"Судебные ошибки" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

23 19 нюня 2001 года Звонок доктору Кеворкяну

Было уже больше половины шестого, когда Ларри связался с Мюриэл и согласился, что в аэропорт им нужно ехать порознь. Морли со Старчеком быстро приехали в город, двигаясь навстречу потоку, однако на отрезке дороги, именуемом «соединитель», попали в пробку. По радио объявили, что неподалеку от Тер-нер-Филд грузовик занесло на обочину. В четверть седьмого запиликал сотовый телефон Ларри. Мюриэл звонила из такси. Она выехала на полчаса раньше, но теперь находилась всего на две мили ближе к аэропорту.

— Загораем, — сказала Мюриэл.

К этому времени она, как обычно, рассмотрела все возможности и составила план. На рейс «Дельты» в 8.10 все билеты были заказаны, в списке ожидающих впереди них было восемнадцать человек; воспользоваться самолетом другой авиалинии не представлялось возможным, так как их билеты были куплены по правительственной расценке. Поэтому Мюриэл забронировала два места на ранний утренний рейс и взяла два номера в отеле аэропорта.

Когда Ларри пятьдесят минут спустя приехал в аэропорт, Мюриэл была в вестибюле со своими сумками и за тысячу миль руководила прокуратурой по телефону. Дело по убийству с целью ограбления разваливалось обычным образом — все свидетели, даже те, которые давали показания перед большим следственным жюри, теперь заявляли, что ошиблись при опознании подсудимого. Судья Гаррисон, считавший, что после его увольнения из прокуратуры дела перестали рассматривать по правилам уголовного судопроизводства, вел себя нестерпимо. Мюриэл санкционировала заявление в федеральный апелляционный суд с просьбой призвать Гаррисона к порядку.

— В этом цирке каждый день новый клоун, — сказала Мюриэл.

Отдала Ларри ключ от его номера, но они оба не обедали и решили пойти прямо в ресторан. Ларри чуть не подскочил от радости, когда официантка предложила выпивку. Заказал себе «бойлер-мейкер»[17], но первым делом выпил залпом почти все пиво. Одежда его липла к телу, он снял легкую спортивную куртку и бросил ее на спинку свободного стула. В этом городе они чувствовали себя не лучшим образом. И погоня за Коллинзом не принесла Ларри облегчения. Он рассказал Мюриэл эту историю. Та весело смеялась, пока Старчек не дошел до того, как Коллинз сказал, что его дядя говорил истинную правду и что он сам каждый вечер просит Иисуса простить ему то, что они причинили Гэндолфу.

— Вот так так! — сказала Мюриэл. — Скверное дело. Коллинз не давал тебе от ворот поворот?

— Может быть. Он держался замкнуто. Заявил напрямик, что ни в коем случае не станет опровергать Эрно. И ни в чем не признается. — На столе лежал хлеб, и Ларри намазал маслом второй кусок. — Сказать по правде, Коллинз производит хорошее впечатление повзрослевшего человека. Говорит, что родился заново. На стене в кабинете у него висит громадный крест, и он наговорил мне множество религиозной ерунды.

Мюриэл коснулась пальцем своего бокала с вином и нахмурилась.

— Ларри, оставь Бога в покое.

Старчек воззрился на нее.

— Он есть, — сказала она. — Нечто. Он, Она, Оно. Но есть. Я с удовольствием предвкушаю, как пойду в церковь. Для меня всю неделю это кажется самым важным.

Мюриэл не открывала ему ничего нового в картине мироздания.

— Католичество отвратило меня от церкви, — сказал Ларри. — Пастор у нас в приходе замечательный. Мы приглашаем его на обед. Ребята его любят. Я готов разговаривать с ним целыми днями. А вот в церковную дверь войти не могу, и все тут. Молюсь в саду. Только там чувствую, что имею право просить.

