"Судебные ошибки" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

38 22 августа 2001 года Другая история

Джексону Эйрзу доставляло немалое удовольствие досаждать людям. Сначала он согласился, чтобы Коллинза расспросили до выхода на свидетельское место, при условии, что встреча состоится в Атланте и прокуратура оплатит ему полет туда. Потом оказалось, что Коллинз вернулся в город заниматься имуществом Эрно. Но, сказал Джексон, клиент его теперь решил говорить лишь после присяги на Библии. Мюриэл могла потребовать созыва большого следственного жюри для дальнейшего расследования «бойни Четвертого июля», поскольку на убийства не распространяется срок давности. Она предпочла это показаниям под присягой. Таким образом она могла допрашивать Коллинза без глядящего из-за ее плеча Артура или разглашения тех частей показаний, которые были ему на руку. При этом не нарушала политики прокуратуры не предоставлять иммунитета в гражданском деле. Большое жюри одобрил даже Джексон, так как по закону показания Коллинза должны были оставаться в секрете.

Двадцать второго августа Коллинз появился в вестибюле палаты большого жюри. Он был в том же шикарном черном костюме, что и на похоронах дяди. В руке он держал Библию, обернутую деревянными четками с большим крестом. Книга была так захватана, что переплет стал мягким. С Коллинзом приехали Эйрз и крупная белокурая жена.

Мюриэл протянула стандартное распоряжение о предоставлении иммунитета. Джексон прочел его до конца, словно не видел таких десятки раз раньше, потом она раскрыла двери палаты. Эйрз попытался войти, прекрасно зная, что присутствовать там ему запрещено. Внутрь допускались только обвинитель, судебный секретарь и члены жюри.

— Я должен присутствовать, — заявил Джексон. — Непременно.

Через полчаса переговоров они пришли к решению, что Коллинз примет присягу, потом заслушивание показаний будет отложено. Допрос с записью на магнитофон состоится в конторе Джексона во второй половине дня, потом пленка будет передана большому жюри. Мюриэл была рада убраться из здания суда, где какой-нибудь репортер мог что-то пронюхать.

У Джексона было несколько контор, одна в Сентер-Сити, другая в Кевани, но главная находилась в Норт-Энде, неподалеку от аэропорта Дюсабль. Подобно Гасу Леонидису, Джексон не хотел покидать тот район, где рос. Размещалась контора в одноэтажном, вытянувшемся вдоль улицы торговом центре, принадлежащем Джексону.

Мюриэл приехала без Ларри и Томми Мольто. На этой неделе южный ветер принес сильную жару, солнце немилосердно жгло. Мюриэл решила подождать обоих снаружи, но через несколько минут вошла внутрь, где работали кондиционеры.

Наконец все собрались в большом кабинете Эйрза. Мюриэл, зная его тщеславие, ожидала, что он, подобно многим другим, оформил стены как памятник самому себе. Но Джексона окружали главным образом фотографии членов семьи — троих детей и, если Мюриэл не ошиблась в счете, девяти внуков. Жена его скончалась несколько лет назад. Оглядывая кабинет, Мюриэл думала, готов ли он сказать, что Америка — великая страна. Или что ему пришлось с большим трудом добиваться того, чего заслуживал. И то, и другое было правдой.

— Мюриэл, садись сюда.

С неожиданной любезностью Джексон предложил ей большое кресло за своим столом. Мебель в кабинете была прямоугольной, функциональной. Датский модерн из магазина уцененной конторской мебели. Сам Эйрз сел в кресло у внешнего угла рядом со своим клиентом. Жена Коллинза, Ларри и Мольто расселись позади них, словно хор. Верный себе Джексон достал свой маленький магнитофон и положил на стол рядом с тем, который уже приготовила Мюриэл.

Когда оба магнитофона опробовали, Коллинз взглянул на Эйрза и спросил:

— Теперь можно говорить?

— Не спеши, пусть эта леди задаст тебе вопрос, — сказал Джексон. — Тут не занятия по актерскому мастерству. Ты не выступаешь с монологом.

— Сказать имеет смысл только одно, — ответил Коллинз.

— Что же? — спросила Мюриэл.

— Тех людей убил мой дядя Эрно, и Гэндолф тут ни при чем.

Она спросила, откуда Коллинзу это известно. Коллинз взглянул на Эйрза, тот развел руками.

— Ну, раз уж начал, останавливаться уже нельзя.

Коллинз на секунду закрыл свои янтарные глаза, потом сказал:

— Потому что, да простит меня Иисус, я был там и все видел.

Кресло Джексона для Мюриэл было слишком высоким. Туфли свисали с ее ступней, и ей пришлось дважды топнуть ногами о ковер, чтобы повернуться и получше разглядеть Коллинза. Волосы его немного поредели, он располнел, но оставался красавцем. Лицо его было застывшим, словно он пытался выказать мужество перед лицом правды.

— Я хочу больше никогда не повторять этой истории, — сказал Коллинз. — И потому пусть Анна-Мария выслушает ее сейчас, чтобы все было ясно. Мой Господь и Спаситель знает, что я рожден в грехе, но горько думать, каким я был без Него.

