой отец Святослав, договариваясь с Цимисхием, требовал, чтобы Империя покинула и больше не трогала землю болгар, которая им не принадлежит. Я такожде напомнил о сем вашим васи-ликам в Киеве. Почему же император Василий снова и снова идет в Болгарию?

– Не Империя ныне нападает на болгар, – искренне признались василики, – болгарский комит Самуил идет против Византии.

Князь Владимир засмеялся:

– Комит Самуил-борется с императором Василием в горах Болгарии, во Фракии, в Македонии – там и решайте свой спор. Но легионы Империи стоят днесь на Дунае. Против кого нацелены их копья? Против болгар? Нет, супротив Руси… Пишите: Византия пусть не порабощает соседние земли и вовек не угрожает Руси на Дунае…

– А Корсунская земля? – вскипев, спросили василики. – Князь Владимир не только нам угрожает, но и вступил на нашу землю, взял Херсонес, что скажем мы императорам про сей город?

Князь Владимир не торопился с ответом.

– Правда, – промолвил он наконец. – Корсунская земля, сиречь Климаты, – ваша фема, и князья русские писали, что не имут власти на сей земле, что Климаты не покоряются им. От сего не отрекаюсь. Про землю Корсунскую пишем по старому ряду. И Херсонес был вашим городом. Однако о городе давайте поговорим позднее, когда кончим весь ряд… Обещаю – вашего не возьму.

Сказанные о Херсонесе слова сбили с толку и обеспокоили василиков императоров – почему князь Владимир, учиняя ряд про Климаты, не хочет одновременно говорить о Херсонесе, неужто он задумал оставить город себе?… Ведь Климаты без Хереонеса – тело без головы! Впрочем, нет, он сказал: вашего не возьму, значит, не возьмет и Хереонеса.

Вмешались купцы:

– И про куплю-продажу скажи им, князь!

– Верно! – согласился князь Владимир. – Мы говорили с василиками в Киеве – не можем так, как ныне, торговать с Византией.

– Императоры согласны принять в Константинополе купцов, сколько пожелает Русь, пусть они сами назначают цены.

Заговорили и бояре:

– А про челядь, княже?

Владимир понял бояр с одного слова – на Руси, особливо же в боярских вотчинах над Днестром и Дунаем, порою челядь и смерды, ставшие обельными холопами, покидают земли, идут в леса, бегут куда глаза глядят, попадают и в Византию.

– Мои бояре говорят, – продолжал Владимир, обращаясь к василикам, – будто порой челядь из Византии бежит на Русь, а наша в Византию… Напишем про челядь, аще побегнет на Русь из Византии, и про ту, что ускочит с Руси к вам, – надлежит воспятити.

– Про татьбу и разбой, – тихонько подсказывали уже купцы.

И в самом деле – в Константинополе не раз случалось, что у купцов Руси выкрадывали товары; что говорить, – в Киеве, на Подольском торге, тоже было немало татей среди голодных смердов.

– Добро, – согласился князь, – и про то надлежит написать: аще грек что украдет у русина либо русин у грека – карать по закону греческому и уставу русскому; аще убьет грек русина или русин грека – да убиенны будут.

Василики тотчас спохватились.

– Мы согласны, – сказали они, – запишем и про татьбу и разбой, как писали о том и прежде. Однако, княже Владимир, ты должен покарать смертью и тех, кто убил в городе Киеве купца грека Феодора с сыном, а за двор его и все достояние пусть тать заплатит.

Князь Владимир долго и пристально смотрел на васили-ков и потом сурово промолвил:

– Будь Феодор токмо вашим купцом, я покарал бы голо-вников и вернул бы Византии все его добро, но он – не купец, а послух Византии, что продавал Русь, и карали его с сыном все люди Руси… Хотите выкуп за него получить – говорите со всей Русской землей, мой совет вам такой: разговор не вести… Запомните, василики, и передайте императорам: ежели будете присылать к нам послухов, предателей, татей – смертью будем карать их, как и патрикия Феодо-ра… Только о том не станем писать в нашем ряде: жаль вас!

Если бы это происходило не в павшем Херсонесе, а в Константинополе или в другом каком городе Византии, василики, вероятно, яростно спорили бы за каждую букву ряда, сейчас же они не смели раскрыть и рта.

Тем не менее, соглашаясь со всем, что предлагал князь Владимир, они хотели добиться и своего – если не в бою и не силой, то хитростью.

Поднялся старый седобородый Роман, митрополит Хал-кидонский.

– Мы, василики, – сказал он, – принимаем твой ряд, кня-же, будем молить Бога и уверены, что божественные васи-левсы его подпишут. Однако сие – ряд великий, такой, как и с Германской империей, могущественными державами мира…

– Чего же хочет митрополит?

