"Лиловая собака (сборник)" - читать интересную книгу автора (Свешникова Людмила Николаевна)

РОЩА

Из машины возле опушки рощи вышли трое: ГИП, его заместитель и прораб. Впрочем, ГИП всегда предпочитал полный титул: «Главный инженер проекта», раздражаясь, если в бумагах на подпись престижный титул вмещали в три буквы. Он расстегнул верхние пуговицы сорочки, подставил лицо и грудь свежему ветру и, разминаясь, шагнул в тень старых дубов. Заместитель тоже расстегнул сорочку, шагнув следом. Его недавно назначили заместителем, и он старательно подражал начальству. Прораб, держась на расстоянии, пошёл за ними.

— Ну и что? — обернулся к нему ГИП. — За каким чёртом, товарищ Иванов, потребовалось тащить меня в такую даль? Я же знаю, как вы действовали через шефа!

— Хотелось, чтобы вы сами глянули… Надеюсь на изменение привязки!

— Да?! К вашему сведению, привязка давно утверждена, генплан также…

Деревья в роще росли некучно, словно уступая друг другу место, между ними лежали свежие поляны, пёстрые от цветов.

ГИП с заместителем остановились, задымили сигаретами, а когда двинулись дальше, в траве у ног что-то метнулось с быстрым шуршанием. Белка невесомо взлетела на дерево и глянула вниз глазами-бусинками. Все трое невольно тихо рассмеялись.

— Фу ты, испугала! — сказал ГИП, швыряя окурок в высокую траву.

— Только посмотрите, какая красота! — сказал прораб Иванов. Он стоял в тени дикой яблони. Ствол её на уровне колен раздваивался в форме римской цифры пять, тонкие ветки провисали под обилием мелких яблок.

— У меня нет времени разгуливать, — проворчал ГИП и повернул назад.

Они вышли на опушку несколько правее, прошли мимо зарослей дикой малины, наполненных низким гудом шмелей и острыми шорохами крохотных серых птичек, и вдруг увидали озеро.

На противоположном берегу ветер трепал высокий камыш, а на этом стоял брезентовый домик, обложенный для крепости по низу кусками известняка. Рядом приткнулся обшарпанный мотоцикл, на руле рыжая белка сосредоточенно грызла сухарь. Тут же на десятке кустиков зрели помидоры, а у самой воды на высоких ножках стоял мольберт. На холсте повторялось озеро, ветер морщил светлую гладь и трепал высокий камыш.

— Это что за цирк? — приподнял брови ГИП.

— Чудик какой-то, — услужливо пояснил зам. — Пейзажист. Весной ещё встречал, когда с геодезией приезжали. Малюет картинки, обосновался здесь…

На голоса из домика вышел хозяин в выгоревших шортах с пятнами краски. Светлые помидорные семечки застряли в его молодой бородке. Вместо приветствия он спросил:

— Решили всё уничтожить?!

— Посёлок. Рабочий посёлок и завод, — сухо ответил ГИП.

— Понятно! —- сверкнул глазами бородач. — Понятно! Озеро тоже мешает вашим грандиозным планам?!

— Придётся засыпать, — влез в разговор зам.

— Куда же их?!— кивнул бородач в сторону белки на руле мотоцикла — она всё занималась сухарём. — Тоже под нож бульдозера? Они погибнут, понимаете? Близко нет леса, а значит, корма. А птицы?

— У меня нет времени на подобные дискуссии, — сказал ГИП.

— Ну-ну, какие там дискуссии — всё ясно. Что же, пойду по инстанциям, буду добиваться изменения ваших планов!

— Желаю успеха, — усмехнулся ГИП. — По вашему желанию коттеджи воткнут в овраги… — Он отвернулся от хозяина брезентового домика и заспешил к машине.

— Помните, — крикнул вслед бородач, — помните, люди не должны забывать, что им отведено очень небольшое место на земле, что живут они в окружении природы, которая может…

ГИП влез в машину и громко хлопнул дверкой.

