Сорокин ДмитрийВиниловый теремок

Дмитрий Сорокин

Виниловый теремок

We've flying high

We've watching the world pass us by

Never want to come down

Never want to put my feet

Back down the ground.

Depeche Mode. "Never let me down again"

Все названия глав являются либо переводом названий произведений любимых автором музыкантов, либо ассоциациями с такими произведениями. Полный список с указанием авторов и так далее см. в конце книги.

0. Цифровая философия

Спалось ей сладко. Так уютно, вкусно. "Вероятно, это оттого, -- думала Инга бодрствующим краешком сознания, -- что вокруг меня сплошной уют и комфорт... Огромная кровать, шелковые простыни, кондиционер в комнате... Вот и сны такие... Куда слаще реальности...". А снилось ей теплое Карибское море, Ямайка, пляж, пальмы, и мускулистый, но нежный чернокожий ямаец с десятками смешных косичек на голове. Идиллия была вялотекущей и долгоиграющей, ничего принципиально нового не происходило, но было очень приятно, и потому просыпаться желания не возникало.

Ямаец, -- а звали его Питер, -- отставил недопитый коктейль в тень от пальмы, легко подхватил Ингу на руки и потащил в море. Оно было горячим и живым, как вода в гидромассажной ванне. Инга жмурилась и постанывала от удовольствия, а Питер, казалось, был везде и повсюду, он обволакивал собой Ингу. Его губы, его руки, его язык, его... Стоп, а откуда в море, в полосе прибоя, вдруг взялся телефон? Наигрывает, подлец, "Токатту и фугу ре-минор" Баха... А, это же мой мобильный... Блин, придется проснуться.

Инга проснулась. Зашарила рукой по тумбочке в поисках очков. Телефон нашелся быстрее.

-- Алло.

-- Ты что, еще спишь?! Не, я че-то не понял... Быстро тащи свою задницу ко мне в офис! Мы все через два часа в баню идем!

-- Никита, я же сто раз говорила тебе, я не хочу...

-- А кто тебя спрашивает, дура?! Я сказал -- пулей сюда. Вот и лети. Понятно?

-- Да пошел ты...

-- Ну-ну. И куда это я пошел?

Инга без колебаний предложила ему самый распространенный в России маршрут. Ответил Никита на удивление спокойным голосом.

-- Ну, все, сука, мое терпение лопнуло. Молись. Я уже еду.

Вот теперь Инга испугалась. Плевать она хотела на все "понты" и истерики мужа, но когда он вдруг в разгар скандала вот так затихал, надо было срочно спасаться бегством: дело пахло рукоприкладством. Она вскочила, заметалась по комнате, ища очки. Очков не было нигде. Без них -- погибель, потому что видела Инга очень плохо. Никита денег на операцию не давал: "Мне тебя видно, остальное не имеет значения", -- говаривал он.

Через четверть часа она, наконец, нашла пропажу, случайно на нее наступив: оказывается, очки упали с тумбочки на ковер.

Мир обрел четкость. Инга поспешно натянула джинсы, и в этот момент Никита ворвался в комнату.

-- Ты дура. Ты моя. Без меня ты -- никто. Понятно? -- С каждой фразой он отвешивал ей оплеуху. Инга кричала, плакала, пыталась закрыться... Бесполезно. Он бил неспеша, с наслаждением, смакуя каждый удар. Схватил ее левую грудь, сжал до непереносимой боли. Инга уже даже не кричала -- так, тихо подвывала. От боли, страха и унижения. -- Сейчас я тебя научу, кто здесь хозяин. Забыла? Забыла, тварь? Снимай штаны!

Инга, плача, подчинилась.

В этот момент зазвонил его мобильный телефон.

-- Ну? Ну? Че?! Да че за байду ты мне тут гонишь?! Да вы совсем там нюх потеряли, козлы? Там же такие конкретные бабки! Папа с вас головы за такое поснимает! И с меня заодно. Я ща в баню с Корявым и Лысым, тащите этого козла туда. Перебазарим по-плохому, если по-хорошему не понимает... Блин, ну, подстава... Что за день, я не понял... Лады, лады, завтра утром поедем туда. Перекантуемся у Лысого на даче, и поедем. Водилу возьми запасного. Все, жду.

Он выключил телефон, окинул комнату налитыми кровью глазами. Инга съежилась за кроватью, куда забилась за время телефонного разговора.

-- Повезло тебе, сука, -- процедил Никита, застегивая брюки. -Вовремя, блин, меня кинули. Я уезжаю. Надолго. Вернусь -- чтоб как шелковая была, понятно? И только посмей телефон вырубить. Проверю в любой момент. -Хлопнула дверь, Никита ушел. Инга повалилась на кровать.

Она никогда не любила мужа. Наоборот, она его ненавидела. А еще -презирала и боялась. И она на самом деле была его вещью. Потому что он ее купил. За деньги. Ингин брат, пытаясь спасти свою фирму от разорения, взял кредит в банке. Отдать вовремя не смог, потому как фирма все-таки разорилась. А когда к нему в квартиру вломились громилы с пистолетами, он купил свою жизнь, отдав машину, квартиру и красавицу сестру. Удивительно, что мать не отдал.

Прошел час. Инга встала, подошла к зеркалу. Лицо болело, но, как всегда, синяков и ссадин не было. Приняв успокоительное и хорошенько отмокнув в ванне, Инга достала из сумочки вырезанное из журнала рекламное объявление. Набрала номер.

-- Здравствуйте. Это фирма "Грезы"? Я вас по объявлению беспокою. Да, видела вашу рекламу в журнале "Домовой". Скажите, вы действительно делаете то, о чем там написано? Да? А сколько это стоит? Ага, хорошо... Кредитные карточки принимаете? Отлично. Как к вам проехать? Так... да, записала... дом двадцать шесть, со двора. Спасибо. Через час к вам подъеду.

Через час она вошла в бывшую парикмахерскую, находящуюся в острой стадии капитального ремонта. Тут и там сновали озабоченные рабочие с ведрами краски и рулонами обоев и линолеума. Отовсюду слышался шум. Очень сильно пахло краской и какими-то растворителями, так, что голова закружилась. Охранник указал Инге на четыре фанерные кабинки в дальнем конце зала. Она кивком поблагодарила его, и направилась к правой, единственной открытой кабинке.

-- Компания "Грезы" приветствует вас. Чем можем услужить? -- улыбнулась ей высокая рыжеволосая красавица с проницательными, чуть уставшими зелеными глазами. Глаза выдавали если не возраст, то опыт -- точно. Во всем остальном она выглядела, как Ингина ровесница.

-- У меня проблемы с мужем, -- нерешительно начала Инга. -- Большие проблемы.

-- Чем можем, тем поможем. Садитесь. -- Рыжая закрыла дверцу, что мало спасло от шума и запахов. -- Для начала давайте познакомимся. Меня зовут Катя.

-- Инга.

-- Очень приятно. Инга, расскажите, пожалуйста, подробнее, как вы видите наше участие в вашей ситуации?

-- Понимаете, Катя... Муж часто бьет меня, обращается, как с тряпкой... Ой, да что я... В общем, все плохо. Слов нет, как достал. Именно, что слов нет -- пытаюсь сформулировать -- получаются какие-то жалкие словечки... Простите, можно я закурю?

-- Да, пожалуйста.

-- Спасибо. Я бессильна с ним бороться. Убежать от него я тоже не могу -- найдет и убьет. В буквальном смысле. Единственное, что я могу -- это мелкие пакости. Но так, чтобы он не понял, что это моих рук дело.

-- И какую же мелкую пакость с нашим участием вы задумали? -- печально улыбнулась Катя.

-- Ночные кошмары. Неделю. Такие, чтоб его, мерзавца, насквозь пробирало. Вы ведь можете это?

-- Да, разумеется. Самая несложная разновидность сновидений... А какого рода, или все равно?

-- О, нет, не все равно! Мне надо, чтобы он в этих снах всегда был нищим. Нищим, больным или увечным, сумасшедшим, на фиг никому не нужным, и безумно одиноким. И еще, чтобы он очень плохо видел и носил очки!

-- А кто он на самом деле?

-- Бандит.

-- Вот как бывает... -- пробормотала Катя чуть слышно, со вздохом; и было в этом вздохе и сочувствие, и облегчение одновременно. -- Хорошо. Неделя будет стоить двадцать одну тысячу долларов, включая налоги. Вы согласны?

-- Да.

-- Тогда заполните, пожалуйста, вот эти анкеты и договор.

Инга справилась с анкетами достаточно быстро, принялась за договор. В соседней кабинке какой-то молодой человек горячился:

-- ...полюбила меня, понимаете? По-настоящему полюбила! Нет, меня ей снить не обязательно. Главное, присните ей идею, что можно любить живого человека, а не героя мыльной оперы...

-- Максим, постарайтесь говорить тише. У нас тут ремонт, но и в таких походных условиях мы стараемся сохранить конфиденциальность...

-- Да к черту конфиденциальность! Я хочу вернуть ее в мир! Для любви! Хочу, чтобы Римма могла любить по-настоящему!

Инга заполнила договор, и теперь в некотором обалдении разглядывала подпись директора "Грез" и ее расшифровку. В бумаге значилось: "Мендес Энрике Эстебанович, директор".

-- Это что, розыгрыш? -- спросила Инга, указывая на подпись.

-- Нет, он натуральный обрусевший мексиканец, -- ответила Катя. -Кстати, на моей памяти вы первая, кто обратил на это внимание. Так, посмотрим... Да, все заполнено правильно. Давайте карточку...

