Шамиль Зиганшинович Ракипов О чём грустят кипарисы Роман Книга вторая Перевод с татарского Михаила Скороходова

Пролог

— Все эти дни я думала о Лейле, — сказала Магуба Хусаиновна Сыртланова, когда я в очередной раз навестил её. — Она была для меня больше, чем подруга: землячка, дочь, сестрёнка.

Здоровье Магубы Хусаиновны немного улучшилось. Навещая её, я ждал, когда она вернётся к своим воспоминаниям, продолжит рассказ о боевом пути 46-го гвардейского женского авиационного полка ночных бомбардировщиков. Лейлой она называла командира эскадрильи Ольгу Санфирову.

— Лейлу все любили в полку, я даже ревновала её к нашим общим подругам. — Хозяйка вздохнула. — Так рано оборвалась её жизнь. Закрою глаза и вижу её — юную, стройную, с милой, застенчивой улыбкой, слышу её мягкий, ласковый голос. Любовь и память — это два цветка, а корень у них один…

Навестив в очередной раз Сыртланову, я застал у неё большую группу ребят-тимуровцев.

«Начались каникулы, — подумал я, — гостей прибавилось».

Одна из «новеньких» читала вслух сказку из «Тысячи и одной ночи». Хозяйка приветливо кивнула мне головой, я занял своё обычное место у окна и стал слушать рассказы Шахерезады о волшебной лампе Алладина.

Сказочная ночь кончилась, хитроумная рассказчица умолкла на самом интересном месте, и жестокий царь снова отложил казнь юной девушки.

— Остановимся на этом, — сказала Магуба Хусаиновна. — Пора мне сменить Шахерезаду. В отличие от неё я должна спешить. Приходите, ребята, по вечерам в это же время, я продолжу рассказ о своих боевых подругах. Меня только смущает одно: появились новые слушатели, они не знают, что было раньше, могут не понять. Своё повествование я довела до весны 1944 года. Приболела, пришлось сделать перерыв. За это время я приготовила кое-какие выписки, использую их в рассказе. Теперь чувствую себя лучше, не знаю, надолго ли. Повторяться, конечно, не хочется.

Новенькие заговорили наперебой:

— Рассказывайте дальше!

— Мы все знаем, что было, нам ребята рассказали!

— И сами уже другим рассказывали.

— Наши взяли Керчь, на этом вы остановились…

Магуба Хусаиновна улыбнулась, приподняла руку.

— Тогда всё в порядке. Перекладывать стог не будем. Я в эти дни думала, не пропустила ли чего-нибудь важного, интересного. Пропустила, конечно. О многих однополчанках даже не упомянула. Пусть они простят меня. Тысячи боевых вылетов и ни один не похож на другой… Обо всех рассказать невозможно. Ничего не поделаешь. Меня дополнят мои бывшие боевые подруги, некоторые из них уже написали, другие пишут воспоминания. Общими силами составим летопись родного полка.

Очень мало я рассказала о девушках-техниках и вооруженцах. А что бы мы, пилоты и штурманы, делали без них? Они оборудовали, чаще всего на случайных, неудобных площадках стоянки для наших «По-2», маскировали самолёты, ремонтировали их, навешивали под плоскости бомбы. Почти всегда им приходилось работать в полной темноте или при лунном свете. Три посадочных огонька вспыхнут на короткое время и погаснут. Самолёты взлетают и садятся беспрерывно — с вечера до утра. На подвеску бомб девушки затрачивали не более пяти минут. А бомбы тяжёлые — по пятьдесят и сто килограммов каждая. На один «По-2» — двести килограммов. На весь полк за одну ночь — десятки тонн. А с весны 1944 года до конца войны мы летали с двойной бомбовой нагрузкой. Придёт время, я расскажу об этом подробнее.

