"Судебные ошибки" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

19 13 июня 2001 года Еще жертвы

Когда заседание окончилось, все еще возбужденная Мюриэл взглянула на галерею, где тесно сидевшие люди поднимались со своих мест. Там было не меньше десятка репортеров со специальным заданием и десятки обывателей, привлеченных газетными заголовками, появлявшимися в течение последних суток.

Утром Нед Холси любезно предложил Мюриэл предоставить ему ведение дела и споры с адвокатом. Но репортеры знали, что обвинение Гэндолфа сыграло решающую роль в ее карьере; докажи Артур, что Шланг не был убийцей, и пресса сотрет ее в порошок, даже если она не будет находиться в зале. И она хотела принять вызов. Она жаждала этих минут всеобщего внимания, пусть даже очень назойливого, когда мир приливом устремится к ней, словно бушующее море. Рейвен обращался с пачкой новых ходатайств. Мольто и Кэрол требовалось посоветоваться о следующем юридическом ходе. Ларри ждал указаний, в каком направлении наводить справки об Эрно. А журналисты уже вытягивали шеи, чтобы попытаться выжать из нее какие-то предварительные комментарии. Однако такого жребия она желала с детства. Толмидж называл его ареной, но ей не нравилась ассоциация с гладиаторами. Для нее это была скорее возможность полностью реализовать себя, ощутить, что каждая клеточка способствует тому, чтобы она заняла свое место в своем времени.

С интуитивной ясностью, сопутствующей работе над всеми делами, Мюриэл поняла, что нужно делать. Позади нее сидел Джон Леонидис, он вот уже больше девяти лет преданно присутствовал на всех значительных процессах с ее участием. Не обращая внимания ни на кого, в окружении репортеров, Мюриэл положила руку на плечо Джону и повела его в комнату для свидетелей. Она знала, что журналисты не разойдутся, пока не услышат ее комментариев.

Джон приехал не один. Он представил ей гладколицего человека по имени Пен, видимо, филиппинца. Даже когда Мюриэл закрыла дверь, сквозь нее смутно доносился шум толпы возле зала суда. Джон был взбешен разбирательством.

— Я должен объяснить этим идиотам-репортерам, что происходит, — заявил Джон.

Для Мюриэл было идеально получить поддержку жертв. Но все же она сказала Джону, что он должен говорить только в том случае, если хочет.

— Поверь, хочу, — ответил Джон. — Я каждый день думаю об этой мрази. Как его, Гэндолф? Каждый день, Мюриэл, я осознаю, чего лишился по вине этого типа. Последние несколько месяцев я не перестаю думать, гордился ли мной отец.

У Джона были веские основания полагать, что Гас был бы очень доволен сыном. Джон управлял «Раем», где дела шли лучше, чем когда бы то ни было, поскольку район возрождался. В партнерстве с местным владельцем отеля заключал по всему округу договоры с недорогими греческими ресторанами на право использования отцовского имени. Мюриэл несколько раз в году обедала по приглашению Джона в «Таверне Д.Г.» — Доброго Гаса — в Сентер-Сити. Джон сидел за ее столиком, курил и непрестанно говорил о том деле, оно оставалось в его памяти таким свежим, словно разбиралось вчера.

— Ты, наверно, понимаешь, Гас был бы недоволен кое-чем в моей жизни, как и мать, — снова заговорил Джон, — но, думаю, все обернулось бы хорошо, к его удовольствию. Искренне в это верю. Но я имею право знать. Так ведь? Все имеют право. Этот подонок Гэндолф — он не Бог. Но был Богом в моей жизни.

Для Джона, как и для большинства понесших подобную утрату, убийство отца и наказание убийцы в любом случае имели бы личное значение. Однако главной причиной того, что Джон не мог выбросить это дело из головы, было то, что оно не кончалось. Для Джона Леонидиса оно было почти десятилетием затаенного дыхания. Надежды, что несправедливость убийства Гаса не усугубится избавлением Ромми Гэндолфа от приговора, вынесенного лязгающей судебной машиной.

После убийства Джон был самым непреклонным из жертв в требовании смертной казни Гэндолфу. К тому времени, когда начался суд, жена Пола Джадсона, Дайна, переехала в Булдер и всеми силами налаживала жизнь заново; о ней уже несколько лет никто ничего не знал. Мать Луизы, которую Ларри беспокоил во время расследования, явилась в суд требовать смертной казни, но, видимо, оробела. А Джон был бы рад окончить юридический факультет и вести дело сам. Мюриэл сначала думала, что из-за матери. Но во время обращения к потерпевшим при зачитывании приговора он сказал: отец тоже потребовал бы смертной казни.

