"О чём грустят кипарисы" - читать интересную книгу автора (Ракипов Шамиль Зиганшинович)

Ночь шестьсот девяносто первая

В посёлке Чурбаш мы не задержались, уже на следующее утро перелетели ближе к линии фронта, на аэродром под Карагезом.

Над ровной, покрытой алыми маками степью, стелется оранжевый дым. По топкому берегу небольшого озера неторопливо бродят два аиста. Вялые, взъерошенные. Бедные создания! Каким-то своим птичьим умом они понимают, что в мире творится что-то страшное, жестокое, ждут, когда всё это кончится. И мечтают по-своему: вернётся тишина на землю, наступит желанный покой, будет много корма, будет родное гнездо, будут птенцы и приветливые, добрые, хорошо знакомые люди.

Сколько сгорело лесов вместе с их обитателями в огне войны… Сколько убито на фронтах коней — среди животных у них самая злосчастная судьба, люди заставили их участвовать в кровавой бойне.

Не будет на Земле ни одного народа, не пострадавшего от войны. Одни больше, другие меньше, но пострадают все. Наживутся на чужом горе торговцы оружием, политиканы, спекулянты, которые сами не воюют. По сравнению с пострадавшими их — ничтожное меньшинство. Должны же народы разобраться что к чему. Обязательно будут революции, появятся новые социалистические страны. Или всё пойдёт по новому кругу? Какая-то страна начнёт бешено вооружаться, соседи, конечно, тоже. Появится новое оружие с небывалой убойной силой и — третья мировая война? И опять какие-то безумцы будут пялить ненасытные глаза на самую большую страну в мире, на наши необъятные просторы, леса и равнины, будут рисовать стрелы на картах, мечтать о мировом господстве?

Нет, что-то изменится на Земле, не могут люди не поумнеть после такого урока. Поймут хотя бы самое простое: победить Советский Союз, поработить советский народ нельзя.

Говорят, аисты приносят счастье. Значит, этот аэродром будет для нас счастливым. Если бы так! Ведь и немцы видели этих птиц. Только Победа принесёт счастье.

Солнце опускается за лесистый хребет Крымских гор. Самолёты стоят в строю, гордые, красивые, готовые к вылету. Ждём, когда связной «По-2» доставит нам из штаба дивизии очередное задание.

Девушки группами рассыпались по аэродрому. Настроение у всех приподнятое: наступление наших войск развивается стремительно. Любуюсь однополчанками: все такие стройные, юные, элегантные. Форма у всех одна, но у каждой девушки своя стать, своё неповторимое очарование. Впрочем, и в форме есть различие: подшлемники окрашены домашним способом в разные цвета. Кому какой нравится: розовый, зелёный, голубой… Щеголихи!

Я очень любила эти вечерние часы, они никогда не померкнут в памяти.

Все в сборе, весь полк обнимаю взглядом, и невозможно представить, что кто-то из нас не вернётся с боевого задания.

К утру девушки будут выглядеть по-другому: смертельно устанут, осунутся, почернеют, насквозь пропахнут бензином, маслом, толом, гарью, у кого-то прибавится седых волос, но сейчас, в этот вечер, я верю, что все они останутся живы.

Да, мы потеряли часть экипажей, потеряем ещё, война есть война, но не в эту ночь…

Подхожу к своему самолёту. Мой сегодняшний штурман Хиваз Доспанова уже здесь. Развернув штурманскую карту, сосредоточенно изучает её, запоминает ориентиры, пытается угадать предстоящий маршрут.

Нина Алцыбеева и её постоянный штурман Мэри Авидзба, первая из абхазских девушек ставшая лётчицей, сидят на крыле, увлечённо беседуют. Нина, наверно, рассказывает, какая у неё умная, красивая, необыкновенная дочка…

Наш полк можно назвать интернациональным, в нём представлено более десяти национальностей.

Наташа Меклин, гибкая, изящная, прислонилась к фюзеляжу, читает письмо. От отца?«От матери? Родители её тоже на фронте. Боевая семья.

