"О чём грустят кипарисы" - читать интересную книгу автора (Ракипов Шамиль Зиганшинович)

Ночь шестьсот девяносто пятая

Под нами Балаклава — вся в зареве пожаров. В бухте горят транспортные корабли. Немцы эвакуируют отсюда войска и технику, а наша авиация препятствует этому. Ночь-максимум в разгаре, мы прилетели сюда в пятый раз.

— Баржа у причала, — докладывает Валя. — Новая! Новая не в смысле постройки, просто час назад этой баржи не было.

Ложусь на боевой курс. Суматошно машут лучами прожекторы, но нам пока улыбается военное счастье.

Поймали.

Улыбка оказалась мимолётной, но и за неё спасибо.

Заголосили «эрликоны». Самолёт содрогается, угрюмо гудит, всё равно, мол, буду лететь напролом, стреляйте, не стреляйте.

Бомбы отделились, даю полный газ и сразу чувствую — с мотором что-то неладно, появился посторонний звук…

Всё! Сердце «По-2» остановилось.

— Что это с ним? — в голосе штурмана возмущение и обида, словно мотор остановился, не имея на это никакого права, по своей воле.

Прожектор словно прижимал нас к земле и вдруг, видимо, потеряв интерес к обречённому самолёту, отшатнулся.

— Два САБа над бухтой, кто-то нас выручает, — с печалью в голосе сказала Валя.

«Или прощается с нами», — подумала я.

В какой-то мере луч помог мне сориентироваться, нет худа без добра — в его свете я разглядела широкую балку с ровным дном, покрытым травой и мелким кустарником.

Сели нормально. Слева и справа громоздились деревья, освещённые луной. Самолёт ещё не остановился, а Валя уже была на крыле.

Расстегнув кобуру, я прислушалась. Пока тихо, но немцы, конечно, скоро будут здесь.

Открыв капот, Валя ощупывает мотор. Что-то бормочет. Бесшумно, как кошка, вернулась в кабину. Что-то ищет, пыхтит.

Ни о чём не спрашиваю — ясно, что мотор получил повреждение, видимо, попал осколок снаряда. Вряд ли Валя сумеет отремонтировать его, не успеет. Надо поджечь самолёт и уходить.

Горы рядом. Линия фронта недалеко, но перейти её непросто, рисковать не стоит. Одна я бы, наверное, попыталась, но с Валей… Она отлично ориентируется в воздухе, а на земле теряется. Я рассказывала, как она однажды заблудилась, не нашла дорогу на аэродром.

Лейла с Руфой год назад перешли через сильно укреплённую немецкую «Голубую линию» на Кубани. Инженер Озеркова и штурман Каширина прошли по тылам врага сотни километров, когда наши войска отступали. А сейчас… Через два-три дня наши будут здесь. Заберёмся в какую-нибудь пещеру, переждём.

Почему же я медлю? В запасе у нас — минуты. Но в сердце теплится искорка надежды.

— Рычажок погнулся, — выскочил, — голос Вали еле слышен. — У меня есть запасной. Сейчас… Сейчас…

Неужели она в темноте, почти на ощупь, сумеет быстро исправить повреждение? Почему бы и нет? У неё в кабине есть небольшой набор инструментов. Наши жизни — в маленьких девичьих руках.

Балка, постепенно сужаясь, упирается в стену леса.

Препятствий не видно, места для разбега достаточно. Можем, конечно, напороться на какой-нибудь пень. Осматривать балку нет времени.

Впереди, прямо по курсу, вспыхнул фонарь. Второй, третий. Облава…

Страх ледяным обручем сдавил голову. Пройдёт пять-шесть минут, уходить будет поздно. Застрелю и её и себя, у нас такой уговор. Помню её слова: «У тебя рука твёрдая, я ни капельки этого не боюсь и жалеть ни о чём не буду, умру с улыбкой, честное комсомольское, лишь бы вместе».

А я буду жалеть её, наших родных и подруг, и меньше всего себя. Столько раз мысленно «прокручивала» такой финал, притерпелась. Неписаный закон полка — живыми в руки немцев не даваться.

И тут Валя схватилась за винт.

— Контакт! — громко, как на аэродроме, крикнула она. Я даже вздрогнула.

Мотор ожил. Валя, как тень, метнулась к кабине. Раздались автоматные очереди. Вперёд!

