"Вещий сон" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей)

6 (продолжение)

Героем вернулся он в Ростов-на-Дону, а его квартира, принадлежавшая ему, оказалась занята, ушлый начальник домоуправления вселил в нее семью из четырех человек за взятку. У Ильи были свои неоспоримые права, но и семья из четырех человек, сроднившаяся с квартирой, готова была умереть, а не уйти. Илья сгоряча побил-таки семью из четырех человек, очень уж сильна была обида, но на другой день пришел извиняться, говоря, что такова подлость жизни. Обида не прошла. За раны свои, за раны и контузию. И он пошел к домоуправу. А тот, оказалось, срочно взял отпуск и поехал отдыхать в неизвестном направлении на юг, в санаторий «Форос». Илья полетел на юг, нашел санаторий «Форос», и, конечно, домоуправа там не оказалось, он вернулся домой. Вернулся домой и Илья, а домоуправ тем временем лег в больницу. Илья пошел в больницу. Домоуправ лежал в детском инфекционном отделении, где каждая палата изолирована и лишена доступа посетителей. Тогда Илья переоделся санитаром и, чувствуя себя на выполнении боевого задания, проник в секцию, где лежал враг. Он явился там в сумерки — невероятный, как сама правда, и у домоуправа случился сильнейший приступ медвежьей болезни, как называет это деликатно наш грубый и якобы матерщинный народ (хотя таковым он и является), то есть понос. «Нянечка, судно!» — закричал он, дети заплакали и забоялись.

— И вот тут, б..., Бог меня, сука, спас на х...! — воскликнул Гнатенков.

Именно потому, кстати, рассказ его дается в изложении, а не в прямой речи: при волнении Гнатенков слишком матерился. Убери матюги — получится не то, а с ними — нехорошо; не желаю ввязываться в споры об употреблении ненормативной лексики, но знаю точно: глаз русского человека гораздо стеснительней уха, и напечатанные неприличные слова его коробят. Может, тут сказывается давнишнее мистическое уважение к печатному и даже писаному слову, — помня об этом уважении, прекращаю свои рассуждения, не начав их.

Бог спас Илью. Плач детей показался ему ангельскими слезами, сумерки за окном — предвестием расплаты на небесах, серое лицо домоуправа — личиной его собственных, Ильи, грехов.

И он принес домоуправу судно, хоть и с опозданием, он переменил ему белье, обмыл его, тяжелого, как труп, потому что тот трупно окоченел от ужаса. Сделав это, пожав руку домоуправу, он молча ушел.

Он ушел и пошел на вокзал покупать билет к Северному морю, чтобы стать там рыбаком, после среднеазиатской жары ему хотелось прохлады. На вокзале он увидел красивую женщину с девочкой. Он их сразу же полюбил, почувствовал себя отцом и мужем, он подошел к ним. Выяснилось, что женщина приезжала хоронить тетку и вот никак не может достать билетов обратно до станции Сиротка, откуда можно пешком добраться до дома или на попутной машине. Илья достал им и себе билеты до станции Сиротка, в поезде женщина рассказала, что муж ее умер от простейшей операции аппендицита: заражение крови. Илья сочувствовал до слез, то и дело выходил в тамбур курить, и женщина от его волнения тоже заволновалась. Он проводил их, сойдя на станции Сиротка, до дома и остался в доме.

— И вы, б..., не поверите, через три, сука, года они и Тоню мою зарезали, б..., при той же самой, ... ее мать, операции — может такое быть? Хирург в ногах у меня валялся, просил простить, б...!

Илья простил его, но запретил быть хирургом, и тот устроился в санитарно-эпидемиологическую службу, где, по слухам, пьет и злоупотребляет служебным положением: берет взятки, причем не из криминальных наклонностей, а от скуки. Илья Трофимович все собирается найти досуг, поехать в город, встретиться с ним и поговорить серьезно и навсегда.

А пока Тоня была жива, он, не чая души в ней и дочери, отремонтировал и расширил дом, ударно трудился в совхозе дояром и вообще стал в сельском хозяйстве чуть ли не самым авторитетным человеком, дойдя до всего не крестьянской натурой и опытом, а одной лишь любовью. После смерти жены он все заботы обратил на дочку.

