Глава восьмая

О чем думал князь Ярополк во время своего бегства в Родню, понимал ли он, куда ведет его изменчивая судьба?

Тут, в Родне, в небольшой деревянной крепости на высокой горе над Днепром, обычно сидело несколько сот воинов. Полевая стража следила, не выплывают ли с низовьев чужие лодии, не поднимается ли пыль под копытами какой-нибудь орды на левом берегу. Если же это случалось, воины зажигали огни, пускали дымы в небо, подавая знак в Триполье и дальше, что на Полянскую землю надвигается враг, и, приняв на себя первый удар, либо погибали с копьями в руках, либо, отбиваясь мечами и истекая кровью, отступали к Киеву. Кроме этих воинов в Родне и в землянках, выкопанных в склонах гор по Днепру, жило еще множество умельцев, которые, собирая руду на берегах и болотах Днепра и Роси, варили сталь, лили золото и серебро, ковали добрые мечи, щиты, клепали шлемы и Кольчуги, украшали их чудесной сканью, чернью, – изделия родненских кузнецов знали не только на Руси, но и в Других, далеких землях.

Жизнь этих людей была очень тяжкой: работая на князя и переливая золото да серебро, они не имели не только золота и серебра, но даже хлеба насущного. Поэтому они выжигали леса, пахали землю, сеяли разные злаки, сажали сады, а когда с поля налетали орды, убегали в овраги и леса и, бывало, погибали там, надеясь, что, может быть, их дети возвратятся в родные землянки, будут мирно жить там, соберут урожай в поле, плоды в садах.

Здесь, возле крепости над Днепром, и остановилась дружина Ярополка, отступавшая из Киева. Сюда на лодиях прибыл князь с женой своей Юлией и Блюдом, сюда на возах и верхом добрались, обливаясь потом, почерневшие от пыли бояре, мужи лучшие и нарочитые, которые удрали с Горы.

Вся эта киевская знать, имевшая свои терема на Горе, по-жалованья во многих землях и даже здесь, у Днепра и Роси, толком раньше не знала, что за город Родня. Теперь они ужаснулись: ведь это городище, а не крепость! Где, как, какие силы будут здесь за них сражаться?…

– Княже! – окружили они у ворот Родни Ярополка. – Страшно, погибнем, аки мыши!

Князь молчал. Да и что мог он теперь сказать? От ворот Родни им были видны необозримые дали, голубые воды Днепра, неустанно катившиеся к морю, на полях Роси поспевали хлеба, низовой ветерок доносил манящие, сладковатые запахи овощей древесных.

Но им было видно и другое: вот на Днепре из-за устья показались северные шнеки, бусы, учаны, они растянулись полукругом вдоль берега, бросали якоря – путь по Днепру был отрезан.

С горы им было видно, как по правому берегу Днепра движутся под знаменами Владимира пешие воины, с юга и запада по желтым песчаным холмам летят конные отряды.

– Скорее в крепость! Запирайте ворота! – приказал князь Ярополк.

И бояре, мужи лучшие и нарочитые, видя вокруг только смерть, бросились к воротам, за ними воины, сторожившие до сих пор крепость. Заскрипели блоки, черный мост, как крышка гроба, поднялся и прилип к деревянному срубу го-родницы.

Во дворе крепости началась страшная давка – бояре и мужи торопились занять под стенами лучшие уголки, ставили там свои возы, распрягали коней, воеводы и тысяцкие гнали воинов на стены.

Князь Ярополк с женой Юлией, окруженные гриднями, прошли по узким ступенькам в одну из башен, напоминавшую глубокий колодец, стали подниматься на верх крепости.

…День, два, три – все эти дни, а особенно по ночам, род-ненские беглецы ждали, что воины князя Владимира пойдут на приступ, попытаются копьем взять Родню.

Но воины Владимира медлили; шнеки и бусы его, остановившись на Днепре, отрезали Ярополка от Днепра, всадники остановились на холмах и в долине у Роси – так был отрезан путь на юг, в поле, еще множество полков на берегу Днепра и повсюду в оврагах и на горах замыкали круг. Не копьем думал Владимир взять Родню, а осадой.

Это начинало пугать беглецов. Открыть ворота, выйти на равнину и там принять бой с войском Владимира дружина Ярополка не могла, сидеть в Родне – как долго? И где взять для этого силы? Особенно беспокоились бояре. Удирая из Киева, они, как видно, не все взвесили, слишком положились на слова Ярополка. Ныне он был здесь, день и ночь сидел на верху терема. Бояре хотели и должны были с ним говорить. Осанистые, крутые на словах и на деле бояре и мужи лучшие Горы вечером пошли к князю в большую светлицу на верху крепости. Здесь одно узкое окно выходило на Днепр, другое, немного пошире, на Рось. Князь Ярополк стоял у окна, выходившего на Днепр, тревожным взглядом смотрел на лодии, застывшие, словно сонные цапли, на водной глади. Юлия сидела в углу на простой деревянной лавке.

– Добрый вечер тебе и жене твоей, княже, – начал боярин Коницар, – пришли мы тебя проведать…

– Спасибо, – вяло отвечал Ярополк. – Садитесь, бояре и мужи.

– А мы и постоим, – зашумели бояре, которые наполнили светлицу и стояли ниже, на полутемной лестнице. – Дело у нас к тебе, княже.

Вперед вышел Коницар:

– Хотим спросить тебя, княже, долго ли будем тут сидеть?

Ярополк рассердился. Бояре спрашивают его, своего князя, словно он повинен в том, что произошло. Да разве не они виноваты во всем, они, на которых он опирался, которые год за годом заставляли его делать то, что им было Угодно?!

Он стоял – истинный князь, каким и должен быть, – в затканном золотом и серебром платне, с мечом у пояса, напряженный, затаившийся, хищный; бояре, крепкие, высокие, жилистые, в темных опашнях, со смуглыми лицами и сверкающими глазами, пристально смотрели на него.

– Я поступил так, как говорилось об этом в Киеве, – резко ответил боярам князь, – и все будет так, как должно быть…

– Значит, погибать будем, княже?

– Нет! – крикнул он. – Погибать никто из нас не станет. Мы с вами сила, одолеем Владимира.

Бояре помолчали.

– Но, княже, – опять начал Коницар, – где наша подмога – печенеги?

– Придут!

– А ромеи?

– Будут и ромеи.

– Княже! – раздалось сразу несколько голосов. – А ты послал гонцов к императорам?

– Гонцы поехали, они в Константинополе, сами знаете. На этом и кончилась беседа бояр с князем. Молча они спустились во двор, принялись поднимать оглобли на своих возах, чтобы отгородиться друг от друга.

День приходит после ночи, ночь завершает день. Уже тонкий, похожий на серебряный серп молодой месяц прорезался в голубых туманах над Росью.

Стражи на городницах всматривались в далекое поле и в низовье реки, за ними следили со двора сотни глаз. Каждому казалось, что он слышит топот коней в поле, всем чудились ветрила на дальнем плесе Днепра, таинственные огни на ночном небосклоне.

Но им только казалось: то не ветрила, а марево висело над далеким плесом Днепра, то не огни загорались на небосклоне – звезды.

А в самой Родне была беда. В двух колодцах, выкопанных у южной стены, за ночь набиралось на один-два локтя воды, за день – и того меньше. О, как мало было этого для нескольких тысяч воинов, запертых в крепости.

Не было в Родне и харчей. Запасы, которые были у стражи, и те, что привезли воинские обозы, быстро исчезали. Князь велел резать лошадей, но и этого было мало.

Трудно приходилось здоровым воинам и намного труднее -раненым. Голод бродил по Родне, болезни валили людей с ног. А тут еще жара – с утра до ночи в небе висело раскаленное солнце, с поля несся и все высушивал жгучий ветер; месяц в небе становился все больше, смотрел желтым ликом, словно издевался над людьми.

Разумеется, не все в Родне страдали от голода: на возах своих бояре и мужи привезли из Киева много соленой ве-прины, вяленой рыбы, – тайком от воинов они ели это сами, вдосталь кормили и князя с женой. Ходил слух, что знают воеводы и бояре к тому же и родник, который журчит где-то в крепостных подземельях.

А воины мечтали об одном: вырваться из Родни, напиться воды из Днепра, раздобыть плодов, зелени, кус хлеба в селах, где жили родичи. И по ночам воины спускались со стен, чтобы пробиться через стан Владимира, достать для себя и больных хлеба, воды. Эти попытки ничего не дали: многие воины смежили глаза в долине, многие с тяжкими ранами приползли обратно к стенам. И уже начало брать их сомнение – зачем они сидят в Родне, кого защищают, не лучше ли сдаться Владимиру на милость и суд праведный, чем умирать здесь, в Родне? В одну из ночей несколько воинов спустились со стен и ушли в стан Владимира, через день опять исчезли ночью несколько человек.

Но была еще в Родне сила, державшая в повиновении тысячи воинов. Этой силой были воеводы, бояре, мужи, вместе с Ярополком бежавшие из Киева.

Темной ночью у ворот Горы остановился порядочный отряд всадников. Стража вынесла из тайника огонь, осветила лица прибывших.

То был тысяцкий Ивор, приехавший с небольшой дружиной и несколькими неизвестными людьми. Он хотел тотчас же говорить с князем Владимиром.

Стража пропустила тысяцкого. Вместе с дружиной и неизвестными Ивор подъехал к княжескому терему, поговорил и там со стражей.

Князь вышел в одну из верхних палат, позвал туда тысяцкого.

– Будь здоров, княже Владимир, я приехал к тебе из Родни, – низко поклонился Ивор.

– Будь здоров и ты. Что случилось в Родне?

