"Обманы Локки Ламоры" - читать интересную книгу автора (Линч Скотт)

Пролог. Мальчик, который слишком много крал

1

В самый разгар долгого и влажного лета семьдесят седьмого года Сендовани к Безглазому Священнику храма Переландро с неожиданным визитом явился Учитель из Каморра. Вообще-то в определенных кругах за этим человеком давно и прочно закрепилась кличка «Делатель Воров», но самому ему больше нравилось строгое и почтительное «Учитель». Он пришел не просто так – в душе его теплилась надежда сбыть с рук этого несчастного мальчишку Ламору.

– Хочу предложить тебе весьма выгодную сделку, – с напускным воодушевлением начал Учитель.

– Еще одну? Как в случае с Кало и Гальдо? – вскинулся Безглазый Священник. – Я до сих пор пытаюсь выбить из этой парочки хихикающих идиотов дурные манеры, которые они подцепили от тебя, и заменить их иными, необходимыми лично мне!

– Да ладно тебе, Цепп, – пожал плечами Учитель. – Я сразу же честно предупредил, что эти мальчишки – грязные обезьяны, и ты вполне мог…

– Или, может, повторяется история с Сабетой? – в голосе хозяина дома появились угрожающие нотки, и возражения замерли на губах Учителя. – Помнишь, как было дело? Ты ободрал меня дочиста, разве что коленные чашечки моей покойной матушки не забрал. Я заплатил тебе чистой медью, а затем был вынужден наблюдать, как ты пытаешься утащить все обратно.

– Ну, знаешь, Сабета – особый случай. Однако этот мальчишка тоже совершенно необычный. Именно то, что ты просил подыскать после продажи Кало и Гальдо, и то, что ты так ценишь в Сабете. Он родом из Каморра, но не чистый южанин – похоже, помесь терин-ской и вадранской кровей. Выглядит скорее как вадранец из Парлея или Сомнея. И самое главное, Цепп: воровство у него в крови! Это столь же бесспорно, как то, что в море полно рыбьей мочи. К тому же я продам его тебе, э-э… со скидкой.

Несколько долгих мгновений Безглазый Священник обдумывал предложение.

– Извини, но подобная щедрость с твоей стороны не может не насторожить, – проговорил он наконец. – Так и подмывает прижаться спиной к стене и взять в руки что-то тяжелое.

При этих словах Учитель напустил на себя оскорбленный вид, что при его репутации выглядело довольно забавно.

– Не стану скрывать, что у меня возникли некоторые проблемы с этим Ламорой, – продолжил он, пожав плечами с нарочитой небрежностью. – Но все они проистекают исключительно из нынешнего положения, когда мальчишка находится под моей опекой. Уверен: как только он перейдет в твою собственность, все проблемы исчезнут сами собой.

– Ах вот как! У тебя на руках чудо-мальчик? Почему бы не сказать об этом прямо? – Священник поскреб лоб под белой шелковой повязкой, скрывающей оба его глаза. – Великолепно! Предполагается, что я высажу это семя в нашу грешную землю и получу магическую лозу, которая приведет меня прямо в сказочную заоблачную страну.

– Ха-ха-ха! Как мне знаком этот сарказм. – Учитель отвесил шутовской поклон. – Он прекрасно маскирует твою заинтересованность, Цепп.

Безглазый Священник сплюнул.

– Хорошо, предположим, что твой мальчишка имеет какую-то ценность. Например, сможет составить компанию для игр Кало, Гальдо и Сабете, хотя бы в качестве козла отпущения. Предположим далее, что я соглашусь отдать три медяка и еще какую-то ерунду за мальчишку, которого в глаза не видел. Но я, по крайней мере, хочу знать, в чем его проблема. Имею я на это право или нет?

– Проблема в том, – с расстановкой произнес Учитель, – что если мальчишку не удастся продать, то мне придется перерезать ему глотку, а тело бросить в залив. И сделать это не позднее сегодняшнего вечера.


2

В ту достопамятную ночь, когда мальчишка Ламора попал в руки Учителю, старое кладбище на Сумеречном холме было полно детей. Ребятишки молча стояли, ожидая прихода новых братьев и сестер, которых надлежало отвести в подземные склепы.

Все они держали в руках свечи; их холодное голубое сияние пробивалось сквозь серебристую пелену речного тумана – подобно тому, как уличные фонари просвечивают сквозь грязное закопченное окно. Цепочка призрачных огоньков спускалась по склону холма, петляя меж каменных столбов и протоптанных дорожек, – вниз, к широкому стеклянному мосту, перекинутому через Угольный канал. Сам канал еле просматривался в клубах нагретого зловонного тумана, который летними ночами источали отсыревшие кости Каморра.

– Вперед, мои возлюбленные! Шире шаг, мои вновь обретенные дети, – шептал Учитель, подталкивая отстающих ребятишек к мосту. Их было тридцать человек – все сироты из Огневого района. – Не бойтесь! Свет, который вы видите, не опасен. Это ваши новые друзья: они пришли, чтобы указать вам путь на мой холм. Шагайте, шагайте, мои сокровища. Ночь коротка, а у нас впереди долгий разговор.

В глубине души Учитель считал себя художником. Точнее, скульптором: мастерской ему служило старое кладбище на Сумеречном холме, а глиной – те самые сироты, которых судьба сунула под его крыло.

Восемьдесят восемь тысяч обитателей города регулярно выталкивали из себя новые человеческие отходы, и в общество постоянно вливался ручеек потерянных, никому не нужных и брошенных детей. Некоторым из них предстояло навечно отправиться в рабство – их уже поджидали корабли, идущие в Тал-Верарр или на Джеремитские острова. Хотя в Каморре существовал официальный запрет на рабство – кого интересует судьба неприкаянных сирот?

Те, кому повезло ускользнуть из рук работорговцев, делались жертвами обычной человеческой тупости. Голод и болезни косили детей, которым не хватало ловкости и отваги, чтобы урвать себе место под солнцем. Были и другие, храбрые, но недостаточно умелые – они заканчивали жизнь на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Судейские чиновники герцога обходились с юными воришками точно так же, как с их старшими товарищами. Именно они следили, чтобы к ногам несчастных жертв, которых сбрасывают с моста, были привязаны тяжелые камни – казнь должна осуществиться успешно и по всем правилам.

Те же сироты, которым посчастливилось ускользнуть от смерти в ее разнообразных обличьях, рано или поздно попадались на глаза команде Учителя. Ее члены отбирали детей и приводили их, группами и поодиночке, к своему главарю. Наверное, поначалу беднягам казалось, что они попали в рай – горячая пища, ласковые речи… Довольно скоро им предстояло осознать, какая жизнь ждет их под старым кладбищем, в царстве строгого Учителя. Но выбор делался ими в тот момент, когда они преклоняли колени перед своим повелителем, сладкоголосым чудаковатым стариком.

– Поспешите, мои сокровища, мои новые сыновья и дочери! Следуйте вдоль цепочки огней и взбирайтесь на вершину холма. Мы уже почти дома, вдали от тумана, дождя и этой вонючей удушливой жары.

Вспыхивавшие время от времени эпидемии предоставляли Учителю дополнительные возможности. Нынешние сироты из Огневого района бежали от Черного Шепота, столь любезного сердцу Делателя Воров. Эта невесть откуда свалившаяся болезнь принесла гибель многим жителям несчастной окраины. Кто-то умер, заразившись. Иные, кто уже после объявления карантина пытался пересечь канал вплавь или на лодках, приняли смерть от дубины в руках санитаров, оберегавших от беды остальной город. Эпидемия и впрямь не коснулась основной массы каморрцев – прошла, оставив после себя лишь смутное чувство тревоги и нарастающего опасения. Черный Шепот означал немедленную и ужасную смерть для всех, кто старше одиннадцати-двенадцати лет (впрочем, этот возраст, определенный врачами, был весьма условной границей, ибо пути Нары неисповедимы). То же через несколько дней ждало и детей младше одиннадцати, если у них внезапно сильно краснели щеки и отекали веки.

Примерно на пятый день карантина крики смолкли, одновременно прекратились попытки переправиться через канал. В очередной раз судьба настигла жителей Огневого района – та самая, что нередко выпадала им в годы предшествующих эпидемий. Когда на одинадцатый день карантин был снят, и к району устремились герцогские «чайки», желая выяснить положение дел, из четырех сотен детей, имевшихся здесь до болезни, в живых остался лишь каждый восьмой, а необходимость выживания в жесточайших условиях сбила их в сплоченные шайки, дерущиеся за кусок хлеба.

Делателю Воров оставалось лишь отобрать лучших из лучших и увести их прочь с улиц, застывших в зловещем молчании.