Неразлучные Таня Макарова и Вера Велик склонились над картой, расстелив её на хвосте самолёта. Что-то горячо обсуждают. Карта у них особенная, можно сказать, уникальная: на ней намечен путь нашего полка до самого Берлина. В верхнем правом углу чётким почерком выведено: «Утверждаю. М. Сыртланова». И самолёт их отличается от других: он голубого цвета, за что получил прозвище «блондинка». Этот самолёт, я рассказывала, подарили полку работники ПАРМа, сами и покрасили его.

Подошла Рачкевич, взяла меня под руку, предложила:

— Послушаем, о чём толкуют наши полковые стратеги.

Оказалось, девушки определяли сроки окончательного разгрома немецких войск в Крыму.

— Севастополь будет взят первого мая! — решительно объявила Макарова.

Утверждение кажется мне чересчур оптимистичным, но спорить я не хочу. Увидев Рачкевич, девушки попросили её вкратце рассказать о событиях, происходивших в Крыму в 1941/42 годах. Лицо Евдокии Яковлевны стало серьёзным. Тупым концом карандаша она провела линию от Перекопа на юг, к Севастополю, и ровным голосом, не торопясь, стала рассказывать.

— В октябре сорок первого 11-я немецкая армии усиленная румынскими войсками, под командованием генерал-полковника Манштейна вторглась в Крым. В составе этой армии было двенадцать стрелковых, одна кавалерийская и две моторизованных дивизии СС «Адольф Гитлер» и «Викинг».

Советские войска в Крыму были расчленены на две части. Одна из них отошла на Керченский полуостров и в середине ноября переправилась через пролив в Тамань.

Приморская армия, которая прославилась обороной Одессы, отошла на юг и объединилась с силами Черноморского флота. Был создан Севастопольский оборонительный район. Взять с ходу Севастополь Манштейну не удалось. В ноябре был отбит первый, тщательно подготовленный немцами штурм города. В декабре — второй. Гитлер был в бешенстве, требовал от Манштейна в кратчайший срок стереть с лица земли главную базу Черноморского флота, чтобы использовать 11-ю армию на других участках советско-германского фронта.

Однако расчёты Гитлера рушились один за другим. Ставка Верховного Главнокомандования в декабре 19.41 года разработала невиданную по масштабам Керченско-Феодосийскую десантную операцию.

Две армии Кавказского фронта совместно с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией сформировали пять крупных десантных отрядов, которые в ночь на 25 декабря высадились на Керченский полуостров. Прибрежная полоса пролива была покрыта льдом, бушевал шторм, в воздухе господствовала фашистская авиация. Наши истребители из-за далёкого расстояния могли находиться в воздухе в районах высадки не более 10–15 минут. Но десантники совершили то, что казалось невозможным. За четыре дня на Керченский полуостров высадилось более 11 тысяч воинов. 30 декабря Совинформбюро сообщило:

«29 и 30 декабря группа войск Кавказского фронта во взаимодействии с военно-морскими силами Черноморского флота высадила десант на Крымском полуострове и после упорных боёв заняла город и крепость Керчь и город Феодосию».

Передовая статья «Правды» за 31 декабря 1941 года была озаглавлена «Наша победа в Крыму». В ней говорилось:

«Новая победа Красной Армии является свидетельством величайшего мужества, исключительного героизма советских воинов, их всесокрушающего наступательного порыва за освобождение родной земли от иноземных поработителей».

На Керченском полуострове возник новый Крымский фронт. Как бесценный новогодний подарок восприняли советские люди победу отважных десантников. Армия Манштейна завязла в Крыму надолго…

Девушки всё подходили. Рачкевич, заметив это, стала говорить громче:

— В мае 1942 года Манштейн, оставив для блокады Севастополя пять дивизий, бросил основные силы в наступление против войск Крымского фронта. У фашистов было двойное превосходство в воздухе. Командование Крымского фронта не сумело должным образом организовать оборону, а затем отход войск. 15 мая гитлеровцы вторично захватили Керчь. Часть наших войск, не сумевшая прорваться и переправиться на Таманский полуостров, укрылась в катакомбах и совместно с партизанами продолжала борьбу.