— Знаю я этих пейзажистов-маринистов — бездельники! Городит чепуху…

— Это слова одного писателя-фантаста, — тихо сказал прораб Иванов. — Недавно читал — запомнилось. Да, это Бредбери…

— Что?! — повысил голос ГИП. — Вы потащили меня сюда слушать фантастику? А у меня в восемнадцать ноль-ноль совещание! — Он постучал ногтем по наручным часам.

— Это же целый лес, — сказал прораб. — Вы заметили на опушке ели? Они голубые…

Они возвратились в город по тому же пыльному просёлку, мимо однообразных овражков, поросших тусклым осинником, и дорога показалась ещё более скучной и длинной.

ГИП, соблюдая дистанцию, сидел рядом с шофёром и сердито молчал. На переднем сиденье было особенно жарко, и он часто промокал лицо платком.

Из готовых щитов, как из детских кубиков, длинные руки кранов споро собирали домики. Домик — две квартиры на две комнаты. Ещё и ещё домик. Вот уже десять домиков, схожих, как близнецы, с одинаковыми террасками, одинаковыми палисадниками за штакетником стандартной высоты.

Тяжёлый каток разглаживал дымящиеся кучи асфальта, бульдозер — железный крот — сгребал грунт и толкал в чашу озера. Сопротивляясь насилию, вода проступала сквозь земляные валы, но бульдозер рыча пятился назад, выгрызал новую порцию грунта и опять наступал. В конце концов, обессилев, вода ушла под тёмный покров, и уже ничто не напоминало о светлой озёрной глади и высоких камышах. Трудолюбивые краны собрали на этом месте просторный павильон «Кафе-столовая».

А поздней осенью, когда земля затвердела под холодной коркой, а с неба полетели первые робкие снежинки, в новый посёлок заспешили машины, гружённые мебелью, мягкими штабелями матрацев, узлами и коробками — всем тем, что необходимо, чтобы обживаться человеку на новом месте. И скоро холодный ветер уже трепал просыхающее на верёвках бельё, лаяла в чьих-то сенях собака, карабкался по крыше кот, чтобы сразиться с соперником, а дома-близнецы стали отличаться друг от друга цветом оконных штор и абажуров.

Пятнадцать домиков превратились в общежития для молодых строителей, пять заселили семейные люди.

Прораб Иванов тоже перевёз из города жену и пятилетнюю дочку Наташку. В тот же день девчонка побегала по улице и спросила:

— Пап, а зачем тут ничего-ничего не растёт? В детском садике у нас росла большая ёлочка и рябинка…

— Весной мы посадим рябинку и, если хочешь, яблоню.

Иванову вдруг вспомнилась дикая яблонька: ствол её раздваивался на уровне колен, ветки провисали под обилием мелких яблок…

— Хочу, хочу! — захлопала Наташка в ладошки. — И посадим ёлочку, ладно! Пускай она всегда растёт, а на веточки повесим игрушки.

— К Новому году привезу тебе ёлочку… из города.

Жена сказала:

— Тоскливо. Ни кустика, ни деревца — пустыня какая-то… А эти земляные бугорки за посёлком напоминают кладбище. Неужели нельзя было хоть что-нибудь оставить? Ты же говорил, что был целый лес. Представляю: летом одна пыль и жара!

— Саженцы заказаны в питомнике. Весной посадим много деревьев, и, вот увидишь, сразу станет веселее, — пообещал Иванов.

«Веселее? Сколько лет пройдёт, пока саженцы превратятся в деревья, пока подарят тень. Мы с женой к тому времени будем стариками, а Наташка — взрослой женщиной», — подумал он.

Зима нарядила крыши домиков в пушистые шапки, прикрыла белыми покровами немилосердно израненную землю, завалила пустые палисадники глубокими снегами.

Наташка с соседскими ребятишками целыми днями пропадала на ледяной горке, а к Новому году отец привёз ей из города ёлочку. Деревце поставили в середине комнаты, обвешали блестящими игрушками, обвили серебряными нитями. Несколько дней она радовала пушистой зеленью, смолистым ароматом. Скоро хвоя стала блекнуть, осыпаться на пол, ёлку выбросили из дома. Она стояла в сугробе с жалко голыми ветками в прилипших клочках разноцветной фольги.