Учитель заплатил серебряную монету за тридцать детей, еще одну доплатил стражникам, чтобы держали язык за зубами. Таким образом те освободились от забот о выживших детях, а Учитель получил свою глину. Он уводил их – окоченевших, худых и смердящих – во тьму и духоту каморрской ночи, навстречу могилам Сумеречного холма.

Мальчишка Ламора был самым младшим и мелким из них – пожалуй, ему едва сравнялось лет пять-шесть. Справедливости ради стоит отметить, что Учитель не включил в число избранных эту кучу костей, обтянутых грязной кожей. Мальчишка сам потащился вслед за толпой товарищей. Разумеется, строгий наставник отметил сей факт, но решил не отвергать подарок, поднесенный ему не слишком милостивой судьбой.

Стоял семьдесят седьмой год Гандоло – Отца счастливых возможностей, Покровителя торговли и звонкой монеты. Учитель конвоировал ватагу вновь приобретенных оборванцев, направляясь в свое королевство.

Мог ли он тогда предположить, что через какую-то пару лет будет обивать порог отца Цеппа, умоляя забрать мальчишку! А также втихомолку точить нож – на случай, если священник откажется.


3

– А не врешь? – Безглазый Священник поскреб щетинистую шею.

– Обижаешь. – Учитель пожал плечами. Покопавшись под полой своего дублета, он достал кожаный мешочек цвета ржавчины, болтавшийся на красивом шнурке. – Я даже успел сходить к большому начальству и выбить разрешение. Так что если ты откажешься, я перережу мальчишке горло от уха до уха и отправлю на корм рыбам.

– О боги, какая душераздирающая история! – Безглазый Священник пробежался пальцами по груди стоящего перед ним Учителя. – Вот что, трус несчастный, пойди и поищи другого осла, который поможет тебе облегчить совесть.

– К черту совесть, Цепп! Я толкую о нашей обоюдной выгоде. Я не могу оставить этого мальчишку у себя, поэтому пришел к тебе с предложением. Поверь, это честная сделка.

– Если паренек слишком норовистый, почему бы тебе попросту не посадить его под замок? И не подержать там какое-то время, пока он не обретет продажную стоимость?

– Я даже обсуждать это не буду, Цепп. Не тот случай. И прогнать его я тоже не могу: нельзя допустить, чтобы остальные дерьменыши узнали, что он… э-э… натворил. Если у них появятся хоть какие-то подозрения… о боги, я навсегда утрачу контроль над подчиненными! Нет, у меня два варианта: либо быстро убить мальчишку, либо еще быстрее продать. Сам посуди, что лучше – ничтожная прибыль или вообще никакой. Заодно угадай, каково мое решение.

– Интересно… Мальчишка сделал нечто такое, о чем ты боишься даже упомянуть перед лицом прочих засранцев? – Цепп помассировал лоб над повязкой и вздохнул. – Черт, тебе удалось заинтриговать меня!


4

Старинная каморрская пословица гласит: душа человека неизменна лишь в своем непостоянстве. Вечных вещей не существует, все проходит и выходит из моды – даже такая, казалось бы, практичная вещь, как холм, нашпигованный мертвецами.

Сумеречный холм стал первым респектабельным кладбищем в истории Каморра. Это возвышенное место идеально подходило для того, чтобы оградить останки почтенных граждан города от соленых вод Стального моря. Однако время шло, появились похоронные бюро, профессиональные могильщики и ваятели склепов. Все реже аристократы хоронили своих усопших на Сумеречном холме. Теперь они предпочитали расположенный неподалеку Холм Шепотов – новое просторное кладбище, где высились впечатляющие памятники и надгробия. За свои деньги знать хотела получать роскошь даже после смерти. Войны, болезни и государственные беспорядки делали свое дело – в живых оставалось все меньше и меньше родственников тех, кто был когда-то похоронен на Сумеречном холме. В конце концов единственными людьми, которые изредка сюда наведывались, стали жрецы и жрицы Азы Гуиллы, которые ночевали здесь в период своего ученичества. Кладбище полностью перешло во власть стаи бездомных сирот, облюбовавших темные заброшенные склепы.

Учитель (хотя в ту пору еще никто не величал его так) очутился на Сумеречном холме в один из прискорбнейших периодов своей жизни. Сложно найти более жалкое зрелище, чем вор-карманник с девятью перебитыми пальцами!

Сиротки встретили его настороженно, не обошлось и без угроз. Но все-таки в их душах еще сохранились остатки, возможно, неосознанной потребности в опеке взрослого человека. Именно эти чувства уберегли Учителя от позорной смерти во сне. Он же, со своей стороны, освоился с новыми условиями и стал – сначала скупо, неохотно, затем все более щедро – делиться с местными оборванцами секретами своего ремесла.

Со временем руки его начали заживать… относительно, конечно, ибо большая часть пальцев так и осталась скрюченной на манер дважды переломленных прутиков. Выздоравливая, Учитель проводил все больше времени с чумазыми отщепенцами, которые прятались в полуразвалившихся склепах от непогоды и городской стражи, и передавал им свою порочную, извращенную мудрость. Количество учеников неуклонно росло – как и совместные доходы. Воровскому сообществу требовалось место, и дети начали осваивать все новые и новые уголки старого кладбища.

Через несколько лет искалеченный карманник превратился в Учителя, то есть Делателя Воров, безраздельного правителя Сумеречного холма.


Мальчишка Ламора вместе со своими товарищами из Огневого района попал в это кладбищенское королевство где-то на двадцатом году его существования. В ту ночь их глазам предстало скопище старых склепов, скрытых под неглубоким слоем земли и соединенных меж собой обширной сетью туннелей и крытых галерей. Изогнутые опоры, похожие на ребра причудливых деревянных драконов, укрепляли стены. Прежние истлевшие обитатели склепов были давным-давно выдворены и брошены в воды залива. Теперь Сумеречный холм больше всего напоминал гигантский термитник, внутри которого вместо насекомых сновали бесчисленные сироты-воришки.

Вновь прибывших провели под один из главных мавзолеев, возвышавшихся на вершине холма. Они шли по туннелю с деревянными перекрытиями, озаренному серебристым светом алхимических шаров, по полу стелился призрачный туман. Из каждого закоулка их провожали холодные любопытные взгляды местных обитателей. В спертом воздухе стоял запах сырой земли и немытых человеческих тел.

– Входите, входите! – приговаривал Учитель, потирая руки. – Добро пожаловать. Мой дом теперь – ваш дом. У всех детей здесь одинаковая судьба – они сироты, без отцов-матерей. Бедняжки, конечно… зато теперь у вас сколько хочешь братьев и сестер. И надежный кров над головой. Это ваш дом и ваша семья.

Вереница сирот-старожилов устремилась вглубь холма. На ходу они задували зловещие голубоватые огоньки свечей, и вскоре путь через туннель освещался лишь серебряным сиянием настенных светильников.

В самом сердце владений Учителя располагалась просторная и теплая пещера с плотно утрамбованным земляным полом. Она была примерно тридцать ярдов в длину и ширину, потолок нависал на высоте двукратного роста взрослого мужчины. У дальней стены стояло кресло с высокой спинкой из полированного ведьмина дерева. Учитель сразу же поспешил к нему и с видимым облегчением опустился на сиденье.

Пол был застелен грязными грубыми одеялами, а на них… о боги! На них стояла еда: разложенные по мискам костлявые цыплята, вымоченные в дешевом миндальном вине; хвосты морских лисиц, переложенные беконом и сдобренные уксусом; черный хлеб, политый свиным жиром, а также соленый горох с чечевицей и груды перезрелых груш и помидоров. Бросовые, дешевые продукты… но изголодавшиеся сироты из Огневого района никогда не видели пищи в таком количестве и разнообразии. Не сговариваясь, они дружно налетели на угощение. Учитель лишь глядел и снисходительно улыбался.

– Я не настолько глуп, чтобы мешать вам вкушать столь замечательную еду, мои дорогие. Поэтому ешьте, сколько влезет, наверстывайте упущенное. Мы поговорим позже.

Пока новенькие насыщались, вокруг них собрались все обитатели Сумеречного холма. Они стояли и молча наблюдали. Воздух в помещении становился все более тяжелым и душным. А счастливчики, пережившие Черный Шепот, ели и ели до тех пор, пока на столе не осталось буквально ничего. Только тогда, слизывая с пальцев остатки уксуса и жира, они обратили настороженные взоры на хозяина и его гвардию.

Учитель вскинул вверх три скрюченных пальца.