— Он давал человеку шанс, — сказал тогда Джон о Гасе. — И дал бы шесть шансов, если бы видел, что тот старается. Но как-никак Гас был человеком старой закалки. Суровым. И рано или поздно говорил: хорошенького понемножку. Мой отец был добр к Гэндолфу. И получил за это только пулю в голову. Он бы потребовал для этого типа смертной казни. Потому требую и я.

Даже тогда Мюриэл сомневалась, что у него верное представление об отце, но как она могла об этом сказать? Она до сих пор помнила настроение, воцарившееся в зале, когда говорил Джон, серьезность, охватившую Джиллиан Салливан, слушавшую с судейского места. Пусть себе идеалисты рассуждают о недостойности убийства, совершаемого государством, — оно гораздо лучше, чем самосуд, на который способны люди вроде Джона, охваченные горем утраты, чувствующие долг крови. Для него смерть Гэндолфа стала приоритетом, частью роли преемника отца, которую он принял с той минуты, как Гас погиб.

Мюриэл открыла дверь и жестом велела Кэрол проводить Джона с его другом вниз, в вестибюль, где ждали тележурналисты. Несколько репортеров выкрикнули ее фамилию, и она пообещала присоединиться через минуту. Однако Ларри тут же ввел в комнату четверых женщин — двух девушек-подростков, приятного вида женщину чуть моложе сорока и последней пожилую даму, волосы которой были выкрашены в безжизненно-черный цвет. Мюриэл узнала только ее.

— Ну, конечно же, миссис Сальвино, — сказала Мюриэл, приветствуя мать Луизы Ремарди. Старуха была крепкой, подтянутой, и Мюриэл считала, что Луиза пошла в нее. Девушки чертами лица очень походили одна на другую, однако два года разницы в возрасте создавали в общем облике значительный контраст. Вторая пользовалась косметикой и была почти на фут выше сестры. Но обе были худощавыми, смуглыми, с узкими лицами, прямыми черными волосами и большими темными глазами. Настоящие красавицы. Мюриэл сразу же догадалась, что это дочери Луизы.

Миссис Сальвино в своей обычной грубой манере оборвала приветствие Мюриэл.

— Вы что, никогда не покончите с этим делом?

— Нучча, — укоризненно произнесла четвертая женщина.

— Мюриэл, — сказал Ларри необычным для него официальным тоном, — возможно, ты помнишь Женевьеву Каррьере. Она была близкой подругой Луизы.

Женевьева взяла на себя роль водителя и сопровождающей. Миссис Сальвино была одной из тех живущих в Кевани итальянок, которые ездят в Сентер-Сити два-три раза в год неизменно со смутными опасениями.

— Мне было незачем приезжать, — сказала миссис Сальвино. — Дарла слушала ход разбирательства по телевизору. И решила поехать. Нашла, видите ли, повод, чтобы не идти в школу.

— Будто он нужен мне, — ответила старшая внучка. Младшая, с ортодонтическими скобами на зубах, робко жалась к двери. Но Дарла определенно была сущим наказанием. В свои шестнадцать лет она носила облегающую одежду и покрывала лицо толстым слоем дешевой косметики. Фигура ее была слишком полной для тесной майки, немного не доходящей до пупка. Мюриэл часто удивлялась тому, как поражала ее сексуальная дерзость этих девиц, поскольку знала, что вовсю пользовалась бы такой вольностью, будь она допустима в ее юности.

— Незачем тебе было слушать все это, — сказала миссис Сальвино.

— При-вет, бабуля. Это показывали по телевизору. И речь шла о нашей матери, а ты нам ничего не рассказываешь. Так никуда не годится.

— Дарла, — вмешался Старчек, — вряд ли ты узнала что-то о случившемся. Это просто развлекался озлобленный, умирающий человек.

— Кое в чем я поверила ему, — ответила та с упрямством, присущим ее возрасту. — Насчет того человека, которого считают убийцей. Все кажется правдой. Не думаю, что у такого больного, как этот тип, хватило бы сил столько выдумать.

— По части выдумок ты у нас дока, — заметила миссис Сальвино.

Дарла бросила на бабушку неприязненный, глупо-самодовольный взгляд.

— Вот только, — сказала она, — вид у этого типа совершенно отвратный.

Мюриэл с Ларри, еще не остывшие от воинственного пыла, дружно рассмеялись, их весьма позабавила эта жестокость по отношению к Эрно.

— Нет, правда, — настаивала Дарла. — Конечно, я понимаю, он больной и все такое, но привлекательным никогда не мог быть. Мама не запала бы на него. На всех фотографиях, где она с мужчинами — даже с нашим отцом, — они такие красавчики.