В тот летний день, когда Иванов приезжал на место будущей застройки, около зарослей дикой малины стояли две высокие ели, нижние их колючие лапы прикасались к траве, золотистые шишки светились сквозь тёмную хвою.

Однажды ночью Иванову почудилось: за окнами шелестят под ветром деревья, а в доме пахнет, как на лесной поляне, мёдом, мятой и земляникой. Он встал и отдёрнул оконную штору. По стёклам шуршал снег — поднималась метель.

В эту ночь он заново вспомнил то, что произошло здесь прошлым летом. Тяжело падали спиленные деревья. Трактора тянули тросы, запутанные на толстых пнях, выдёргивали их из земли, похожих на многоруких лесных чудищ… Стальные гусеницы с хрустом подминали кусты и хрупкий орешник. Как тогда метались белки и с криками вились птицы над раздавленными гнёздами!

Весь следующий день у Иванова было плохое настроение, накричал из-за какой-то ерунды на подчинённых, испытав потом мучительный стыд.

Наступила весна, с крыш стандартных домиков повисли прозрачные бороды сосулек, ледяная ребячья горка осела грязным сугробом, превратилась в лужицу. По улицам посёлка зазвенели ручьи, сливаясь, заполнили снеговой водой ямки на не застроенных ещё местах, стекли в кювет вдоль асфальтовой дороги. Пригрело солнце, и поднялась на рыхлой земле зелёными стрелками густая трава.

Из питомника привезли саженцы, рассадили по пустым палисадникам, привязав для сохранности от ветра к длинным кольям.

Возвращаясь со строительной площадки завода, Иванов каждый раз останавливался около хрупких прутиков и трогал пальцем бугорки распускающихся почек. Из пяти саженцев принялось три, и опять ему думалось, что нужно очень много времени, пока превратятся они в настоящие деревья.

— В июле уедем с Наташкой в город к бабушке, — говорила жена. — Сам подумай, что здесь делать летом!

Жарким майским днём Иванов вдвоём с шофёром отправился в город: база не выдавала фондовые электроды, простаивали сварщики. Он сам решил крупно поговорить с руководством этой базы.

В городе пришлось пробыть целый день, в обратный путь выехали к вечеру. В дороге начался первый весенний дождь, и шофёр сказал, что это очень хорошо для урожая. До армии парень жил в деревне и хорошо понимал, что нужно для урожая.

Под монотонный стук дождинок Иванов было задремал и проснулся от сильного толчка, визга тормозов и скрежета рвущегося металла. Он сильно ударился лицом о панель в машине. Рот сразу наполнился кровью, сплюнув за опущенное стекло, он крепко зажал платком разбитые губы.

— Живы, начальник? — испуганно спросил шофёр и вытянул из аптечки бинт. — Смотрите, смотрите, чего устроили!

В дождливой мгле перед машиной стояло высокое дерево. На стволе белела глубокая ссадина. Дерево подрагивало ветками, словно кошка, отряхивающаяся от дождевых капель, асфальт у подножия был раздроблен на мелкие куски.

— Надо же, хулиганство какое! Воткнули… Чуть успел отвернуть, а то бы в лоб долбанулись. Дорога знакомая, на ближнем шёл! Подвеска, точно, к чертям полетела и крыло! — Шофёр повернул ключ зажигания и включил дальний свет. Фары высветили второе дерево —- чуть дальше. У него мелко дрожали руки:

— Объезжать?

— Объезжай.

Он резко крутанул руль вправо. Колёса соскользнули с асфальта, завизжали, пробуксовывая на раскисшей обочине.

— Сел, — виновато сказал он, — капитально сел!

— Глуши, — приказал Иванов. — Пойду пешком, а ты старайся выбраться…

Они вышли из машины и услышали непонятный гул. Он словно перекатывался волнами, то нарастая, то стихая. Где-то рядом в темноте чавкало тяжело и мокро, будто большие звери ворочались в затопленных берлогах. Шофёр бестолково топтался у машины, со страхом озираясь по сторонам. Иванову стало жаль его:

— Запирай машину, идём со мной.