– Поговорим о деле! – воскликнул он. – Тут важны три момента. Во-первых, вы здесь потому, что я ЗАПЛАТИЛ за вас. И заплатил даже сверх положенного – ради того, чтобы этого не успел сделать кто-то другой. Поверьте, всех ваших товарищей, которые не попали ко мне, ждет незавидная судьба рабов. Кому еще нужны глупые, ничему не обученные сироты? Вам некуда идти, никто не жаждет заботиться о вас. С другой стороны, для стражников вы – дармовые деньги. Сержант даже не позаботится упомянуть вас в своем рапорте, а капитану и вовсе неохота забивать себе мозги. Теперь, – продолжал Учитель, – когда с Огневого района снят карантин, все каморрские ловцы рабов – и настоящие, и вероятные – будут настороже и очень, очень взбудоражены. Вы, конечно, можете покинуть наш холм в любое время, но имейте в виду: и дня не пройдет, как вы, мои дорогие красавчики, начнете предлагать себя в подворотне или окажетесь прикованы к веслу до конца жизни. И это впрямую подводит меня ко второму пункту. Все мои друзья, которых вы здесь видите, – он широким жестом обвел толпу детей, стоящих вдоль стен, – вольны уходить, когда им вздумается, и гулять почти повсюду. А знаете, почему? Да потому, что они под моей защитой! Нет, конечно, сам по себе я значу не слишком много, – он сделал внушительную паузу, во время которой царила гробовая тишина. – Зато у меня есть весьма могущественные приятели, которые могут обеспечить безопасность мне и моим воспитанникам. Случись какому-нибудь… скажем, работорговцу поднять руку на одного из моих питомцев – что ж, ему не позавидуешь. Наказание последует немедленно и будет впечатляющим. Я бы даже сказал – безжалостным.

Никто из новеньких не проявил воодушевления. Тогда Учитель прочистил горло и уточнил:

– Этот долбаный подонок проживет совсем недолго. Усвоили?

В ответ послышалось несколько робких утвердительных возгласов.

– Вот мы и дошли до третьего пункта. А именно – лично вас, мои дорогие. Наше маленькое семейство всегда нуждается в новых братьях и сестрах. Поэтому можете считать, что вас пригласили – более того, поощрили – предложить нам вашу искреннюю и вечную дружбу. Если вы решите избрать наш холм своим родным домом, а меня – своим покровителем, то сразу же приобретете множество надежных и любящих родственников. У вас не будет проблем с едой, крышей над головой и защитой от любых врагов… Либо вы можете уйти отсюда, чтобы вскоре попасть в какой-нибудь публичный дом Джерема, где всегда требуется свежатинка. Ну как, есть желающие?

Никто не пошевелился.

– Я так и знал, что могу рассчитывать на вас, мои Огневые бриллианты! – Раскинув руки в обнимающем жесте, Учитель ощерился, показав гнилые зубы цвета болотной воды. – Однако знайте, что за любовь и поддержку надо платить той же монетой. Я хочу сказать: важно не только брать, но и давать. Еда не растет у меня из задницы – так же, как ночные горшки не опорожняются сами собой. Следите за моей мыслью, красавчики?

На сей раз толпа несколько оживилась, кое-кто нерешительно кивнул.

– Мои правила не сложны, и вы все их выучите в свое время. А пока запомните следующее: всякий, кто ест, должен работать. Но зато всякий, кто работает – ест. Вот мы и подошли к работе – четвертому и самому важному пункту… О боги! Дети, окажите любезность рассеянному старику – представьте, что я уже поднял четыре пальца! Так вот, мое четвертое условие. Мы все имеем определенные обязанности здесь, на холме. Все должны работать. Но у нас есть дела и в других местах, с которыми тоже надо справляться. Эти другие дела весьма деликатные и необычные… я бы даже сказал, забавные и очень интересные. Для их выполнения приходится выходить в город – днем и ночью. Они требуют ловкости, смелости и разумной осторожности. Будет очень приятно, если вы возьметесь помогать нам в этих особых деликатных заданиях.

Он ткнул пальцем в того мальчишку, который достался ему бесплатно, незначительный довесок к его приобретению. Малыш стоял прямо напротив Учителя, не сводя с него серьезных немигающих глаз. Рот у него был по-прежнему перепачкан томатным соком.

– Вот ты, непрошеный гость, тридцать первый… Что скажешь? Будет от тебя какая-нибудь польза? Ты хотел бы помогать своим братьям и сестрам в их интересной работе?

Несколько секунд мальчишка размышлял, не говоря ни слова, а затем спросил высоким писклявым голоском:

– Вы хотите, чтобы мы крали для вас разные вещи?

Теперь настал черед старика разглядывать собеседника. Молчание затягивалось, некоторые дети из старожилов Сумеречного холма даже позволили себе похихикать, из скромности прикрывая рот рукой. Наконец Учитель медленно, с расстановкой кивнул.

– Пожалуй, именно это я и имел в виду, – согласился он. – Хотя мне не очень нравится такой… э-э… прямолинейный подход к обсуждаемому вопросу. Речь идет о проявлении личной инициативы, и я бы предпочел более тонкие и непрямые формулировки. Впрочем, не знаю, понимаешь ли ты меня. Как твое имя, мальчик?

– Ламора.

– Наверное, твои родители были изрядными скупцами, если наделили тебя только фамилией. А как ЕЩЕ они тебя звали?

Казалось, мальчишка глубоко задумался над этим простейшим вопросом.

– Меня называли Локки, – наконец произнес он все тем же тонким голоском. – В честь отца.

– Отлично звучит! – одобрил старик. – Так и скатывается с языка. Останься, Локки-в-честь-отца-Ламора, я хочу с тобой поговорить. Остальные могут идти прочь. Ваши братья и сестры укажут место, где вы будете спать сегодня ночью. Они также покажут, где отлить это и положить то… ну, вы понимаете, о чем я. Пока от вас требуется всего-навсего прибираться в зале, но затем появятся еще кое-какие дела. Обещаю – к тому времени, когда вы узнаете, каким именем меня зовут за пределами нашего холма, все они покажутся вам вполне осмысленными.

Аокки подошел вплотную и встал перед креслом, в котором, как на троне, восседал Учитель. Тем временем сироты Сумеречного холма смешались с толпой новеньких и начали знакомить их с особенностями здешней жизни. Очень скоро зал опустел – старик, как и хотел, остался наедине с мальчишкой.

– Видишь ли, дитя мое, – начал он, – обычно мне приходится проявлять некоторую сдержанность с вновь прибывшими членами нашего сообщества. Ты знаешь, что означает слово «сдержанность»?

Ламора помотал головой. Пряди грязных волос неопределенного цвета спадали ему на лоб, томатные пятна вокруг рта подсохли и уже не так бросались в глаза. Учитель потянулся и осторожно вытер их рукавом своей потрепанной синей куртки. Мальчик не отшатнулся.

– Я хочу сказать, что до встречи со мной детям внушали: красть нехорошо. Поэтому мне приходится приложить немало усилий, чтобы приучить их к самой идее воровства. Понимаешь? Однако с тобой, похоже, не требуется подобной деликатности. Поэтому давай говорить напрямик. Ты ведь крал раньше, не правда ли?

Паренек кивнул.

– Еще до чумы, да?

Снова кивок.

– Даже так? А скажи-ка, милый мальчик… ты ведь не сейчас лишился родителей?

Глядя себе под ноги, малыш едва заметно покачал головой.

– То есть у тебя уже имеется опыт самостоятельной жизни? Тут нечего стыдиться, дитя мое, – вкрадчиво заговорил Учитель, заметив колебания ребенка. – Наоборот, это поможет тебе заслужить всеобщее уважение у нас на холме. Если, конечно, ты на деле докажешь свои таланты.

Вместо ответа Ламора вытащил что-то из-под своих лохмотьев и протянул старику. Тот с удивлением посмотрел на два маленьких дешевых кошелька, которые легли ему на ладонь – засаленные, из толстой негнущейся кожи, затянутые грубыми шнурками.

– Где ты их взял? – спросил он.

– У стражников, – тихонько отозвался Локки. – Некоторые из них были так добры, что несли нас на руках.

Учитель отпрянул, будто его ужалила гадюка, и недоверчиво уставился на кошельки.

– Ты вытащил их у герцогских стражников?! У «желтых курток»?!

Локки снова кивнул – на этот раз гораздо бодрее.

– Ну да. Я же говорю: они брали нас на руки и несли.

– О боги! – прошептал Учитель. – Да ты можешь закопать всех, кто обитает здесь, Локки-в-честь-отца-Ламора! Очень даже легко!


5

– Представь, этот мелкий нахальный гаденыш нарушил Тайный Договор в первый же вечер, как появился у меня! – сокрушался Учитель.

Они с удобством устроились в садике Безглазого Священника, разбитом на крыше храма. Учитель держал в руке просмоленную кожаную кружку с вином. Вино было совершенно омерзительное – перестоявшая кислятина, чуть ли не уксус, и он усматривал в этом тайный знак: погоди радоваться, еще ничего не решено.

– Такого никогда не бывало, ни до, ни после того…

– Значит, кто-то научил его чистить карманы, но не объяснил про неприкосновенность «желтых курток». – Отец Цепп скривил губы. – Любопытно… в самом деле любопытно. Наш дорогой капа Барсави будет в совершеннейшем восторге от подобного экземпляра.