– Стоим твердо, мышь не проскользнет из города, уже, говорят, пояса свои грызут люди Ярополка. Беда будто в Родне…

– Не мы повинны в том: копьем города брать не стану, не хочу проливать напрасно кровь.

– Крови, видать, и не будет, княже! Позапрошлой ночью пробился из Родни к нашему стану, как посол Ярополка, воевода Блюд, спросил тебя и только с тобой хочет говорить.

– Где же он?

– Я привез его с собой, княже.

– Ступай приведи. Буду с ним говорить.

Когда тысяцкий Ивор с несколькими гриднями ввели воеводу Блюда в светлицу, он упал на колени, низко поклонился.

– Встань, воевода! – крикнул на него князь. Блюд поднялся.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Хочу говорить с глазу на глаз, – прошептал Блюд.

– Добро, – согласился Владимир и знаком руки велел тысяцкому и гридням покинуть светлицу.

– Спасибо тебе, княже, – сказал тогда Блюд, – челом тебе бью не токмо я, но и брат твой князь Ярополк.

– За поклон благодарю, – усмехнулся Владимир, – но, если ты только ради этого добивался видеть меня, не стоило трудиться. Киев – не Любеч…

– Знаю, княже. – Блюд понял, на что намекает князь Владимир. – О Любече, и я, и князь Ярополк, оба сожалеем… Я тогда уговаривал князя, он было соглашался, но не один князь: воеводы и бояре наседали на него, надеялись на помощь печенегов и ромеев…

– А ныне где же ваши печенеги и ромеи?

– Они предали князя Ярополка, и он проклинает их.

– Так кто же тогда не предал Ярополка?

– Я приехал, княже, сказать, что Ярополк протягивает тебе руку, как брату, согласен на твой суд и правду.

Князь Владимир долго молчал, глядя, как трепетно горят на столе свечи.

– Много зла содеял, – сурово произнес он наконец, – и много людской крови пролил князь Ярополк, ибо не его кто-то предал, а сам он предал людей русских, попрал закон и покон отцов своих, стал убийцей братьев своих, забыл о Руси, а за все это должно ему воздаться, как головнику и татю.

Князь Владимир умолк, и только глубокие морщины, прорезавшие его лоб, крепко сжатые губы, блеск глаз говорили, как ему тяжело в эти минуты.

– Но он брат мой, и кровь отца не велит мне его карать. Прощаю ему то, что он содеял против людей моих и против меня как князя.

Блюд шагнул вперед, поймал руку Владимира, хотел ее поцеловать.

– Ты великодушен, княже Владимир, ты ни с кем не сравним, и князь Ярополк будет служить тебе душой и сердцем.

Владимир раздраженно выдернул свою руку и произнес:

– Не мне должен служить брат Ярополк, а людям русским… Наша земля велика и обильна, не токмо двоим, а многим князьям найдется в ней дело.

– О княже, – выпрямился Блюд, – князь Ярополк будет служить людям денно и нощно, будет тебе верным сподвижником, я же обещаю быть твоим слугой.

Князю Владимиру хотелось, как видно, окончить разговор.

– Так и будет, – сказал он. – Поезжай в Родню и возвращайся в Киев с братом моим. Привезешь его – честь примешь от меня, аки другу воздам.

– Все сделаю, как велишь, только вот еще одно… Не я, бояре, что сидят с князем Ярополком в Родне, велели спросить: как им быть?

– Прощаю брата, прощаю и бояр. Даю грамоту, чтобы Ярополка пустили в Киев. С тобой пошлю дружину.

– Ты знаешь, княже, что многие бояре и воеводы Ярополка – христиане.

– Русские люди молятся разным богам, вон они стоят на требище за Горой. Аще христиане хотят поставить рядом с ним идолище Христа, не спорю. Не боги воюют на земле, а люди!

– Великий князь! – воскликнул Блюд. – Все сделаю, как велишь, скоро брат твой предстанет перед тобой, а за ним пойдет и все боярство. Прощай, княже!

Низко поклонившись, Блюд вышел, пятясь, из палаты. В переходах послышались шаги множества ног: там Блюда ожидал тысяцкий Ивор. Потом все затихло. В наступившей тишине Владимир подошел к окну, распахнул его сильным толчком.

Начинался рассвет, таяла ночная тьма, внизу, под Горой, выступили берега Почайны, серебристо-серая, похожая на гигантский изогнутый меч полоса Днепра, а на небосклоне, за лесами и полем, уже затрепетали розовые нити.

«Так кончается брань, – думал князь Владимир. -Умолкнут мечи, я приму Ярополка, покой настанет в землях».

Однако в душе Владимира не было покоя, после краткой беседы с воеводой Блюдом он почувствовал, что тот говорил не только о Ярополке, а и об иных, грозных, непонятных силах, которые зреют, бушуют в Русской земле.

Седой туман полз от Днепра, клубился над озерами, наполнял долины, волнами подступал к Родненской горе. Быстро вечерело, с левого берега надвигалась тьма, только на западе, словно пасть огромной печи, небо играло багрянцем, и на нем черными пятнами выступали деревянная крепость и стая воронья, с криком носившаяся над башнями и стенами.

В этот час к стану, обложившему Родню, подъехало несколько всадников. Показав грамоту князя Владимира, они беспрепятственно проехали через весь стан, поднялись крутой, извилистой дорогой крепости и ударили в ворота. На стенах тотчас же раздались крики, стража и всадники перекликнулись, заскрипели блоки, и опустился мост.

Так возвращался в Родню воевода Блюд. Во дворе он тяжело слез с коня, бросил поводья слугам, а сам через сени, потом по лестнице зашагал наверх в светлицу Ярополка.

Пошатываясь, Блюд остановился у порога. Желтые огни свечей осветили его лицо.

Князь Ярополк видел, как к крепости подъехал Блюд, слышал шаги на лестнице, нетерпеливо ждал воеводу.

– Добрый вечер, княже! – поздоровался Блюд.

– Добрый вечер и тебе, воевода! – отвечал князь из угла светлицы. – Что привез?

Блюд перевел дыхание, усмешка блуждала в уголках его губ.

– Я привез хорошие вести, княже.

Ярополк шагнул вперед, на его бледном лице появился румянец.

– Ты видел Владимира?

– С великим трудом пробрался я в Киев, но Владимира видел, говорил с ним, все сказал…

– Почему же ты умолк? Что сказал Владимир?

– Князь Владимир сказал, что ждет тебя в Киеве.

– Воевода Блюд, ты чего-то недоговариваешь… Зачем он ждет меня в Киеве? Судить хочет?

Блюд бросил острый и какой-то хищный взгляд на Ярополка. Впрочем, это, должно быть, лишь показалось Яро-полку, потому что на лице Блюда опять появилась улыбка.

– Нет, князь Владимир ждет тебя, как брата, все прощает и говорит о приязни и любви… Вот его грамота, мы свободно можем ехать в Киев.

Ярополк взял грамоту князя Владимира с золотой печатью – это было его спасение, выход.

– И о боярстве говорил Владимир, – продолжал тем временем Блюд, – и оно может без препон возвращаться в Киев, служить Владимиру.

– Служить Владимиру? – Ярополк поднял голову и теперь уже открыто со злостью посмотрел на Блюда. – Что ж, пускай едут; надеюсь, следом за нами.

– Так, княже, – тяжело вздохнул Блюд. – Мы поедем в Киев с тобой вдвоем, вместе.

Уже совсем стемнело, когда князь Ярополк вошел в светлицу, в которой жила во время осады Родни Юлия. Там было холодно, мрачно, на столе мигал светильник, через окно вливался и оседал росой на стенах ночной туман.

– Я принес с собой корчагу вина, – произнес Ярополк, переступив порог.

– Хочешь выпить накануне нашей смерти? – спросила Юлия. Кутаясь в теплую шаль, она сидела в углу.

– Нет, хочу выпить с тобой накануне новой жизни, – бодро и весело ответил Ярополк.

– Что случилось? – вскочила Юлия. – Ты получил вести с поля? Нам помогут печенеги?

Ярополк безнадежно махнул рукой:

– Что печенеги?! Я получил вести из города Киева и утром выезжаю туда.

– Сядь, Ярополк… – Она бросилась к столу. – Сейчас я налью тебе вина.

Они уселись вместе за стол. Юлия поспешно наполнила кубок, пытливо вглядываясь в лицо Ярополка.

– Это наша последняя корчага, – медленно говорил он, -но ее не жаль осушить… Надеюсь, в Киеве удастся выпить не раз, и надо думать, вина получше… – И он до дна выпил свой кубок.

– Ты, кажется, опьянел, Ярополк… Говори же, говори, что случилось?

– Опьянел, да и как не опьянеть… Владимир предлагает мне мир.

– Он прислал своих гонцов? Но, может быть, это обман?

– Нет, я посылал к нему воеводу Блюда, нынче он вернулся. Владимир согласился говорить со мной.

– Берегись, Ярополк. В Византии, я знаю, так делают и убивают.

– Нет, Владимир никогда так не поступит – я знаю брата…

– Тогда за это и в самом деле стоит выпить. Теперь ты налей кубок мне. За что же мы выпьем?

– Пью за то, чтобы счастливо доехать до Киева, добиться согласия с Владимиром.

– Какого же согласия ты можешь добиться?

– Думаю, что и впредь останусь князем: такова была воля отца Святослава, а Владимир не нарушит его слова.

– Значит, тогда…

– Тогда я остаюсь, как и он, князем… Нам, разумеется, будет тесно вдвоем в Киеве… Что ж, я соглашусь, пойду князем в какую-нибудь землю.

