"Лето никогда" - читать интересную книгу автора (Смирнов Алексей Константинович)

6. Два дня до родительского Дня. Шашечки для Тритонов: желтая, желтая, желтая, зеленая

Купальня была самая обычная. С обрыва, нависавшего над ней, она казалась хрупкой рамкой, поделенной надвое и пущенной в ручей, словно кораблик. Или плот, которому не хватало муравьев и огня. В ней было два отделения неравной величины: крокодильник и лягушатник, оба – с осклизлыми лесенками, теряющимися в мутном мраке. Лягушатником давно не пользовались, и он зарос тиной. В него однажды помочился глупый Катыш-Латыш, и был мало что строго наказан, но и бит.

Крокодильник стоял чистый.

К купальням спускалась тропинка, склон был крут; повсюду вились полированные корни. Сандалии отчаянно скользили по хвойной дорожке, и скаутам запрещали спускаться наперегонки.

Игорь Геннадьевич, который боялся речного течения и тоже пользовался купальней, спешил окунуться до их прихода. Тритоны застигли его в неподходящий момент: военрук только что переоделся и самозабвенно прополаскивал исподнее. Он увлекся, завороженный детским страхом упустить трусы, очутившиеся в забортной неизвестности купальни: утонут, страшно перекувыркиваясь. Играя с водой, как с огнем, он иногда нарочно выпускал их на миг и ловил в последний момент, за которым маячила катастрофа расставания.

И, конечно, упустил окончательно, напуганный свистом и улюлюканьем.

Тритоны едва не смяли его, наплевав на скоростные и возрастные ограничения. Игорь Геннадьевич шикал на них, махал руками и ругался дошкольной сортирной руганью. Его оттеснили в угол, откуда он с негодованием взирал на Мишу, который спускался по склону медленно и с опаской, беспокоясь за гипс.

– Степин! – позвал подраненный вожатый. – Строй отряд!

Он словно не заметил наглого поведения Тритонов, на что военрук, против ожидания, ничуть не обиделся и принял, как должное. Миша притормозил, достал свисток и коротко свистнул.

Степин толкнул Игоря Геннадьевича плечом, принял серьезный вид и громко приказал разбушевавшемуся отряду построиться.

Военрук, который во всех ситуациях с уважением относился к самой идее построения, напустил на себя важность и мигом простил прегрешения юности.

Тритоны выстроились по периметру крокодильника.

Миша добрался до скамеечки, сел, вытянул из-за ремня книжку, положил ее рядом. Скауты переминались, в нетерпении ожидая, когда придет медсестра, которой по должности полагалось следить за водными процедурами. Та уже спешила; она прыгала с корня на корень, оберегая, как и Миша руку, но только не прижимала ее к груди, а отводила из-за зажатых в горсти песочных часов. Лицо медсестры, глубоко изрытое оспинами, было наполовину прикрыто косынкой.

Миша угрюмо осмотрел строй.

– Без напоминаний, пожалуйста, – предупредил он. – Пятнадцать минут. Кто задержится в воде хоть на секунду, пусть пеняет на себя.

Малый Букер прищурился, пытаясь разобрать название книги. Неужели? Точно, эта она! Букер непроизвольно выпятил грудь и ущипнул за плечо Катыша-Латыша.

– Смотри!

– Куда смотреть?

– На книжку мишкину! Это мой Ботинок написал. Я отсюда вижу.

Катыш-Латыш нахмурил пшеничные брови, пригляделся.

– Ну и что? Он в институте учится, понятно. Ему положено такое читать. Вот если бы твой Ботинок написал «Дротик» или «Бронзовую Рыбу» – тогда другое дело…

Он говорил об известном блокбастере и более позднем бестселлере. Скауты зачитывались приключениями их героев.

– Козел ты недоенный! Это круче, чем «Дротик». Там знаешь, как непонятно? У тебя и к старости мозгов не будет, чтобы ее прочитать.

