"Кукла маниту" - читать интересную книгу автора (Смит Гай Н)

4. Утро среды

Ровена сразу узнала это место — миссис Даблдэй, учительница школы для глухих, описывала его много раз. Лесная полянка, посреди ковра ярких и сладко, даже приторно пахнущих колокольчиков — колечко из мухоморов, усеянных белыми пятнышками. Об этой полянке было написано в книге с потертой синей обложкой; читая ее, миссис Даблдэй пользовалась мегафоном, чтобы слышали все ученики. Если бы вы не знали, чем кончается эта очаровательная сказка, она показалась бы вам, наверное, страшноватой.

Маленькая девочка (судя по рисунку на обложке, лет семи, не старше), приехав с родителями на пикник, забрела в лесную чащу. Там было холодно, и кое-где под сводом переплетенных ветвей и густой листвы темно, как ночью. Девочка шла и шла, пока не поняла, что заблудилась. Испугавшись, она побежала в одну сторону, затем в другую, и в конце концов оказалась на этой полянке. Внезапно из-за огромных грибов появилось множество крошечных фигурок — злых человекоподобных существ с острыми ушками и твердыми, как когти, пальчиками. Гоблины!

Прежде чем девочка успела повернуться и броситься наутек, гоблины окружили ее. Их было больше дюжины. Одни повалили ее на поросшую папоротником поляну, другие принесли куски узловатого вьюна, чтобы сделать ее своей вечной пленницей. Но едва они принялись вязать девочку, на полянку вышел низенький коренастый человек, и гоблины разбежались, крича в бессильной ярости и страхе.

Девочка испугалась, увидев карлика, но успокоилась, получив обещание, что он не причинит ей зла. Еще он сказал, что живет совсем один в густом темном лесу, и будет просто в восторге, если девочка согласится попить чаю в его хижине. Но она отказалась — дескать, не так давно пообедала и хотела бы теперь вернуться к родителям. Карлик явно огорчился, но все же согласился вывести ее из леса. Вскоре она вернулась на опушку к автомобилю, возле которого на зеленой траве, сморенные сном, лежали ее папа и мама. Они даже не заметили отсутствия дочери.

Всякий раз, когда сказка бывала дочитана, миссис Даблдэй просила детей подумать о том, что могло случиться с маленькой героиней, если бы она пошла в хижину карлика. И Ровена думала. Мораль сказки была ей ясна, но она не могла взять в толк, что плохого, если бы девочка приняла приглашение карлика? Пусть он уродлив, зато добр, и спас ее от злых гоблинов.

И вот Ровена на такой же полянке, и гоблины могут появиться в любую минуту. Хочется бежать, но ножки не слушаются. Широко раскрытыми глазами она с ужасом смотрит на фигурки, выходящие из теней. Но это не гоблины. Она не знает, кто они, эти странные, похожие на большеголовых кукол существа. Они приближаются, шатаясь, подпрыгивая, щелкая суставами и возбужденно гомоня, и больно тычут в Ровену жесткими пальцами. Она пытается закричать, но из горла не вырывается ни звука. Может быть, она их не слышит?

Внезапно существа попятились, гомон сменился испуганными воплями. Затем они разом повернулись и засеменили прочь на крошечных негнущихся ногах, и вскоре скрылись из виду.

Кто-то шел к полянке по лесной тропе. Девочка ждала, зная, что сейчас произойдет. Но она не станет, как героиня из сказки, просить, чтобы ее отвели к родителям. Ни за что. Она примет приглашение карлика и пойдет пить чай. Потому что недавно она открыла, что ее родители — ужасно скучные люди.

Но из сумрака вышел не карлик, а деревянная кукла Ровены. Только сейчас она была не такой крошечной, а раза в три выше — ходячая копия с живыми, горящими гневом глазами, так испугавшими мучителей Ровены.

Они остались вдвоем, и снова наступила тишина. Ровена не испытывала страха, хотя не знала даже имени своего спасителя. Для нее он был просто Куколкой, точно так же, как ее золотая рыбка была просто Рыбкой. Надо, наверное, придумать ему подходящее имя, но с этим можно повременить.

