"Далекие королевства" - читать интересную книгу автора (Банч Кристофер, Коул Аллан)

Глава семнадцатая ПОДЗЕМЕЛЬЯ АРХОНТОВ

Меня препроводили к огромному замку над морем и повели по длинным сырым коридорам, разделенным закрывающимися дверями и залами с высокими потолками, где гуляло эхо. Казалось, что во всем этом громадном замке нет никого, кроме часовых, меня и этого отвратительного создания, вприпрыжку семенящего впереди меня. Так мы подошли к дверному проему, прикрытому лишь тяжелой темно-зеленой портьерой. Солдаты, повинуясь безмолвной команде, повернулись и ушли, оставив в качестве охранника при мне лишь ищейку.

— Амальрик Антеро. Тебя призывают. — С этими словами она двинулась за портьеру. Я покорно вошел в еще один пустой зал с голыми стенами. Все в этом зале было из камня: от потолков с крестовым сводом до держателей для горящих факелов и низкого подиума в дальнем конце зала. По обе стороны подиума возвышались два высоких пьедестала. Создание расположилось перед этой сценой. Я слышал, вернее, ощущал какое-то гуденье, словно вибрировали и стены, и воздух. Гуденье стало громче, и тут я увидел над каждым пьедесталом мерцание размером выше человеческого роста. Ищейка присела в униженной позе. Я остался стоять.

Наверное, мне надо было встать на колени. Я вставал и встаю на колени перед многими богами, королями и даже бандитами, присвоившими себе монаршие достоинства. Не вижу в этом ничего зазорного, и зачастую это впоследствии приносит пользу, а то и просто помогает выжить. А иногда это просто общепринятый жест учтивости. Но здесь, в недрах дворца архонтов, я остался стоять. Наверное, во мне взыграла гордость рода Антеро. Мне не хотелось вставать на колени перед этими светящимися призраками. Гудение не смолкало, перейдя вдруг в громкое и страшное жужжание, исходящее как будто из гнезда чудовищных ос, но затем жужжание смолкло.

Как только воцарилась тишина, из темноты за пьедесталами вышел человек. Он был по-настоящему прекрасен, хотя я почти не применяю этот эпитет по отношению к представителям сильного пола; но этот мужчина — с мягкими кудрявыми светлыми волосами, мальчишеской улыбкой на пухлых губах и стройным телом — был красив.

— Господин Амальрик! Я так и надеялся, что наше… обладание вашим другом заставит вас решиться на поездку в Ликантию. Я — Нису Симеон.

Так, стало быть, этот мужчина, а скорее, юноша, если верить отцу и Грифу, и был воплощением зла в Ликантии, главой клана Симеонов, клана, с которым Антеро враждовали вот уже в течение трех поколений. И даже тогда, несмотря на всю опасность моего положения, я еще раз убедился, что только дурак будет отличать добро от зла, руководствуясь лишь их красивой или безобразной наружностью.

Я задумался в поисках решения — как мне себя вести: испуганно, просительно или нахально.

— Господин Симеон, — сказал я наконец. — Стало быть, это вы убедили ваших правителей задержать благородного ориссианина, не считаясь с возможными последствиями.

— Моих повелителей, архонтов, не надо убеждать, — сказал Симеон. — В то время как вы пребывали в плену воспоминаний о прошлом, вы даже не заметили, что в Ликантии воцарился новый дух. Настало время изменить положение вещей и обрести место под солнцем, достойное нас.

И тут я припомнил резкое высказывание Кассини относительно Ликанта, когда он заявил, что лучше бы мы стерли этот город вместе с жителями с лица земли, чтобы не страшиться, что они восстанут вновь. Даже Кассини смог разглядеть очевидную опасность в дымке грядущего.

— Далее, — продолжал Симеон. — Даже если бы мы и принимали во внимание какие-либо репрессии со стороны Ориссы, то вряд ли бы силы вашего города выступили в защиту Серого Плаща, а теперь и Антеро. В эти дни там вам поют далеко не хвалебные песни.

Я старался сохранять каменное спокойствие и ничего не ответил, тем более что он был совершенно прав.

— Все, что нам надо от вас, — продолжал Симеон, — это полное и детальное описание вашего маршрута к Далеким Королевствам. Не подлежит обсуждению тот факт, что в настоящий момент только у Ликантии есть подлинное могущество, чтобы войти в равноправные отношения с этими Королевствами, особенно если учесть постигшую Ориссу катастрофу при вашей попытке добраться туда с помощью вашего мелкого чиновника.

— Вы здорово ошибаетесь, если считаете капитана Серый Плащ мелким чиновником.

— О? Неужели же вы прибыли в Ликантию, чтобы спасти его из чистого альтруизма? И если он не ваш служащий, кто же он? — Нису скривил губы. — Любовник?

Я на секунду задумался над позицией ликантианина: так ли она крепка, как их каменные дома? То, что он пытался оскорбить меня, не задевало. Я изобразил циничную ухмылку:

— Отлично. И что же вы обещаете мне в обмен на мое сотрудничество?

— Я был бы круглым дураком, — ответил он, — обещая вам золото или высокий пост здесь, в Ликантии. Разумеется, не можем мы разрешить вам и вернуться в Ориссу до тех пор… до тех пор, пока не разрешится спор между двумя нашими городами. И поэтому, не будучи дураком и не считая таковым и вас, я вам не обещаю ни того, ни другого. Для вас может быть только одна цена… и рядом с ней все остальное не имеет никакой цены. Да и не могу я ничего предложить, иначе мои господа, архонты, решат, что я не столь ревностно служу им, как другие. В общем, мы хотим обладать теми же знаниями о пути к Далеким Королевствам, которыми обладаете вы и капитан Серый Плащ. Нас интересует все: приливы и отливы, съедобность плодов вдоль маршрута, существуют ли опасные насекомые, каков характер обитающих там народов, с какими видами заклинаний вы сталкивались. И мы готовы применить все доступное искусство Ликантии, чтобы заставить вас просветить нас, и можете не сомневаться, в этом смысле будет сделано все возможное, чтобы убедить вас. Торопиться мы особо не будем, поскольку как мои повелители, так и я понимаем, что при излишней торопливости… создаются ненужные проблемы.