– Мы несем Руси то, что уравнивает ее с иными, могущественными державами мира… христианство, которое даст Руси истинную веру, грамоту, книги, храмы и соборы, утвердит князя пастырем, а его людям даст жизнь безначальную, выведет из стана варваров.

Князь Владимир улыбнулся:

– Напрасно вы, ромеи, думаете, что русские люди – варвары. Вы говорите, что у нас нет грамоты, что мы – темные. Нет, это неправда, издавна русские люди зарубали резы и ныне, подобно ромеям, пишут харатии, имают книжицы, славянскими знаками писанные… Вы говорите, будто у нас на Руси нету истинной веры, мы-де язычники, молимся деревянным богам! Нет, не так, много людей у нас молятся деревянным богам, но немало христиан молятся иконам в своих храмах, читают письмена из книжиц.

– Патриарх Фотий сто лет тому назад утвердил в Киеве епархию, которая подчинялась Константинополю, – подхватили греки.

– Слышал о сем, – бросил с улыбкой Владимир, – вельми жаль только, что тот патриарх, сидя в Константинополе, не побывав в Руси, без спроса записал себе епархию, ибо в Киеве сего не признали. Первых священников в Русскую землю прислали болгары; бабка моя, княгиня Ольга, которую хотел крестить император Константин, была уже крещена. Вы же, василики, знаете…

– Да, – подтвердил тотчас митрополит Роман, – мы сие знаем и потому хотим, чтобы ныне епархия была утверждена и Русская земля приняла крещение от константинопольского патриарха,

Князь Владимир ответил:

– Слушайте, василики, и передайте императору Василию -верно, настал час, и мы думаем о крещении Руси.

Василики впервые за все время радостно и с облегчением вздохнули.

– Боже всесильный, – вырвалось у митрополита Романа, – благодарю тебя, что просветил русского князя…

Владимир, казалось, не слышал его слов.

– Поведаю вам правду про Русь, – продолжал он. – Так, пришло время, когда мы, русские люди, готовы принять христианскую веру. Древние боги некогда зело помогали людям нашим, ныне мы живем в ином мире и хотим жить, как все… У нас во многом недостача: мы не порабощали земель, не забирали их богатства, мы защищались с мечом и щитом и не преуспели, подобно Византии. Что ж, мы примем это у вас.

– Мы окрестим тебя, княже! – воскликнули василики, а громче всех митрополит Роман и священник Феофил.

– Не о себе думаю, – с улыбкой ответил Владимир. – Бог просветил меня. Я есмь христианин.

Если бы с ясного неба ударил гром, василики были бы поражены меньше, чем от этих слов.

– Христианин? – Они переглянулись. – Но каким образом, откуда?!

– Крестил меня болгарский священник, что живет в Киеве.

В палате наступила необычайная тишина, сквозь открытое окно долетал лишь шум волн разбушевавшегося Русского моря.

Что было делать василикам?

– Понеже так, – сказали они, – то мы будем крестить всю Русь.

– Император Византии, – возразил Владимир, – глава державы и церкви. Понеже я крестился, то, как князь, сам крещу и Русь.

– Тогда ты, княже, утверди днесь епархию, основанную Фотием!

– О епархии Фотия я уже сказал, – промолвил Владимир. – Ее не было, это лишь ваша выдумка. И почему вы хотите, чтобы киевская христианская епархия подчинялась константинопольскому патриарху? Ваш патриарх, как нам ведомо, подчиняется василевсу. Так кому же подчиняться киевской епархии, а за ней и всей Руси? Все тому же василевсу Империи? Нет, мы принимаем христианскую веру. Множество людей на Руси, а с ними и я – уже крещеные. Отныне у нас будет своя русская епархия и, должно быть, не одна, а во многих землях, вас же прошу – помогите мне крестить Русь – дайте священников, божественные книги, иконы, а также науку.

В эту минуту князя Владимира невозможно было узнать – гордый, сильный, смелый, он говорил о том, что уже давно волновало русских людей.

– Вы говорите, что Империя ромеев всемогуща, что ее земли простираются на север, запад, восток и юг от Константинополя, что ей покоряются бесчисленные народы… Однако вам не покоряется запад, где сидит папа, вы дрожите перед императором Германии. Малая Азия восстает против вас, Болгария – горе людям Болгарии! – обливается кровью и все-таки не покоряется Империи, и ее патриарх в Ох-риде не признает вашего патриарха.

Василики растерянно переглядывались; киевский князь, оказывается, владеет не только оружием, он начинает жечь их словом, режет ту правду, о которой ромеи боятся не только говорить, но и подумать.

Владимир далеко еще не кончил, напротив, он до конца высказывает свою, русскую, правду, взволнованный, разгневанный и все-таки сдержанный и гордый в своем гневе.