Голос Магубы Хусаиновны окреп, лицо оживилось. Седая больная женщина словно помолодела и, поправив волосы, продолжала рассказывать:

— Приземлился самолёт. Над целью его обстреляли зенитные орудия и пулемёты, необходим ремонт. Пилот и штурман с помощью девушек вылезают из кабин, у них подкашиваются ноги. Устраиваются прямо на земле, под крылом самолёта, и засыпают. Оберегая их сон, техники и вооруженцы с наветренной стороны подвешивают чехол. Тихонько постукивают ключами, другими инструментами. Даже карманные фонарики включать нельзя — над аэродромом проносятся вражеские самолёты. Тонкие девичьи пальчики на ощупь ввинчивают в бомбы взрыватели. Наконец все пробоины тщательно залатаны, самолёт заправлен горючим, бомбы подвешены: «Девочки, подъём!..» Бомбы были покрыты солидолом, можете себе представить, как выглядели девушки после боевой ночи — чёрные с головы до ног.

Техникам и вооруженцам на отдых оставалось мало времени, но прежде чем идти спать, они приводили в порядок самолёты, скребли их, чистили, мыли, потом мылись сами, стирали комбинезоны, гимнастёрки. Всё успевали сделать. Вечером — снова чистенькие, аккуратные, с белоснежными подворотничками.

Некоторые девушки-вооруженцы здесь же в полку оканчивали курсы штурманов, созданные специально для них. А часть опытных штурманов переучивалась ни лётчиц, и как-то незаметно появлялись новые боевые экипажи. Да ещё какие! Например, Нина Ульяненко — Оля Голубева. Они не разлучались почти до конца войны, на их счету сотни совместных боевых вылетов.

Нина по национальности удмуртка, она ещё в детстве, подражая Чкалову, ныряла под плоты, ежедневно делала зарядку, обтиралась холодной водой и снегом. Потом занималась в планёрном кружке, поступила в аэроклуб. В 16 лет впервые поднялась с инструктором над родным Боткинском. В наш полк её назначили штурманом. Она много летала с Дусей Носаль, та научила её управлять самолётом, доверяла даже совершать посадку. После гибели Дуси Нина решила стать лётчицей и освоила новую специальность, как говорится, без отрыва от производства. Её примеру последовали штурманы Женя Жигуленко, Наташа Меклин, Рая Аронова. Великолепная четвёрка — все стали Героями Советского Союза!

В отличие от Нины её будущий штурман Оля Голубева до войны об авиации не помышляла. Потомственная сибирячка, она в 1940 году поступила в институт кинематографии и считала себя самым счастливым человеком на свете. А когда началась война, вспомнила, что её отец и дед освобождали родную землю от колчаковских банд. «Моё место на фронте, — решила она. — Пойду добровольцем, хоть рядовым в пехоту». В военкомате от неё отмахнулись, ссылки на отца и деда не помогли, и она осенью 1941 года стала сандружинницей, ухаживала за ранеными во фронтовом санитарном поезде. Услышала о формировании женских авиаполков, добилась приёма у Марины Расковой.

— Какая же у вас, девушка с красивой косой, военная специальность? — спросила, улыбаясь, Марина Михайловна.

Оля испугалась: если признаться, что никакой военной специальности нет, всё будет кончено, от ворот поворот. Но тут в голове мелькнуло: «На самолётах ночью видны огни. Горят лампочки…»

— Я хорошо знакома с электричеством, — стараясь придать голосу уверенность, заявила Голубева.

— Вот как? — удивилась Раскова. — Где же вы с ним познакомились?

— В Иркутске, в школе. По физике у меня всегда были пятёрки. — Чувствуя, что это звучит не очень убедительно, она на всякий случай добавила: — И вообще… я готова.

Наверное, это «вообще» окончательно убедило Раскову, что для военной авиации эта девушка — ценное приобретение.

— Будешь в полку Бершанской электриком, — сказала она. — Но косы придётся отрезать.

Оля тряхнула головой, облегчённо вздохнула:

— Хоть сейчас. Ни капельки не жалко…

Она стала отличным мастером по приборам, но тайком от подруг самостоятельно изучала штурманское дело. Когда открылись курсы, пришла к штурману полка Жене Рудневой, зачёты сдала на «отлично». Позднее Голубева стала штурманом звена, но повышением была недовольна — пришлось расстаться с Ниной Ульяненко, любимым командиром.