-- А когда начнется... трансляция? -- спросила Инга, убирая в сумочку кредитку Никиты, ставшую на двадцать одну тысячу долларов легче.

-- Этой ночью.

-- А... а если он в это время не будет спать?

-- Будет, никуда не денется, -- успокоила ее Катя, открывая фанерную дверцу. -- Фирма гарантирует.

-- Катя... А... А как оно все происходит? Нет, я понимаю, что человек засыпает, и смотрит не тот сон, какой ему сам по себе приснился бы, а именно тот, какой надо... Но как? Как в многомиллионном городе сон находит человека?

-- Инга, вы кто по образованию?

-- Философский факультет МГУ пять лет назад закончила...

-- А я -- кибенематик.

-- Кто-кто?!

-- Нечто среднее между кибернетиком и математиком. И, боюсь, я не смогу объяснить вам доступно, как все это происходит. Можно наговорить кучу терминов про токи головного мозга, нейронные технологии и транспьютеры, но...

-- Да, это все я вряд ли пойму, -- вздохнула Инга.

-- Ну вот. А с философской точки зрения... Давайте считать, что это просто несколько иной план бытия. Что-то вроде параллельного мира. Вы фантастику читаете?

-- Редко...

-- Ну, почитайте что-нибудь конца прошлого века: Звягинцева там, или Фрая... На самом деле все выглядит примерно так, как они описывали. Извиите, Инга, клиенты ждут...

-- Да-да, конечно. Спасибо вам. До свидания.

Утром Ингу опять разбудил Бах. Максим -- тот самый, из соседней кабинки, -- пошевелился, проворчал что-то, безуспешно попытался вытащить из-под Ингиной спины свою левую руку... но так и не проснулся.

-- Да, алло.

-- Будьте добры Воскобойникову Ингу Тимофеевну.

-- Я слушаю.

-- Вас беспокоят из центральной клинической больницы, главный врач Долохов Гектор Романович. Дело в том, что полчаса назад к нам поступил ваш муж, Никита Васильевич Плюхин.

-- Что с ним?

-- Он в коме.

1. Прошлой ночью мне приснилось, что кто-то меня любит

Древний черно-белый телевизор, умевший с грехом пополам принимать один-единственный канал, бодро докладывал о последних событиях в мире. "Отлично, значит электричество еще есть" -- с этой мыслью Римма разлепила глаза, посмотрела на часы: восемь вечера. Сколько же она проспала? Часов шестнадцать, никак не меньше. Зато что снилось! О, боже мой, наконец-то полноценный сон, который получилось запомнить! Нужно быстро записать его, пока мелкие подробности не стерлись из памяти, и, может быть, именно этот сон удастся наконец продать? Римма порывисто встала, привычно поморщившись от боли в неправильно сросшейся ноге. Подошла к столу, выдрала из старой тетради лист и принялась записывать. Дело было так:

Она проснулась в странной квартире, явно это был дом старой постройки. Радио извергало ритмичные децибелы техно-музыки, за окном шел дождь. Это все не имело ни малейшего значения, потому что Он был рядом. Черты его расплывались, и запомнить, как Он выглядит, возможным не представлялось. Но все равно это был именно Он, тот, кого в давние времена именовали Принцем На Белом Коне. Она не придумывала ему никогда никаких имен, она просто смиренно ждала, когда Он появится в ее жизни. И вот он появился. Странно, она не испытывала ни малейшего волнения, только глубокое удовлетворение -- ожидание закончилось, и все будет хорошо...

Римма оторвалась от письма, перечитала, нахмурилась: вроде бы, вот он, сон, еще ярок его след в памяти, а описать не получается. Такую слюнявую дребедень не продашь. Останется только умиленно вспоминать, что однажды приснилось счастливое завершение кошмарного одиночества, длящегося уже бог весть сколько лет. Неужели невозможно вспомнить хоть что-то еще? А, ну как же, можно! Он был обеспокоен: где-то над Канадой терпел бедствие самолет, в котором летели два его брата. И она прижималась к нему, стараясь согреть своим теплом, успокоить, все будет хорошо, милый... А телевизор -настоящий, цветной, многоканальный, со стереозвуком, -- голосом какого-то циничного лысого уверял, что самолет непременно упадет; и Он от этого нервничал и не знал, куда себя девать, и потому то крепко прижимал Римму к себе так, что она задыхалась от невообразимого счастья и просто оттого, что трудно было дышать в таких каменных объятиях, то вдруг вовсе переставал обращать на нее внимание...

Она скомкала дурацкий листок с дурацкими словами, повалилась на кровать и разревелась. Почему, ну почему так происходит? Больше месяца не было нормальных снов, одни кошмары, но кто заплатит за кошмар больше десятки? С голоду она не умерла пока лишь благодаря этим самым кошмарам, которые Энрике всегда покупал, хотя и неохотно. А тут -- такой шанс! И ничего, решительно ничего не выходит!

Поплакав с полчасика, Римма заставила себя успокоиться. В самом деле, нельзя же вечно предаваться отчаянию! Тогда уж лучше сразу повеситься, сигануть с балкона, или просто дождаться, когда рабочие все-таки взорвут эту давно выселенную пятиэтажку. Но Римма очень хотела жить, ведь в мире осталось еще немало интересных и славных вещей: шум ночного дождя, вечное воркование голубей в пустых квартирах вокруг той клетушки, где она ютилась вот уже второй месяц, запущенный парк за заброшенной железнодорожной веткой... Да что там говорить, много, много еще в этом мире интересного. Так что Римма вытерла слезы, снова встала, прошла в ванную.

Так, вода тоже пока есть, хоть и холодная. Это добрый знак. Над давно прекратившей свое существование раковиной все еще висел узкий осколок зеркала, и Римма, конечно, не могла пройти мимо. "Боже мой, что со мной стало! -- думала она, стараясь извернуться так, чтобы как можно полнее отразиться в бывшем зеркале. -- Кожа да кости, хоть анатомию по мне изучай...". Римма все же была не совсем справедлива по отношению к себе. Худа -- да, но истинный ценитель женской красоты никогда не прошел бы мимо этой высокой, стройной девушки с большими изумрудными глазами. Ну и что из того, что грудь почти незаметна, и вообще, фигурка угловата, так что, если спрятать волосы, вполне можно сойти за мальчика-подростка? Красота -- она или есть, или ее нет, а Римма была красивой и в прошлой жизни, внезапно оборвавшейся какое-то смутное время назад, и она осталась красивой в этом бесконечном сне о снах и яви, дождях и парках, который все длился и конца ему не предвиделось.

Клацая зубами от холода, она поспешно вымылась под душем, растерлась полотенцем и как могла быстро рванулась в комнату, чтобы юркнуть под одеяло. Под одеялом ей пришла в голову мысль: а что, если обмануть Энрике, и просто придумать яркий, красивый сон, за который он отвалит не меньше сотни, а то и все две? Со вздохом Римма отбросила идею подделки. Энрике, по его словам, некогда был психоаналитиком, так что наверняка распознает фальшивку. А если даже и не распознает, то дрим-рекордер уж точно не обманешь. Что ж, придется взять себя в руки, сесть, все снова вспомнить и написать. Тогда будут деньги. А иначе -- голодная смерть. А жить-то хочется. Сегодня ночью метеорологи обещали сделать дождь.

2. Дикое желание улететь

Никита сидел в своей будке, и в который уже раз думал, что все-таки судьба бесконечно милостива к нему: казалось бы, кому нужен вахтер, бдительно охраняющий проходную завода грампластинок днем и всю территорию ночью, если сам завод уже давно приказал долго жить? Кому нужен низенький тщедушный парнишка с огромной очкастой головой? Как говорится, дунешь-плюнешь -- вот тебе и весь вахтер. Ан нет, и он оказался востребован, и уже три года исправно нес вахту, причем, что самое удивительное, иногда даже получал за это деньги. Жил он здесь же, на заводе, оборудовав под немудреное жилище бывшую контору кладовщика на складе готовой продукции.

Катастрофа произошла чуть больше года назад, когда в пятницу поздно вечером трудовой коллектив, поголовно пьяный, нестройными рядами покинул территорию завода, чтобы больше уже никогда не вернуться. Последним, как капитан с тонущего корабля, ушел директор с неизменным крокодиловым портфелем под мышкой. Уже от дверей он вернулся, посмотрел на Никиту бессмысленными пьяными глазами, сказал:

-- Держись, Никитка, теперь уже -- все. Вот так. -- И ушел.

Поначалу Никита не понял ничего. И когда в следующий понедельник на работу не явилась ни единая живая душа, он списал это на очередную забастовку. По прошествии недели, опять в понедельник, он снова не дождался никого и позволил себе удивиться: ничего себе забастовочка! Прикидывая возможные варианты и так и этак, он пришел к выводу, что в стране произошла новая пролетарская революция, затронувшая завод каким-нибудь историческим декретом, и потому весьма разволновался. В таком разволнованном состоянии Никита позволил себе должностное преступление: самовольно отлучился со службы на целых пять минут, которые понадобились ему для того, чтобы дойти до киоска, купить пару газет и вернуться обратно. Никакой революцией в прессе не пахло. Похожие слова, правда, встречались: "инфляция", "деградация", загадочная "реституция" и очень на нее похожая с виду "проституция". Естественным образом вымирающие от голода и холода производители тепла не высовывались из своих далеких шахт, на борьбу у них не было сил. Если верить газете, сил у них уже не оставалось даже на то, чтобы умереть. И вообще, революцию делать было некому. Некогда мощный класс-гегемон, судя по всему, давно уже выродился, или, как по-умному было написано в газете, "деградировал", в нечто с мерзким названием "люмпен". Это слово Никите решительно не понравилось, от него почему-то пахло помойкой, сивухой и мочой. Успокоившись насчет социальных потрясений, он честно досидел до шести вечера, затем запер все ворота и двери, включил ревуны сигнализации и пошел "домой".