Как она и ожидала. Куколка предоставил ей на выбор: либо вернуться к родителям, либо пойти с ним. Решение было уже готово. В последнее время мама — такая зануда, о чем ни попросишь, обязательно откажет, и будет совсем неплохо отдохнуть от нее. Папа тоже так считает, но он только улыбается и ничего не делает. А ведь раньше они были такие хорошие… Что с ними стряслось?

Это было выше понимания Ровены, поэтому она выбросила из головы мысли о родителях и пошла с Куколкой.

Лес выглядел необычно — ни одного дерева знакомых пород: бука, ели или серебристой березы. А те, что обступали Ровену и Куколку, были настоящими великанами. Кругом парил сумрак, от которого девочке стало не по себе. Все же она не боялась, потому что рядом шагал Куколка, который, как обещала Джейн, защитит ее. А Джейн не стала бы ее обманывать.

Ровена не знала, сколько времени шагала она вместе с Куколкой и большой ли проделала путь. Было уже темно, когда они выходили из леса, и душно, как перед грозой.

Потом они долго поднимались по пологому, усеянному камнями склону. Видя, что его спутница часто спотыкается. Куколка остановился и протянул руку, за которую Ровена охотно ухватилась. Пальцы у него были твердые, негнущиеся, но все же они удерживали ладошку девочки. Внезапно Куколка потащил Ровену за собой, будто очень спешил. “Как интересно!” — подумала она.

Наконец они оказались на вершине холма, и девочка увидела сияние. Где-то впереди под ночным небом мерцало и приплясывало племя — манящее и вместе с тем жуткое. Там жгли костер — как тот, что на радость ученикам разводят во дворе школы для глухих в Ночь Гая Фокса.[2] Только этот таинственный костер был намного больше. Наверное, это из-за него стояла такая духота.

Они спустились с холма. Ровена отстала бы от Куколки, не тяни он ее за руку. Она увидела множество шатров; между ними, выхватываемые из сумрака сиянием костра, двигались люди. К небу летели искры, жар, казалось, висел в воздухе, и не было ветра, способного развеять его.

Подойдя ближе, Ровена разглядела обитателей лагеря — краснокожих индейцев, не таких гордых и величавых, как в телефильмах. Свирепые лица в боевой раскраске, одежда, как с благотворительной распродажи поношенных вещей. Картина нищеты.

Похоже, индейцы не заметили ни Ровену, ни Куколку, а если и заметили, то не подали виду. Среди них было много женщин — кутаясь в одеяла, они сидели на корточках в тени, словно не желали или не имели права принимать участие в происходящем.

Куколка цепко держал Ровену, как будто опасался, что она попытается сбежать от него. Но у девочки и в мыслях этого не было. Не будь рядом ее загадочного спутника, она, наверное, умерла бы от страха.

Она впитывала в себя все, что видела, и, хоть не могла расслышать воплей, по лицам полуобнаженных воинов безошибочно определила, что они очень рассержены.

Внезапно ее внимание привлекли глаза на верхушке тотемного столба, сверкавшие гневом ярче, чем глаза толпившихся внизу индейцев. Вцепившись когтистыми лапами в толстый деревянный ствол и раскинув крылья с растрепанными перьями, в двадцати футах над землей сидела птица с человеческим лицом. Ее перья шевелились — впрочем, скорее всего, это было иллюзией, игрой света и тени.

Грубые черты деревянного лица, нос, изогнутый подобно клюву, напомнили Ровене кукол в шатре Джейн. Точно такое же свирепое выражение живой твари. Девочка поняла — это само зло.

Она закричала от страха, рванулась, но Куколка держал крепко — наверное, он даже не заметил ее попытки высвободиться. Он не сводил глаз с человека, надежно привязанного к столбу. Одежда из бизоньей кожи на пленнике была грязной и рваной, груда хвороста доставала ему до бедер. Он не поднимал головы, даже не шевелился — видимо, потерял сознание, а может быть, умер. Черные космы скрывали от Ровены его лицо.

Девочка и Куколка стояли в стороне от толпы, которая сомкнулась вокруг пленника, будто опасаясь вмешательства посторонних. Ровена прижалась к спутнику (жаль, что Куколка такой маленький, будь он побольше, можно было бы спрятаться за его спиной), теребила, задавала вопросы, показывая свободной рукой на огонь и толпу, и не ожидая ответов.