Мне, как и другим лётчицам, нравилось летать с юными, неопытными штурманами. В этих полётах была своя прелесть. Подкупала восторженность девушек, их беспредельная вера в наше лётное мастерство. Помните, я рассказывала о Вале, которая была вооруженцем, увлеклась гаданием на картах. Я под свою ответственность взялась подготовить из неё штурмана. И подготовила. Девушка словно родилась заново. Мысль о том, что нас могут сбить, по-видимому, никогда не приходила ей в голову. Однажды мы попали с ней в перекрестье пяти прожекторов, огонь зениток становился нестерпимым, и я ввела самолёт в штопор, имитируя падение. Валю предупредить не успела. Приём сработал безотказно. Немцы прекратили огонь, лишь один прожектор «провожал» падающую машину. Вмешиваться в управление самолётом без разрешения командира экипажа штурману категорически запрещалось, но в этой ситуации Валя могла подумать, что я ранена, потеряла сознание или убита. Она даже не шелохнулась. У самой земли я выровняла самолёт, кроме приборов, ничего не вижу.

— Сделай боевой разворот, — услышала я спокойный голос Вали. — Уйдём в море…

Вот она какая была! Я ещё расскажу, как мы с ней летали.

О Чечневой я только упоминала, это моё упущение. В 17 лет она уже была лётчиком-инструктором, готовила курсантов для военных училищ, куда ей самой путь был закрыт. Такая несправедливость удручала её, и однажды, набравшись храбрости, она позвонила домой Марине Расковой. Та поняла её с полуслова, пригласила к себе. Чечнева приехала, взмолилась:

— Марина Михайловна, помогите мне стать лётчиком-истребителем!

Может быть, она сознавала, что до смертельной схватки с фашизмом оставались считанные месяцы.

Наверное, с подобными просьбами к Расковой обращались очень многие. И когда пришло время, кадры женских боевых авиационных соединений появились не на пустом месте. Поэтому Марина Раскова, формируя в 1942 году женские авиаполки, действовала так уверенно — за её спиной стояли лётчицы, такие как Чечнева, полные внутреннего огня, готовые к обороне и наступлению. Призыв партии «Комсомолец — на самолёт!» они восприняли как приказ Родины и запрограммировали себя на подвиг.

В Энгельсе формировались почти одновременно три женских авиационных полка: пикирующих бомбардировщиков, истребителей и ночных бомбардировщиков. Марина Чечнева хотела и могла бы стать лётчиком-истребителем, но у неё был уже опыт ночных полётов, поэтому Раскова направила её в полк Бершанской.

И вот в двадцать лет Чечнева — командир эскадрильи. Решительная, бесстрашная, она блестяще выполняла трудные задания, на её счету было уже более 500 боевых вылетов, и её назначение мы восприняли как должное. А она на первых порах чувствовала себя неловко: не только я, её заместитель, но и все командиры звеньев были старше её. Однако мы быстро нашли общий язык, эскадрилья получилась очень дружная. Ночью летали на задания, а днём проводили учебные полёты. Недосыпали, уставали, но делали своё дело.

Учить и переучивать приходилось не только вооруженцев, но и опытных лётчиц, которые прибывали в полк из тыла. Хлопот с ними было немало. Помню, однажды я беседовала с девушками на аэродроме, к нам подошла незнакомая молодая женщина, спросила, как пройти на командный пункт. Мы показали

— Нашего полку прибыло, — сказала Вера Велик, штурман, украинка из Керчи, о которой я уже рассказывала. — Похоже, лётчик-инструктор, по выправке видно. Сейчас доложит Бершанской: «Прибыла, чтобы воевать. Где мой самолёт?» Типичный случай.

Девушки, обернувшись ко мне, рассмеялись: Вера вспомнила мои слова, с которыми я когда-то обратилась к начальству.

— А Бершанская отправит её на карантин, — сказала одна из девушек. — Расстроится, бедняжка.

