Смолян АлександрСлива приветствует вас

Александр Смолян

СЛИВА ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС

С. Лему

Дать правдивое, неприукрашенное описание планеты, именуемой ее жителями Сливой, - задача не из легких. Неожиданная на первый взгляд сложность этой задачи заключается в том, что Слива ничем сколько-нибудь существенным не отличается от Земли. Во всем, начиная с размеров своих и климата, кончая внешностью и нравами своих обитателей, Слива - родная сестра нашей планеты. Я бы даже назвал ее не просто сестрой, но близнецом, двойником Земли, странным образом возникшим в совершенно другой, весьма отдаленной от нас области космоса.

Вот почему, покинув Сливу и раскрыв по обыкновению свой дневник, я оказался в некотором затруднении. Собираясь записать то или иное из своих впечатлений, я ловил себя на мысли о том, что подобную запись можно было с успехом сделать, не расставаясь с Землей.

Может быть, я так и не прикоснулся бы пером к бумаге, если бы не одно обстоятельство, которое, пожалуй, заслуживает упоминания: нечто своеобразное, я бы даже сказал - уникальное, мне все-таки удалось обнаружить на Сливе. Должен, однако, предупредить каждого, кому, возможно, попадет в руки мой дневник, что если эта запись и содержит малую толику познавательного материала, то не столько для людей, интересующихся космосом, сколько для тех, кого интересует теория сна.

Впрочем, начну по порядку.

* * *

Подлетая к созвездию Большой Каракатицы, я уже понимал, что поиски надо будет вести вокруг Беты. Еще несколько парсеков отделяли меня от этой звезды, но я готов был держать пари, что именно здесь, на одной из окружающих ее планет, повстречаю разумную жизнь. Откуда я знал это? Откуда бывалый грибник почти наверняка знает, что именно под той вон сосной его ожидает семейка боровиков? Множество едва заметных признаков, которые ничего не сказали бы глазу новичка... Опыт, опыт, все дело в опыте!

Полетав немного в окрестностях Беты Большой Каракатицы и получив представление о ее планетной системе, я уверенно направил корабль к третьей от звезды планете. Я подлетал с ночной стороны, и освещенная лишь синеватым, отраженным светом своего спутника, чуть вытянутая в меридиональном направлении планета показалась мне похожей на сливу. Впрочем, нет, "показалась" - не то слово: она была похожа на сливу, как самая точная цветная фотография из "Определителя плодов и ягод". Знаете, на такую большую, сочную сливу, темно-синюю, покрытую нежной серовато-фиолетовой пыльцой. В Тежувском воеводстве растут такие сливы, в садах вокруг города Красно...

Я постепенно приближался к планете и вскоре после того, как стал присматривать подходящее для посадки место, разобрал расположенную полукружием светящуюся надпись: "Космодром".

Каково же было мое изумление, когда, спустившись пониже, я прочел следующую надпись, расположенную полукружием, выгнутым в противоположную сторону: "Слива приветствует вас!"

Обе надписи гасли и тут же снова загорались, но уже на другом языке. Я успел разобрать три языка, наиболее распространенных на планетной системе Тау Кита, и язык, принятый на Чутуре - планете из системы 61-й Лебедя. Потом те же слова загорались на языках Флаэмы и Артузы, на языке "линкос-9", играющем ныне роль космического эсперанто, на русском и английском... Впрочем, несколько раз вспыхивали надписи на языках, неизвестных даже мне.

Ясно было, что посадочные площадки находятся внутри огромного круга, образуемого этими надписями. Туда и направил я свой аппарат. До поверхности планеты оставалось меньше тысячи метров, когда, сверкая многочисленными огнями, меня обогнал какой-то космический лайнер.

Все поле было разделено на квадраты. Одни из них, подсвеченные крест-накрест красным, были заняты, другие, гостеприимно помигивая окаймлявшими их зелеными пунктирами, ожидали путешественников. На такой квадрат опустился лайнер, на такой же - соседний - через минуту опустился и я. Зеленая кайма сразу погасла, а во всех четырех углах загорелись прожектора, взявшие мой аппарат в перекрестье красных лучей. Я открыл люк, выпрыгнул на поле и стал осматриваться.

Едва с лайнера спустили трап, как к нему подкатила на юрких маленьких автомобильчиках целая стая девиц. Что-то щебеча, они вручали пассажирам по гладиолусу и увозили их к зданию космовокзала.

Не знаю почему, но я вдруг почувствовал, что мне тоже совершенно необходим гладиолус. Какого черта в самом деле? Чем я хуже пассажиров лайнера - этих расфранченных недоносков с рожками, как у жирафа, и короткими - видимо, обрубленными - хвостиками? Рожки, как я сообразил, были органами локации, что же касается хвостов, то они скорее всего служили только для выражения чувств сейчас они любезно покачивались в ответ на щебетанье девиц.

С трудом подавляя отвратительное чувство зависти, я стал задраивать люк к вдруг услышал позади приветливый голос:

- С благополучным возвращением, капитан.

- Спасибо, - сказал я, поворачиваясь. - Но...

Но я не успел задать вопрос: миловидная девушка с открытым, трогательно бесхитростным лицом протягивала мне гладиолус. Ярко-розовый, с белыми прожилками.

- Спасибо, - повторил я, принимая цветок - Но почему...

Но и на этот раз я не успел задать свой вопрос: девушка положила в багажник мой чемодан, усадила меня рядом с собой, и автомобильчик помчался по космодрому.

Через минуту мы входили в просторный кабинет, на двери которого висела табличка: "Татьяна Каширина, пом. нач. космодрома по пассажирской части".

Жест, каким моя спутница предложила мне кресло, не оставлял никаких сомнений в том, что кабинет принадлежит ей. Теперь я был удовлетворен: не каждого пассажира встречает сам помнач. Да еще - такой хорошенький.

- А откуда прибыл этот лайнер? - спросил я, показывая на открытое окно, выходящее на космодром.

- С Мисуо, - ответила Таня. - Оттуда чуть не каждый день прилетают - и на лайнерах, и на собственных аппаратах. Можно подумать, что дома им совсем нечего делать. Впрочем, пусть летают - это, к счастью, не моя забота. Ими занимается "Интурист"... Вы не откажетесь, капитан, с дороги от чашечки кофе?

Я не отказался. Мы разговаривали по-русски, но на какой-то фразе я запнулся, и Таня спросила:

- Простите, капитан, ваш родной язык?..

- Польский, Танюша. - Пользуясь большой разницей в возрасте, я счел такое обращение вполне уместным.

- О, я бывала в ваших краях! - воскликнула она - Я была в Тропани...

- В Тропани?

- Да. И в Яворске-Гуры.

- В Яворске-Гуры?

-Да.

- Боюсь, Танечка, что мы с вами говорим о разных Польшах, - сказал я, чувствуя, что пора наконец внести ясность. - У нас нет таких городов. Я прилетел с Земли. Я - землянин.

- С Земли? Нет, правда? Ой, капитан, простите меня, пожалуйста! Я почему-то приняла вас за сливянина.

Она была очень смущена.

- Я охотно прощу вас, я даже буду гордиться вашей ошибкой, - сказал я. Но только при одном условии.

- При каком?

- Не передавайте меня на попечение вашему "Интуристу".

- Почему? Ведь если они и не знают языков Земли...

- Дело, конечно, совсем не в этом. Во-первых, наши языки совпадают. По крайней мере - некоторые из них. Во-вторых, я владею многими инопланетными языками. Дело в другом: мне просто не хотелось бы выходить из-под вашего попечения.

