Сонтаг СьюзенВот так мы теперь живем

Сьюзен Сонтаг

Вот так мы теперь живем

Сначала он просто худел, чувствовал недомогание, сказал Макс Эллен, и не обращался к врачу, вставил Грег, потому что ему удавалось сохранять относительно стабильный ритм работы, но курить бросил, заметила Таня, видимо, испугался или просто захотел, не отдавая себе в этом отчета, быть здоровым, или здоровее, или, может, просто вернуть несколько фунтов, сказал Орсон, потому что он сказал, продолжала Таня, что думал, будто полезет на стенку (все говорят, без этого не обходится), а обнаружил, к своему великому удивлению, что вовсе не страдает без сигарет, и упивался тем, что впервые за многие годы у него нет неприятных ощущений в легких. А врач-то у него хороший, захотел узнать Стивен, потому что ведь это безумие - не провериться, когда напряжение немного спало, после того как он вернулся из Хельсинки с конференции, даже если и почувствовал себя лучше. И он сказал Фрэнку, что сходит к врачу, хотя ему очень страшно, в чем он сознался Яне, да и кто бы на его месте не испугался, однако, как это ни странно, до недавнего времени он не беспокоился, как сам признавался Квентину, и только с полгода назад у него во рту появился металлический привкус паники, потому что тяжелая болезнь - это то, что случается только с другими людьми, обычное заблуждение, говорил он Паоло, для человека, который за свои тридцать восемь лет ни разу серьезно не болел; ипохондриком он, как уверяет Яна, не был. Разумеется, не волноваться трудно, волнуются все, но что толку паниковать, сейчас, сказал Квентину Макс, ничего другого не остается, только ждать и надеяться, ждать и соблюдать необходимые предосторожности, соблюдать необходимые предосторожности и надеяться. И если окажется, что он действительно болен, не стоит отчаиваться: сейчас появились новые средства, которые обещают сдержать неумолимое развитие болезни; ведутся исследования. Казалось, каждый по нескольку раз на неделе созванивается с остальными, чтобы обменяться новостями. Я никогда по столько часов не проводил у телефона, сказал Стивен Кэт, и после того, как мне позвонят двое или трое и сообщат что-то новое, я уже в совершенном изнеможении, но вместо того, чтобы отключить телефон и отдохнуть немного, я сам набираю номер очередного приятеля или знакомого, чтобы передать новости дальше. Я не уверена, что могу позволить себе так много об этом думать, сказала Эллен, и ловлю себя на мысли, что во всем этом есть что-то нездоровое: я уже начала к этому привыкать, это меня захватывает, должно быть, что-то похожее испытывали люди во время бомбежки Лондона. Насколько я знаю, мне болезнь не угрожает, но тут никогда нельзя знать точно, сказала Эйлин. Да, это как снег на голову, сказал Фрэнк. Но разве вы со мной не согласны, что ему необходимо показаться врачу, настаивал Стивен. Знаешь, сказал Орсон, нельзя человека заставить заботиться о себе, и почему вообще ты думаешь сразу самое худшее, может быть, он просто захворал, люди все еще подвержены обычным заболеваниям, и очень тяжелым, почему ты сразу предполагаешь, что у него то самое. Но я только хочу быть уверен, что он понимает, какие могут быть варианты, ведь большинство людей этого не понимают, они поэтому не обращаются к доктору и не обследуются, им кажется, что уже ничего нельзя сделать. А разве можно что-то сделать, сказал он Тане (по словам Грега), то есть, я не вижу, что выиграю, если пойду к врачу: если я действительно болен, будто бы сказал он, я это скоро узнаю и так.

В больнице настроение его вроде бы стало улучшаться, по словам Донни. Он казался бодрее, чем в последние месяцы, сказала Урсула, и похоже, страшную весть он встретил чуть ли не с облегчением, по словам Айры, напротив, как воистину нежданный удар, по словам Квентина, но едва ли можно было ожидать, что он будет всем своим друзьям говорить одно и то же, поскольку его отношение к Айре сильно отличается от его отношения к Квентину (так считает Квентин, который всегда гордился дружбой с ним) и, возможно, он полагал, что ничего с Квентином не случится, если тот увидит его в слезах, но Айра уверял, что это не может быть причиной того, почему он так по-разному обращается с каждым из них, и, вероятно, он чувствовал себя менее разбитым, и даже, наоборот, собравшим все силы на борьбу за жизнь в тот момент, когда его видел Айра, а когда вошел Квентин с цветами, его одолело чувство безысходности, это оттого, что цветы почему-то повергали его в дурное расположение духа, как Квентин уверял Кэт, потому что палата была вся завалена цветами, туда уже просто было не втиснуть ни одного цветочка, ну, это ты преувеличиваешь, с улыбкой сказала Кэт, цветы все любят. Да? А кто бы не преувеличивал в такое время, резко произнес Квентин. Тебе не кажется, что это в каком-то смысле тоже преувеличение? Само собой, мягко сказала Кэт, я просто тебя поддразниваю, вернее, я не хотела тебя дразнить. Я знаю, сказал Квентин со слезами на глазах, и Кэт обняла его и сказала: что ж, когда я пойду туда вечером, я не возьму цветов, а что он хочет, и Квентин сказал, если верить Максу, больше всего он любит шоколад. Может, он еще что-нибудь любит, спросила Кэт, я имею в виду, что-нибудь вроде шоколада, но не шоколад. Лакрицу, сказал Квентин высморкавшись. А кроме этого? А ты сейчас не преувеличиваешь, спросил Квентин с улыбкой. Да, ты прав, сказала Кэт, так если я хочу ему принести уйму всякой всячины, что еще, кроме шоколада и лакрицы? "Морские камешки", сказал Квентин.

