"Красавица Амга" - читать интересную книгу автора (Данилов Софрон Петрович)

Глава третья

Возле Табаги отвесной стеной подступает к самой Лене-реке гора Южная Ытык Хайа, в семидесяти вёрстах от неё вниз по течению высится гора Северная Ытык Хайа, а меж этих двух гор, почитаемых людьми священными, охватывая весь равнинный дол Лены, пролегла Великая Туймада. Здесь, в самой середине этой изобильной долины, между озёрами Сайсары и Талой, расположен Якутск, столица необъятного якутского края, раскинувшегося от Охотского моря до Ледовитого океана, от реки Хатанги на западе до самой Чукотки на востоке.

Широкие, под стать сибирскому простору, улицы, не петляя, прочерчивали город вдоль и поперёк. Деревянные дома-крепости со сплошными заплотами из толстых проморенных плах, щёгольские дома с крашеными ставнями и широкими остеклёнными окнами, удаляясь от центра, сменялись вросшими в землю избушками со льдинами вместо стёкол в узеньких, как щели, окошках. В этом деревянном царстве время от времени кичливо высились двухэтажные каменные строения. Здание реального училища из-за опасности обрушения пустовало в тот год, немая громада его мрачно темнела возле Лога. На Большой улице красовался музей из красного кирпича, наискосок от него в белом здании бывшего областного суда помещался ревком. На полверсты в окружности расползлись строения знаменитого Гостиного двора — в недавнем прошлом великого торжища — стольного града наживы и пьянства. Каменные палаты и магазины знаменитых перекупщиков пушнины Никифорова и Кушнарёва, примостившиеся по соседству, принадлежали уже новой власти. А дальше, к северу, в стороне центральных складов и здания царской винной монополии, вразброс сияли на солнце купола церквей — Преображенской, Богородицкой, Никольской, Соборной.

Здесь, в этом городе, до недавнего времени находилось одно из гнёзд эксекю, кривоклювой птицы о двух головах. Тень этой птицы, державшая в сумерках всю Россию, здесь, на диком Севере, сгущалась до тьмы. Это отсюда на протяжении трёх веков на Вилюй, Олекму, Алдан и Амгу, на Колыму и Индигирку именем бога и самодержца рассылались страшные указы закабалять, грабить и унижать трудовой народ, душить свободу. Это сюда, в край вечной мерзлоты, снискавшей себе мрачную славу кладбища заживо погребённых, в эту гигантскую тюрьму, русские цари ссылали на медленное умирание своих врагов. Кто только не был сослан сюда, в этот проклятый, гибельный край! Здесь нашли себе могилу узники едва ли не из всех сословий российского люда от соперниц цариц, болтушек-аристократок, с отрезанными языками до чёрных разбойников с большой дороги, губителей душ православных. Это здесь мыкали горе доблестные рыцари всех поколений русских революционеров от декабристов до большевиков.

И здесь, в столице этого края-тюрьмы, вот уже пятый год развевалось красное знамя революции…

Якутск тех дней жил в стремительном водовороте событий, и главным из них было объявление автономии самой отдалённой и отсталой окраины бывшей царской России. 16 февраля 1922 года Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета под председательством М.И. Калинина принял Постановление об образовании Якутской Автономной Советской Социалистической Республики.

Манифест правительства Советской России приветствовал якутский народ, который приобрёл свою государственность:

«Братья якуты!

…На всей земле только одна Советская власть открыто и честно отказалась от политики национального угнетения народов. На всей земле только одна Советская власть открыто и честно проводит в жизнь идею автономии различных народностей, добровольно вошедших в состав единой Всероссийской Федерации…

Да здравствует освобождение народов под знаменем Советской власти!

Да здравствует мир и братство между свободными народами!

Да здравствует Якутская Автономная Советская Республика!»

Во глубине истории не счесть партий, групп и властителей, суливших народу счастье и благоденствие. Ничем не измерить потоки их медоточивых речей, фанфарных провозглашений, торжественных деклараций, клятвенных заверений. Свобода извечно была лишь свободой порабощения, братство извечно было кровавым «братством» хищников и жертв, рабов и работорговцев, скорбной иронией над самим понятием братства. А равенство извечно было лишь фикцией.

В глубокий колодец забвения канула ложь, канет она и впредь, но во веки веков ослепительным светом правды и справедливости будет сиять та свобода, какую даровала народам России Октябрьская революция и партия Ленина. Доколь в мире будет цениться все высокое, светлое и благородное, не забудет якутский народ о бесценном подарке, который дал ему народ русский. История знает немало примеров щедрости друг к другу королей — царей — императоров: преподносились большие сокровища, целые земли с городами и сёлами. Но не было в истории подарка столь бесценного, как свобода.