– Где-нибудь на юге, поближе к Византии…

– Ты угадала мои мысли, но Владимир хитер и может послать меня не на юг, а на запад, в червенские города либо на Волынь.

– И это неплохо, Ярополк… Оттуда близко к Польше, Че– хии, к германцам, а там Феофано, жена Оттона… Но ты не сказал мне, что будет со мною, когда ты уедешь в Киев.

– Воевода Блюд условился с Владимиром, что первыми завтра утром под охраной дружины выезжаем в Киев мы с ним, а потом вместе с воеводами выедешь и ты.

– За все это, Ярополк, можно выпить еще раз. О, как я рада, что нам наконец удастся вырваться из этой черной крепости у Днепра… Надеюсь, ты сегодня останешься у меня на ночь.

– Эту последнюю ночь я проведу только с тобой.

– Боже, какую чудесную новость ты мне принес! Нас с тобой, Ярополк, еще ждет счастливая жизнь.

– Мы будем счастливы только тогда, когда не станет Владимира.

– Вместе с тобой мы уничтожим когда-нибудь сына рабыни!…

Под высокой башней, в которой живет Ярополк в Родне, действительно есть подземелье, где с каменных глыб непрестанно капает и скапливается в ручеек родниковая вода.

Ночь. В подземелье нет света, через отдушину в стене едва проникает снаружи отблеск месяца. Трудно догадаться, кто стоит и сидит здесь, слышны только голосд.

– Каковы вести из Киева, что привез?

– Я говорил с Владимиром, он согласен принять Яропол-ка и заключить с ним мир, – отвечал Блюд.

– А про нас говорил?

– Разумеется, бояре, говорил. Владимир сказал; аще принимаю князя, приму и его бояр.

В подземелье царит молчание, но оно, как видно, красноречивее слов.

– А что в Киеве? – слышится сдавленный хриплый голос.

– Все как было.

– Стоят наши терема, дворы, клети?

– Все по-прежнему.

– Любо в городе Киеве! Гора – терема, дворы, клети, семьи…

Через отдушину струится свет месяца, он освещает лицо воеводы Воротислава, его большие, темные глаза, острый нос с горбинкой, длинные усы над тонкими, сжатыми губами.

– А насчет веры ты говорил, Блюд?

– Говорил… Смеется князь: у меня, говорит, за стеной города стоят боги всех земель, аще кто захочет, может поставить идолище Христа…

– Христос не идолище, – раздается в углу, – его не поставишь, он в сердце, без него ныне не проживет ни князь, ни смерд.

Воротислав смотрит, кто это сказал.

– И Владимир придет к тому, мы ему поможем. Так говорю?

– Так, боярин, поможем.

И тогда Блюд, притаившийся в уголке, спрашивает:

– Все так, бояре, и в Киеве я все сделаю. Но как быть с князем Ярополком?

В подземелье наступает такая тишина, что слышно, как звонко падают капли с каменных глыб в родничок… Подземелье, но даже в подземелье боярство Горы живет, думает, заботится только о себе.

– Мы уже сказали. Блюд… Будешь в Киеве, скажи князю Владимиру: мы лишь следом идем за князем Ярополком, ныне мы не его слуги.

Блюда не удовлетворяет такой ответ.

– Сами что делать будем, бояре?

– Ярополка мы уже знаем, обещал печенегов – нет их, сулил ромеев – обманул, знает себя, жену Юлию, а о нас забывает… И с Владимиром будет говорить только о себе. Что ему мы, бояре, воеводы… Вспоили, вскормили его себе на пагубу. Ныне, слышишь, Блюд, не верим ему. Приблизится к князю Владимиру, войдет в силу, много вреда нанесет нам, не поблагодарит за то, что спасли, а мстить станет.

~ Чем двум князьям служить, лучше убить одного… -раздается в подземелье голос.

На рассвете поднялись на стены Родни глашатаи с рогами, затрубили в них так, что эхо понеслось над Днепром и Росью. Потом упал мост, распахнулись ворота крепости, вышла из них старшая дружина, вынесла знамена, опустила их долу – город Родня, где сидел со своей дружиной князь Ярополк,сдался.

Вышла старшая дружина и из стана Владимира, подняла с земли и поставила в один ряд со знаменами всех земель знамена Ярополка.

Бледный, с утомленным лицом, с глазами, перебегающими от старшин Владимира к воинам, без меча вышел из ворот И Ярополк. Скорбная усмешка лежала на его тонких губах.

Во дворе Родни в это время уже шумели бояре. Счастливцы, сумевшие уберечь своих лошадей, запрягали их в возы, безлошадные напрашивались к своим соседям – всем хотелось поскорее очутиться в Киеве.

– Сюда во двор спустилась и княгиня Юлия. Она не торопилась, для нее были приготовлены кони и дружина. Юлия надеялась, что попадет в Киев раньше бояр, а сейчас ей хотелось попрощаться с Ярополком и дружиной.

А из Родни все шли и шли черные от пыли, бородатые, изможденные воины; они с отвращением бросали на сухую землю у ворот свои копья, мечи, стрелы, благодарили богов, спасших им жизнь. Некоторые из них поворачивали в сторону войска Владимира, ибо там находились их отцы и братья, другие же кучками с нескрываемой радостью убегали прочь, к Днепру, к Роси, улетали, как птицы, которые осенью покидают опустошенную, холодную землю. От мрачных черных стен Родни они шли туда, где были вода, хлеб, родичи.

Два дня мчались на конях от Родни до Киева Ярополк и воевода Блюд.

Князь Владимир не напрасно велел дать им дружину – несколько десятков вооруженных воинов, ехавших впереди князя и сзади. И в городе Иване, и в Триполье, и везде, где проезжал Ярополк, на него недоброжелательно поглядывали поляне, воины, стоявшие в городах и селах, даже простые смерды. Не будь дружины, все могло случиться с князем на этом пути.

В первый день они скакали до захода солнца, переночевали в Ивангороде, встав очень рано, ехали весь день, но и после захода солнца больше не останавливались. Дружина, да и сам князь Ярополк хотели как можно скорее добраться до Киева. Всю ночь ехали они берегом вдоль Днепра.

Уже начинало светать, когда, миновав на усталых конях Боричев взвоз, князь с дружиной остановились у стен Горы. Сменилась последняя ночная стража, заскрипели ворота, опустился и лег через ров мост. Воевода, который вышел из черной пасти ворот на мост, долго рассматривал прибывших, взял с собой старшину княжеской дружины и воеводу Блюда, ушел вместе с ними на Гору.

Прошло немало времени, а они все не возвращались. Светало, но утро было серое, пасмурное, с неба моросило, из-за Днепра дул холодный ветер. Голоса и звуки, зарождавшиеся где-то в тумане, казались непонятными и какими-то угрожающими.

Князь Ярополк чувствовал себя нехорошо. Он слез с коня, встал у стены возле ворот, где меньше капало, спрятал окоченевшие руки под корзном и то зажмуривал, то открывал отяжелевшие веки.

Что испытывал князь Ярополк в эти минуты? Неподалеку от него стояли бородатые, вконец утомленные, сердитые дружинники князя Владимира, они говорили о своих семьях, которых им никак не удается повидать, два дружинника ссорились из-за какой-то черной собаки.

На князя смотрели с городниц стражи. Подняв голову, он увидел их любопытные лица, а один из них, рыжий, с выпученными глазами, оскалив зубы, смеялся.

Наконец воевода, встретивший их на мосту, возвратился. Дружине он разрешил ехать на Подол, а страже приказал впустить на Гору Ярополка.

– Иди за мной, княже! – сказал воевода.

Ярополк с опаской прошел через ворота, где шаги гулко отдавались под сводом. Сразу же за воротами стоял Блюд.

– Иди прямо в терем, – обратился воевода к Блюду, а сам остался у ворот.

Так они и пошли – немного впереди Блюд, вслед за ним князь Ярополк.

– Странно! – произнес князь. – Идем без гридней и без Дружины.

– А на что они нам? – тихо засмеялся Блюд. – Хорошо, что и так принимают.

И Ярополк подумал, что так, видать, лучше: все прошлое теперь напоминало сон, он жив, он будет жить, вот она – Го-Ра, вокруг все еще спит; вон прошли и скрылись за углом терема два боярина в темных платнах, с черными шапками на головах, с длинными посохами в руках; вот женщина с ведром молока переходит двор, поскользнулась на мокром камне и разлила все молоко.

– Ты видел Владимира?

– Нет, я был с воеводой только в сенях.

– И что же?

– Князь не спит, он, должно быть, уже ждет тебя. Идем вот сюда. Смелее, князь, ступай первым!

Ярополк, миновав несколько каменных, до блеска вытертых тысячами ног ступенек, остановился в сенях. Вслед за ним медленно вошел Блюд и встал у дверей, плотно закрыв их за собой.

Ярополк обернулся и удивленно посмотрел на него. В сенях не было ни воевод, ни князя, только два воина стояли у стены. Воины пристально смотрели на князя Ярополка, взглянули на Блюда и внезапно, выхватив из ножен мечи, бросились вперед.

В сенях прозвучал встревоженный голос Ярополка:

– Что это? Что это?

Он хотел бежать по лестнице наверх. Но воины уже встали на его пути, подняли мечи, пронзили ему грудь… Воевода Блюд открыл двери, еще мгновение – и два воина, бросив мечи, выскочили из сеней… Ярополк некоторое время держался на ногах, потом пошатнулся, начал падать и неистово закричал.

Князь Владимир знал, когда приедет Ярополк, – несколько воинов из его охраны сразу после Триполья помчались в Киев, ночью побывали на Горе.