— Например, смерть?

— Да, — спокойно сказал Симеон, — или сумасшествие, особенно если у следователя вдруг скептическое настроение и ему кажется, что слышит он намеренную или даже неумышленную ложь. Вот, стало быть, таковы наши цели и намерения. Желаете как-то их прокомментировать или сделать заявление, исполненное мужества отказать в нашей просьбе, чтобы мы могли его по достоинству оценить?

— Я покачал головой.

Симеон кивнул.

— Что ж, тогда… подождем нужного момента. Очень скоро мы узнаем, когда вы и Серый Плащ пожелаете заговорить с нами еще раз, пожелаете заговорить искренне, от души. Ну а пока соблаговолите проследовать за посланцем моих повелителей к вашим апартаментам.

И, не дожидаясь ответа, Симеон повернулся и исчез во мраке. В то же мгновение пропало и мерцание, а факелы ярко вспыхнули и остались гореть с прежней ровной силой.

Выбора у меня не было, и я пошел за ищейкой обратно по гулким каменным коридорам. Я ожидал, что меня отведут в подземелье. Вместо этого чудовище повело меня по лестницам все выше и выше и затем опять по коридорам. Я догадался, что мы оказались на верхних этажах огромного замка. Наконец тварь остановилась перед громадным V-образным дверным проемом. Зверь разинул пасть и взвыл так, что я оглох от неожиданности. Только через минуту я понял, что тварь произнесла заклинание на непонятном языке. Слух вернулся ко мне, когда дверь широко распахнулась. Передо мной открылись роскошные апартаменты. На стенах красовались фрески, потолок был затянут шелком. Я в нерешительности остановился.

— Входи, если ты от мира этого, и будь проклят, если нет, — донесся крик изнутри. Это был голос Яноша. Я двинулся на призыв, и дверь за мной захлопнулась. Я тщетно подергал за ручку и понял, что ищейка уже наложила запорное заклинание. Я миновал прихожую и пошел в направлении той комнаты, откуда доносился голос Яноша. По обеим сторонам от меня располагались большие комнаты с высокими потолками, в некоторых стояли кровати, в других кушетки, в третьих обеденные столы и так далее. Если бы все это было сделано не из того темного камня, к которому имели пристрастие ликантиане, да не излишняя перегруженность интерьера отвратительными картинами и скульптурами, я бы сам не постыдился принять в таких апартаментах лучшего друга или глубокочтимого гостя.

Следующий сюрприз поджидал меня, когда я вошел в главный зал: Янош, полулежащий на кушетке с богатой обивкой. Он был окружен книгами, свитками и листами. Перед ним стоял пюпитр для книг с кипой бумаги, испещренной его каракулями и рисунками, очевидно, магического свойства. Несколько широких окон за его спиной были открыты, и в них я разглядел огни Ликантии и раскинувшуюся внизу гавань. Янош был одет как благородный человек дома — в свободный халат и шелковую рубаху. Он никак не походил на заключенного, которого подвергают пыткам, физическим и магическим. Но его лицо было высохшим, осунувшимся, измученным. Таким оно было у него в завершение моего открытия, когда мы вернулись на Перечное побережье.

— Добро пожаловать, друг мой, доказавший приверженность дружбе, — сказал он, встал и обнял меня. — Никто бы не пожелал себе лучшего собеседника в плену, хотя я бы предпочел, чтобы ты оказался более эгоистичен и остался дома.

— Вообще-то я не собирался, — сказал я резковато, — угодить сразу в гости к архонтам.

Янош хмыкнул:

— Мне сообщили несколько часов назад, что ты приближаешься к городу и намерен искать меня. Я-то думал, у тебя хватит благоразумия почувствовать ловушку.

Он покачал головой.

— Как они предугадали приезд?

— Не знаю. Они мне не сказали. Я гадал на тебя, но ответ получился очень невнятный. Может быть, ликантиане использовали какое-нибудь предупреждающее заклинание, или тайно наблюдали за дорогой, или им помог шпион-воскреситель в Ориссе. Но я определенно понял, что первую скрипку в этом заговоре пленить и тебя сыграл какой-то твой враг.

— Нису Симеон. Я впервые в жизни встретился с ним сегодня, там, в подземелье этого замка.

Я рассказал Яношу, что произошло. Он никак не прокомментировал это, да и необходимости не было. Он предложил мне на выбор вино, сок или воду, расставленные рядом на подносе. Я налил себе бокал вина, но подумал, отставил вино в сторону и налил себе сока.

— Выпей вина, — сказал Янош. — А впрочем, как хочешь. Хотя, насколько мне известно, для того чтобы получить наши знания, им нет нужды подливать нам что-нибудь наркотическое в напитки или спаивать. К тому же я бы рекомендовал нам обоим есть и пить как можно больше, поскольку условия содержания могут вскоре здорово измениться.

Я напился, вдруг почувствовав охватившую меня жажду, и еще раз наполнил бокал. Затем подошел к одному из окон и выглянул наружу. Наши апартаменты, наша тюрьма располагалась прямо над водой, далеко внизу видна была белая полоса прибоя, бьющегося о камни стены.

— На окна наложены заклинания?

— Естественно. Хотя это перестраховка. Ведь у тебя же с собою нет пары припрятанных крыльев.

Я обернулся и выдавил улыбку. Это тяжкое испытание, и я не сомневался, что будет еще тяжелее, однако его можно будет слегка облегчить, если отыскивать во всем смешную сторону. У меня было множество вопросов, и я решил задать их сразу.

— Следует ли нам соблюдать осторожность в разговоре друг с другом?