Валя выстрелила из ракетницы, потом стала палить из пистолета, разрядила всю обойму. Обстрел прекратился, фонари погасли.

— Попала? — ласково спросила я.

— Вряд ли, не целилась. Но как они шарахнулись от ракеты, как от «катюши». Слева высотка, учти.

Шасси прошелестело по верхушкам деревьев. Трассирующие пули обгоняют нас, мне чудится их злобный шелест. Представляю, как беснуются на дне балки охотники за крестами. Какое счастье слышать, видеть, дышать, жить!

— Споём, товарищ командир? — и не ожидая ответа, Валя запела во весь голос:

— Ты в полёте никогда не поешь, — укоризненно сказала она. — А Танечка Макарова поёт. И другие тоже… Линия фронта. Так и держи.

— Спой что-нибудь ещё.

Валя словно ждала этих слов, перекрывая гул мотора, заорала:

— Какой ужас, — рассмеялась я. — Придумают же люди.

— А что?

— С пробитым баком и горящим хвостом, конечно, далеко не улетишь, но это ещё туда-сюда. А на одном крыле, даже с помощью честного слова, самолёт может лететь только по вертикали, с нарастающей скоростью, вниз.

— Утёсов же поёт!

— Пусть поёт себе на здоровье.

— Хочешь классику?

— Давай.

И снова — с упоением, в полный голос:

— Ну, как? — в голосе певицы откровенное торжество.

— Бик якши, как говорила Женя Руднева. Сто лет не слышала такой «классики», прелесть.

Мне вдруг вспомнилась согбенная фигурка на берегу хмурого моря, скорбный, слабый голосок:

Собиралась она топиться в ту ночь или мне померещилось?

— Магуба, ты тогда подумала, что я побежала топиться, да? Ну, там, в Пересыпи? — будто подслушала мои мысли Валя.

Как это называется — телепатия? Пожалуй, ничего сверхъестественного в этом явлении нет. Лётчик и штурман часто обмениваются мыслями не прибегая к словам, на них иногда просто нет времени. Без такого обострённого взаимопонимания экипажи не смогли бы действовать согласованно, и нетрудно понять, к чему бы это привело.

Тогда, в Пересыпи, девушкам не нравилось Валино поведение, однажды её высмеяли со сцены во время концерта полковой самодеятельности, и хотя сценка, которую разыграла одна из наших «актрис», была безобидной шуткой, она среагировала на неё болезненно, выскочила из зала как угорелая. Я — за ней….

— Да, мелькнуло у меня такое подозрение, — ответила я. — Пошла на всякий случай за тобой — посмотреть, не надумала ли ты, чего доброго, превратиться в русалочку.

— Не пошла, а помчалась как на пожар. Мне потом девочки рассказывали. Мамочка моя, какая я была дурёха. В самом деле, бежала, думала, сейчас с ходу, с обрыва — бух! Но что-то меня остановило. Дай, думаю, посижу, прыгнуть недолго, спешить особенно некуда, поплачу немножко, спою свою лебединую песню. А ты тут как тут. Спасла меня, дурочку, век не забуду, спасибо тебе. Если бы не пришла, допела бы песню и буль-буль-буль!

— Раз уж сразу не сиганула… Вот ты сегодня спасла и меня, и себя.

— Ты в темноте посадила самолёт в какую-то яму, потом взлетела, а я спасла? Не согласна. А ты знаешь, Магуба, сколько уничтожила немцев? Со своими штурманами, за все боевые вылеты?

— Откуда же мне знать.

— А я знаю. Мы с девочками подсчитали. Приблизительно. Тебе неинтересно?

— Как-то не думала об этом.

— У вас, ветеранок полка, на сегодняшний день, на каждый экипаж, по самым скромным подсчётам, приходится по пятьсот гитлеровцев!

Мне это число показалось преувеличенным, но позднее, после войны, по официальным документам я установила, что девушки не ошибались в своих подсчётах.

— И не лень вам было считать. Сколько до аэродрома?

— Восемь минут. Вот мы и дома.

Техники, осмотрев самолёт, сказали, что им требуется на ремонт минут сорок, я начала было их упрашивать, чтобы часть пробоин, в фюзеляже, они оставили «на потом», но вмешалась Бершанская:

— Никаких потом. Отдохни, а я пока слетаю с твоим штурманом.

Валя, не скрывая радости, побежала к самолёту командира полка, а я подошла к Лейле, дежурившей на аэродроме.

— Жарко? — спросила она.