Положение Приморской армии, оборонявшей Севастополь, резко ухудшилось.

Поражение было тяжёлым, но и немцы в ходе боёв потеряли десятки тысяч солдат и офицеров, более 300 самолётов, ударная танковая дивизия Манштейна практически перестала существовать.

Основные силы 11-й немецкой армии после пят дневной артиллерийской и авиационной подготовки второго июня 1942 года предприняли очередной штурм Севастополя. Силы защитников города таяли, не хватало боеприпасов.

Вечером 30 июня по приказу Ставки началась эвакуация войск, которая в исключительно тяжёлых условиях продолжалась до третьего июля. Всех защитников города эвакуировать не удалось. Оставшиеся на берегу продолжали сражаться. На отдельных участках борьба продолжалась до двенадцатого июля. Часть севастопольцев прорвалась в горы, к партизанам.

В дальнейших событиях, развернувшихся на Южном фронте, участвовал и наш полк.

День полного освобождения Крыма недалёк…

Рачкевич умолкла…

Таня Макарова с улыбкой заявила:

— У нас всё рассчитано. Первое мая будем встречать в Севастополе.

— Прибавим, товарищ лейтенант, десять дней, — снисходительно сказала Вера Велик. — Запас бомб в полку на исходе, вдруг не подвезут вовремя. И погода…

— Десять дней много, — упрямо нахмурила брови Таня. — Недели хватит.

Девушки, очевидно, считали, что именно наш полк нанесёт решающий удар по двухсоттысячной гитлеровской армии, а действия других воинских частей будут носить вспомогательный характер. Как бы то ни было, их военная мысль снова оказалась на высоте: они ошиблись всего на два дня.

Прилетел связной самолёт, мы построились поэскадрильно и выслушали боевое задание: нанести удар по Ялтинскому порту, отвлечь внимание немцев от важной операции, которую в эту ночь должны провести в районе Симеиза крымские партизаны и моряки-черноморцы. Партизаны, действующие в районе горы Ай-Петри, доставят на побережье раненых» там их будут ждать наши военные катера.

Маршрут очень сложный, полёты рассчитаны на полный расход горючего. На задание полетят только опытные экипажи.

Подошли с Хиваз к самолёту, она, глядя на меня смеющимися глазами, сказала:

— Знаешь, посмотрела на наш полк в строю и вспомнила, как мы выглядели в Энгельсе. Сапоги набиты ватой, бумагой. Девушки называли их «котиками». Потому что мы выглядели в них, как коты в сапогах! А огромные шапки…Услышим команду: «Направо равняйсь!» — головы повернём, а шапки равняться не хотят, остаются в прежнем положении, как скафандры.

Разговаривая, она проверяла своё штурманское снаряжение. Полётная карта в планшете, металлический ветрочёт, напоминающий веер (прибор для определения скорости), навигационная линейка, бортовой журнал — всё на месте.

У Хиваз около трёхсот боевых вылетов, три правительственных награды: медаль «За оборону Кавказа», орден Красной Звезды и орден Отечественной войны второй степени. Она ещё не знает, что её собираются перевести на штабную работу, назначить начальником связи полка. Это повышение в должности, но Хиваз, конечно, будет расстроена. Эту «операцию» командование полка, по-видимому, глубоко продумало. Доспанова отличный штурман, но полёты даются ей нелегко, хотя она очень искусно скрывает это. Случись вынужденная посадка в тылу врага, и больные ноги дадут знать. Наш начальник связи Маздрина уезжает в Москву, на курсы. «Ничего страшного, — мысленно утешаю я Хиваз. — У тебя будет возможность летать, это главное».

Дождавшись своей очереди, взлетаем. Делаю круг над аэродромом, набираю высоту и ложусь на заданный курс. Сначала — через залив на Феодосию.