«В думах тоскливый, невзрачный с виду, большеголовый люд якутский — урянхай ютится в избах, обмазанных навозом…» Так из века в век уничижительно называли сами себя якуты в своих заунывных песнях. А русские шовинисты звали их презрительно «инородцы». Но с тех же самых времён седой старины никогда не переставал этот народ лелеять мечту о счастье. Едучи ли верхом на пегом бычке или заложив нога за ногу перед жарко пылающим камельком, якут пел, и счастье, о котором пел он, на миг приближалось к нему. Сейчас же не призрачно, а воочию оно явилось перед ним в виде редкостного и дивного слова «автономия». Что значит слово это и откуда оно взялось — никто не знал в народе, но подспудно, чутьём и нутром каждый понимал, что это, наверное, что-то такое несказанно прекрасное, что объяснению не поддаётся. Автономию воспевали, славили, как богиню, стар и млад на каждом аласе, в пиршественном кругу первый тост и лучшая песня предназначались ей.

«…Вступая равноправным членом в Российскую Федерацию Автономных Республик, от лица трудящихся классов Якутии, Революционный Комитет и Совет Народных Комиссаров Якутии приносят благодарность за дарование краю автономных прав. Мы глубоко верим в то недалёкое будущее, когда очищенный в горниле гражданской войны якутский трудовой народ соединит вместе с другими братскими республиками свои силы для дружной работы за торжество социалистических идеалов всего мира».

Так отозвался якутский народ на бесценный подарок правительства Советской России.

Ценою неисчислимых жертв и четырёхлетних бедствий досталась якутскому народу его победа в гражданской войне. Белобандитские отряды в кровопролитных боях в Кильдямцах, в Техтюре, в Никольском были разгромлены весной и летом 1922 года, от врагов революции были очищены также два округа, один другого обширнее — Вилюйский и Олёкминский. Теперь бы только вздохнуть свободно — да за мирный труд. Но история уготовила якутскому народу ещё одно суровое испытание. Был сброшен в море Врангель, изгнаны белополяки, последние развеянные банды басмачей уже безнадёжно рыскали по Средней Азии, обречённые на гибель и бесславие, но последний акт великой народной драмы, именуемой гражданской войной, выпал на долю Якутии.

Вдохновителем третьего контрреволюционного мятежа в Якутии стал П.А. Куликовский, бывший ссыльный эсер и некогда кумир эсерствующей молодёжи. В качестве уполномоченного правления Якутской потребительской кооперации «Холбос» и начальника строительства тракта Нелькан — Эйкан он приехал в Охотск. Этот уже высохший к тому времени старик, с длинной, пучком, бородой, с крупным носом на костлявом лице, с помутневшими голубыми глазами, неожиданно взбодрился. Прежняя страсть и энергия опять возродились в нём, речь, как некогда в его золотой эсеровский век, приобрела витийство. За всю свою долгую жизнь в этом краю ни разу не снизошедший до разговора с кем-либо из простолюдинов якутов, не знавший ни слова по-якутски, он счёл себя вправе говорить от имени «всего якутского народа». Прибыв из Охотска во Владивосток, он явился к барону Дитерихсу, главе антисоветского правительства Приморья, и в кредит, под залог будущих сокровищ из богатейших природных кладовых Якутии, выпросил для себя титул управляющего Якутской областью.

Всеми, какими ни есть, печатями на типографских бланках было удостоверено его право владеть огромным краем, равным по территории всей Западной Европе и именуемым «Якутская область». Одного только недоставало П.А. Куликовскому — Якутской области. У него пропал сон: как дать предметность своему званию? Чьими штыками свалить власть большевиков?

Генерал Пепеляев явился на память как счастливое озарение: хоть и битый, но герой Перми, хоть и монархист, но известен и как народник. Куликовский с приспешниками прибыли в Харбин, где на окраине в районе Модягоу отыскали дородного человека в серой, чуть набекрень шляпе, в триковых коричневых шароварах, в измятой толстовке и со взглядом вниз, как у всякого, кого во сне и наяву одолевают тяжкие думы. Это был бывший генерал-лейтенант колчаковской армии Анатолий Николаевич Пепеляев, который добывал себе хлеб в Харбине работой в извозе.