- В чем же оно должно заключаться?

- Я обещаю вам быть не очень надоедливым подопечным. Сейчас, например, меня интересует только какая-нибудь приличная гостиница.

- Ну, это проще всего Я сама отведу вас.

Она позвонила кому-то по телефону, сказала, что ей "надо на полчасика в город", и мы поехали.

* * *

Проехав несколько километров по автостраде, к которой с обеих сторон вплотную подступал темный спящий лес, мы очутились в оживленном, несмотря на поздний час, городе. Здесь я окончательно убедился в том, как естественна и в сущности даже неизбежна была ошибка Тани Кашириной: ничем, решительно ничем я не отличался от коренных обитателей Сливы. Ничем, кроме разве что одежды. Но поскольку все здесь одевались по-разному, это, разумеется, тоже нельзя было считать существенным отличием.

Да, проехав по городу всего два или три квартала, я понял, чем объясняется непривычный облик здешней толпы; тут совершенно не чувствовалось властного диктата моды. Каждый одевался так, как ему заблагорассудится, и, несмотря на крайнее разнообразие вкусов, ничей наряд ни у кого, по-видимому, не вызывал ни малейшего раздражения. Даже и это, однако, не должно внушить мысли, будто сливяне в чем-либо очень уж далеко ушли от вас. Чуть забегая вперед, скажу, что на следующий день, просматривая в библиотеке Большую Сливянскую Энциклопедию, я обратил внимание на статью "Одежда" и убедился, что еще сравнительно недавно нивелирующее влияние моды ощущалось и здесь. Были здесь и периоды мини-юбок, и периоды макси-брюк, и прически, смахивающие на необыкновенные шляпы, и шляпы, маскирующиеся под обыкновенную копну волос.

Еще на автостраде я спросил у Тани, знает ли она что-нибудь о Земле.

- О Земле? - переспросила она. - Конечно... То есть мы, наверно, учили... Но я, признаюсь, ничего не помню. Я работаю только третий год, за это время с Земли никто не прилетал, это уж точно.

В гостинице после минутного разговора с портье Таня провела меня в отличный двухкомнатный номер.

- Надеюсь, капитан, вам здесь будет удобно. - Она достала из кармана и положила на журнальный столик визитную карточку. - Оставляю вам свои телефоны, здесь и служебный, и домашний. Если вы столкнетесь с какими-нибудь затруднениями, звоните мне, не стесняйтесь... Да, чуть не забыла, вы хверцаете?

- Простите?

- Ну, по ночам?

- Как вы это назвали? Хверцаю ли я по ночам?

- Кажется, вы даже не знаете, что это значит. Простите, меня все время сбивает с толку то, что вы так похожи на жителя Сливы. Наверно, во всем космосе этим свойством обладаем только мы одни.

- Каким свойством, Танюша?

- Хверцанием. Скажите, капитан, земляне спят по ночам?

- Да, обычно спят.

- И видят сны?

- Бывает.

- Но хверца при этом не образуется? - спросила Таня, глядя на меня с явным сожалением.

- Нет, - признался я, вздохнув, - не образуется. А что это такое?

- Хверца? Это отражение ваших снов, их отпечаток, что ли... Вот видите подушку? - спросила Таня, без стеснения входя в спальню.

- Вижу.

- На ней чистая белая наволочка. А к утру на наволочке образуется хверца разные рисунки, портреты, узоры. Понимаете? Отпечатки образов, которые вы видели во сне.

- А зачем? - Взгляд мой, устремленный на подушку, был, наверное, не очень осмысленным.

- Ну как же это - "зачем"?! Это наше свойство!.. Право, я не знаю, как вам объяснить... Лучше поговорите с нашими психологами, специалистами по сну... Но, по-моему, это так ясно! Без этого и спать-то было бы неинтересно.

- И всегда вы хверцаете? Каждую ночь?

- Я - всегда! А у некоторых, бывает, не получается. Понервничают, переутомятся или еще там из-за чего-нибудь. Проснутся утром, а подушка белая, будто и не спал. Это у нас называется - бессонница. Вроде болезни. Очень, говорят, неприятно и даже вредно. Тогда надо принимать сновидин-хверцан. Таблетки такие. По одной таблетке перед сном.

- Гм, интересно.

- Очень интересно, вот увидите! Мне, капитан, уже надо возвращаться на космодром, но я скажу портье, он пришлет вам в номер сновидин-хверцан.

- Мне? Зачем?

- Как, разве я вам не говорила? Инопланетным туристам обязательно надо принимать.

- Обязательно?

- Нет, вы меня не поняли, это, конечно, по желанию. Но если хотят хверцать, тогда обязательно, без этого у них ничего не получается. По-моему, многие специально для этого и прилетают.

- Даже так? Ну а как быть гостю с другой планеты, если он к тому же страдает бессонницей?

- Тогда принимают две таблетки.

- Можно и три?

- Ну, это уж только наркоманы себе позволяют. После трех получается черт знает что. Рожи налезают на рожи, все искажается. Абстракционизм.

- Хорошо, Танечка, я приму две таблетки.

- Спокойной ночи, капитан. Удачного хверцания.

* * *

Утром, взглянув на то, во что превратилась моя наволочка, я действительно порядком позабавился. Можно бы сказать, что я хохотал до упаду, если бы я не лежал в это время на широкой кровати, упасть с которой было довольно затруднительно.

От белоснежной ткани остались теперь лишь крохотные кусочки фона, все остальное место занимали лица, причудливое сочетание великолепно отпечатанных, удивительно живых лиц. Одни были большие, почти в натуральную величину, другие - гораздо меньше, одни - в фас, другие - в профиль, одни - серьезные, другие смеющиеся или гримасничающие так уморительно, что нельзя было не рассмеяться и самому, взглянув на них.

Кого только здесь не было! Впрочем, мужчин было только трое: Станислав Лем, Ежи Марковский и я. Правда, третьим был молодой черноволосый красавец, не имевший ничего общего ни с нынешними, ни даже с юношескими моими фотографиями, но во сне он был мною. Вспомнить хоть какие-нибудь обрывки сна мне не удавалось, но то, что красавец брюнет представлял собою не кого-нибудь, а именно Ийона Тихого, - это я помнил твердо.

Зато по крайней мере десяток очаровательных женских лиц украшал наволочку. Здесь была и моя кузина Стефания, и Крыся Черникувна, и Крыся Пшибыловская, и студентка Ванда, в которую я был когда-то влюблен, и Таня Каширина... Два личика долго не вызывали у меня никаких ассоциаций, пока я не решил, что это известные польские шахматистки сестры Броневские, которых я видел в киножурнале.

Хверца получилась первоклассная, и только последний невежда и педант мог бы тут что-нибудь заподозрить. Ведь ни одному существу на всей планете не была известна моя кузина Стефа, как, впрочем, и все остальные, кроме Тани. Нет, источником всех этих портретов могла быть только моя собственная голова, и я невольно ощупал ее в поисках каких-нибудь каналов, по которым передавались на подушку зрительные образы сна. Никаких каналов, конечно, никаких следов красок... Столь же непроизвольно я послюнявил палец и потер им наволочку рисунок не линял, не стирался.

Вдоволь налюбовавшись хверцой, я поднялся в ресторан, расположенный на крыше гостиницы, плотно позавтракал, после чего направился в библиотеку местной Академии наук. Всю первую половину дня я штудировал Большую Сливянскую Энциклопедию, но выписок сделал очень мало, так как ни в области истории, ни в области экономики, ни в естественных науках не обнаруживал почти ничего нового. Все совпадало, ни одно различие не заслуживало серьезного внимания.