До сего дня он ютился в крохотной каморке в самом конце коридора, сразу за туалетом. Теперь же Никита рассудил, что, если уж он остался здесь совсем один, то, как последний защитник государственного имущества, он имеет право на улучшение жилищных условий. И, собрав свой более чем нехитрый скарб, отправился на поиски нового жилья. Кабинеты высшего руководящего состава он отмел сразу -- заслуг пока маловато, чтоб шиковать в таких хоромах. В цехах ему показалось не слишком здорово: огромные пространства, и посередине он -такой маленький, и совсем один... А вот в бывших владениях кладовщика оказалось хорошо и уютно. Дом в доме -- застекленный загон посреди огромного темного пространства, границы которого без освещения не просматривались... Получалось так, что во всех стенах были окна, и все они выходили в никуда -в бесконечную пустоту склада. Довольный своим выбором, Никита принялся обустраиваться. Первым делом он пристроил в уголке свою на честном слове держащуюся раскладушку. Потом положил в первый попавшийся пустым шкаф узелок с одеждой и двумя книгами, а также зубную щетку и бритвенные принадлежности. Огляделся: хорошо здесь! Прилег на раскладушку, закинул руки за голову, уставился в потолок. Прикрыл глаза, затем резко открыл их, вскочил, огляделся: море пространства вокруг, ни малейшего признака тесноты! Пробовал было снова задремать, но возбуждение не проходило, и он снова встал. Как бы невзначай открыл пару ящиков стола старшего кладовщика. В них было пусто. Перерыл все ящики, стеллажи, шкафы. Кое-где лишь попадались обрывки древних отчетов и подобная никому на свете не нужная макулатура, в основном же запустение царило в бывшей складской конторе. И вот тогда-то Никита и понял, что теперь -- действительно, все. Конец света. В дальнем правом углу остались еще два неисследованных громадных шкафа, но он махнул рукой -- что там могло быть, кроме как ничего? Он повалился на свою раскладушку, закрыл лицо руками. Как дальше жить, что делать? Мир-то рухнул! До середины ночи Никита скрипел ржавыми пружинами, думая единственную эту мысль. Под утро, измучив самого себя донельзя, он заснул. Снились ему в ту ночь исключительно одни кошмары. А проснулся вместо Никиты немного другой человек. Этот человек здраво рассудил, что, как бы там ни было, а жизнь должна продолжаться по заранее согласованной с кем-то (неважно, с кем) схеме. И потому надо вести себя так, словно ничего не произошло. А что? Заняться есть чем, жить есть где... А что касается еды и, как следствие, денег, -- так что ж, на этом огромном заводе еще немало разных железяк, пимпочек, кувыкалок и прочей ветоши, которые можно свинтить и загнать в пункте приема металлолома или просто на барахолке в Заречье. На самый распоследний случай следует оставить пятизарядную мелкокалиберную винтовку, доставшуюся по наследству от предыдущего сторожа. Подумав об этом, Никита осознал себя не то, что богачом, а даже супермиллиардером типа Ротшильдов или Гейтсов. И потому он умылся, тщательно побрился, перекусил парой бутербродов с сухой колбасой, заглотил стакан чаю, и отправился на работу.

В первой половине дня никто не предпринимал попыток проникнуть на территорию завода, и маявшийся от безделья Никита решил починить радиотранслятор. Как чинятся подобные приборы, он не имел ни малейшего представления, но, между тем, транслятор заработал и сразу же после подключения к радиоточке принялся бодро врать о невероятном подъеме в экономике, фантастическом взлете производства и прочих абсолютно нереальных вещах.

К вечеру, когда никто -- вообще никто! -- так и не пришел, Никита вновь загрустил. Уйдя с поста "домой", он поужинал, потом выпил зеленого чаю и лег на свою раскладушку. Страстно захотелось ни с того, ни с сего вдруг обрести крылья и воспарить надо всем. Над этим брошенным заводом, над этим никому не нужным Городом, который давно ничего не производил -- завод грампластинок был последним могиканином промышленности, -- над этой страной, запутавшейся в кризисах, долгах и политических амбициях многочисленных бездарей. Взлететь, раствориться в синеве летнего неба и больше никогда не возвращаться. Заснул он со слезами на глазах.

3. Полчеловека

Кошмар выручил. Без него -- все, кранты. А так хоть удалось купить хлеба и консервов и отложить полушку на самый черный день или, если повезет, на праздник. Можно жить. Тот светлый сон про Него Энрике решительно забраковал: дрим-рекордер, как ни тужился, никак не смог вытянуть из Римминой памяти хоть сколько-нибудь связный сюжет: одни лишь голые эмоции в розовых тонах. Кошмар следующей ночи, однако же, Энрике очень понравился, да и дрим-рекордер вывел его без сучка, без задоринки, и, надев шлем и просмотрев готовый материал, Энрике сам так перепугался, что, не придя еще толком в себя, дал Римме пятнашку вместо традиционной "кошмарной" десятки. А кошмар был вот какой:

Римма (или Энрике, или человек, который увидит этот сон в дальнейшем) идет по узкой асфальтовой дороге. Поздний вечер, осень, дождь. Изредка в просветах между тучами мелькает ущербная луна. Холодно, темно. Впереди -развалины какого-то завода: множество ржавых металлических конструкций, полуобрушившиеся бетонные перекрытия, кирпичная крошка бывших стен. А в центре того, что некогда было цехом, Римму ждет человек в старом брезентовом плаще-палатке с капюшоном.

-- Я ждал тебя, -- говорит человек бесцветным голосом и оборачивается. Лица под капюшоном нет. Нет там и оскала какого-нибудь бедного Йорика. Там нет вообще ничего. -- Пришла пора подвести кое-какие итоги, дружище. Что есть твоя жизнь, а? Задумайся. Вернее, подумай вот о чем: чем была твоя жизнь еще несколько лет назад, до Ветра Перемен, и чем она стала сейчас? Кем ты был? И кем ты стал? Что ты имел? И что имеешь сейчас? Что приобрел, что потерял? Подумай обо всем этом сейчас, время у нас есть.

Ветер, до этого пронизывавший чуть не до костей, стихает. Дождь прекращается, тучи расходятся. Видно ослепительно звездное небо, серп ущербной луны. Звезды приходят в движение, и движение их хаотично. Созвездия расползаются, то тут, то там появляются черные дыры, звезды иногда сталкиваются, высекая яркие искры.

-- Подумал? -- продолжает Безликий. -- Не знаю, к каким выводам ты пришел, но мне все ясно с самого начала. Просто в тебе сейчас два человека. Первый -- это тот, кто был до, а Второй -- это после, сейчас. Вам там тесно и неуютно, ребята. Вас просто двое в одном, и вы отчаянно мешаете друг другу жить. Один из вас увяз в прошлом, зубами цепляется за рухнувшую сказку безмятежности и панически боится не то, что будущего, но и настоящего, чем изрядно портит жизнь Второму, который очарован магией превращения вчера в сегодня и сегодня в завтра, и воспринимает вчера лишь как исходное вещество для сегодня. Первому страшно идти вперед, Второму -- вернуться назад. И каждый тянет в свою сторону. Получается этакий "тяни-толкай" с равносильными сторонами. Ничем хорошим это, друг мой, не кончится, потому что в итоге мы имеем индивида, которому страшно жить и вчера, и сегодня, и завтра. Страх -сильнейшее из чувств, и рано или поздно он подомнет под себя все остальные. Что тогда будет, подумай. Впрочем, можешь не думать, потому что я помогу тебе уже сейчас. Я освобожу в тебе и Первого, и Второго. Сейчас.

С тихим свистом сверху падает огромное, очень острое лезвие и рассекает Римму пополам. Она чувствует, как чудовищный нож проходит сквозь нее, словно сквозь масло, рассекая кости, мышцы, сосуды, нервы... Никакого обещанного облегчения не наступает, только море невероятной боли.

-- Все будет хорошо, -- вкрадчиво говорит Безликий. -- По крайней мере, до тех пор, пока вы не встретитесь снова. А теперь идите, -- и половинки только что бывшей целой Риммы неуклюже разбредаются в разные стороны. -- И вот ведь какой интересный парадокс, -- задумчиво говорит он им вслед, -было два человека в одном, а осталось две половинки одного. В два раза меньше. По полчеловека на Первого и Второго. Куда же делось остальное?!

Энрике даже вскрикнул в тот момент, когда на него как бы упало лезвие. Долгих десять минут он пытался очухаться, и, боясь выдать свое состояние дрожанием голоса, молча протянул Римме деньги и указал глазами на дверь.

Она сыто потянулась, выключила телевизор и залезла под одеяло. Пора на работу.

4. Однажды в жизни

Это утро обещало начало новой эры. Знамений было множество. Первое: в галерее, соединяющей цех №6 и склад готовой продукции, лопнуло от сильного ветра стекло. Никита проснулся от неприятного звука, вызванного этим явлением. Тут же в беззащитное окно влетела птица. И не голубь, воробей, ворона или галка, каких полным-полно в любом городе, а настоящая певчая птица с желтой грудкой и пестрой серо-коричневой спинкой с голубыми крапинками. Птица прилетела не куда-нибудь, а именно на склад, в центре которого гнездился Никита. Усевшись на застекленную перегородку, птица издала несколько переливистых трелей и вылетела вон. Больше Никита ее не видел.