— Да, в разумных пределах. Я бы не стал, к примеру, вдаваться в подробности относительно… нашего совместного приключения. Но в общих чертах обсуждать не возбраняется. Я сотворил заклинание, которое позволяет любому подслушивающему нас услыхать лишь невнятное чтение молитв, которое я заучил в детстве. Но это в случае, если архонты не применят против меня даже свои особые малые заклинания, против которых мне не устоять и большую часть которых я не смогу нейтрализовать. Я уже ощущал на себе пару раз и великое заклинание, хотя кто почувствует, что заклинание на самом деле великое? Например, нет ничего невозможного в том, что я окажусь монстром, сделанным архонтами. И ты должен гадать, настоящий я человек или злой гомункулус, вызванный к жизни их могуществом. Но если и дальше продолжать в том же духе, то можно и с ума сойти.

— И они позволяют тебе заниматься твоим… увлечением? — подивился я, воспользовавшись безобидным термином, который я запомнил с детства, когда впервые понял, что брат мой, Халаб, занимается чем-то запрещенным.

— Позволяют? Это немного не то слово. Не могут же они наложить вообще запрет на колдовство, иначе им придется блокировать и собственные заклинания. Но они могут наложить особые запреты, чтобы я не мог вспомнить какое-то определенное заклинание, с помощью которого избавляются от цепей или открывают двери.

— Примерно так же, как вы с Кассини утратили память на магию во время путешествия… в другое место?

— Слава богам, их заклинание не оказалось вечным. Но они пытались. Извини, если я не очень внимателен к тебе или слишком погружен в собственные мысли. Но…

Что-то щелкнуло в стороне, что-то мелькнуло, и в стене внезапно открылась магическая дверь в темную комнату, и я увидел там людей, тела которых были покрыты черными ранами — следствием жестоких пыток. И тут же вновь на этом месте оказалась глухая стена.

— Вот пример того, что я назвал малыми заклинаниями, — сказал Янош. — Все они направлены на то, чтобы вымотать нас и сокрушить нашу стойкость. Есть и другие заклинания, окружающие это помещение: вызывающие бессонницу, вспыльчивость, чувство тоски, подавленность и различные неприятные, болезненные, хоть и несмертельные недуги — это все загоняет человека в угол.

— Должно быть, ты уже далеко продвинулся в изучении магии с тех пор, как я впервые узнал о твоих тайных занятиях, — сказал я, сам удивляясь, откуда у меня берется хладнокровие обсуждать такие вещи, находясь в ловушке безжалостного врага.

— Спасибо, но только я не ощущаю от этого гордости. Сейчас моих сил хватит разве что на комариный укус, если сравнивать с силами архонтов. А может быть, организм сам сберегает свои силы для того момента, когда на нас обрушатся всей мощью.

— Ты сказал, что уже дважды испытал на себе то, что ты назвал великими заклинаниями. На что они похожи, чтобы я мог подготовиться?

— Оба раза это было отвратительно. Первое, более терпимое, представляло из себя разгульный танец дьяволиц, юных и прекрасных ведьм, входивших в мои сны и обещавших стать реальностью после того, как мы совершим несколько действий сексуальной магии. Все, что я мог ответить, так это то, что в других землях и не такое колдовство, видывал. Так что мне удалось выдержать их атаку без большой борьбы, убедившись, что такие истории хорошо спасают хотя бы часть души. В общем, видение исчезло. Вторая попытка была более опасной и началась с различных малых заклинаний, но сотворенных мощью настоящего мастера-воскресителя. Меня охватила депрессия, злоба на всех и вся, включая меня самого. Я ощущал себя совершенным неудачником.

— На это же, — осмелился я предположить, — нацелены и те малые заклинания, которые, как ты сказал, окружают нас.

— Не совсем, — сказал Янош. — Есть небольшая разница. В великом заклинании я ощутил еще и огромное разочарование от того, что я не сделал в жизни ничего путного. Не люди и боги вступили в заговор, чтобы лишить меня моей славы, а я сам все испортил, будучи ничтожеством. — Я понимал, что такое заклинание в самом деле могло убить гордого Яноша. — Наконец я дошел до того, что решил покончить с собой. Не от физической боли, а от морального разочарования.

— Что ж, это заклинание сильно, — сказал я. — Но не понимаю, каким образом оно могло способствовать получению информации о… предмете поисков. Хуже того, ты же мог умереть, и тогда знания вообще были бы утеряны.

— О нет. Наверняка у них уже были готовы контрзаклинания, и, может быть, даже под окнами были развешаны настоящие сети, если бы я решил выброситься. То же самое касалось ножей или веревок от портьер. К тому же я чувствовал, что за мной наблюдают. Я не могу точно описать воздействие заклинания. Видимо, предполагалось, что перед тем как показать миру нос, я оставлю полное описание того, что им требовалось.

— Далекие Ко…

— Именно так.

Я понял и содрогнулся. Это на самом деле был хитроумный прием, и я сильно сомневался, что смогу устоять, учитывая мои многочисленные слабости.

Я сменил тему беседы и спросил, почему он полагает, что наши условия содержания вскоре изменятся и поэтому надо хорошенько есть и пить. Наверняка ведь архонты и их воскресители позаботились о том, чтобы над этим местом висели заклинания, не позволяющие предвидеть будущее. Или я вообще не должен задавать такой вопрос? Янош ответил, теперь даже улыбаясь, что он вовсе и не предвидит будущее, а просто знает, что таков порядок обычной допросной процедуры, которая принята повсеместно и в уголовных делах, и в политических, и в магических. Для начала заключенному предоставляется прекрасная пища и вино и любезное обхождение, но с обязательным напоминанием, что другие содержатся совершенно иначе, и потому заключенный инстинктивно начинает сотрудничать, дабы избежать каких-нибудь чудовищных пыток и лишений.