Он не хотел оставаться один, как уверял Паоло, и очень много людей приходило к нему в первую неделю, а сиделка, родом с Ямайки, говорила, на этом этаже есть пациенты, которые были бы рады лишнему цветочку, и никто не боялся приходить, не то что раньше, подчеркнула Кэт специально для Эйлин, их теперь даже не отделяют от прочих больных, заметила Хильда, на дверях палаты нет предупреждения об опасности заражения, как было принято несколько лет назад, вообще-то у него палата на двоих, и он говорил Орсону, что старикан за занавеской (которому явно пора на тот свет, вставил Стивен) на самом деле даже не болен, так что, продолжала Кэт, ты бы правда сходила, проведала его, он будет очень рад тебя видеть, ему приятно, когда его навещают, ты ведь не потому к нему не заходишь, что боишься, правда? Да нет, конечно, сказала Эйлин, но я не знаю, что ему сказать, боюсь, что буду чувствовать себя скованно, а он обязательно это заметит и ему от этого станет хуже, так что никакого удовольствия я ему не доставлю, верно? Да он ничего не заметит, сказала Кэт, потрепав Эйлин по руке, и все совсем не так, не так, как ты себе представляешь, он не судит никого, и до того, что тобой движет, ему нет никакого дела, он просто радуется встрече с друзьями. Но я никогда, собственно, не была его другом, сказала Эйлин, ты его друг, ты всегда ему нравилась, ты говорила мне, что он с тобой беседует о Норе, я знаю, что я ему нравилась, он даже был мной увлечен, но он уважает тебя. Но, если верить Уэсли, причина, по которой Эйлин так редко приходила в больницу, была в том, что он никогда не мог полностью ей принадлежать, всегда у него уже кто-то сидел, а к тому времени, когда расходились одни посетители, успевали прийти следующие, она много лет его любила, и я понимаю, сказала Донни, какую горечь должна испытывать Эйлин, ведь если у него была когда-нибудь женщина-друг, с которой он не просто спал время от времени, а женщина, которую он по-настоящему любил, - и бог мой, сказал Виктор, как он сходил с ума по Норе, те, кто давно его знают, помнят, какая это была трогательная пара, два угрюмых ангелочка, - то, уж во всяком случае, это не она.

И когда те его друзья, которые приходили к нему каждый день, отловили в коридоре его лечащего врача, Стивен задавал наиболее грамотные вопросы, поскольку его знания основывались не только на тех историях, которые несколько раз в неделю печатает "Таймс" (Грег уверял, что бросил их читать, потому что больше просто не в силах), но еще и на публикациях в медицинских журналах, выходящих у нас, и в Англии, и во Франции, и был лично знаком с одним из ведущих парижских специалистов, автором широко известных исследований в этой области; но и тот сказал не намного больше, чем лечащий врач, которая ограничилась обычными отговорками: пневмония не угрожает жизни, лихорадка проходит, он, разумеется, еще очень слаб, но антибиотики действуют положительно, и ему придется провести в стационаре как минимум двадцать один день под капельницей, а потом можно будет начать новый курс лечения - она оптимистично оценивала возможность получить у него согласие; когда Виктор сказал, что раз у него нет аппетита (он всем говорил, когда его умоляли поесть, что у больничной еды какой-то странный металлический привкус), то, наверное, не надо приносить ему столько шоколада, врач только улыбнулась и ответила, что в таких случаях душевное состояние больного - фактор не менее важный, и если от шоколада он чувствует себя лучше, то и вреда тут никакого быть не может, Стивена это насторожило, как он потом признавался Донни, потому что хочется все-таки верить обещаниям и запретам современной медицины, вооруженной высокими технологиями, а тут успокаивающе сдержанный специалист по этому заболеванию, эта седая женщина, которую цитируют в печати, говорит как старомодный деревенский лекарь, который уверяет родных больного, что чай с медом и куриный бульон не менее важны для успешного выздоровления, чем пенициллин; возможно, это означает, сказал Макс, что они еще только прикидывают, как его лечить, и сами пока толком не знают, что делать, или, что вероятнее, вмешалась Ксавье, они просто ни черта не знают, а вот это правда, а что уж точно правда, сказала Хильда, бередя рану, так это то, что нет у них, у врачей, никакой надежды.