— Они очень разгневаны, — сказал Куколка, и Ровена удивилась, что слышит его гортанный голос. — Этот человек — их самый заклятый враг. Он убил очень многих, он помогал белым пришельцам отбирать у индейцев землю и загонять их в Большую Воду. Но самое страшное зло причинил он одной из женщин, той самой, что дала мне жизнь — и теперь ей никогда не очиститься от скверны. За это он понесет кару.

В душе Ровены зашевелился страх — не за себя, а за… Джейн! Ведь это она дала жизнь Куколке, значит, это ей причинили зло! И Ровена — впервые в жизни — возненавидела. Возненавидела человека в одежде из бизоньей кожи и снова попыталась вырваться, чтобы броситься к нему и царапать, пинать, бить кулачками. Но Куколка не пустил ее и потащил назад, и вскоре они скрылись во мраке.

Они снова шагали по каменистой земле. Тем же путем, что пришли, или другим — этого Ровена не знала. Впрочем, и не интересовалась. В ее мозгу билась только одна мысль: Джейн причинили зло. Хотелось сейчас же пойти к ней, утешить, но Ровена не знала дороги. Может быть, Куколка приведет ее к Джейн?

Теперь она не сомневалась, что они идут на ярмарку, чтобы окружить молодую индианку заботой и лаской. Кругом царил такой мрак, что вы не смогли бы определить, по лесу шагают Ровена с Куколкой или по открытому полю. Только глаза Куколки способны были разглядеть под ногами петляющую тропу.

Ровена вдруг остановилась, сообразив: что-то не так. Но что именно? Вскоре она поняла: ладонь Куколки, которую она все еще сжимает, уже не такая широкая и сильная. Он съежился, сократился до своей обычной — с руку Ровены — величины.

С тихим возгласом она поднесла его к глазам, но было слишком темно, со всех сторон девочку обступал сырой холодный мрак. Ее провожатый не шевелился — он снова превратился в неодушевленный предмет. Ровена взвизгнула.

— Ровена! — Окрик вонзился в ее мозг, изгоняя из него панику. Знакомый голос, но до чего же странно звучит он в этом диком ночном лесу! Из тьмы к ней протянулись две руки, схватили за плечи, встряхнули. Потом попытались отобрать куклу. Девочка съежилась, прижимая ее к себе.

— Ровена! Ровена! — Неожиданно вспыхнул свет, такой яркий, что девочка зажмурилась. Приоткрыв глаза, она увидела картину, ничего общего не имеющую с тем, что с ней только что приключилось. Со всех сторон на нее надвигались, словно стремились раздавить, ослепительно-белые стены. Она снова закричала, и снова ее схватили и встряхнули. Тогда она заплакала. Нависающее над ней пятно постепенно разделилось и обрело контуры двух фигур — мужской и женской. Папа и мама.

— Ровена! — Лицо Лиз было искажено страхом. — Проснись! Ты опять ходишь во сне!

Сотрясаемый рыданиями ребенок едва не выронил куклу. Он стоял в коридоре, в одном футе от узкой и крутой лестницы.

— Слава Богу! — Лиз повернулась к Рою. Веснушки на ее бледном лице бросались в глаза, как сыпь. — Еще секунду, и она бы упала. Говорила я тебе, нельзя оставлять ее одну. Да еще с этой дьявольской куклой!

— Куколка мой! Куколка мой! — Ровена прижимала игрушку к груди. — Я люблю его! И Джейн!

Лицо Лиз окаменело, губы плотно сжались. Проклятая индианка! Из-за ее деревяшек кого угодно будут мучить кошмары!

— Иди-ка лучше спать, доченька. В нашу кровать. Ровена неохотно прошла в родительскую спальню, двигаясь замедленно, как в трансе. Сцена в лесу не приснилась ей, все было на самом деле. Куколка живой. Она посмотрела в его глаза — казалось, в них тлеют искорки сознания. Тотчас вернулся, волной накатил страх — Джейн в беде! Завтра, как бы ни противились родители, Ровена пойдет на ярмарку. Она нужна индианке.

Ночной туман рассеялся, уступая сцену ливню. Прогноз погоды, прочитанный Роем в утренней газете, был краток и однозначен: дождь. Дальнейший прогноз: дождь.

