"Оно" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей)

7.

Если бы он чувствовал себя принадлежащим к мужскому или женскому полу, но этого не было. Он ведь знал из книг, которые рано начал читать, что такое быть мужчиной или женщиной. Мужчины любят женщин и хотят с ними быть. И наоборот. Валько же не хотел быть ни с мужчинами, ни с женщинами, он не чувствовал ни к кому влечения.

Читая, думая, живя, Валько поняло (будем говорить так, как оно само о себе думало), что мир не принял его еще до его рождения.

Мир поделен на мужское и женское. Весь. Валько узнало потом, что есть мужчины, любящие мужчин, и женщины, любящие женщин. Но это тоже нормально: просто мужчины становятся как бы женщинами, а женщины как бы мужчинами, они переходят из одной половины в другую, они — определены. Валько же не определено никуда, оно где-то посредине, где пустота.

Вне пола, думало Валько, человеку просто незачем жить. Все, что делают люди, так или иначе связано с полом.

Не только мир не принимает и не учитывает его, Бог не принимает и не учитывает его. Нигде в священных текстах Валько, когда — запоздало — стало изучать их, не нашло даже намека на то, что оно считается тоже человеком. Эти тексты делят не только человеческий, но и весь представимый мир (живой и, возможно, неживой тоже) по половому признаку. Евангелие начинается с половой истории. Христиане называют Бога Отцом, то есть мужчиной. (И настаивают, что Бог — Личность, а как личности быть без пола?) Христос — мужчина. Все апостолы — мужчины. Всюду натыкаешься на регламентации, касающиеся половой жизни. Да и сам сюжет создания человека основан на том, что были сотворены мужчина и женщина. Правда, утешает то, что сначала они не чувствовали своей наготы, то есть стыда, то есть влечения. Может, они изначально были гермафродиты? Утешает еще античная мифология, где, собственно, и появилось это слово и это понятие. В античном мире вообще все было ближе к многообразию природных форм, явлений и стремлений.

Валько поняло, что или Бога нет (ибо не может всеведущее и всемогущее существо не ведать о том, что в мире есть люди вне пола, и вообще позволять им рождаться), или оно чего-то не отыскало в текстах, не разглядело.

Итак, если нет влечения к людям и нет влечения к Богу, думало Валько, взрослея и развиваясь, читая еще больше матери, то что остается?

Влечение к себе?

Инстинкт самосохранения?

Просто растительное существование?

Оно пришло к выводу, что вся жизнь строится всего лишь на двух вещах: на удовольствии и на чувстве долга. (Еще на злобе, но это производное — когда кто-то или что-то мешает удовольствию или исполнению долга.)

Особого чувства долга перед кем-либо, в том числе перед собой, Валько не испытывало. (Злобы тоже.)

А удовольствие?

Да — ему нравится есть, когда чувствуешь себя голодным (в интернате это было часто). Нравится, когда никто не пристает. Очень нравится читать — запоем, сутками. Нравится делать людям приятное, хотя им это часто не нужно; Валько размышляло, почему, и поняло: никто не хочет быть никому обязан, за добро надо ведь платить добром, так лучше не делайте мне никакого добра, чтобы я не оказался должником!

А еше Валько нравится учиться, узнавать новое.

Это оказалось и выгодно: его послали от интерната на районную олимпиаду по математике, оно победило, потом на городскую, потом еще на олимпиады по физике и истории, а по литературе отправили даже на российский конкурс, где Валько заняло одно из первых мест. Воспитатели и учителя стали дорожить им, как достопримечательностью, как доказательством того, что их интернат не хуже любой другой школы, они стали присматривать, чтобы Валько не обижали, хорошо кормили, его даже приодели чуть лучше остальных, и жизнь его стала вполне сносной, хотя оно и видело, что к нему продолжают относиться, как к уроду; необыкновенные успехи в учебе для большинства были лишь подтверждением его ненормальности. Гении, дескать, они все с каким-то отклонениями, так что не удивительно. Известное самоутешение посредственностей.

Приезжали какие-то внимательные люди с умными глазами, беседовали с ним. Как Валько потом узнало, это была комиссия, решавшая, не перевести ли его в интернат для особо одаренных детей-сирот. Где-то будто бы в Подмосковье или даже в самой Москве. Не взяли: слишком робкий, тихий, узнают о его особенности — заклюют. Там хоть и одаренные, а насчет того, чтобы поиздеваться над ближним — обычные подростки с присущей им жестокостью.

Не взяли...

Валько очень огорчилось. Подмосковье, Москва, думало оно и представляло столицу такой, какой видело ее на фотографиях и по телевизору. Ему казалось, что там у него могла бы сложиться совсем иная жизнь. По крайней мере, никто о тебе ничего не знает.

Оно поставило перед собой цель.