– И что интересно, я так и не выяснил, кто же это был! Мальчишка настаивает, что научился сам. Но пусть пытается впихнуть это дерьмо кому-нибудь другому. Прости, игрушками пятилетним сорванцам обычно служат полудохлые рыбешки и сухой коровий навоз. Подобный материал отнюдь не приспособлен для того, чтобы развивать ловкость рук малолетних воришек.

– И что ты сделал с этими кошельками?

– Что-что?! Стрелой понесся обратно на Огневую заставу, целовал им каблуки и лизал задницы до тех пор, пока губы не почернели. Пришлось объяснять капитану, что во всем виноват один из новеньких. Мол, мальчишка совсем зеленый и пока не выучил, что к чему у нас в Каморре. Я же, как только узнал, поспешил принести кошельки обратно, да не просто так, а с возмещением за ущерб… нижайше прошу прощения и рассчитываю на милосердие господина капитана… ну и так далее.

– И как, они согласились?

– Знаешь ли, Цепп, деньги настраивают человека на миролюбивый лад. Их треклятые кошельки едва ли не лопались от моего кровного серебра. А затем еще пришлось дать на выпивку каждому из патрульных, причем хорошо дать, чтобы хватило на всю неделю, и униженно просить пропустить по стаканчику за здоровье капы Барсави. На том и столковались. Решили, что, конечно же, не стоит докучать ему рассказом о том, как обделался его верноподданный Учитель с пятилетним нарушителем Договора.

– Так-так… – протянул Безглазый Священник. – И все это, значит, произошло в первый же вечер твоего знакомства с моим неожиданным сокровищем?

– Мне так приятно слышать, как ты называешь своим этого маленького мерзавца! Просто музыка для ушей! Потому что я и в самом деле не знаю, как быть, Цепп. У меня бывали дети, которым нравилось воровать. Попадались такие, которым все едино – воруй, не воруй… Были и такие, которые волей-неволей смирялись, поскольку знали, что ничего другого они делать не умеют. Но никогда еще – в буквальном смысле никогда, хрен ему в душу! – я не встречал ребенка, столь жадного до воровства. Уверяю тебя, если он будет лежать с порванным брюхом, а к нему придет лекарь, то и тогда этот паршивец Ламора предпочтет стянуть у него иголку с ниткой и сдохнет, довольный собой. Он… он ЧЕРЕСЧУР вор.

– Чересчур вор… – задумчиво повторил Безглазый Священник. – Никак не ожидал услышать такую жалобу от человека, который натаскивает юных карманников.

– Можешь смеяться, но я тоже не ожидал, что когда-нибудь ее выскажу, – мрачно заметил Учитель.


6

Проходили месяцы. На смену Парфису пришел Фестал, его, в свою очередь, сменил Аурим. Летние грозы миновали, уступив место зимним затяжным дождям. Семьдесят седьмой год Гандоло превратился в семьдесят седьмой год Моргайте, Отца города, Повелителя петли и лопаты.

Ряды сироток из Огневого района, пришедших на Сумеречный холм, заметно поредели. Семеро из них, не слишком преуспевших в «деликатных и необычных» заданиях Учителя, окончили свои дни на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Обычное дело; уцелевшие счастливчики были слишком заняты собственными деликатными и необычными занятиями, чтобы заметить исчезновение товарищей.

Вскоре Локки выяснил, что кладбищенская коммуна делится на две неравноценных категории – «уличных» и «форточников». Последние были небольшой группой избранных и трудились после заката. Эти ребята карабкались по крышам и дымоходам, проскальзывали в дома сквозь любые плохо закрытые отверстия и тащили все, что подвернется под руку – от монет и драгоценностей до оставшегося без присмотра окорока.

Мальчишки же и девчонки из «уличных» большими командами работали на улицах и мостах города в дневное время. Те, что постарше и поопытней, «ловцы», обрабатывали карманы и кошельки клиентов, в то время как младшие и неопытные «живцы» отвлекали публику – ревели по якобы пропавшей мамаше, разыгрывали приступы всяческих болезней или попросту метались по улице с истошными криками: «Держи вора!» – тоже действенный прием.

Каждый сиротка, вернувшийся с «дела», тут же становился добычей старших и более сильных товарищей. Ежедневная выручка проходила через руки местных забияк и лишь после этого попадала к Учителю. Тот оценивал добычу каждого работника и ставил подобающую отметку в своем зловещем списке. Учитель ничего не забывал – даром, что список существовал лишь у него в уме. Тот, кто отличился, получал еду, неудачникам же приходилось в тот вечер постараться вдвойне.

Так ночь за ночью Делатель Воров обходил свои владения, нагруженный кошельками, шелковыми платками, ожерельями, срезанными металлическими пуговицами и другими предметами, попавшими в руки «ловцов». Его доверенные лица следили за тем, чтобы никто не увиливал от работы и не утаивал добычу. Тех, кто был замечен или хотя бы заподозрен в подобных грехах, ждала жестокая и немедленная кара. При этом побоям Учитель предпочитал добрую порцию неразбавленного имбирного масла из специальной фляги. Провинившийся должен был выпить ее под насмешливые возгласы товарищей. Каморрское имбирное масло, как прекрасно знал Учитель, было страшной гадостью. Пить его – все равно что глотать тлеющую золу ядовитого дуба.

Строптивцы, не желавшие открывать рот, все равно получали свою порцию – ее вливали им через нос, пока старшие дети держали их. Как правило, хватало одной такой экзекуции, после чего провинившиеся чудесным образом исправлялись.

Со временем даже неудачники с обваренными имбирем языками и распухшим горлом усваивали начатки воровской науки. Учитель постоянно давал своим подопечным указания относительно устройства камзолов, дублетов, курток и поясов – все в свете последних мод. Его ученики безошибочно определяли, что можно срезать, что оторвать, а что следует вытащить ловкими тренированными пальчиками.

– Помните, мои дорогие: вы не должны бросаться в ноги клиенту, подобно бешеным псам, или вцепляться ему в руку, как испуганные дети. Ваш телесный контакт с объектом не должен превышать полсекунды. И даже такой контакт может оказаться слишком долгим… роковым! – Учитель жестом изобразил петлю, накинутую на шею, для пущей убедительности закатив глаза и вывалив наружу язык. – Ваша жизнь или смерть зависит от соблюдения трех священных правил. Прежде всего – убедитесь, что предмет вашей охоты надежно отвлечен; это могут быть наши «живцы» или какой-то случайный переполох – например, драка или пожар. Пожары – просто великолепная оказия в нашем деле, цените их, мои драгоценные! Правило второе: вам следует свести на нет – я не шучу, именно свести на нет! – контакт с вашим клиентом, даже при наличии отвлекающего фактора. – Он выпутался из воображаемой петли и хитро усмехнулся. – И наконец, запомните: как только вы сделали дело, тут же рвите когти. Даже если ваш клиент молчит, как ящик с гвоздями. Чему я учил вас, мои дорогие?

– Тронешь раз – убежишь, – хором проскандировали ученики. – Тронешь дважды – загремишь.

Новые сироты поступали регулярно – по одному, по двое. В свою очередь, ребята постарше каждые три-четыре недели покидали Сумеречный холм, и всякий раз это сопровождалось небольшим торжеством. Локки подозревал в их исчезновениях некое наказание, вроде действа с имбирным маслом. Однако, осознавая свое низкое положение в неофициальной иерархии воровской коммуны, он никогда не задавал вопросов – и никогда не верил тому, что ему говорили.

Что до его практической деятельности, то уже на следующий день после прибытия на холм Локки отправился на улицу в многочисленной ватаге «живцов». К концу второго месяца он настолько продвинулся, что Учитель перевел его в разряд «ловцов» – ощутимый шаг вперед. Как ни странно, мальчишка Ламора не обрадовался этому. Казалось, он предпочел бы остаться в прежней команде.

В нерабочее время, на территории кладбища, он казался угрюмым и нелюдимым, но на улице оживал, выказывая подлинный артистизм в ремесле отвлечения публики. Это он придумал использовать пережеванную апельсиновую мякоть для имитации рвоты. Там, где другие «живцы» попросту хватались за живот и стонали, Локки разыгрывал целые спектакли. Надо было видеть, с каким страдальческим видом он извергал бело-желтую массу под ноги своим жертвам, а порой, будучи в дурном настроении, окатывал ею штаны или подол несчастных.

Еще одним замечательным изобретением Ламоры была сухая ветка, которую он прятал под штаниной, привязав к лодыжке. Когда мальчишка падал на колени, ветка ломалась с громким хрустом. Вкупе с пронзительными воплями это надежно обеспечивало внимание и сочувствие толпы, особенно если падение происходило на проезжей части улицы. Сделав дело, Локки, как правило, избавлялся от назойливых сочувствующих при помощи своих же товарищей. Появлялось двое-трое ребят, которые объявляли, что «отведут беднягу к мамочке», чтобы та могла показать его лекарю. Надо ли говорить, что способность ходить у Локки восстанавливалась чудесным образом, как только мальчишки оказывались за углом?