Нет, нет, сказал Льюис, этого не может быть, погоди, я не могу в это поверить, ты точно знаешь, то есть они точно знают, они сделали все анализы, не зря значит, когда зазвонил телефон, я побоялся подойти, подумал, что сейчас мне скажут: еще кто-нибудь заболел; но неужели Льюис действительно до вчерашнего дня ничего не знал, вспыхнул Роберт, что-то мне не верится, об этом все говорили, быть того не может, чтобы никто не звонил Льюису; скорее всего, Льюис все знал, но по каким-то соображениям притворялся, будто впервые слышит, потому что, напомнила Яна, разве не сам Льюис говорил Грегу примерно месяц назад, да и не одному Грегу, что он плохо выглядит, похудел, и Льюис встревожился и повторял, что неплохо бы ему показаться врачу, так что не может для него это быть полной неожиданностью. Да уж, все теперь переживают за всех, сказала Бетси, вот как мы живем, так мы теперь живем. И кроме всего прочего, они когда-то были очень близки, ведь у Льюиса до сих пор есть ключи от его квартиры, вы же понимаете, что после разрыва не забирают ключи только отчасти в надежде на то, что человек может вдруг завалиться в гости, спьяну или в минуту душевного подъема, как-нибудь под вечер, но в основном потому, что умнее иметь несколько комплектов ключей в городе, коль ты живешь один, на самом верху дома, который раньше занимали разные конторы и где никогда не будет швейцара или хотя бы консьержа, кого-нибудь, у кого можно спросить запасные ключи поздно ночью, если вдруг потерял свои или дверь захлопнулась. У кого еще есть ключи, спросила Таня, это я к тому, чтобы кто-нибудь заскочил туда завтра перед тем, как идти в больницу, и принес какие-нибудь его сокровища, потому что на днях он жаловался, сказал Айра, что в больничной палате ужасная скука и у него такое впечатление, что его заперли в номере мотеля, и все сразу начали рассказывать разные смешные случаи про номера в мотеле, а после анекдота Урсулы про "Лакшари баджет инн" в Скенектади вокруг его кровати стоял громовой хохот, а он молча смотрел на них, лихорадочно блестя глазами, и все это время, вспомнил Виктор, жевал этот проклятый шоколад. Но, по словам Яны, которая с помощью ключей Льюиса проникла в его холостяцкую берлогу в поисках какого-нибудь утешительного художественного средства, чтобы оживить немного палату, византийской иконы, которая висела над кроватью, на месте не оказалось, это было непонятно, пока Орсон не припомнил, как он без сожаления (Грег утверждал обратное) рассказывал, что мальчик, от которого он недавно отделался, украл ее вместе с четырьмя коробками лакрицы, как будто их так же легко продать на улице, как телик или стерео. Но он всегда был очень щедр, тихо сказала Кэт, и, хотя любил красивые вещи, никогда всерьез к ним не привязывался, сказал Орсон, что нетипично для коллекционера, пояснил Фрэнк, и когда Кэт затряслась и на глаза у нее навернулись слезы, Орсон спросил с тревогой, может, он, Орсон, сказал что-нибудь не так, она указала им на то, что они заговорили о нем в прошедшем времени, начали вспоминать, каким он был, за что они его любили, как будто он уже весь вышел, кончился, стал просто частью прошлого.

Наверное, он устает от посетителей, сказал Роберт, который, как не могла не заметить Эллен , сам приходил в больницу всего два раза и, возможно, искал оправданий нерегулярности своих посещений, но и сомнений нет, по словам Урсулы, что настроение у него упало, хотя врачи ничего огорчительного не говорили, и он, по-видимому, предпочитает на несколько часов в день оставаться в одиночестве; и Донни он сказал, что начал вести дневник, впервые в жизни, потому что хочет фиксировать изменение своей реакции на этот удивительный поворот событий, отражать действия врачей, записывать, кто к нему приходит каждый день и обсуждает у его изголовья состояние его тела, и что не так уж важно, что именно он там пишет, почти ничего, с горечью сказал он Квентину, кроме обычных банальностей о страхе и изумлении - почему такое случилось с ним, с ним тоже, плюс обычное раскаяние в прошлых ошибках, простительные суеверия, перемежаемые решениями жить лучше, значительнее, больше времени уделять работе и друзьям, не принимать так близко к сердцу, что о нем думают люди, вперемешку с уговорами себя в том, что в его положении воля к жизни значит больше, чем все остальное, и что, если он действительно хочет жить, верит в жизнь и любит себя (прочь, старый черт Танат), он будет жить, он будет исключением из правила; но, может быть, все это, размышлял Квентин, разговаривая с Кэт по телефону, было не главное, а главное то, что с того самого момента, когда он завел дневник, он начал накапливать материал, чтобы однажды его перечесть, чтобы хитро застолбить себе местечко в будущем, когда этот дневник станет просто предметом, пережитком прошлого, и когда он сможет его вообще не открывать, если захочет, чтобы это суровое испытание осталось позади, но дневник будет при нем, в ящике его огромного маджореллиевского письменного стола, и он мог бы уже, как, собственно, он сам сказал Квентину как-то ранним солнечным вечером, приподнявшись на больничной кровати, представить, как сидит в своем пентхаусе и октябрьское солнце светит сквозь чистые стекла окон, а не сквозь это матовое окошко, а дневник, тот самый трагический дневник, валяется в ящике стола.

Не надо придавать значения побочным эффектам, сказал Стивен (в разговоре с Максом), не понимаю, почему тебя это так беспокоит, любое серьезное лечение чревато побочными эффектами, это неизбежно, ты хочешь сказать, что в противном случае лечение неэффективно, вставила Хильда, в любом случае, сварливо продолжал Стивен, если сказано, что бывают побочные эффекты, это вовсе не означает, что они будут у него, или все, или некоторые. Это просто перечень всех возможных неприятностей, потому что врачи вынуждены перестраховываться, так что они придумывают самый худший сценарий, но ведь именно это с ним и происходит, и со многими другими, перебила Таня, самый худший сценарий, катастрофа, которую никто и представить себе не мог, это слишком жестоко, а разве бывает вообще хоть что-нибудь без побочных эффектов, поддел их Айра, даже мы все не что иное, как побочный эффект, но мы-то уж не такой страшный побочный эффект, сказал Фрэнк, он любит, когда вокруг много друзей, да мы и друг другу помогаем; потому что его болезнь склеила нас всех одним клеем, задумчиво проговорила Ксавье, и какими бы ни были ревность и обиды, которые заставляли нас в прошлом не доверять друг другу или сердиться друг на друга, когда случается что-нибудь такое (небо падает! небо падает!), начинаешь понимать, что для тебя по-настоящему важно. Я согласен с тобой, Цыпленок, говорят, сказал он. Но не кажется ли тебе, заметил Квентин Максу, что мы стали так близки ему и выкраиваем время, чтобы забежать в больницу, в стремлении защититься еще надежнее, вот мы - нормальные, ничем не больны и болеть не собираемся, как будто то, что случилось с ним, не может случиться с нами, тогда как есть вероятность, что вскоре один из нас окончит свои дни там же, где сейчас он, возможно, он испытывал сходные чувства, когда был в когорте навещавших Зака этой весной (вы ведь не знали Зака?), по словам Кларис, вдовы Зака, он не слишком часто к нему заходил, говорил, что терпеть не может больниц, и не замечает, чтобы Заку становилось лучше от его визитов, и что Зак мог понять по его лицу, как он неуютно себя чувствует. Ага, и он такой же, сказала Эйлин. Трус. Как и я.