Мюриэл взглянула на Ларри, развалившегося в кресле возле отдушины кондиционера. Из-за жары он снял спортивную куртку, аккуратно сложил ее на колене и не сводил глаз с ноги, которой постукивал по ковру. Хотя они только начали, ей было ясно, что Ларри уже наслушался об Иисусе. От типов, которые вырезали знаки шайки на животе жертвы, а потом за полминуты до вынесения приговора приходили к Богу. Мюриэл никогда это не трогало. Пусть с этим разбирается Бог. И потому она была Богом. Делом Мюриэл было призывать к ответу здесь, на земле.

Мюриэл перемотала пленку назад, назвала дату и время, характер процессуального действия и попросила всех присутствующих произнести несколько слов, чтобы на пленке были образцы каждого голоса.

— Давайте начнем с вашего имени, — сказала Мюриэл Коллинзу. Когда он назвал его, спросила, сколько вымышленных имен у него было после исполнения совершеннолетия? Коллинз тут же назвал по меньшей мере с полдюжины.

— А Фаро Коул? Этим именем вы назывались?

— Да.

— Для сокрытия настоящего?

— Скорее для новой жизни, — ответил он и улыбнулся с явной досадой. — В этом я не одинок. Пытался обрести новую жизнь, пока наконец не обрел. — И взглянул на своего адвоката. — Можно рассказывать все, как мне хочется?

Джексон указал на Мюриэл.

— У меня в голове это сложилось определенным образом, — сказал ей Коллинз. — Все вы можете спрашивать что угодно, но сперва я хочу рассказать эту историю по-своему.

В любом случае он рассказал бы ее так. Мюриэл это понимала. Коллинз мог представлять себя, кем захочет, — кающимся грешником, пасынком судьбы. Потом она втиснет услышанное в жесткие, узкие рамки закона. И сказала, что возражений у нее нет.

Коллинз пригладил пиджак. Он был в белой рубашке и щегольском галстуке. Как всегда, заботился о своем внешнем виде.

— В общем, — заговорил он, — это, по сути дела, история о моем дяде и обо мне. В ней должны были бы играть роль еще многие люди. Но не играли. Это главное, что вам всем нужно уяснить.

Мы с дядей Эрно прошли большой путь. Ненавидели подчас один другого, как, наверно, никто на свете. Думаю, потому, что ближе друг друга у нас никого не было. Я был ему кем-то вроде сына, он мне вроде отца, и оба были не особенно этим довольны. Я черный, а этот длинноносый венгр хотел, чтобы я вел себя в точности как он. Только разве это было возможно?

Коллинз опустил взгляд на лежавшие на коленях крест и Библию.

— Годам к тринадцати-четырнадцати я восстановил против себя всю округу. Был черным, пусть они и не говорили этого, и таким оторвой, каких свет не видел. Однако, как я уже сказал, дядя Эрно вечно не давал мне воли. Я пропадал на улицах, занимался всякой гадостью, главным образом торговал крэком и кокаином, сам его нюхал, а дядя играл роль полицейского — ему это нравилось, — вытаскивал меня из притонов и говорил, что я гублю свою жизнь. Это моя жизнь, отвечал я ему, и опять принимался за старое. Само собой, когда меня забирали полицейские, я звонил ему, он вызволял меня и говорил, что это в последний раз.

Уже взрослым я получил первый срок в восемьдесят седьмом году. Дядя позаботился, чтобы меня определили туда, где полегче. И знаете, когда вышел, я был твердо настроен порвать с прошлым. Если не позволяешь себе ничего лишнего, прежние грехи забываются. Дядя с матерью отправили меня в Венгрию, подальше от дурных влияний. Оттуда я сам поехал в Африку. А когда вернулся домой, попросил дядю помочь мне устроиться в туристический бизнес.

В восемьдесят восьмом году Эрно был доволен мной, как никогда. Я делал все то, о чем он мне вечно твердил, пошел в школу, учился, сдал экзамены на агента бюро путешествий, устроился в «Тайм ту трэвел» и каждое утро ходил на работу. Проходил на улице мимо братвы и делал вид, будто не знаю их. Это было нелегко. Нелегко было. Эрно с матерью вечно рассказывали, как плохо им приходилось в Венгрии — они ели белок и воробьев, которых ловили в парках, и все такое, — но я работам работал, а денег не имел. Двадцать с лишним лет — и по-прежнему жить вместе с матерью? Я был агентом, получал только комиссионные, а большие компании не хотели иметь дела с молодым негром. И наконец я сказал ему: «Дядя Эрно, ничего у меня не выходит. Стараюсь-стараюсь, и все попусту».

Коллинз поднял взгляд и посмотрел, как его воспринимают. Мольто воспользовался перерывом, чтобы проверить, как работает их магнитофон. Джексон, разумеется, сделал то же самое.

— Эрно понял, что я готов вернуться к прошлому, и пришел в отчаяние. Потом ему пришло в голову пристроить меня к своим делам в аэропорту. Одна негодная идея за другой. Вот так и началась та история с билетами. Поначалу он делал вид, будто билеты каким-то образом терялись. Но это было шито белыми нитками. Я быстро сообразил, в чем дело.

Ларри откашлялся.

— Можно спросить кое о чем?

Голос его звучал не особенно дружелюбно. Коллинз, увлеченный своим рассказом, не сразу поднял взгляд.

— Старчек, — произнес он.

Первый вопрос Ларри был простым: откуда брались билеты?