Еще до рассвета Владимир встал, послал к воротам воеводу, велел, как только прибудет Ярополк, пропустить на Гору его самого и воеводу Блюда.

Владимир всей душой стремился теперь к миру с братом. Довольно крови напилась Русская земля, Ярополка покарала сама судьба. Ежели он согласился заключить мир – быть по сему, Русь велика, обоим братьям-князьям найдется в ней место.

Но он хотел поговорить обо всем только с Ярополком, разве еще при воеводе Блюде, поскольку тот приезжал посланцем брата. Пускай Блюд, который был свидетелем их вражды, станет свидетелем мира.

Поэтому когда на рассвете послышались голоса в сенях, а воевода, войдя в светлицу, сказал, что у ворот Горы стоят князь Ярополк, воевода Блюд и дружина, Владимир велел пропустить в терем только Ярополка и Блюда, а дружину отослать.

После этого князь Владимир быстро оделся, вышел в Золотую палату, пересек ее и остановился у лестницы, чтобы здесь встретить брата.

Он слышал, как отворились двери в сенях, слышал шаги двух человек, как видно, Ярополка и Блюда, слышал, как внезапно в сенях стало тихо, потом послышался шум, кто-то закричал.

Это был страшный, неистовый крик. Владимир узнал -кричал брат его Ярополк, крик зародился внизу, в сенях, но эхо вырвалось наверх, заполнило весь терем.

Князь Владимир побежал. Позднее он не мог припомнить, как все случилось. В одно мгновение он очутился в сенях, остановился, увидел распахнутые двери, испуганное лицо Блюда, стоявшего в углу, два меча на каменном полу, а у подножия лестницы князя Ярополка.

Тот лежал, закрыв глаза, на камне, с необычайно бледным, словно меловым, лицом, хотел что-то сказать и не мог -из его груди хлестала и растекалась по камням кровь.

– Что с князем? – крикнул Владимир, обращаясь к Блюду. Выбросив вперед руки, дрожащие от волнения, Блюд упал перед Владимиром на колени и прохрипел:

– Я все сделал, как ты велел… Мы с князем приехали, пришли сюда… А два гридня накинулись на князя, убили…

Он пополз на коленях к князю Ярополку, принялся причитать:

– Княже Ярополк! Скажи хоть одно слово… О, горе мне, горе мне, как страшен свет, какие страшные люди!

– Встань! – крикнул Владимир Блюду. – Вставай же! Скорее! Скорее! Где убийцы? Где гридни? Ловите головников!

Со двора вбежало несколько воевод, бояр, проснулись, забегали в тереме дворяне.

– Гридни! – прозвучали уже на дворе голоса. – Гей, стража, сюда! Головники убили князя Ярополка! Ищите их! Ловите их, ловите!

И, возможно, Ярополк услыхал этот шум, а может, чувствуя смерть, захотел еще раз взглянуть на свет, попрощаться с ним.

Он открыл глаза, мутным, угасающим взором посмотрел на стены, Владимира, воевод, словно все они были где-то далеко от него.

– Где я? – спросил он, но и голос у него был какой-то чужой, далекий.

– Ты в Киеве, на Горе, это я, брат твой Владимир, стою возле тебя. Я ждал тебя, брат, хотел принять с миром и любовью… Почему ты молчишь? Брат Ярополк, открой глаза, отверзь уста свои!

Но Ярополк уже не говорил, закрыл глаза. Лицо его совсем побелело, еще раз поднялась грудь – и дыхание стихло, замерло навек. Смерть переступила порог княжеского терема.

Княжьи емцы и гридни ходили от двора ко двору на Подоле, по всем концам Киева, собирали людей и объявляли, что князь Владимир ищет гридней-головников, которые убили Ярополка, обещает награду тому, кто их найдет.

К вечеру головников нашли на Оболони, в хижине смерда Ражбы. Увидев издалека через отдушину княжьих ем-цов, идущих вслед за княжескими гриднями, убийцы бросились бежать в леса на склонах Щекавицы, надеясь, что, когда стемнеет, их никто там не найдет.

Но гридни знали, что их ждет награда, не щадили ног, продирались через заросли, настигли беглецов у самого леса, привели их в хижину Ражбы, велели вздуть огонь.

Тем временем пришли и свидетели, которые дали присягу, что эти гридни именно те, что убили князя Ярополка и убежали с Горы. Однако головники, хотя их били дубинами и кулаками, не признавались, заявив, что могут поведать правду только князю.

Так их и повели, уже в темноте, через Подол, мимо Воз-дыхальницы, через мост и ворота на Горе, а там бросили в темницу, поставили стражу, емцы побежали к тиунам, те разыскали воевод, а уж воеводы двинулись к князю.

Поздней ночью несколько человек сразу застучали в оконницы и двери терема Блюда. Он проснулся, вскочил с ложа, разбудил жену, велел зажечь огонь.

«Не иначе как из-за Ярополка», – роились мысли в его голове. Но он сразу же успокоил себя – мертвые голоса не имут, головников-гридней до самого вечера не разыскали, теперь они уже далеко от Киева.

«А может, – промелькнула мысль, – совсем и не в Яро-полке дело, может, князю Владимиру что-нибудь понадобилось».

Жена зажгла огонь. Блюд бросился в сени.

– Кто там?

– По слову князя Владимира…

– Сейчас… Сейчас…

Он отодвинул два тяжких железных засова, открыл дверь. Снаружи в теплый терем пахнуло ночной прохладой. На крыльце стояли воеводы Владимира, а среди них сосед-купец и боярин Воротислав.

«Что случилось? Почему Воротислав уже тут? Почему он стоит рядом с воеводами?» – думал Блюд.

– Одевайся, Блюд! Князь Владимир зовет!

– Послушай, Воротислав! – попытался отвести его в сторону Блюд. – Что случилось? Почему князь не спит?

– Одевайся и пойдем! Князь ждет тебя… – уклонился от ответа Воротислав.

Это окончательно ошеломило Блюда. Почему Воротислав, который был его ближайшим другом, не хочет с ним разговаривать? Изменил, предал, выдал? Впрочем, Воротислав ничего не знает.

– Сейчас, сейчас, – только и нашел что ответить Блюд. Он бросился в терем, оделся, подпоясался, но меча не пристегнул, вышел.

– Я уже собрался. Пойдем!

Они прошли двором, свернули к княжескому терему. Сзади долго виднелись раскрытые двери терема Блюда и огонек свечи…

Князь Владимир ждал Блюда в Людской палате. Вокруг него стояли воеводы, которые пришли с ним в Киев из земель полунощных, но среди них было уже несколько воевод Ярополка. Были тут мужи, бояре, тиуны, емцы.

«О, горе, горе мне, – подумал Блюд, – за кого страдаю?»

– Челом тебе, княже… – начал, низко кланяясь, Блюд. Князь не ответил на приветствие.

– Что же ты учинил, воевода Блюд? – спросил он. – Зачем так деял?

Блюд попытался улыбнуться, но лицо его сковал страх, ни челюсти, ни губы не шелохнулись.

– Не ведаю, о чем говоришь, – с огромным усилием вымолвил наконец он.

– Не ведаешь? – крикнул князь. – Неужто забыл, что я велел тебе не убивать, а помирить со мной брата?

– Великий княже! – прижал руки к груди Блюд. – Я твой наказ выполнил, я уговорил Ярополка ехать в Киев.

– Правда, ты уговорил его ехать в Киев, но зачем ты убил брата моего?

– Княже Владимир! – ужаснулся Блюд. – Я убил князя? Клянусь всеми богами, я без меча пришел сюда на Гору, то воины-гридни в сенях проткнули его мечами, потому они и бежали…

– Не послушествуй на гридней-воинов ложно и не клянись всеми богами, аще никакого бога в сердце не имеешь. Скажи лучше, за сколько золотников продал душу брата моего Ярополка? Молчишь? Воеводы, введите головников.

Двоих гридней, тех самых, что убили Ярополка, ввели в палату. Они упали на колени.

– Виновны, – говорили они. – Смилуйся, княже!

– Кто подговорил вас убить князя Ярополка? Сколько и кто заплатил вам за смертоубийство моего брата?

– Вот он… Воевода Блюд! – одновременно закричали убийцы. – Он уже раньше уговаривался, ныне опять пришел к нам, дал по сто гривен, сказал, что таков твой наказ. Мы бедные, убогие люди, смилуйся над нами.

– Слышишь, воевода, – обратился к Блюду князь. -Правда ли то, что говорят видоки?

Блюд молчал.

– Выведите их, – приказал князь.

Гридней вывели из палаты. Наступила тишина. Жарко горели свечи. Сквозь раскрытые двери дул ветер с Днепра.

– Видишь, – начал князь Владимир, – кому ты дал в руки меч? Я буду их судить по закону. Но как, по какому закону и покону судить мне тебя, убийцу брата моего Ярополка?

– Помилуй, княже! – завопил Блюд и ударился головой об пол. – То правда, правда, но, верь мне, Ярополк похвалялся, что убьет тебя, он бы и убил тебя…

– Молчи, воевода! – сердито крикнул князь Владимир. – Не тебе судить князей, каждое слово твое обман и лжа… Ты звался Блюдом, по правде же ты Блуд, слышишь, Блуд, и только так будут звать тебя люди. По обету своему я тебе как приятелю думал честь воздать, а ныне сужу как предателя и убийцу князя-брата.

Князь Владимир с минуту молчал, потом обратился к воеводам и мужам:

– Возьмите этого головника, что убил брата моего Ярополка, и, как пса… казните палицами! А двор его на поток и разграбление, как велит закон.

Блюда казнили на рассвете в предградье, над Боричевым взвозом, всенародно, как казнили головников и татей…

Его привели туда, одетого в рваную старую дерюгу, со связанными за спиной руками, поставили перед толпой.

