Людмила СВЕШНИКОВАБУТЫЛКА

Титков с трудом выплыл из вязкого мутного сна.

В голову вроде понасыпалась свинцовая дробь и болезненно там перекатывалась, а на языке ощущался привкус мышиных экскрементов. Бок и правое плечо тяжко ломило: вчера «с устатка» заснул на кухонном полу, а вредные бабы, жена и дочь Алька, не удосужились телогрейку подсунуть. Сами бы попробовали спать в таких условиях…

Накануне Титков с мастером Никишкиным зашли в винный отдел продовольственного магазина. Мастер вытянул из кармана блокнотик, быстро пролистал и растопырил три пальца:

— Вера, Надежда, Любовь…

На каждую святую приобрели по «зелёненькой» и двинули на квартиру к Титкову.

В кухне мастер Никишкин ловко сколупнул с бутылок шапочки и натянул на горлышки детские соски с большой дыркой на конце. Титков приятно удивился: умел мастер творчески оформлять выпивоны! Вчера, к примеру, пили из яичных скорлупок по сельскохозяйственному календарю за успешный подъём зяби, закусывая сырой морковкой…

Никишкин поднял бутылку и торжественно провозгласил:

— Поначалу засосём за Веру!

Засосали, закусив огурцом и килькой в томате.

Когда приложились к соскам третий раз, пришла жена Титкова, Матильда, женщина вечно усталая и раздражённая, с неживыми от перекиси волосами. Несмотря на хрупкую внешность, она после работы приволакивала тяжеленные сумки с разными овощами и продуктами.

Титков позвал было жену посмотреть на новую «рационализацию» мастера, но она не удивилась, а сказала:

— Хоть бы вас самих куда засосало, алкаши проклятые!

— Не бери во внимание, — успокоил Титков мастера. — Она никогда ничего понять не может!

Никишкин быстро успокоился, и они засосали за Надежду. Пока продолжали за Надежду, Титков всё прекрасно помнил. Помнил, как жена приходила на кухню и говорила что-то неприятное, но когда продолжали за Любовь, окружающее стало восприниматься отрывочно.

Не открывая глаз — они что-то плохо открывались, — Титков взлягнул ногами и попал в холодное и скользкое. Ага, холодильник!

Опохмелка могла бы быстро поправить тяжёлое состояние — за углом в ларьке наверняка уже торгуют пивом, — но идти придётся самому, потому жена и дочь Алька не посочувствуют.

Собрав всю силу воли, Титков сел и открыл глаза, но вместо привычной кухонной обстановки увидал совершенно непонятное: тесное стеклянное помещение и большой плакат на стене с незнакомым словом — «АКДОВ». За прозрачной стеной виднелось гладкое поле и странный белый диск. На диске лежал крокодил. Без лап. С отгрызенной головой. Из шеи изуродованного зверя сочилась белесая кровь.

«Белая горячка!» — испугался Титков. — Вот оно, вот дошёл до жизни!»

Зажмурив глаза, он энергично помотал головой. Дробь под черепом замоталась в такт, но крокодил не исчез.

Пришла другая жуткая мысль: «Инопланетяне похитили! Ради своих гнусных экспериментов… Не зря Никишкин как-то говорил: шныряют на тарелках и вынюхивают что и как… Живыми крокодилами, гады, питаются!»

— Помогите, караул! — застучал он в стенку ногами.

— Чего орёшь?! — прогремел вдруг голос жены, словно бы усиленный многими динамиками. — Чего орёшь? Засосало, пьянь голубая, сиди! — Огромный, как тыква, глаз заглянул в стеклянное помещение.

— Это почему ты такая большая, и зачем крокодил? — кивнул Титков в сторону белого диска.

— Я нормальная, — сказала жена, — я как и была, а ты вот уменьшился…

— Ты засадила!?

— Я что — Кио? — хмыкнула Матильда и, ухватив белый диск толстыми, как брёвна, пальцами с облупившимся маникюром, убрала из поля зрения.

Титков понял: никакой это не крокодил, а надкусанный огурец необыкновенного размера. Но от понимания легче не стало, и очень возмутило спокойствие жены. Ему хотелось, чтобы она запереживала и заплакала, глядя на несчастье родного мужа.

— Чего уставилась, дура! Зови неотложку! — закричал он.

— Зачем? Зачем неотложку?

— Чурбак ты с глазами, Мотька! — нервно заметался по тесному помещению Титков.