— Терпимо. Происшествий нет? Она отрицательно покачала головой.

О нашей вынужденной посадке рассказывать я не стала, не время.

— Пока работают только опытные экипажи. Бершанская хочет посмотреть, что там, в Балаклаве.

— Не буду тебе мешать.

С полчаса я ходила по аэродрому как неприкаянная. Услышала новость: в бухте появился крупный транспорт, встал под погрузку. «Хорошо бы успеть, — подумала я. — Потопить не потопим, но жару дадим».

Когда самолёт Бершанской вернулся, я уже сидела в кабине. Она махнула мне рукой, указала на Валю — возвращаю, мол, тебе штурмана в целости и сохранности.

Легли на курс, я спросила:

— Транспорт ещё цел? Не потопили?

— Потопишь его. Громада. Девушки до нас подолбили его, на корме пожар, суета, но Бершанская говорит: бей по машинам, залпом. На берегу столпотворение: бронетранспортёры, грузовики и легковушки, солдатни полно. Ну я и шарахнула четырьмя бомбами, промахнуться было невозможно. Но лучше бы в транспорт.

— Почему лучше?

— А вдруг бомба угодила бы в хорошее место.

— Это маловероятно. Бершанская рассудила правильно: ударить по скоплению машин, вызвать панику, задержать погрузку.

— Да, правда, я не подумала. А как мы будем?

— Решим на месте.

Транспорта в бухте уже не было. На берегу в свете пожаров мы увидели опрокинутые и вздыбленные бронетранспортёры, скелеты автомашин, разорванные гусеницы, трупы и прочий хлам.

— Транспорт не мог уйти далеко, — сказала Валя. — Давай поищем.

— Иголку в стоге сена.

Луна была скрыта облаками, разыскивать корабли в открытом море — дело почти безнадёжное, это не входило в нашу задачу. Уклоняясь от луча прожектора, я пересекла бухту наискось и стала разворачиваться. На берегу — склады, огневые точки, выбрать цель нетрудно.

— Что-то светится слева, — сказала Валя. — Какое-то судно, может быть, транспорт. Бросить САБ?

Узкую полоску слабого света я с трудом разглядела. Похоже, на судне приоткрыта или повреждена дверь! «Сделаю круг, — решила я, — поглядим».

В ярком сиянии САБа мы увидели большое судно, выходящее из бухты.

— Поворачивает на запад, — сказала Валя. — Вот тебе и иголка!

— Зайдём с кормы. Ещё САБ.

Я увильнула от луча прожектора, и в этот момент внизу громыхнул сильный взрыв, полыхнуло пламя… На наших глазах транспорт переломился пополам.

— Вот это да! — воскликнула Валя. — Наскочил на мину!

«Или торпеда наскочила на него», — мелькнула у меня мысль. Так или иначе, делать нам тут было нечего, я прибавила обороты и стала набирать высоту.

Над восточным берегом бухты вспыхнул САБ — кто-то из наших рассчитывал обнаружить там транспорт. В луче прожектора заметался «По-2», к нему потянулись цепочки снарядов..

— Погасим! — крикнула я и на малых оборотах повела самолёт на прожектор. Словно спаренный с ним «эрликон» бил параллельно — лучу. Наша позиция была идеальной — мы атаковали зенитчиков с тыла. Бомбы оторвались, пошли на цель. Мы летели прямо на луч, на огненную трассу, но я знала, что они исчезнут…

Летим домой. По лицу, спине струится пот.

— Пармовскую «блондинку» выручили, — сказала Валя.

«И одним щупальцем у тысячеголовой гадины стало меньше», — подумала я.

Разумеется, не всегда мы били по цели без промаха. Случалось, весь бомбовой груз пропадал впустую. Причины были разные: плохая видимость, неожиданный порыв ветра, близкий разрыв снаряда, нервные перегрузки. Ошибались и лётчицы, и штурманы. Приходилось возвращаться ни с чем. Переживали, конечно, особенно на первых порах. Но никаких упрёков. Штурманы, правда, себя не щадили, всю вину за неудачу, как правило, взваливали на свои плечи, приходилось их успокаивать. И немцы иногда преподносили нам сюрпризы. Один из них обрушился на наши головы как раз после этой ночи, о которой я рассказываю.

Мы приземлились. Лейла махнула рукой — заруливайте на стоянку. Мы зарулили, я выключила мотор и спросила штурмана:

— Сделаем ещё вылет?