Страшными, широко раскрытыми глазами смотрел на людей Блюд, ища помощи, вертел головой во все стороны.

Но помощи не было. Все в городе знали, что случилось на Горе, нынче бирич еще раз прокричал над взвозом приговор князя.

– Убить его! Во пса место! Убить! Как головника, как татя! – раздавались голоса.

Блюд упал на колени;

– Пощадите! Пощадите!

И почему– то в эту страшную минуту он вспомнил грушу, под которой был закопан мешок о золотом: погибает воевода Блюд, погибает и мешок с золотом.

– Смилуйтесь! Все отдам!

– Во пса место! Бейте его, бейте!

Гридни подняли палицы, ударили Блюда, и свершился суд. Мертвое тело воеводы покатилось по круче. В тот же день двор его был отдан на поток и разграбление.

Князя Ярополка похоронили по греческому обряду – со священником и певчими, на Воздыхальнице, недалеко от могилы княгини Ольги.

Отдать почести князю пришли многие воеводы и бояре, вся Гора, – они знали, как покарал князь Владимир убийцу Ярополка, знали, что он стоит у корсты, будет на погребении.

Из Родни прибыла в Киев и княгиня Юлия, за которой Владимир послал гонцов, – печальная, усталая после дальней дороги, стояла она в темном платне, с покрывалом на голове у тела своего мужа.

Владимир присутствовал на похоронах, шел за санями, На которых везли дубовую корсту, склонил голову, когда корсту ставили в каменную гробницу, первый бросил горсть земли на свежую могилу.

Потом справляли тризну. Так требовал обычай, так, Владимир слышал об этом, хотели бояре, так, чудилось ему самому, легче будет помириться если не с братом, то хоть с его Душой.

Тризну справляли в гриднице, князь Владимир приказал ничего не жалеть, столы ломились от всевозможных яств, повсюду у стен стояли кадки с медом и олом, угощение расставили на Горе, в предградье и на Подоле.

Много народу собралось в гриднице: тут были воеводы, которые пришли в Киев с Владимиром, но еще больше воевод, бояр и мужей, которые бежали с Ярополком в Родню, а нынче уже были тут – они потихоньку лезли, пробирались на тризну.

Никто из них, разумеется, не говорил о покойном князе: его уже не было на Горе, душа его витала в раю; те, кто недавно поддерживал Ярополка, славили теперь князя Владимира, пили за него мед и ол, желали ему счастья, здоровья, славы.

Князь Владимир тоже пил, выпил, пожалуй, не меньше других, но меды и ол не пьянили его, был он в этот вечер неспокоен, встревожен.

О, кто– кто, а уж он знал цену словам, рассыпавшимся, словно золото, перед ним. Тут сидели мужи, которые были врагами его отца, к нему подходили с льстивыми речами те, кто подстрекал Ярополка, -это пела на все голоса, славила князя та Гора, что выгнала за стены города его мать.

Пришла на тризну и Юлия. Она сидела с боярскими женами, те поддерживали ее, утешали. Было поздно, когда она встала из-за стола, незаметно отошла, исчезла в переходах.

Владимир чувствовал, что и он не в силах здесь больше сидеть: тризна справлена, душа Ярополка может успокоиться. Князю захотелось быть в своей светлице, остаться наедине со своими мыслями, просто отдохнуть.

Он встал из-за стола, попрощался с боярами и воеводами, прошел в конец гридницы, оттуда направился переходами в терем, прошел через сени, где стояла молчаливая стража, и стал подниматься наверх. Шум голосов в гриднице остался позади, наверху было тихо и темно, один только светильник горел в конце переходов, разливая вокруг желтоватый свет. В такой полутьме князь направлялся к своей светлице, звук его шагов глухо отзывался в длинных переходах.

И вдруг он остановился. У дверей Золотой палаты стоял кто-то в темном. Вот человек шевельнулся.

– Кто ты? – спросил князь.

Незачем было и спрашивать. Сделав еще один шаг вперед, Владимир узнал княгиню Юлию.

– Княгиня! – произнес он. – Почему ты здесь стоишь? Почему не идешь отдыхать?

– Я знала, что ты тут пройдешь, и ждала тебя, – тихо ответила она.

– Зачем же ты ждала меня?

– Я хотела поблагодарить тебя за то, что послал за мной гонцов и что сам отдал погребальную честь моему мужу, а твоему брату Ярополку.

– Зачем ты говоришь это, княгиня? Я не был и не мог быть врагом своего брата, токмо правды искал я в сваре, которая возникла между нами. Верю – злые, темные силы овладели его сердцем, те, кто называл себя его друзьями, были его врагами. Много крови пролил Ярополк, но понял свои заблуждения, шел ко мне, и я готов был,принять его как князя и брата. Так бы и было, мы бы помирились, но враги, ты знаешь об этом, неожиданно убили его… Что ж, с живым Ярополком я ссорился и боролся, ныне же примирился с его душой… Да будет прощен твой муж, а мой брат, да успокоится душа его в высоком небе.

– За это и благодарю тебя, княже Владимир.

– Не нужно, княгиня Юлия, успокойся, иди в свою палату, отдохни, ты устала после дальней дороги, погребения и тризны. Пойдем, я провожу тебя, княгиня.

И он проводил ее от дверей Золотой палаты в конец переходов, где жила княгиня Юлия.

– Спасибо тебе за все заботы, княже. – Юлия остановилась у светильника, стоявшего у дверей ее палаты. – Только как могу я успокоиться и отдыхать? – В ее голосе слышались сдерживаемые рыдания. – Добро тебе, сущному князю, добро мужу моему Ярополку, ибо он уже в раю небесном, но каково мне? Нет у меня тут, в Киеве-городе, ни рода своего, ни племени, ни радости, ни счастья! Одна среди множества людей, всем чужая. Только одну вижу перед собой дорогу – такожде смерть.

Его сильно поразили ее слова, ибо, так повелось с детства, так было и сейчас, он сам чувствовал себя одиноким на свете. Но почему Юлия говорит об этом?

– Княгиня! – заговорил Владимир. – Как можешь ты так говорить? Почему смерть? Ты, как я слышал, знатного, царского рода, ты была женой брата моего Ярополка, а ныне – вдова; как ему воздавали честь и славу, так будут воздавать и тебе. Хочешь – тебя достойно проводят в Константинополь, к твоим родным, хочешь – терем на Горе будет навсегда твоим домом.

– Моим домом? – горько рассмеялась Юлия. – Какой же это мой дом? Не княгиня я нынче, а хуже рабыни. О, суетный и страшный свет! Я боюсь его, боюсь его, княже!

Владимир молчал. В кратких словах Юлии он почувствовал и угадал большое, настоящее горе женщины, у которой была отчизна, честь, слава в Константинополе, но которая Уехала в чужую землю, стала княгиней в Киеве, а теперь и в самом деле всем здесь чужая.

В эту минуту он ясно увидел лицо греческой царевны, освещенное огоньком светильника, прикрытый черным покрывалом лоб, темные, прямые, похожие на две стрелы брови, большие глаза, на дне которых играли голубые огоньки, прямой нос, упругие сжатые губы, а на щеках несколько сверкающих жемчужин – слез.

И что говорить, его поразила дивная, необычайная красота гречанки, в душе шевельнулась зависть к тому, кто обнимал это молодое, гибкое тело. Он тут же подавил это чувство, князю Владимиру хотелось только помочь овдовевшей женщине в ее большом горе, утешить ее ласковым словом.

– Напрасно ты говоришь так, княгиня, – сказал он ей. – Я знаю, у тебя большая, непоправимая утрата – смерть Яро-полка, погребение и эта страшная ночь… Завтра все будет позади, начнется новый день, я, верь мне, помогу тебе во всем. Успокойся, ступай, отдохни, Юлия! – ласково закончил Владимир.

– Да, ты говоришь правду, – задрожав, сказала Юлия. – Прошедший день, эта ночь – о, они так страшны! И не утешай меня, княже, я знаю, тяжко, о, как тяжко мне будет жить. Ты говоришь, что поможешь мне, спасибо, спасибо за все, княже Владимир… Но что поделаешь, я слабая женщина, всего стала бояться, боюсь даже идти сюда, в палату, там мне чудятся тени, там страшно, слышишь?

– Что ты говоришь? – засмеялся он. – Какие тени, откуда?

– О, это так… Я боюсь, боюсь, княже…

Она протянула к нему руки, он взял их в свои и почувствовал, какие у нее холодные пальцы. Царевна сильно сжала его руки, он ответил таким же пожатием.

– Княже! Проводи меня, побудь немного со мной в палате.

Владимир отвел от нее взгляд, посмотрел в глубину переходов.

– Здесь нет никого, – совсем тихо прошептала она. – Никто не услышит, не увидит… Умоляю, сжалься, проводи меня.

Она открыла дверь, переступила порог светлицы. Там горела свеча в подсвечнике. Через раскрытое окно с берега Днепра доносились голоса воинов, в углу водяные часы вели счет времени: «Ка-ап… ка-ап».

– Иди, княже, иди!

Владимир вошел в светлицу, остановился. Юлия задвинула засов на двери,

– Видишь, – с легким вздохом произнесла она. – Вот моя палата.

– А тени? – со смехом спросил Владимир.

– Княже Владимир! – едва усмехнулась и Юлия. – Какие могут быть тени, раз ты здесь?! Тени остались там, в переходах… Садись, княже, ты мой желанный гость, жаль только, что мне нечем тебя попотчевать.

– Я зашел не есть и пить, мы ведь после тризны.