Перед уходом я взял с полки том на букву "З" и нашел статью "Земля". Это была жалкая статейка из нескольких строк: "По непроверенным данным - обитаемая планета. Цивилизация 3., как предполагается, по своему уровню близка к сливянской цивилизации, с которой, видимо, имеет много общего и по характеру. Согласно этой гипотезе биосфере 3. также присущи черты, приближающие ее по составу к биосфере Сливы. Местоположение 3. в космосе точно не установлено".

В библиотечной столовой я съел обед, не доставивший мне ни малейшего удовольствия. Доедая компот, я решил побеседовать с главным редактором энциклопедии.

Академик Браун принял меня в тот же вечер. Это был маленький, сухонький старичок, едва различимый в огромном кабинете, стены которого были заставлены стеллажами с многопудовыми фолиантами. Академик походил не столько на отшельника, питающегося одними сушеными кузнечиками, сколько просто на сушеного кузнечика.

Выслушав меня, он некоторое время беззвучно шевелил губами - это напоминало тот момент, когда под иглой проигрывателя пластинка вертится еще вхолостую, когда игла еще не достигла звуковой дорожки. Наконец появился звук:

- Я благодарю вас, я хочу сказать, что мы вам очень признательны за эти ценные сведения, представляющие несомненную ценность, насколько я могу судить, не будучи специалистом в области космогонии, ибо моя специальность - геология нашей собственной планеты, что не мешает мне высоко ценить сообщаемые вами сведения, научная ценность которых несомненна.

Фраза завершилась, но сухонькие губы еще некоторое время шевелились вхолостую. Академик не был Цицероном и, видимо, догадываясь об этом, героически старался придать каждой фразе округлость и книжную законченность. Приблизительно таким же стилем были написаны некоторые статьи энциклопедии, прочитанные мною утром.

Я спросил, будут ли внесены соответствующие исправления в статью "Земля" при подготовке следующего издания энциклопедии.

- Вы можете в этом не сомневаться, - ответил академик, - так как у вас есть все основания быть в этом совершенно уверенным, несмотря на то, что наши традиции, а будучи человеком, которому близки интересы науки, вы, надеюсь, относитесь с уважением к научным традициям, которые требуют, чтобы любые данные, даже если они представляются несомненными, не вызывая никаких сомнений, считались, однако, гипотетическими до тех пор, пока не будут проверены практикой и с полной непреложностью установлены нами самими...

Предположив, что фраза закончена, я хотел что-то сказать, но оказалось, что академик еще продолжает:

- ...исходя из чего статья "Земля" не может быть пока что подвергнута кардинальной переработке, что не исключает некоторых редакционных исправлений и, в частности, замены формулировки "по непроверенным данным", вызывающей у вас естественные и справедливые возражения, на несколько более определенную формулировку "по данным, нуждающимся в проверке" или даже - если вы позволите считать нашу нынешнюю беседу проверкой первоначальных сведений - на формулировку "по данным, еще ожидающим дополнительной проверки и практического подтверждения".

Стараясь сдержать негодование, я сказал:

- Мне понятна осторожность, которой продиктована упомянутая вами традиция: ученый должен быть осторожен и нетороплив в своих выводах. Но что вам мешает организовать экспедицию на Землю? Я оставлю вам не только точные координаты, но и маршрутную карту, и самую детальную навигационную разработку.

- Вы чрезвычайно любезны, и я считаю своим приятным долгом еще раз выразить вам нашу искреннюю признательность, но такая экспедиция пока что затея совершенно нереальная, так как она не может состояться, поскольку она не предусмотрена планом космических экспедиций, намеченных на ближайшее десятилетие, а на внеплановую экспедицию Академия не выделит необходимых ассигнований, без которых, как вы понимаете, экспедиция состояться не может.

- Но почему же, собственно, не выделит?

- Я полагаю, вам станет это яснее, если я, с вашего разрешения, приведу вам пример, позаимствованный из более близкой мне области геологии, где положение складывается таким образом, что из каждой сотни открытых геологоразведчиками месторождений полезных ископаемых в эксплуатацию принимается в среднем не более десятка, что объясняется тем, что в отношении остальных не доказано либо высокое качество руды, достаточно высокий процент металла в руде, либо количество полезного ископаемого, достаточно обширные его запасы, которые наверняка окупили бы расходы на постройку рудника, прокладку дорог и гарантировали бы рентабельность эксплуатации...

- Вы хотите сказать, что...

- .. что может служить аналогией обсуждаемому нами вопросу, ибо у нас имеются сведения почти о тысяче обитаемых планет (если быть точным, о девятистах пятидесяти семи), из которых с тридцатью налажены регулярные сообщения и еще около семидесяти посещались в разное время нашими экспедициями, тогда как в отношении остальных, коих, как вы видите, во много раз больше, сведения остаются пока что непроверенными.

- Но вы упоминали, кажется, о десятилетнем плане...

- Да, я говорил о плане космических экспедиций, намеченных на ближайшее десятилетие, который, помимо ряда повторных полетов на планеты, уже посещавшиеся нашими исследователями, предусматривает также первые посещения ста планет, что даст возможность практически проверить менее чем одну восьмую часть имеющихся у нас еще непроверенных сведений об обитаемых планетах, что весьма огорчительно, поскольку в настоящее время темп увеличения запасов подобного рода сведений значительно превышает наши возможности их практической проверки.

- Я полагаю, что Земля, оказавшаяся волей случая как бы двойником Сливы, представляет все же особый интерес. Ваши ученые, знакомясь с жизнью нашего общества, видели бы, словно в зеркале, лицо своего собственного.

- Но согласитесь, дорогой коллега, что охота смотреть в зеркало гораздо более свойственна молодым девушкам, чем серьезным ученым, которою вынуждены учитывать и слишком большую удаленность названного вами "зеркала", и то, главным образом, что посещение планет, цивилизации которых находятся на других уровнях, практически целесообразнее, так как в случае, если они моложе, это дает неоценимый материал нашим историкам, археологам и палеонтологам, в случае же, если они старше, дает возможность учитывать их опыт, избегать допущенных ими ошибок и использовать их достижения, тогда как контакты с цивилизацией, близкой нам по своему уровню, не дают ни одной из этих возможностей.

Во-первых, академик Браун был почти вдвое старше меня. Во-вторых, он был во столько же меньше меня ростом. Эти обстоятельства помогли мне сдержаться. И даже оценить тот факт, что он был по-своему логичен и вполне откровенен.

Я уже не слушал его скрипучий голос. Я думал о том, что если бы этого старикашку заложить в середину какого-нибудь из его фолиантов и не записать, между какими с границами он заложен, то отыскаться он мог бы уже только случайно, может быть, черед много лет.

Эти мысли не выходили у меня из головы и тогда, когда я вежливо прощался с главным редактором Большой Сливянской Энциклопедии.

* * *

В прескверном настроении я возвратился в гостиницу с намерением уложить чемоданчик, расплатиться и отправиться восвояси.

Портье передал мне записку:

"Дорогой капитан, мне очень жаль, что я не застала вас. Весь день вас не было в номере, что лишило меня возможности осуществлять попечение, о котором вы сами меня просили. Позвоните. Т. К."