Двухнедельный карантин для новичков придумали наши мудрые командиры. Он был, по существу, условным: вновь прибывшие свободно общались с нами, только спали отдельно. Привыкали к обстановке, заводили подруг, изучали по картам окрестности аэродрома.

Вера Велик как в воду глядела: прибывшая в полк Нина Алцыбеева была опытным лётчиком-инструктором и к Бершанской обратилась с просьбой: «Разрешите сегодня же боевой вылет». И всё-таки слова «типичный случай» можно отнести к Алцыбеевой лишь с некоторой натяжкой. Дело в том, что она была замужней женщиной. Муж, лётчик-штурмовик, находился на фронте, от него целый год не было писем, а все письма, отправленные ему женой из Абакана, почему-то вернулись обратно. Оставив в далёком сибирском городе на попечении одной старушки четырёхлетнюю дочку, Нина прибыла к нам. Какую внутреннюю силу надо иметь, чтобы решиться на такой шаг…

Перед войной Нина и её муж, Иван Поздняков, работали инструкторами в Киевском аэроклубе, затем в военной лётной школе, которая летом 1941 года была эвакуирована в Абакан. Осенью школа была расформирована, остался лишь небольшой тренировочный отряд, в нём военные лётчики проходили подготовку перед отправкой на фронт. Нина работала в этом отряде и могла бы жить в Абакане со спокойной совестью до конца войны, ждать мужа. Но в её душе была другая программа. Тайком от командования она подала рапорт с просьбой направить её на фронт. Что случилось с мужем и как он отнесётся к её поступку, она могла только гадать. Труднее всего было оторвать от себя ребёнка. Если бы она оставляла его у родных людей, это был бы «типичный случай», так поступали многие, но у неё такой возможности не было. Старушка из соседнего дома сама предложила свои услуги, обещала ухаживать за девочкой, как за родной внучкой, но, как выяснилось позднее, своего обещания не выполнила…

Тренируя лётчиков в глубоком тылу, Нина целые дни проводила в воздухе, а здесь, на фронте, изнывала пока на карантине. Внешне она казалась спокойной, но мы понимали её состояние.

Когда карантин кончился, Бершанская передала Нину в руки командира звена Нины Худяковой, начались тренировочные полёты. Экзамен был трудным: Алцыбеева выполняла сложную лётную программу, сидя «под колпаком», в закрытой кабине, ориентируясь только по приборам.

В кабине «По-2» четыре прибора: указатель скорости, высотомер, компас и указатель поворотов. Пользуясь ими, надо было точно выдерживать заданный курс, производить мелкие и глубокие виражи, боевые развороты, вводить самолёт в штопор и выводить из него. Всю программу Алцыбеева выполнила безупречно.

Ночные тренировки проходили не так гладко. На тыловых аэродромах посадочное «Т» состоит из двадцати фонарей, их видно со всех сторон, с любой точки круга, а у нас всего три слабеньких огонька, заметных лишь с одного направления. Сверху их обнаружить невозможно. Даже самые опытные лётчики из новоприбывших в этих условиях вели себя, по выражению Худяковой, как слепые котята. Алцыбеева «прозрела» лишь после шестого вылета.

Зачёты у всех новичков принимала заместитель командира полка капитан Серафима Амосова. Эта коренная сибирячка, высокая, сероглазая, стройная, была одной из самых неутомимых тружениц нашего полка. Рождённая летать, она до войны с отличием окончила лётную школу, водила самолёты по трассе Москва — Иркутск. Подчинённые её побаивались, хотя она никогда не повышала голоса. Спокойная, немногословная Амосова умело руководила полётами, лучшего заместителя у Бершанской просто не могло быть.

Восемь экипажей нашего полка под командованием Амосовой в сентябре 1943 были направлены в помощь наземным войскам, которые сражались под Новороссийском. В эту группу я не попала, о её действиях мне рассказывали Лейла, её штурман Руфа Гашева и другие девушки.