Тем временем Миша раскрыл книгу и навис над ней, опираясь здоровой рукой о скамейку. Игорь Геннадьевич трусцой пробежал за спинами построившихся и на входе в купальню раскланялся с медсестрой. О потерянном белье военрук вспомнил уже наверху и оглянулся, боясь, что скауты его выловят и станут глумиться.

Букер, обозлившись на Катыша-Латыша, взялся за Котомонова. Но Котомонов увлеченно следил за чрезвычайным вертолетом, который кружил над поселком и что-то разнюхивал. Букер надменно фыркнул и нарочно стал смотреть в другую сторону, хотя вертолет его тоже очень интересовал.

Медсестра подошла к скамейке и вопросительно посмотрела на Мишу. Тот улыбнулся, передал ей свисток:

– Распоряжайтесь сами. А я тут посижу на солнышке, почитаю. Видите, какой из меня боец.

Дроздофил и Аргумент пялились на медсестру, у которой все было на месте, и поглядеть было на что, даже в халате, а Катыш-Латыш утверждал даже, что видел и без халата, в бане, окна которой были грубо закрашены масляной краской, но что с того, в краске давно прокрутили отверстие. Скауты, когда мылись, смазывали дырочку мылом, чтоб не подсматривали снаружи. Охотники поглазеть на собственных братьев находились всегда. Последний, уходя, смывал мыло; дырочка пользовалась спросом, когда в баню заходил женский персонал. Из зависти Катышу-Латышу никто не верил; ему возражали, говоря, будто он не успел рассмотреть толком, вовремя схваченный железной рукой Леши и заработавший для всего отряда черную метку. Его поставили к позорному столбу под жесткие очи Муция Сцеволочи, и он два часа стоял, терпя унижение не только от Кентавров и Дьяволов, но даже от своих. Паук плюнул и попал ему в глаз; позже он поймал Паука близ «кукушки» и там обработал на славу, Паук молчал, покуда Катыш-Латыш устраивал ему общественное порицание по собственному рецепту.

Свисток слился с воплями и дружным всплеском. Брызги упали на титульный лист, и слова «Пониженная Дифференцированность» намокли. Миша чертыхнулся, перевернул страницу и взялся за Предисловие.

»…Нынешний этап цивилизации ставит нас перед необходимостью пересмотреть многие положения, затрагивающие самые основы культурного человеческого существования. Вызов, который бросает цивилизованному миру фанатичная дикость Юга, вынуждает нас вспомнить о глубинных корнях не только людского, но и вообще мирового бытия, чтобы, переосмыслив их в современных терминах, противопоставить грубой силе, которая рвется уничтожить и поглотить белые народы. Начавшаяся и с некоторых пор успешно ведущаяся перестройка массового сознания европейцев и евроазиатов, известная как процедура мнемирования с последующим диалектическим синтезом, является одной из вех на пути к состоянию общественной мысли, позволяющему эффективно противостоять так называемой «живой», «пульсирующей» вере южных варваров.

Не секрет, что религиозные ценности в их прежнем виде почти совершенно утратили свою значимость для среднего представителя цивилизованного мира. Символы лишаются смысла, вырождаются в идолов и обесцениваются до суетности базарной безделушки. Догмы выхолощены, ритуалы формальны, храмы сделались оплотом суеверий и совершенно заслуженно подвергаются воздушным атакам наших непримиримых противников.

Слова «Господь», «Искупление», «Зло» и «Добро» приобрели исключительно прагматический, гуманистический смысл, отражая и служа личным, сугубо мирским желаниям масс. Этот губительный процесс совершенно не считается с истинным наполнением перечисленных концепций, и мы, оставшись без живительного источника, терпим поражение за поражением…»

– Жижморф! – заорал бдительный Миша, отрываясь от строчек. – Выйди из купальни! Стань вон там! И стой! Еще раз увижу – на кол надену!