И вот ей стало восемнадцать лет. Илья Трофимович созвал гостей со всего села на день рождения дочери, а утром над речкой Ельдигчей на суку повесился молоденький парень Валера Куприянов. Одет он был в строгий костюм, а в кармане его нашли записку: «Катя выходи за меня замуш не то повешусь». Катя ничего о любви Валеры не знала, записку он ей не показывал.

Через неделю Катю, гуляющую вечером по-над рекой, подстерег бывший механизатор, а теперь вольный сельский мастеровой по производству пчелиных ульев, степенный мужчина Валентин Евсеевич Рогов, напал, связал (она молчала) и сказал: «Ты, Катя, прости. Я тебя сейчас аккуратно изнасилую, потому что иначе ты за меня замуж не пойдешь, я пожилой, и жена у меня, хоть и без детей из-за ее бесплодия. А мужчина я удивительный, ты поймешь сейчас». Но понять Катя не успела. По совпадению с той же целью, в том же месте и в тот же час Катю подстерегал Алексей Сливин, ровесник и бывший одноклассник Кати. Услышав слова Рогова, он обрадовался возможности постоять за честь Кати, взбеленился справедливым гневом, ударил Рогова и убил его.

Никогда за двадцатилетнюю историю села Золотая Долина (а почему эта история так непродолжительна, узнаем позже) не происходило здесь таких страшных событий. Здесь даже и не умер еще никто. И самое страшное то было, что это страшное произошло из-за хорошей девушки, нисколько в этом не виноватой, да что там хорошей, лучшей девушки, по общему признанию (отцы и матери, имея тоже красивых дочерей, возможно, считали красоту Кати чересчурной, которая не принесет добра, — так оно и вышло, опасения подтвердились, и это вызвало у многих чувство удовлетворения, смешанное с грустью о погибших, ведь одно из приятнейших ощущений — оказаться правым).

Все ждали, как поступит Гнатенков. Он поступил так. Он сказал дочери: или езжай в город учиться, или оставайся здесь, но сейчас же выходи замуж, не то опять будет беда. Катя не хотела ехать учиться в город, у нее на это были свои резоны, что же касается замуж — была не против, потому что ко всем возможным женихам Золотой Долины имела одинаковое отношение, о чем и сказала отцу. «Но надо ж выбрать по сердцу!» — сказал Илья Трофимович, не глядя на дочь. А Катя объявила: пусть каждый, кто хочет на ней жениться, придет поговорить с ней.

Двадцать восемь мужчин побывали в доме Гнатенкова, в их числе оказался и пятнадцатилетний Костик, сын заведующей клубом Раисы Андреевны Райх, и отец шестерых детей Хворостылев, и сторож сельповского магазина старик Блюев, рассказывавший о себе, что участвовал в сражении при Мукдене, служа на миноносце «Очаков».

Прошли все кандидаты, через сутки Катя должна была сделать выбор и сообщить о нем. Не выдержал напряжения и был увезен матерью в городской психоневрологический диспансер пятнадцатилетний Костик. Хворостылев плакал и прощался с детьми, гладя их по головам, жена же его тихо и спокойно смеялась. Старик Блюев попросил у племянника дать ему напрокат видеомагнитофон и, сколько можно, кассет порнографического содержания (племянник их кучу из города навез). Двенадцать часов подряд старик Блюев в помещении магазина, где был телевизор, смотрел это дело и к исходу двенадцатого часа вышел на крыльцо и выстрелил в звездное небо холостым зарядом из винтовки системы Мосина. Что он этим хотел обозначить — неизвестно. Участковый милиционер Яшмов, услышав ночной выстрел, подчиняясь внутренней самодисциплине, встал с постели, оделся в мундир и пошел на звук. Он увидел старика Блюева с искрящимися глазами и с винтовкой в руках.

— Кто стрелял? — спросил Яшмов.

— Я стрелял.

— А чего?

— Да так!

— А-а... — сказал Яшмов и побрел досыпать, ничему на свете не удивляясь.

И вот Катя объявила: она выбирает Антона Прохарчен ко.

Все не то чтобы ахнули, но призадумались. Из всех подходящих (не учитывая Костика, Блюева и Хворостылева) он, пожалуй, был самым неподходящим. Малоросл, конопат, сын бестолковых родите лей, брат двух таких же конопатых сестер — семья была не коренной, пришлой, поэтому они и были конопаты, но, пожив в Золотой Долине, стали, как и другие девушки, очень миловидны, и веснушки их даже украшали.