Морские лётчики встретили девушек дружелюбно, но с оттенком снисходительности: «Девчачья эскадрилья». Предупреждали: к Новороссийску не подступиться. Девушки отшучивались: «Смотря кому!» Амосова собрала экипажи, познакомила с первым заданием: нанести удар по огневым точкам противника. Напутствие было кратким:

— Помните, боевые подруги, мы представляем здесь воздушную гвардию. Будем работать дружно, быстро, с максимальным напряжением.

В первый же вечер Амосова подала заявку на такое количество бомб, что начальник боепитания растерялся:

— Вы нас разорите!

Началась первая боевая ночь-максимум. На аэродром пришли свободные от полётов морские лётчики, старшие командиры. Самолёты улетали и возвращались, девушки-вооруженцы превзошли себя: интервал между вылетами не превышал трёх минут. Обстановка была очень сложной. С одной стороны море, с другой — горы, восходящие и нисходящие воздушные потоки, плотный заградительный огонь… Шесть ночей подряд девушки бомбили вражеские укрепления. В каждую ночь группа делала не менее шестидесяти боевых вылетов, обрушивая на головы немцев более десяти тонн бомб. Моряки признавались, что такой слаженной работы они ещё — не видели. А накануне решающего штурма, в ночь на 15 сентября, почти все экипажи сделали по десять вылетов. Под утро запас бомб был израсходован. Начальник боепитания метался от склада к складу и вдруг увидел такую картину: на стокилограммовой бомбе, обхватив её руками и ногами, лежала девушка, а парень в комбинезоне, ухватив бомбу за стабилизатор, тянул её к себе.

— Не дам! — кричала девушка. — Руки прочь!

— Что здесь происходит? — грозно спросил начальник.

В ответ из темноты гневный девичий голос:

— Я первая её увидела, а он отнимает!

Бомба досталась нашему экипажу.

В последних вылетах девушки использовали обнаруженные на одном из складов трофейные немецкие авиабомбы.

16 сентября Новороссийск был освобождён.

Вернёмся к Нине Алцыбеевой. Зачёты она сдала на пятёрку с плюсом. И вот сидит в кабине самолёта, ждёт моего разрешения на взлёт — я дежурная по аэродрому. Во второй кабине — штурман 3-й эскадрильи Дуся Пасько. Я медлю… К самолёту подходят Евдокия Давыдовна Бершанская, комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич, секретарь парторганизации Мария Ивановна Рунт. Поочерёдно обращаются к Нине с кратким напутствием. Невольно вспоминаю свой первый вылет…

Подаю сигнал, и самолёт Алцыбеевой поглотила ночь. Я мысленно напутствую её: «Лети, дорогая, защищай свою малышку, миллионы других детей, мсти за погибших, за сирот, будь беспощадна!»

Уверяю себя, что первый боевой вылет этой замечательной женщины будет удачным: наши девушки-асы, ветераны полка, не дадут её в обиду. Сделают всё возможное и невозможное. И Дуся — отличный, надёжный штурман, не подведёт. Тут же появляется тревога: всё может случиться, война есть война. «Если вернётся, — загадываю я, — будет летать до конца войны, встретит Победу, обнимет мужа, дочку. И потерь в эту ночь не будет».

Дежурить на аэродроме нелегко. Нервы напряжены до предела. Страх за подруг леденит душу. Каждый экипаж приходится провожать в неизвестность по шесть-восемь раз. Несколько сот расставаний за одну ночь, а вдруг встреч окажется меньше? Очерёдность вскоре нарушается, наступает момент, когда сбиваешься со счёта, кажется, что кого-то не хватает. А надо оставаться спокойной, уверенной, ясно представлять себе картину боевых действий полка. Неожиданно появляется «пропавшая» машина, радость переполняет сердце, но ненадолго. Кажется, ночи не будет конца. После дежурства ног под собой не чувствуешь, спишь как убитая.

Но та ночь была счастливой, все мои пророчества сбылись! Причём два из них досрочно.