— Тогда, — заговорил Коллинз, — компьютеры только начинали приспосабливать для заполнения билетов. Принтеры толком не работали — останавливались, писали не там, где нужно. Половину времени кассирши отрезали билеты вручную, а потом пропускали их через штемпелевочную машину. Если при оформлении билета ошибались, аннулировали его и заносили номер в сводку ошибок. Эти билеты Эрно отдавал мне, незаполненные, проштемпелеванные, а поскольку они были занесены в сводку, их никто не искал.

— В авиакомпаниях говорят, — сказал Ларри, — что тот, кто летает по таким билетам, рано или поздно попадется.

— Может быть, — ответил Коллинз. — Но по тем билетам никто не летал. Я сдавал их, чтобы покрывать стоимость других билетов.

Мюриэл, подумав, не упустила ли чего, взглянула на Ларри, но он тоже выглядел недоумевающим.

— Допустим, — продолжал Коллинз, — у меня был клиент, заплативший наличными за полет в Нью-Йорк. Я брал бланк, взятый у Эрно, и заполнял его как билет до Нью-Йорка за предыдущее число. Благодаря штемпелю он выглядел купленным в кассе «Транснэшнл». Потом сдавал его, чтобы покрыть стоимость билета моего клиента, и получал полную стоимость. Деньги клиента вместо того, чтобы сдавать в «Тайм ту трэвел», клал в карман. Вместо комиссионных получал все. Да и комиссионные тоже. Бухгалтерия авиакомпании сравнивала отрывной талон с проштемпелеванным билетом, и дальше дело не шло.

— Ловко, — заметила Мюриэл.

— Это не я, — сказал Коллинз. — План разработал Эрно. Он насмотрелся всяких махинаций с билетами. И видимо, наконец придумал такую, которая будет работать. Может, воспринимал это как своего рода соперничество. Эрно был таким.

— Вот-вот, — сказал Ларри. — Эрно как раз и удивляет меня. Почему он просто-напросто не давал тебе денег, как любой более-менее нормальный человек?

Коллинз покивал головой вверх-вниз, словно взвешивая ответ.

— Знаешь, Эрно был странным человеком.

— Иди ты, — усмехнулся Ларри.

Коллинз плотно сжал губы. Ему не понравилось ни это выражение, ни что кто-то еще тревожит память Эрно. Мюриэл бросила предостерегающий взгляд. Пожалуй, впервые встретилась с Ларри взглядом с тех пор, как он вошел в кабинет. Учитывая характер их расставания на прошлой неделе, она могла ожидать демонстративного неповиновения, но он ответил покорным кивком.

— Перво-наперво, Эрно был прижимистым, — заговорил его племянник. — Если в руки ему попадал доллар, никак не хотел расставаться с ним. И знаете, возможно, он был недоволен своим начальством. Да что там говорить, такая игра с огнем может быть очень захватывающей, спросите любого, кто знает. Эрно вечно жалел о том, чего лишился, когда его турнули из полицейской академии. Но знаете, когда я держу на руках своих детишек, всегда говорю: «Сделаю для вас все, что угодно». И думаю, это очень похоже на то, что говорил мне Эрно: «Постарайся чего-то добиться в жизни, я сделаю все, что угодно, лишь бы помочь тебе».

Он подался вперед, чтобы посмотреть, удовлетворен ли Старчек. На лице Ларри появилось неопределенное выражение: пойми вас, жучков. Коллинз вернулся к своему рассказу.

— И все равно я по-прежнему был на поводке у Эрно. Слетал на отдых в Европу, побывал в Амстердаме и снова принялся за наркоторговлю. На сей раз, когда я попался, Эрно отвернулся от меня. Он шел на риск, а я вот как отплатил ему. Вот что означало его поведение. Я сидел на усиленном режиме в Дженсенвилле, и Эрно ни разу меня не навестил.

Я даже не понимал, до чего мои дела плохи, пока не вышел на волю в девяностом году. Знал я, в сущности, всего два дела: торговлю наркотой и работу агентом бюро путешествий. Черное и белое, по моим понятиям, честно говоря. И не мог заниматься ни тем, ни другим. Попадешься третий раз за наркотики — пожизненный срок. А лицензии агента я лишился, когда меня осудили в восемьдесят девятом. Нужно было бы уехать отсюда, но я был молодой и решил, что одолею эту систему. Назвался Фаро Коулом, выправил поддельный аттестат и снова сдал экзамены на лицензию.

— А! — произнесла Мюриэл. Коллинз ответил легкой покаянной улыбкой.

— Нашел работу в «Менса трэвел», — продолжал он, — только на комиссионных. И все пошло, как раньше: из кожи лезешь, а денег нет. Что ж, успешный опыт махинаций с билетами у меня уже был. Нужно было только найти кого-то, кто мог бы их добывать. Пойти в аэропорт я не мог — Эрно меня прогнал бы, — но однажды вечером я сидел в баре, и там появляется Гэндолф, как всегда, хочет кому-нибудь что-то продать или что-то слямзить. Я знал, кто он такой. Сразу после школы я работал в аэропорту месяца два. Он покупал у меня травку. Мое имя он уже явно забыл, но я подумал, что он может знать в аэропорту кассиршу, которая не прочь подзаработать. Пообещал, что, если дело пойдет, мы его не забудем. Вот так я и познакомился с Луизой.

