"Параmonoff in Pictures" - читать интересную книгу автора (Демина Нина)

глава 7

Пока Лика работала в одной из европейских стран, ее внешность претерпела некоторые изменения. Я ничего не имею против пластической хирургии, и косметологии, но губы а-ля Поль Робсон на Ликином славянском лице внушали мне священный ужас. Аборигены нашего отдела с удивлением взирали на эту метаморфозу, не привыкли еще, но сама Шварева считала их чрезвычайно сексуальными.

Сегодня к подколам Шваревой я была равнодушна, куда больше меня занимали неизвестные личности, подкинувшие в квартиру осиное гнездо. В милицию заявлять, может и не нужно, а вот Михалычу доложить надо обязательно. Избавившись от прилипчивой Лики, Максимовский вернулся в мой закуток и сразу озаботился моим задумчивым видом.

– Парамонова, ты же боец, отставить киснуть! Ты из-за Лики что ли расстроилась?

– Тебе не кажется, что у меня есть проблемы посерьезней, чем ваше любовное токование? – недовольно спросила я.

– Ну, ну, еще скажи, что тебе все равно.

– Мне – все – равно. Хочешь кофе?

Если честно, то от редакционного кофе уже тошнило, вот и Роман посмотрел на часы и объявил:

– Обедать пора, а так, как у нас еще не закончены редакционные дела, то приглашаю тебя в буфет.

– В наш буфет?

– Да, – улыбнулся он. – На все про все времени мало, нам еще к Плавному с вашим Михалычем назначено.

Совещание у главреда само по себе событие, и то, что в приемной Плавного царствует Аннушка добавляло мне беспокойства. А ну, как между ней и Максимовским произойдет разговор, который бы я не хотела услышать? Но Роман не дал мне углубиться в переживания по этому поводу, и твердо взяв за руку потащил в направлении нашего знаменитого буфета. Знаменит он был высокими ценами и буфетчицей Ириной, напоминающей итальянскую кинозвезду Монику Беллуччи не столько длинными волосами цвета антрацита, сколько аппетитными формами, сводящими с ума высший эшелон редакторской власти.

Из соображений экономии наша братия в буфет ходила редко, обедали домашними заготовками, быстрорастворимыми супами, или шаурмой, свернутой ловким узбеком в палатке на углу нашего здания.

У входа в царство осетрины и брауншвейгской колбасы нас обогнала стайка длинноногих девиц из секретарского отдела. Их веселое щебетание прервалось на секунду, и вновь вспыхнуло приветственными возгласами:

– О, какие люди!

Я почувствовала себя не в своей тарелке, в узкой кожаной юбке, топе со шнуровкой, и туфлях на высоченной шпильке, я выглядела как любительница садо-мазо.

– Привет, девчонки, – Максимовский улыбнулся, и подмигнул всем сразу. Я скривилась, словно надкусила лимон, как же меня задевало его желание флиртовать со всеми на глазах спутницы. Надо притормозить, Роман стал моим любовником, но отнюдь не собственностью – пусть делает что хочет. Вот так.

Мы выбрали столик у окна, Макс принес поднос с кофе, бутербродами, и салатом на прозрачных аркопаловых тарелках.

– Приятного аппетита, – прозвучало откуда-то сверху.

Я подняла глаза – Михалыч, рядом Плавный и с ними бессменная Аннушка. Все с интересом разглядывали мой необычный костюм.

– Спасибо, – выдавила я, в то время как Макс пожимал руки шеф-редактору и главному.

– Вот пообедаем и прямиком к вам, – напомнил Роман.

Начальство согласно покивало не сводя с меня изумленных глаз, странно, но такого фурора в нашем отделе я не произвела, все-таки журналиста трудно чем-либо удивить.

– У журья со вкусом большие проблемы, – не удержалась от комментария Аннушка, – я была о Парамоновой лучшего мнения!

Хоть и удалилась начальственная троица от нас на приличное расстояние, все же я услышала и то, как осадил ее Михалыч:

– Не судите, да не судимы будете.

Расстроилась. Я, действительно, смотрелась черной вороной, и почувствовала себя крайне неуютно, но в окна светило летнее солнце, зеленела листва, рядом человек, в которого я влюблена, он положил в мой кофе сахар, заботливо пододвинул тарелку с бутербродами. Я улыбнулась ему и в ответ увидела взгляд от которого пошла кругом голова… Да пошли они все к черту! Я счастлива, слышите? Журналистка Парамонова с испорченным вкусом абсолютно счастлива!

Героическое освобождение меня из притона и отделения милиции произвели на Михалыча и Плавного неизгладимое впечатление, ведь о репертуаре артистических выступлений в том заведении еще не было известно прессе.