— Я всегда — за!

К нам подошла Амосова с блокнотом в руке.

— Устали?

— Нет, — ответила я. — Хотим ещё полететь. Нас даже не обстреляли. Уничтожили зенитную установку с прожектором. Транспорт, который бомбили до нас, вышел в море, подорвался на мине и затонул.

— Хорошо видели, не померещилось?

— Висел САБ.

— Хотели сами потопить, не успели, — вставила Валя.

— Ещё успеете. Вылет не разрешаю. Идите спать. Все.

Амосова повернулась и ушла. Послышался шум мотора.

— «Блондиночка» летит, — сказала Валя. Помолчала и недовольно добавила: — То сами посылают, то идите спать. Светает вот… Бершанская разрешила бы.

— Не ворчи, — осадила я.

Напряжение спало, и я почувствовала: гудят ноги, ломит спину; руки как плети, кружится голова. Посидим немножко, дождёмся Лейлу, она на КП, и двинем в Карловку. Помыться тёпленькой водичкой, перекусить, выпить вина и в постель — боже мой, какое блаженство.

Макарова и Велик помахали нам руками. Мы им тоже.

Все экипажи дома. Славно поработали. Скоро все силы, четыре армии, в том числе две воздушные — на Севастополь! Рачкевич говорила, что Ставка поставила задачу: не выпустить гитлеровцев из Крыма живыми, не дать вывезти технику. А потом… Таня и Вера, конечно, уже ломают головы, на какой фронт нас направят.

— Нам бы такие бомбы, как та мина, — мечтательно вздохнула Валя. — Транспорт переломился, словно сделан из фанеры.

— Может быть, его торпедировала подлодка. Между прочим, есть самолёты-торпедоносцы. Нашим «По-2» такие штучки не по крылу.

— А ты знаешь, я наш фанерный самолёт ни на какой летающий танк не променяю. По-моему, он может поднять не две «сотки», а четыре.

— Внеси рационализаторское предложение.

— Засмеют.

— Почему?

— Что я, умнее всех?

Мысль о повышенной бомбовой нагрузке мне тоже приходила в голову, как, наверно, и другим девушкам, не говоря уже о Бершанской. Мотор у «По-2» мощный, двести килограммов поднимает запросто, может поднять и полтонны, но самолёт с таким грузом станет неуклюжим, управлять им будет трудно. В лучах прожекторов, под обстрелом, не потанцуешь, наверняка собьют. Уменьшится предельная высота. Расчёты делали специалисты. А если придётся садиться с четырьмя «сотками»? Мы отказались от парашютов, чтобы брать с собой дополнительный груз — термитные бомбы. Все резервы исчерпаны.

Я поделилась своими соображениями с Валей, она согласилась со мной. И как мы вскоре убедились, напрасно. Надо было ей или кому-то из нас набраться дерзости, подвергнуть сомнению, опрокинуть все эти теоретические расчёты, соображения. Нас опередили. И кто — мужчины! Обидно. Но рассказ об этом впереди.

Лейла освободилась, и мы потопали в деревню.

Я рассказала Лейле о нашем ночном приключении. Выслушав, она замедлила шаг, нахмурилась и строго сказала:

— За то, что совершили вынужденную посадку в тылу врага во время моего дежурства, надо было отправить вас под домашний арест, отстранить от полётов. Но на первый раз прощаю. Если повторится что-либо подобное в моё дежурство… — Лейла сделала большую паузу, придумывая кару пострашнее, и голосом, полным негодования, закончила: — Я отправлю вас на пять суток в мужской полк!

Мы расхохотались так, что, наверно, на передовой было слышно. «Ой, не к добру смеёмся», — мелькнуло у меня в голове, но представила, как нас под конвоем ведут к «братишкам», снова расхохоталась.

прочитала Валя. И добавила:

— Думала, не дойду до Карловки, засну на ходу, из-за тебя, Лейла, я сегодня совсем не засну. заболел, умереть можно.

Показались «Илы» в сопровождении истребителей, летящие на юг. Мы остановились, задрали головы. Валя начала вслух считать самолёты, но сбилась со счёта.

— Немцы такой урок получили под Сталинградом, — сказала она, — чёрт возьми, зло берёт, почему же они не сдаются! Не хотят жить?

— Обожаемый фюрер не даёт разрешения на капитуляцию — разъяснила Лейла.