Они шагнули за дорогу, как в ночную реку, и темнота оказалась заполненной мокрыми кустами. Утром у дороги ничего не было, кроме травы и ошмётков закаменелого гудрона.

Ветки больно захлестали по лицу, цеплялись за одежду, ноги сразу глубоко увязли в грязи. Шофёр продирался следом за Ивановым, что-то бормоча. Почва под их ногами колыхнулась, вдруг вспучиваясь лохматым бугром, он потянулся вверх, обретая очертания дерева. Шевелящиеся, как удавы, показались корни и сразу же ушли в землю: дерево устраивалось поудобнее…

Иванова и шофёра далеко отбросило друг от друга. Поднявшись, Иванов окликнул парня. Тот лежал в кустах, скорчившись и закрыв голову руками.

— Держись! — Он помог ему подняться. — Нужно идти.

Они опять пошли, стараясь учащать шаги. Иванову тревожно думалось о жене и Наташке, о жителях посёлка. Что с ними? Он не сомневался, что в посёлке происходит то же, что и здесь, непонятное и страшное, и нужно очень спешить. Кожу лица стянуло подсыхающей кровью, в голове пульсировала боль, подташнивало, а во рту была солёная сухость. Он быстро устал, приостановился и поймал губами ветку, напитанную влагой. Рот освежила душистая горечь черёмухового дерева.

Глаза привыкли к темноте, в ней проступил светлый ствол берёзы, и он привалился к нему спиной. Шофёр же испуганно отшатнулся, потом осторожно провёл ладонью по коре.

— Надо же, как настоящая! Откуда это?

…Откуда это? Наверное, такое чудо сродни возникающей из мёртвого праха прошлогодних листьев нежной белизне ландышей, сродни виноградной лозе, рождающей на каменистой, иссушенной солнцем почве сладость сочных ягод, сродни всем земным плодам, старательно вобравшим в себя солнечные соки, чтобы подарить людям…

— Землетрясение не землетрясение! — сказал шофёр. — Вот раз в нашей воинской части…

Он прислонился плечом к Иванову: ему нужно было сейчас ощущать рядом человека и говорить — всё равно о чём, лишь бы не было так жутко.

Гул затихал, «звери» успокаивались в берлогах. Нет, они выбрались из берлог, из небытия, на которое их безжалостно обрекли люди. Остались только звон дождевых капель и глухой перестук земли, осыпающейся с веток.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул шофёр. — Вон там… в посёлке горит!

Иванов увидел: в отдалении на низких тучах дрожит багровый отблеск.

Они пошли, и зарево всё яснее проступало над верхушками деревьев.

Горел павильон «Кафе-столовой». Огонь гудел внутри помещения, от жара со звоном лопались стёкла. Рядом тлел покосившийся столб — чёрной паутиной свисали с него обгоревшие провода. На расстоянии от пожара стояла толпа людей. Иванов подошёл ближе, и сердце у него сжалось: насквозь промокшие люди в молчаливом оцепенении смотрели на огонь. Должно быть, они сбежались сюда, чтобы быть вместе, страшась мрака и неожиданной опасности.

Иванов тронул за локоть ближнего к нему парня:

— Почему не тушите?!

— Замкнуло. Сразу и занялось.

Пламя отражалось в воде. Она плескалась вокруг павильона, уже ясно обозначив берега засыпанного озера.

Иванова заметили, толпа зашевелилась, навзрыд заплакала девушка в изорванном платье, с длинной царапиной на щеке. Иванов с трудом узнал буфетчицу из «Кафе-столовой». Люди возбуждённо заговорили:

— Чуть не свихнулись… Спим себе, а они и полезли из пола…

— Общаги наши тю-тю…

— Как ещё успели выскочить…

— Треснули домишки, как арбузики…

— Все?! — холодея спросил Иванов.

— Нет. Семейные как по заказу уцелели. Так, немного покоробило… Кому хорошо досталось, там отлёживаются.

— Убитых нет?!