Пепеляев не заставил себя долго упрашивать. Будущее Якутии его, разумеется, не волновало, пусть эта страна дикарей хоть завтра провалится в тартарары, ему нужна была Сибирь и Россия. Он опять надел погоны генерал-лейтенанта, и под его бело-зелёное знамя стали собираться осколки белых армий. В короткий срок была отобрана Сибирская добровольческая дружина — семьсот наиболее отчаянных, здоровых и злых головорезов, большей частью из кадрового офицерства. Из Владивостока в порт Аян на Охотском побережье этот отряд на трёх военных судах прибыл в сентябре 1922 года. Генеральское войско щедро финансировали якутский купец-миллионщик Никифоров, русский торговец пушниной Кушнарёв, усть-майский купец из татар Галибаров. В расчёте поживиться пушниной и золотом неограниченный кредит Пепеляеву открыла американская фирма «Олаф Свенсон и К°», японская фирма «Арай-Гуми», английская фирма «Гудзон-Бей».

Тысячевёрстный путь от Аяна через пустынный хребет Джугжур, через топи, мари и глухую тайгу пепеляевцы намеревались пройти скорым маршем, взять Якутск и, обрастая по пути новыми отрядами и полками, двинуться дальше.

В дни надвигающегося нашествия Ревком и Совнарком Якутской АССР обратились к народу.

«…Непримиримые враги якутского народа, остатки российской контрреволюции при помощи иностранных империалистов делают попытку протянуть свою кровавую лапу к ещё молодой, неокрепшей республике. Враг уже вступил на территорию ЯАССР… Цель, которую преследуют войска Пепеляева, ясна — это уничтожение Якутской Советской Республики, превращение якутского народа в рабов, разграбление всех богатств нашего родного края.

Борьба против банд Пепеляева — это борьба за жизнь или смерть якутской нации, борьба за будущую счастливую судьбу автономной Якутии…

Революционный комитет и Совет Народных Комиссаров Якутской АССР призывают все население республики, всю якутскую нацию сплотиться вокруг знамени Советской власти и встать перед наступающим врагом как один монолитный фронт!..»

На улице Красноармейской невдалеке от перекрёстка стоял лицом к забору худощавый парень и внимательно читал обрывок старой афиши.

«Якутский народный театр. Пятница, 25 августа 1922 года. «Чёрное пятно». Пьеса в трёх картинах. Автор Прейсберг, режиссёр Рахманов…»

Был мороз невпродых, сизый туман затопил улицы, а он, обутый в тесные не по росту торбаса, одетый в короткий зипун с облезшим воротником, в заячьей шапке, стуже наперекор вверх наушниками, продолжал читать:

«После спектакля до 4-х утра танцы. Играет духовой оркестр…»

Обветренное смуглое лицо парня раскраснелось на морозе, угольные глаза искрились радостью, которую вряд ли могло вызвать сообщение в старой афише.

В мороз, когда медлительный человек становится юрким, а ленивый — усердным, праздное стояние на одном месте было удивительным. Улица была почти пустынна: по мостовой, печатая шаг, как в строю, быстро прошли два красноармейца в шлемах-коммунарках и в коротких дублёнках, проехал на обледенелых дровнях старик-водовоз, и больше ни души.

«Цена билетов: 1-4 ряды — 15 фунтов ржаной муки, 5-8 ряды — 10 фунтов, 9-12 ряды — 8 фунтов, 13-15 ряды — 5 фунтов, галерея — 4 фунта».

«Танцы до утра», — с завистью подумал парень. Нет, 25 августа он не видел этого спектакля, так как был на трудовом фронте, в тайге на заготовке дров. Да будь он тогда и здесь, в Якутске, откуда бы ему взять муку? Это был Томмот Чычахов, студент второго курса педагогического техникума, а стоял он здесь, ожидая девушку.

Известно, что любовь — гостья бесцеремонная. В цветении лета или в лютую стужу, будь ты в сытой беспечности или в нищете, она является, застав тебя врасплох, и выдворить её за порог души ты не в силах. Но хотя это известно каждому, однако до поры, пока крылом жар-птицы любовь не коснулась тебя самого, ты будешь, конечно, с недоумением и подозрительностью взирать на чудака, который в трескучий мороз стоит один на безлюдной улице и читает афишу.

Вот она наконец! Не касаясь земли унтами из белых оленьих лапок, невесомо лёгкая, румяная, как заря, с личиком, мило опушенным песцовой шапкой, девушка вышла из-за угла.