Наши хозяйки, стоя на крылечках, высматривали нас…

О том, что над нашим аэродромом среди бела дня могут появиться вражеские самолёты, мы и думать забыли. А они появились.

Представьте тёплый, солнечный день. Карловка — в белом дыму садов. Техники, легко одетые, весёлые, осматривают самолёты. Один «По-2» кружит в воздухе над аэродромом — Рая Аронова проверяла мотор. И вдруг — тут без «вдруг» не обойдёшься — из-за горы вынырнул «Мессершмитт». Пронёсся на бреющем полёте вдоль стоянки самолётов, дал длинную очередь из крупнокалиберных пулемётов и скрылся. Один «По-2» горит, как факел, трое девушек ранены, к счастью, легко. На самолёт Ароновой стервятник не обратил внимания. Видимо» натолкнулся на наш аэродром случайно, и у него глаза разбежались. Конечно, дал знать своим.

Бершанская сообщила о налёте в штаб армий. Поступило указание: немедленно перебазироваться на аэродром в Изюмовку. Полк подняли по тревоге, но взлететь мы не успели — аэродром атаковали сразу четыре «мессера». Повредили несколько самолётов и улетели. Техники бросились к повреждённым машинам, остальные поднялись в воздух.

Новая атака — девять «Фокке-вульфов», летящие на небольшой высоте, стремительно нагоняли нас. И как в страшном сне — наперерез ещё одна эскадрилья истребителей. «Разгром», — с тоской подумала я.

— Ты видишь? — хриплым голосом спросила Валя.

— Вижу, Валюша. Ничего страшного, — я была уверена, что произнесла последние слова в своей жизни.

Вижу степь. Вдали горы. Там возможно спасенье. Не успеть. Отлетались.

Самолёт Марины Чечневой летит чуть впереди на предельно низкой высоте, почти касаясь колёсами земли. Принимаю решение: делать, как она. Отжимаю ручку от себя. Что тут ещё придумаешь? Какое-то странное, холодное спокойствие в душе.

Самолёты, летевшие навстречу, неожиданно взмыли вверх… Наши!

— Мамочка моя, — услышала я радостный лепет штурмана.

«ЛАГГи» сверху ринулись на «Фокке-вульфов».

— Сбили трёх, — деловито доложила Валя. — Мгновенно. Остальных не видно…

Рассказываю я долго, а всё произошло буквально в считанные секунды. Если бы наши истребители опоздали на минуту…

— Даже испугаться по-настоящему не успела, — призналась Валя. — Говорят, в подобных случаях вся жизнь проносится перед глазами, начиная с детства. Я бы ничегошеньки не вспомнила. Надо же, откуда ни возьмись. А ты что-нибудь вспомнила? Когда сказала: ничего страшного? Я знаю, у тебя поговорка такая. Болтаю всякую ерунду.

— Спой что-нибудь.

— Нет, мне плакать хочется. — Ну, поплачь.

— В полёте? Что ты. Мы узнаем, кто эти лётчики? Полк спасли! Всех бы расцеловала…

В Изюмовке нам сказали, что нас выручила эскадрилья Героя Советского Союза Максименко.

В тот же день в Карловку прибыли зенитчики — охранять нас. Но немцы больше не появлялись.

Войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии готовились к штурму Севастополя.

4-ю воздушную армию перебросили в Белоруссию. А наш полк временно передали 2-й гвардейской Краснознамённой Сталинградской дивизии ночных бомбардировщиков, которая входила в состав 8-й воздушной армии, оставшейся в Крыму.

— Теперь вы с Ахметом в одной армии, — сказала я Лейле. — Судьба делает своё дело.

— Очень хочу его видеть, — потупив очи, призналась моя подружка.

— Увидишь, куда он денется.

— Не так это просто. Работаем в разные смены.

— Скоро выходной. Пересменка.

— Ты оптимистка, — Лейла грустно улыбнулась. — А я боюсь загадывать.

Негромко пропела:

Я впервые задумалась над этими словами, и они наполнились для меня новым, большим смыслом.

Пришла пора прощаться с Карловкой — мы улетали на другой аэродром.

— Приезжайте к нам после войны, — сказала моя хозяйка, утирая слёзы. — Встретим, как самых дорогих гостей…

В Карловке и других местах, где базировался наш полк, в 1964 году побывали Герои Советского Союза Руфина Гашева и Раиса Аронова. Можете представить, как их встретили.