Поначалу она отказывалась наотрез. Наконец я убедил ее, сказав, что и Эрно делал то же самое. Это подействовало на нее. Она не хотела быть глупее Эрно или кого бы то ни было.

Мюриэл спросила, когда это произошло.

— О, мы, должно быть, начали в январе девяносто первого. Они все были убиты в девяносто первом, так ведь? В январе, значит. И все шло отлично, пока я не встретился с Гэндолфом в том же баре. В «Лампе». Оказалось, Луиза ему ничего не отстегивала. Может, не понимала, что нужно делиться с ним. Я точно помню, что говорил ей, но она не послушала, а Ромми ходил по всему аэропорту и трепал языком. В конце концов Луиза дала ему свою камею, чтобы он помалкивал, пока она не соберет те деньги, которые задолжала ему.

— То есть Луиза, по сути дела, отдала ему камею в залог? — спросила Мюриэл.

— Вот именно, — ответил Коллинз. — Сказала, что это фамильная вещь. Только было уже поздно, до Эрно дошла болтовня Шланга, и он схватился за голову. Как только услышал мое имя, прекрасно понял, что происходит, и нашел меня. Сказал, что не позволит красть у себя из-под носа, тем более что сам научил меня этому. Чтобы я прекратил это дело, а то он сам прекратит, и вскоре я узнал, что Эрно велел обыскать Луизу, придумав какой-то предлог...

— Наркотики, — высказал предположение Ларри.

— Точно. Заявил, что у нее при себе наркотики. Может, решил, что раз она связалась со мной, мы и наркотиками торгуем.

Но ее было не запугать. После этого дело продолжалось. Так или иначе, ей были нужны деньги, чтобы выкупить камею у Ромми.

В начале июля Луиза сообщила мне, что действовала очень осторожно и припрятала несколько билетов. Насчет Эрно она не беспокоилась. Сказала, так спрячет билеты, что никто не найдет. Решила, что лучше всего передать их мне четвертого, когда никакой опасности не будет.

И третьего, собственно, четвертого, уже за полночь, мы встретились в «Рае». Едва Луиза вошла, следом вбегает Эрно. Он просматривал ее сводки ошибок, следил за ней. «Допрыгалась, голубушка, — говорит Эрно Луизе. — Я давал тебе возможность одуматься». Смотрит на меня и говорит: «Убирайся отсюда к черту». «А ты, — говорит Луизе, — отдавай билеты, которые спрятала в белье, и сейчас же пиши заявление на расчет, а не то вызываю полицию».

Луиза была не из робких. Любому могла дать отпор. «Пошел ты, знаешь куда, — говорит. — Не грози мне полицией. Вызовешь полицейских, так я скажу им, что ты делал то же самое».

Коллинз заслонил лицо рукой и заерзал. Солнце светило ему прямо в глаза. Джексон встал и задернул шторы. То ли вспоминая, на чем остановился, то ли под впечатлением того, о чем рассказывал, Коллинз молчал несколько секунд.

— И тут, когда она сказала ему это, наступил, можно сказать, поворотный пункт. Эрно даже в голову не приходило, что я могу проговориться о нем. Он счел, что я увлекся Луизой. Но подумать не мог, что я раскрою этот секрет кому-то чужому.

Эрно был вспыльчивым. Весь побагровел, глаза стали как блюдца. Видно было, что он готов на убийство. Всерьез. Только прикончить он хотел не Луизу. Меня. Будь у него в руке пистолет, точно всадил бы мне пулю в лоб. Но пистолета у него не было. Пока. Он просто напустился на нас обоих, начал орать, ругаться, Гас подошел и говорит ему, чтобы он убирался из ресторана, а Эрно и ухом не повел. Ну, вскоре Гас вернулся с пистолетом.

Потом все почти так и было, как мой дядя рассказывал в суде. Эрно сказал Гасу, что он ни в кого не выстрелит, а Луиза выхватила пистолет у него из руки, и Эрно стал вырывать у нее оружие. Не думаю, что выстрел произошел случайно. Мне показалось, что она больше не держалась за пистолет. Но все произошло очень быстро. Бах! Так громко, что весь ресторан как будто еще пять минут содрогался. А Луиза смотрит на отверстие прямо посередке туловища, и оттуда дым, дым поднимается, словно от сигареты. Несколько секунд никто из нас не знал, что делать, все стояли и смотрели на нее, так это было необычно.

Наконец Гас сорвался с места и пошел к телефону. Эрно велел ему остановиться, но он не послушался, и Эрно спокойно застрелил его.

— А ты? — спросил Ларри Коллинза.

— Я?

— Что ты делал?

— Начальник, я слышал всевозможные угрозы и базары, но, честно говоря, ни разу не видел, чтобы стреляли в кого-то. Это была жуть. Сплошная жуть. Поначалу у меня была только одна мысль: «Как заставить его сделать обратный шаг?» Безумие какое-то. Я никак не мог поверить, что это непоправимо. Казалось, все должно вдруг прийти в норму. Только потом до меня дошло, что этого не случится.

Когда Эрно застрелил Гаса, я расплакался, а дядя начал кричать: «Кто виноват в этом, Коллинз? Кто?» Тут я решил, что настал мой черед, даже стал смотреть в окна, твердил себе, что прозвучало уже два выстрела, кто-то должен услышать и вызвать полицию. Но уже настало Четвертое июля, все могли подумать, что это фейерверк.