И после того как его отпустили домой и Квентин вызвался переехать к нему, чтобы готовить еду и отвечать на звонки и чтобы держать в курсе дел его мать, живущую в Миссисипи, а главное, разумеется, не дать ей прилететь в Нью-Йорк, взвалить свое горе на сына и вдобавок разрушить привычный ход вещей своей назойливой помощью, он мог час-другой посвящать своей монографии, в те дни, когда не настаивал на походе в кафе или в кино, которое его утомляло, он казался бодрым, по мнению Кэт, аппетит у него был хороший, и вот что он сказал, доложил Орсон, он согласен со Стивеном, что для него сейчас самое главное - быть в форме, он ведь борец, верно же, он перестанет быть собой, если не будет бороться, а готов ли он к великой борьбе, риторически спросил Стивен (о чем Макс рассказывал Донни), а он сказал: еще бы, а Стивен добавил: могло быть гораздо хуже, заболей ты два года назад, но теперь с этой заразой бьется столько ученых, американская команда и французская тоже, все вон из кожи лезут, чтобы получить через пару лет Нобелевскую премию, вот и все, что от тебя требуется, - оставаться здоровым еще год-другой, а там уже подоспеет хорошее лекарство, настоящее лекарство. Он говорит: да, сказал Стивен, время я выбрал удачно. А Бетси, которая десять лет то штурмовала диету долголетия, то забрасывала ее, привела к нему японского специалиста, чтобы тот его осмотрел, но, слава богу, сообщила Донни, ему хватило ума отказаться, зато он согласился, чтобы его посмотрел рентгенолог, которого привел Виктор, хотя чего тут просвечивать, сказала Хильда, когда суть этого метода заключается в том, чтобы увидеть контуры болезни, ее края, увидеть ее целиком, здесь сильнее, там слабее, как нечто, имеющее границы, что-то, чему ты являешься хозяином, в том смысле, что ты мог этого не допустить, в то время как эта болезнь была слишком всеобъемлюща; или будет, сказал Макс. Но главное, сказал Грег, что он не согласился на диету долголетия, которая может быть безвредной для толстушки Бетси, но для него, и всегда-то худого от всех этих сигарет и прочей химии, подавляющей аппетит, которой он годами травил свой организм, будет просто губительной; едва ли сейчас самое подходящее время, заметил Стивен, заниматься очищением своего организма и исключать из рациона биодобавки и другие примеси, которые мы жизнерадостно или не очень жизнерадостно поглощаем, покуда здоровы, здоровы в меру своих возможностей; только до тех пор, сказал Айра. Мне бы очень хотелось, тоскливо сказала Урсула, увидеть, как он ест мясо с картошкой. И спагетти с соусом из морских моллюсков, добавил Грег. И пышный, богатый холестерином омлет с копченой моццареллой, предложила Ивонна, которая прилетела на выходные из Лондона, чтобы его повидать. Шоколадный торт, добавил Фрэнк. Только не шоколадный торт, сказала Урсула, он и так ест слишком много шоколада.