Не глядя больше на Жижморфа, который, естественно, сделает все, как было приказано, Миша продолжил чтение:

«Такое положение нетерпимо. Задачей этой книги будет попытка вернуть набившим оскомину понятиям их первоначальное значение. Коснувшись динамики космического существования, мы сможем пристальнее взглянуть на положение, в котором сегодня находимся, и сделать из понятого широкомасштабные выводы. Настоящий труд не может претендовать на исчерпывающее понимание всего, что было накоплено человечеством в упомянутой сфере, и является, по сути дела, популярным изложением некоторых мыслей автора, которые, на его взгляд, согласуются с общей направленностью мирового процесса.

Настоящий труд предназначен для массового читателя, и тот, кто стремится глубже проникнуть в намеченные проблемы, должен обратиться к иным, более авторитетным источникам.

Общая картина, которая в данном Предисловии набросана лишь робкими штрихами, подробнее вырисовывается в основном тексте. Пока же я позволю себе предложить вниманию аудитории своего рода автореферат, делающий более понятным содержание дальнейших глав и резюмирующий давние мысли автора.

Если мы обратимся к первоисточникам и зачерпнем из безбрежного океана древнейших свидетельств, то сможем разглядеть принципиальное сходство главных религий человечества. На это сходство неоднократно указывали теософы и философы, однако их собственные писания оставались малопонятными для неподготовленной публики. Кроме того, они не были приняты за основу дальнейшего развития в силу корпоративного и конфессионального эгоизма».

– Эхе-хе, – отпустив на секунду страницу, Миша почесал в затылке здоровой рукой. Налетевший ветер встрепал книгу. Миша невидящими глазами окинул крокодильник, в котором бесновались Тритоны. Котомонов топил Паука, Степин целился в Букера футбольным мячом, который оставил нашкодивший Жижморф.

– Что читаем? – медсестра заглянула за мишино плечо. Тот очнулся и дал ей разобрать; медсестра разразилась тревожным кудахтаньем. – Это вас в институте заставляют?

– Нет, здесь, – ответил Миша и вновь углубился в книгу.

– Она? – медсестра не отставала и шепотом уточнила: – Фартук?

– Жизнь, – коротко возразил Миша.

»…Тем не менее, то общее, что содержится в священных текстах различных культур, заставляет радикально пересмотреть значение цивилизации для людского сообщества.

Наш традиционный взгляд на историю народов опирается на незыблемую уверенность в том, что в конечном счете любая цивилизация, любое развитие и всякая культура суть благо, очередная ступень к совершенству, приближающая нас к недостижимому Абсолюту.

Однако давайте рассмотрим космическую эволюцию от самых ее начал и зададимся вопросом: не противоречим ли мы себе в этом пункте, считая, будто всякое развитие переводит нас в более, если угодно, «богоугодное» состояние.

Абсолют, как гласят первоисточники, порождает из Себя все зримое, проводя будущую материю через ряд стадий так называемого вызревания. Сам же Он остается при этом неповрежденным, ничуть не убывшим и не приросшим, непознаваемым, неопределимым, лишенным атрибутов и, однако, присутствуя в каждом из нас той искрой, которая зовется самой жизнью, и которая одна и есть те Образ и Подобие, знакомые нам чуть ли не с пеленок. Образ и Подобие Божие суть искра жизни, которой человек жив, неизвестно для чего.

Чем дальше удаляется творение от центра, тем более оно несовершенно, тем меньше общего имеет с Абсолютом. Архангелы, или Дхьяни-Чоханы, или Сефирот, или что-то еще, как бы их ни называли, оказываются более ущербными, чем породивший их центр. Планеты и звезды греховнее собственного замысла, атомы и даже их священные прообразы насквозь порочны. Ниточка, соединяющая творение с Абсолютом, становится все тоньше по мере того, как творение матереет – я употребляю именно это слово, поскольку оно очень точно описывает овеществление, или превращение в известную нам материю. Наконец, на максимальном удалении от Творца, творение обрастает плотью и «кожаными одеждами». Результат настолько далек от своей первопричины, что нам остается лишь горько сетовать на выпавший нам телесный удел.