— Придется куда-нибудь поехать. — Лиз, сидевшая за столом напротив Роя, нахмурилась, увидев рассеянное выражение на лице Ровены. — Хотя бы на мыс. Пусть даже проторчим там весь день.

Перспектива была не из приятных, но все же лучше, чем сидеть в пансионате и сходить с ума от скуки. В этом приморском городишке Лиз чувствовала себя как в западне. Бежать отсюда! Куда угодно, лишь бы не слышать ярмарочной какофонии. Скорее бы закончилась нерабочая неделя, а уж потом духу их здесь не будет.

— Ладно, подгоню машину к парадному.

Рой поднялся на ноги, сознавая, что хватается за возможность хоть на минуту расстаться с женой. Еще бы — ведь км предстоит целый день просидеть в машине. Дай-то Бог, чтобы дождь хоть ненадолго утих и позволил им прогуляться пешком.

— Мы пойдем наверх за вещами. — Лиз опять посмотрела на Ровену и увидела все то же рассеянное выражение.

Рой застегнул анорак, вышел под дождь и направился к машине, перебегая от здания к зданию и поглядывая в сторону ярмарки. Возле аркады аттракционов приткнулись два полицейских автомобиля с включенными мигалками. Он поморщился: опять что-то стряслось, а ведь день едва начался. Впрочем, его это не касается. Тут он вспомнил юную индианку, закутанную в одеяла, которые не могли скрыть изящества ее фигуры, и убавил шаг, почти забыв о дожде. Надо вычеркнуть Джейн из памяти, потому что больше он ее не увидит. Никогда.

Он добрался до машины, припаркованной сразу за гостиницей “Бьюмонт”. Ключ не желал поворачиваться в замке дверцы, пришлось применить силу. Замок заедало уже несколько недель, давно пора съездить в автомастерскую, пускай слесарь посмотрит, в чем дело. Ежась от холода. Рой уселся за баранку; нога зацепила ремень безопасности, валявшийся на полу. Похоже, денек предстоит еще тот. Промокнешь; замерзнешь и возненавидишь каждую его минуту. Вот бы сейчас позвонил Бэлфур и срочно вызвал на работу! Рой бы с радостью поехал, и плевать на Лиз. Потому что ничего другого ему сейчас не нужно.

Двигатель завелся с первой попытки — более чем странно, поскольку это случилось впервые за много месяцев. Рой дал ему поработать вхолостую, чтобы украсть у дня еще хоть несколько секунд. Потом с неохотой включил дворники и взялся за рычаг переключения скоростей.

Коробка передач протестующе завизжала, от пальцев к плечу пробежала дрожь. Двигатель заглох. Прохожие с ухмылками переглянулись — еще бы им не ухмыляться, не так-то просто нынче за пределами ярмарки найти что-нибудь забавное.

— Мать твою так! — выплеснул Рой свою злость, и в машине громыхнуло эхо. Плевать, что его могли услышать эти идиоты на улице. Даже хорошо, если услышали. — Так вашу мать, педерасты чертовы! Растак твою мать, Лиз!

Слегка успокоившись, он надавил на педаль сцепления и осторожно повел рычагом вперед. Бестолку. На этот раз он даже не выругался. Напротив — едва не рассмеялся. Из-за отказавшей коробки передач Кэтлины никуда сегодня не поедут.

Он курил сигарету и глядел в заливаемое дождем ветровое стекло, прислушиваясь к барабанной дроби капель по крыше и проигрывая в уме предстоящий разговор. “Дорогая, мне очень жаль, но с поездкой придется повременить. По-моему, заклинило коробку скоростей”. — “Рой, я тебе столько раз повторяла: поаккуратней с рычагом! И вообще, надо было перед отъездом проверить машину”. — “Что значит — проверить? Слесари не стали бы разбирать ее по винтикам. Я позвоню в автосервис, но сомневаюсь, что они скоро приедут — в выходные у них запарка”. — “Как теперь прикажешь коротать день?” — “Мне придется посидеть в машине (бегство!), подождать ремонтников, а вы с Ровеной сами о себе позаботьтесь”. — “Хорошо, но на ярмарку мы не пойдем!”