Я поднялся к себе в номер и позвонил ей. Я собирался проститься, сказать, что немедленно улетаю, но, едва заслышав мой голос, она весело затараторила:

- Наконец-то! Где ж это вы пропадали, капитан? Только - чур не оправдыватся!

Совесть моя была так чиста, что вначале к даже не понял, о чем речь.

- Танечка, в чем, собственно, вы меня заподозрили?

- Ах, какая невинность! Не притворяйтесь, капитан, я видела вашу хверцу, она достаточно красноречива. Теперь ясно, как вы проводите время в своих путешествиях. Хверца вас выдала с головой!

Она расхохоталась, а я пока что взглянул через открытую дверь в спальню. Постельное белье мне сменили, на подушке была новая белоснежная наволочка.

Понятно. Девочке явно польстило, что на хверце старого космического волка (да еще донжуана, как она, видимо, предполагает) оказался ее портрет, к тому же - такой привлекательный. Отсюда - и кокетливая хитринка, появившаяся в ее голосе.

- Я заезжала к вам с подругой, хотела пригласить вас прогуляться вместе по реке. Мы хохотали, как сумасшедшие, когда рассматривали вашу хверцу. Вы просто прирожденный хверцатель!

Пытаясь попасть в тон, я сказал:

- Танечка, сердца сливянок оказались такими твердокаменными, что я решил улететь. Я позвонил вам, чтобы попрощаться.

- Может, наоборот? Может, вы разбили уже столько сердец, что торопитесь спастись бегством?.. Погодите, капитан, вы действительно собрались улетать? Так скоро?

-Да.

- Не надо. Не торопитесь. К тому же сегодня это вообще невозможно. Я, правда, не дежурю сегодня, но знаю, что в космос сейчас не выпускают. Какой-то поток астероидов, что ли. Ложитесь-ка лучше спать, капитан, а завтра вы мне расскажете, что вам здесь так не понравилось. Обещаете?

- Хорошо, Таня.

- Смотрите же! Вы еще должны объяснить мне, в какую компанию я попала на вашей хверце. А пока - спокойной ночи! Не забудьте принять сновидин-хверцан.

"Ох, определенно хитрит мой бесхитростный помнач! - подумал я, кладя телефонную трубку. - Ну и пусть хитрит, ладно". После скрипучих периодов академика Брауна милая болтовня Танюши подействовала на меня, словно живительный бальзам.

Проглотив две таблетки, я сладко заснул, а наутро, едва проснувшись, выхватил из-под головы подушку. Хверца была еще забавнее вчерашней! Я входил во вкус этой игры.

Герои моего сна оставались почти что те же. Только Крысю Пшибыловскую сменила Катарина Лачинская, а Ежи Марковского академик Браун, вернее засушенный кузнечик с лицом Брауна. Хоть и засушенный, он резво скакал по всей наволочке - в пяти или шести местах попадалось его изображение. У Катарины на плече сидел ее любимец - сиамский кот Кузька. Что же касается сестер Броневских, то я понял, что это вовсе не они. Та из них, что потемнее, на этот раз улыбалась так белозубо, что я сразу узнал Терезу Поздняк, диктора Варшавского телецентра. Кто же вторая, светленькая, с крупной родинкой на правой брови? Три портрета, разбросанные по наволочке - все разные, все очень выразительные, - нисколько не помогли мне вспомнить, где я встречал ее. На одном она заливалась смехом, на другом внимательно смотрела вперед сквозь прижатый к лицу букет красных и белых гвоздик, на третьем, дурачась, показывала кому-то язык. Крупная родинка не только не портила се лица, но придавала ему особый шарм: бровь казалась приподнятой, лицо приобретало чуть лукавое, чуть ироническое выражение.

Я снова отлично позавтракал и снова отвратительно провел весь день. Таня дежурила и обещала позвонить мне только вечерком, после смены. Я пытался познакомиться с городом, бродил по залам художественной галереи и чувствовал, как проклятая хандра все больше овладевает мною. Не то чтобы какие-нибудь вещи были мне очень уж не по нутру, вовсе нет. Просто действовал яд, которым был напоен воздух в кабинете академика Брауна: на каждом шагу я с досадой замечал, что Слива - ровесница Земли. Здорово я надышался вчера этого яда, он проник мне в кровь.

Слива была уже слишком стара для того, чтобы помочь мне пролить свет на неясные эпохи нашего прошлого. И она была еще слишком молода для того, чтобы я мог здесь позаимствовать что-либо существенно новое. Эта идиотская, мертвящая логика не давала мне непосредственно воспринимать окружающее, гасила все мои впечатления, лишала радости от общения с себе подобными, которое одно уж на таком дьявольски огромном удалении от Земли надо было считать неожиданным и счастливым подарком случая.

К концу дня, раздраженный, противный самому себе, я снова позвонил Тане и сказал, что не хочу больше откладывать свой отлет.

- Но что же делать, капитан? Поток астероидов...

- Дорогой помощник начальника! Если бы вы знали, с кем разговариваете, вы бы не стали вкручивать мне басни об астероидах. Имя Ийона Тихого, отсутствующее в энциклопедии Сливы, имеется в энциклопедиях двадцати трех планет, в том числе в семнадцати - с портретом и кратким жизнеописанием, с перечислением главнейших путешествий и подробной библиографией. Я уже не говорю о специальных справочниках по космонавтике. Кроме того, советую вам внимательно присмотреться к моему кораблю. Надеюсь, вы поймете, что корабли такого класса чувствуют себя в потоке астероидов, как рыба в воде. И если вчера я остался, то - вовсе не потому, что поверил вашей наивной выдумке.

Выслушав эту тираду, Таня сказала:

- Капитан, с вами хочет встретиться один человек. Я очень прошу вас побеседовать с ним. Если после этого ваше решение не изменится, мы, разумеется, не станем препятствовать вашему отлету.

- Где этот человек?

- Если разрешите, через пятнадцать минут мы с ним будем у вас.

- Хорошо, приезжайте. А кто это такой?

- Инспектор Грушин.

- Инспектор - чего?

- Инспектор милиции. Следственного отдела.

* * *

Они вошли в номер - Таня и немолодой мужчина с неулыбчивым и тем не менее очень располагающим, немного усталым лицом. Как и следовало ожидать, опустившись в кресло, он прежде всего вынул из кармана трубку и спросил:

- Вы не возражаете?

Таня кивнула, и я сказал:

- Пожалуйста. Могу предложить вам болгарский табак. С Земли.

- Спасибо, я привык к своему.

Когда он раскурил трубку, я спросил:

- В какую ж это историю я успел впутаться на вашей планете?

- Не тревожьтесь. Надеюсь, что скоро все разъяснится. Сейчас я расскажу вам, что именно интересует нас.

- С академиком Брауном все в порядке?

- Насколько мне известно, да. Почему вы о нем спрашиваете?

- Это единственный человек на вашей планете, против которого я погрешил хотя бы мысленно. Мне очень хотелось заложить его в какой-нибудь фолиант.

- В фолиант?

- Да. Для него, я полагаю, это было бы равносильно тому, что для меня, скажем, или для вас - попасть под тридцатитонный пресс.

Инспектор Грушин не улыбнулся и на этот раз.

- Нет, - сказал он, - с Брауном ничего не случилось. Нас интересует судьба другого человека. Одной девушки.

Грушин переложил трубку из правой руки в левую и, убедившись, что я ни о чем больше не собираюсь спрашивать, продолжал:

- Около трех лет назад из нашего города бесследно исчезла одна девушка, единственная дочь архитектора Урусова. Вы, наверно, представляете себе, что значит для родителей исчезновение единственной дочери.