Потом Эрно увидел последнего. Прятавшегося. Залез, бедняга, под стол. Эрно навел на него пистолет и повел к морозильнику. Потом я услышал выстрел. Почему-то он прозвучал не так, как два первые. Что-то в нем было хуже. Для Эрно тоже. Когда он поднялся и взглянул на меня, весь его гнев улегся. Он просто сидел там, опустошенный, и говорил мне, что делать. Мы хотели представить случившееся ограблением. «Убери это». «Подотри то». Я все выполнял.

— Он угрожал вам? — спросила Мюриэл.

— Пистолет был все еще у него в руке, если вы это имеете в виду. Но при таком его виде я больше не думал, что он застрелит меня. Честно говоря, ему, наверно, в голову не приходило, что я могу ослушаться, поскольку мне тоже не приходило. Мы же были родными, — сказал Коллинз. Умолк и тяжело вздохнул при этой мысли.

— И тела вниз стаскивал ты? — спросил Ларри.

— Да. При этом все время плакал. — Коллинз повернулся к нему. — Думаешь о тех следах ног?

— Думаю.

Эксперты сравнивали обувь Пола Джадсона с отпечатками подошв в кровавых полосах, оставленных телами.

— Когда я вышел наверх в последний раз, Эрно увидел, что мои туфли пропитались кровью. И сказал: «В них нельзя выходить на улицу. Спустись, посмотри, обувь кого из убитых подойдет тебе». Тут я впервые возразил ему: «Не стану я надевать их обувь». Можете представить? Мы спорили из-за этого какое-то время. Но в конце концов я повиновался, как и раньше.

Коллинз указал на Ларри пальцем.

— Осмотри те туфли, что были на третьем, на бизнесмене. Превосходные, жемчужно-серые, без шнуровки. Итальянские. Марка, по-моему, «фаччоне». И велики ему. Мне даже не верилось, что никто не обратил на них внимания. Кто из бизнесменов ходит в таких?

Мюриэл увидела, как что-то промелькнуло в суровых глазах Старчека: те туфли были велики. Казалось, тут до него дошло, что Коллинз, видимо, говорит правду. Она уже какое-то время не сомневалась в этом.

— Мы собрались уходить оттуда, уже подошли к двери, и тут Эрно щелкнул пальцами. «Держи это», — говорит. Он собрал все: бумажники, драгоценности, банковскую карточку, пистолет — и завернул все в гасовский фартук. Спустился в подвал, а когда поднялся, в руке у него была резинка.

— То есть презерватив? — спросила Мюриэл.

— Вот именно. Использованный. После всего случившегося... — Коллинз потряс головой. — В общем, Эрно говорит: «Засунула билеты в задницу. Ни за что бы их не нашел, если бы не увидел конец этой штуки». В этой резинке лежало около пятнадцати туго свернутых билетов.

Коллинз в первый раз обернулся к жене. Анна-Мария сидела, обхватив рукой подбородок, Мюриэл казалось, что она всеми силами старается не выдавать своих чувств. Но когда Коллинз повернулся к ней, тут же среагировала. Потянулась к нему, и они какое-то время держались за руки.

— С тобой все в порядке? — спросил Джексон клиента.

Коллинзу хотелось пить. Собравшиеся устроили перерыв. Всем требовалась передышка. Мюриэл посмотрела в глаза Ларри, он казался испуганным и ушедшим в себя. В коридоре, дожидаясь, когда освободится туалет, она спросила Томми Мольто, что он думает. Ковыряя ногтем пятнышки томатного соуса на рубашке и галстуке, Томми ответил, что не знает, что и думать. Мюриэл тоже не знала.

Когда они вернулись, Анна-Мария передвинула стул, села рядом с Коллинзом и взяла его за руку. В другой руке он по-прежнему держал Библию. Мюриэл включила магнитофоны и снова назвала дату и время. Потом спросила Коллинза, что происходило после того, как они покинули ресторан.

— Я поехал с Эрно к его дому, и мы сидели в его машине. С ним в ту ночь произошло много перемен. Со мной тоже. В ресторане он сперва был вне себя от гнева, потом остыл и притих. Теперь был отчаянно испуган, старался обдумать все детали, чтобы не попасться. Давал мне одно указание за другим. Непременно сказать кому-нибудь, что мы с ним ходили вечером на концерт поп-музыки. Ни в коем случае не напиваться и не хвастаться случившимся соседям или женщине, с которой встречаюсь. Однако главной его мыслью было как избавиться от лежавшего в багажнике фартука со всеми вещами — пистолетом, бумажниками, драгоценностями. Уже шел четвертый час утра, и мы были такими расстроенными и усталыми, что в голову ничего не шло. Я не хотел вообще ничем этим заниматься. А Эрно прямо-таки стал параноиком. Сосредоточился только на том, что мы непременно попадемся, если бросим фартук в реку, или сожжем в костре, или закопаем в общественном парке. К пяти часам светает. Однако на заднем дворе у него был инструментальный сарай с земляным полом — если закопаем фартук там, нас никто не увидит. Мы выкопали глубокую яму и бросили фартук туда. Эрно сказал, что придумает план получше, когда успокоится, но я понимал, что мы оба будем рады не касаться больше этих вещей. Потом он проводил меня к моей машине и прямо на улице обнял меня. Такого не бывало с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Посреди всего того безумия, пожалуй, самым безумным было то, какую мне это доставило радость. Убил троих и обнял меня.Я уехал оттуда, плача как ребенок.