В последнее время Лиз просто невыносима. Рой выбросил под дождь окурок и вышел следом. Он не торопился, поскольку уже промок, да и разговор с женой намечался не из приятных. “Если бы не Ровена, — подумалось ему, — я бы плюнул на все и ушел. Когда-нибудь. Куда-нибудь. Как уходят многие мужья, хотя у некоторых из них жены куда лучше моей”.

Выслушав его, Лиз побагровела.

— Так и знала! Говорила я тебе в пути, что передача барахлит? Говорила?

— Скорее всего, это потому, что мы ползли как черепахи и останавливались каждые пять минут. — Рой хотел курить, но терпел, подозревая, что за сегодняшний день успеет накуриться до одури. — Короче, придется звонить в автосервис.

— Будет просто чудо, если они приедут засветло, — хмуро бросила она. — А до тех пор что прикажешь нам делать?

— Найдите какое-нибудь развлечение. — Лиз, похоже, не заметила поспешности, с какой были произнесены эти слова. — Можно пойти на пляж, посидеть под тентом. На яхты поглядеть.

— Скажи пожалуйста, до чего увлекательно! Уж не думаешь ли ты, что Ровена высидит там целый день?

— Извини, ничего другого пока предложить не могу.

— Ялмалка! Ялмалка! — Одной рукой Ровена прижимала к себе куклу, а другой указывала на ярмарку. Ей нужно было как можно скорее увидеться с Джейн.

— Нет! — Лиз едва не сорвалась на крик. — Никаких ярмарок! Куда угодно, хоть к черту в пекло, только не туда! Уж лучше здесь проторчим до вечера.

Ровена молчала, глядя на Роя. В широко раскрытых глазах читалась мольба. “Папочка, я хочу на ярмарку! Будь твоя воля, ты бы отвел меня туда, правда?”

“Да, милочка, конечно. Но ведь ты знаешь, во что превращается мама, когда ей шлея попадает под хвост. Она терпеть не может ярмарок, так что ничего не поделаешь. Честное слово, я ничем не могу тебе помочь”.

— Туда едет “скорая помощь”. — Лиз немного успокоилась. — И полиция. Не знаю, что там творится, но нам лучше держаться подальше.

— Должно быть, кто-то брякнулся с “американских гор”, или что-нибудь в этом роде, — пробормотал Рой, внезапно ощутив тревогу за Джейн. Хотя она тут, наверное, ни при чем, ведь она ничем опасным не занимается, всего-навсего сидит в шатре, вырезает фигурки из дерева и гадает. И все же…

Побледневшая Ровена со слезами на глазах следила за “скорой”, пока та не скрылась в аркаде аттракционов. Девочка задрожала, прижимая куклу к мокрой щеке.

Что-то случилось. Что-то очень плохое. Об этом сказал Куколка, уводя Ровену от индейского костра. Надо во что бы то ни стало увидеться с Джейн.

Ровене казалось, что Джейн зовет ее.

— Инспектор, даю слово, что никто из моих людей не виноват в смерти вашего констебля. — Джекоб Шэфер опять попытался раскурить изжеванный окурок сигары, с такой силой втягивая воздух, что табак шипел, как сырая стружка.

— Это очень смелое утверждение, мистер Шэфер. — Полнеющий человек с редкими волосами не скрывал презрения к обслуге ярмарки. Эти грязные бродяги только тем и заняты, что дурят публику и доставляют полиции лишние хлопоты. А Шэфер — настоящий паук, сидит в углу и плетет паутину… — Минуту назад вы заявили, что здесь десятки сезонных рабочих, многих из них вы прежде в глаза не видели. Даже фамилий не знаете.

— Народ на ярмарке честный, — упорствовал Шэфер с высокомерием в голосе. — Я среди них почти всю жизнь прожил, кому их знать, как не мне? И вообще, что ваш офицер делал в “комнате смеха”? Ведь это, между прочим, вторжение на частную территорию.

— Он осматривал ярмарку по моему приказу. В понедельник здесь была драка, а теперь еще убийство, и впредь мы будем очень внимательно следить за вашим поведением. Но вернемся к делу. Констебль Эндрюс избит дубинкой до смерти. “Комната смеха” похожа на скотобойню. Тридцать лет служу в полиции, но еще ни разу не видел такого зверства. Самое удивительное, что преступник не оставил ни единого следа, кроме трупа. Это выглядит такой же нелепостью, как ваши кривые зеркала.