- Около трех лет назад? Но я здесь только третий день! И никогда раньше я не бывал на вашей планете.

- Мне это известно... Исчезновение произошло после семейной ссоры, причина которой не давала, однако, оснований предполагать самоубийство. Впрочем, девушка отличалась как большой впечатлительностью, так и склонностью к экстравагантным поступкам... Сразу же были начаты поиски. Ни на Сливе, ни на какой-либо из тридцати планет, с которыми мы имеем регулярные сообщения, девушка не обнаружена. Вчера, впервые за время трехлетних поисков, мы натолкнулись на ее след: служащие гостиницы обнаружили ее портрет на вашей хверце.

- Почему вы вчера же не спросили меня о ней?

- Может быть, я не сделал бы этого и сегодня, если бы вы не настаивали на своем отлете. Не в моих принципах торопиться и столь грубо вмешиваться в подсознательные процессы. Я предпочитаю спрашивать лишь тогда, когда сам уже многое знаю. Вчера я знал еще очень мало, у меня был только один левый профиль, лишенный ярко выраженных особых примет. Я решил подождать и не ошибся: сегодня в моем распоряжении оба профиля, фас и портрет в три четверти.

- К тому же - с особой приметой, - грустно добавил я. - Родинка над правой бровью.

- Совершенно верно. Хотя, вернее, не над, а на самой брови. Теперь у нас есть все основания для предварительного вывода.

- Каков он?

- На Земле или на какой-либо другой планете, с которой мы не имеем связи, вы, видимо, встречались с этой девушкой.

Инспектор выбил из трубки пепел и сунул ее в карман. Затем он достал из портфеля обе хверцы, натянутые на плотные листы картона, и положил на стол. Я даже не взглянул на них.

- Капитан, почему же вы молчите? - воскликнула Таня - Расскажите нам все, что вы о ней знаете!

- В том-то и дело, что я, к сожалению, ничего о ней не знаю. Я и сам уже два дня ломаю над этим голову. Я мог бы вам рассказать о любой другой, но о ней, как назло, - ни единого слова. Вы можете мне верить или не верить, но никаких воспоминаний, хотя бы самых смутных.

- Ну и ну! Значит, если когда-нибудь в вашей хверце снова появится мой портрет, вы, чего доброго, даже не вспомните, кто это такая?

Я молча пожал плечами.

- Татьяна Сергеевна, - сказал Грушин, - уж не сомневаетесь ли вы в искренности капитана?

- Я-то не сомневаюсь, - чуть не плача ответила она - Но это так досадно. И я боюсь, что вы...

- Напрасно. Законы сна очень своеобразны. Вы можете никогда не увидеть во сне самого близкого человека. И вам может несколько дней кряду сниться человек, портрет которого вы случайно увидели на афише. Просто попалась вам на глаза афиша, вы ее даже не помните, вы и внимания-то на нее не обратили... К тому же, если бы капитан знал об Урусовой что-нибудь плохое, вряд ли на его хверцах она выглядела бы такой веселой и беззаботной.

Я посмотрел на инспектора с невольной благодарностью.

- Погодите, капитан, - сказала Таня, даже привстав от волнения. Погодите. Откуда вы знали, что речь идет именно о ней? О девушке с родинкой... Ведь на хверце десять женских портретов!

- Один из них - ваш, Татьяна Сергеевна, - ответил за меня инспектор. Следовательно, остается девять. Я упоминал о том, что это был левый профиль. Следовательно, отпадает еще семь - они изображены либо в фас, либо справа.

- Все-таки остаются два лица, а не одно.

- Но брюнетка в следующую ночь отпечаталась на наволочке только раз, а я говорил, что вторая хверца дала нам три портрета пропавшей девушки. Просто капитан слушал внимательнее, чем вы.

- Еще бы! Я так волнуюсь! Я так надеялась, что мы сможем наконец успокоить Урусовых, обрадовать их...

- Они знают, инспектор, о том, что вы напали на след? - спросил я.

- Нет. Всех, кто в курсе дела, я просил ничего пока не говорить им. Я не хотел пробуждать надежды, которые могут оказаться тщетными.

- И не расскажете?

- Еще не знаю. Это будет зависеть от того, вспомните ли вы что-нибудь. Ваше молчание родители могли бы истолковать превратно, оно может породить у них самые мрачные предположения. Родители могут оказаться еще недоверчивее, чем Татьяна Сергеевна.

- Ну зачем вы так говорите? - воскликнула Таня.

- Танечка, я вовсе не в обиде на вас, - сказал я. - Я вас вполне понимаю... - И обратившись к инспектору, спросил: - Как имя девушки?

- Вполне вероятно, что, сбежав, она изменила имя. В таком случае мой ответ только сбил бы вас с толку, осложнил бы работу памяти. Словом, я предпочел бы, чтоб вы сами назвали мне ее имя.

Я подошел к столу и стал разглядывать хверцы. Теперь я смотрел на них по-новому, видел в них нечто большее, чем просто забавную игру, подсказанную природой жителям Сливы.

- Хорошо, - сказал я, - подумаем вот над чем... Я согласен, инспектор, с вашим выводом: скорее всего я встречал эту девушку на Земле... Я действительно несколько рассеян, и зрительная память иногда подводит меня. Все это так. А теперь подумаем. Если существуют две наши планеты, планеты-двойники, если существуют цивилизации-двойники... Вы меня понимаете?.. Я сталкивался здесь с таким количеством совпадений, что временами начинал сомневаться в том, что нахожусь не на Земле. Почему же не допустить, что в этих условиях существуют и девушки-двойники? Может быть, на этих портретах изображена не та девушка, которую вы ищете, а ее земной двойник?

- Это... Это новая точка зрения, - медленно произнесла Таня, сдвинув брови и вопросительно глядя на инспектора.

Он молчал. Таня тоже подошла к столу и, ткнув пальцем в свой портрет, сказала:

- Значит, это, может быть, вовсе не я, а какая-то девушка с Земли?

- Не думаю, - ответил я. - Если на Земле и существует такая девушка, то мне она, во всяком случае, неизвестна.

- Вы могли бы оказаться правы, капитан, - отозвался инспектор, снова вытащив из кармана трубку и задумчиво постукивая ногтем по чубуку. - В конце концов невероятного в вашем предположении не намного больше, чем в самом факте существования двух наших столь схожих цивилизаций. Но как ни удивительна эта схожесть, она еще не означает идентичности всех деталей. Различны названия наших планет. Как мне говорила, с ваших слов, Татьяна Сергеевна, в землянской Польше нет городов, какие имеются в нашей. Наконец среди знаменитых сливянских космонавтов нет своего Ийона Тихого - ни по имени, ни по внешности, ни по обилию беспримерных звездных путешествий... Нет, версия о девушке-двойнике кажется мне не очень убедительной. Кроме того, вы не учли одного обстоятельства. Если бы девушка, которую мы ищем, находилась на Сливе, можно было бы предположить, что на Земле вы видели ее двойника. Но на Сливе ее нет. Следовательно, естественнее всего думать, что вы встречались не с двойником, а с оригиналом. С ней самой.

- Что ж теперь делать? - спросил я инспектора.

- Вы согласны помочь нам?

- Разумеется, но...

- Поймите, как нам важно не утерять этот единственный след. Не торопитесь с отлетом. Все расходы, связанные с задержкой, мы, конечно, возьмем на себя. Может быть, последующие хверцы дадут какой-то толчок вашим воспоминаниям.