— Вроде без покойничков обошлось, а вещички там остались… Медпункт вроде на шампур надело, медичку по канату спускали — вопила, что тебе пожарная сирена! Сейчас в четвёртом доме первую помощь оказывает.

— Поясните, начальник, с чего бы такое стихийное бедствие? Нарочно кто навредил?

— Я знаю не больше вашего, — сказал Иванов.

«…Нет, я знаю, — подумал он, — я знаю, что это таинство, совершившееся во время первого весеннего дождя, так же закономерно, как наказание зла! Но как объяснишь людям, потерявшим крышу над головой, испуганным и пострадавшим?..»

— Товарищи, — постарался он говорить громче, с трудом шевеля распухшими губами, — товарищи, размещайтесь в уцелевшем жильё, отдохните, а в шесть утра сбор на этом месте.

Иванов заторопился к своему дому. Улицы больше не было — тёмные стволы и влажный шелест высоких вершин.

Дверь на терраску открывалась наружу — её заслонило ветвистое деревце со стволом, раздваивающимся в форме римской цифры пять. Иванов постучал в окно. За стеклом метнулось белое лицо жены, окно распахнулось, и она зашептала:

— Мы должны немедленно уехать! Не останусь здесь ни минуты! Какой ужас… Ты ранен?!

Иванов влез в окно:

— Наташка спит? Дай умыться.

— Я уеду, слышишь?! И сруби дерево — нельзя открыть дверь!

— Не бойся, я вспомнил: наш дом стоит на поляне, соседние — на опушке. Дерево? Потом. Сюда идут люди, постели что-нибудь на полу в этой комнате.

Стараясь не задевать разбитые губы, он ополоснул лицо и опять вылез в окно. Жена что-то отчаянно шептала вслед, Иванов не оглянулся, шагнув под утихающий дождь в сумрак кустов и деревьев.

Да, это походило на землетрясение. Сборные щитовые домики развалились, стены лежали на земле, часть крыш повисла на толстых суках. Продовольственный ларёк встал на попа. Из него высыпались мешки крупы и сахара, вперемешку с разбитыми бутылками валялись розовые палки колбас. Под зонтиком на ящике сидела продавщица, несмотря на бедствие, охраняла свой товар. Увидев Иванова, она обрадовалась:

— Ой как хорошо, что пришли! Акт составлять надобно, три ящика портвейна разбилось…

— Будет акт, — пообещал Иванов, — утром…

Он пошёл по посёлку, прикидывая, что можно восстановить в первую очередь. Дождь кончился, небо было высоким и чистым, занимался розовый рассвет. Ветер, спустившись с древесных вершин, лениво перекатывался по траве, стряхивая со стеблей светлые капли. Ворковала прибывающая в озере вода, а на помощь к ней с берегов тянулись тонкие дождевые ручейки, обломками кораблекрушения всплыли обгорелые останки «Кафе-столовой». Деревья, разрушители человеческого жилья, замерли в сонном покое, словно отдыхали после мук второго своего рождения. Иванов не испытывал к разрушителям ненависти, понимая их правоту и страшась, что сюда опять может прибыть мехколонна…

В шесть утра народ собрался возле озера. Досталось многим: лица и руки вымазаны по ссадинам зелёнкой, белеют марлевые повязки, все словно постарели за ночь, и короткий отдых не стёр с лиц угрюмой усталости. Мужчины молча курили, ожидая, что скажет Иванов.

— Обстановка такая, мужики, — начал он, всматриваясь в лица собравшихся людей. — Дороги нет, разрушена дорога, просёлок ещё осенью разбили — на тракторе не проедешь. Связи, сами понимаете, пока тоже нет. Есть запас продуктов. Что произошло? Произошло небывалое, уничтоженная роща восстановилась. Почему, не знаю, но знаю: теперь всё на своих местах…

— Кроме наших домов! — крикнул кто-то.

— Да, кроме домов, — согласился Иванов. — Что будем делать — решайте сами.

