Глава четвертая

Дети записали рецепт соуса на клочке бумаги, а судья Штраус была так добра, что сама отвела их на рынок и помогла купить необходимые продукты. Денег Граф Олаф оставил им не очень-то много, но они сумели закупить все, что требовалось. У одного уличного торговца они приобрели оливки, перепробовав все сорта и выбрав свои любимые. Они высмотрели в лавочке макароны затейливой формы и разузнали у хозяйки, сколько их пойдет на тринадцать человек (десять гостей Графа Олафа и они трое). И наконец, в супермаркете они купили чеснок – луковичное растение с острым вкусом; анчоусы – маленькие соленые рыбешки; каперсы – бутоны цветков ползучего кустарника с удивительным вкусом; и помидоры, которые на самом-то деле не овощи, как считает большинство людей, а фрукты. Детям пришло в голову, что уместно было бы приготовить десерт, и они добавили несколько пакетиков с пудинговой смесью. А вдруг, если они приготовят вкусный обед, Граф Олаф немного подобреет?

– Спасибо вам огромное за то, что помогли нам с покупками, – сказала Вайолет, когда они все вместе возвращались домой. – Не знаю, что бы мы без вас делали.

– Вы мне кажетесь весьма сообразительными молодыми людьми, – ответила судья Штраус. – Полагаю, вы бы и сами что-нибудь да придумали. Но меня по-прежнему удивляет, что Граф Олаф велел вам приготовить такой огромный обед. Ну вот мы и пришли. Пойду разбирать свои покупки. Надеюсь, вы скоро опять придете и возьмете у меня книжки.

– Завтра? – быстро отозвался Клаус. – Можно, мы придем завтра?

– Почему бы и нет? – Судья Штраус улыбнулась.

– Я и выразить не могу, как мы ценим ваше приглашение, – произнесла Вайолет, старательно подбирая слова. С тех пор как их добрые родители умерли, а Граф Олаф так мерзко с ними обходился, дети отвыкли от доброго обращения и теперь не знали – должны ли они как-то отплатить за это. – Завтра, до того как выбирать книги, мы с Клаусом с радостью поможем вам по хозяйству. Солнышко, правда, слишком мала для работы, но мы и для нее что-нибудь придумаем.

Судья Штраус улыбнулась всем троим, но глаза ее оставались печальными. Она положила руку Вайолет на голову, и впервые за последнее время Вайолет стало спокойнее на душе.

– Это не обязательно, – сказала судья Штраус. – Я всегда буду рада видеть вас у себя.

С этими словами она повернулась и исчезла в дверях. А бодлеровские сироты, поглядев с минуту ей вслед, вошли в свой дом.

Почти всю вторую половину дня Вайолет, Клаус и Солнышко готовили соус соответственно рецепту. Вайолет прожарила в масле чеснок и накрошила анчоусы, Клаус очистил от кожицы помидоры и вынул косточки из оливок. Солнышко колотила по кастрюле деревянной ложкой, распевая довольно монотонную песенку, которую сочинила сама. И все трое почувствовали себя уже не такими несчастными, как все то время, что они жили у Графа Олафа. Запахи готовящейся пищи часто действуют успокоительно, и в кухне делалось все уютнее по мере того, как соус с бульканьем томился на плите, что на кулинарном языке означает «кипел на медленном огне». Дети вспоминали разные приятные события из своей жизни с родителями, говорили о судье Штраус, которую дружно признали замечательной соседкой, и мечтали о том, как много времени будут проводить в ее библиотеке. Разговаривая, они помешивали и пробовали шоколадный пудинг.

В тот момент, когда они ставили пудинг в холодильник, чтобы остудить, все трое услышали, как дверь с гулким грохотом распахнулась… и думаю, мне не нужно объяснять, кто вернулся домой.

– Сироты! – заорал Граф Олаф. – Эй, сироты! Где вы?!

– На кухне, Граф Олаф! – отозвался Клаус. – Обед почти готов.

– Советую поторопиться. – Граф Олаф вошел в кухню и уставил на них взгляд своих неестественно блестящих глаз. – Моя труппа будет вот-вот, и они очень голодны. А где ростбиф?

– Мы не делали ростбифа, – сказала Вайолет. – Мы приготовили соус «путтанеска».

– Как? Нет ростбифа?!

– Вы не написали, что хотите именно ростбиф,– возразил Клаус.

Граф Олаф одним движением скользнул в их сторону и сейчас, вблизи, показался им еще выше. Глаза его заблестели еще сильнее, от гнева бровь с одной стороны задралась кверху.