Он столь быстро и блестяще освоил весь репертуар «живцов», что вскоре Учителю пришлось отвести юного гения в сторону на вторую по счету приватную беседу. Первая состоялась после того, как Локки исхитрился перочинным ножом так подрезать пояс на юбке одной девицы, что та целиком упала наземь к неподдельному восторгу окружающих.

– Послушай меня, ты, Локки-в-честь-отца-Ламора, – веско произнес Учитель. – На сей раз, так и быть, обойдемся без имбирного масла. Но впредь запомни: мне бы очень хотелось, чтобы твои уловки были менее эффектными, но более полезными.

Мальчишка молчал, уставясь себе под ноги.

– Ладно, скажу проще. Ты знаешь, что остальные «живцы» выходят на улицу не работать, а глазеть на тебя? Так вот, в мои планы никак не входит содержание собственного цирка. Поэтому давай договоримся, что ты не будешь отвлекать маленьких бездельников от их работы. Хочешь валять дурака – делай это в одиночестве.

После этого разговора какое-то время все было спокойно.

Затем – через шесть месяцев после своего прибытия на Сумеречный холм – Локки сподобился сжечь дотла знаменитую таверну «Лоза Древних» и спровоцировал санитарную тревогу, которая едва не стерла Муравейник с карты Каморра.


Муравейником называли район трущоб в северной, беднейшей части города. Здесь рельеф местности образовывал что-то вроде просторной чаши глубиной в сорок футов. Террасы, сбегавшие полукруглым амфитеатром, были плотно застроены многоквартирными ночлежками и убогими, без окон и витрин, лавчонками. Стенка подпирала стенку, по склонам змеились узкие улочки, где вряд ли могли разминуться два человека.

«Лоза Древних» приютилась на краю мощеной дороги, которая соединяла Муравейник с остальным городом. Если идти по ней в западном направлении, а затем пересечь каменный мост, попадешь в зеленые лабиринты Мары Каморраццы. Таверна представляла собой чудовищное, покоробившееся от времени трехэтажное строение в переплетении ветхих лестниц. На этих стертых, ненадежных ступеньках свернул себе шею уже не один посетитель. Среди завсегдатаев существовал даже своеобразный тотализатор – кто из пьянчуг окажется следующей жертвой «Лозы Древних»? Хозяева устроили из своего заведения настоящий притон для курильщиков трубок и так называемых «глядельцев» – пропащих наркоманов, которые прямо здесь прилюдно потребляли вожделенное зелье. Обычно, закапав в глаза свое драгоценное снадобье, они без чувств валились на пол и лежали так часами во власти фантастических видений. В это время можно было рыться в их карманах, перекатывать с места на место, использовать как подставку – «гляделец» не реагировал.

Это случилось в самом начале семьдесят седьмого года Моргайте. Под вечер в общий зал «Лозы Древних» ввалился Локки Ламора, жалобно хныча и размазывая по пылающим щекам слезы и сопли. Запекшиеся губы и опухшие глаза довершали набор примет Черного Шепота.

– Прошу вас, добрый господин, – еле слышным голосом обратился Локки к застывшему вышибале. Остальные посетители – местные шлюхи и игроки в кости – прервали свои занятия и в ужасе уставились на него. – Пожалуйста… Мои родители больны, я не знаю, что с ними. Они лежат… я один еще на ногах. Господин, вы должны помочь им! – Он зашмыгал носом. – Пожалуйста…

Всхлипывания мальчишки заглушил отчаянный вопль вышибалы:

– Шепот! Черный Шепот!

То, что произошло потом, правильнее всего было бы назвать паническим и неуправляемым бегством. То, что малыша Локки не растерзали и не затоптали в этой давке, можно объяснить лишь суеверным ужасом, который вызывала у всех его хрупкая фигурка с явными признаками страшной болезни. Брякнулись на столы ненужные кости, карты веером полетели в сторону. Побросав кружки, переворачивая на ходу столы и стулья, посетители ударились в бегство. Из опрокинутых кувшинов потекло на пол дешевое пиво, люди скользили и падали. В воздухе замелькали ножи и дубинки; все стремились поскорее добраться до дверей – любых, лишь бы не тех, в которых стоял и тщетно взывал о помощи несчастный мальчишка. В считанные минуты таверна опустела. В зале осталось лишь несколько бесчувственных «глядельцев», неподвижно валявшихся на полу.

Тогда-то в «Лозу» и ворвались подручные Ламоры – ватага из двенадцати самых быстрых и ловких сорванцов, специально отобранных для данной операции. Они принялись шнырять меж опрокинутых столов, подбирая все хоть сколько-то ценное, что осталось после панического бегства посетителей. Здесь пригоршня забытых монет, там – игральные кости с гранатовыми вкраплениями, а вот совсем неплохой нож… Маленькие мошенники наведались в кладовую и вынесли корзину черствого, но вполне съедобного хлеба, не пренебрегли также куском соленого масла и дюжиной винных бутылок. На все про все Локки положил им полторы минуты; он вел счет в уме и одновременно оттирал с лица не нужный более грим. По истечении этого срока он подал знак, и юные налетчики растворились в ночи.

Над городом уже разносился ритмичный грохот барабанов – тревога! А где-то вдали заслышалось тоскливое, леденящее кровь пение дудок: это приближались герцогские «чайки» – Карантинная служба.

Перепуганные, охваченные паникой обитатели Муравейника высыпали на улицы. Локки и его товарищи с трудом прокладывали себе путь сквозь растущую толпу. Петляя и увертываясь, группками по двое-трое они пробирались домой через окрестности Мары Каморраццы и Угольного канала.

Зато добыча их превзошла все ожидания. Никогда еще сироты Сумрачного холма не видели такой кучи продуктов и всяческих вещей. Больше всего удивило Локки количество изъятых медных полу-баронов – в силу своего возраста мальчишка еще не играл ни в кости, ни в карты и понятия не имел, что во время игры участники обычно выкладывают деньги прямо на стол.

Несколько часов Учитель провел в мрачных размышлениях. Неудивительно – выходка его подопечных имела самые печальные последствия. Кто-то из подвыпивших посетителей случайно поджег «Лозу Древних». До самого заката над городом разносился тревожный бой барабанов. В Муравейнике началась облава, однако мальчишку, послужившего источником переполоха, так и не удалось найти. Сотни охваченных ужасом жителей пытались покинуть район, но не тут-то было: по приказу герцога Никованте стражники блокировали мосты, а на воде снова появились плоскодонки с лучниками. Весь день и часть ночи они курсировали по каналам, ограждающим Муравейник.

На следующее утро Учитель снова пригласил на беседу этого проклятого сопляка.

– Проблема в том, Локки-черт-тебя-побери-Ламора, что ты недостаточно осмотрителен. Ты знаешь, что означает это слово – осмотрительность?

Мальчишка покачал головой.

– Тогда позволь мне объяснить. У сожженной таверны был владелец, который, подобно мне самому, работал на очень важного человека – капу Барсави. Скажу больше: этот самый владелец – как и я сам – платил капе немалые деньги за то, чтобы не иметь никаких неприятностей. И что же выходит? Благодаря тебе он все же получил эти неприятности, хотя заплатил денежки и ничего подобного не ждал! Так вот – ты следишь за моей мыслью, сынок? – такое поведение, в результате которого таверна сгорела дотла, а в городе разразилась напрасная паника, как раз и является противоположностью того, что я называю осмотрительностью. Может, теперь у тебя появились догадки, что означает это слово?

На сей раз Локки счел за благо энергично покивать.

– О да… В прошлый раз, когда ты сделал попытку раньше времени вогнать меня в могилу, я сумел откупиться, но сейчас такой номер не прошел бы – уж больно знатный переполох ты учинил. Прошлым вечером «желтые куртки» отделали дубинками две сотни горожан, прежде чем выяснили, что никто из них не болен Черным Шепотом. Герцог ввел в Муравейник свои чертовы войска и едва не предал огню многострадальный район. Так вот, мой милый, в награду за такие заслуги тебе уже полагалось бы плавать в брюхе у акулы, сохраняя крайне удивленное выражение на невинном личике. А единственная причина – да-да, именно единственная, – по которой этого не произошло, заключается в следующем: «Лозы Древних» больше не существует, она превратилась в кучку пепла. И никому не известно, что перед тем, как превратиться в эту самую кучку пепла, она была разграблена. Никому, кроме нас. Значит, сделаем вид, будто никто из нас не знает, что произошло на самом деле. Но ты, Локки Ламора, накрепко вбей себе в голову те правила, которые я озвучил, когда ты едва прибыл на этот холм. Ты же их помнишь?