И когда, конечно, не сразу, но всего лишь через три недели, его включили в список тех, кому назначено новое лекарство, что потребовало значительного закулисного давления на врачей, он стал меньше говорить о своей болезни, как уверяла Донни, что Кэт считала хорошим признаком, признаком того, что он больше не ощущает себя жертвой и чувствует не то, что у него болезнь, а, скорее, то, что он живет с болезнью (так, кажется, звучит клише), более конструктивный подход, сказала Яна, как бы сосуществование, подразумевающее, что это нечто ограниченное во времени, но чем ограниченное, сказала Хильда, и потом, ты сказала что-то про больницу, Яна, я слышала слово "обход". Но утешает то, настаивал Стивен, что впервые с начала болезни, по крайней мере с того момента, как он наконец согласился позвонить врачу, он стал спокойно произносить вслух ее название, произносить часто и свободно, как будто это просто слово, такое же, как мальчик, или галерея, или сигарета, или деньги, или дело, по делу и не по делу, встрял Паоло, потому что, продолжал Стивен, когда человек называет болезнь по имени, это признак выздоровления, признак того, что он согласен быть тем, кто он есть, смертным, уязвимым, что он не избранный, не исключение из правил, в конце концов, это говорит о том, что человек хочет, действительно хочет бороться за свою жизнь. И мы тоже должны произносить это слово, и почаще, добавила Таня, мы не должны давать ему повод думать, что уступаем ему в честности, мы уже попытались быть честными и можем продолжать в том же духе. Похоже, все знают, как ему помочь, отозвался Уэсли. В каком-то смысле ему повезло, сказала Ивонна, которая решила в Нью-Йорке свои проблемы со складом и вечером улетала в Лондон, еще как повезло, едко заметил Уэсли, его никто не избегает, продолжала Ивонна, никто не боится его обнимать и целовать в губы, у нас в Лондоне, понятное дело, еще до этого не дошли, мои знакомые, люди, которым вроде бы даже отдаленно ничего не угрожает, так они просто в ужасе, но я потрясена вашим общим спокойствием и благоразумием, ты называешь это спокойствием, спросил Квентин. Но должен признаться, говорят, он сказал, я перепуган страшно, мне стало трудно читать (а вы ведь знаете, как он любит читать, вставил Грег; да, чтение - это его телевидение, сказал Паоло) или думать, но я не впадаю в истерику. А вот я просто в истерике, сказал Льюис Ивонне. Но вы можете сделать что-нибудь для него, и это замечательно, как бы я хотела побыть здесь подольше, ответила на это Ивонна, это просто прекрасно, эта утопия дружбы, которую вы вокруг него развернули (довольно жалкая утопия, сказала Кэт), так что болезнь, подытожила Ивонна, остановилась в своем развитии. Да, но тебе не кажется, что нам теперь стало как-то уютнее с ним, с его болезнью, сказала Таня, потому что воображаемая болезнь во сто крат хуже, чем настоящая, для того, кого мы все любим, и каждый из нас по-своему болеет. После того как он заболел, эта болезнь потеряла для меня мистический ореол, сказала Яна, я уже не была так напугана и ошарашена, как раньше, когда до меня доходили слухи о чьих-нибудь знакомых, которых я никогда не видела. Но ты ведь знаешь, что тебе эта болезнь не грозит, сказал Квентин, на что Эллен ответила, что, по ее мнению, дело, не в этом, да это еще не факт, мой гинеколог говорит, что все рискуют, все, кто ведет половую жизнь, поскольку секс - это та цепь, которая связывает каждого из нас со многими другими, а теперь огромная цепь жизни стала также и цепью смерти. Для тебя все не так, как для меня, Льюиса, или Фрэнка, или Паоло, или Макса, я все больше и больше боюсь, и у меня для этого есть все основания. Я не думаю о том, угрожает мне что-нибудь или нет, сказала Хильда, я знаю, что мне было страшно, когда человек, которого я знаю, заболел, я боялась того, что мне предстоит увидеть и почувствовать, и в первый раз после того, как я побывала в больнице, я испытала огромное облегчение. Я больше не буду бояться, никогда; он, казалось, ничем от меня не отличается. Так оно и есть, сказал Кевин.

По словам Льюиса, он чаще говорил о тех, кто чаще его навещал, и это естественно, сказала Бетси, я думаю, он даже ведет счет визитам. А среди тех, кто приходил или справлялся ежедневно по телефону, в этаком узком кругу набравших больше всего очков, все равно продолжается соревнование, вот что действует мне на нервы, призналась Бетси Яне; все время эта вульгарная гонка за место у кровати смертельно больного, и хотя мы все до мозга костей стали образцом добродетели от сознания собственной преданности (ты говори за себя, сказала Яна), такой беззаветной, что выкраиваем для него время если не каждый день, то через день, но некоторые из нас уже сошли с дистанции, заметила Ксавье, разве мы при этом не приобретаем, по крайней мере, столько же, сколько он. А разве да, сказала Яна. Мы соревнуемся за знак его особого расположения, каждый из нас ревниво ловит намеки на благосклонность, хочет чувствовать себя самым долгожданным гостем, самым близким и родным, и таковыми оказываются, конечно, те, у кого нет законной половины, детей или официального постоянного любовника, словом, сложилась иерархия, которую никто не посмеет оспаривать, продолжала Бетси, таким образом, мы стали членами его семьи, сами того не ведая, не имея официальных титулов и рангов (мы, мы, проворчал Квентин); а можно ли сказать, хотя некоторые из нас, Льюис, Квентин, Таня и Паоло, выделяются из общей массы, как бывшие любовники, все мы в разной степени его друзья, кого он предпочитает остальным, спросил Виктор (теперь он говорит "нас", разозлился Квентин), дело в том, что временами мне кажется, что он гораздо охотнее увидел бы Эйлин, которая приходила только три раза, два раза в больницу и один раз, когда он уже был дома, чем нас с вами; но, по словам Тани, разочарованный тем, что Эйлин не приходит, он на нее злится, хотя, если верить Ксавье, он не был уязвлен, но покорился, смирился с отсутствием Эйлин, как будто он большего не заслуживает. Но он очень рад гостям, сказал Льюис; он говорит, что, когда нет компании, его клонит в сон, он и спит (по словам Квентина), а потом, когда кто-нибудь приходит, встряхивается, важно то, что он никогда не чувствует себя одиноким. Но, сказал Виктор, есть один человек, о котором он давно ничего не слышал, а возможно, хочет услышать больше, чем о ком-либо из нас, но она ведь не исчезла совсем, даже сразу после того, как ушла от него, и он знает точно, где она теперь живет, сказала Кэт, он мне говорил, что звонил ей в сочельник, а она сказала, как приятно тебя слышать, счастливого Рождества, и он был в ярости, он презирал ее, по словам Эллен (а чего вы еще от нее ожидали, сказал Уэсли, она перегорела), но Кэт гадала, уж не позвонил ли он ей среди бессонной ночи, какая у нас разница во времени, а Квентин сказал, нет, вряд ли, я думаю, он не хотел, чтобы она знала.