– Да, тризна окончена, все теперь кончено, княже… -Слезы блеснули на ее глазах.

– Не говори так, Юлия! И не плачь! Кончилось все злое, недоброе, у каждого из нас есть потери, у каждого болит сердце, но нам, живым, только жить и жить…

– Спасибо тебе, княже! Я уже не плачу и не стану плакать! Как хорошо, что ты зашел нынче ко мне!

Оба умолкают. Наступает тишина. Горит свеча. В палате покойно, тени исчезли. Жизнь так проста, обычна.

– Спи, княгиня!

– Прощай, княже! Но не забывай меня. Я так одинока тут, на Горе.

…На следующий день князь Владимир едет с дружиной в Белгород над рекой Ирпень, осматривает там древнюю крепость, советуется с воеводами, как ее перестроить, где соорудить новые стены, где насыпать валы, чтобы никто не мог подступить к Киеву с запада.

Но не только за этим ездил Владимир в Белгород. После всего, что случилось, перед великими делами, которые нужно было совершить, он хотел хотя бы один день побыть в одиночестве, в поле, над Ирпень-рекой, катившей среди зеленых лугов свои воды на восток к Днепру.

Он хотел даже заночевать в Белгороде, палатах, где под потолками гулко отдавались звуки шагов, деревянные стены терпко пахли смолой и воском, в подземельях однозвучно падали капли.

Однако Владимир так и не заночевал здесь. Вечером, взойдя на крепостную стену, он долго смотрел, как заходило, падало в небесную пропасть багряное солнце, а над Ир-пенем и лугами начали подниматься, клубясь, белесые туманы, похожие на всадников, которые, наклонившись в седлах, погоняют своих коней; смотрел, как быстро посинело небо, а в нем загорелась вечерняя заря, как ей в ответ на севере и востоке отозвались-запылали большие и малые звезды.

Почему же у князя Владимира стало так беспокойно, тревожно на душе в этот час? Нет, то были не беспокойство, не тревога. Глядя на небо и звезды, он почувствовал, что ему трудно ночевать в этой старой крепости. Едучи сюда, он хотел побыть один, а теперь, ощутив свое одиночество, уже боялся его.

Черные всадники гнали коней по прямой дороге, тянувшейся между двумя высокими стенами леса. Через какой-нибудь час вдали замигало несколько огоньков – то был Киев. Осадив коней, всадники проехали Подол, предградье, миновали ворота Горы.

В тереме было пусто и тихо. Внизу, в сенях, горели два светильника, при свете которых виднелись неподвижные тени стоявших на страже гридней. Попрощавшись с ними, князь Владимир поднялся по лестнице наверх.

Там, в конце переходов, горела единственная свеча. Женщина в темном платне, увидев князя, хотела было исчезнуть в глубине переходов, но остановилась, оглянулась.

– Княгиня Юлия? Уже поздно. Почему ты не спишь? Лицо ее было страшно бледно, в мерцающем свете глаза казались испуганными, растерянными, губы были сжаты, словно она старалась сдержать крик.

– Ты приехал, княже! О, как это хорошо… Я знала, верила, молилась, чтобы ты оказался здесь…

– Погоди, Юлия! Почему ты молилась!

– Мне страшно, княже…

– Почему?

Она двинулась вперед. Князь Владимир пошел за ней. У дверей своей палаты Юлия на мгновение остановилась.

– Ты зайдешь ко мне, княже?

– Да, зайду.

В палате Юлии все было так же, как накануне. Впрочем, не совсем. В эту ночь окно, выходящее к Днепру, было завешено, на столе стояла корчага вина, кубки, яства.

– Сегодня ты поужинаешь и выпьешь.

– Я ужинал в Белгороде.

– Неужели ты не выпьешь за добрую память брата Яро-полка?

– За добрую память брата выпью. Налей!

– Вот так, – произнесла она другим, осмелевшим голосом. – Я сяду тут, возле тебя, княже… Ты позволишь?

– Почему же нет? Садись. Что ты дрожишь?

– Мне холодно, княже…

– Холодно? – Он снял с себя корзно и накинул ей на плечи. – Но ведь тут у тебя так тепло.

– Спасибо, княже! У меня холод был в душе… Ты выпил? Сейчас и я выпью. Это хорошее вино, греческое… Вот я еще раз наполню кубки. Выпьем! Я хочу выпить за тебя, Владимир, а ты за кого пьешь?

– Я должен выпить за тебя!

– Должен?

– Нет, хочу!

– Спасибо, Владимир! О, как мне теперь стало тепло, покойно. Это потому, что я с тобой. Но только почему так темно?

– Это догорает свеча. Дай другую.

– Я ждала тебя очень долго, все свечи сгорели. Я пойду поищу.

– Нет, не нужно. Пусть гаснет. Посидим так. К тому же я скоро уйду.

Свеча мигнула еще раз й погасла. В это мгновение, последнее мгновение, когда вспыхнула свеча, Владимир увидел глаза Юлии, большие, темные, жгучие. Наступила темнота, а глаза эти все стояли перед ним.

– Темно и тихо, – произнес Владимир.

– Неужели ты оставишь меня? – послышался в темноте ее голос. – Княже, слышишь, мне будет страшно…

Она искала его руки, он почувствовал ее пальцы на плече, на шее.

– Так хорошо, – совсем близко послышался ее страстный голос. – Мне с тобой так покойно, тихо… Ты хороший, ты очень добрый, княже…

– Чем же я хороший? Ты знаешь обо мне все… Сын рабыни… Ярополк, должно быть, не раз говорил тебе об этом.

– Говорил, – подтвердила Юлия. – Но его уже нет, ты не сын рабыни, а великий князь.

– Все равно, тень моего брата стоит между мною и тобой.

– Нет, Владимир, теперь уже нет и тени. Признайся, ты любишь другую…

– В городе Полоцке я нарек женой княжну Рогнеду. И, может быть, я люблю ее.

– Может быть?! Нет, ты не любишь ее, раз так говоришь. Ты никогда никого не полюбишь. Твоя нареченная далеко, Мы одни. Может, ты никогда не переступишь порога моей светлицы, я никогда не напомню тебе о себе… только побудь со мной эту ночь…

Князь Владимир не знал, что с ним творится. Он боялся этой женщины – и очень желал ее. Он знал, что недавно ее обнимали руки его брата, но ничего не мог поделать: в его сильных объятиях трепетало тело Юлии…

В княжеском тереме тихо, молчаливая стража стоит в сенях, наверху не слышно ни голосов, ни шума, там все отдыхает, молчит.

Не спит только ключница Пракседа. Она допоздна прибирает трапезную, потом выходит в сени, поднимается по лестнице. Стража не обращает на нее внимания, такая уж у ключницы работа: когда князья спят, она должна думать о дне грядущем.

И Пракседа, словно привидение, ходит из палаты в палату, осматривает засовы у кладовых, где спрятаны княжес-кде одежды, ступает по переходам так тихо, что даже самое чуткое ухо не услыхало бы ее шагов.

Она доходит до покоев, где живет княгиня Юлия. Тут Пракседа останавливается, – должно быть, в палате догорела свеча, нужно ее сменить. А может быть, княгине Юлии еще что-нибудь понадобится, греческая царевна привередлива, не дай Бог не угодить ей чем-нибудь.

Пракседа не любит княгиню Юлию – слишком уж она горда, ни во что не ставит ключницу. Сейчас, правда, все изменилось, Юлия всего лишь вдова князя, скоро князь Владимир, и об этом слыхала Пракседа, привезет себе жену Рог-неду из города Полоцка. Служила ключница Юлии, будет служить и Рогнеде, а если понадобится, сумеет прислужиться к обеим. Ключница идет все дальше и дальше по переходам терема.

Но что это?! У дверей светлицы Юлии она останавливается, замирает, слушает, прикладывается ухом к двери.

И долго, настороженно, стараясь даже не дышать, прислушивается, прижавшись к дверям, Пракседа. Она слышит: вот голос князя Владимира, вот голос Юлии… Тишина, снова голос Юлии, опять голос Владимира, тихий шепот обоих…

Так проходит немало времени. Где-то внизу, в сенях слышится топот ног и голоса. Пракседа отступает от двери, идет в полутьме обратно, медленно спускается в сени, внешне спокойная^ задумчивая, погруженная в хлопоты, и стража, как и прежде, не обращает на нее внимания.

Ключница… Да, мало кто задумается над тем, что это за женщина расхаживает в темноте, позвякивая ключами, кое-кому кажется, что это даже не человек, а привидение, которое бродит и должно бродить в княжеском тереме. Такими и в самом деле бывали ключницы киевских князей -Ярина, а после нее Малуша. Они, как тени, появились в тереме, как тени, и ушли отсюда, в рубище, убогие, бедные. Для кого они жили? Для князей, их детей, внуков – только не для себя.

Нет, Пракседа не похожа на других ключниц – на Ярину и Малушу. Внешне она такая же, как они, – убогая, годами старая, она ведь служила еще княгине Ольге, помнит юного Святослава, Владимира, когда он был младенцем, – вся жизнь прошла в княжеском тереме, вся жизнь для князей, как и у Ярины, у Малуши.

Но у Пракседы душа совсем иная. Она заботится о князьях, но не забывает и о себе, стережет княжеское добро, но печется и о своем, живет не в убогой каморке, где когда-то бедствовала Ярина и где Малуша погубила свою молодость. Нет, у Пракседы свой дом в саду за княжеским теремом, в этом доме у нее немало всякого добра, в руках у нее ключи от княжеских богатств и от своих собственных.