Ларри неуверенно улыбнулся, она ответила такой же улыбкой. Однако он был расстроен неожиданной мыслью, что Мюриэл преобразилась. Припомнив, что она говорила в последнее время о Боге и детях, он подумал, уж не сделали ли ей в течение прошедших десяти лет пересадку мозга. Странно, что происходит с людьми после сорока, когда они осознают, что наше место на земле арендуемое, а не собственное. В том, что Мюриэл стала во многом мягче, ему мерещилась какая-то смутная угроза.

Чтобы не смотреть на нее, Ларри оглядел ресторанный зал. Полупустой, бестолково оформленный в тропическом стиле. С пальмами, бамбуковыми ограждениями и мебелью. Все здесь были усталыми. Это бросалось в глаза. Кто может назвать неприятностью чистую постель и отдельный номер? Однако казалось неприятным находиться вдали от дома, устраиваться на ночь в незнакомом месте. «Есть что-то беспокойное в утрате связи со своим клочком земли», — подумал Ларри. Почему-то все в жизни обращало его мысли к саду.

Ларри решил пойти поискать телефон-автомат. Он почти израсходовал бесплатные минуты междугородных разговоров, а руководство отказывалось оплачивать всякий излишек. Ему нужно было оставить сообщения дома и на службе о том, что застрял в Атланте. Идя к вестибюлю, он продолжал думать о Мюриэл. Ему хотелось спросить, ходит ли Толмидж с ней в церковь, но это явилось бы нарушением обещания, данного ей в самолете. Да он и без того знал достаточно. Жизнь Мюриэл, как и всех остальных, была в лучшем случае сложной. Но он не мог полностью подавить какого-то мрачного удовлетворения. Мюриэл верила, что Бог навел во Вселенной порядок. Ларри в самые тяжелые минуты считал это местью.

— У нас есть проблема, — сказала Мюриэл, когда Ларри вернулся. Она все тщательно обдумала, пока его не было. — Сегодня утром возникло еще одно осложнение: Харлоу поверил Эрно.

— Черт, — произнес Ларри.

Она объяснила суть решения, которое Кэрол зачитала ей по телефону.

— Черт, — повторил Ларри. — Другие судьи не обязаны считаться с его решением, так ведь?

— В апелляционном суде? Теоретически нет. Но они не видели человека, который давал показания. Харлоу видел. Им придется принять его точку зрения, если мы не отыщем чего-то нового, выставляющего Эрно лжецом. А сегодняшняя встреча с Коллинзом ничего хорошего нам не сулит. Когда я скажу о ней Артуру, он поднимет шум и возобновит свое ходатайство принудить меня предоставить Коллинзу иммунитет.

— И что будет?

— Ходатайство — это ерунда. Предоставлять иммунитет или нет — решает только обвинение. Но он выложит все это перед апелляционным судом.

— Ты не обязана ничего говорить Артуру. Я пообещал Коллинзу, что не буду ничего записывать. Насколько это касается Артура — да и кого бы то ни было, — этого разговора не происходило.

— Это означает, что мы не используем этот разговор против Коллинза. Но сказать о нем Артуру должны.

— Почему?

Вопрос был непростым. Мюриэл стала рассуждать вслух. Строго говоря, раскрывать благоприятные для другой стороны сведения они обязаны только перед судом. А поскольку Коллинз не будет давать показаний, его заявления Ларри представляют собой неприемлемое свидетельство из вторых рук.

— Ну и в чем же проблема? — спросил Старчек.

— Черт возьми, Ларри. Прежде всего это глупо. Коллинз позвонит Джексону. Если выяснится, что мы это скрыли, то выглядеть будем далеко не лучшим образом.

— Эйрзу Коллинз скажет: «Я ничего не рассказывал этому полицейскому». Он не позволит Джексону принудить его давать показания. К тому же, насколько это касается Коллинза, он ничего не сказал. Зачем же осложнять жизнь?

— Господи, Ларри, а что, если Коллинз говорит правду? Что, если они с дядей ложно обвинили Ромми и он каждый вечер на коленях просит прощения у Иисуса?

— Этого не может быть.

— Не может? Неужели тебе ни на секунду не приходило в голову, что, возможно, Эрно говорит правду?