Второе знамение случилось часом позже, когда, побрившись и перекусив чаем с сухарями (прошло более месяца с момента исхода трудового коллектива, деньги почти совсем кончились), он шел на пост. Проходя мимо кабинета директора, Никита вдруг поскользнулся и упал. Еще несколько подобных происшествий (типа совершенно самостоятельно оторвавшейся от пиджака пуговицы) убедили Никиту, что назревает Нечто.

Нечто произошло в обеденный перерыв. Никита давно уже договорился сам с собой, что будет измерять время, пространство и все прочее, что необходимо измерить, привычными категориями и мерами. Так вот, в обеденный перерыв вдруг пришел директор. Сел перед обалдевшим от такого гостя вахтером на стул и одарил его мягкой улыбкой.

-- Ну, здравствуй, Никита, -- произнес директор.

-- Здравствуйте, господин директор... -- промямлил Никита.

-- Я рад, что ты все еще здесь. Как дела?

-- С-спасибо, хорошо.

-- Живешь все в той же каморке за сортиром?

-- Нет, -- потупил взор вахтер. -- Я осмелился переехать.

-- И куда же ты переехал? -- улыбка стала еще мягче. -- Небось, в мой кабинет?

-- Нет, что вы... На склад продукции, в контору...

-- Хороший выбор, молодец. Я к тебе ненадолго и по делу. Я принес твою зарплату. Продолжай работать, как работал и работаешь, если, конечно, хочешь. А не хочешь -- так и не надо. Впрочем, если я правильно помню и ничего не путаю, снаружи, тебе делать нечего? Ну, там, роскошный коттедж, жена-красавица, и все такое прочее?

-- Нет, я потому здесь и живу... -- Никита совсем растерялся: и от радостной новости о зарплате, и от странных расспросов директора.

-- Хорошо. Вот твоя зарплата за последние полтора месяца. К сожалению, она последняя. Завод действительно умер, Никита, такие вот дела. Можешь с чистой совестью продать здесь все, что под руку подвернется, потому что все равно это барахло на хрен никому не нужно. К тебе вскоре могут прийти люди. Имей в виду -- я их знаю. Ну, мне пора. Прощай.

-- Прощайте, господин директор.

-- Да, скажи мне, почему ты все-таки сидишь до сих пор на посту?

-- Привык, -- пожал плечами вахтер.

-- Забытый часовой, надо же... -- пробормотал директор, выходя.

До конца обеда оставалось еще двадцать минут. За это время Никита успел добежать до гастронома, где купил кое-каких продуктов и традиционную бутылку портвейна. В день получки Никита всегда пил портвейн. Остаток дня он провел в томлении и предвкушении праздника. Без десяти шесть, когда праздник уже готов был постучаться в облупленные заводские ворота, в них действительно постучали. Вернее, некий человек просто вошел в проходную и подошел к Никите. Входную дверь от турникета и застекленной будки вахтера отделяло метров десять, и, пока незнакомец преодолевал это расстояние, Никита внимательно его разглядывал. Вошедший был невысок ростом -- метр семьдесят, не больше; лицо его было красиво и безмятежно спокойно, в профиль оно напоминало лицо индейца, какими их рисовали иллюстраторы в книжках, которые Никита читал в детстве. Сходство с индейцем усиливали длинные прямые черные, как антрацит, волосы. Одет "индеец" был в безукоризненный костюм-тройку и длинное кожаное пальто. Приблизившись к Никите, он отвесил ему легкий полупоклон, и начал говорить, небыстро, но решительно, так, что Никита никак не мог вставить хоть реплику, хоть слово, как бы ему этого поначалу ни хотелось.

-- Однажды в жизни, -- начал незнакомец, -- ты просыпаешься поутру с ясным осознанием того, что все, что произойдет с тобой в этот солнечный (или дождливый, или снежный -- не важно) день, когда-то уже с тобой произошло, а, может, даже и не с тобой, а с твоим отцом, дедом или каким-нибудь пра-пра-пращуром где-нибудь... да хоть в каменном веке. Осознав это, ты встаешь, пожимаешь плечами: "Ну и что? Приятно иногда заново пережить некоторые эпизоды своей жизни, как приятно бывает вновь посмотреть любимый фильм." -- думаешь тогда ты, и, в сущности, ты прав. Ты пьешь свой утренний кофе или чай, ты принимаешь душ, бреешься, одеваешься и идешь на работу -все, как обычно. И каждый час, каждый миг ты ловишь себя на том, что вот этот камушек у дороги лежал вчера точно так же, а большая наглая ворона гадливо каркала, сидя на этом самом суку этого дерева ровно год назад, а через минуту навстречу проедет патрульная машина... И, когда патрульная машина медленно проезжает тебе навстречу ровно через минуту, счастье твое абсолютно. Ведь так?

Никита кивнул, сам от себя такого не ожидая.

-- В корне неверно! -- с убеждением в голосе произнес "индеец" и тут же продолжил: -- Патрульная машина проедет через минуту, потому что график патрулирования у нее такой. А ворона просто живет на этом дереве, и, как знать, может быть, тот самый сук для нее -- это навроде веранды, где она предпочитает проводить послеобеденные часы? Жизнь -- штука прямая, как палка. Ну, может, и не совсем прямая, -- тут же поправился незнакомец, -- но тогда она подобна синусоиде, но никак не спирали. Ничего никогда не повторяется, потому как нельзя дважды войти в одну реку. Это понятно? -Никита опять кивнул. -- Очень хорошо. Потому что все, о чем пойдет речь дальше, уже не будет иметь никакого отношения к той белиберде, которую я только что на тебя вывалил, за исключением одного: однажды в жизни тебе предстоит сделать нелегкий выбор: оставить все как есть и остаться бедным, или немного изменить самого себя и стать чуть-чуть побогаче. Вот есть ты, и есть этот заброшенный завод. Ни он, ни ты не нужны на этом свете никому. Тебе сегодня принесли немножко денег, твою последнюю зарплату. И ты, конечно же, пошел и купил бутылку портвейна. Тоже последнюю, так как жизненные принципы принуждают тебя пить портвейн только по дням получки, а вот получки-то в твоей жизни больше и не предвидится. Так? -- Никита кивнул в третий раз и посмотрел на незнакомца таким безумным взглядом, что тот даже чуть не запнулся. Совладав с собой, он продолжил: -- Итак, милый мой Никита, я предлагаю тебе следующее: Каждое 10-е число, начиная с сегодняшнего дня, ты будешь получать от меня зарплату: сто долларов. Это, конечно, не бог весть какие деньги, но, насколько я знаю, почти в четыре раза больше того, что ты получал на заводе, пока он еще существовал. К тому же, тебе почти не придется напрягаться: просто предоставь мне и моим людям свободный доступ в гараж в любое время суток и сам туда больше не суйся. Идет? А мы, если возникнет надобность, и тебе с твоей опасной и трудной службой поможем. Ну же, ну! Идет? -- Никита в очередной раз кивнул, на сей раз совершенно затравленно, снял со стенда ключи от гаража и протянул "индейцу". Тот расплылся в улыбке:

-- Я надеялся на твое благоразумие, Никита, и мне приятно видеть, что ты деловой человек. Вот тебе сто долларов, как и уговаривались, -- он положил перед вахтером какую-то серо-зеленую бумажку с портретом совершенно незнакомого человека, повернулся и пошел к выходу.

-- Э-э... -- дар речи до сих пор вернулся к Никите не полностью. -- А как...

-- Как меня звать? -- с улыбкой обернулся "индеец". -- Да как хочешь зови, мне без разницы. -- И ушел. Никита некоторое время посидел, тупо пялясь на сто американских долларов, фантастическую сумму, какую раньше он не то что в руках не держал, но даже и в глаза не видел. Потом, поразмыслив еще немного, вахтер аккуратно убрал банкноту в свой видавший виды кошелек, запер все, что только мог запереть, и отправился в магазин за второй бутылкой портвейна.

5. Кувалда

У винного было непривычно людно. Казалось бы, миновали времена, когда к прилавку с вожделенной влагой выстраивались километровые очереди, теперь-то народ поят исправно, ан нет... У дверей отиралась шумная ватага рабочих; судя по внешнему виду -- строителей. Здоровенные мужики, и даже несколько не менее внушительных баб. Никита припомнил, что, вроде бы, когда-то давно, в растворенном забвением прошлом, он видел в парке скульптуру, изображавшую такую вот бабищу с отбойным молотком на плече. Неподалеку еще, помнится, помещалась другая скульптура -- субтильный юноша со скрипкой...

-- О, эт хто? -- вылупилась на Никиту бабища.

Никита постарался сделать вид, что не заметил этого вопроса, и бочком-бочком проскользнуть в магазин, внутри которого почти никого не было -- видно же сквозь окна... Однако же бабища быстренько заступила ему дорогу.

-- Погодь, ща посмотрим, мля, хто это ты у нас таков, мля... Тонь, глянь-ка, неведому зверушку словила!

-- Тю, и хто это? -- присоединилась к ней еще одна ожившая скульптура. -- Шо-то не пойму: чи мужик, чи баба? Штой-то хрупонькое, мля... Зинаид, ты покукуратственнее, размажешь, мля, -- не заметишь. Эй, ты хто?

-- Я -- мужчина, -- процедил Никита сквозь зубы.

-- Слышь, Зинаид? Говорит -- мушшина, мля.

-- Ой, штой-та не похож, вреть, наверна. Петрович! Петро-о-вич! Подь сюды!