Шэфер оставил окурок в покое. Блеск тревоги исчез из его глаз.

— Виноват, инспектор, но я ничем не могу помочь. Мне тоже невдомек, как это случилось.

— Мы выясним, — пообещал детектив, не испытывая той уверенности, что звучала в его голосе. — Не сомневайтесь, я найду убийцу. Пусть не сразу, но найду. Даже если придется разобрать ярмарку по досочке и двадцать раз допросить каждого работника.

— Это пожалуйста. — Высокомерие, гнев против гнева. — Поступайте, как знаете, инспектор. А мы тем временем будем делать свое дело.

— От вас я ничего другого не ожидал. — Старший инспектор Ленденнинг презрительно скривил губы.

Он вышел под дождь, поднял воротник уже пропитанного влагой плаща и остановился, оглядываясь. Непогода остудила энтузиазм курортников, но, разумеется, не тех, что пришли на ярмарку. Возле “комнаты смеха”, обнесенной веревочным барьером, теснились зеваки. Полицейский выругался про себя: он презирал этих людей. Их хлебом не корми — дай позубоскалить над чужим несчастьем. Больше всего на свете они любят глазеть на трупы и кровь.

Ленденнинг повернулся и зашагал в обратном направлении; его глаза цвета стали не упускали ничего. В ушах гремела отвратительная музыка, и он подумал: нельзя ли ее прекратить? Ведь должен быть в этом городе закон, запрещающий превышать определенный уровень шума в общественных местах. Навести справки можно в любую минуту, но не время заниматься пустяками. Прежде всего надо разыскать убийцу. Подчиненные Ленденнинга, если потребуется, готовы работать круглые сутки, потому что погиб офицер полиции.

Бродя по ярмарке, он осматривал все подряд, поскольку не знал толком, что надеется найти. У каждого аттракциона толпились бездельники. Покататься на автомобильчике с резиновым бампером стоит семьдесят пять пенсов, причем, сколько времени — не оговорено. Оставлено на усмотрение служителя. Людей дурят тысячами, а им, похоже, все равно. Легко нажито, легко прожито.

Одного взгляда на вальсирующую карусель было достаточно, чтобы у инспектора закружилась голова. Стоит ли за то, чтобы вам перетряхнули внутренности, платить такие деньжищи? Впрочем, если вы страдаете морской болезнью, но все-таки деньги жгут ваш карман, можете прокатиться на “американских горках”.

Он смотрел, как кабинка в форме лодочки замедляет ход, останавливается, затем рывком возобновляет движение и снова замирает, позволяя бледным пассажирам сойти на дощатую платформу. Все для почтеннейшей публики!

Он вздрогнул. Кругом не происходило ничего подозрительного, но у него возникло чувство, которое помогало ему несколько раз в жизни, — так называемое “шестое чувство”. Хотя, возможно, то была не интуиция, а тревога, ощущение, будто кто-то следит за вами. И не просто зевака (держу пари, этот парень — полицейский, хоть и вырядился в штатское!), а злоумышленник, прожигающий вас взглядом, как лазером.

В первый же год службы это чувство спасло Ленденнингу жизнь. Он привык полагаться на дарованную ему природой “внутреннюю сигнализацию”.

Пройдя еще несколько ярдов, он остановился и медленно, чтобы не спугнуть соглядатая, стал поворачиваться. Тревога росла. В чем дело, черт побери? Его взгляд задержался на палатке, где несколько посетителей безуспешно метали кольцо (слишком велики крючья, слишком пружинисты резиновые кольца — разумеется, не случайно), затем переместился на двух юнцов, как пить дать, участвовавших в недавнем побоище. Юнцы смотрели в его сторону, но сразу отвели глаза. Они тут ни при чем, понял Ленденнинг. ПОТОМУ ЧТО ПО СПИНЕ ВСЕ ЕЩЕ БЕГАЮТ МУРАШКИ.