— Будешь обзываться, зашвырну куда ни попадя… Только всю жизнь и обзывается. Дождёшься! — пригрозила Матильда.

Титкову ясно представилось, как он летит в шахту мусоропровода среди разной вонючей дряни и никто не замечает его бесславной гибели.

— Мотя, — сказал он мягко, — зачем нам ругаться? Вынь меня отсюда. В поликлинику надобно, больничный взять…

— Как вынуть? Голова не пройдёт.

— Разбей посудину!

— А если стекло порежет? Отвечай за тебя, да? Да ещё в таком виде по квартире шастать будешь! Нет. К Альке нынче жених придёт. Увидит мини-тестя и жениться раздумает…

— Мне, Мотя, в понедельник на работу, как же я…

— Глядите, на работу ему! Теперь остаётся экспонатом в музее работать: смотрите, граждане, до чего алкоголизм доводит, как человек измельчал!

— Какой ещё экспонат?! — закричал Титков. — С ума сошла?

Матильда дальше разговаривать не захотела. Она взяла бутылку, пристроила её в глубине кухонного шкафчика и захлопнула дверцу.

Стало темно и жутко. Титков потоптался по стеклянному полу, лёг и попытался заснуть: может, проснувшись, он обнаружит себя прежним — мужчиной солидного веса и хорошего роста.

Уснуть не удалось, и тоска взяла невообразимая, прямо смертная тоска, аж опохмелиться расхотелось. Вспомнилось: сегодня суббота, во дворе на самодельном столе мужики забивают «козла», а по улице ходят взад-вперёд нормальные люди. Кто так гуляет, а кто идёт в разные кинотеатры. Сам Титков забыл, когда был в кинотеатре, употребляя всё свободное время на встречи с фантазёром Никишкиным. Теперь — всё! Торчи в проклятой бутылке, смерти жди! Стало жалко себя и всей пропащей жизни. Громко, с подвыванием, он зарыдал.

Дверца шкафа скрипнула, стало сразу светлее. Великанский глаз глянул в горлышко:

— Обедать будешь?

«Всё же она не вредная, — подумал Титков, — другая бы, точно, в мусоропровод шваркнула за все-то художества…»

— Помереть хочу! — всхлипнул он. — Смысла не вижу…

— Думать надо было.

— Другие тож потребляют.

— Потребляют, потребляют… Смотря как потреблять. Не каждый же день до потери сознания! Вот посиди и подумай — хорошая у меня жизнь с тобой? А теперь что — смотри на такого убогого! Хоть бы Альке судьба досталась…

Из Матильдиного глаза выкатилась слеза и поползла по боку бутылки.

«Ладно внутрь не попала, — подумал Титков, — как есть промок бы!»

— Не могу так сидеть, — заныл он. — Я что — жук?

— Кто тебя знает, может, ты давно такой, а я и не замечала? — задумчиво предположила жена. — Толку-то от тебя… Одна кручусь — верчусь — дом, работа, опять же Алька. Обедать будешь?

Она опустила в бутылочное горлышко на нитке аптечную пробочку с каплей щей. Но аппетита у Титкова не было, и пробка неприятно пахла корвалолом.

— Скоро Алька придёт. С женихом, — напомнила Матильда и снова задвинула бутылку в шкафчик.

Тоска навалилась с новой силой, даже в животе засосало. «Нет, — решил Титков, — выход один — смерть!»

Перед кончиной, как положено, захотелось попрощаться с родными и близкими, вспомнить хорошие моменты из жизни. Родных и близких в шкафчике не было, а из хорошего, как ни странно, вспомнилась жена, какой она была десять лет назад — весёлая, приветливая и с натуральными русыми кудряшками. Они тогда часто ходили в городской парк, где было много разных интересных аттракционов. Ещё пришла на ум Алька, но совсем маленькой. За выпивонами он как-то и не замечал, что дочь уже превратилась в невесту. Скоро она выйдет замуж, а там по квартире начнёт ковылять малыш и лепетать первые смешные слова. Деда у этого малыша уже не будет… Горькая безнадёжность скрутила всё существо пленника бутылки, и он что было сил долбанулся головой в стеклянную стену. Зазвенело стекло, в голове зазвенело от боли, и показалось, что сначала подбросило вверх, а потом швырнуло в темноту, в небытие. «Конец!» — кратко подумал Титков, но скоро понял: небытие не состоялось, и осторожно открыл глаза. Рядом с ним валялись огрызки огурцов и осколки бутылки, а среди них этикетка с непонятным словом — «АКДОВ». Если же это слово прочитать задом наперёд, оно становилось понятным и хорошо знакомым.