Подошел огромный человек со страшным синим лицом, кривым и небритым.

-- Ну, что вам нах, мля?

-- Глянь, це хто?

-- Хто-хто... х... в пальто!

-- Говорит -- мушшина я, мол...

-- Ну, грит, мля, -- и пусть его, нах... Што пристали, нах мля?

-- Спытать его хотим -- а ну, как врет?

-- Зин, нах, а тебе то кой ляд, мля? Засадить некому, штоль, нах? Так ты только свистни, мля -- с нашим почтением, нах...

-- Можть, и засадить... От вас толку-то, мля -- зенки зальете, и на боковую. Вот и шукаю мужичка себе помогучее...

-- Это этот-то могучий, нах мля? Ну, ептыть, бабы, со смеху откинусь с вами, нах... Эй, мля, богатырь, мля... На вот, держи кувалду, нах. -Откуда-то страшный Петрович извлек кувалду высотой в пол-Никиты. Вахтер уже понял, что просто так сбежать не удастся. "Ну, да ничего, -- подумал он, -сейчас махну пару раз этой... кувалдой, авось отцепятся...". Он довольно бодро взялся за кувалду, напрягся, потянул ее вверх... еще напрягся... еще... Пот проступил на лбу, коленки затряслись... Треклятая кувалда практически не сдвинулась.

-- Не, мля, не мужик это, нах, -- сплюнул Петрович, небрежно забрасывая кувалду на плечо. -- Чуть пуп себе, нах, не развязал, мля. А толку, мля, нету, нах. Так, недоразумение, мля, природы, мать ее так. Канай отсюда, недоразумение! Выпивка только людям. А ты, мля, не пойми хто. Чебурашка, нах мля.

Никита, глотая слезы, припустил по улице так быстро, как только умел. Сзади слышался дружный гогот пролетариев. Он таки купил себе выпивку, но за бешеные деньги в коммерческой палатке. Портвейна там не было, наличествовал только спирт и какой-то "Наполеон". Купив две бутылки этого самого "Наполеона", Никита поплелся к себе на завод, все еще всхлипывая от обиды и ярости.

Пойло оказалось преотвратнейшим. Тем не менее, Никита честно выпил обе бутылки этой гадости, запивая любимым портвейном. Потом, стараясь не упустить мир из-под ног, взял ружье, прошел в цех... И долго палил во что ни попадя, и долго пустынные окрестности оглашал его не слишком громогласный рев:

-- Я -- мужчина! Я -- мужчина!!! Поняли, суки драные, нах мля?!! Я -мужчина!!!

6. Любовь на продажу

Римма шла по заброшенному парку, до сих пор не в силах поверить собственному счастью. Сегодня Энрике расщедрился, как никогда. Он дал ей пятьдесят. Правда, было за что. Потому что она, наконец, принесла ему добротный любовный сон.

Посреди огромного явно промышленного помещения стоял огромный же стол, покрытый бархатной тканью. А посреди этого стола лежала крохотная Римма, и рядом, наконец-то, был Он, тот, кто ее любил. Он был некрасив, неказист, очкаст и неразговорчив. Но он любил ее, и это извиняло все его недостатки. Он гладил ее робко и нерешительно, хотя и хотел этого больше всего на свете. Но он стеснялся, потому что очень редко общался с женщинами. И даже когда началось то, ради чего, собственно, все и затевалось, он был нежен и робок. Но получилось все как нельзя лучше, и в финале они, обнявшись, лежали на этом самом столе, а в разбитое окно под потолком влетела птица и запела...

Энрике был в восторге, просмотрев записанный материал. Он сразу же дал Римме пятьдесят, а потом отвел в соседнюю с дрим-студией комнату, завязал ей глаза, раздел, положил на стол и сделал все так же, как было во сне. С одной стороны, Римме было очень приятно; с другой же, ей не хватало глобальности помещения и элементарной любви. Поэтому о второй части визита к Энрике она поспешила забыть.

Она села на то, что некогда было скамейкой, достала сигарету и бутылку лимонада, блаженно потянулась. Сегодня праздник, можно кое-что себе позволить.

Густой кустарник, росший неподалеку, жил собственной жизнью: шумел и раскачивался, несмотря на полное отсутствие ветра, и разговаривал сам с собой на два голоса. Первый был женский: низкий, с хрипотцой и донельзя развязный. Второй -- мужской и какой-то блеющий.

Женский голос: Куда, куда ты лезешь? Сначала деньги!

Мужской голос: Вот, тридцать, как и договаривались.

Женский голос: Совсем другое дело. Э, целоваться не лезь, мы так не договаривались! Я тебе не любовница, а порядочная шлюха!

Мужской голос: Но как же...

Женский голос: Все, что ниже головы -- твое. Ближайшие тридцать минут.

Мужской голос: Угумс...

Потом разговоры стихли, осталось лишь пыхтенье и невнятное блеянье. Женский голос признаков жизни не подавал. Римма сидела на бывшей скамейке, полуприкрыв глаза, курила, пила лимонад и впитывала в себя окружающий мир. Сны не могут долго сниться на пустом месте. Им нужна пища. А пища для них -любые события, эмоции, ощущения... Наконец, кусты вскрикнули, потом все тот же голос проблеял: "Спасибо, красавица...", женский в ответ прохрипел: "Да иди ты на...", и из кустов на четвереньках задом вперед выполз лысеющий толстячок с неприятным лицом. Оценивающе посмотрев на Римму, он поморщился и поспешил прочь. Минут десять кусты хрипло матерились, потом, на ходу оправляя короткую юбку, оттуда вышла растрепанная девица лет двадцати со спринцовкой в руках.

-- Скажите, -- окликнула ее Римма, -- а зачем вы торгуете любовью?

-- А ты что ж, ей не торгуешь? В этом городе давно уже нечего продать, кроме любви, и, если ты до сих пор не сдохла от голода и не уехала, значит, и ты торгуешь любовью. -- Шлюха прибавила к тираде пару крепких ругательств и растворилась в глубине аллеи.

7. Бандитский рай

Когда-то здесь был гараж. В нем стояли десять мощных снаружи, но внутренне немощных грузовиков, разъездной микроавтобус и директорский лимузин. С тех пор прошло много времени. Остовы грузовиков давно догнивают в овраге, микроавтобус загнали в Заречье деревенским лохам (типа фермерам) за смешные деньги, которые пропили в ту же неделю. Лимузин директор, уходя, взял с собой. На память, наверное. Много времени прошло, полтора года целых. Не одно время имеет право на перемены -- большая бригада монголов-шабашников потрудилась на славу, превратив гараж в уютный двухэтажный офис. "Азиоремонт, в натуре", -- шутили новые обитатели этого помещения. Ремонт завершила установка на крыше гаража высокого шеста с антенной на конце. С виду антенна более всего походила на цветок ириса. Такого огромного, угловатого, черного... Безобразного, если задуматься. Но вопросы красоты беспокоили тех, кто ныне обжил бывший гараж, в последнюю очередь.

Пятеро сидели за столом в большой комнате на первом этаже. Двери закрыты, заморские кондиционеры трудились на всю катушку, но желанной прохлады не было. Жаркое выдалось лето! Четверо играли в преферанс, пятый откровенно скучал.

-- Мизер!

-- Гонишь!

-- Гадом буду!

-- Ну-ка, ну-ка... Я пас.

-- Пас. Длинный, бери прикуп и кладись. Посмотрим, какой там у тебя мизер.

-- Да пожалуйста. Две семерки в прикупе.

-- Блин, не ловится! Пятый раз подряд!!!

-- Длинный, таких раскладов в натуре не бывает! Пять голубых мизеров подряд -- липа! Ты шулер!

-- За слова ответишь?

-- А отвечу!

-- Мужики, -- поднялся пятый, -- вы тут свои разборы без меня устраивайте, в натуре. Из-за какой-то хрени друг другу в глотку вцепиться готовы... Смотреть, блин, противно!

-- Чистоплюй, а куда ты отсюда денешься?

-- А я к вахтеру пойду. Он у нас мужчина образованный -- (взрыв хохота), -- ну, по-своему, конечно... А то, глядишь, и профессор там встретится... Побазарим по-человечески...

-- Ну, иди, иди. Фонарь не забудь.

-- Зачем?

-- В древние времена жил один такой же полудурок, все с фонарем средь бела дня бегал и орал: "Ищу человека!".

-- Косой, при всем моем уважении, ты очень рискуешь схлопотать...

-- А, ну тебя... Иди к своим "людям"... Проклятая жара... Длинный, ну, как: сдаешься и десять в горку, или канделябром промеж ушей за шулерство?

-- Сдаюсь... Косой, твоя сдача.

Чистоплюй поправил пистолет в подплечной кобуре, проверил, не запылился ли перстень, не смялись ли брюки; смахнул щеткой с ботинок пыль, вышел. Он очень любил выглядеть стильно, этот Серега, за что и получил свое прозвище -- "Чистоплюй". Несмотря на такое трепетное отношение к своей внешности, это был один из самых безжалостных людей в городе. Самым безжалостным был Косой. Ну, это не считая Вождя, конечно. При всех своих явных достоинствах, силе и авторитете, Вождь был еще и загадочен донельзя. И тем особенно страшен. Его нельзя было просчитать ни на четверть шага вперед. Впрочем, довольно о Вожде. Сейчас полдень, а время Вождя -- ночь. Ни к чему поминать лишний раз...

Чистоплюй пересек двор, вошел в проходную. Вахтер Никита, разумеется, был на месте. И даже один, что удивило Чистоплюя. В последнее время обитатели бывшего завода находили интересным коротать день за компанию с Никитой, и потому практически все время кого-нибудь из них -- чаще, конечно, Профессора и Садовника, -- а то и весь паноптикум сразу, -- можно было найти днем на проходной.