— Долго ждал меня? — спросила она, не останавливаясь. — Ну, пойдём. Там уже собрались.

Это была Кыча, сестра Валерия Аргылова.

В этот день на площади Марата хоронили двух красноармейцев, павших жертвой белобандитов. С приспущенными траурными флагами одна за другой подходили сюда колонны. У открытой братской могилы чёткой линией встали гранёные штыки отряда ЧОНа, застыли в молчании отряд ГПУ и артдивизион комендантской команды. На той стороне, что ближе к реке, стояли колонны партийных, советских и комсомольских работников, рабочие и студенты. Чуть поодаль собралась большая толпа горожан. В настороженной тишине пар от дыхания людей ощутимо шуршал на морозе.

С улицы, упирающейся в церковь, со стороны центра города донеслись скорбные звуки траурного марша, затем, эскортируемые отрядом красноармейцев, появились несколько подвод с высокими томскими конями в упряжках. Дуги были обвиты чёрно-красными лентами, на санях, обложенные еловыми лапами, стояли простые дощатые гробы. Следом шли руководители центральных организаций Якутии, командующий вооружёнными силами республики, командиры воинских частей. Гробы сняли с подвод и бережно поставили у края могилы на возвышении.

Ближе к Томмоту и Кыче лежал совсем молоденький парень-якут. Полудетское лицо его каменно застыло, руки, не по годам крупные, были сложены на груди неловко, казалось, от холода парень старается запахнуть полы своего старенького пиджачка. Обут был парень в поношенные с подпалинами торбаса, видать, не первый год служил, у многих костров спасался от стужи.

Рядом с ним в последнем своём дощатом пристанище умиротворённый, будто только что отошедший ко сну, лежал русский, чуть постарше своего товарища. Шелковистые волосы его цвета спелой соломы слегка шевелил ветер. Казалось, в уголках его губ затаилась улыбка, того и гляди, встанет парень, привычным движением одёрнет на себе гимнастёрку и удивится: «Да что это вы, друзья, затеяли, в самом деле…»

Невозможно было смириться, что вот этих, в расцвете молодости, совсем ещё юных ребят сейчас навсегда поглотит могильная яма. Как бы надеясь, что ужасная картина может исчезнуть, Томмот закрыл глаза и вновь открыл. Увы, всё было как есть, всё наяву.

— Товарищи!..

Произнеся первое слово, оратор постоял некоторое время молча, горестно глядя сверху на убитых бойцов. Это был Платон Алексеевич Ойунский, один из первых якутских писателей, в тот год председатель Революционного Комитета Якутии, человек слабого телосложения, бледен и худощав, с добрыми и грустными глазами за очками в простой железной оправе.

— Товарищи и друзья! Скорбен наш митинг. В невозвратный последний путь провожаем мы сегодня боевых друзей. Сын якута-хамначчита Хабырыс Хаптасов сердцем принял Советскую власть, для защиты её он взял в руки оружие. Сын петроградского рабочего Миша Иванов прошёл с боями от берегов Невы до Якутии. Оба они погибли за светозарное будущее нашего народа. Поклонимся их памяти.

Ойунский склонил голову, склонили головы все и долго стояли так.

— Рождённые разными матерями, они навек теперь кровные братья, и нет никакого другого родства теснее и кровнее. Нет на свете силы, способной поколебать братство народов, освещённое кровью, пролитой за общее наше дело. История не движется назад, она движется только вперёд, как ни останавливай её враги! Прощайте, славные сыны наши, гордые орлы наши. Прощайте…

Слова Ойунского перекрыли звуки оркестра. Он скромно посторонился, а на его место встал богатырского сложения военный — командующий вооружёнными силами Якутской Республики. «Байкалов! Это Байкалов!» — прошло по толпе. Ветеран революции 1905 года, латыш Карл Карлович Некундэ сменил свою фамилию на нынешнюю, сроднившись с Байкалом, со всей Сибирью и прославившись как герой в борьбе с Колчаком. Лобаст, бритоголов, крупнолиц, в белой военной дублёнке, туго затянутой ремнями, командующий походил на грубоватое каменное изваяние.

— В эту скорбную минуту, — сказал он, — мы, бойцы Красной Армии, вместе со всем якутским народом клянёмся неодолимой горой встать на пути пепеляевской банды. Ради спасения Республики мы не пощадим своих жизней по примеру вот этих героев.

— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! — над колоннами вооружённых бойцов вскинулись винтовки.