И когда он стал лучше себя чувствовать и вновь набрал фунты, которые потерял в больнице, невзирая на то, что холодильник теперь наполнялся в основном проросшими пшеничными зернами, грейпфрутами и снятым молоком (он переживает за свой уровень холестерина, сокрушался Стивен), и сказал Квентину, что теперь уже сам справится, и справлялся, он стал спрашивать каждого, кто приходил его проведать, как он выглядит, и все говорили, что он выглядит великолепно, гораздо лучше, чем месяц назад, и это было так не похоже на то, что они ему говорили в то время; но потом становилось все труднее и труднее понять, как же он выглядит , и отвечать честно на этот вопрос, хотя они договорились между собой быть честными, как во имя честности (так думала Донни), так и готовясь к худшему, потому что он уже давно выглядел так, во всяком случае, казалось, что очень давно, что будто бы он всегда так выглядел, как же он выглядел до этого, но прошло всего несколько месяцев, и эти слова: бледный, и изнуренный, и хрупкий, - разве не их обычно употребляют? И однажды в четверг Эллен, встретившись с Льюисом в дверях, сказала, когда они вместе поднимались на лифте, как он на самом деле? Но ты же видишь, как он, кисло ответил Льюис, он прекрасно себя чувствует, он совершенно здоров, и Эллен поняла, что Льюис, само собой, не считает, что он совершенно здоров, но что ему не становится хуже, это правда, но не было ли, ну, бессердечно, что ли, так говорить. Я не вижу в этом ничего страшного, сказал Квентин, но я понимаю, о чем ты, помню, я однажды разговаривал с Фрэнком, который как-никак добровольно пять часов в неделю работал в службе доверия (знаю, сказала Эллен), и Фрэнк все рассказывал о человеке, которому поставили диагноз почти год назад и он в куда более тяжелом состоянии, который звонил Фрэнку и жаловался на небрежное отношение персонала и вообще поносил врачей как мог, а Фрэнк ему говорил, что не из-за чего так расстраиваться, с таким подтекстом, что он , Фрэнк, не стал бы вести себя так безрассудно, и я сказал, с трудом сдерживаясь, но Фрэнк, Фрэнк, ему есть из-за чего расстраиваться, он умирает, а Фрэнк сказал, сказал, обращаясь к Квентину, я не хочу об этом думать под таким углом.

И это было тогда, когда он был еще дома, восстанавливал силы, лечился, жаловался, что пока все еще не может помногу работать, но, по словам Квентина, поправлялся и несколько раз в неделю заходил в офис, распространилась дурная весть о двоих знакомых, один был из Хьюстона, а другой из Парижа, весть, которую Квентин перехватил на том основании, что она может подействовать на него только угнетающе, но Стивен заявил, что не надо ему врать, для него ведь так важно жить в окружении правды, искренность была одной из первых его побед и то, что он сам охотно шутил на тему своей болезни, но Эллен сказала, что нехорошо внушать ему, что наступает конец света, слишком много людей болеет, это становится общим бедствием, и если болезнь будет считаться такой же естественной, как, скажем, смерть, это может лишить его воли бороться за жизнь. О, сказала Хильда, которая не была лично знакома ни с тем, который из Хьюстона, ни с тем, кто в Париже, но слышала о том, который в Париже, пианисте, специализировавшемся на чешской и польской музыке двадцатого столетия, у меня были его записи, он такая значительная фигура, и, когда Кэт на нее свирепо глянула, продолжала, оправдываясь, я знаю, что жизнь каждого в равной степени священна, но есть и другая точка зрения, я имею в виду, точка зрения самих этих известных людей, которые не готовы к тому, чтобы стать просто людьми, не готовы к тому, что их могут заменить, и потом, это большая потеря для культуры. Но так не может продолжаться всегда, сказал Уэсли, этого не может быть, ведь они все хотят что-то наверстать (они, они, пробормотал Стивен), а тебе не приходит в голову, сказал Грег, что если некоторые люди и не умрут, я имею в виду, если им сумеют сохранить жизнь (им, им, пробормотала Кэт), они по-прежнему останутся вирусоносителями, а это значит, что, если у тебя есть совесть, ты никогда не сможешь заниматься любовью так, как привык самозабвенно, подсказал Айра - это делать. Но это лучше, чем умереть, сказал Фрэнк. И во всех разговорах о будущем, когда он себе разрешал надеяться, по словам Квентина, он никогда не говорил о своих планах на тот случай, если он не умрет, если ему повезет оказаться в числе первых, кто выживет, никогда не говорил, подтвердила Кэт, что всему, что с ним было, придет конец, все, мол, уже в прошлом, то, как он жил до сих пор, но, по словам Айры, он об этом не думал, мол, хватит бравады, хватит глупостей, хватит давать жизнь взаймы, хватит ее разбазаривать, и не думал о том, чтобы относиться к жизни как-нибудь так, по-самурайски, нет , он готов снова тратить ее легко, дерзко; и Кэт вспомнила со вздохом, как они, по ее инициативе, однажды перепихнулись на покрытой серым ковриком банкетке на верхнем этаже "Пророка", куда поднялись перекурить перед тем, как снова идти танцевать, и она спросила неуверенно, чувствуя, что было бы глупо просить короля разврата, ну, немного остыть, что ли, а играть роль старшей сестры она не умела, роль, на которую, как подтвердила Хильда, он провоцировал многих женщин, ты принял меры, милый, ты понимаешь, о чем я. И он ответил, продолжала Кэт, нет, не принял, видишь ли, я так не могу, секс для меня очень важен и всегда был важен (он начал так говорить, по словам Виктора, после того, как от него ушла Нора), и если уж я занимаюсь сексом, то на полную катушку. Но сейчас он бы так не сказал, не правда ли, сказал Грег; он, должно быть, чувствует себя ужасно глупо, сказала Бетси, как человек, который продолжает курить, говоря "не могу бросить", а как только получит плохой рентген, тут же бросает, как будто и не было никакой никотиновой зависимости. Но секс - это тебе не сигареты, сказал Фрэнк, и, кроме того, какое удовольствие вспоминать, что он был так беспечен, сердито сказал Льюис, весь ужас в том, что тебе один раз может не повезти, и разве он не чувствовал бы себя еще хуже, если бы завязал с этим делом три года назад и при этом бы все равно заболел, поскольку одна из самых страшных особенностей этой болезни заключается в том, что ты не знаешь, когда ты ее подцепил, может, это случилось десять лет назад, потому что можно с уверенностью сказать, что она существовала многие годы, прежде чем ее распознали; разве что теперь ей придумали имя. Кто знает, когда (я много над этим думаю, сказал Макс), и кто знает (я знаю, что ты сейчас скажешь, перебил Стивен), сколько еще людей могут заболеть.