Еще один кивок.

– Я ведь хочу от тебя совсем немного, Ламора. Мне нужно, чтобы ты тихо и аккуратно выполнял свою скромную работу. Кошелек там, пара колбас здесь… И все! Подавись ты своими амбициями, выкинь их из задницы, как вчерашнюю жратву! И следующий миллион лет будь просто маленьким ОСМОТРИТЕЛЬНЫМ «живцом». Понятно? Можешь ты это сделать для меня? Больше не грабить герцогских «желтых курток», не жечь таверны и не ставить город на уши по поводу несуществующих эпидемий! Представь себе, что ты обычный маленький карманник – как твои братья и сестры. Ясно тебе?

Мальчишка опять кивнул – с самым покаянным видом.

– Отлично. А это, – Учитель поднял флягу, доверху наполненную имбирным маслом, – поможет тебе лучше усвоить мои наставления.

И снова на какое-то время – после того, как Локки восстановил способность нормально говорить и дышать – воцарилось спокойствие.

Но семьдесят седьмой год Моргайте сменился семьдесят седьмым годом Сендовани, и хотя теперь Локки научился скрывать свои похождения от Делателя Воров, тем не менее вновь произошел случай, когда мальчишка явно позабыл про осмотрительность.

Когда Учитель осознал, что стряслось на сей раз, он отправился к капе Каморра и купил у него разрешение на одну маленькую смерть. И лишь потом, движимый не милосердием, а скорее банальной жадностью, догадался пойти к Безглазому Священнику.


7

Небо успело окраситься в багряные тона, об угасшем дне напоминала лишь тонкая золотая полоска на западном горизонте. Локки Ламора скромно следовал за своим наставником, прячась в его длинной тени. Они направлялись к Дому Переландро, где Учитель рассчитывал продать мальчишку. Очень скоро Локки предстояло наконец узнать, куда исчезают старшие ребята.

Они спустились по северо-западному склону Сумеречного холма и оказались перед широкой аркой стеклянного моста, ведущего в восточную часть Храмового района. В самой верхней точке моста Учитель остановился и обратил взгляд на север. Там, за темными домишками Закутка, за стремительными туманными водами Анжевены, простирались белокаменные проспекты и роскошные особняки Аль-сегранте. Над ними на невероятную высоту вздымались фантастические Пять башен.

Эти таинственные башни были наиболее выдающимися каморрс-кими строениями из Древнего стекла. Самая маленькая из них, Ловушка Зари, была восьмидесяти футов в ширину и четыре сотни в высоту. Сейчас, в лучах заходящего солнца, трудно было разобрать истинный цвет каждой из башен, а оплетавшая их вершины паутина канатов с грузовыми клетями и вовсе терялась на фоне алеющего неба.

– Задержись на минутку, мой мальчик, – произнес Учитель с непривычно задумчивым видом. – Постоим здесь, на моем мосту. Так мало людей пользуется этим путем, чтобы попасть на Сумеречный холм, что его вполне можно считать моей собственностью.

Весь день дул Ветер Герцога, несущий свежесть и прохладу Стального моря. Теперь же, как и всегда к ночи, его сменил сырой и теплый Ветер Палача, который задувал с суши на море и был напоен запахами полей и гниющих болот.

– Ты, без сомнения, догадываешься, что я намерен расстаться с тобой, – вновь заговорил Учитель после минутного молчания. – Я долго с тобой мучился, но теперь прощай навсегда. Очень жаль, но тебе не хватает… скажем так, здравого смысла.

Локки ничего не ответил, молча разглядывая огромные стеклянные башни на фоне темнеющего неба. Там уже появлялись первые, еще совсем блеклые звездочки, а гаснущее на западе солнце напоминало огромный закрывающийся глаз.

Едва оно полностью исчезло, над городом зародился новый свет – неверный, мерцающий, он разгорался в Древнем стекле башен и в прозрачном веществе стеклянного моста, на котором они стояли. Поначалу едва заметное, с каждой истекающей минутой таинственное сияние набирало силу и омывало город сказочным неземным светом, гоня подступающие сумерки.

Наступало время Лжесвета.

Повсюду, от заоблачных высот Пяти башен до идеально гладких обсидиановых волнорезов, уходящих под темные воды Стального моря к искусственным рифам, Лжесвет лился из каждого кусочка Древнего стекла, разбросанного по всему Каморру. Этот чуждый материал существовал тут издавна – его оставили те таинственные создания, которые когда-то построили сам город. Каждую ночь, едва солнце скрывалось за горизонтом, стеклянные мосты превращались в призрачные светящиеся ленты. Стеклянные башни, стеклянные мостовые, диковинные сады со стеклянными изваяниями начинали испускать бледное свечение – голубое и фиолетовое, оранжевое и жемчужно-белое… Звезды и луны в небе меркли перед ними и казались блекло-серыми.

Это происходило в Каморре каждый раз, когда дневные труженики оканчивали работу, запирались городские ворота, а по улицам проходила ночная стража. На город спускались сумерки – краткий час таинственного свечения, который предшествовал настоящей ночи.

– Что ж, к делу, – наконец произнес Учитель, и они направились в Храмовый район, ступая прямо по слабому призрачному свету.


8

По традиции в пору Лжесвета двери городских храмов еще оставались открытыми, и Безглазый Священник из Дома Переландро не упускал случая выжать из горожан несколько лишних медяков. Он сидел на ступенях своего обветшалого храма, перед ним стоял кувшин для пожертвований.

– Сироты! – возглашал он трубным голосом, более уместным на поле боя. – Разве все мы рано или поздно не становимся сиротами? Увы всем нам, оторванным от материнской груди по истечении блаженного младенчества!

По обе стороны от жертвенного кувшина застыли две тощие фигурки в белых балахонах с капюшонами – мальчики, очевидно, призванные изображать тех сирот, о которых рассуждал священник. Отблеск таинственного Лжесвета отражался в их темных немигающих глазах, когда они провожали взглядом немногочисленных горожан, спешащих по своим делам вдоль улиц и площадей Храмового района.

– Увы тем, кого безжалостный рок швырнул в мир, где их никто не ждет! В мир, где им нет места! Эти несчастные превращаются в рабов! Именно так – они становятся рабами или, что еще хуже, игрушками в руках нечестивцев и безбожников, которые обрекают их на столь страшное падение, перед коим даже рабство покажется благословенной участью!

Локки застыл с открытым ртом. На простодушном лице мальчика был написан восторг человека, впервые попавшего на хорошо поставленное выступление опытного оратора. В голосе священника звучало такое презрение, которое заставило бы закипеть даже камень. От горьких упреков сердце мальчика начинало учащенно биться, он испытывал непонятные угрызения совести – тем более непонятные, что и сам он являлся сиротой. Ах, как ему хотелось еще послушать этого великолепного громогласного старика!

Слава отца Цеппа, Безглазого Священника, была так велика, что достигла даже ушей маленького Локки. Раньше он лишь слышал об этом пожилом, но еще крепком мужчине, теперь же своими глазами увидел широкую, как конторка ростовщика, грудь и пышную бороду, больше всего напоминавшую подушку из нечесаной шерсти, приклеенную к грубому морщинистому лицу. Лоб и глаза священника были закрыты плотной белой повязкой. Одеянием ему служила белая ряса из хлопка, ниспадающая до самых обнаженных лодыжек. На запястьях поблескивали черные металлические кандалы, от которых тянулась стальная цепь, уходящая куда-то вглубь здания. Судя по ее натяжению, сейчас отец Цепп находился на границе отведенного ему пространства.

Если верить слухам, он никогда не покидал пределов своего храма. В знак безграничной преданности Переландро – Богу милосердия, Покровителю всех сирых и беспризорных – священник тринадцать лет назад приковал себя к стенам внутреннего святилища. Тогда же специальный лекарь по просьбе отца Цеппа ослепил его на глазах у изумленной толпы.

– Уверяю вас, Всеблагой Переландро присматривает за всеми своими сыновьями и дочерьми! Он благословляет тех, кто по зову сердца, а не в силу кровных уз оказывает помощь и поддержку бедным сиротам, лишенным отцов и матерей…

Странное дело: священник был слеп, сверх того – в повязке, и тем не менее Локки мог поклясться, что он обернулся в их сторону, пока они с Учителем пересекали храмовую площадь.

– …Тем, кто черпает в душе своей силы питать и защищать детей Каморра – не в угоду собственной алчности, а исключительно из бескорыстной доброты! Воистину благословенны защитники слабых и беззащитных сирот Каморра! – заключил оратор с жаром.

Тем временем Учитель достиг лестницы и начал подниматься по ступенькам, нарочито печатая шаг, чтобы возвестить о своем приходе.