Старчек раздраженно махнул рукой, отгоняя демона нелепости.

— Этот червяк признался, Мюриэл. Признался, сидя перед тобой.

— Ларри, он же скудоумный.

— Ну и что?

К счастью, появилась официантка с едой. Расставив тарелки, завела приятную болтовню. Она была сельской уроженкой и говорила с акцентом персонажей фильма «Унесенные ветром». К тому времени, когда официантка пошла принести еще выпивки, Ларри съел половину бифштекса и по-прежнему не смотрел на Мюриэл. Она знала, что могла бы подождать с выяснением этого вопроса, однако нужно было поддерживать существующий порядок, точнее иерархию. Полицейским всегда не нравилось, когда юристы принимали решения. Работа юристов представляет собой слова, которые они произносят в суде, пишут в резюме или читают в отчетах служителей порядка. Но для полицейских работа — это жизнь. Они делают свое дело с пистолетом в руках. В поту, стекающем из-под бронежилетов. Свидетелей, которые появляются прилизанными в судебном зале, чтобы отвечать на вопросы обвинителей, вытаскивают из гнусных наркопритонов полицейские. И не знают, чего больше опасаться: пули или судебного преследования. Полицейские живут в жестоком мире и, когда приходится, бывают жестокими. А обвинители никак не хотят уступать даже таким хорошим полицейским, как Ларри.

— Обещай, что это не будет бункером Гитлера, — сказала Мюриэл.

— То есть?

— Постарайся быть непредвзятым. Может быть, подчеркиваю, может быть, Ларри, мы допустили ошибку. Огрехи случаются. Это несовершенный мир. Мы несовершенные люди.

Старчек принял ее слова в штыки.

— Никаких ошибок, черт побери, мы не допускали.

— Ларри, я не критикую тебя. На такой работе нам требуется быть безупречными. В сущности, это норма. Вне всяких сомнений. Но даже наша лучшая работа, лучшие суждения не всегда совершенны. Я хочу сказать, что ошибка возможна.

— Нет, невозможна. — На толстой шее Старчека сквозь жирок проступили вены. — Убийца Шланг. Он знал двух убитых. У него существовал мотив убить обоих. Он признался. Он раньше нас знал, что послужило орудием убийства, в кармане у него была камея Луизы. Он виновен, и я не позволю тебе разыгрывать Деву Марию. Сама запутаешься и меня запутаешь.

— Ларри, мне наплевать на то, какой шум поднимает Артур или даже судья. Думаешь, я махнула бы рукой на тройное убийство? Думаешь, повернулась бы спиной к Джону Леонидису и тем двум девушкам? Посмотри на меня и скажи, веришь ли ты подобному?

Как только официантка принесла выпивку, он схватил стакан с виски и ополовинил его. Спиртное ему не помогало. У него явно кружилась голова. К тому же он был раздражительным. Мюриэл знала это уже давно.

— Я не хочу больше слышать этой ерунды насчет ошибок, — сказал он.

— Я не утверждаю, что это ошибка. Я просто исполняю профессиональный долг, рассматривая такую возможность.

— Послушай, над этим делом работал я. В одиночку. Вся полиция умыла руки, когда газеты перестали писать о том убийстве. Я один дожимал его. Я раскрыл это дело. Вместе с тобой. И ради тебя, если хочешь знать правду. Так что не говори, что здесь какая-то треклятая ошибка.

— Ради меня?

Внутри у Ларри бурлила ярость. От этого у него увеличились глаза — он весь словно бы увеличился.

— Не притворяйся, будто не понимаешь этого, черт возьми. Тут все одно к одному, Мюриэл, разве не так? Это дело. Ты метишь в прокуроры. Решаешь стать великой. Решаешь выйти за Толмиджа. Решаешь войти в историю. Решаешь оставить меня. Так что не говори, что тут какая-то ошибка. Поздно уже. Я веду свою никчемную жизнь, а ты выбиваешься в звезды. Не притворяйся, будто не знаешь, что представляет собой эта игра, сама ведь устанавливала все треклятые правила.