Но что же за процесс лежит в основе всего сказанного? Ответ очевиден: речь идет об усложнении, или дифференциации. Итак, мы вернулись к тому, с чего начали – к культуре и цивилизации вообще. Ни у кого не вызывает сомнения большая сложность современного мира в сравнении, допустим, с первобытным. Дифференциация, обособление, не побоюсь сказать – сепаратизм в буквальном смысле являются отличительными чертами нашей земной истории. Однако мы уже выяснили, что этот процесс усложнения параллелен удалению от Абсолюта и, значит, греховен? Не греховна ли культура вообще, не греховно ли любое развитие и любое искусство, не говоря уже о науке? С учетом изложенного, ответ будет утвердительный. Высокая дифференцированность есть низость по причине все больше удаленности от Абсолюта.

Чтобы не быть голословным, я позволю себе процитировать ряд высказываний пророка Исайи, подтверждающих мои рассуждения. Пророк говорит: «…Кто ходит во мраке, без света, да уповает на имя Господа и да утверждается в Боге своем. Вот, все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, – идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами! Это будет вам от руки Моей; в мучении умрете» (Исайя 50: 10-11). В Новом Завете мы читаем: будьте как дети, птицы небесные не жнут и не сеят, блаженны нищие духом – изречения, вошедшие в обиходное употребление. Мы будем недалеки от истины, если поймем под Мраком Исайи детское неведение, то самое животное и полуживотное коллективное бессознательное, о котором говорил великий Юнг, которого на Востоке неспроста почитали как даоса. Огненные стрелы символизируют свет разума, а к прометееву огню и самому Прометею с его орлом, который клюет его печень, мы вернемся чуть ниже.

То, что речь идет о сокровенных душевных глубинах, видно из следующего: «Послушайте Меня, народ Мой, и племя Мое, приклоните ухо ко Мне!» (Исайя 51: 4). Зачем же племени Господа приклонять ухо? Разве не с небес вещает Господь? Конечно, с небес, но не с тех, что над нами, а с нашего внутреннего, единственного возможного неба. «…Спасение мое восходит…», – говорит Саваоф ( Исайя 51: 5). Откуда же ему исходить? Ответ напрашивается: из глубин.

Итак, первозданная простота, незамутненная разумом, культурой и цивилизацией – вот истинная ценность. Иисус, когда Он требовал раздавать имущество и отрекаться от отца и матери, имел в виду не деньги, дома или пашни; Он говорил об имуществе духовном, о нажитых знаниях, об опыте. Он вовсе не требовал от человека щедрости к беднякам – какая же тем выйдет польза от приобретения того, что тлен и грязь? Он намекал на богатство мысли – именно такому богатому попасть в Царствие Небесное будет труднее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Достояние расточается не из добрых чувств, но ради избавления от приобретенной атрибутики, для уменьшения дифференцированности и удаленности от Абсолюта.

Но здесь мы вправе спросить: зачем же все? Зачем было Богу эманировать до статуса низкой материи, высочайшие порождения которой суть верх греховности?

Мы можем только гадать. Тем не менее, я позволю себе, нисколько не претендуя даже на частичное постижение истины, выступить с некоторыми предположениями…»

– Молодой человек! – медсестра с шутливым почтением постучала по гипсу. – Ваши детки уже вовсю загорают! Вас одного ждут!

Сама она уже сняла халат, под которым оказался глухой купальник, но Миша, испытывая неожиданное отвращение к любому женскому естеству, отклонил приглашение.

– Пусть командир отведет их на площадку, – распорядился он. – Я скоро буду. Пусть жарятся там, а то еще сорвутся куда. Или сломают чего…

Медсестра хотела переспросить, что, собственно, он имеет в виду, но, видя, что Миша ее уже не слушает, пошла отдавать команду. Отряд выстроился и начал подъем. Миша посмотрел ему вслед, отыскал спину Малого Букера, издевательски хмыкнул.