-- Здоров, Никитка! Как сам?

-- Здравствуйте, Сергей. Спасибо, ничего. Справляюсь помаленьку.

-- Это ты молодца. Проблем не было?

-- Нет, что вы... Кому мы нужны?

-- Ну, всякие отмрозки бывают... В смысле, несознательные элементы... А где Профессор?

-- Зиновий Викентьевич нашел интересную книгу, сидит у себя, читает.

-- Добро. А Садовник?

-- Ермолай Михайлович в это время всегда возделывает свой сад. Предвижу ваши остальные вопросы: про других ничего не знаю. Кассандра вот только в город ушла с час тому, обещала до шести вернуться. Но, если не вернется, я ее дождусь, не буду запирать... Не через гараж же ей возвращаться...

-- Да уж, это было бы лишним. Ну а ты сам-то, Никитка?

-- В смысле?

-- Ну, после работы ты чем занимаешься?

-- Раньше -- ужинал, да спать ложился. Но позавчера...

-- Что, Кассандру совратил?

-- Нет, что вы, как можно... Позавчера я залез в один из шкафов в комнате, в которой живу. Большой такой шкаф, прежде я в него не лазил... А он оказался набит пластинками! И все разные! И проигрыватель есть... И в соседнем шкафу -- тоже пластинки... Так что теперь я по вечерам пластинки слушаю.

-- Ух, здорово! А как бы мне на это дело глянуть?

-- Нет ничего проще, Сергей. Сейчас начнется обеденный перерыв, и я пойду к себе обедать. Прошу вас быть моим гостем.

Час спустя Чистоплюй, давясь от сдерживаемого хохота, ввалился в бывший гараж. И тут уж дал себе волю -- ржал так, что стены тряслись. Преферансисты отложили карты и терпеливо дожидались, пока их товарищ сможет извлекать из себя более осмысленные звуки.

-- Да он... он же на всю голову больной, этот Никита! -- стонал Чистоплюй, не прекращая при этом смеяться. -- Вы... вы бы видели, как он отдыхает! Короче, -- продолжил он уже немного спокойнее, -- выглядит это так: у него там виниловых дисков древних хренова гора, ну и проигрыватель к ним. Причем проигрыватель странный, ну, в общем, пластинок двадцать зараз на него поставить можно. Что он и делает! Ставит десятка полтора пластинок мал мала меньше, "пирамидкой", включает... И начинает перекидывать иглу с одной пластинки на другую! Получается полный бред, крышу сносит почище любой травы. А он глаза закроет -- и балдеет... Я спросил его: мол, чувак, сбрендил совсем? Зачем? И знаете, что он мне ответил? "Я повелеваю звуками в моем маленьком уютном мире. Каждый должен чем-то обладать. Я обладаю звуками. Они мои. И что хочу, то с ними и делаю". О как!

-- Да, знатный он, конечно, дурик... -- хмыкнул Косой. -- Ладно, Чистоплюй, это все лирика. Пока ты там интеллектуально оттягивался, Вождь звонил. У него там очередной магический кристалл сдох. Сегодня на дело идти. Очередь -- твоя. Вождь сказал, шестой микрорайон.

-- Пропади оно все пропадом! -- с Чистоплюя всю веселость как ветром сдуло. -- Сколько можно?! Нет, Косой, ты мне, блин горелый, вот как на духу скажи: сколько можно, а? У нас тут полон двор своих прямо под носом, можно сказать, а надо куда-то тащиться в ночи...

-- Не умничай, Сержик. Вождь сказал шестой микрорайон -- значит, шестой микрорайон. Вождь сказал: здесь не трогать. Значит, не трогать. Чего непонятно? Ручки испачкать боишься? Хочешь со мной поспорить? Или, может быть, с Вождем?

-- Да ладно тебе, Косой, -- устало отмахнулся Серега-Чистоплюй. -Шуток не понимаешь совсем... Вот живем мы здесь, как сыр в масле у Вождя за пазухой. Бабки, водка, девки, травка... Все хорошо. Прямо-таки рай. Но хоть одна тварь скажет мне, почему в этом гребанном раю жарко, как в аду?!

8. Ослепленный наукой

Лунная соната кончилась, игла проигрывателя замерла у самого бумажного "яблока". Минут пять царила тишина. Потом Кассандра вздохнула, встала и принялась разливать чай.

-- Да, есть еще в мире истинные ценности! -- с ностальгической ноткой произнес Зиновий Викентьевич, профессор. -- Спасибо большое, Никита Васильевич.

-- Профессор, вечер долог... -- начал было Ермолай Михайлович, садовник. Профессор перебил его:

-- Знаю, знаю! Мой черед рассказывать. Но уж раз мы начали этот вечер с великого Бетховена, расскажу я вам о нетленности непреходящего... э-э-э... в общем, о том, что истинные ценности -- вечны. Я поведаю вам историю мой соседки. Бывшей соседки, -- тут же поправился он, невольно окинув при этом взглядом свое кошмарное одеяние. И начал рассказывать, мгновенно преобразившись: исчез кое-как одетый бродяга, его место занял уверенный в каждом своем слове лектор.

-- Людей, не озабоченных ежедневным добыванием хлеба насущного, либо теоретическими и творческими изысканиями, как правило, отличает некоторая ленность мышления и легкомысленность поведения. Особа, о которой пойдет речь, никогда в жизни не утруждала себя ни физическим, ни умственным трудом, находясь на полном довольствии у своих почтенных родителей, имевших серьезный вес в обществе. Оная особа, по имени Римма, весь свой обширный досуг посвящала не чтению книг, что было бы весьма похвально, но просмотру бесконечных латиноамериканских телесериалов, которые, к моему невыразимому сожалению, год от года становятся все популярнее, и занимают все больше времени в дневном и вечернем телевещании. Насмотревшись упомянутых сериалов, Римма вовсе утратила всякую связь с реальностью и представления о жизни, и без того более чем скудные, и с головой погрузилась в мир грез и иллюзий. Между тем, положение обязывало ее иногда бывать в свете, и все вышеперечисленное порою становилось причиною серьезнейших недоразумений и нелепейших казусов и конфузов.

Так, несколько лет тому, она вынуждена была вместе с родителями присутствовать на презентации культурного фонда имени Гаргантюа и Пантагрюэля. Само собой разумеется, после презентации состоялся пышный банкет и даже импровизированный бал. Тут я вынужден признать, что описываемая мною особа, хоть и не могла считаться образцом ума и рассудительности, красотою блистала редкой. Врожденное чувство вкуса, неплохое, в общем-то, воспитание в сочетании со светскими манерами, почерпнутыми из фильмов, неизменно делало ее звездой на каждом увеселительном мероприятии, в коем она участвовала. Ничего удивительного, что красотою этой пленялось немало молодых людей, от пылких и трепетных романтиков до прожженных ловеласов включительно. Но все усилия их были обречены на провал: красавица оказалась неприступной, как теорема Ферма. Поначалу это делало ей немало чести и даже интриговало. Полагали, что она дала обет беречь себя для мужа, который, конечно же, должен был когда-нибудь появиться в ее жизни. Но, когда ей минуло двадцать четыре года, на эти чудачества стали смотреть уже немного по-другому: всякому в наше время ясно, что двадцатичетырехлетняя девица, не ведавшая ни разу мужчины, -- это нечто не вполне нормальное и даже как бы противоестественное.

Так вот, по окончании презентации, банкета и бала, один из безнадежных ее поклонников добился встречи с предметом своих воздыханий и даже прогулки тет-а-тет по вечернему парку. Собравшись с духом, юноша излил свои чувства в форме, достойной не только Шекспира, но даже Петрарки. На Римму, однако же, его слова не произвели ровно никакого впечатления. "Сударь, -- сказала она вполне равнодушно, словно размышляя вслух, -- вы, безусловно, молоды, но это не есть основное достоинство мужчины. Быть может, вы даже богаты, как дон Карлос, но при всем при этом вы не столь красивы и страстны, как сеньор Хуан Диего, и уж, конечно, вы не столь умны и проницательны, как великолепный дон Франсиско. Посему я вам отказываю не только в руке и сердце, но даже в праве ухаживать за мной. Уходите с глаз моих". Нам с вами понятно, что она сравнивала бедного юношу с персонажами любезных ей сериалов, но воздыхатель понял лишь то, что ему отказали, да еще и в довольно оскорбительной форме. Он удалился, кипя от гнева, душевной боли и разочарования, и целую неделю не покидал дома, сказавшись больным. После, однако же, он утешился в обществе женщин легкого поведения, и вновь обрел прежнюю веселость и безмятежность духа.

Полгода или около того спустя, история точь-в-точь повторилась с другим молодым человеком. Но этот, будучи опытным сердцеедом, воспринял поражение слишком близко к сердцу и с горя запил, так что полгода еще лечился от белой горячки в психиатрической больнице. О Римме поползли совсем уж нехорошие слухи, ее перестали приглашать в общество; но она ничуть не смутилась этим, полагая, что вот теперь уж ничто не отвлечет ее от любимых бесконечных мелодрам. Как раз в то время начали показывать знаменитый сериал "Танец маленьких фламинго", пленивший немало домохозяйских сердец. Надо ли говорить, что сердце Риммы пало одним из первых! Она влюбилась в Кончиту Лопес, главную героиню. И немедля постановила себе стать балериной, ибо Кончита таковой являлась. Сказано -- сделано. На следующий же день после принятия исторического решения Римма поехала в специальный магазин, где купила пуанты, пачку и еще какой-то необходимый балерине инструментар... реквизит. К полной радости родителей и не без их помощи, она устроилась в хореографическое училище, где на нее смотрели, как на Ломоносова в бурсе. Самое же потрясающее, что, увлекшись балетом, проникнувшись этим великим искусством, Римма напрочь забыла про сериалы. Зато в балете делала потрясающие для ее возраста успехи. Она обещала стать настоящей звездой. И она ей почти стала.