— Разве матушка твоя не предлагала тебе по-хорошему покаяться, чем ты довел до белого каления своего наставника, не дожидаясь, пока вернется отец и не поговорит с тобой по-другому?

Я согласился с ним, не сообщая, что ничего не помню о матери.

— Итак, — сказал я, — чем же мы займемся в ожидании другой стороны гостеприимства Ликантии?

— Тем же, чем и другие заключенные: будем ждать, укреплять наши мускулы и беседовать. Беседовать обо всем… за исключением самого важного.

Этим мы и занимались последующие несколько дней. Я нервничал и боялся, но чувствовал себя более уравновешенным, чем Янош, хотя мои ночи и превратились в ад с возвращением моего кошмара. Вновь и вновь лодочник без лица приводил меня в пещеру, и вновь и вновь существо с лицом Грифа отводило меня в пыточную камеру. Но и с таким сновидением можно жить — к этому времени я жил с ним уже давно.

Янош, узнав о смерти Диосе и Эмили, разрыдался. Великий воин плакал, как над гибелью самых мужественных соратников.

Но по большей части наши беседы носили ненавязчивый, легкий характер о том, о сем, например, о том, как лучше изучать языки. Янош по-прежнему утверждал, что скорейший метод — через постель, а поскольку он владел двадцатью тремя языками и еще десятком диалектов, я серьезно отнесся к его словам. Или, к примеру, мы обсуждали такую тему: интересно, чувство юмора у ликантиан ампутируют при рождении или просто так их прокляли боги. Мы склонялись к божественному проклятию, надеясь тем самым разозлить тех, кто подслушивал нас через замаскированные слуховые отверстия в стенах или посредством магии. Ну и так далее. Эти развлечения помогали скоротать невыносимо долго тянущиеся часы заключения.

Мы занимались к тому же бесконечными физическими упражнениями, укрепляющими мышцы, или бегали трусцой вдоль помещения, подобно тиграм в клетке или на цирковом манеже. Янош к тому же демонстрировал мне различные приемы обороны без оружия, когда на тебя нападают несколько вооруженных человек.

Не один час провел я, расхаживая вдоль окон и размышляя, нельзя ли как-нибудь совершить побег. Янош же порой впадал в то состояние ступора, в котором он как-то пребывал в Долине. Наверное, мне надо было как-то вытащить его из этого состояния и побранить, но я вспомнил одну историю, которую слышал от одного ориссианского мелкого торговца, захваченного в королевстве Варварских Льдов и проведшего там в плену несколько лет, прежде чем оказался на свободе. Он утверждал, что побег возможен лишь в двух случаях: или сразу же после пленения, когда твои стражи еще не успели узнать, что ты за человек, и принять все необходимые меры охраны, или спустя достаточно продолжительное время, когда стража утратит бдительность, видя отсутствие твоих намерений сбежать. И я понял, видя, как взгляд Яноша блуждает по далеким холмам, означавшим для нас свободу, что он тоже знаком с правилами совершения побега и только выжидает удобного случая.

Кормили нас прекрасно, дважды в день, при этом меню было самое разнообразное. Однако мы ни разу не видели наших тюремщиков, и я вспомнил слова Симеона о том, что он и архонты сразу поймут, что наступил тот момент, когда мы сломались и готовы рассказать все. Но этот момент казался принадлежностью отдаленного будущего. Психологическая усталость, злость, раздражительность от малых заклинаний, тревога за то, что происходит в Ориссе, и это притом, что Янош пытался противостоять невидимым нашим противникам своими противозаклинаниями, — все это напряжение было невыносимо. Я сделал ошибку, решив, что меня не проймешь и что скорее Симеон умрет от скуки, чем я.

За нами пришли вскоре после полуночи. С треском распахнулась входная дверь, и в направлении моей кровати загрохотали башмаки, в то время как я, проснувшись, пытался выбраться из постели. Я услышал крики из комнаты Яноша, затем удары. Ко мне ворвались шестеро в латах и шлемах. Вооружены они были дубинками, окованными железом, и у каждого на поясе висел кинжал в ножнах. На мгновение я растерялся — если это было начало «плохой стороны» заключения, то почему же не прислали ищейку или другое чудовище, которое своим воем внушило бы нам ужас и благоговение? Ответ же был таким — меня швырнули на пол. А когда я поднялся на ноги, один из них ударил мне в лицо рукой в перчатке.

— Это чтобы ты резвее выполнял то, что мы скажем, — проворчал он, и дыхание его отдавало перегаром. И в это же мгновение я понял, что человек может быть куда ужаснее демона ада. Они заорали, чтобы я одевался, затем надели мне на руки и на ноги цепи и вытолкали из комнаты. Янош, с лицом, разбитым в кровь, уже был прижат к стене коридора, вокруг него толпились шестеро солдат и офицеров. Нас окриками и пинками погнали вниз, вниз, все глубже в подземелье замка. Воздух становился все более влажным, на камнях все больше выступало капель, а ступеньки делались все уже и грязнее. Сколько же век за веком было согнано сюда мужчин и женщин и многие ли из этих жертв, подумал я, увидели опять солнце?

— Вы сейчас находитесь под заливом, — прорычал один из охранников. — Подумайте об этом, глядя вверх и зная, что там нет ни голубого неба, ни зеленой травки. Особенно когда потолок протекает.

Перед закрытыми на засов и замок дверями не было видно охраны, тем не менее при нашем приближении они широко распахнулись. Вот мы и добрались до самого дна. Камни стен заросли плесенью. Выложены они были так плотно друг к другу, что не замечалось и щелочки. Железные двери и держатели факелов поржавели, а деревянная обшивка дверей, грубого стола и двух стульев потемнела от времени. Мы оказались в большой камере. Внутри находились скелеты, одни висели на ржавых цепях, а другие осыпались в кучу на том месте, где умерли эти люди. Казалось, никто не обращал внимания на кости, за исключением меня и Яноша. Но это было еще не тупиковое помещение. В свете факелов я увидел в полу намертво укрепленную круглую металлическую плитку с отверстием посередине шириной около фута. Когда мы пролезли через него вслед за охранником, снизу послышалось какое-то хихиканье, прерываемое крысиным визгом.