– Согласившись усыновить вас, – прошипел он, – я стал вашим отцом и как отец не потерплю непослушания. Я требую, чтобы вы подали мне и моим гостям ростбиф!

– Но у нас его нет! – выкрикнула Вайолет. – Мы сделали соус!

– Нет! Нет! Нет! – прокричала Солнышко.

Граф Олаф перевел взгляд вниз, на Солнышко, которая так неожиданно издала осмысленные звуки. С каким-то нечеловеческим ревом он схватил ее костлявой рукой и поднял вверх, так что она очутилась на уровне его глаз. Нечего и говорить, она так перепугалась, что тут же заплакала и даже не попыталась укусить державшую ее руку.

– Немедленно отпусти ее, гад! – закричал Клаус. Он подпрыгнул, пытаясь вырвать девочку из графской лапы, но тот держал ее так высоко, что Клаусу было не достать. Граф Олаф взглянул с высоты своего роста на Клауса и улыбнулся отвратительной улыбкой, обнажив все зубы. Он поднял плачущую Солнышко еще выше, и казалось, вот-вот разожмет пальцы, но тут в соседней комнате раздался взрыв смеха.

– Олаф! Где Олаф?! – послышались голоса.

Граф Олаф помедлил, продолжая держать девочку на вытянутой вверх руке, а тем временем члены труппы начали стекаться в кухню. Вскоре они совсем заполонили ее – сборище личностей самого странного вида, разного роста и конфигурации. Лысый человек с очень длинным носом, одетый в длинный черный балахон. Две женщины, чьи лица, покрытые ярко-белой пудрой, делали их похожими на привидения. Вслед за женщинами показался человек с очень длинными тощими руками, которые оканчивались крюками вместо пальцев. Одно создание отличалось неимоверной толщиной, и даже не разобрать было – мужчина это или женщина. А позади в дверях маячили какие-то не менее страшные фигуры.

– А-а-а, ты тут, Олаф! – воскликнула одна из женщин с белым лицом. – Что это ты делаешь?

– Да просто призываю к порядку своих сирот, – отозвался Граф Олаф. – Я им велел приготовить обед, а они сделали только омерзительный соус.

– Правильно, детей нельзя баловать,– поддакнул человек с крюками вместо рук. – Их надо научить слушаться старших.

Длинный лысый тип уставился на детей:

– Это те богатые дети, про которых ты мне рассказывал?

– Да,– ответил Граф Олаф.– Они такие противные, что я до них дотронуться не могу.

С этими словами он опустил все еще хнычущую Солнышко на пол, и Вайолет с Клаусом вздохнули с облегчением, радуясь, что он не уронил ее с такой высоты.

– И я тебя ничуть не виню за это, – проговорил кто-то в дверях.

Граф Олаф хорошенько обтер ладони одна об другую, как будто держал до сих пор не маленькую девочку, а что-то отвратительное.

– Ладно, хватит разговоров,– сказал он. – Наверное, мы все-таки съедим их обед, хоть он и никуда не годится. Все за мной в столовую! Сейчас выпьем вина, и когда эти щенки подадут свою стряпню, нам уже будет наплевать – ростбиф это или не ростбиф.

– Урра! – заорали несколько человек, и труппа двинулась из кухни вслед за Графом Олафом. На детей никто и не смотрел, кроме лысого. Тот задержался и пристально поглядел Вайолет в глаза.

– Недурна,– сказал он, взяв ее за подбородок шершавыми пальцами. – Я бы на твоем месте постарался не сердить Графа Олафа, а то ведь он может испортить твою смазливую мордашку.

Вайолет содрогнулась, а лысый с визгливым смехом последовал за остальными.

Бодлеровские дети остались на кухне одни. Они тяжело дышали, как будто только что пробежали большое расстояние. Солнышко продолжала хныкать, а Клаус вдруг обнаружил, что и у него глаза на мокром месте. Не плакала только Вайолет, но она дрожала от страха и омерзения (что означает «неприятная смесь страха и отвращения»). Несколько секунд они не могли произнести ни слова.

– Какой ужас, – наконец выдавил из себя Клаус. – Что мы будем делать, Вайолет?

– Не знаю, – ответила она. – Я боюсь.

– Я тоже.

– Бу-у-у! – выкрикнула вдруг Солнышко, перестав плакать.

– Обед давайте! – заорали из столовой, и члены труппы принялись ритмично, все враз, колотить по столу, что, как известно, в высшей степени невоспитанно.