- Да-да, так бывает, - согласился я и рассказал им, как в первый день не узнал Терезу Поздняк, а на второй день, по белозубой улыбке, понял, что это диктор Варшавского телецентра.

- Кроме того, - продолжал инспектор, - я пришлю вам завтра альбом фотографий этой девушки и два альбома, составленных из хверц ее родителей. Просмотрите эти материалы внимательно, неторопливо. А главное - повспоминайте. Поройтесь в своей памяти. Если что-нибудь вспомните, сообщите. Вот мой телефон. Если меня не окажется на месте - назовитесь, мой помощник разыщет меня. До свидания. Я очень рассчитываю на вашу помощь, капитан.

* * *

Третья хверца разочаровала меня и даже немного смутила. Разочаровала потому, что девушки с родинкой не было на ней вовсе. А смутила потому, что снова появилась Крыся Пшибыловская, притом - в таком виде, а каком наяву я, клянусь честью, ни разу не удостаивался чести... Фу, черт, совсем запутался! Впрочем, я уже понял к тому времени, что хверца не считалась на Сливе чем-то интимным и скрывать ее от кого-либо не было здесь принято, совершенно независимо от ее содержания.

Вскоре после завтрака портье передал мне пакет от инспектора Грушина, и до самого обеда я просидел над альбомом с фотографиями девушки с родинкой и над хверцами ее родителей.

Ничего это не дало, ровно ничего. Фотографироваться девушка, наверно, не любила, на снимках, сделанных в фотоателье, выглядела хмурой, каменной, некрасивой, а на любительских корчила рожи. На хверцах матери ока неизменно представала девочкой лет пяти, а на отцовских чувствовалось непреодолимое желание подправить природу: то родинка переносилась с брови на щеку и сильно уменьшалась в размерах, то исчезала вовсе, то симметрично расположенные родинки красовались на обеих бровях... Скажу не хвастая (да это отметили позже и сами родители), что портреты, нахверцовакные мной, оказалась самыми удачными.

Это было приятно, но ни на йоту не приближало меня к разгадке.

Я позвонил инспектору Грушину и пожаловался, что из моих снов девушка сбежала так же решительно, как из дома родителей. Во всяком случае, в сегодняшней хверце ее нет.

- Этого следовало ожидать, - ответил он. - Обычный результат вмешательства в подсознательные процессы. Они не терпят никакого понукания. Думаю, что теперь мы можем надеяться только на вашу память.

- Но память молчит.

- Ее-то как раз можно разговорить. Помогите ей. Переберите в памяти всех, кого знаете. От близких друзей до шапочных знакомых. От родной матери до людей, лица которых известны вам лишь по фотографиям в газетах или журналах. В таких случаях иногда помогает записная книжка. Как правило, в ней все-таки фамилии большинства наших знакомых...

- Видите ли, инспектор, я не имею обыкновения брать с собой в космические путешествия книжечку с телефонами своих варшавских друзей.

- Естественно. Поэтому советую вам составить список. Действуйте систематичное, постарайтесь никого не пропустить. О каждом, кого записали, подумайте, вспомните все его связи. Родственные. Любовные. Дружеские. Деловые.

- Хорошо, инспектор. Попробую.

Весь вечер я просидел над списком и составил его до буквы "К" включительно. Ни малейшего просвета. Оттого ли, что я очень напрягал память, или оттого, что на букву "К" у меня оказалось ужасно много знакомых, но я так устал, что и ужинать не пошел. Вместо ужина проглотил две таблетки и лег.

Как выяснилось утром, девушка с родинкой не хотела возвращаться в мои сновидения.

Я заказал завтрак в номер и, когда его принесли, уже корпел над списком. Лачинская. Лагидный. У Лагидного есть жена и теща. Ничего общего! Лавалевский. У этого целый взвод подружек. Но ни одна из них нисколько не похожа. Лизарник, Агнесса Лизарник. Как говорится, похожа свинья на коня... Кто же еще на "Л"? Конкордия Левчук. В подобных случаях в одной детской игре ищущему кричат: "Холодно, холодно!"

Все время было "холодно".

В середине дня позвонила Таня, мы немного поболтали. В ее тоне уже не слышалось шутливой кокетливости, но прежней непосредственности тоже не было. Просто по-приятельски посудачили о том, о сем.

Поздно ночью - к половине второго - список был закончен: Янина Янковская, моя двоюродная тетя. Девяносто три года.

Это напоминало мучительные попытки решить неподдающуюся задачу. Ты уже заглянул в ответ и увидел там девушку с родинкой. Но сколько ты ни сидишь над задачей, сколько вариантов ни пробуешь, сколько женских лиц ни приходит тебе на память - ни одно из них не сходится с ответом.

Может, все-таки хверца откроет тайну? У меня оставалось три таблетки, и с досады, несмотря на предупреждения Тани, я принял все три. "Приснись мне, девушка с родинкой! - думал я, засыпая. - Приснись такой, чтоб я сразу тебя узнал".

Чуда не произошло, девушка не вняла моей молитве. Хверца представляла собой что-то дикое, невообразимое. Десятки мужских и женских лиц переслаивались на наволочке, врезались друг в друга. Абстракционизм здесь был ни при чем - Таня, видимо, не очень хорошо разбиралась в художественных направлениях, скорее это напоминало кошмары Сальватора Дали. Было лицо с огромной родинкой от лба до подбородка, было лицо с двумя родинками вместо глаз, но на правой брови - ни одной. Я, впрочем, этому даже обрадовался: представляю себе, как исказила бы лицо девушки третья таблетка!

Я уже набирал номер телефона Грушина, когда в дверь постучали.

"Войдите!" - крикнул я, и Грушин оказался на пороге.

- Как дела, капитан?

- Отвратительно. Я как раз звонил вам. Звонил, чтобы попросить не задерживать меня больше. Все равно у меня ничего не получается.

Инспектор подошел к столу и стал просматривать составленный мною список.

- Вы никого не пропустили?

- Думаю, что никого.

- Проверьте.

- Я уже проверял.

- Знаете, капитан, у каждого из нас мало друзей, но очень много знакомых. Даже после третьей и четвертой проверки в памяти обычно всплывают новые лица, список дополняется новыми именами.

- Ничего не получится, - повторил я. - Эта девушка - словно заколдованная.

- Вы даже осунулись за эти дни.

- Осунешься!

- Хорошо, капитан, я не считаю себя вправе задерживать вас. Летите, Но очень прошу вас: если вам удастся вспомнить что-нибудь - сообщите мне. Насколько мне известно, из всех планет, с которыми связана Слива, только Флаэма имеет в свою очередь регулярную связь с Землей. Вот через Флаэму вы и сможете сообщить мне все, что выясните.

- Обещаю вам.

* * *

Никто не провожал меня, и, кроме Тани, прощаться мне было не с кем, а на запертой двери ее кабинета, заткнутая уголком под табличку, висела записка: "Ушла на поле". На блокнотном листке я набросал несколько прощальных слов и заткнул листок под другую сторону дверной таблички.

Стартовав, выйдя на курс и включив автоматическое управление, я открыл свой чемоданчик, где на самом верху были уложены исписанные листы бумаги с гостиничными бланками. Как советовал Грушин, я решил еще раз проверить список.