Я чувствую себя прекрасно, говорят, отвечал он всем подряд, когда его спрашивали, как он себя чувствует, а это, как правило, был первый вопрос, который ему задавали. Или: я чувствую себя лучше, а как поживаете вы? Но он и другое говорил тоже. Я играю в чехарду сам с собой, сказал он, по словам Виктора. Или: должен быть способ извлекать из этой ситуации что-то положительное, говорят, сказал он Кэт. Как это по-американски, сказал Паоло. Да, сказала Бетси, знаете старинную американскую поговорку: если тебе дали лимон, сделай из него лимонад. Яна вспомнила, что он ей сказал: с одним не могу примириться - с тем, что стану уродом, но Стивен поспешил указать, что болезнь далеко не всегда принимает такие формы, она протекает по-разному, и в разговоре с Эллен ввернул словечко вроде гемато-энцефалический барьер в мозгу; никогда не думала, что там есть барьер, сказала Яна. Но он не должен знать про Макса, сказала Эллен, это его ужасно расстроит, пожалуйста, не говорите ему, он должен знать, мрачно возразил Квентин, и он разозлится, если ему не сказать. Но можно и подождать, есть еще время, пока не снимут респиратор, сказала Эллен; просто невозможно поверить, сказал Фрэнк, Макс был как огурчик, совершенно не чувствовал себя больным, и однажды просыпается с температурой за сорок, не может дышать, так это обычно и начинается, абсолютно на ровном месте, сказал Стивен, у этой болезни столько всяких форм. И потом, когда прошла еще одна неделя, он спросил Квентина, где же Макс, его не интересовало, как Квентин повеселился на Багамах, но когда число людей, которые регулярно его навещали, начало уменьшаться, отчасти из-за того, что старые распри, забытые на время его первой госпитализации и возвращения домой, снова вышли наружу, и вражда, тлевшая между Льюисом и Фрэнком, разгорелась, как ни старалась Кэт их помирить, и еще потому, что он сам способствовал ослаблению уз любви, которые объединяли вокруг него друзей, делая вид, что принимает их подношения, как будто нет ничего из ряда вон выходящего в том, что так много людей уделяют ему столько внимания и времени, посещают его чуть не каждый день, беспрерывно обсуждают его состояние по телефону, но, по словам Паоло, его благодарность не стала меньше, просто он уже к этому привык, к визитам и прочему. Со временем это превратилось в нечто обыденное, вроде затянувшейся вечеринки, сперва в больнице, а сейчас и дома, когда он только-только становится на ноги; мне ясно, сказал Роберт, что я в черном списке; но Кэт сказала, это абсурд, нет никакого черного списка; и Виктор сказал, нет есть, только его составляет не он, а Квентин. Он хочет нас видеть, мы ему помогаем, мы должны делать это так, как он хочет, он вчера упал, когда шел в ванную, нельзя говорить ему про Макса (но он уже знает, если верить Донни).