После той ночи у меня уже не оставалось возможности налаживать свою жизнь. Я отказался на время от имени Фаро, так как полиция могла пронюхать о тех билетах. Не прошло и недели, как я снова взялся за торговлю наркотиками. Эрно всеми силами старался остановить меня, но я уже его не слушал. Сижу я как-то в «Лампе», и появляется Гэндолф. Было это месяца через два после той истории. Там сидели человек двадцать, и он при всех достает из кармана завернутую в рваную бумажную салфетку камею Луизы. Я сразу узнал эту вещь. Видел ее у Луизы на шее.

— Фаро, — говорит Ромми — знал он меня только под этим именем, — Фаро, что мне теперь делать с этой штукой? Она больше никому не нужна.

Я говорю — слушай, негр, плохи твои дела. Лучше избавься от нее. Полицейские считают, что это ты прикончил эту женщину.

Он говорит — как они могут так считать, если это не я? Хочу отыскать ее родственников. Раз она убита, они мне хорошо заплатят за эту штуку. Они в долгу передо мной, потому что она не платила мне.

Я говорю — делай как знаешь, приятель, только, пожалуй, повремени, пока в ее убийстве не обвинят кого-то другого. А про те билеты смотри помалкивай.

Он говорит — могила.

Дядя Эрно схватился за голову, когда я рассказал ему. Стал искать Гэндолфа, чтобы забрать у него камею, пока он не натворил беды себе и нам, но, видимо, так и не нашел. Зима еще не наступила, и Гэндолф не ошивался в аэропорту.

Мюриэл издала какой-то звук. Зима. Как ни старался Эрно скрыть роль Коллинза, он упустил эту подробность, когда выдумал историю о своей встрече с Гэндолфом и о камее. Она уличила его на свидетельском месте. Тогда она впервые уверилась, что он лжет.

— Вскоре я сам попал в серьезную беду, — продолжал Коллинз. — Второго октября меня взяли с большой партией наркотика. Сделали видеозапись и все такое. Полицейские знали, что дело мое плохо, еще когда заталкивали меня в машину. «Третий раз, парень. Посмотри в окошко как следует, потому что до конца жизни больше не увидишь этой улицы». Они были настроены сурово. Но мне нужно было выдать им что-нибудь. Я бы разговорился в машине по пути в участок, если бы не понимал, что «Гангстеры-изгои», с которыми водился, прикончат меня в тюрьме в первую же ночь.

В общем, просидев часа два в участке, я решил, что во всем виноват дядя Эрно. Если бы он не застрелил тех людей, я бы не оказался там. А если я заложу своего дядю, никто меня за это не убьет. Однако котелок у Эрно варил. Он прекрасно понял, что я намерен сделать. И первый навестил меня.

«Рассказал им что-нибудь?» — спрашивает. Я сделал вид, будто не понял, только с ним это не прошло. «Мне-то уж не ври, — говорит. — Я знаю, что у тебя на уме. И не говорю, чтобы ты не делал этого ради меня. Ради себя не делай. Скажешь им правду, они взвалят все на тебя. Чья обувь на том человеке? Кто крал билеты с той женщиной? За наркотики тебе грозит пожизненное. За убийство дадут пятьдесят — шестьдесят лет. Ты хочешь не этого, так ведь?» Конечно, не этого. И не хотел обвинять дядю, особенно видя его перед собой. А он был прав. Эрно знал, как работают полицейские.

Он сказал, что у него есть мысль получше. Свалить всю вину на этого беднягу Гэндолфа. Он ведь говорил раньше, что убьет Луизу. И сделал себя подозреваемым номер один. Нужно только навести на него полицию. Я сомневался, что у Шланга хватит глупости носить в кармане камею после моего предупреждения, но Эрно сказал, что все те вещи так и лежат закопанными в инструментальном сарае, и в крайнем случае он найдет возможность вручить Шлангу что-нибудь. Например, сказать, что нашли его какую-то заначку в аэропорту. Делать этого, разумеется, не пришлось, этот дурачок так и носил при себе камею, когда вы его взяли. Все еще надеялся получить деньги, которые причитались ему. Придет такому дурачку в голову какая-то блажь, так его уже не переубедить.

Коллинз в мрачном удивлении покачал головой.

— Только мне никак не верилось, что кто-то, взглянув на этого щуплого Шланга, примет его за убийцу. «Кобель спаривается с любой сукой, — сказал мне Эрно, — когда учует течку». Мой дядя знал полицейских.

Мюриэл стало любопытно, как Ларри воспринял это замечание. Взглянула на него, но он снова отрешенно смотрел сквозь шторы на автостоянку. Насколько она понимала, Эрно все хорошо рассчитал. Самым большим риском было, что арестованный Шланг станет рассказывать о билетах, чтобы объяснить, откуда у него камея. Но, видимо, даже Гэндолф понимал, что эта история лишь ухудшит его положение. От угрозы убийством до убийства недалеко. И даже если бы Ромми все выложил, Эрно с Коллинзом знали, что Фаро полицейским не найти.