«Приснилось!» — обрадовался Титков.

— Ну и безобразник! — закричала Матильда. — Уберись хоть на время со своей пропойной рожей — не позорь дочь!

Кухня оказалась опять привычных размеров, но на тарелке всё ещё лежал огурец, точно такой, как в кошмарном сне.

Титков поспешно юркнул в ванну и с удовольствием умылся, а после заглянул в кухню: тревожил огурец.

— Не путайся под ногами, — сказала жена. Она сметала в совок с пола мусор.

— Я, Моть, ничего, я и посуду помыть могу.

— Денег не дам. Не проси!

— И не прошу. Я спросить хотел, как такое получилось…

— Знаю я тебя!

«Приснилось, — окончательно успокоился Титков, — потому всё как всегда». Но, уходя из кухни, он случайно глянул на совок с мусором и похолодел. В совке лежала аптечная пробочка, привязанная на нитку.

В чистой рубашке Титков вышел из своего дома. У подъезда на самодельном столе мужики громко забивали «козла». По улице гуляли люди. Приятно пахли увядающие газоны, а под ногами был надёжный шершавый асфальт. Титков вдруг остро ощутил радость бытия: хорошо просто так, совершенно трезвым стоять у ворот дома, и пусть мимо идут люди, и пусть пахнут газоны… А скоро придёт Алька с женихом и все сядут пить чай. Он тоже будет пить чай и говорить какие-нибудь умные слова. Эти мысли по-хорошему расслабили, он даже заулыбался, но тут…

— Приветик! — закричал внезапно возникший Никишкин. Он быстро полистал блокнотик и растопырил два пальца. — Так, так… Пропустили Виктора и Людмилу — секёшь? Надо восполнить пробел!

— Отвали! — буркнул Титков.

— Хвораешь? — посочувствовал мастер. — Сейчас подлечим. Я уже забежал. — Он вытащил из кармана начатую бутылку.

Дидюхин отчётливо ощутил под ногами стеклянный пол, и его забила частая дрожь, даже руки запрыгали.

Никишкин понял это по-своему. Из другого кармана он извлёк вялый огурец и грязноватую стопочку:

— Прими!

— Язва желудка! — быстро придумал Титков и, круто развернувшись, зашагал к своему подъезду.

— Друзьями брезговать стал?! — обиделся мастер.

После обеда пришла Алька с долговязым женихом. Пили чай с тортом «Сочи» и обсуждали новый телефильм, где после пятой серии шпионом оказался совсем не тот, на кого думали в первой. Титков этот фильм не смотрел, чай пил молча и временами вежливо улыбался. Жена посматривала на него подозрительно, а перед сном спросила:

— Заболел, что ли?

— Нет. А в чём дело?

— Чудно — весь день сухим проходил.

— Я, Моть, больше не пью — хватит.

— Зарекалась свинья…

Ночью Титков долго боролся со сном, ходил на кухню и пил холодную воду. Ему было страшно: вдруг заснёшь, а проснувшись, обнаружишь себя в стеклянном помещении.

Всё воскресенье он тоже проходил «сухим».

В понедельник в цехе выдавали квартальную премию. Никишкин стал уговаривать обмыть приятное событие, но Титков отказался:

— Медицина запрещает. Язва во весь желудок.

Все посочувствовали, а Никишкин не поверил:

— Ну-ну, иди лечи свою язву кофием с какавой…

Дружба с фантазёром-мастером быстро увядала: Титков не пил. За очередную «рационализацию» в рабочее время Никишкина перевели в другой цех — разнорабочим.

Вид любой бутылки стал вызывать у Титкова нервную дрожь, а жена Матильда, женщина хрупкой комплекции, почему-то казалась ему очень крупной и значительной. В отношении её Титков теперь испытывал постоянную робость, хотя стала она приветливой, а один раз даже назвала его уменьшительным именем, как звала в молодости.

На праздники в гости приехали тесть с тёщей. Матильда расстаралась со стряпнёй, а когда все сели за стол, вынула из холодильника бутылку сухого вина и разлила по стопкам. Титков было с удовольствием взял в руки прохладную стопку и уже подцепил на вилку мочёное яблочко, но вдруг… Вдруг он ощутил, как ноги его оторвались от пола, а всё тело стало съёживаться на манер проткнутого мяча! Рука со стопкой дрогнула, и он поспешно пристроил её меж тарелками на столе.

1990