Теперь мы оказались в коридоре с округлым сводом. С одной стороны я увидел открытую дверцу размером не более духовки пекаря. Это был вход в помещение, напоминавшее скорее гроб, чем камеру. В одной стене была вырезана каменная скамейка. У заключенного здесь не было пространства, чтобы он мог встать или вытянуться во весь рост. По стене расплывалось какое-то пятно, словно кто-то выплеснул из ведра красную краску и оставил ее засохнуть. Один из охранников увидел, что я рассматриваю это пятно. Он похлопал дубинкой по ладони и улыбнулся какому-то своему очень приятному воспоминанию. Мне дали заглянуть и в соседнюю комнату. Здесь располагалось караульное помещение. Судя по всему, охранникам позволено было обращаться с заключенными по собственному усмотрению. Я отвел взгляд.

Коридор упирался в большое полукруглое помещение. Оно не отделялось от коридора стеной, но имело две огромные железные створки ворот, сейчас широко распахнутых. Причина такой открытости была понятна — заключенные в остальных камерах через зарешеченные двери должны были видеть, что ожидает их в пыточной камере, а это оказалась именно она. Возможно, это была та самая камера, в которую мне удалось заглянуть, когда сработало одно из противозаклинаний Яноша. Тогда там на дыбе белело женское тело, а рядом, на раскаленных углях, разогревались прутья и щипцы. Рот ее был открыт, и, может быть, она кричала, но звуков я не слышал. Либо так действовало заклинание, чтобы вопли заключенных не раздражали палачей, либо женщина уже просто не могла кричать. Еще я заметил, прежде чем заставил себя отвести взгляд, с полдюжины обреченных на пытку заключенных, следователей в черных одеяниях и орудия пыток, которыми были увешаны стены с пола до потолка.

Офицер махнул рукой, и открылась дверь. С нас сняли кандалы и швырнули в большую камеру.

— Поглядывайте в пыточную камеру, — посоветовал офицер. — И не думайте, что о вас забудут.

Его подчиненные сочли шутку удачной. Они вышли из камеры и заперли ее. В ней царил полумрак, свет падал из коридора, да в дальнем конце горел факел. Обессиленный, я опустился на кучу грязной, давным-давно брошенной здесь и промокшей соломы.

— Амальрик, встань! — резко окликнул Янош.

Я выпрямился и увидел наших новых соседей-заключенных. Их в камере было человек пятьдесят. Большинство из них стояли или лежали в полной апатии, не обращая ни малейшего внимания на вновь прибывших. Но не все. На нас стали надвигаться несколько человек. В общей вони казалось, что от них исходил какой-то особый запах агрессии. Их глаза горели, как у волков, собирающихся наброситься на жертву, хотя лично мне наблюдать такой сцены не доводилось.

Один из них, повыше остальных, выдвинулся вперед.

— Мы заберем вашу одежду, — сказал он голосом совершенно бесцветным, в котором даже не ощущалось угрозы. — А затем хорошие мальчики будут прислуживать тому, кому мы скажем.

Мы с Яношем прижались к стене. Заключенные медленно надвигались на нас. Да и куда им было торопиться? У них впереди целая вечность времени, а от игры можно получить больше удовольствия, если ее растянуть. Янош быстро огляделся. Я решил, что нам уже не спастись. Но тут Янош подхватил с пола белую палку и протянул мне. Оказалось, что я держу в руке человеческую кость, а Янош вновь нагнулся и поднял кандалы, из которых посыпались кости давно умершего узника. Главарь камеры с ревом бросился на нас, и тут же Янош кандалами угодил ему в лицо. Тот взвыл, как раненый медведь, закачался, обливаясь кровью, и упал. А на меня бросился другой. Я ударил моей костяной дубинкой, ее кончик откололся, и заострившимся как кинжал обломком я пырнул в живот следующему нападавшему. Я рывком вырвал свое оружие, но меня сзади уже обхватили за плечи. Я резко наклонился, собираясь бросить противника через голову, а тут еще Янош врезал ему цепью. Человек завопил, отпуская меня и хватаясь за голову. Я выпрямился. Новый противник попытался схватить меня за горло, но я, вспомнив один из приемов Яноша, поднял обе руки, скрестил их, хватая за запястья ликантианина, разорвал его хватку, широко разводя его руки. Не раздумывая, я тут же пнул его в коленную чашечку, отскочил и с разворота ударил кулаком в горло. Тот захрипел и зашатался. Еще один удар, после чего и сокрушительное орудие Яноша вновь достигло цели. Оставшиеся в строю трое хозяев камеры отступили, подняв руки в знак примирения.

— Ничего, ничего, — с трудом проговорил один из них. — У нас еще будет время разобраться.

— Ну уж нет, — решительно сказал Янош. — Уж коли решились, так постарайтесь убить нас обоих… или вам не удастся спокойно заснуть. Посмотри на меня, ты. — Тот, кто только что обращался к нам, обернулся. — Я знаю такие штучки, что вы или те ублюдки, — он ткнул большим пальцем в сторону пыточной камеры, — даже представить себе не можете.

Заключенный ничего не успел ответить, когда Янош, отбросив кандалы, быстро подошел к нему, поднял ладонь рупором ко рту, а второй дотронулся до лба этого человека. Клянусь, он лишь слегка его коснулся, можно сказать, ласково погладил, но тот завопил от боли, затрясся и схватился обеими руками за голову.

— Ты не умрешь, — объявил мой друг. — Но эта боль будет напоминать тебе обо мне с неделю.

Остальные подхватили своего приятеля и убрались в глубь камеры.

— Как ты думаешь, они попытаются еще раз? — спросил я.