Когда полк базировался в Пересыпи, Нина получила письмо от мужа, оно прошло долгий путь до Абакана и оттуда — в наш полк. Оказалось, что Иван Поздняков совершил вынужденную посадку В тылу у немцев, был ранен, вышел к своим. И находился теперь недалеко от нас — на противоположном берегу Азовского моря. О том, что его жена на фронте, он и не подозревал. Нина написала ему и вскоре со своим штурманом улетела в ПАРМ,[1] их самолёт нуждался в капитальном ремонте. В тот же день они должны были вернуться. Пришли на аэродром, выяснили, что в Пересыпь отправляется самолёт, но может взять лишь одного пассажира. Штурман, молодая девушка, взмолилась: «Товарищ лейтенант, разрешите мне улететь, я пропаду здесь одна, с ума сойду!»

Проводив подругу, Алцыбеева стала прогуливаться возле аэродрома, следующий попутный самолёт отправлялся через пять часов. На посадку заходил бомбардировщик. Наблюдая за ним, Нина остановилась. Рассеянным взглядом окинула пассажиров, вышедших из самолёта, и… увидела мужа. После госпиталя ему предоставили отпуск. В полк прилетели вместе.

Все мы радовались их счастью. Не помню, сколько времени оно продолжалось. Может, недели две, а может, меньше. Ночи Поздняков проводил на аэродроме, помогал техникам и вооруженцам. Когда пришла пора возвращаться в часть, помрачнел, стал уговаривать жену лететь с ним: «В этом аду ты погибнешь, у наших «Илов» всё-таки броня». Нина отказалась. Примерно через полгода ей тоже предоставили отпуск, и дома встретилась с дочкой.

— Ну, хватит на сегодня?

— Магуба Хусаиновна, а как вы стали военным лётчиком? — раздался робкий голос. — Где учились?

Хозяйка словно ожидала этого вопроса.

— Моё детство прошло в Башкирии, в небольшом городе Белебей. Однажды на его окраине приземлился самолёт. Сбежались ребятишки, конечно, примчалась и я со своими подружками. Впервые в жизни увидела живого лётчика. Вскоре самолёт взлетел, развернулся и растаял в небесной сини. Я долго глядела ему вслед, он словно унёс на крыльях частицу моей души.

Мой старший брат жил в Узбекистане, я переехала к нему. Училась, работала. Однажды прочитала в газете, что в Ташкенте открываются курсы подготовки специалистов по изысканию и оборудованию новых воздушных линий. Вместе с подругами подала заявление. Из девушек на курсы приняли меня одну. Окончила их и стала работать в одном из изыскательных отрядов, прошла сотни километров по пустыням и горам. Внушала себе, что каждый шаг приближает меня к небу. Звёздная мечта окрыляла, никакие трудности меня не страшили. И вот — лётная школа… Училась летать, одновременно работала в авиаремонтных мастерских.

Первый самостоятельный полёт. С ликующим рёвом «У-2» оторвался от земли, и началась моя лётная биография. Инструктора в самолёте нет, задняя кабина пуста, я одна. Слежу за приборами, набираю высоту. Ветер свистит в расчалках, мой воздушный корабль пробивает облака, я капитан самых дальних полётов — какое блаженство! Туда, за линию горизонта… О, как далеко улетела я от аэродрома! Позади остались Уральские горы, внизу стелется сибирская тайга. Здравствуй, Тихий океан! Вижу красавец-крейсер, моряки машут мне бескозырками, я покачиваю крыльями… Вот и Америка. Снижаюсь, чтобы толпы людей разглядели алые звёзды на моём самолёте. Пересекаю ещё один океан, под крылом замелькали европейские города. Париж, Берлин, Варшава… Подлетаю к родному аэродрому. Вижу множество встречающих, флаги, цветы, иду на посадку… Первый в истории авиации беспосадочный перелёт вокруг земного шара завершён!

Полёт продолжался 15 минут — два круга над аэродромом, — а я за это время успела ещё пролететь над Северным полюсом и над полюсом Южным, установила несколько мировых рекордов, атаковала стаю фашистских стервятников, нарушивших нашу границу, а когда кончились боеприпасы, пошла на таран, погибла славной смертью и — воскресла… Всю ночь я не спала, сидела у раскрытого окна, глядела на звёзды и шептала: «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, свету!..»