— Взлетели в двадцать два десять, — докладывает Хиваз. — Летим пятнадцать минут. Первый контрольный пункт…

У штурмана много работы: измеряет силу и направление ветра, определяет угол сноса, прокладывает путь на карте, отмечает время, следит за ориентирами, за воздухом, обо всём докладывает лётчику. А главная работа впереди: в любых условиях, под обстрелом, в лучах прожекторов, обнаружить цель и поразить её. Прицельное приспособление очень простое: два вертикальных металлических стержня на борту кабины и отверстие в нижней плоскости. Самолёт в момент прицеливания должен идти ровно, как по ниточке, иначе бомбы упадут не туда, куда надо.

Летим над прибрежной полосой между морем и Крымскими горами. Склоны покрыты вечнозелёными лесами. В небе, как гигантская САБ,[2] висит полная луна. Ориентиры просматриваются как днём. Через всё Чёрное море до самого горизонта протянулась серебряная дорожка. По обе стороны от неё переливаются, вспыхивают и гаснут большие и маленькие блики. Полное небо звёзд. Внизу мелькают разноцветные огоньки. Прохладно — высота три тысячи метров.

— Линия фронта, — снова подала голос Хиваз. — Летим двадцать две минуты.

Горный хребет тянется вдоль южного берега Крыма от Феодосии до Севастополя. В районе Ялты — две самые высокие вершины: Роман-Кош, 1545 метров, и Ай-Петри, 1233 метра. Лучших ориентиров не придумаешь, но на их склонах, возможно, — зенитные батареи.

— Подлетаем к Алуште, — доложила Хиваз. — Брошу листовки.

Я снижаюсь. На фоне звёздного неба, облитая лунным светом, отчётливо видна каменная глыба, имеющая форму женской головы. Причудливое творение природы, как это часто бывает, породило легенду.

Когда-то в этих местах обитал злой джинн, который похищал из окрестных аулов молодых мужчин и превращал их в своих рабов. В единоборство с ним вступила красивая, отважная девушка. Одолела джинна, но и сама погибла, превратилась в гору. И едва не погубила нас: со склона нас обстрелял крупнокалиберный пулемёт.

Листовки сброшены.

— Хенде хох! — кричит Хиваз и добавляет несколько крепких выражений.

Даю полный газ, снова набираю высоту. В лунном свете грозно поблёскивают тупые рыла стокилограммовых бомб, выступающие из-под нижней плоскости. Дадим сегодня жару фашистам!

Хочется верить и в силу «бумажных бомб». Текст листовок лаконичен и убедителен: немецкие и румынские войска в Крыму обречены, сопротивление бессмысленно, лучший выход — сдаваться.

Подлетаем к Ялте, начинаю планировать на минимальных оборотах. Город окружён горами. На восточной и западной стороне в небе шарят лучи прожекторов; беспорядочно стреляют зенитки, но ни одного «По-2» не видно. В районе порта — несколько пожаров. «Хорошо девушки поработали, — удовлетворённо думаю я. — Поищем цель в бухте…»

— Военный катер! — крикнула Хиваз. — У причала!

— Вижу.

Разворачиваюсь и ложусь на боевой курс.

— Чуть вправо, — командует Хиваз. Прожекторы обшаривают небо, зенитки замолчали.

Нас пока не слышат и не видят, мы проскочили между двумя «берёзовыми рощами». Самолёт качнуло — отделилась бомба. Почти в тот же момент мы попали в какой-то воздушный поток, чувствую — будет неудача.

— Мимо! В причал угодила! — в голосе Хиваз отчаяние. — Заходи снова!

Она могла сбросить сразу обе бомбы, но решила одну приберечь, молодец, ведь нас ещё не обнаружили, зайдём с другой стороны, долбанём по той же цели.

Снова грохочут зенитки, но обстреливают не нас.

Летим над морем. С минуту продолжаю планировать, потом прибавляю обороты, набираю высоту и, разворачиваясь, круто накреняю самолёт. Он очень послушен, мгновенно и точно выполняет все мои беззвучные команды. Мысленно разговариваю с ним, как с живым существом: «Молодец, умница. Мы целы и невредимы, работай спокойно. Сделаем дело и сверкнём пятками…»

Над бухтой светятся пулемётные трассы, в любой момент нас может схватить прожектор, но мы снова вышли на цель, и я уверена, что на этот раз Хиваз не промахнётся. Только прямое попадание в самолёт может прервать нашу атаку. Так я думала и… просчиталась.