— Возможно, — спокойно сказал Янош. — Но тем не менее мы можем спать спокойно. Я знаю кое-какие заклинания, от которых эта солома затрещит, будто валят деревья, если кто-то задумает подкрасться к нам.

Так начался второй этап нашего заключения. Когда мы уснули, тела наших убитых врагов кто-то бесшумно убрал. Нас не беспокоила эта банда, правившая с помощью жестокости в этом подземелье. Я видел, как они измываются над более слабыми, и хотел вмешаться. Но Янош запретил:

— Мы вырубили себе нашу собственную маленькую нишу в этом обществе отверженных. И они оставят нас в покое, если мы не будем вмешиваться в их дела.

Я неохотно прислушался к этой сомнительной мудрости и старался не обращать внимания на звуки каких-нибудь очередных разбирательств между заключенными. Я обнаружил, что легко могу отключаться и не слышать эти звуки, как и не замечать того, что происходит в пыточной камере, что бы там ни делалось. Дважды узники нашей камеры вызывались туда и подвешивались на дыбе. Большинство из наших соседей по камере находили в созерцании чужих мук даже что-то забавное.

Мы не могли знать, что сейчас — день или ночь. Я пытался вести подсчет по кормежкам, полагая, что раз в день нам выдают эту вонючую овсянку и гнилой хлеб. Янош сказал, чтобы я не напрягался, поскольку один из трюков тюремщиков в том и состоит, чтобы кормить с неправильными интервалами времени. Еду могут дать и три раза в день, и ты будешь думать, что прошло три дня, а прошло вовсе не три дня, а всего лишь один бесконечный день твоей жизни. Позднее я вычислил, что мы провели в этом жутком подземелье почти месяц.

Хотя мы и держались особняком, с несколькими сокамерниками удалось поговорить. Некоторые из них сидели по обвинению в политических преступлениях против архонтов, но большинство представляло собой обычных уголовников, неисправимо порочных. Но тем не менее мы оказались не в безысходном аду. Это подтвердилось, когда мы увидели, как одного из нашего подземелья освобождают. Он бормотал слова благодарности, плакал — и все пытался поцеловать ботинок охраннику, который открыл дверь.

Я понял, что здесь нас содержат для того, чтобы ослабить нашу решимость. И догадался, что следующим этапом станет пыточная камера.

— Возможно, — сказал Янош, когда я поделился с ним этим. — А может быть, нас раскидают по одиночкам и обрушатся на нас всей магической мощью.

Я подумал, что это как раз и подтверждает тот факт, что мы находимся не в худшей части подземелий архонтов, но ничего не сказал Яношу. И без того было тошно.

И тут блеснул луч надежды. К одному заключенному пришел посетитель! Это была женщина, какая-то замарашка, утверждавшая, что она его жена. Ей не только разрешили повидаться с ним — и, разумеется, двери пыточной камеры на это время были закрыты, — но даже разрешили на несколько минут воспользоваться караульным помещением для личных целей. А несколько дней спустя, если я не ошибался во времяисчислении, явился и брат этого человека. Я успел заметить, что они, почти не скрываясь, принялись разглядывать и обсуждать какой-то чертеж. Уж не план ли тюрьмы?

Расспросив о порядке разрешения посещений, мы поняли, что при наличии достаточного количества денег любому заключенному, если только он не обвинен в религиозной ереси, позволяется принимать посетителей. Зависит это от прихоти караульного офицера. Иногда, помимо денег, требуется и еще кое-что. Той замарашке, которая приходила к своему мужу, как сказал нам один из заключенных, наверняка пришлось уделить кое-какое внимание по крайней мере нескольким охранникам.

— И значит, — задумчиво размышлял Янош, — если кто-то может попасть снаружи внутрь, то почему бы кому-то не выбраться изнутри наружу, а? Пока не пришла в действие третья часть замысла архонтов относительно нас.

— Но как?

— Не знаю, — сказал он. — Давай подумаем, как теперь нам самим заполучить посетителя.

Но думать не пришлось. Посетитель пришел к нам сам. Два охранника препроводили к дверям камеры человека. Тот был невысок ростом, но плотно сложен и ходил пружинящей походкой, как хищный зверь. Охранники выкрикнули имя какого-то заключенного, который удивленно хрюкнул и побрел к двери. Я увидел, как блеснул золотой, и охранник удалился. Посетитель сказал заключенному несколько слов, и тот — наемный убийца — подошел к нам:

— Вы. Он пришел к вам.

Тут мы с Яношем оба узнали человека, стоящего за решеткой двери. Это был Гриф, мой ночной кошмар, а в реальной жизни имевший какие-то таинственные сношения с Яношем в Ликантии во время нашей первой экспедиции. Вновь нам довелось услыхать этот густой бас, гудящий из изуродованного рта.

— Господин Антеро, капитан Серый Плащ, похоже, судьба переменилась, а?

— Как ты узнал, что мы здесь? — начал было Янош.

— Ни слова об этом, — нетерпеливо сказал Гриф. — Гриф знает обо всем более-менее важном, происходящем в Ликантии. Я услыхал и явился, поскольку знаю заключенного здесь Рольфи, чтобы потом не было подозрений.

— И что дальше? — спросил я.

— Помолчите! Времени нет! — сказал Гриф. — Мне совершенно не нравится находиться тут, когда один из воскресителей архонтов постоянно слышит и видит, что здесь происходит. И кроме того, я подозреваю, что Симеон с помощью собственного колдуна наслал предупреждающие заклинания вокруг вас, чтобы быть уверенным, что вы находитесь именно там, где вас поместили.

— Ты можешь нас вытащить отсюда? — Янош понял, что Гриф имеет в виду. Гриф улыбнулся своей кривой улыбкой и кивнул:

— Могу. Но это будет дорого стоить. У меня есть свой воскреситель. Работает незаконно, тайно и за услуги просит много. Да и мне понадобится золото… И много золота, чтобы убраться затем подальше из Ликантии, подальше от рук Симеона и архонтов.