Первый самостоятельный полёт, как и первая любовь, не кончается никогда, его прерывает только смерть. В тот солнечный летний день я всем существом ощутила: без неба жить не смогу. С упоением выполняла лётную программу: после полётов по кругу отрабатывала мелкие и глубокие виражи, спираль, змейку, штопор, боевой разворот. Экзамены сдала на «отлично». После окончания школы меня, единственную из девушек, назначили инструктором. Сказали: научилась летать — теперь учи других.

Началась война, в Тбилиси открылась военно-авиационная школа. Меня направили туда, назначив командиром звена, присвоили звание младшего лейтенанта. На мои рапорты с просьбой направить на фронт начальство отвечало отказом. Больше года работала в санитарной авиации, перевозила раненых из медсанбатов в тыловые госпитали. Добилась приёма у командующего 4-й воздушной армией Константина Андреевича Вершинина. Ожидала, что услышу привычное: «Вы занимаетесь очень важным, ответственным делом…» Приготовила ответ: «Всё понимаю, но настаиваю на своей просьбе, уверена, что на фронте принесу больше пользы Родине». Командующий внимательно выслушал меня, сказал, что ночные полёты за линию фронта очень опасны, женский авиационный полк несёт потери. «Тем более, — заявила я, — мне надо быть там, это мой долг». И добавила, что моя лучшая подруга Ольга Санфирова, тоже татарка по национальности, воюет в составе полка, исполняя обязанности командира эскадрильи, мы хотим вместе бить фашистов? Генерал улыбнулся. Убедили, говорит, я дам распоряжение, до полка добирайтесь сами.

Поезда были переполнены, ехать пришлось с пересадками, но в воинских эшелонах мне всегда находилось место. Лежу на полке и думаю: «Приближаюсь к полку, а полк приближается ко мне». В то время бон шли в предгорьях Кавказа, наши войска отступали. Добралась до Грозного, узнала, что полк базируется поблизости, в станице Ассиновская… Снова учёба и труд, труд, труд. Невежд и лентяев можно встретить в небе лишь среди пассажиров…

Видимо, детям не хотелось уходить, один из новичков спросил:

— Магуба Хусаиновна, сколько вы сделали боевых вылетов?

Хозяйка улыбнулась.

— Вы забегаете вперёд. Ладно, открою вам этот секрет — 782 вылета.

— И столько раз немцы обстреливали самолёт?

— Нет, гораздо больше. Случалось, нас обстреливали ещё на пути к цели, например, когда мы пересекали линию фронта. Кроме того, иногда штурман не успевала прицелиться или сбрасывала не все бомбы, приходилось возвращаться в огненный ад. Сама до сих пор удивляюсь, как это я и многие мои подруги остались живы. Были и удачные вылеты, когда немцы не успевали открыть, огонь, но это было не правилом, а исключением.

— Магуба Хусаиновна, а вы читали книги на фронте? — спросила одна из девочек.

Хозяйка не успела рта раскрыть, за неё ответил один из мальчишек:

— Не до чтения было. Война!

Но Магуба Хусаиновна опровергла это утверждение:

— Представьте себе, читала. У нас была своя полковая библиотека, несколько сот томов. Мы читали и перечитывали Пушкина, Лермонтова, Горького, Николая Островского, Шолохова и многих других любимых всеми писателей. Альбомы и дневники девушек были полны стихами известных и безвестных поэтов. И сами, почти все, писали стихи. Я говорила, мы выпускали рукописный журнал. Работал у нас философский кружок, проводились конференции, диспуты. На всё нас хватало…

Ребята ушли. Я сказал Магубе Хусаиновне, что через несколько дней уеду в командировку, пропущу несколько вечеров.

— Может быть потом, когда вернись, вы хотя бы коротко повторите для меня свои рассказы, — попросил я.

— Не волнуйтесь, — ответила она. — Мы сделаем ещё один перерыв, дождёмся вас. У меня есть о чём поговорить с ребятами…

Я поблагодарил её и ушёл со спокойной душой. Придя домой, сделал первую запись в новой тетради: «Книга вторая».