– И почему Империя забывает, что ей не подчинена Русь? Вы называете нас худородными жителями севера, варварами – почему? Коли хотите знать – Русь тянется от Русского и Джурджанского морей до Ледового океана, от Дуная до самых Уральских гор. Русь владеет такими богатствами, которые вам и не снились. Ее люди никогда не ходили и не ходят в чужие земли, да и на что они нам – вся ваша Империя меньше нашего поля над Русским морем.

Это были крайне обидные слова. Воеводы и мужи русские смеялись, василики сидели, точно воды в рот набрали.

– Мы долго молчали и терпели! – горячо продолжал Владимир. – Назовите мне хоть одного императора, который побывал бы в Киеве, чтобы узнать нас – русских людей, чтобы по-человечески поговорить с нами… Нет, такого императора не было, Империя говорит с нами, как с какими-нибудь печенегами или хазарами через василиков, а то и купцов… Что ж, каковы василики и купцы – таков и разговор. А мы не стыдимся – ходили к вам и говорили с вашими императорами в самом Константинополе и у его стен князья Кий, Олег, Игорь, княгиня Ольга и мой отец Святослав… Беседа, само собой, велась по-всякому: как встречают, так и провожают…

Воеводы и мужи хохотали во все горло, василикам казалось, что их терзает бешеный гиперборейский ветер, – и те и другие поняли, на какие беседы под стенами Константинополя намекал князь Владимир.

– Скажите императорам Василию и Константину, – закончил Владимир, – что я хочу и буду отныне говорить с ними как равный с равными и того же требует от него вся Русь, не токмо я.

– Божественные императоры подумают, позаботятся об этом, – забормотали перепуганные василики.

– Нет, – прервал их Владимир, – тут думать и гадать императорам нечего. Русские люди терпеливы, но всякому терпению приходит конец…

Василики переглянулись:

– Князь Владимир хочет получить от императоров высокий чин куропалата?

Князь усмехнулся.

– Божественные императоры не станут возражать и согласятся дать князю Руси венец кесаря…

Князь Владимир вскипел:

– Императоры ромеев, как мне известно, давали венец кесаря каганам Болгарии, а потом били и кесарей и болгар. Я не возьму от них ни цепи куропалата, ни кесарева венца. Хочу, должен иметь корону василевса.

Василики бесновались. Они просто кипели от возмущения.

~ Но корону василевса может носить только порфирородный.

Это было оскорбление, вызов дерзкому киевскому князю, на которое он мог ответить тоже оскорблением. Владимир и в самом деле был оскорблен – за себя, за всю Русь. Однако он сдержался и продолжал, словно и не слышал слов василиков:

– Короны василевсов требует Русь… А дабы императоры ромеев в будущем никогда нам не изменили и дабы Русь воистину была равна с Византией, императоры Василий и Константин должны дать мне в жены свою сестру Анну.

Василики могли ждать чего угодно, только не этого.

– По божественным установлениям, императоры не могут с кем-нибудь родниться, а тем паче с неверными обитателями севера…

– Мне известно, что императоры отдали одну дочь за хазарского кагана, другую за сына короля Гуго, рожденного рабыней.

– Сын короля Гуго – внук императора Карла Великого, а за то, что император породнился с хазарами, церковь предала его анафеме…

– Скажите императорам вашим, что вы говорили с князем Владимиром – внуком князя Игоря, который стоял когда-то под стенами Константинополя, с сыном Святослава, который ратовал с Иоанном Цимисхием на Дунае. И если ныне я не столкуюсь здесь, в Херсонесе, то продолжу разговор вместе с болгарами под стенами Константинополя. Вот и все! На том, стало быть, василики, и кончим!

Поднявшись, патрикий Сисиний сказал:

– Мы договорились с тобой, княже Владимире, обо всем и нынче же уезжаем беседовать с императорами. Мы будем молить Бога скорее прибыть в Константинополь и так же точно поскорее вернуться назад. Но у нас остался еще один вопрос – о Херсонесе. Ты обещал сказать о нем, когда положим ряд.

Князь Владимир усмехнулся.

– Это правда, – промолвил он. – Я обещал говорить о Херсонесе после того, как положим ряд. Что ж, скажите императорам, что я верну им Херсонес, как вину за царевну Анну.

После этого василикам, конечно, не о чем больше было спрашивать.

Князь Владимир протянул руку к окну и указал на белые гребни, которые начинали бороздить морскую синь.

– Гиперборейский ветер быстро погонит ваши кубари к Константинополю, – закончил он, – а тем временем поднимется теплый полуденный ветер и пригонит их обратно с рядом, данью и всем, о чем мы договаривались. Счастливого пути!

В тот же день василики ромеев отбыли в Византию.