Дарла говорила с какой-то настойчивостью, и Мюриэл поразило воодушевление, с каким девушка любовно воссоздавала образ матери. Чем старше Мюриэл становилась, тем острее воспринимала бремя страданий, приносимое в здание суда. В юности она чувствовала гнев потерпевших и подсудимых, зачастую считавших, что с ними несправедливо обходятся, и острое праведное стремление покарать зло. Но теперь сосредоточилась на страданиях Дарлы, преступников, у которых часто хватало ума пожалеть о содеянном, членов их семей, обычно столь же невиновных, как и безучастные свидетели. Единственным их заблуждением было то, что они любили человека, пошедшего по криврй дорожке.

Несомненно, для Дарлы имело значение, чтобы ее оценка матери была правильной. Она повернулась к Женевьеве, наблюдавшей за поведением бабушки и внучки с едва заметной улыбкой.

— Правда, тетя Женевьева? Мама ни за что не стала бы иметь дело с таким.

— Ни в коем случае. Твоя мать всегда ненавидела этого человека.

Женевьева коснулась обнаженного плеча девушки и потому не заметила, как Мюриэл и Ларри переглянулись.

— Почему она его ненавидела? — спросила Мюриэл.

В комнатке с обитым твидом диваном, казенного вида столом и стульями теснилось шесть человек. Женевьева сразу же осознала свою ошибку и отвернулась к одному из старомодных лесных пейзажей на стене, прячась от всеобщего внимания.

— Существовала какая-то неприязнь, — ответила она и повертела в воздухе наманикюренной рукой, показывая, что там все было непонятно. Волосы ее преждевременно поседели, что производило разительное впечатление, так как она сохраняла жизнерадостную моложавость вплоть до неправильного прикуса. В общем она производила впечатление твердой духом женщины. Уже десять лет не оставляла вниманием детей и мать подруги.

— Может быть, девочки подождут снаружи, — предложила Мюриэл, подумав, что Женевьева не хочет говорить из-за них.

— Ну уж нет, — ответила Дарла. — Мы не маленькие. Она была нашей матерью.

Мюриэл невольно улыбнулась, потому что была такой же колючей и своевольной в шестнадцать лет. Стремление зайти слишком далеко, ступить на запретную почву, чтобы испытать себя, до сих пор не покидало ее. Андреа, младшая из сестер, была настроена остаться не столь решительно, но в конце концов тоже предпочла не уходить. Ларри продолжал наседать на Женевьеву.

— Значит, вам ничего не известно о романе между Эрно и Луизой?

Женевьева взглянула на часики и поманила девушек к выходу, но ответила на прощание:

— Скорее поверю, что он убил ее, чем этому.

Мюриэл подняла руку, прося миссис Сальвино задержаться.

— Луиза когда-нибудь говорила вам что-то об Эрно?

— Кто знает? — ответила старуха. — Кто обращал внимание?

— Говорила она о мужчинах?

— О Господи, — сказала миссис Сальвино. — Я ж ее мать. Думаете, я спрашивала Луизу о таких делах?

— Я думаю, спрашивала, — сказала Дарла.

Миссис Сальвино замахнулась наотмашь и зашипела сквозь зубы. Внучка ответила занесенной ладонью, жестом, скорее всего заимствованным у бабушки. Но Дарла улыбалась. Видимо, она любила Нуччу Сальвино гораздо больше, чем готова была признать.

Женевьева продолжала медленно теснить группу к двери. Мюриэл предупредила миссис Сальвино, что репортеры могут пристать к ней с вопросами.

— Мне нечего сказать.

— Они захотят узнать, что вы думаете, — сказала Мюриэл. — Верите ли, что ее убил Эрдаи.

— Может быть, — сказала миссис Сальвино. — Может быть, он, может быть, тот и другой вместе. Не знаю. Она мертва. Вот это я знаю.

— Нам нечего им ответить, — сказала Женевьева.

Мюриэл попрощалась со всеми. Женевьева выходила последней, и Ларри коснулся пальцами ее руки.

— Нам бы очень хотелось еще поговорить с вами.

Женевьева потрясла головой. У нее была приготовлена отговорка. Отъезд на отдых всей семьей. Ежегодно, как только детей распускали на каникулы, они уезжали в Скейджен на месяц.

— Когда уезжаете? — спросила Мюриэл.

— Завтра, — ответила Женевьева. — Рано утром.

— Ну что ж, может, мы наведаемся туда, — сказал Ларри, и Женевьева бросила на него неприязненный взгляд.

Помня о журналистах внизу и понимая тщетность угроз Старчека, Мюриэл распахнула дверь и выпустила Женевьеву. Они с Ларри остались вдвоем.

— Надо бы поехать туда и взять у нее письменные показания, — сказал Ларри. — Она будет изворачиваться, но под присягой вряд ли станет лгать. Только не думаю, что мы вытянем что-то из нее без повестки.