— Ты получишь золото, — сказал я. — И у тебя будет новая жизнь. В Ориссе или где захочешь. Сколько?

— Половину, — решительно заявил Гриф. — Половину всего золота Антеро. И не думайте, что это дорого, потому что без вас Антеро уже не будут Антеро, поскольку имеется только сестра, не собирающаяся рожать, и братья, интересы которых не распространяются далее таверны.

— Да, ты немало знаешь о нашей семье, — сказал я.

— Такой шанс выпадает раз в жизни, — сказал Гриф. — И мне нужно столько золота, чтобы ни одна девушка или паренек не отказали мне в том, что я хочу. Столько золота, чтобы я мог подойти к любому офицеру, приказать ему снять шляпу, нагадить в нее, нацепить ему на голову и еще заставить его с улыбкой пройтись парадным шагом! Вот потому-то я все предварительно разузнал, прежде чем явиться к вам.

— У меня есть золото, и немало, причем недалеко от Ликантии, — сказал я. — Но понадобится время и мое личное распоряжение, чтобы передать его туда, куда ты хочешь.

— У нас с тобой времени очень мало, — вмешался Янош. — Известно, что архонты никогда не отличались особым терпением.

— Это точно, — заметил Гриф. — И я слышал, что вас собираются допрашивать через несколько дней. Сначала там, — он кивнул в сторону пыточной камеры и ее закрытых дверей, и я понял, что он действительно хорошо осведомлен о нашем заключении и нашей проблеме, — а затем перед лицом Триады воскресителей. При поддержке всей мощи архонтов. Вы сломаетесь… и после вас ничего не останется, кроме двух обожженных калек, годных лишь просить милостыню на улице, если, конечно, вас вообще выпустят.

— Но как же я тогда сделаю тебя богатым? — продолжал я. — Я не думаю, что ты настолько доверяешь мне, чтобы согласиться на расплату после вызволения нас отсюда. И кстати, уж коли речь зашла об этом, как ты собираешься вытащить нас?

— Вам нет нужды знать это, — сказал Гриф. — Что же касается первого вопроса, то я доверяю вам. Мне еще ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь из Антеро нарушил клятву. Но чтобы окончательно поверить, мне от вас нужно кое-что. Капля крови, локон волос, кусочек кожи, капля слюны. Для страховки.

Я посмотрел на Яноша. Его лицо ничего не выражало. Да и был ли у нас выбор? Даже если попытка бегства провалится, что с нами смогут сделать? Ведь не убьют же, не получив того, что им нужно от нас. Самое большее — изобьют, бросят обратно в подвал, и наша встреча со следователями приблизится. Я стукнул рукой по стенке, и мы с Грифом пожали друг другу руки. После чего он срезал по локону наших волос.

— Пусть выколют мои глаза, пусть зальют мне свинцом рот, пусть оглохну я, пусть окончится жизнь моя, если нарушу я клятву свою, — говорил Гриф, а я повторял за ним слова клятвы, — если я не отплачу этому человеку за его услугу и не осыплю его теми благами, которые он заслуживает. Ну вот. А теперь ждите. Просто ждите. — И Гриф пошел обратно по коридору, окликая стражников.

И мы стали ждать. Один котел овсянки, другой, третий… Янош расхаживал взад и вперед, отказываясь от пищи, маясь бессонницей. Я пытался сохранять невозмутимость, но чувствовал себя не лучше.

Я проснулся от звука ревущего ветра и резво подскочил, увидев Грифа, входящего в камеру. Он держал в руке, параллельно земле, посох. Когда он подошел поближе, я услыхал, как он что-то бормочет. И тут его бормотанье и рев ветра стихли. Засовы скользнули в сторону, древние заржавелые двери открылись так бесшумно, словно были новыми и хорошо смазанными. Мы с Яношем мгновенно выскочили из камеры. Никто из заключенных, казалось, и не заметил, как открылись двери, мы вышли, и двери вновь закрылись. Гриф положил посох, достал из котомки за спиной два плаща с капюшонами. Жестом приказав надеть их, он протянул нам по клочку бумаги. На моем было коряво нацарапано: «Двигаться за мной. Шептать слова: алотем, берента, алотем». Он подобрал посох, вновь расположил его параллельно земле и пошел обратно к лестнице и караульному помещению, бормоча заклинание. Вновь поднялся рев ветра. Я увидел, как, несмотря на холодную сырость, с лица Грифа капает пот. Мы пошли за ним, шепча три слова заклинания, которое он, должно быть, получил у незаконного воскресителя. Мы миновали караульное помещение. Половина охранников храпели, но пять или шесть бодрствовали. Они нас не видели. Мы начали подниматься по ступеням. Когда мы подходили к очередной закрытой двери, Гриф касался ее сначала одним концом посоха, затем другим, и дверь открывалась.

Так мы добрались до главного вестибюля замка. Там расхаживали стражники, но нас никто не видел. Янош вдруг остановился и обернулся. Протянув руку, он попытался дотянуться до одного из факелов, но Гриф нетерпеливо махнул, чтобы он не останавливался. Мы вышли во внутренний двор замка, где по камням хлестал дождь. Я ловил капли губами и прислушивался к шороху их падения. Я уже не чаял, что когда-нибудь еще почувствую этот вкус и услышу этот звук. Нас ожидал экипаж с четверкой запряженных коней, кучером и четырьмя всадниками сопровождения. Все выглядело так, словно в этот поздний час какой-то богач приезжал к архонтам по важному делу. Гриф махнул, чтобы мы садились в экипаж. Он прекратил бормотать заклинания.

— Вот так. Оставайтесь внутри. И не выглядывайте. Теперь нам предстоит следующий этап. Выбираемся из города. А вам, Антеро, пора призадуматься, как побыстрее осыпать меня золотом.