»…Процесс дифференциации Абсолюта и постепенного оформления его эманаций аналогичен дыхательному циклу. Выдыхая, Абсолют создает миры. Проходят квадриллионы лет, и Он вдыхает, обогащаясь собственным творением. Об этом Великом Дыхании всегда знали древние, и это нашло отражение в многочисленных легендах, образах и верованиях. Мы же осмелимся упростить картину, низвести ее до собственного несовершенного разумения и представить следующее: Бог, удаляясь из собственного центра к периферии, проходя через стадии Ангелов и Серафимов до грязной материи, по сотворении последней забирает плоды обратно, к Себе; Он пожинает урожай, срезает лозы с колосьями и смотрит, что из этого получилось. Можно было бы заподозрить Его в ребяческом любопытстве: что из Меня выйдет, если Я поиграю в материю? Он словно окунает Свою десницу в грязь, а после извлекает, стряхивает налипшее, но пальцы Его остаются прежними. Мы – его члены, простертые пальцы, а налипшая грязь – все суетное, что мы приобретаем по ходу жизни. Грязь – это тоже мы. Грязь – наши помыслы, привязанности, увлечения, открытия, творчество, страдания, прозрения и достижения. Грязь – это наши культура и цивилизация.

Конечно, говоря обо всех этих вещах, как о грязи, я просто стремлюсь подчеркнуть их недостойную суетность. Вполне вероятно, что для Творца они являются вовсе не грязью, а неким жизненным элементом вроде кислорода, если мы вновь обратимся к дыхательной символике. Возможно также, что Он питается нашими земными приобретениями. Давайте вкратце рассмотрим символ Орла, который присутствует во многих культурах; мы ограничимся иудейской, толтекской и древнегреческой.

Когда «просвещенное человечество» ознакомилось с толтекским видением первых этапов посмертного существования, оно, человечество, пришло в ужас и впало в известную панику. До того загробная жизнь понималась в более или менее антропоморфных терминах. После смерти человек либо засыпал и просыпался уже в ином воплощении, не помня о прежнем, либо представал перед грозным судьей, который взвешивал его земные поступки и помыслы и отправлял умершего то в райские кущи, то в адские печи. Подробные описания чистилища и мытарств не меняли самой сути уже знакомых отношений, основанных на преступлении, наказании и прощении. Теперь люди столкнулись с перспективой Орла: колоссального иномирного существа, отчасти напоминающего птицу и питающегося всей осознанной информацией, которую человек накопил за жизнь. В последний миг умерший осознает, чем занимается Орел, а в следующий весь его драгоценный опыт обращается в пищу.

Нет ли такого Орла в иных религиях? Одним ли толтекам принадлежит честь первого с ним знакомства?

Читаем того же Исайю: «Я воззвал орла от востока, из дальней страны исполнителя определения Моего» (Исайя 46: 11). Эти слова Саваофа настолько показательны, что мы вправе заподозрить в этой «дальней стране» все тот же американский континент, населенный индейскими племенами. Создатель был прекрасно осведомлен о хищной птице и намеренно упоминает далекую восточную страну.

А вот что говорит Исайя о питании Орла, во многом раскрывая смысл происходящего: «Как дождь и снег нисходит с неба, и туда не возвращается, но напояет землю, и делает ее способною рождать и произращать, чтобы она давала семя тому, кто сеет, и хлеб тому, кто ест; так и слово Мое, которое исходит из уст Моих, – оно не возвращается ко мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно, и совершает то, для чего Я послал его» (Исайя 55: 10-11). Для чего же было послано слово? Опять-таки мы с полным на то основанием допускаем, что это слово, обогащенное земным опытом материального существования, возвращается к Богу, словно разведчик, посланный на какие-то дикие окраины. Мы встречаемся здесь с теми же огненными стрелами, о которых говорили чуть выше. Осия пишет: «Как орел налетит на дом Господень за то, что они нарушили завет Мой и преступили закон Мой!» (Ос 8: 1). Передача приобретенной информации и есть насыщение Орла, который в этом случае понимается как очередная эманация Абсолюта, передаточный пункт, этап вечного Дыхательного Процесса, Вдох.