С этими словами Старчек швырнул зеленую салфетку на тарелку и зашагал прочь так быстро, что, окажись кто-то на пути, сбил бы его с ног. Взятая из дома маленькая вещевая сумка подскакивала на его плече.

Глядя ему вслед, Мюриэл ощутила комок в горле. Произошло нечто очень серьезное. Сперва она подумала, что потрясена силой его вспышки. Но потом осознала, что главное произошло десять лет назад. Раны Ларри не зажили. А она считала, что он такой, каким выглядит, — слишком самоуверенный, чтобы долго страдать из-за чего бы то ни было. Такой же она старалась видеть себя.

Одна из ее подруг любила говорить, что еще в школе узнаешь все возможное о том, как любовь начинается и кончается. В обширную сферу между концом и началом, в темные джунгли длительных отношений проникаешь только взрослой. Но ядерная вспышка, когда любовь возникает и приходит к концу, одинакова в любом возрасте. И то, что школьницы сказали бы о вспышке Ларри, видимо, было правдой: она означает, что чувство его до сих пор не прошло. Осознав это, Мюриэл почувствовала себя в какой-то опасности.

Ларри оставил спортивную куртку на спинке стула. Мюриэл посмотрела на нее, потом пошла с нею в бар, думая, что он будет там. Но в баре его не оказалось. Наверху она негромко постучала в дверь его номера.

— Ларри, открой. Я принесла твою куртку.

Старчек уже расстегнул рубашку на выпирающем брюшке и держал в руке бутылочку виски из мини-бара. Уже початую. Взяв куртку, он швырнул ее на кровать, не решаясь смотреть на Мюриэл.

— Ларри, может, перестанем злиться? Нам еще много работать над этим делом.

— Ты не злишься. Злюсь я. — Он глянул на бутылочку, завинтил ее пробкой и бросил за несколько футов в урну для мусора. — И сейчас не столько злюсь, сколько беспокоюсь.

— Нам, пожалуй, следует поговорить.

— Зачем?

— Ларри, не заставляй меня стоять в дверях.

У Мюриэл обе руки были заняты, в одной она держала набитый портфель, в другой дорожную сумку. Старчек, отвернувшись, жестом пригласил ее войти. Лысина на его макушке покраснела от выпивки.

— Мюриэл, я даже не знаю, почему это сказал.

— Ларри, брось.

— Нет, я говорил то, что думал. Беспокоит меня одна из последних фраз. О себе. Я не думаю, что мне следует жаловаться на свою жизнь. Я живу хорошо. Лучше, чем просто хорошо. Только, видишь ли, я такой же, как все. Никто не получает, чего хочет, когда дело касается любви.

Это утверждение — его точность — потрясло Мюриэл, Ларри высказал ее глубочайшее убеждение, в котором она редко себе признавалась. Ей вспомнилось его убийственное замечание в самолете: что она в обоих браках стремилась к одной и той же неосуществимой мечте. Эта мысль не оставляла ее весь день, словно неисчезающий привкус скверной еды. Она продумает ее до конца в воскресенье. Потому что в драгоценные минуты в церкви чаще всего молилась о любви. Веря и не веря. Теперь она обдумывала поиски любви, ведущие к постоянному несчастью и блаженным минутам, когда, пусть даже совершенно химерично, любовь кажется найденной. Все прочее в жизни — карьера, искусство, идеи — представляет собой лишь защитный покров ищущего любви существа.

— Для меня это очень много значило, — сказал Ларри. Поводил по кругу пальцем между ними. — Потом я поговорил по телефону с доктором Кеворкяном. Вот и все. Видишь ли, я все-таки реагирую.

Мужчины, такие как Ларри и Толмидж, делают все возможное, чтобы не выглядеть хрупкими. Но все они хрупкие, и минуты, когда это обнаруживается, представляют собой нескончаемый кризис. Вот что следовало из его слов.