Цель была хорошо видна, можно было бомбить без САБа. Высота 600 метров, точно по инструкции. И вдруг катер исчез! Вместо него — огненный шар. Кто-то из наших опередил нас.

Других катеров мы не обнаружили.

— Тридцать пять градусов вправо! — крикнула Хиваз. — Там какая-то башня. Видела, когда разворачивались.

Ложусь на новый боевой курс. Вижу каменное сооружение, напоминающее усечённую пирамиду. Может быть, полуразрушенный маяк. Что там внутри — склад, штаб, столовая, пулемётные гнёзда?..

Лучше бы, конечно, всадить эту «сотку» в катер.

В мягком, воркующем — рокоте мотора слышится: «Не огорчайся… Вперёд…»

— Бросила, — в голосе Хиваз никакого энтузиазма. — Держи прямо на луну!

Резко даю полный газ, и в то же мгновение ослепительно яркая вспышка высветила, как мне показалось, всё побережье. Мощная взрывная волна подбросила самолёт, я едва не упустила управление. Падаем на луну.

Хиваз молчит, на неё не похоже, что с ней?

— Ты жива? Молчание.

Оборачиваюсь — Хиваз наполовину высунулась из самолёта, любуется делом своих рук»

— Могла вывалиться, — ворчу я. — Пристегнись.

— Как здорово! Склад горючего, а я думала… Прямо по курсу рвутся снаряды, сверху неумолимо опускается луч прожектора. Ныряю под него, немцы открыли огонь из автоматов. Лечу змейкой. Ушли…

— Под нами Гурзуф, — весело, докладывает Хиваз, — а зарево ещё видно!

Я глянула на указатель расхода горючего и поняла: до аэродрома не дотянем, встречный, ветер.

— Курс на запасной аэродром, штурман.

— Два градуса влево…

Севастополь, Ялта, Гурзуф, Артек… До войны за этими словами виделись белокаменные дворцы, здравницы» солнечный край, где всё для сердца мило. Пришёл враг, разрушил, разграбил, испоганил. Говорят, под Ялтой, в Ливадии, бывшем царском поместье, в бывшей всесоюзной здравнице Гитлер вручал Манштейну фельдмаршальский жезл. В тот бы вечер, когда они пировали, получить бы нашему полку задание.

Надо сразу, как только освободим Крым, заставить пленных восстанавливать всё, что разрушено. Генералов, всех офицеров, гитлеровских выкормышей, — на самые трудоёмкие работы, пилить ракушечник, месить глину. Сказать им: пока не восстановите, домой не отпустим.

Приземлились на небольшой, неровной площадке, когда стрелка расхода горючего стояла на нуле.

Подошёл дежурный, вооружённый винтовкой, пожилой, заспанный сержант из батальона аэродромного обслуживания.

— Горючее есть? — спросила Хиваз, выскочив из кабины.

— Нету.

— Когда подвезут?

— Не знаю.

— Почему не знаешь? — голос Хиваз зазвенел, но на дежурного это не произвело никакого впечатления. Даже не ответил.

— Есть тут ещё кто-нибудь? — спросила я.

— Никого, я один. Палатка, три «летучие мыши» — всё оборудование. Могу идти?

— А ты почему такой невесёлый? — сохраняя строгий тон, спросила Хиваз. — Тебя что, жеребёнок лягнул?

«Прошлый раз совершили вынужденную посадку с Валей, — вспомнила я, — и в наше отсутствие погибли Женя Руднева и Паша Прокофьева».

— А ты что приуныла? — Хиваз внимательно посмотрела на «меня. — Беспокоиться о нас не будут: кто-нибудь видел, как мы отбомбились и ушли. Тут городок близко, Старый Крым, там, наверно, комендатура. Сходить?