– Кто-то приближается, – воскликнул отец Цепп. – Их двое, если уши не обманывают меня.

– Я привел вам мальчика, о котором мы говорили, отец, – возвестил Учитель достаточно громко, чтобы случайные прохожие могли расслышать его слова. – Я, как мог, подготовил его к ученичеству в вашем храме для дальнейшего посвящения.

Священник сделал несколько шагов навстречу гостям – цепь при этом еще больше натянулась. Стоявшие возле кувшина мальчики в капюшонах бросили на него беглый взгляд, но ничего не сказали.

– Вот как? – произнес отец Цепп, вскидывая руку. Его мозолистые пальцы пробежались по лицу Локки, ощупали лоб, щеки, подбородок. – Похоже, он еще совсем маленький. Хотя уже с характером… насколько я могу заключить по осунувшемуся лицу этого бедного сиротки.

– Его зовут Локки Ламора, – продолжал Учитель. – Уверен, что орден Переландро сумеет найти множество применений его, э-э… крайне деятельной натуре.

– Лучше бы он обнаруживал такие качества, как честность, прямота, склонность к послушанию и раскаянию, – проворчал священник. – Впрочем, нимало не сомневаюсь, что, находясь под вашей опекой, он неизбежно почерпнул эти качества от своего учителя. Мальчики! – Он трижды хлопнул в ладоши. – Наши труды на сегодня завершены. Соберите подаяния добрых граждан Каморра и вернемся в храм вместе с нашим вновь обретенным товарищем.

Учитель потрепал Локки по плечу и подтолкнул вверх по лестнице навстречу Безглазому Священнику. Затем он полез в карман, и когда мальчики-служки проходили мимо, побрякивая содержимым кувшина, быстрым движением бросил туда маленький кожаный кошелек, после чего раскинул руки и низко поклонился с характерной змеиной грацией.

Оглянувшись, Локки увидел, как его бывший наставник быстро удаляется по улице: знакомо скрюченные пальцы шевелятся на ходу, костистые плечи весело расправлены. У Учителя был довольный вид человека, который только что скинул с плеч тяжкую ношу.


9

Святилище Дома Переландро представляло собой пустую сырую комнату с покрытыми плесенью каменными стенами и лужами на полу.

Пapa ветхих, изъеденных грибком гобеленов, казалось, готова прямо на глазах распасться на составные нити. Помещение освещалось лишь призрачным Лжесветом да единственным слабеньким алхимическим шаром, криво сидевшим в своей подставке. Как раз под ним на стене располагалась стальная пластина, к которой крепилась цепь отца Цеппа. В дальнем углу Локки разглядел занавешенный дверной проем. Помимо этого, в комнате ничего не было.

– Кало, Гальдо! – окликнул священник. – Будьте добры, займитесь дверями!

Мальчики в балахонах поставили жертвенный кувшин прямо на пол и направились к одному из гобеленов. Им пришлось немало потрудиться, чтобы отодвинуть его в сторону. За гобеленом скрывалось устройство непонятного назначения. Мальчишки нажали на какие-то кнопки, и внутри стен святилища пришел в действие некий, судя по всему, проржавевший механизм. Створки ворот, до того распахнутые на лестницу, начали со скрипом закрываться. Алхимический шар внезапно вспыхнул и засветился на полную мощность.

– Подойди ко мне, Локки Ламора! – произнес Безглазый Священник, опускаясь на колени, отчего цепь образовала возле него маленький стальной холмик. – Проверим, каковы твои способности и позволят ли они тебе стать посвященным нашего храма.

Теперь, когда отец Цепп стоял на коленях, он был примерно одного роста с мальчиком. Локки послушно приблизился. и замер в ожидании. Священник сморщил нос.

– Вижу, твой бывший хозяин не слишком брезглив по части запахов, – заметил он. – Ладно, мы это быстро поправим. А сейчас дай мне твои руки… вот так. – Мягким, но уверенным жестом Цепп притянул руки мальчика и положил их себе на повязку. – Так… закрой глаза и сосредоточься… Я сказал, сосредоточься! Пусть все твои добродетельные мысли выйдут наружу. Пусть внутреннее тепло струится с твоих невинных рук… Да-да, вот так…

Локки слабо понимал, чего хочет от него старик, но ему стало любопытно. С легкой тревогой он заметил, как черты лица священника постепенно разгладились, рот приоткрылся в блаженном предвкушении.

– О-о, – восторженно прошептал отец Цепп, – да-да, у тебя, несомненно, есть талант… и сила… Я чувствую ее! Это может стать настоящим чудом!

С этими словами священник резко вскинул голову, и Локки испуганно отскочил в сторону. Цепь звякнула, когда старик вскинул закованные руки и театральным жестом сорвал повязку с глаз. Мальчик испугался, что сейчас его взору предстанет безобразное зрелище – однако глаза священника выглядели вполне нормально.

Цепп зажмурился, будто от боли, затем энергично потер веки, стараясь не глядеть на яркий алхимический шар.

– А-а! – вскричал он, протягивая руки к мальчику. – Я исцелен! Исцелен! Я снова вижу!!!

Локки в удивлении разинул рот, не зная, что и сказать. За его спиной – там, где стояли юные помощники священника – раздалось тихое хихиканье, и в душу мальчика закралось сомнение. Он недоверчиво нахмурился.

– Вы… вы совсем не слепой, – медленно произнес он.

– А ты совсем не глупый! – воскликнул Цепп, вскакивая на ноги с таким проворством, что в коленях у него что-то влажно чавкнуло. – Кало! Гальдо! – Он замахал закованными в кандалы руками, будто птица, пытающаяся взлететь. – Снимите с меня эти проклятые железки, чтобы я мог пересчитать нашу благословенную дневную выручку!

Двое мальчишек поспешили к священнику и сделали с кандалами что-то, чего Локки не успел рассмотреть. В тот же миг они раскрылись и упали на пол с резким звоном. Цепп осторожно растер запястья – кожа там была белая, будто мясо свежей рыбы.

– Вы… вы вовсе не священник! – ахнул Локки, пока старик продолжал массировать запястья, к которым постепенно возвращался нормальный цвет.

– Почему же? – возразил тот. – Я священник, просто служу не Переландро. Мои помощники тоже не являются посвященными Переландро. И ты не станешь посвященным Переландро, Локки Ламора. Кстати, поздоровайся с Кало и Гальдо.

Мальчики в белых балахонах откинули капюшоны, и Локки увидел, что они близнецы, постарше него на год-другой, но значительно здоровее. Оба имели темно-оливковую кожу и черные волосы, присущие чистокровным каморрцам, и лишь одинаковые длинные крючковатые носы не очень вязались с остальной внешностью. Взявшись за руки, братья с улыбкой поклонились.

– Привет, – произнес Локки. – И кто из вас кто?

– Сегодня я Гальдо, – сказал тот, что стоял слева.

– А завтра я буду Гальдо, – добавил второй.

– Или же мы оба будем Кало, – со смехом закончили оба.

– Со временем ты научишься различать их по количеству вмятин, которые я оставил на их задницах. Один из них всегда умудряется каким-то образом вылезать вперед. – Священник стоял за спиной мальчика, положив обе широкие тяжелые ладони ему на плечи. – Знакомьтесь, ослы, это Локки Ламора. Как видите, я только что приобрел его у вашего бывшего благодетеля, хозяина Сумеречного холма.

– Мы помним тебя, – подал голос тот, который вроде бы был Гальдо.

– Сиротка из Огневого, – поддержал его вроде бы Кало.

– Отец Цепп продал нас вскоре после твоего прибытия, – ухмыляясь, сказали они хором.

– Кончайте трепаться, – не терпящим возражения тоном прервал их священник. – Вы вроде как вызвались приготовить ужин? Груши, жареную колбасу, не помню, что еще… Вот и приступайте. Новенькому – двойную порцию. А мы с Локки займемся пожертвованиями.

Толкаясь и перекидываясь шуточками, близнецы поспешили к завешенной двери и скрылись за ней. Локки услышал, как их пятки простучали по какой-то лестнице, уводящей вниз. Отец Цепп сделал ему знак присесть рядом с медным жертвенным кувшином.

– Садись, сынок. Давай обсудим то, что здесь происходит. – Священник опустился на влажный пол, уселся, скрестив ноги, и вперил в мальчика задумчивый взгляд. – Твой бывший хозяин уверял меня, что ты знаком с арифметикой. Это правда?

– Да, господин.

– Чтобы я больше не слышал никакого «господина»! У меня от этого слова зубы раскалываются, а яйца съеживаются, как на морозе. Зови меня отцом Цеппом. Ну а теперь покажи, как ты вскроешь этот кувшин и пересчитаешь денежки в нем.