— Настал решительный момент в судьбе якутского народа — быть или не быть ему свободным! — подхватил мысль командующего секретарь обкома РКП (б) Максим Кирович Аммосов. — Революционная власть автономной Якутии бросает клич: «Все — к оружию!»

Аммосов и Ойунский были гордостью и любовью якутской бедноты, перед ними все сердца были настежь — вот почему каждое слово их западало в сознание и будоражило сердце.

— Есть только одна партия в мире, которая борется за счастье трудящихся, партия Ленина. Лучшие сыны и дочери всех народов собираются под красное знамя этой партии. Коммунистом-ленинцем был наш покойный друг Миша Иванов, комсомольцем был его товарищ по оружию Хабырыс Хаптасов. Совсем ещё юные, они теперь старше любого из нас, они оставили нам свой завет, и мы их наследники. Прощаясь, дадим напутствие им в бессмертие, скажем им: спите спокойно, боевые наши товарищи, судьба народа находится в надёжных руках партии, за дело которой отдали вы себя без остатка. Вовек уже не отнять свободу у народа, который познал её вкус! Вовек не сбыться коварным замыслам наших врагов! Все силы народа на разгром Пепеляева!

Строгие ритмы марша волна за волной широко расходились в пространстве, увлекая вдаль и ввысь души людей. Глаза Томмота заволокло туманной завесой — он плакал. Стыдясь, Томмот отворачивался, но куда отвернёшься, если кругом столько людей? Он сделал вид, что поправляет шапку, но не странно ли то и дело её поправлять? «Не время сейчас изучать какие-то падежи да зубрить теоремы!» — думал Томмот. Он ещё раз пойдёт в обкомол и попросится добровольцем. Это ничего, что ему там недавно отказали. Вчера одно, нынче другое, завтра будет третье — время такое… И ещё он подумал о своей любви: «Позор и позор! Разводить шашни с девчонкой в то время, когда лучшие люди гибнут в борьбе — да за это из комсомола выгнать и то мало!»

Томмот с укоризной глянул сбоку на Кычу, стоявшую рядом. В лице девушки была та же суровая жёсткость, и, как знать, не о том ли самом думала в эту минуту и она? От такой мысли Томмот немного смягчился: в самом-то деле, в чём девчонка провинилась? В том, что девчонка не парень? Чувствуя на себе его взгляд, Кыча подняла глаза. «Ну что, мой друг, больно тебе? — только взглядом одним спросила она. — И мне…» Расслабляя его решимость и, как это казалось самому Томмоту, наперекор его революционному долгу, тёплая волна нежности колыхнулась в нём, но он ничем не обнаружил этого. Мыслимо ли было это здесь, в такой момент!

Валерий Аргылов стоял, смешавшись с толпой. Был он в чёрном зипуне, в стоптанных длинных камусах, облезлая пыжиковая шапка на голове: бедняк, голь перекатная, ничем не хуже и не лучше других — как все… Когда поднесли крышку и стали уже накрывать ею гроб с телом якута, ветер неожиданно вздул на нём красный шарф, и Валерий едва было не вскрикнул: «Он! Это они — оба…» Живо представилось, как они выскочили из-за поворота на прямую дорогу, он выделил этот красный шарф и выстрелил… Не смея больше поднять глаз, Валерий притаился. Винтовочный залп салюта ударил будто бы не в небо, а в него, в Валерия. С трудом владея собой, он вздрогнул трижды вместе с тремя залпами, затем, опасаясь привлечь к себе внимание, поспешно выбрался из толпы.

Вскоре, когда церемония похорон окончилась, мимо него прошли воинские части, колонны гражданских, в одной из которых он издали увидел Кычу рядом с парнем, который нёс знамя. «Кажется, всё у них ладится, — даже издали определил Валерий. — Обрадую тебя, старик Аргылов: у тебя будет зять-комсомолец…»

Быстро надвигались сумерки. Неправдоподобно увеличивались дома по обе стороны улицы, а улица всё сужалась. Из печных труб вертикально к небу, как сосны на косогоре, тянулись дымы. Одно за другим зажигались окна.

— У них, наверное, были матери… — тихо сказала Кыча.

Томмот промолчал. Они остановились у ворот.

— Ночью мы выходим на патрулирование. Ты сейчас домой?

Теперь Кыча промолчала: она сама не знала, куда ей деваться одной.

— Кыча, а как насчёт… того?

Девушка коротко глянула на него снизу вверх:

— Ладно, Томмот, я согласна. Пиши!