Когда я был дома, говорят, сказал он, я боялся спать, мне казалось, что я проваливаюсь в черную дыру, уснуть было все равно что уступить смерти, я не гасил свет на ночь, но здесь, в больнице, мне не так страшно. И Квентину он сказал как-то утром, страх раздирает меня, и Айре, он давит меня, вжимает меня внутрь меня самого, страх все делает огромным и высоким, я это чувствую, но не знаю, как выразить, сказал он Квентину. Беда тоже удивительно возвышает. Иногда я чувствую себя так хорошо, таким сильным, как будто могу выпрыгнуть из кожи. С ума я схожу или что. Или это все от внимания и заботы, которыми все меня окружили, как в детском сне, где тебя любят. Или это из-за лекарств? Знаю, что это звучит дико, но иногда мне кажется, что это небывалое ощущение, застенчиво сказал он; но при этом оставался неприятный привкус во рту, шумело в голове, ломило затылок, красные десны кровоточили, было больно дышать, и кожа стала цвета слоновой кости, цвета белого шоколада. В числе тех, кто плакал, когда им сказали по телефону, что он снова в больнице, были Кэт и Стивен (которым позвонил Квентин), Эйлин, Виктор, Эллен и Льюис (которым позвонила Кэт), Ксавье и Урсула (которым позвонил Стивен). В числе тех, кто не плакал, была Хильда, которая сказала, что ей на днях стало известно, что ее семидесятипятилетняя тетка умерла от этой болезни, которую подхватила во время переливания крови после успешной операции на сердце пять лет назад, и Фрэнк, и Донни, и Бетси, но это не значит, по словам Тани, что их это никак не задело, а Квентин думал, что они, возможно, не скоро придут в больницу, но пришлют подарки; палата - на этот раз ему дали отдельную палату - была полна цветов, комнатных растений, книг и пленок с записями. Прилив раздражения, еле сдерживаемого в последние недели его пребывания дома, начал спадать в будничности больничных посещений, хотя многие негодовали по поводу того, что Квентин завел Книгу посетителей (но это Квентин придумал, заметил Льюис); теперь, чтобы обеспечить постоянный поток посетителей, желательно, чтобы приходили не больше двух человек одновременно (это правило, общее для всех больниц, здесь не очень строго соблюдалось, во всяком случае, на его этаже, то ли из соображений милосердия, то ли оттого, что все равно толку от запрета было мало, неизвестно), сначала нужно было позвонить Квентину, узнать, когда у него "окно", и больше никаких перебоев не случалось, его мать уже невозможно было удержать, она приехала, поселилась в отеле неподалеку от больницы, но, кажется, ее ежедневное присутствие угнетает его меньше, чем мы ожидали , заметил Квентин; Эллен сказала, это нас оно угнетает, как думаешь, долго она еще здесь пробудет? Легче быть добрым друг к другу, когда навещаешь его в больнице, заметила Донни, чем дома, когда думаешь, вот опять не удастся побыть с ним наедине; теперь, когда мы опять приходим сюда, строго по двое, уже нет сомнений, в чем заключается наша роль, какими мы должны быть - дружными, смешными, нетребовательными, легкими, важно быть легким, ибо в этом ужасе есть свое веселье, как сказал бы поэт, заметила Кэт (его глаза, такие блестящие глаза, вставил Льюис). Глаза у него скучающие, погасшие, сказал Уэсли Ксавье, но Бетси сказала, что в его лице, не только в глазах, видна душа, теплота; что бы там ни было, сказала Кэт, раньше мне никогда не хотелось избегать его взгляда; и Стивен сказал, я боюсь того, что выражают мои собственные глаза, что я на него смотрю слишком пристально или, наоборот, с наигранной небрежностью, добавил Виктор. И, не в пример тому, как он выглядел дома, он каждое утро был гладко выбрит; его вьющиеся волосы были всегда расчесаны; но он жаловался, что сменились сиделки, а ему не нравится эта перемена, он хочет, чтобы остались прежние. Палата была теперь обставлена с некоторым эффектом (странное слово для обозначения личных вещей, заметила Эллен) индивидуальности, а Таня принесла рисунки и письмо от своего девятилетнего сына, страдающего дислексией, который, после того как она купила компьютер, начал писать; а Донни принесла шампанское и воздушные шары, которые привязали к ножке кровати; расскажите мне что-нибудь, попросил он, проснувшись и обнаружив у своей кровати Донни и Кэт, которые ему улыбались; расскажите какую-нибудь историю, произнес он с тоской в голосе, говорила Донни, которая не нашлась, что рассказать; ты сам - история, сказала Кэт. А Ксавье принесла гватемальскую деревянную статуэтку святого Себастьяна с возведенными к небу глазами и раскрытым ртом, и когда Таня сказала, что это дань эротическому прошлому, Ксавье заметила, там, откуда я родом, считается, будто Себастьян оберегает от чумы . Чуму символизируют стрелы? Да, символизируют стрелы. Все помнят, что тело прекрасного юноши, привязанного к дереву, было пронзено стрелами (мне всегда казалось, что он их не замечает, вставила Таня), но все забывают, что у этой истории есть продолжение, продолжала Ксавье, что когда женщины-христианки пришли хоронить мученика, они увидели, что он еще живой, и выходили его. И он сказал, по словам Стивена, я и не знал, что святой Себастьян не умер. Бесспорно, сказала Кэт по телефону Стивену, умирание завораживает. Мне стыдно, но я ничего не могу поделать. Мы учимся умирать, сказала Хильда; я не готова к такой учебе, сказала Эйлин; и Льюис, который приходил к нему прямо из той больницы, в которой Макса до сих пор держали в реанимации, встретил Таню, которая выходила из лифта на десятом этаже, и когда они вместе шли по коридору мимо открытых дверей, отводя взгляд от утопающих в кроватях больных с трубками в носу, залитых голубоватым светом телевизоров, Таня сказала Льюису, об одном не могу думать без содрогания, что кто-то умирает с включенным телевизором.

Он стал на удивление ко всему равнодушен, сказала Эллен, вот что меня удручает, хотя с ним теперь даже легче общаться. Иногда он ворчал. Мне надоело, что каждое утро у меня берут кровь, зачем им столько моей крови, что они с ней делают, говорят, сказал он; но куда девалась его злость, удивлялась Яна. Но в основном с ним было очень приятно, он всегда говорил, а как ты, как твое самочувствие. Он теперь такой славный, сказала Эйлин. Он такой милый, сказала Таня (милый, милый, простонал Паоло). Сначала он был очень плох, но пошел на поправку, по сведениям Стивена, можно не опасаться, что на этот раз он не выкарабкается, и доктор говорила, что деньков через десять его выпишут, если все пойдет хорошо, и мамашу его убедили вернуться в штат Миссисипи, и Квентин готовил пентхаус к его возвращению. И он все по-прежнему вел дневник, никому его не показывал, однако Таня, придя однажды первой и застав его спящим, заглянула туда и ужаснулась, по словам Грега, не тому, что там прочитала, но тому, как неуклонно меняется его почерк: на последних страницах это просто какая-то паутина, разобрать трудно, буквы клонятся в разные стороны и разбредаются по странице. Я подумала, сказала Урсула Квентину, что разница между рассказом и картиной или фотографией заключается в том, что в рассказе можно написать: "он еще живой". Но на картине или фотографии ты не можешь показать это "еще". Только то, что он живой. Он еще живой, сказал Стивен.