Он поворачивался, взглядом выхватывая из толпы то одного, то другого человека. И вдруг застыл, даже сердце замерло на миг. С карусели на него огромными немигающими желтыми глазами взирал деревянный зверь — жуткая пародия на коня. Копыта, вознесенные над землей, словно в неистовом порыве сбросить седока, разлет гривы, свирепый оскал — все подчеркивало его неукротимость. Это не просто конь, сообразил Ленденнинг, а мустанг, любимая порода диких воинов Северной Америки.

Глаза коня следили за ним, обжигая первобытной ненавистью. “Да ты просто спятил, — упрекнул себя Ленденнинг, — если шарахаешься от карусельной лошадки”. Он обнаружил, что дрожит, сердце бешено колотится, и не хватает воздуха. Ему стало стыдно — но стыд не вытеснил страха. Мустанг выглядел живым, ноздри его раздувались, зубы сверкали. Он шевелился! Ленденнинг попытался убедить себя, что это иллюзия: просто мотор включен, и поворотный круг подрагивает. Он нервно рассмеялся, но это не помогло. Невозможно было оторваться от желтых глаз, и полицейский втянул голову в плечи — на его месте вы поступили бы так же. Хотя, возможно, вы бы даже не заметили пронизывающего взгляда деревянного скакуна, ведь для вас он — всего-навсего посадочное место, за которое вы платите двадцать пять пенсов и которое покидаете, как только останавливается карусель.

Инспектор заставил-таки себя отвернуться — у него дел по горло, некогда таращиться на ярмарочные диковины. Он быстро пошел прочь, ощущая спиной злобный (почему?) взгляд. “Выкинь из головы эту чушь. И побыстрее! Чертова музыка, до чего же действует на нервы! Будь моя воля, я бы закрыл эту помойку, оказав тем самым публике огромную услугу”. Но закрыть ярмарку Ленденнинг был не вправе, а потому решил оставить эти мысли и продолжать поиски. Но прежде — найти укрытие от ливня. По всему видать, дождь сегодня не кончится.

Им овладело уныние — зря он шатается по ярмарке, ничего ему здесь не найти. Преступник сработал чисто. Никаких зацепок — ни орудия убийства, ни мотивов, ни даже отпечатка ноги или пальца. Повальные допросы — слишком дорогое удовольствие. Сотни часов сверхурочной работы следователей, горы исписанной бумаги, а результат все тот же. “Глухарь”!

Вновь он ощутил недобрый взгляд, но на сей раз конь был ни при чем (потому что инспектор скрылся с его глаз). Посетителей кругом хватало, но никто из них на Ленденнинга не смотрел. Всех заботило другое: как побыстрее переправить деньги из своих карманов в кубышку Джекоба Шэфера.

Все-таки “внутренняя сигнализация” не обманула Ленденнинга. С самой верхней лодочки “чертова колеса” на него недобро глядел деревянный викинг (у всех викингов свирепый вид, так что ничего странного). Глядел так, будто выделил полицейского из толпы. Ленденнинг рывком повернул голову и увидел ухмыляющуюся физиономию клоуна, вырезанную на фасаде аркады аттракционов. Если бы вы пригляделись, вам бы показалось, что широкий рот клоуна растягивается, а глаза суживаются; капли дождя рождали иллюзию движущихся зрачков.

Лязг распахивающихся железных ворот заставил инспектора подпрыгнуть и резко обернуться. Он испугался! Из темного узкого туннеля вырвался миниатюрный состав из трех вагончиков — “поезд призраков”, атрибут всех больших ярмарок. Искусственные страхи, нейлоновая паутина, задевающая в темноте ваше лицо, картонные привидения, показавшиеся бы комичными, не убеди вы себя в обратном, чтобы не жалеть о пятидесяти пенсах.

Одного взгляда на бледные лица выходящих на платформу людей Ленденнингу хватило, чтобы понять: в этом туннеле — не только дешевые трюки, но и нечто действительно страшное. Матери прижимали к себе плачущих детей, отцы бросали разгневанные взгляды назад, на затворившиеся ворота в форме черепа.

— Какая гадость! — закричал один из них вагоновожатому, который уже продавал билеты новой партии желающих прокатиться. — Это совершенно никому не нужно! Даже здесь!

— За что заплатили, то и получили. — Вагоновожатый в замасленной спецовке кивнул в сторону надписи над пещерой: “ВСЕ УЖАСЫ ПОТУСТОРОННЕГО МИРА”.