– Да… ребятки, теперь ваша задача изложить все, не упоминая имен, конечно. Уверен, это будет бомба! – сказал Плавный, потрепав Романа за плечо, и добавил: – Молодцы.

– Идите, работайте, – напутствовал Михалыч, – о твоей безопасности, Алла, на первых порах позаботится Роман. Думаю, запугивания с их стороны больше не будет, и так уж засветились по полной. Да и милиция занялась этим, но, скорее всего, замнут, слишком большие связи у задержанных. Наша задача осветить тему процветания подобного бизнеса в столице, а не выводить главные лица на чистую воду, это дело других структур.

Вот и все. До среды мы совершенно свободны, то есть свободны от посещения редакции, можем работать дома, и к назначенному времени сдать долгожданный материал Михалычу. В отделе нас перехватила Горобцова, жаждала поделиться перлами, найденными в письмах читателей. Безмерное любопытство Настеньки приносило пользу редакции в разделе писем читателей под оригинальным названием 'Дорогая редакция…'

– Нет, Парамонова, ты послушай, спрашивает: почему от вашей газеты так пачкаются руки? А вы что хотели, уважаемая, какие темы, такие и руки…

Возмущенную читательской требовательностью Настю мы переадресовали подошедшему Лопатину. Эрзац был угрюм, молча выслушал Горобцову, и ответил:

– Свинец. Точнее, свинцово-графитная краска.

– Ну, Лопатин, ты даешь, отчего – я и сама знаю, а тебя спрашиваю, как ответить, чтобы и читатель был доволен и мы не выглядели ретроградами, использующими старые технологии!

– Настя, наш суточный выпуск превышает сто одиннадцать тысяч экземпляров, объясни ей, что такой тираж на мелованной бумаге не печатается, – и эрзац демонстративно повернулся спиной к Горобцовой, давая понять, что аудиенция окончена.

Он внимательно поглядел на Максимовского, затем на меня, на лице его отчетливо читалась тревога.

– Ал, пойдем ко мне, переговорить надо, – твердо сказал Лопатин. – А Максимовский здесь подождет.

– Эээ… Юрий Николаевич, да вы никак фильтр потеряли, – возмутился вдруг Роман, – никуда она без меня не пойдет!

Я поняла, что Юрка хочет сказать мне что-то важное, может и действительно не для чужих ушей, и поэтому, сделав знак недовольному Роману, направилась к рабочему месту опального редактора.

– Что случилось? – спросила я, глядя, как Лопатин бестолково начал перекладывать бумаги на столе.

– Судя по всему еще не случилось, – буркнул он, – но может… Ты хоть понимаешь, какое осиное гнездо разворошила?

Упоминание об осином гнезде заставило меня содрогнуться, дело в том, что у эрзаца были необыкновенные способности к предсказанию, правда проявлялись они странно, Юрке везло в тотализатор, он мог предвидеть счет матча, количество забитых голов, но совершенно не чувствовал будущих профессиональных неудач.

– Не волнуйся, Юрка, Михалыч с Плавным в теме. Да и не одна я…

– …в поле кувыркалась, – горько усмехнулся Лопатин. – Не вызывает он у меня доверия, слишком поверхностный, весь такой лощеный, только о своей персоне и способен думать, поэтому прими мой совет – ни на кого не рассчитывай, кроме себя самой.

Я задумалась, и не хотелось верить словам Лопатина, но в тоже время он сказал именно то, о чем я знала всегда – не доверяй никому настолько, чтобы потом об этом не жалеть.

– Будь осторожней, Парамонова, – добавил Юрка, – я за тебя переживаю.

Меня вдруг потянуло рассказать эрзацу о первой неприятельской весточке, но я вовремя прикусила язык, потому что в нашей 'богадельне' погреть уши у тонкой перегородки никогда не считалось чем-то неприличным. И верно, только я шагнула в проход, как от Лопатинского закутка темной тенью метнулась Горобцова, только подпрыгнули жидкие хвостики, перевязанные розовыми резинками.

Ожидая меня Максимовский коротал время в обществе… кого б вы думали? Конечно, Шваревой! Кокетливо облокотившись на стол, и плотоядно глядя на Романа, она облизнула губы, показав кончик языка. Выглядело очень приглашающе, жаль я не успела разглядеть не раздвоен ли он у нее. Мое возвращение ее не огорчило, оправившись от моего щелчка, она жаждала продолжения схватки. В этом я убедилась тотчас же – над перегородкой появилась голова Горобцовой. Как называются рыбы, которые сопровождают акулу в поисках наживы? Лоцман? Вот, точно! Лоцман-Настя лучше всякого эхолота чуяла косяк.