— Спать, штурман. Утро вечера мудренее.

— Слушаюсь, товарищ командир! — Хиваз быстро забралась в кабину и свернулась там, как котёнок.

Она, конечно, права. Оснований для большого беспокойства у Бершанской не будет. Утром кто-нибудь прилетит на выручку. А вот у меня душа не на месте. И у Хиваз тоже, хотя виду не подаёт. Только оторвёшься от полка, и чёрт знает что лезет в голову.

Я походила вокруг самолёта, прислонилась к фюзеляжу, закрыла глаза. Как в немом кино — аисты, весёлые девушки в цветущей долине, самолёты, и всё залито неестественно ярким, мучительно тревожным лунным светом…

Видимо, я задремала и простояла так очень долго. Когда очнулась, уже рассвело. Прямо перед собой я увидела полуразрушенную белую мечеть, служившую нам ориентиром, и неподвижную фигуру человека, сидящего у стены. Дежурного не видно, спит, наверно, в палатке.

Вынув пистолет, я подошла к незнакомцу. Худое, коричневое от загара, изрезанное морщинами, лицо, умные, живые, карие глаза, чёрные, с проседью волосы, такая же бородка, одет в лохмотья, в левой руке чётки, сделанные из раковин.

Полузакрыв глаза, не обращая на меня внимания, он не спеша перебирал чётки и еле слышно бормотал:

— Бисмилля ирахим… ля йлляхи иль алла…

«Местный татарин, — подумала я. — Кто он — друг или предатель, фашистский холуй? Сколько времени он тут сидит? Вооружён или нет? Если враг, почему не напал, почему сидит на виду? Отвлекает внимание?»

Его бормотанье я понимала с трудом: да будет всем мир… Прими, аллах, мою молитву…

— Ты кто? — спросила я по-татарски.

— Я Темир-шейх буду, — важно ответил он, глядя мне в глаза. — Святой человек.

— Первый раз вижу святого человека, — призналась я. — Что ты здесь делаешь?

— Ничего не делаю. Молюсь, ты слышала. Хочешь, помолюсь за тебя? Скажи, в чём нужда?

Местный говор, я такой уже слышала. Речь волжских татар мягче. И некоторые слова не наши, крымские.

— Что ж, — улыбнулась я, — попроси аллаха, чтобы я и мои подруги жили как можно дольше, а после смерти попали в рай.

В глазах «святого человека» мелькнула тень недовольства.

«Может быть, партизан? — соображала я. — Нет, открылся бы сразу. Загадочный человек».

— Горючее надо? — неожиданно спросил он.

— Надо, — не раздумывая, ответила я.

— Ещё что?

— Больше ничего.

Я хотела добавить, что если аллах даст нам горючее, дорогу в рай мы сами отыщем, но не успела — за спиной раздался голос Хиваз:

— Товарищ командир! Кто это? Эй, дежурный!

Я оглянулась, махнула Хиваз рукой: оставайся, мол, на месте, краем глаза увидела дежурного, вышедшего из-за палатки, он, оказывается, не спал. Снова повернулась к незнакомцу, но… его уже не было.

— С кем это ты разговаривала? — спросила Хиваз.

— Со святым человеком. — Я засунула пистолет в кобуру.

— Если со святым, почему так непочтительно, с пистолетом в руке?

— Выясняла, какому богу молится. Куда он подевался, ты не видела?

— По-моему, ушёл в стену.

— Я так и ожидала. Это был дух, только не знаю, злой или добрый.

Я пересказала наш странный разговор. Хиваз всплеснула руками:

— Почему хлеба не попросила, мяса, вина, фруктов, а ещё смелых, богатых женихов?

Подошёл дежурный, я описала ему внешность Темир-шейха, спросила, встречал ли он его.

— Из местных никто тут не появлялся, — ответил сержант. — Только ребятишки.

Он искоса, с опаской глянул на Хиваз и направился к палатке.

— Шашлыки неси! — крикнула вслед ему Хиваз. — Сколько можно ждать? И охраняй нас получше! Гляди в оба!..