— Потому в девяносто первом году в тюрьме вы и отказались выступить свидетелем, верно? — спросила Мюриэл Коллинза. — Когда сказали нам о камее?

— Верно, — ответил Коллинз. — Нельзя было этого делать. Ромми сразу узнал бы во мне Фаро. Тогда бы уже все точно раскрылось. Но вышло все, как мы и рассчитывали. Я получил десятку, а дядя Эрно остался в стороне.

Пока я сидел, дядя меня не забывал, приезжал на свидания, привозил передачи, говорил, чтобы я использовал полностью свои возможности, когда выйду. Вышел я в конце девяносто шестого. Фаро с той историей никто не связывал, поэтому я снова стал Фаро, собираясь опять работать агентом бюро путешествий, но, честно говоря, не провел я на воле и двух суток, как снова стал курить наркоту. Опять все то же самое. Я в ломке, Эрно даже не произносит моего имени. Боялся я только снова приниматься за торговлю, знал, что, если попадусь, пожизненное мне обеспечено. Теперь я даже не мог донести, что те убийства совершил мой дядя, потому что уже посадил Гэндолфа, и никто не поверил бы новой истории.

Как-то вечером я сильно мучился. Требовалось купить дозу, а в кармане ни цента. И мне вспомнилось, как Эрно говорил, что все те вещи, которые мы взяли в «Рае», так и лежат закопанными. Я пошел в сарай, взял лопату и принялся копать. Отрыл-таки этот фартук. Ткань сплошь в дырах, но все оказалось на месте. Поначалу у меня была мысль продать что-нибудь — часы, кольцо — и купить пару доз, но увидел пистолет, и мне пришло в голову, что, взяв его, смогу вытрясти у дяди хорошие деньги. На нем должны были сохраниться отпечатки пальцев, так что Эрно придется отдать то, что мне задолжал. Я снова пришел к мысли, что он должен мне. Должен, и все тут.

Моя тетя пришла домой, сказала, что он в баре у Айка. Я побежал туда, держа пистолет за ствол, чтобы не стереть отпечатков Эрно с рукоятки. И поднял крик, что он виноват передо мной и должен мне. Соображал я, конечно, плохо. Там половину клиентов составляли полицейские, через десять секунд после моего первого слова они выхватили пистолеты и навели на меня.

— Дай сюда эту штуку, — говорит Эрно, отбирает у меня пистолет, выталкивает наружу и пытается образумить, говорит, что меня могут убить за такие выходки и что теперь я не смогу навесить на него те убийства, потому что навесил их на Гэндолфа. Я говорю: «Черт, этот пистолет небось весь в отпечатках твоих пальцев». «Ну и что? — отвечает он. — Двадцать полицейских видели, как я отобрал его у тебя». Дядя был прав, видимо, но на меня опять нашла старая дурь — он хороший и белый, я плохой и черный. «Да, — говорю, — я выкопал все, что лежало в сарае, там яма и все вещи, и теперь ты не отвертишься. Сейчас войду в бар и скажу всем твоим знакомым, что ты трусливый убийца».

Эрно, как я уже сказал, не любил сюрпризов. Очень не любил. Я к двери, а он говорит мне: «Не делай этого. Не делай». Соображай я тогда получше, наверняка вспомнил бы Гаса. Но он не пришел мне на ум. В общем, последнее, что помню, это как шагнул в дверь. Даже выстрела не помню. Только свет. В тот вечер я видел лицо Иисуса. Воистину. Слышал Его голос. Лежал там на полу, наверно, близко к смерти, но где бы я ни находился, знал, что теперь я порядочный человек.

И я был порядочным. Вскоре по выходе из больницы уехал в Атланту. С тех пор живу там. И наконец встал на правильный путь.

После этого положение, конечно, полностью изменилось. Эрно был в тюрьме, а я на воле. Я навещал его, говорил, что, может, Иисус печется и о нем. Слушал он меня или нет, я так и не мог понять. Но когда он узнал о своей болезни, ему кое-что открылось. Нельзя умирать, отягощенным такими грехами. Я поехал к Эрно вскоре после Нового года, когда ему сказали, в какой стадии рак. Пытался утешить его, а он, не дослушав, посмотрел на меня и говорит: «Этого несчастного дурачка скоро казнят». Я понял, о ком он. Мы уже не раз об этом говорили. «Нельзя допускать этого», — говорит Эрно.

— Делай то, что должен, — сказал я.

— Нет, — говорит он. — Не для того я стрелял тебе в спину, спасая твою жизнь и свою, чтобы теперь на тебя взвалили убийство. Как я уже говорил, полиция ни за что не поверит, что ты ни при чем. Я скажу все, что нужно говорить. Не особенно уверен, что добьюсь, чтобы меня выслушали. Но попытаюсь. А ты помалкивай. Свяжись с адвокатом Эйрзом. И все время ссылайся на Пятую поправку.

Коллинз оторвался от Библии, лежавшей у него на коленях, и взглянул в глаза Мюриэл с той же прямотой, что и вначале.

— Вот как было дело, — сказал он ей.

День выдался таким, что становится все жарче, покуда не зайдет солнце. Даже в четыре часа Мюриэл, стоя с Мольто и Ларри на автостоянке возле конторы Эйрза, чувствовала, как размягчается под ногами асфальт. Темные очки она оставила в машине и щурилась на обоих мужчин. Под лучами такого тиранического солнца не приходилось удивляться, что люди поклонялись ему.