А в эту ночь в ее руки попал ключ, какого она еще никогда не имела…

Через раскрытые окна в переходы вливается свежий, напоенный запахами цветов воздух; в темном небе еще мерцают, переливаются звезды, но далеко за Днепром уже окрасилась багрянцем туча, нависшая над небосклоном, – скоро рассвет.

Князь Владимир идет по переходам терема, не слышит запаха трав, не видит сияния звезд. Часто останавливаясь, он осторожно ступает по деревянным половицам, задерживается у лестницы, куда пробивается желтоватый свет из сеней. Слышны тихие голоса гридней, которые там, внизу, беседуют о своих делах.

Тише, тише, ему кажется, что половицы гремят под ногами, на лестнице ему чудится чья-то тень, он отчетливо слышит шаги… Да нет, никого, еще шаг, еще шаг – теперь открыть дверь.

Вот наконец Золотая палата. Князь открывает дверь. Тихо скрипят петли. Ему кажется, что гремит весь терем.

Дверь закрыта, о, наконец он в тиши Золотой палаты, еще одна дверь, за ней опочивальня, ложе…

Немного, несколько минут хотя бы посидеть, закрыв глаза. В тереме тихо, князь Владимир один в опочивальне, нужно подумать, осознать, что случилось.

А случилось страшное. Тут, в тереме, где в сенях запеклась кровь брата и камень хранит ее следы, он провел ночь с его женой.

Вино? О нет, он был трезв, помнит каждое слово, которое сказала ему Юлия, твердо знает, что говорил сам.

Страсть, неукротимое безумие? Нет, не то, ибо и во время тризны, и когда он ушел из гридницы, и даже с Юлией в ее палате он был грустен, печален, думал о погибшем брате Ярополке.

А может, это лукавство, искушение темных сил мира? Какое же лукавство, он ни в чем не покривил душой, сказал о себе всю правду, и Юлия словно бы ничего не скрывала от него, говорила правду о себе, просила защиты, ласки, теплого слова на одну только ночь…

Одна ночь! Да, человеку порой кажется, что в долгой жизни одну ночь можно забыть, продолжать жить, как раньше.

Сможет ли князь Владимир забыть когда-нибудь эту ночь, сможет ли жить дальше так, как прежде, свободно, спокойно? Будет ли эта ночь единственной и последней? Ужас перед тем, что случилось, овладел им, сердце сжималось от невыразимой тревоги.

Где– то в тереме послышался шум, пришла новая смена етражи, в сенях собираются бояре и воеводы, мужи лучшие и нарочитые, тиуны и ябедники. Вот ударили била на город-ницах, над Киевом встает новый день. Сейчас постучат в двери -князю пора выходить, спускаться в трапезную, принести жертву богам и вкусить от яств, а потом идти в Золотую палату, где уже собираются мужи градские.

Одиннадцатый день июля лета 6486 [7], да, в этот день князь Владимир должен сесть на стол своих отцов. В Киев прибыли князья, бояре, мужи нарочитые со всех земель, от Студеного до Русского моря. Он остался один из Святославичей и должен выполнить завет отца, взять на «вой плечи бремя тяжкое.

Близко в переходах слышны шаги, идут мужи… Князь Владимир вскакивает, надевает сорочку и ноговицы, белое платно, прикрепляет к поясу меч, набрасывает на плечи корзно и останавливается посреди палаты. Он суров и задумчив – начинается великий день. Шум в переходах нарастает, слышен гомон и во дворе – то шумит, кличет князя Владимира Русская земля. Вот стучат в двери.

– Войдите, мужи! – громко произносит Владимир. Двери раскрываются. Входят несколько воевод и бояр.

Они пришли отдать честь князю, позвать его.

– Челом бьем тебе, Владимир-княже!

– Спасибо вам, мужи мои!

Светает. Уже сквозь узкие решетчатые оконца видно, как тускнеют звезды и синеет небо, сияние нового дня смешивается с желтыми огоньками свечей.

В это утро в Золотой палате было гораздо больше людей, чем обычно. Тут стояла не только Гора, но и воеводы, бояре, мужи нарочитые со всех концов Руси; от тиверцев и уличей -с юга, родимичей и полочан – с запада, веси, мери, чуди – е северных земель. Посредине же стояли новгородцы: им принадлежали честь и слава, ибо с ними начинал поход князь Владимир, сражались они достойно, не щадили живота, многих из них не стало.

Тут, в Золотой палате, сошлись не единомышленники. Лишь вчера многие из них желали друг другу гибели, сходились в бою, рубились не на жизнь, а на смерть, да и в это утро не все еще перекипело в их сердцах, они не остыли еще от воинственного пыла, мужи каждой земли стояли отдельно, а мужи киевские разделились надвое: те, кто ждал Владимира, стояли впереди, бежавшие в Родню жались по углам.

Но никто из них не высказывал своих мыслей, в палате было тихо, и только слуги время от времени проходили вдоль стен, снимали нагар со свечей, разносили в чашах мед и воду.

В мерцающем, призрачном свете на темных рубленых стенах палаты ясно выступали, играя золотом и серебром, Доспехи и оружие прежних князей. В конце Золотой палаты на помосте стояли два кресла с резными поручнями и ножками, над ними сияло знамя князя Святослава – два перекрещенных копья. Но рядом с ним стояло еще одно знамя -князя Владимира: три скрещенных копья с зубцами, которые вырастали из одного древка. Так велел обычай: к копьям деда и отца новый князь добавлял свое копье.

Пустые кресла на помосте! На них в свое время сидели древние князья, затем Олег и Игорь, княгиня Ольга и Святослав, совсем недавно здесь сидели Ярополк и Юлия. Ныне одно из кресел уготовлено было новому киевскому князю.

И вот в длинных переходах заблестели огни, послышались шаги, из дверей вышли несколько воевод, встали по обе стороны, а вслед за ними выступил из темноты князь Владимир.

– Здрав будь, княже! Челом князю! – закричали все.

Он остановился на помосте перед креслами, поклонился, отвечая на приветствия, оглядел наполненную людьми палату, взялся рукой за меч.

– Пошто кликали меня, мужи и дружина? – прозвучал его голос. – Я пришел и слушаю вас…

– Волим иметь князем на киевском столе, – послышался ответ. – Волим иметь великого князя и на всю Русскую землю.

Он помолчал немного и сказал:

– Дружина моя, князья, воеводы, бояре, люди Руси! Добро, что собрались вы тут из дальних и близких земель, со всех украин пришли сюда и покликали такожде меня, чтобы посадить в городе Киеве князя и говорить о потребах наших. Не зла хотел городу Киеву и земле Русской, шел я сюда из далекого Новгорода, люди. Не смуту и усобицу хотел учинить на Руси. Ведаете сами: брат мой Ярополк убил брата Олега, сидя на столе отца нашего в Киеве, восхотел пойти на Новгород и на всю Русь. Потому новгородчи и с ними земли полунощные, а на великом Днепре и другие земли пошли с нами сукупно, в честном бою разбили дружину Яропол-кову, а потом уж не мы, а убийцы и изменники мечами пронзили его грудь.

– Не ты, княже, убил Ярополка, боги и земля его покарали, – кричали в палате.

– Что Ярополк, что его дружина – одинаковы. Отступники они от веры отцов наших! Нехорош Ярополк, сын Святослава.

Но не все были единодушны. В палате было много людей, знавших происхождение князя Владимира. Да и сам он не мог забыть, что в давние трудные дни, когда отец отправлялся на брань к Дунаю, он, зная хищные мысли Горы, посадил в Киеве князем не его, старшего сына, а Ярополка, ибо он, Владимир, был сыном рабыни. А разве теперь Владимир переменился, разве иной стала кровь в его жилах, разве перестал он быть сыном рабыни?

– Спасибо вам, – сказал он, – за такие слова. Хорошо, что в Киеве утверждаются старые законы и поконы и вы согласны их защищать… На том и будем стоять, мужи, на том от века стояла Русь. Должны мы, мужи, подумать и о другом: я сделал свое дело, вместе с воями новгородскими пришел сюда, вы пошли за нами. Но я новгородский князь, кличет меня Новгород и вся полунощная земля, жизнь там нелегка -многие враги идут на нас с полуночи.

– Быть тебе, княже Владимир, в Киеве-граде, на столе отца.

– Просим тебя, Владимир, быть нам князем.

– Владимира! Владимира!

Поддержали и новгородцы. Тысяцкий Михайло выступил вперед, перекричал всех:

– Сидеть Владимиру в Киеве… Голос его мы услышим, будет надобность – вече решать будет. Посадник твой у нас есть, княже.

И еще громче в палате зашумели, закричали:

– Просим Владимира! Быть тебе князем! Стол отца Святослава кличет тебя, княже!

Стол отца! В самое сердце молодого Святославича врезались эти слова, припомнил он последний разговор с отцом, его спокойный голос:

«Запомни, что мать твоя – роба, но никогда не стыдись этого, сила не в том, что один – князь, а другой – робичич, сила в том, кто из них любит Русь, людей наших, землю… Люби и ты ее».

Он сделал шаг вперед, воеводы взяли его под руки и посадили на кресло.

– Сел на столе великий князь Владимир! Все в палате закричали:

– Славен князь Владимир!

Нужно было выполнить еще один древний обычай: воеводы взяли с пола заранее приготовленный кусок дерна, положили его на голову князю, от него отрывались и сыпались На шею, спину, грудь комочки земли – той родной земли, Которая всему дарует жизнь, но которая и карает.

– Где еси, княже?

– Под землею и людьми моими.

– Будешь ли верно служить людям? – Даю роту.

– А если отступишь? – Пусть меня поглотит земля…

Кусок дерна развалился на голове, комья земли сыпались и сыпались на пол.