Локки с трудом потянул на себя кувшин, пытаясь его наклонить. Теперь он понял, почему Кало и Гальдо носят его вдвоем. В конце концов священник сжалился и помог мальчишке – толкнул кувшин в днище, тот опрокинулся, и деньги высыпались на пол.

– Кувшин нарочно сделан тяжелым, чтобы усложнить работу ворам, – пояснил Цепп.

– Но как… как вы можете прикидываться священником? – наконец задал Локки мучавший его вопрос. Он сидел, разбирая кучу пожертвований: целые медные монеты – в одну сторону, половинки – в другую. – Разве вы не боитесь богов? А если Переландро покарает вас?

– Конечно, боюсь, – ответил Цепп, поглаживая спутанную бороду. – Очень даже боюсь. Но я уже сказал тебе, что я и в самом деле священник, правда, вовсе не Переландро. Я посвященный служитель Безымянного Тринадцатого Бога – Хранителя воров, Ловкача, Отца и Покровителя неизбежных уловок.

– Но… ведь богов всего двенадцать…

– Смешно, до какой степени люди верят в подобную чушь! Мой дорогой мальчик, а не приходило ли тебе в голову, что у этих Двенадцати случайно был младший братец, так сказать, тот урод, не без которого в семье? А его уделом, тоже случайно, являлось воровство. Да-да, мой милый, он был вором, как мы с тобой. И хотя Двенадцать всячески замалчивают существование такого родственничка, не позволяя даже упоминать вслух его имя, в душе они питают тайную симпатию к его ремеслу. Вот почему старым лицемерным позерам вроде меня вполне дозволяется жить и здравствовать. Ты же видишь: я сижу на ступенях храма уважаемого бога Переландро, но в меня не ударяет молния, и разъяренная толпа до сих пор не разорвала меня на части.

– Так вы священник этого… Тринадцатого?

– Именно так, мой мальчик. Жрец воров и ворующий жрец. Кало и Гальдо тоже когда-нибудь станут… да и ты, может быть, если сумеешь отработать те денежки, которые я за тебя заплатил.

– Но, отец… – Локки выковырял из кучи подаяний ржаво-красный кошелек Учителя и передал его священнику. – Если вы за меня заплатили, почему мой бывший хозяин оставил вам пожертвование?

– О, будь уверен, я действительно заплатил, правда, совсем немного. А это – вовсе не пожертвование – Цепп развязал тесемки и вытряхнул себе на ладонь содержимое кошелька – один-единственный белый зуб акулы, длиной с большой палец Локки. – Тебе доводилось когда-нибудь видеть нечто подобное?

– Нет… а что это?

– Смертельная метка, мой милый. Зуб волчьей акулы – личный знак капы Барсави, который является хозяином твоего бывшего хозяина и, кстати, нашим с тобой тоже. А означает этот знак, что ты – упрямый тупоголовый недоумок – настолько достал своего хозяина, что он и впрямь пошел к капе и получил разрешение на твое убийство.

Мальчишка вздрогнул, а Цепп усмехнулся, довольный произведенным эффектом.

– Ага, проняло? Очень хорошо, мой мальчик. Внимательно посмотри на этот зуб, Локки, и хорошенько подумай. Подобная метка выдается в подтверждение оплаченной смерти. Твоей смерти, Локки Ламора. Я перекупил ее, когда заключил сделку с твоим бывшим хозяином. Это означает, что если даже завтра сам герцог Никованте надумает усыновить тебя и объявить своим наследником, я все равно смогу разбить твою глупую башку, а самого приколотить к столбу на площади. И никто в этом городе не скажет мне ни слова.

Цепп опустил акулий зуб обратно в кошелек и повесил его на шею мальчишке.

– Отныне ты будешь носить его, Локки Ламора, – до тех пор, пока я не посчитаю необходимым снять его. Или не решу воспользоваться той властью, которую дает мне этот кошелек… вот так! – Он чиркнул пальцем по горлу Локки. – Носи его под одеждой, прямо на теле. Пусть он напоминает тебе, как чертовски близко подошла к тебе смерть сегодня вечером. Если бы твой хозяин был менее жаден – совсем на капельку, – ты бы уже лежал на дне залива с перерезанным горлом.

– Но что такого я сделал?

Лицо священника мгновенно затвердело, взгляд изменился. В глазах его мелькнуло нечто такое, от чего Локки съежился и сжал в руке злополучный кошелек.

– Послушай меня, мальчик! Мы только-только начинаем наши отношения, и не стоит обижать меня подозрением в излишней глупости. Запомни: на свете есть три человека, которых ты никогда не сможешь провести – ростовщик, шлюха и родная мать. Поскольку твоя мать мертва, я занял ее место. Таким образом, не стоит кормить меня сказками и строить из себя невинную овечку. – Голос священника был очень серьезен. – Ты сам прекрасно знаешь, чем расстроил своего бывшего хозяина.

– Он сказал, что я недостаточно осмотрителен.

– «Осмотрителен»! – передразнил Цепп. – Отличное слово. В самом деле, никто не упрекнет тебя в излишней осмотрительности. Учитель все мне рассказал.

Сидя над маленькой кучкой монет, Локки вскинул на священника большие, широко распахнутые глаза, в которых блестели слезы.

– Все?

– Именно так, все. – Цепп смерил мальчишку долгим испытующим взглядом, затем вздохнул. – И сколько же пожертвовали сегодня Переландро добрые граждане Каморра?

– Примерно двадцать семь медных баронов.

– Хм… Значит, чуть больше четырех серебряных солонов. Негусто. Однако это выгоднее, чем любая другая форма воровства.

– Вы крадете эти деньги у Переландро, отец?

– А как же иначе, мой мальчик? Я ведь вор, забыл, что ли? Только не такой, как ты, а гораздо лучше. Видишь ли, в Каморре полным-полно идиотов, которые делают много лишних движений, пытаясь украсть пару медяков… а заканчивают тем, что их вывешивают на веревке. И все оттого, что они воруют РУКАМИ.

Священник презрительно сплюнул.

– А чем тогда воруете вы, отец Цепп?

Бородатое лицо священника расплылось в улыбке. Он постучал себя по лбу, затем по зубам.

– Своими мозгами и хорошо подвешенным языком, мой мальчик. Именно так – мозгами и языком! Тринадцать лет назад я пристроил задницу на этих ступеньках, и с тех пор благочестивые придурки Каморра ежедневно несут мне свои медяки. К тому же слава обо мне идет от Эмберлина до самого Тал-Верарра. Да что в этой славе… звонкую монету я люблю куда больше.

– А разве это удобно? – спросил Локки, оглядывая обшарпанную комнату. – Жить здесь и никогда не выходить наружу…

– Это убогое помещение так же соотносится со всеми угодьями храма, как твоя нора на Сумрачном холме – со всем кладбищем, – хохотнул Цепп. – Повторяю, мы необычные воры, Ламора, и методы у нас совсем иные. Обмануть, сбить с толку – вот наши способы заработать на жизнь. К чему потеть, когда можно всего добиться при помощи умной лжи?

– Тогда получается… что вы вроде как «живцы».

– Можно сказать и так. Хотя сходство здесь такое же, как между бочкой горючего масла и щепоткой красного перца. Возможно, теперь ты начинаешь понимать, почему я выкупил тебя, невзирая на то, что здравого смысла в тебе не больше, чем в пучке моркови. Ты прирожденный лгун, гибкий, как спина акробата. Полагаю, я смогу сделать из тебя настоящего вора… если решу, что тебе можно доверять.

Священник снова остановил на мальчике взыскующий взгляд, и Локки почувствовал: надо срочно что-то сказать.

– Мне бы очень хотелось этого, – прошептал он. – Что я должен делать?

– Для начала – честно рассказать о том, что натворил на Сумеречном холме. Чем ты умудрился так рассердить своего хозяина?

– Но вам же и так все известно…

– Известно. Однако я хочу услышать это от тебя. Мне нужен подробный и правдивый рассказ, без всякой путаницы и умолчаний. Если ты попытаешься что-то скрыть – а я это сразу пойму, – вини себя одного. Я сочту тебя недостойным моего доверия, а дальше… твоя судьба уже висит у тебя на шее.

– И с чего мне начать? – спросил Локки.

– Например, с твоих недавних проступков. Я знаю, что на Сумеречном холме существует один закон, непреложный для всех братьев и сестер. Тем не менее, по словам Учителя, ты дважды его нарушил, хотя и сумел замести следы.

Лицо у мальчишки вспыхнуло, он потупился и уставился на свои пальцы.

– Не смущайся, Локки. Старый Делатель Воров рассказал мне, что ты подстроил убийство двух мальчиков с Холма. Причем так хитро, что даже он не смог схватить тебя за руку. – Священник задумчиво посмотрел на мальчика со смертельной меткой на шее. – Меня интересует, зачем ты их убил, а также то, как ты это сделал. Я хочу услышать ответы из твоих собственных уст, и немедленно.