Да, с таким штурманом не пропадёшь.

Взошло солнце. Над степью пролетали целые эскадрильи истребителей, бомбардировщиков, но «По-2» не появлялся. Единственное утешение — ни одного немецкого самолёта.

Прошёл час, другой. Даже Хиваз приуныла. Мрачные мысли назойливо лезли в голову.

Самолёт Лейлы появился около десяти часов утра. Мы готовы были броситься ему под колёса. Ещё не вылезая из кабины, она весело крикнула:

— Привезла горючее и скатерть-самобранку! Что бы вы без меня делали?

Все мои страхи разом улетучились.

Лейла выскочила из самолёта, потормошила нас, расцеловала. Её быстрая речь звучала, как соловьиное пенье:

— Все живы-здоровы. Немцы драпают. Полк на новом аэродроме, под Симферополем. Наши уже за Бахчисараем. А что ещё было! Расскажу — ахнете. Но сначала накормлю, напою.

Пока мы с Хиваз заправляли самолёт, Лейла расстелила на траве свою скатерть-самобранку — кусок брезента. В самом деле, как в сказке: молоко, творог, брынза, колбаса, булочки.

— Лейла-джан, ты настоящая ведьма! Колдунья! — Хиваз всплеснула руками. — Откуда всё это? Дежурный — сюда! Хотел уморить нас голодом, не вышло. Садись рядом со мной!

Улыбаясь, сержант присоединился к нашей компании.

— Заправляйтесь, а я буду рассказывать, — Лейла устроилась на крыле самолёта. — Сегодня чуть свет перелетели на новый аэродром. Площадку нам подобрали с воздуха — ровное, изумрудное поле. И сели, как говорится, в лужу. Липкая земля, взлететь невозможно. Выкатили самолёт Бершанской на дорогу, она улетела в штаб. Загораем. Глядим — из-за холма появляются трое. Немецкий офицер, двое румын. У немца в руке палка с белой тряпкой. Все с автоматами.

Амосова вынула пистолет: «Стой!» Парламентёры остановились. Серафима говорит: «Никулина, Данилова, со мной. Остальным укрыться за колёсами, приготовить оружие». Пошли. Остановились в трёх шагах от парламентёров. Амосова что-то сказала им через Нину Данилову, она знает немецкий. Офицер бросил автомат к ногам Амосовой, румыны тоже.

— Как в кино, — вставила Хиваз.

— Точно. Дальше ещё интереснее. Немец повернулся кругом и ушёл. Мы вскочили. Серафима машет рукой — не подходить! Глядим, офицер выводит из-за холма человек двадцать. Троих, раненых, ведут под руки. Все обросшие, худые, оборванные, как бродяги. А наша Амосова — как Афина Паллада, шлем на затылке, локоны вьются. Подходят к ней вояки, кладут к ногам автоматы, ножи. Вот такую груду навалили! — Лейла протянула руку. — Безоговорочная капитуляция!

Серафима позвала нас, подошли, смотрим во все глаза. Раненые прилегли в сторонке, остальные сбились в кучу, сели. Насторожённые, жалкие. Первые наши пленные. Собственные. Нина Худякова вынула из кармана яблоко, аккуратно разрезала трофейным ножом на три части, подошла к раненым, говорит: «Ешьте, поправляйтесь.» Они залопотали: «Рус мадам, рус мадам…» Один стал есть яблоко и заплакал. У нас сухой паёк, хлеб и сыр, столовая отстала. Всё им отдали. Они сразу повеселели, мигом всё слопали. Серафима говорит Нине: «Скажи, пусть помогут выкатить самолёты на дорогу». Выкатили. Думаем, что она дальше будет с ними делать. Отправлять на самолётах в тыл? Время тратить, горючее… Приказала построиться в колонну, указала рукой в сторону Керчи: шагом марш. Избавились. Прилетела Бершанская и — на новый аэродром.