— Я бы не прочь занести в протокол показание о том, что Луиза всегда ненавидела Эрно. Мы должны всеми силами выставлять его лжецом.

— Ты очень неплохо поработала в этом направлении.

Мюриэл приняла этот комплимент с улыбкой, но она знала, что процесса не выиграть одним красноречием. Исход большинства дел бывал предопределен характером судьи или присяжных, и Кентон Харлоу вызывал у нее беспокойство.

— Если он решит, что Эрно заслуживает доверия, — сказала она Старчеку, — я надолго завязну с этим делом. Толмидж считает, что, если оно не кончится скоро, преподобный Блайт может уговорить кого-то принять участие в предварительных выборах.

— Кого-нибудь черного, — сказал Ларри.

— Разумеется, — ответила Мюриэл и досадливо покачала головой при мысли о такой перспективе. Ее не привлекала такая борьба, особенно где ее будут выставлять обвинительницей-расисткой.

— И какой у нас выбор? — спросил Ларри.

— Сам знаешь какой. Выяснить все быстро. И либо смешать Эрно с грязью, либо заявить, что мы напортачили. И как можно быстрее зализать раны.

— Мы ничего не напортачили. Приговоренные к смерти вечно заводят одну и ту же песню. Ромми виновен, Мюриэл, ты это знаешь. Я не запугивал его, чтобы добиться признания. А Эрно пусть себе продолжает твердить свою ерунду про Шангри-Ла.

— Я просто говорю.

— Кроме того, при всем уважении к Толмиджу, если мы не прижучим этого пса, Блайт проделает в твоем теле еще одну дырку. И можешь отменить заказ на предвыборные плакаты.

— Если только дело так пойдет, — незамедлительно ответила Мюриэл. Тон ее был вызывающим, даже надменным, и она увидела, как Ларри сжался. Это напомнило что-то давнее. Мюриэл почувствовала себя виноватой. И может быть, она сказала неправду. Накануне она говорила Ларри, что отказалась бы от прокурорского кресла ради радости стать матерью, и была совершенно откровенна. Но не иметь ничего из того, к чему стремилась? Она хорошо знала себя и понимала, что легко не откажется от борьбы.

— Ларри, Шланг осужден справедливо. Но давай постараемся утопить Эрно. Я свяжусь с Джексоном Эйрзом, попытаюсь поговорить с его племянником. И продолжай работать по линии шайки. «Гангстеры» могли посулить Эрно что-то такое, о чем мы не догадываемся. И постарайся связаться с тем человеком, которого Эрно ранил в баре Айка. Что-то говорит мне, он не поддержит ту чушь о самозащите, на которой стоит Эрдаи.

Ларри понравились эти идеи. Приятно было сознавать, что они снова пришли к согласию.

— Пора выходить к журналистам, — сказала Мюриэл. — Выгляжу я суровой, но справедливой?

Ларри свел большие пальцы, поднял указательные и посмотрел между ними, словно в видоискатель.

— Что-то такое есть.

Она бегло улыбнулась ему.

— Я забыла, Ларри, как приятно работать с тобой.

Открыв дверь, Мюриэл увидела Дарлу, прислонившуюся к косяку. Девушка тут же выпрямилась.

— Я забыла спросить, — сказала она. — Мне хотелось узнать, возможно ли получить назад эту вещь.

— Какую?

Дарла бросила на Мюриэл оскорбительный, подростковый взгляд, словно та была непроходимой тупицей.

— Камею. Принадлежавшую матери. Она среди улик, так ведь? Мистер Мольто сказал, что мы не сможем забрать ее, пока дело не завершится окончательно. Но понимаете, мы ждали так долго, и я просто интересуюсь, потому что...

Несмотря на всю свою боевитость, Дарла заметно растерялась и не могла произнести ни слова.

Но Мюриэл не требовалось объяснений. Дарла считала камею своей по праву. Камея связывала ее с матерью, внутри находился ее собственный снимок, сделанный в первые минуты жизни, который Луиза буквально носила на сердце. Из-за девушки Мюриэл внезапно ощутила ярость и бессилие. Прошло десять лет, а закон при всех его благородных целях и неуклюжей работе даже не позволял осиротевшей девочке коснуться своего самого драгоценного наследства.

Мюриэл на секунду обняла Дарлу, пообещала быстро разобраться и направилась к лифтам, стараясь вновь обрести спокойствие. Ярость перед телекамерами не нужна. Но Мюриэл была довольна разговором с Дарлой, возможностью вновь ощутить заботу и решимость. Хватит играть в солдат и индейцев. Хватит адвокатов, выскакивающих из леса на защиту Шланга с криком «Ура!». Хватит лишать справедливости и покоя тех, кто их заслуживает. Развязка слишком уж затянулась — для дела, для адвокатства и для самого Ромми Гэндолфа.