С тех пор как ушел Владимир, Юлия не спала, она лежа-ла в темноте с открытыми глазами, слышала, как постепенно в тереме разрастался гул, как на стенах Горы ударили в била и шумно спускалась по лестнице ночная стража, как из водяных часов вытекали последние капли.

Какая длинная и вместе с тем короткая ночь осталась позади, как много событий свершилось под ее покровом, как быстро ушел в небытие мертвый Ярополк, а место его занял другой, живой, князь Владимир.

Мертвый. А был ли живым для Юлии Ярополк при жизни, когда предложил ей стать его женой, а потом делал для нее все, что она хотела, обнимал ее, целовал, ласкал?

Да, она отвечала на его ласковые слова, принимала, как должное, подарки, обнимала и целовала, отдавала жар своего молодого тела, но никогда не любила и не могла любить.

И как, почему Юлия должна была любить? Она ехала сюда, в Киев, никогда не видев ранее князя Ярополка, она вступила с ним в брак, думая, что будет сидеть рядом с ним на столе киевских князей и выполнять волю императоров Византии. Это она и делала – сев на стол, подстрекала Ярополка идти войной на брата Владимира, убить его и стать единственным великим князем Руси.

Но Ярополк оказался беспомощным и жалким, он не сумел совершить то, чего от него ждали императоры ромеев, он не сделал того, на что надеялась, чего хотела Юлия. Вот почему теперь он сразу стал ей далек, перестал существовать для нее…

А потом свершилось то, о чем думала Юлия, идя за кор-стой Ярополка. Была тризна – и это было последнее напоминание о Ярополке. Во время похорон и позже, в гриднице, она увидела Владимира, потом ушла в терем, стояла, ждала его…

Кто– то постучал в дверь.

– Это ты… Пракседа?

– Я, княгиня…

– Входи!

Со свечой в руке Пракседа тихими, неслышными шагами вошла в палату.

– Я приходила к тебе, княгиня, ночью, думала, что догорела свеча… Но в палате было тихо…

– Да, ключница. Я очень устала дорогой, а потом похороны, тризна… и вчера я, как только вошла сюда, упала на ло же и заснула.

– Оно и лучше, княгиня, во сне человек забывает вс«горе…

Пракседа поставила на стол рядом с корчагой и кубкам! свечу.

– А что слышно сегодня в тереме?

– Князь Владимир вокняжается, уже собрались в Золо той палате все бояре и воеводы, присягают ему, а скоро пой дут на требище. Уж, как видно, идут туда. Слышишь, как шумит Гора?

Княгиня Юлия быстро поднялась с ложа, надела легкое платно, шагнула к окну. Следом за нею подошла и Пракседа:

– Вот, княгиня, он вышел из терема, спускается по ступенькам, идет к требищу.

Княгиня стояла у окна. У нее было слегка усталое, очень бледное лицо. Чтобы удержаться на ногах, она опиралась руками на подоконник.

Ключница Пракседа, остановившись сзади, пристально следила за княгиней, за каждым ее движением, особенно же за лицом, – от нее не скрывались беспокойство, тревога Юлии.

Юлия не отрывала глаз от многочисленной толпы, которая с факелами в руках двигалась по двору. Она смотрела на князя Владимира, который шел, окруженный своей дружиной, ждала, посмотрит ли он на окно той палаты, где был прошлой ночью?

Князь Владимир не взглянул на окно. Задумавшись, склонив голову, шел он под знаменем, смешался с толпой, шедшей через ворота за Гору.

На губах Пракседы промелькнула хищная усмешка.

Князь Владимир сел на столе своего отца. Настороженная Гора, разбушевавшиеся предградье и Подол ждали, что скажет новый князь, на кого обопрется, кто станет его поддерживать, какой закон станет охранять – старый или новый, каким богам будет поклоняться.

И не только Киев – с князем Владимиром пришли сюда воины северных земель, в пути и во время браней к ним присоединились полочане, северяне, древляне, поляне, они тоже хотели знать, на кого ныне будет опираться князь, кому будет служить.

Владимир сделал то, чего желали дружина и люди, – в Золотой палате поведал, что будет беречь старые обычаи и законы, защищать будет Русь.

А вера? Да, князь Владимир должен был ответить и на этот вопрос, потому что здесь, в Киеве, на Горе, жили люди старой веры, но многие, а возможно и большинство, уже; приняли христианство; за стенами на Подоле тоже было много христиан, в разных землях молились многим и разным богам.

Взять христианство? У кого его взять, откуда? Нет, и сам,Владимир, и дружина его, да и весь народ еще не были готовы к этому, христианство ныне – знамя Византии, лютых врагов Руси.

Молиться Перуну? Вот он стоит на требище за теремом, суровый бог Руси, которого Гора сделала когда-то своим богом, которому она, возможно, и ныне готова поклоняться.

Нет, Владимир не будет молиться старым и новым богам Горы, которая вспоила и вскормила убийц Ярополка, он будет служить Руси, которая поддержала, грудью встала за него в этот многотрудный час.

– Хочу, – сказал он, – чтобы богам нашим молились все люди.

И несколько дней и ночей до того на холме, недалеко от Воздыхальницы, рыли землю, готовили требище. Множество древоделов, камнетесов, золотых и серебряных дел мастеров тесали дерево, вырезали статуи, украшали их, расставляли полукругом, перед ними соорудили каменный жертвенник.

В самой середине высился вырубленный из старого, покрытого узлами и прожилками дуба Перун. Мастера-древо-делы, которые вытесали его, сделали из дерева длинные, опущенные вниз руки, широкие плечи и высокую, похожую на женскую, грудь, вырезали на его туловище подобие брони, широкий пояс, меч, тул со стрелами, а кузнецы выковали богу большую серебряную голову в шлеме, приделали золотые усы.

По правую руку от Перуна стоял Дажбог, он был гораздо ниже, толстый, с большим животом, со сложенными впереди руками; слева – Стрибог, сделанный из четырехугольного камня, в большой шапке, из-под которой смотрели на все стороны света четыре лица. За ними стояли добрый Бело-бог, злой Чернобог, Волос.

На требище были боги не только Полянской земли. С князем Владимиром пришли воины верхних земель, у которых свои боги. Отныне Киев будет защищать все племена и языки, у каждого из них свои обычаи и боги. На требище стоял бог далекого севера Микоша, у которого было человеческое туловище и бычья голова, Смарагл, которому молились гости из-за Итиль-реки, различные чудища, на которые страшно было смотреть. Суровые, немые, непонятные стояли эти кумиры, вокруг них на высоких кольях белели черепа животных, в воздухе над требищем, чуя добычу, кружилось воронье.

Когда князь Владимир с воеводами, тысяцкими, боярами вышел из ворот Горы и направился вниз, до него донесся крик множества людей, толпой стоявших возле нового тре-бища, сгрудившихся на холмах. Многие даже влезли на деревья.

– Слава, слава князю Владимиру!

На требище уже пылали костры, ржали кони, ревели быки, которых должны были принести в жертву. Жрецы, надев страшные личины, били в бубны и расхаживали среди богов, отсветы костров озаряли суровые лики кумиров.

Крики огромной толпы не умолкали, и Владимир, дойдя до требища, обернулся к своим людям.

– Слава, слава Владимиру! – разносилось в воздухе.

Душа молодого князя взыграла, он был доволен. Кого хотел покорить Ярополк, на кого он надеялся? Вот стоят тысячи ремесленников, кузнецов, древоделов из предградья, простых робьих людей с Подола и Оболони, воины со всех земель Руси, они охраняли и будут охранять старые обычаи, пролили за это много крови и вот собрались здесь, чтобы молиться старым богам, дали роту блюсти старые законы и обычаи.

Он высоко поднял правую руку, и его движение поняли все – князь Владимир с ними, сейчас он будет вместе с ними молиться, сын Святослава Владимир никогда не изменит законам и обычаям отцов своих.

А потом он посмотрел по правую и левую руку, где Должны были стоять князья земель, посадники, мужи лучшие и нарочитые, воеводы и бояре, дружина – еще одна сила.

Их было много: тут были воеводы и тысяцкие, которые пришли с ним с севера, множество воевод, посадников, мужей нарочитых, присоединившихся к ним в дальнем пути, князья земель и мужи, которых прислали в Киев Древлянская, Черниговская, Переяславская земли.

Но князь увидел здесь мало бояр и мужей лучших и нарочитых с Горы, они смело шагали рядом с ним до ворот, а там, как видно, отстали.

«Не хотят молиться Перуну, – подумал Владимир, – что ж, мои люди заставят их уважать старый закон и покон!»

И не было тревоги в душе Владимира – ему казалось, что он выполнил завет отцов своих, что мир и лад снова вернулись в город над Днепром, что властвует ныне и вовеки будет властвовать старый закон и обычай, что умиротворил он не только людей, но и богов их.

– Боги, – обратился он к кумирам, как всегда обращались к ним перед тяжким трудом и после него люди, и под-нял руки. – Боги! Я просил вас помочь людям моим.

Благодарю вас, боги, что услышали молитву нашу.

Благодарю вас, что даровали нам победу над врагами.

Боги! Утвердите и впредь труды наши.

Даруйте нам победу на брани и мир на земле!

Главный жрец Перуна закричал неистовым голосом, ударил изо всех сил в бубен, вместе с ним закричали, завопили и забили в бубны еще десятки волхвов; мужи, женщины и дети, которые пришли на жертвоприношение, завопили вслед за ними, воины угрожающе забряцали мечами, ударили в щиты.

Князь Владимир снял с себя оружие, начал приносить благодарственную жертву. Древняя языческая Русь, по закону и обычаю, такому же древнему, как горы и Днепр, молилась богам своим.