Он захлопнул дверцу. Занавески были плотно задернуты, и внутри было почти темно. Мы ничего не могли разглядеть снаружи. Кучер щелкнул кнутом, когда Гриф вспрыгнул на подножку, и мы поехали. Я вздохнул с облегчением.

— Рано расслабляться, — сказал Янош. — Надо еще миновать стены этого города и скрыться от патрулей.

Я вновь встревожился:

— А что ты собирался делать с факелом?

— Ни один лучник не несет с собой одну тетиву, — уклончиво сказал Янош. — Мне понадобилось немного смолы.

Он поднял пальцы вверх и зашептал:

Огонь мой друг

Огонь ты слышишь

Огонь мой друг

Огонь ты слышишь

Огонь ты помнишь

Огонь ты слышишь…

Там были и еще какие-то слова на неизвестном мне языке. Я понятия не имел, к чему он готовится и зачем. Поэтому я сосредоточился на звуках, доносящихся снаружи: колеса стучали по булыжной мостовой, нас окликали патрульные и городская стража, Гриф выкрикивал пароль, свистел кнут, звенели подковы. Экипаж накренялся, когда мы поворачивали за угол. Я пытался считать повороты, чтобы хотя бы примерно сообразить, куда же мы едем, но вскоре отказался от этого занятия, будучи почти незнаком с расположением улиц в Ликантии. Я спросил Яноша, может быть, он знает, но он знаком приказал мне молчать, а сам продолжал шептать.

Я услыхал, как на огромных петлях заскрежетали открываемые ворота, экипаж проехал дальше, и колеса уже покатили не по булыжнику, а по грунту. Позади с гулким ударом захлопнулись ворота. Экипаж остановился. Мы застыли в темноте и тишине. Затем дверца резко распахнулась, метнулся свет факелов.

— Выходите!

Это был приказ. Я вылез, моргая. Мы находились в громадном внутреннем дворе, и экипаж стоял у высокой стены. Перед нами стоял Нису Симеон. За ним выстроились двадцать тяжеловооруженных солдат. Мы из одной ловушки предательским путем были перевезены в другую.

— Добро пожаловать, господин Амальрик Антеро. Мой дом к вашим услугам.

Мир закачался и содрогнулся. Мне захотелось грязно выругаться, броситься на Грифа, стоявшего рядом с Симеоном с гнусной усмешкой на своей роже; броситься на Симеона, хоть я и понимал, что буду тут же пронзен солдатским копьем. Я пытался успокоиться, так борясь с собой, как никогда в жизни, но все же я взял себя в руки, хотя на это ушло немало времени.

— Но зачем? — удалось мне наконец выговорить. — Мы и так были в вашем подземелье. Рано или поздно должны были начаться пытки и вопросы воскресителей. Или у вас тут свой собственный колдун? Ведь не отказались же вы от желания заполучить те тайны, которые мы знаем?

— Все может быть, — сказал Симеон. — Обстоятельства иногда очень стремительно меняются.

— Понятно. Итак, вы задумали сохранить полученную от нас информацию в тайне от своих повелителей?

Янош шагнул к Симеону, в полном недоумении пожимая плечами и протягивая руки:

— Зачем же вам предавать архонтов?

Продолжая свой жест, Янош как бы случайно задел край одежды Симеона.

— А ну-ка назад, ты! — рявкнул Симеон, а один из солдат уперся острием копья в грудь Яношу. Янош подчинился приказу.

— Я не разговариваю с прихлебателями, — продолжал Симеон. — Особенно с такими, которые предают дело, которому служили.

— И ты говоришь о предательстве, Нису Симеон? — спросил я. — Ты, который откровенно предал архонтов?

— Я верен тому повелителю, — сказал он, — которому присягал! И, как я сказал, обстоятельства изменились. Знания, которые требовались от вас, приобрели второстепенное значение. Но хватит об этом. Идите в дом, солдаты проводят вас к месту отдыха. Там не менее безопасно, чем в подземельях архонтов. И хочу вам сообщить, что вы в последний раз видите эти небеса, этот дождь. Так что не тратьте времени, а наслаждайтесь дождем.

И тут я услыхал, как шепчет Янош:

Огонь мой друг

Огонь ты слышишь

Огонь ты лжешь

Помни о брате своем

Огонь мой друг

Огонь ты жжешь!

Смола с факела «вспомнила», вспыхнула, и одежду Симеона внезапно охватило огнем. Огонь, питаемый магией, мгновенно воспламенил легкую ткань, несмотря на дождь. Симеон завопил от боли. Солдаты пришли в замешательство.

Янош вспрыгнул на подножку экипажа и стал перебираться на крышу. Солдат, до этого уже тыкавший его копьем, заметил это движение, шагнул вперед и изготовился к броску, но тут я сбил его с ног и выхватил копье. Янош присел на крыше экипажа, затем подпрыгнул, пальцы вцепились в край стены, и он втянул себя наверх. Я бросился следом, поставил ногу на колесо, собираясь влезть на крышу экипажа. В меня вцепились чьи-то руки. Я, не глядя, двинул назад концом копья и услыхал вопль, еще более громкий, чем издавал горящий живым факелом Симеон. И я тоже оказался на крыше кареты, будучи более легким, чем мой друг, легче и вспрыгнул на стену. Янош помог мне вскочить на ноги.

Я оглянулся назад и увидел, как Гриф с воем топчется на месте, держась за глаз. Солдаты повалили Нису Симеона, пытаясь сбить пламя. И тут мы прыгнули, полагаясь на удачу, ждущую нас внизу.

Мы приземлились на мостовую, вскочили и помчались что было сил в дождь, в ночь, и я благодарил богов Ориссы, что в свое время мы снесли эту великую ликантианскую стену. Только бы нам не заблудиться на этих улицах и не налететь на патруль. А там уже свобода. Свобода и дом. Я верил, что мы спасемся… Уж если нам удалось вырваться из лап архонтов и Симеона, впереди могла ждать только удача.