– Несем скорей путтанеску, – решил Клаус, – а то неизвестно, что Граф Олаф с нами сделает.

Вайолет вспомнила, что сказал ей лысый, и кивнула. Они посмотрели на кастрюлю с кипящим соусом: пока они его готовили, он выглядел таким симпатичным, но сейчас им померещилось, что перед ними чан с кровью. Оставив Солнышко в кухне, они вошли в столовую. Клаус нес миску с макаронами затейливой формы, а Вайолет – кастрюльку с соусом и большую разливательную ложку. Актеры болтали и гоготали, не переставая пили вино и никакого внимания не обращали на бодлеровских детей, когда те обходили стол и накладывали им по очереди еду. У Вайолет даже заболела правая рука, так она устала держать тяжелую поварешку. Она подумала, не переложить ли ей ложку в левую руку, но из-за того, что была правшой, побоялась, что левой прольет соус и опять обозлит Графа Олафа. Глядя в отчаянии на полную тарелку Графа Олафа, она вдруг пожалела, что не купила на рынке яду и не положила его в соус. Наконец они всех обслужили и улизнули на кухню. Они слушали, как дико, грубыми голосами гогочут Граф Олаф и его гости, и без всякого аппетита ковыряли макароны в своих тарелках. Они чувствовали себя такими несчастными, что им не хотелось есть.

Вскоре олафовские друзья снова принялись ритмично колотить по столу, и дети пошли в столовую убирать со стола, а после подали шоколадный пудинг. Очевидно было, что Граф Олаф с актерами изрядно напились, и теперь они сидели, обмякнув и навалившись на стол, и гораздо меньше болтали. Под конец они с трудом поднялись и всей гурьбой прошествовали через кухню к выходу, даже не обернувшись. Граф Олаф оглядел кухню, уставленную грязной посудой.

– Поскольку вы еще не удосужились вымыть посуду, – сказал он, – сегодня вы освобождаетесь от присутствия на спектакле. Но зато после уборки – чтоб сразу по кроватям.

Клаус все это время стоял, опустив глаза, чтобы не выдать своего возбуждения, но тут не сдержался.

– Вы хотите сказать – сразу в кровать! – закричал он. – Вы нам дали одну кровать на троих!

Театральные гости при этой вспышке застыли на месте и только переводили взгляд с Клауса на Графа Олафа, выжидая, что за этим последует. Граф Олаф вздернул бровь, в глазах его появился особый блеск, но голос был спокоен.

– Хотите еще одну кровать – идите завтра в город и купите.

– Вы отлично знаете, что у нас нет денег, – возразил Клаус.

– Нет, есть. – Граф Олаф повысил голос. – Вы унаследовали огромное состояние.

Клаус вспомнил, что говорил мистер По:

– Но этими деньгами нельзя пользоваться, пока Вайолет не достигнет совершеннолетия.

Граф Олаф побагровел. Какую-то секунду он молчал. А затем одним молниеносным движением нагнулся и ударил Клауса по лицу. Клаус упал и увидел прямо перед собой глаз, вытатуированный на щиколотке у Олафа. Очки у Клауса соскочили с носа и отлетели в угол комнаты. Левая щека, по которой ударил Граф Олаф, горела. Актеры захохотали, а некоторые зааплодировали, как будто Граф Олаф совершил невесть какой доблестный, а не достойный презрения поступок.

– Пошли, друзья, – скомандовал Олаф, – а то опоздаем на собственный спектакль.

– Насколько я тебя знаю, Олаф, – проговорил человек с крюками, – уж ты что-нибудь придумаешь, чтоб добраться до бодлеровских денежек.

– Поглядим, – только и ответил Граф Олаф, но глаза его вновь загорелись тем особым блеском, что стало ясно – у него уже родилась какая-то идея.

С грохотом захлопнулась входная дверь за Олафом и его жуткими друзьями, и дети остались на кухне одни. Вайолет опустилась на колени и крепко обняла Клауса, чтобы подбодрить его. Солнышко сползала за очками и подала их ему. Клаус заплакал, правда не столько от боли, сколько от бессильной ярости при мысли об их ужасном положении. Вайолет и Солнышко тоже залились слезами и плакали все то время, что мыли посуду, тушили свечи в столовой, раздевались и укладывались спать – Клаус на кровати, Вайолет на полу, а Солнышко на подушке из занавески. Светила луна, и если бы кто-то заглянул снаружи в окно спальни, то увидел бы троих детей, тихонько плакавших всю ночь напролет.