И почти сразу же я обратил внимание на то, что уж очень мало знакомых записано у меня на букву "С". Скавронская, Сойка, Сверчевский, Стельмаховский... Неужели больше никого нет? А Смаглики? Одних Смагликов пять человек! Как же это могло произойти? Кажется, именно тогда, когда я трудился над буквой "С", позвонила Таня. А положив трубку, я решил, что с буквой "С" покончено, и перешел к букве "Т". Но ведь я проверял, как же я мог не заметить, что группа "С" так малочисленна? Впрочем, я уже давно подметил, что в полете голова у меня работает гораздо лучше.

Итак - Смаглик Вацлав, Смаглик Анна, Смаглик Элиза... Болеслав, Ришард... Даже если бы их было не пять, а десять, девушка с родинкой оставалась бы по-прежнему далека. Нет, так не годится, надо систематичной. Прежде всего родственные связи. Родственные связи Вацлава? Анна, Элиза, Болеслав и Ришард! Родственные связи Анны? Вацлав, Элиза и так далее. Какой же смысл толочь воду в ступе? Недоставало еще, чтоб я копался в любовных и деловых связях девятилетних близнецов Болеслава и Ришарда Смагликов! Дальше, дальше. Кто еще? Самборский... Ну об этом я и вспоминать не хочу. Такая девушка, как дочь Урусовых, надеюсь, не станет водиться с подобным типом. Мимо! Станиславский... О, Збигнев Станиславский! Интересно, где сейчас Збигнев - снова где-нибудь в полете или сидит дома со своей молодой женой? Так ведь это и есть... Горячо, Ийон, горячо!.. Это ведь и есть молодая жена Збигнева Станиславского! Ну конечно, это она, он же знакомил меня с ней!

Не прошло и трех минут, как, развернувшись на сто восемьдесят градусов, я снова летел к Сливе.

Когда Таня подбежала ко мне, я сказал:

- Теперь, Танечка, вы действительно можете поздравить меня с благополучным возвращением.

...Мы шли по космодрому пешком. Таня несла мой чемоданчик и, все время забегая то справа, то слева, нежно брала меня под руку. От избытка чувств она, кажется, готова была повиснуть у меня на шее и болтать ногами в воздухе.

Как и пять дней назад, мы зашли в ее кабинет, и прежде всего она позвонила Грушину. Его помощник сказал, что инспектор выехал из города на какое-то срочное расследование, но если надо, с ним можно связаться по рации.

- Надо! Свяжитесь, пожалуйста, мы будем ждать. Передайте, что дочь Урусовых найдена. Капитан Тихий видел ее лишь за несколько дней до отлета с Земли.

Таня держала трубку так, чтобы я тоже слышал ответ. Вскоре в трубке послышалось:

- Татьяна Сергеевна? Инспектор передаст капитану Тихому свою сердечную благодарность и просит вас обоих немедленно посетить родителей девушки. Сам он пробудет в отъезде не меньше недели. По дороге заверните, пожалуйста, к управлению милиции, я буду ждать вас у подъезда: инспектор просил захватить для Урусовых две хверцы капитана Тихого.

И вот мы сидим в столовой Урусовых, пьем чай. Мои хверцы стоят на серванте, прислоненные к стене, хозяева не сводят с них глаз. "Господи, я до сих пор не могу поверить", - время от времени повторяет хозяйка, поднося к глазам платок.

Архитектор Урусов - высокий, худощавый, очень красивый старик, совсем уже седой. Его жена много моложе, полнее. Она тоже поседела, но по всей видимости - преждевременно. Дочь, как я теперь вижу, очень похожа на мать. Только черты лица у матери менее четкие, а родинку на правой ее брови уже, пожалуй, вернее будет назвать бородавкой, хоть мне известно, что бородавки это вовсе не "родинки в старости". Впрочем, лицо хозяйки еще не лишено приятности.

- Господи, я все еще не могу поверить! - в который уж раз говорит хозяйка. - А как ее там зовут?

- Она носит фамилию мужа - Станиславская. Что же касается имени... Я не знаю, подлинное ли это имя, не сменила ли она... Мне она представилась как Зейнап.

- Зейнап! - влюбленно шепчут губы отца и матери.

- Нет, нет, - говорит отец, - она не сменила, это ее настоящее имя.

- А она работает где-нибудь? - спрашивает мать. - Ведь у нее, бедняжки, никакой специальности...

- Работает, и очень успешно. Старший художник текстильного комбината. Но этим она не ограничивается. Недавно она получила первую премию за эскизы росписи Зала сказок во Дворце октябрят. Они показывали мне эскизы, это действительно очень здорово!

И вдруг я замечаю, как радость начинает угасать в глазах родителей, как тревожно они переглядываются.

- Тут что-то не так, - с трудом произносит мать. - Этого не может быть. Она не умеет рисовать, совсем не умеет. Это единственное, к чему она совершенно неспособна. И она с детства ненавидит рисование!

- Видишь ли, Машенька, - неуверенно говорит Урусов, - художественные критерии не везде одинаковы. Может быть, там ценится совсем не то, что у нас.

Он пытается утешить жену, но я вижу, что и он мне не верит.

- Оставь, Рашид! - говорит она. - Это он во всем виноват, он обязательно хотел, чтобы она стала художницей, - объясняет она мне, чуть смягчая упрек улыбкой. - Отдали ее в школу с художественным уклоном, хотя тогда уже было ясно, что ничего из этого не выйдет. Если бы не его имя, ее бы туда и не приняли. Сколько слез мы пролили за десять лет, сколько раз она просила забрать ее оттуда!

- "Просила"! - усмехается он. - Просто бросала школу, даже не ставя нас в известность об этом.

- А он водворял ее обратно. У нее были такие способности к математике, к языкам! Но он упорствовал. И кончилось все это двойкой на экзамене. Разразился страшный скандал. Девочка вынуждена была покинуть дом, она ушла в одном платьице!..

- И тут, - говорю я, пытаясь разрядить атмосферу, - она повстречала залетевшего на Сливу Збигнева, который вовсе не интересовался ее отметками.

- Полагаю, - перебивает меня он, - что они познакомились еще до экзаменов. Вот у девочки голова и закружилась. Иначе на тройку-то она все-таки вытянула бы.

- Возможно, что и до, не знаю. А после экзаменов, когда он предложил ей лететь вместе с ним, она, наверно, спросила: "Неужели ты сможешь любить девчонку, у которой двойка по рисованию?" И этот негодяй ответил: "Всю жизнь я мечтал именно о такой жене: с двойкой по рисованию и родинкой на брови". После этого он поцеловал ее в родинку, они стартовали и выбросили в иллюминатор табель со злополучной двойкой...

- Вы назвали его негодяем? - насторожилась мать.

- Нет, нет, что вы, это золотой парень! Мой любимейший ученик! А обругал я его только за ослушание. Дело в том, видите ли, что я категорически запретил ему летать дальше седьмой зоны дальности. А Слива находится - разумеется, по нашему, земному, счету - в девятой зоне. Это, знаете ли, немалый риск - одному забираться в такую даль. Мало ли что может случиться в космосе!

- Господи, идти на такой риск! Семейному человеку!

- Простите, тогда он еще был холост. А молодым всегда хочется поиграть своей силой, попробовать запретный плод, рискнуть. Вот он и залетел на Сливу тайком от меня. И здесь он, как я понимаю, старался на всякий случай держаться в тени, в научных кругах не появлялся. Так и таил от меня свой полет. Это уж только сегодня, сопоставив всякие факты, я сообразил, что к чему. Я еще сниму с него стружку.

- Но ведь все окончилось так хорошо! - вмешивается Таня. - Они нашли здесь друг друга. Тогда, уйдя из дому после ссоры, Зейнап ведь могла сделать что-нибудь непоправимое, если бы не встретила Збигнева.