— Итак? — спросила она.

Состояние у всех было подавленное.

— Мне нужно подумать над этим, — ответил Мольто. — Придется просмотреть материалы дела. Дай мне сутки. И давайте все встретимся в пятницу.

Ларри с Мольто поспешили к своим машинам, чтобы укрыться от жары. Мюриэл подошла к «конкорду» Старчека, пока он не уехал. Когда Ларри опустил стекло, она ощутила дуновение кондиционированной прохлады изнутри.

— Мы так и не кончили тот разговор, — сказала она.

— Да, не кончили. — Он уже надел темные очки, и Мюриэл не видела его глаз. Может, это было и к лучшему. — А что?

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

Старчек пожал плечами.

— Завтра вечером я буду в том доме, нужно составить список дел для моей бригады, — сказал он. — Можешь заглянуть, выпьем пивка.

— Там так там, — сказала она.

Ларри отъехал, не оглянувшись на нее.

Мюриэл распахнула дверцу своей машины и стояла снаружи, давая выйти горячему воздуху. Эйрз нетвердым шагом вышел из стеклянной двери и направился к своему «кадиллаку». Он торопился.

— На свидание? — спросила Мюриэл.

Бодрый, оживленный Джексон, повеселев еще больше, ответил:

— Совершенно верно. Иду с замечательной женщиной на симфонический концерт в парке.

Он овдовел около трех лет назад.

Мюриэл спросила, что делает Коллинз. Когда они уходили, он был в объятиях жены.

— Молится, как и следует. Камень с души у него свалится, но для этого потребуется время. Сейчас он говорил истинную правду, как перед Богом. Надеюсь, ты достаточно умна, чтобы это понять.

— Джексон, если за это дело возьмется Бог, я умою руки. Но в противном случае буду разбираться в нем сама.

— Не прикидывайся, Мюриэл. Молодой человек не сказал ни слова лжи. И ты это знаешь.

Джексон просунулся в машину, чтобы вставить ключ зажигания и опустить стекла. Коснувшись руля, он проклял жару и облизнул большой палец, но это не помешало ему поманить Мюриэл, когда она поворачивалась к своей машине.

— Мюриэл, тебе следует знать вот что. Я представляю интересы этого молодого человека с тех пор, как он был еще несовершеннолетним. Таким же бандитом, как и все его окружение. Однако Эрно, мир праху его, постоянно твердил: «Он хороший, хороший, он исправится». Невозможно предвидеть, Мюриэл, кто из них возьмется за ум. Вы все тогда даже не пытались дать им такую возможность. Старались посадить как можно больше людей на как можно большой срок. Даже казнили их, если удавалось.

— Джексон, ты сказал «бандит», я не ослышалась?

— Пусть даже бандит, никогда нельзя ставить крест на человеке, — ответил Джексон. — Знаешь, почему? Потому что это нецелесообразно. Если ставить на людях крест, в нашей работе нет никакого смысла.

Эйрз, если бы сделать его завтра прокурором, пересажал бы половину своих клиентов быстрее, чем орудовал мухобойкой. Но он никогда не ставил себя на место своих оппонентов-обвинителей.

— Приятного вечера, Джексон.

— Постараюсь, чтобы он был приятным.

Джексон позволил себе игривый смешок, потом скованно сел на краешек переднего сиденья и руками втащил ноги под руль. Видимо, у него побаливала спина, но он не был слишком стар для любви. Для любви нет слишком старых.

Из-за недавнего отъезда Ларри Мюриэл вновь охватила горечь. Несколько дней назад она задавалась вопросом, не отказаться ли от всего ради любви. И ее внезапно уязвила прихотливая ирония того, как окончилось это дело. Получалось, что победитель получает все. Джексон с Артуром обрадуют своих клиентов и в придачу будут заниматься любовью. Она остается ни с чем.

— Слышал последнюю новость об этом деле? — спросила она, пока Джексон не поднял стекло дверцы.

— Это какую?

— Артур Рейвен и Джиллиан Салливан. В храме любви.

— Нет, — ответил Джексон. Снова издал игривый смешок. — И давно это у них?

Мюриэл пожала плечами.

— Вот поразительно, а? — сказал Джексон. — Артур Рейвен и судья-наркоманка.

— Кто-кто?

— Это я придумал ей такое прозвище. Судья-наркоманка. Несколько моих клиентов клялись, что видели, как она покупала наркотик на улице, когда еще была судьей.

— Крэк?

— Героин. Так они говорили.

— Джексон, ты уверен?

— Те люди были уличной швалью, Мюриэл, но их было много. Может, они были бы рады сказать тебе то же самое, будь у тебя в этом нужда. Они негодовали, когда им приходилось представать перед ней, вот что я тебе скажу. Даже бандит, Мюриэл, понимает, что справедливо.

Мюриэл не могла понять, удивило ее это больше или развеселило. Обдумав все, она рассмеялась.

— Наркоманка.

— В прошлом. Теперь уже нет. Теперь она в храме любви. — Джексон включил скорость, но улыбнулся Мюриэл с большим удовлетворением. — Видишь, все как я и говорил.

— То есть?

— Нельзя ставить крест на человеке.