— Свихнуться можно от таких штучек! — кипятился пассажир. — Просто тошнит…

— Пошел ты! — буркнул машинист и, набычившись, вновь занялся продажей билетов.

“Надо бы взглянуть, что там к чему”, — прозвучало в голове у Ленденнинга. Ну, ясно: служебный долг против подсознания. “Напрасная трата времени, — возразил себе инспектор. — Там одна туфта. Здесь все — сплошная туфта”. Но он знал, что лжет сам себе. Лжет, потому что боится.

На него все еще смотрели. Со всех сторон. Кожа зудела, будто под одеждой ползали орды насекомых. Везде, куда ни глянь — деревянные раскрашенные глаза, следящие за каждым его движением. Но время не ждет, пора возвращаться в управление. Туда регулярно приходят сообщения о людях, признающихся в преступлениях, которые они якобы совершили. Наверняка с полдюжины психов поклянутся, что это они избили до смерти констебля Эндрюса, да еще обидятся, услышав просьбу не мешать полиции. Их даже будет мучить совесть, а некоторые попытаются покончить с собой.

Надо уходить. Только еще разок посмотреть на “поезд призраков”. Все-таки не мешало бы прокатиться, глянуть, в чем тут дело. Впрочем, какая в этом нужда. И снова — укол совести.

Его взгляд остановился на маленькой рыжеволосой девочке. Ребенок как ребенок, кругом таких сотни. Вот только… на “поезд призраков” она садится одна, и похоже, никого из родителей поблизости. А ведь ей лет восемь, от силы девять… Правда, нынче в моде оставлять детей без присмотра — мол, что с ними случится? Ничего не случается — до поры, до времени. Вот почему за последние годы так участились убийства детей. Наметанный глаз полицейского сразу обнаружил слуховые аппаратики, и в душе шевельнулась жалость: хотя бы по этой причине не следовало отпускать девчонку одну.

Деревянной куклы под ее анораком Ленденнинг не заметил.

“Инспектор, все-таки тебе надо там побывать”. — “Нет, мне нужно в управление, возможно, там что-нибудь срочное…” — “Трус!”

Он поморщился и быстро зашагал к выходу, где стояла его машина. И вновь ощутил прикосновение страха. “Господи, да перестаньте же пялиться на меня! — взмолился он и тут же одернул себя: — Брось, это всего-навсего деревянные фигуры! Они даже видеть не способны, не то что следить”.

Усаживаясь за баранку, он вспомнил глухую девочку из “поезда призраков”. Странное у нее было лицо. Такое озабоченное… не угрюмое, как у большинства детей, а именно озабоченное. Словно ей необходимо сделать что-то важное.

Он завел мотор и сидел, сражаясь с чувством долга. Сегодня оно не раз досаждало ему. Потому что, испугавшись, он нарушил служебный долг и собственные правила. Своего нынешнего положения Ленденнинг достиг, в основном, благодаря интуиции. Особенно часто она помогала в те годы, когда он был простым констеблем. Пусть версия кажется невероятной, пусть нет фактов, а есть только подозрения — проверь, не поленись… Вот и сейчас у него предчувствие… Хотя чем оно вызвано? Какими-то дурацкими деревяшками.

Зуд со спины перешел на шею, затем на затылок.

“Интуиция тут ни при чем, — убеждал себя Ленденнинг. — Это нервы. Деревянные фигуры слишком сильно повлияли на воображение. Если ты не выбросишь из головы всю эту чушь, тебе прямая дорога в психушку”.

Он натужно рассмеялся, дожидаясь, пока дворники прочистят ветровое стекло. Та девчушка просто отпросилась покататься на “поезде призраков”, пока ее родители пытаются сорвать куш в павильончике бинго. Ничего с ней не случится, разве что малость испугается. А “соглядатаи” — самые обыкновенные деревяшки, так что его тревога беспочвенна. Он обязательно вернется сюда с группой профессионалов из Отдела уголовного розыска, и еще до конца недели убийца Эндрюса попадет за решетку. В сущности, все идет как надо. Наверное, главная доля вины в том, что у него расшатались нервы, — на погоде. И на этой распроклятой музыке. “Посмотрим, — подумал он, выводя машину на дорогу, — может быть, все-таки удастся положить ей конец”.