Я прекрасно помню ту премьеру -- это была "Жизель", ею наш театр всегда открывал сезон. Это было просто потрясающе! Римма дебютировала на сцене, и дебютировала в главной роли. Боже мой, как она танцевала! Если вы воспринимаете балет по-пушкински, "летит, как пух от уст Эола..." и так далее, то знайте: Пушкин -- грубиян, каких свет не видывал! Потому как нет в языке таких слов, чтобы описать, как Римма танцевала первый и, увы, последний свой спектакль. Последний -- потому что в момент, когда спектакль кончился, и артисты вышли на поклон, с потолка вдруг упала балка. Театр давно обветшал, рано или поздно это должно было случиться... Двоих убило, многих покалечило. В том числе и Римму. Она отделалась сравнительно дешево -- несколькими переломами левой ноги... Дорога в балет ей стала заказана. И это после первого же триумфа, под рукоплескания публики... Полгода, если не больше, провела бедняжка в гипсе и повязках. Она очень сильно похудела, но все равно не утратила своей красоты. А потом выяснилось, что нога неправильно срослась. Нужно было делать сложную операцию, ломать ногу и сращивать заново, но тут как раз взорвали наш дом, и стало не до этого. Родители Риммы погибли при взрыве, сама она уцелела. Потом судьба разметала нас по всему городу, всех выживших жильцов нашего дома... Краем уха я слышал, что Римма все еще жива, но повредилась рассудком, что было бы неудивительно, учитывая испытания, посланные ей судьбою. Никакой извращенный мозг латиноамериканского сценариста не придумает таких кошмарных коллизий... Такую судьбу вы не увидите в сериале, я полагаю. Эх, узнать бы, что с ней, как она... Может, помочь чем смог бы... А, пустое. Если бы, да кабы... Надо либо искать, либо не говорить.

Все сокрушенно покивали головами, Никита, извинившись, ушел на обход территории. Когда он вернулся, в комнате никого уже не было. Вздохнув, вахтер лег спать, и опять ему не приснилось ничего.

Зиновий Викентьевич был самым настоящим профессором. Некогда он преподавал в пединституте историю, там же заведовал кафедрой. Жизнь его изменилась как-то сразу и до полной неузнаваемости: в течение месяца он лишился жены, работы и дома. Не сойти с ума при этом ему удалось лишь потому, что, целиком отдав всю свою жизнь науке, он так на ней зациклился, что до поры до времени просто не реагировал на внешний мир. Смерть жены он обнаружил лишь на второй день, когда с удивлением понял, что голоден, а его никто не кормит. Когда террористы взорвали его дом, он был погружен в свои мысли, причем так сильно, что, когда спасатели вытащили его из-под завала, он сердечно поблагодарил их за то, что они его, задремавшего, разбудили; и теперь вроде бы можно вернуться к любимой науке... Немалое удивление было написано на его лице, когда он осознал, что стоит посреди руин, а левая рука его (в трех местах сломанная) при этом свисает вдоль тела, на команды не реагирует и ощутимо болит... Выйдя из больницы, он пошел на работу. Придя, обнаружил, что никакого пединститута больше нет, а есть зато монгольский рынок пополам с общежитием... Встреченный им ректор (на новом "Мерседесе" ехал) развел руками и объяснил: деньги нужны, платить их не из чего, вот и пришлось сдать помещение в аренду... А студенты все равно разбежались. Что же до науки... Наука вечна, не правда ли? Мы-то с вами знаем, дорогой вы мой Зиновий Викентьевич, что наука есть вечная... вечная, и рано или поздно мы с вами еще... Профессор машинально кивал, прикидывая, куда бы ему пойти. Он имел серьезный вид на жительство в собственном кабинете, потому что в мэрии, куда он обратился за компенсацией как пострадавший от теракта, развели руками и предложили компенсировать все его беды двухместной брезентовой палаткой, ведром картошки и пачкой соли. Не дослушав ректора, профессор развернулся и побрел опять в мэрию -- за отвергнутой было компенсацией.

Все лето и половину осени он прожил в палатке близ руин дома, в котором жил. Днем он обшаривал руины в поисках книг -- своих, чужих, неважно. Дважды был бит мародерами, трижды его самого арестовывали по подозрению в мародерстве. К ноябрю Зиновий Викентьевич собрал библиотеку в триста пятьдесят томов. В то же самое время непогода выселила его из палатки и погнала на поиски более теплого, сухого и надежного пристанища. Два месяца он гнездился в выселяемой пятиэтажке, предназначенной под снос. Потом ее таки снесли, он перебрался в следующую. Через месяц, в самые морозы, снесли и ее. Больше в районе пятиэтажек не было, и пришлось обживать подвал одного из домов. Там он познакомился и сдружился с Филиппом Сергеевичем, бродягой с пятнадцатилетним стажем. Много интересного произошло с двумя бродягами за два месяца из знакомства, но это совсем другая история. По весне Филипп Сергеевич умер от пневмонии, и профессор снова остался один. В отчаянии метался он по городу, мечтая попасть под колеса грузовика, упасть в канализационный люк или поймать на голову падающий с крыши кирпич. В таком состоянии его нашел Никита, в день получки пошедший за продуктами и портвейном. Никита привел профессора к себе на завод. Отогрел, отмыл, накормил-напоил, убедил переехать жить. На следующей неделе, вечерами, они в семь заходов перенесли библиотеку Зиновия Викентьевича и пожитки его, и так у Никиты появился первый сосед. Профессор поселился в бывшем кабинете главного инженера. Там было вдоволь шкафов и стеллажей, чтобы разместить все тома профессорской библиотеки, даже место осталось. И потекла для Зиновия Викентьевича новая жизнь. Размеренная, тихая... Небогатая и экономная, но что делать... Старик понимал, что этот завод -- скоре всего, его последний дом. Если только какому-нибудь идиоту не придет в голову взорвать и его...

9. Осьминожий сад

Каждый вечер, когда жильцы бывшего завода собирались у Никиты, по его инициативе устраивалась некая лотерея: Кассандре завязывали глаза, и она из вороха дисков выбирала один. После чего его обязательно слушали, вне зависимости, сюита ли эта какого-нибудь Россини, альбом хэви-металлической группы "Предсмертные судороги" или историческая речь первого секретаря горкома на отчетном собрании, приуроченном... и так далее. Сегодня профессору не повезло: он настроился послушать классику (классических пластинок было абсолютное большинство), но Фортуна улыбнулась Кассандре, единственной поклоннице современной музыки. Сегодня выпала пластинка "Американского вокально-инструментального ансамбля "Говорящие головы". По общей договоренности слушали только одну сторону. Вторую.

Well, we know what we've knowing

What we don't know where we in

...

We're on the road to nowhere...

-- Дорога в никуда... -- пробормотал прекрасно знакомый с английским языком садовник, когда музыка кончилась. -- Очень даже знакомая трасса, если вдуматься. С некоторых пор все мы по ней как бы путешествуем. Лет пять тому я по этому поводу даже вирши сложил:

Тик-так, тик-так, туда-сюда,

Мы -- на дороге в никуда.

Здоровье нации -- туфта,

Когда кругом -- одна беда.

Стучат часы: туда-сюда...

Уходит время в никуда.

И мы, глотая горький дым,

Что духу есть, спешим за ним.

Свинцом рыдают облака,

И ртутью пенится река...

Не видим смысла мы нигде 

Лишь в гашише и в ЛСД...

Над нами сгнили небеса,

У нас поблекшие глаза.

Кругом -- разврата круговерть.

За нами поспешает смерть.

Я не всегда был садовником. Некогда я был вершителем судеб... я был Хозяином этого города. Тогда многое что было, а многого не было: работали все заводы и фабрики, в том числе и этот, где мы все сейчас сидим. Не было компьютеров и видео, не было воровской барахолки в Заречье... Не было денег у людей, да и еды в магазинах было маловато... Но, впрочем, это я уже отвлекаюсь. Я был хорошим хозяином. Весь город вот так в кулаке держал! За глаза меня Осьминогом прозвали тогда... За цепкость. Знаете, какой вес осьминог своими липучками... то есть присосками, держит? То-то.

Вот, был я у власти, и было мне хорошо. Задним числом понимаю, что городу-то тогда было не очень здорово... До зарезу нужен был новый жилой район -- шестой, как раз в Заречье. А там сады огромные росли... Ну, помните, наверное... Не так уж давно все это было...