Прилетаем, глазам не верим. Целёхонькая деревня! Как будто война её стороной обошла. Называется Карловка. Кругом белые горы, цветущие, тоже белые сады. Жители к нам — с хлебом-солью. Оказывается, этот район контролировали партизаны. Незадолго до нашего появления захватили большой немецкий обоз с продовольствием. Растащили нас по домам, как самых дорогих гостей.

Мы знали, что вы здесь, без горючего, из штаба сообщили. Мы с Руфой видели, какую иллюминацию вы устроили в Ялте, поздравляю!

— Бабы и есть бабы, — проворчал дежурный. — Я в том смысле, что жалостливые вы чересчур. Последний кусок хлеба пленному немцу готовы отдать.

— А что же, глядеть, как он умирает с голоду? — спросила я. — Или от ран?

— Почему глядеть? Кто же их теперь кормить и лечить будет, если не мы. Но жалеть их всех без разбору тоже не дело, пережалеть можно. В плен сдаются, чтобы шкуру свою спасти, и те фашисты отпетые, бестии, которые и не воевали вовсе, а над пленными глумились, наших парней и девок в Германию угоняли, как скот, насильничали, безоружных людей хватали и вешали, детишек живьём в землю закапывали, газами их душили. Таких не жалеть надо, а карать беспощадно. И Гитлера, придёт время, похлёбкой кормить будем и лечить его будем, чтобы не подох раньше времени, до приговора, до того, как петлю ему на шею накинем.

— А как их отличишь, этих бестий? — спросила Лейла. — У них на лбу не написано. Значит, ко всем пленным надо относиться одинаково, по-человечески. Лучше пережалеть, чем недожалеть. А потом специальные комиссии разберутся, кто есть кто, всех военных преступников разоблачат и покарают. Пусть бывшие пленные после войны расскажут своим детям и внукам, как мы с ними обращались. А как немцы над нашими пленными глумятся, всему миру известно, народы этого никогда не забудут и не простят.

— Правильно ты рассуждаешь, товарищ капитан, — согласился дежурный. — Только неспроста говорится: как волка ни корми, он всё равно в лес смотрит. Найдутся среди бывших пленных такие, и будет их немало, которые своим наследникам скажут: мало мы пожгли и поубивали, силёнок не хватило сравнять с землёй Ленинград и Москву, через Волгу прыгнуть, теперь ваш черёд, вооружайтесь до зубов и дранг нах остен!

— Пусть попробуют! — глаза Хиваз гневно сверкнули. — Мы им такой поход на восток покажем!

— Сейчас надо показать, — сержант сделал ударение на слове «показать».

— И сейчас покажем!

«Последнее слово всё равно останется за ней», — с гордостью подумала я о Хиваз.

— Вот и договорились. Спасибо, красавицы, за угощение.

— На здоровье. За тобой шашлыки, не забудь. Обзаведёшься барашком, дай знать…

Во время перелёта Хиваз увидела колонну наших солдат на марше, перегнулась через борт кабины и стала их воодушевлять:

— Гвардейский привет, пехота! Выше головы! Запевай! Скромненький синий платочек… Магуба-джан, приглуши мотор, сделай круг, покричим вместе.

Мне не хотелось отставать от Лейлы.

— В другой раз.

— Ну, покачай крыльями. Я покачала.

— Идут штурмовать Севастополь, — торжественно сказала Хиваз. — Скоро Крым станет нашим тылом.

«А Темир-шейх, конечно, наш разведчик, — размышляла я. — Его «молитва» дошла по назначению. Один из тех, кто собирает для нас данные о противнике. Умный, осторожный. Хотелось бы получше узнать этого человека. Увидел, что самолёт приземлился на необорудованном аэродроме, догадался, что возвращаемся с задания, поспешил на помощь, может быть, охранял нас. Одна из фронтовых встреч, которые запоминаются на всю жизнь».

Под нами — узкая долина, окружённая невысокими меловыми горами, глинобитные хаты, утопающие в садах. Это Карловка, идём на посадку.

С однополчанками Хиваз и я встретились, как после долгой разлуки. В одной из хат для нас была уже приготовлена горячая вода. Помылись, выпили по чашке многолетнего крымского вина. Не помню, как добралась до постели.