Скандалом пахло за версту, а я терялась в догадках, что еще задумала моя врагиня…

– Парамонова, я вот все хотела спросить, под кого тебе пришлось лечь на этот раз? Зная твои приемчики, ничуть не сомневаюсь в успехе. Так кто же на этот раз? Звезде нашего отдела все равно с кем, лишь бы тема пошла. В тот раз с Барихановым у тебя лихо вышло, до сих пор бедняга отмывается от помоев, выплеснутых на него женушками. Что молчишь, Парамонова?

Мне показалось, что в нашем 'шапито' замерло все, не отстукивали бодро клавиатуры, прекратились разговоры, даже старая кофеварка стала тише работать, хотя ее звуки зачастую перекрывали трели отбойного молотка на ремонтируемой автотрассе. Да… Услышать о бизнесмене Бариханове я не ожидала, видно хорошо Лика покопалась в архивах.

История эта случилась на заре моего служения нашему мега-холдингу. Тогда начинающая журналистка Парамонова была готова на многие жертвы во имя высокотиражного таблоида, даже на связь со скандально известным бизнесменом. Бариханов был богат, влиятелен и пользовался большой популярностью у дам. Он был четырежды женат, от всех жен имел детей, но обращался с брошеными возлюбленными, как с отработанным материалом. Все дети, рожденные Барихановым в браках были насильно отняты у матерей, и воспитывались в заграничных пансионатах и колледжах. Бедные, во всех смыслах, женщины не смели и пикнуть против деспота. А все потому, что приглядев новую красотку Бариханов заключал с ней что-то вроде контракта. Жаждущие красивой жизни мотыльки летели на сияние Барихановского злата и безропотно подписывали контракт. Чтобы добыть материал для статьи, я целый месяц изображала веселого мотылька, была осыпана дорогими подарками, и таки добилась своего – копия договора была у меня в руках. Бариханов не ожидал, что конфетная блондинка окажется коварной журналисткой, и в прессе появится разгромная статья с точной информацией о его нелегком семейном счастье. Пришлось потом отбивать атаки разозленного вероломством Бариханова, возвратить все бриллиантовые безделушки, и пригрозить судом. Судиться Бариханову не хотелось. История эта была первой в череде моих побед, и вот, надо же, именно о ней, давно позабытой, сейчас напомнила Лика. Стопудово, сейчас станет рассказывать Максимовскому, что мотылек-Парамонова зарабатывала информацию в постели сквалыги-бизнесмена.

Я отвлеклась на картинки из прошлого, а в это время на меня были устремлены три пары глаз – ликующие Ликины, настороженные Настины, и заинтересованные Макса. Ну, что мне сказать Шваревой явно ждущей от меня какого-нибудь неосторожного слова…

– Все, красули, – вдруг раздался голос Романа, – вечер воспоминаний закончен. Нам пора. Да, Алла?

'Спасибо тебе, дорогой товарищ Максимовский, выручил, подал руку помощи утопающему'.

– И вправду засиделись мы, а дел по горло. Поехали домой, – сказала это я так, будто мы с Максимовским давно и счастливо женаты.

Швареву подбросило от злости, а Настенькины глаза стали круглыми, как блюдца. Ой, какая сплетня, какая обалденная новость! Голова Горобцовой тут же провалилась за перегородку и только слышен был цокающий звук ее бегущих каблучков. В довершение всего Роман взял меня под руку и повел к редко захлопывающимся дверям редакции.

В дороге я успела позвонить соседке, и вовремя, та собиралась уходить, но обещала ключи от моей квартиры бросить в почтовый ящик. Роман молчал, звучал бесконечный Джаред Лето, а я маялась сомнениями – рассказать ли о Бариханове, или не стоит… Наверное, нужно, потом услышит историю от Лики, или кого-нибудь еще, и будет только хуже. Эх, была не была.

– Хочешь, я расскажу тебе о том человеке?

– О ком?

– О Бариханове.

– Нет, не хочу.

– Не хочешь? – удивилась я.

– Мне все равно…

Сердце мое упало. Черт, а я ведь думала… но ему все равно… Кровь ударила в голову, а глаза защипало, пусть и не было на ресницах туши.

– Мне все равно, что было с тобой раньше, – продолжил Максимовский, – и я знаю на ЧТО можно пойти ради хорошего материала. И для меня важно ЧТО происходит с тобой сейчас, когда ты со мной… то есть мы вместе.

Еще немного и мы бы попали в аварию, потому что я бросилась ему на шею, и целовала – глаза, губы, шею, но Максимовский крепко держался за руль и хохотал:

– Сумасшедшая! Ты ненормальная, Парамонова! Знаешь об этом?