Подобным образом поступают и сами люди, вынося информацию в парапространственную компьютерную сеть и поглощая ее в обогащенном виде. Они постоянно обновляют выставленное, уничтожая его самое, но все для себя существенное держат в уме.

Теперь самое время вспомнить орла Прометея. Прометей похитил у богов огонь (и снова – огонь, снова стрелы, охваченные пламенем), то есть знание, то есть – разум; за это он служит вечной пищей Орлу, символизируя все обреченное человечество. Орел пожирает осознанную и переработанную информацию, чувства, воспоминания, упования, суждения – то есть дух, Ветер, символом которого, согласно китайской, к примеру, традиции, является печень.

От каждого из нас Орлом отнимается все, что он успел собрать в земном существовании, после чего бездумное, но в чем-то отличное от прочих ядро возвращается к своему Творцу, являясь сутью, стержнем нашей личности, которому Создатель волен, не меняя главного, придать любую форму в очередном воплощении.

В отнятии всего культурного, всего цивилизованного и собственно человеческого в нашем представлении, состоит Суд. Вот как описывает судьбу праведника другой ветхозаветный пророк, Иеремия: «…за то, что вы послушались…не отнимается у Ионадава, сына Рехавова, муж, предстоящий пред лицем Моим во все дни» (Иер 35: 18-19). Это нужно понимать так: у Меня есть ваш Образ вас, и это – тот самый муж, а вы живете постольку, поскольку ему соответствуете. Потом он, этот образ, несущая матрица, вернется, а вы пойдете мне в корм – так Бог познает себя в материи, через свое орудие – Дьявола-Орла.

Чем совершеннее организм, тем непоправимее распад.

Еще Иеремия: «Безумствует всякий человек в своем знании (…) Это совершенная пустота, дело заблуждения; во время посещения их они исчезнут» (Иер 51: 17-18).

В индуистской традиции, согласно Генону, мы видим вместо Орла крокодила по имени Макара. У египтян этот крокодил назывался Аммитом…

Но вернемся к начатому. Какие задачи стоят перед нами в столетие брошенного вызова? Как поступать нам, обремененным тягостным знанием о греховности, об обреченности всех наших накоплений и духовных богатств земной культуры?

Для относительно сохранного возвращения Абсолюту в нашем непожранном, сравнительно дифференцированном виде, мы должны преодолеть века цивилизации.

Нам следует пересмотреть наше отношение к отцам и предкам вообще, начиная с Адама, от которого тянется предосудительное любопытство, питание плодами с Древа Познания. Нам следует преодолеть в себе их опыт и выйти на новый виток спирали обновленными и бесстрашными, смиренными и едиными в нашей простоте. Нам больше не нужны ни культура, ни разум, которые до небес превозносили наши родители. Мы должны построить новое общество, основанное на простом хайдеггерианском предстоянии перед Всевышним и Его звездами.

Пройдут годы, и книга, лежащая перед вами, последует в огонь за всеми прочими. Но пока эта эпоха еще не настала, позвольте мне завершить мое сбивчивое предисловие и перейти к основному тексту, в котором все намеченное раскрывается в относительной, но, на мой взгляд, достаточной полноте. Итак, мы будем рассматривать пониженную дифференцированность отдельных индивидов и общества как основу и цель современного развития…»

– Все с вами ясно, – рассеянно проговорил Миша, вставая со скамейки. Видно было, что он не собирается переходить к основному тексту.

Вожатый сунул книгу обратно за ремень, но уже не спереди, а сзади.

Бойкость и наглость слога свидетельствовали о полном практическом незнакомстве Большого Букера с мнемированием, апологетом и теоретиком которого он выступал. Что было простительно: в детские годы автора мнема еще только витала в воздухе, подобно очередной блоковской идее. Сын за отца не отвечает, это верно. Пускай отвечает отец. А детские годы Букера-внука окажутся еще интереснее.