…Он понимал, что не имеет права приказывать, всё зависит от этих людей, переживших страшную ночь. Оставалась надежда: человек привыкает к месту. И даже перебравшись в другое, более удобное, всегда хранит в душе частицу сожаления по оставленному, потому что нет на земле места, не подарившего крупицы радости… Уйдут ли отсюда люди? Может, уйдут. Он тоже уйдёт, если повторится преступление…

Двухметровый парень, бригадир бетонщиков, раздвинул локтями толпу и, неожиданно злобно выкатив глаза, заорал:

— Я эту живопись в гробу видел! Чо ждать, пока прихлопнет, как муху?! В город уйду, пешком уйду!

За массивность фигуры бетонщика беззлобно прозвали Мелким. Работал соответственно своей силе, и фотография его, на которой он был непривычно причёсан и наряжен в галстук, бессменно выгорала на Доске почёта.

— Уйдём, уйдём! — поддержали Мелкого голоса. Толпа разделилась на две группы, заспорила, зашумела, забыв о присутствии Иванова.

— Тихо-тихо, мужики! — вскинул вверх руки чернявый парень (его кран сегодня собирались перебросить на заводскую площадку). — Кончай базарить! Я так думаю, пока суд да дело, переставить несколько общаг на свободные места. Берусь таскать на общественных началах. А ты иди, иди! — обратился он к Мелкому. — Погляжу, как пехом двести кэмэ протопаешь! Пару сапог возьми…

В толпе засмеялись и закричали:

— Правильно!

— Чего правильно?! Задарма вкалывать?

— Не переломишься…

— Уйду! — перекрывая шум, опять заорал Мелкий. — Дураков нет за спасибо работать!

— Вон ты, оказывается, какой, — грустно сказала буфетчица с поцарапанной щекой. — А притворялся…

«…Действительно дрянь, — решил Иванов. — А я?! Чем я-то лучше этого верзилы? В своё время поговорил немного, что жаль всё уничтожать здесь, тем дело и кончилось!..»

— Слушайте сюда! — опять поднял руки вверх крановщик. — Чем не жизнь, если лесок рядышком, грибки там разные, а?! Мне лично такое по душе! А что касается этих, — он кивнул в сторону рощи, — они имеют право жить или не имеют?! Ну, будем по соседству жить, а?!

«А ты умница, — думал Иванов, — ах, какая же умница!» Он наконец заговорил, и все повернулись к нему:

— Значит, так: кто хочет уйти — держать не стану. Кто останется — будем работать. В первую очередь поставим ларёк, затем седьмой дом. Там одна стена вывалилась. Дерево не трогать, понятно?

И опять зашумели, заспорили. Мелкий что-то виновато шептал буфетчице, а потом стал кричать, что бетонщики своё дело знают, а плотники — известные сачки…

Иванов на этот раз запретил шуметь:

— Кто будет работать, расходитесь по бригадам, а бригадиров прошу подойти ко мне, прикинем, что делать сегодня… — И он вынул блокнот и карандаш.

Иванов опять влез в дом через окно.

— Ты можешь объяснить всё это? — спросила жена.

— Понимаешь, люди не должны забывать, что им отведено очень небольшое место на земле…

— У тебя, кажется, температура?! — встревожилась жена. — Дать таблетку?

— У меня нет температуры. — Он бросил на пол куртку и лёг на неё. — Разбуди часа через два.

В коротком тяжёлом сне приснился бородатый художник: он стоял у своего брезентового домика и кормил белок помидорами.

Разбудила Наташка. Она хныкала и просилась гулять, а жена говорила, что дверь сломалась, вот папа когда проснётся, починит…

Иванов разыскал в кладовке топор и вылез наружу. Заслоняя дверь в дом, светилось бело-розовое лесное чудо — яблоня расцвела, около уже кружилось несколько пчёл.

— Идите сюда! — крикнул Иванов и первой вытащил из окна Наташку.

— Ой, пап! — захлопала девчонка в ладошки. — Ка-акая красивая!

Иванов спрятал топор за спину.

— Что же делать? — спросила жена.

— Прорубим дверь с другой стороны. Всегда нужно делать двери с той стороны, где они не мешают.