- Да! Да! - говорит хозяйка. - Я просто не знаю, как вас благодарить за эти вести. Капитан, налить вам еще чаю?

- Спасибо. А благодарить вы должны не столько меня, сколько инспектора Грушина. Только его спокойный ум, его доверие, его неназойливая настойчивость помогли мне преодолеть свою забывчивость.

- О, Грушин - редкостный человек, я знаю!

- Этого редкостного человека, - безжалостно сообщает муж, - несколько дней назад Маша обозвала бессердечным дармоедом.

- Обозвала, - сокрушенно признается жена. - Я позвонила ему, а он мне сказал, что никаких новостей для меня у него пока нет. Вот я и ответила, что новостям неоткуда взяться, пока в милиции сидят такие бессердечные дармоеды... Я позвоню ему, попрошу прощения.

Урусова виновато разводит руками и продолжает:

- Но меня все-таки очень интересует - чем она там занимается. Художник это явно не она, вы, наверно... имели в виду кого-то другого. Вы ведь сами, капитан, говорили о своей забывчивости...

Нет, теперь уж ничто не собьет меня с толку! Я говорю:

- Дорогая Мария Макаровна, я ничего не спутал. Ваша дочь - художник. По-моему, очень талантливый и изобретательный. Я действительно забывчив, но соображать, глава богу, умею. Сейчас и вы все поймете. Она использует для эскизов свои хверцы. Это же ясно, как безоблачное утро! Лица, рожицы, физиономии, улыбки, маски, гримасы, морды всяких зверюшек - это сейчас становится на Земле самым модным рисунком для занавесочных тканей. А видели бы вы, сколько фантазии в ее эскизах для Зала сказок!

Вскочив со стула, Урусов воскликнул:

- Послушайте, это же блестящая идея - использовать хверцы для интерьеров!

- Ради бога, Рашид, при чем тут твои интерьеры? Наша дочь нашлась, она жива, понимаешь?

- Понимаю, Машенька, понимаю. И - какая дочь! Это же просто гениальная девчонка! Ай да Зейнап! Я знал, что она станет художником!

Старик быстро шагал по столовой, обращаясь то к одному из нас, то к другому.

- А ты еще не верила капитану, Машенька! Ай да Зейнап, ай да голова! Сейчас мне уже представляется диким, что никто до этого раньше не додумался. Впрочем, поищите-ка такие хверцы, какие получаются у нее!

- Да, у нее всегда получались изумительные хверцы. Все ими восторгались. Некоторые из ее хверц я храню до сих пор. Несколько папок.

- Завтра же покажешь их мне. Как вам понравилась бы такая, скажем, табличка на здании: "Построено по проекту архитектора Урусова. Интерьеры - по эскизам Урусовой-Станиславской". А? Неплохо звучит? Это может быть Институт сливо-землянских отношений. Или Клуб сливо-землянского братства. Я уже почти вижу эти здания!

Благословенны мальчишки, сохраняющие мальчишество до седых волос и глубоких морщин. Но все же я решил, что пришло время вернуть старика к действительности. Для этого я выложил свой последний козырь:

- Збигнев говорил мне, что они ждут ребенка. Насколько я понимаю, теперь у вас уже есть на Земле внук. Или внучка.

- Господи, я до сих пор не могу поверить всему этому! - сказала Мария Макаровна, вытирая слезы. - Как жаль, Рашид, что у тебя сейчас этот проект...

- У меня сейчас идет сдача одного большого проекта, - объяснил он. - Я не имею права срывать эту работу. Но в будущем году мы с Машей обязательно навестим Зейнап. Да, Маша?

- Господи, конечно!

Таня захлопала в ладоши, а я сказал:

- Это будет настоящим праздником не только для Зейнап, но и для Збигнева... Но почему же академик Браун говорил о каких-то непреодолимых трудностях?

- То, что непреодолимо для Академии, совсем несложно для отца с матерью. Если бы не этот проект, я попытался бы сегодня же за вами увязаться. В будущем году мы подыщем какой-нибудь кораблик... Может быть, зафрахтуем небольшой корабль у какого-нибудь интуриста с Мисуо. Эти чертяки отлично ориентируются в космосе и цену берут божескую. Словом, решено - прилетим.

- Кстати: может быть, ваше путешествие на Землю академик Браун согласится рассматривать как официальную проверку сведений о нашей планете?

- А в чем, собственно, дело?

Я рассказал о своей беседе с засушенным кузнечиком.

- Ерунда! - сказал Урусов. - Это мы все устроим. Браун неплохой человек, хоть и формалист. А формальная сторона тут будет в полном порядке: мы сливяне, Зейнап - сливянка. Пребывание Зейнап на Земле можно рассматривать даже как длительную проверку предварительных сведений. Вернувшись, я подготовлю обстоятельную статью без всяких "как предполагается". К следующему изданию энциклопедии такая статья будет написана.

- Господи, я до сих пор не могу поверить! - сказала Мария Макаровна. Надо же позвонить Фаине она ведь еще ничего не знает! Простите меня, я сейчас позвоню сестре. Берите еще торта. Берите, берите, все равно я его дам вам с собой. У вас есть в корабле холодильник?

Она обзвонила всех родственников и друзей, после чего мы поехали на космодром. Все трое провожали меня до самой стартовой площадки.

Я поцеловал руки Марии Макаровне и Тане, хотя на Сливе это, кажется, не принято. Урусовы обнимали и целовали меня, адресуя все это, разумеется, своей дочери. Я обещал передать поцелуи по адресу. Милый помнач приподнялся на цыпочки и чмокнул меня в щеку.

* * *

Таким образом получилось, что улетал я в тот самый, поздний вечерний час, в который - пять суток назад - подлетал к этой планете. Ночная сторона Сливы снова была освещена синеватым светом спутника (к сожалению, я не успел узнать, называется ли он здесь Луной или как-нибудь иначе).

Глядя на удаляющуюся планету, я снова невольно вспомнил иллюстрацию в "Определителе плодов и ягод". Уж очень было похоже. Не сомневаюсь, что иллюстратор "Определителя" выбрал для фотографирования самую сочную, самую красивую, классически совершенную жешувскую сливу.

И тут я обратил внимание на противоречие, почему-то ускользавшее до сих пор от моего сознания. Как свидетельствует история, обитатели любой планеты дают своей планете название за целые тысячелетия до начала космической эры. Как же пращуры нынешних сливян, ни разу не видя своей планеты из космоса, могли назвать ее Сливой?

Может быть, раньше планета называлась иначе, и они переименовали ее сравнительно недавно, когда уже имели возможность взглянуть на нее со стороны? Это не представлялось мне достаточно удовлетворительным объяснением. Во всяком случае нигде в космосе мне не приходилось слышать о подобного рода переименованиях.

Досадно, что я не разобрался в этом вопросе во время своего пребывания на Сливе.

А сейчас, заканчивая эти записи, я вспомнил, что не выполнил своего намерения захватить на Землю хотя бы десять-двадцать коробочек сновидин-хверцана. Проклятая рассеянность! Впрочем, тут, пожалуй, и удивляться нечему: в последние дни все мое внимание было поглощено поисками девушки с родинкой.

Итак, вопрос об удивительном названии планеты не исследовал, таблеток не захватил. Жаль, очень жаль.

Но возвращаться вторично, да еще после такого трогательного прощания, было бы, по-моему, просто неприлично.