— Не рассказывай Артуру о Коллинзе, — сказал он потом.

— Ларри.

— Ты сама сказала, что по закону не обязана. Я не хочу проявлять щедрость, чтобы у него появились возможности поднимать шум.

Даже после всего произошедшего Мюриэл не хотелось соглашаться. Она села в кресло у двери и задумалась. Ларри разочарованно смотрел на нее.

— Черт возьми, — сказал он. — Сделаешь ты мне какое-то разнесчастное одолжение? Или нет?

Ларри быстро распалялся от собственных слов. Он плюхнулся на кровать в нескольких футах от Мюриэл, изнуренный своей вспыльчивостью. За стеной тарахтел холодильник.

Рано или поздно она осведомит Артура, но с этим можно было подождать, пока Ларри не успокоится. Он чувствовал себя совершенно сломленным, и наносить ему еще один удар было бы жестоко.

— Совсем как в старые времена, правда? — сказала наконец Мюриэл. — Мы с тобой в номере отеля, и у нас идет спор.

— Мюриэл, споры никогда ничего не значили.

— Вот как? Выходит, я попусту тратила слова?

— Они представляли собой эротическое стимулирование.

У Мюриэл не хватило смелости ответить на это.

— Тебе нравилось, чтобы секс был формой соперничества.

— Благодарю вас, доктор.

— Это действовало, Мюриэл. Неизменно действовало. Не говори, что не помнишь.

Ларри набрался мужества взглянуть на нее еще раз. Мюриэл поняла, что для него история их отношений начертана, как заповеди на скрижалях. Видно, он часто вспоминал ее, что-то анализировал и осмысливал.

— Ларри, болезнь Альцгеймера у меня только в начальной стадии. Помню.

При этом признании прошлое с его пылкими радостями оказалось лежащим перед ними, словно тело перед погребением. Только не совсем безжизненное. Внезапно пробудилась неизменно снедавшая их страсть. Мюриэл чувствовала, как напрягся Ларри, обдумывая ее ответ. Она всегда откровенно говорила о Толмидже и понимала, о чем он хочет спросить. Но даже Ларри счел эту границу запретной. В сравнениях не было никакого смысла — всему миру известно, что брак — это не разгул. Мюриэл была далеко не единственной, кому секс до брака нравился больше, чем после. Хотя она ни за что не догадалась бы об этом. Ей никогда не казалось вызывающим улечься с кем-то в постель. Значительным, приятным — да. Но не затруднительным. Она полагала, что они с Толмиджем найдут некую гармонию. Но не нашли. Никогда не считала себя способной жить без секса, но теперь секс занимал ее все меньше и меньше. Когда по нескольку раз в месяц просыпалась с желанием, оно оказывалось неожиданностью.

Как и сейчас.

— Помню, Ларри, — мягко повторила Мюриэл.

Она бросила на него взгляд, собираясь только выразить признательность, но желание было настолько сильным, что от тела, казалось, идет излучение. Приглашением этот взгляд не являлся, хотя Мюриэл понимала, что готова сказать «да». Однако сделать первый шаг не могла. Она приняла много решений, которые Ларри считал вызовом себе. И прояви она инициативу, в этом было бы нечто властное. Поэтому Мюриэл чувствовала себя затаившей дыхание кокеткой. Робкой, беспомощной, какой всю жизнь старалась не быть. Прислушивалась, не раздадутся ли шаги, чтобы подняться навстречу ему. Но его, видимо, сдерживала злость. Минута затягивалась. А потом возможность безрассудной попытки вернуть прежнее блаженство миновала, исчезла столь же коварно, как и возникла.

— Я совершенно разбит, — сказал Ларри.

— Понимаю, — ответила Мюриэл. И с порога сказала, что встретится с ним в вестибюле в половине седьмого. Потом пошла по коридору, бесконечной сводчатой галерее закрытых дверей и тусклого света. Ее ждала уединенная комната, принадлежащая ей в эту ночь. Она несла ношу и, глядя на каждый номер, думала, как трудно будет отныне идти вперед.