И подписал я тогда бумагу -- сады под бульдозер. Срубили. Шестой район вместо двух лет строили десять, до сих пор там еще остались полуброшенные стройплощадки. И смотрела на меня эта безжизненная брешь, вместо привычного зеленого моря... Я понятно излагаю? Начальственный стиль общения способствует косноязычию. Я уже давно никакой не начальник, но старые привычки так легко не искореняются. Я тогда запил -- совесть покоя не давала, честно говоря. Все сады жалел. Чехова перечитал, "Вишневый сад" -так совсем хреново сделалось. А мне тем временем докладывают каждый день: в городе кооператоры с бизнесменами разворачиваются, да и преступность вместе с ними. А я что могу поделать? Реформы -- они, судари мои, просто так не происходят. Лес рубят -- пальцы береги. Одно плохо -- наркоманов развелось, как тараканов. Уж народ не столько водку кушает, сколько курит и колет всякую дрянь. Тогда я с бодуна тот стишок и накропал... Мне бы порядок твердой рукой навести, а у меня вечером застолье, поутру похмелье... Все профукал, все пропил. И город, и заводы, и фабрики, и людей... Однажды пришли какие-то молодые, интеллигентного вида: "Слазь, -- говорят, -кончилась твоя власть. Иди домой и там квась дальше". Я и ушел... А все эти годы, как я сад снес, каждую неделю приходил ко мне старичок такой интересный. Бывший смотритель тех самых садов. И каждый раз говорил он только одну фразу, да и то не свою, вольтеровскую, как я потом узнал: "Каждый возделывает свой сад". Чуть с ума старик не свел меня своим Вольтером! А, может, таки свел... Бросил пить я тогда, и давай сад возделывать... Пока дача была -- там копошился. Лишился дачи -- что ж, не беда. Был бы сад, а уж я его возделаю... Грехи свои отмолю... Кстати, черная смородина поспевает. Уж не знаю, откуда она тут взялась, но два куста в правом дальнем углу полны ягод. Нас ждет приятное разнообразие чаепитий... Листья ведь в заварку тоже можно добавить... Касенька, как вы мило улыбаетесь!

-- Просто я очень люблю смородину, -- чуть смущенно ответила Кассандра. -- И, чтобы закрыть тему, тоже прочту стихи.

О, боже мой, как затекают ноги!

Нас гонит смерть -- вперед, вперед, вперед!

И мы бежим покорно по дороге,

И смерть придет к тому, кто упадет.

О боже, руки тоже затекают,

Несут они изрядно тяжкий груз,

И все от смерти резво убегают,

И каждый несогласен, что он -- трус.

Но все надежды наши, впрочем, ложны,

И та дорога мчится в никуда.

Ведь убежать от смерти невозможно,

И не избегнуть Страшного Суда.

Пусть солнце лик свой к горизонту клонит,

Мы все бежим, и смерть вперед нас гонит.

-- Боже, какая прелесть! -- всплеснул руками Ермолай Михайлович. -Касенька, радость моя, скажите, неужели это ваши стихи?

-- Да, -- опустила глаза Кассандра, -- написаны примерно тогда же, что и ваши. Время тогда было такое, располагающее к подобным раздумьям.

-- Зато сейчас все довольно безмятежно... -- улыбнулся профессор.

-- А о чем тужить, когда находишься на самом дне, и единственная проблема -- это добыть немного еды, чтобы выжить? -- спросила Кассандра.

-- Да, тужить, пожалуй, не о чем, -- согласился бывший Хозяин-Осьминог, а ныне Бродяга-Садовник Ермолай Михайлович. Тут настала ночь, и все разошлись почивать.

10. Спаси меня, или умри!

Третий день Римма жила в парке. Дом-таки снесли, причем в тот момент, когда она гуляла по Заречью, запасаясь впечатлениями для снов. Кое-какая одежда, полотенце -- что там, все Риммины вещи остались там, и теперь они были безвозвратно погребены под тоннами "строительного мусора", хотя какое уж тут строительство, когда одно сплошное разрушение? В парке жить было страшно и неуютно. Деньги стремительно заканчивались. Под вечер по аллеям шатались такие кошмарные личности, что она почти все время отсиживалась в кустах. Иногда ее выгоняли оттуда шлюхи, которым негде было продать себя по сходной цене. Конечно, жить так было нельзя. Окончательное осознание пришло сегодня, когда зарядил бесконечный холодный ливень, а спрятаться от него было некуда. Отчаяние овладело Риммой. Сперва она ходила взад-вперед по парку, думая, что делать, как жить дальше. К Энрике идти было бесполезно -однажды она уже намекала ему, что жить-то ей, в общем, негде, он ответил недвусмысленным отказом. Потом она покинула парк и побрела по улицам. Плакала, не переставая; некстати вспомнилась вся ее жизнь -- корявая, хромая, безумная. Жить тут же расхотелось окончательно. Так, рыдая, Римма перемещалась по мокрому городу. Замерзла, и очень хотелось есть. Зашла было в столовую, но обнаружила, что потеряла почти все деньги, -- осталась какая-то мелочь, на которую разве что коробок спичек купишь. Она снова вышла под дождь.

Час спустя она нашла нож -- старый заржавленный кухонный нож с узким от многих заточек лезвием.

Смерклось. Вокруг зажигались окна, и мягкий желтый свет их, наполненный уютом и покоем, бедная Римма воспринимала не иначе, как издевательство. Прочь, прочь от этих окон, и вот она уже почти бежала, стараясь сворачивать в переулки поглуше и потемнее, лишь бы не видеть эти окна, каждое из которых являло для нее символ домашнего счастья -- пусть даже хрупкого, эфемерного... Всю правую сторону очередного проулка занимал высокий забор какого-то завода -- давно уже мертвого, понятно, и тем большим был удар, когда она увидела, что проходная светится все тем же уютным светом... Этого не могло быть -- все знали, что заводы мертвы, -- но это было... Завыв, Римма бросилась на дверь проходной, заколотила кулаками по ней, крича при этом какие-то проклятия...

Никита задержался "на работе" -- сам толком не зная, почему. Эта переработка была столь же бессмысленна, как и вся его работа... В шесть часов Профессор, Садовник, Кассандра, Слесарь и Повариха ушли к себе -готовиться к традиционным вечерним посиделкам, а Никита задержался. Он молча смотрел в окно, а в окне толком и не разглядеть ничего -- лишь струи дождя, и за ними -- какие-то мутные, неясные тени... Деревья, наверное. Он долго смотрел на них, силясь угадать, когда тени шевелятся -- ветер деревья качает, или кто вдруг мимо прошел, -- а когда ему просто померещилось. Так просидел он что-то около трех часов. Стало уже совсем темно, и он, спохватившись, собрался уж закрыть дверь и уйти -- пора было начинать вечеринку с чаем и пластинками. И тут кто-то забарабанил в дверь. Да так яростно, что Никита, не колеблясь, взял ружье, взвел затвор... Открыл.

На пороге стоял мальчик, промокший насквозь... Нет, это была девушка, но тоненькая такая, точно тростинка...

-- Спаси меня! -- крикнула она.

-- От... от кого? От чего? -- не понял Никита.

-- Спаси!

-- Э-э-э...

-- Спаси, или... или умри! -- она выхватила из-за пояса нож, кинулась было на него, но тут же отпрянула.

Римма отпрянула от этого сторожа не потому, что в руках у него было ружье. И не потому, что она узнала его -- это не так, и узнавание пришло много, много позже. Просто он ей улыбнулся. И это была не хитрая или хищная, циничная такая, или наигранная улыбка, какие часто натягивают на лица люди в наше время. Нет, его улыбка была искренней и доброй. Так умеют улыбаться только дети, святые и сумасшедшие.

-- Конечно, я помогу тебе, -- произнес он. -- Входи. -- И опустил ружье.

Нож полетел в канаву. Римма вошла.

Когда неловкие посиделки закончились, и все потихоньку разошлись, Римма, закутанная в плед, добытый профессором в эпоху бродяжничества и щедро пожертвованный вновь обретенной соседке, спросила:

-- Никита, а где я теперь буду жить?

-- Да живите где хотите... Я бы рекомендовал вам бухгалтерию -просторное светлое помещение, никем пока не занятое.

-- А... а можно, я пойду туда завтра, а? Я сегодня поняла, что больше не могу быть одна. Мне... мне очень страшно. Можно, Никита?

-- Можно. Ложитесь спать на мою раскладушку. Только осторожно -- она довольно ветхая.

-- А как же вы?

-- Я лягу на столе. Слава богу, телогреек и прочих тряпок у нас хватает.

-- Спасибо... И, Никита?

-- Да?

-- Еще спасибо, что не расспрашивали меня сегодня... Боюсь, я не готова еще к бурному общению.

-- Признаться, Зиновий Викентьевич несколько дней тому поведал нам вкратце вашу историю, не предполагая, что вы так скоро найдетесь. Так что вы для нас не совсем незнакомка... хотя, безусловно, прекрасная -- он чуть наклонил голову в смущенном полупоклоне. Давайте сейчас будем отдыхать, а завтра, глядишь, и солнышко выйдет, да и вообще утро вечера мудренее. Доброй вам ночи, Римма, и приятных снов.

-- Спасибо... -- в который раз благодарно прошептала Римма, легла на раскладушку и тут же уснула. Ей совсем ничего не снилось, и утром она проснулась бодрая и веселая. Никита давно уже сидел на проходной, а к ней пришла Кассандра, принесла заботливо подогретый Поварихой завтрак.

-- Здесь у нас все просто, -- говорила Кассандра, пока Римма ела, -живи, где хочешь, делай, что хочешь. Что до питания -- обычно все деньги и все съестное сваливаем в общий котел, а Надежда Трофимовна -- ну, Повариха, -- закупает продукты и готовит еду. Ее никто об этом не просил, просто она всю жизнь на кухне. И жить без нее не может совершенно.

-- А чем вы здесь обычно занимаетесь?

-- Да говорю же, всем, чем угодно! Часто днем с Никитой на проходной сидим, чтоб ему там не скучно одному было...

-- А зачем он там сидит?

-- В этом смысл его жизни. Он говорит, что без этого сойдет с ума. Я ему верю. Я тоже почти рехнулась, особенно, когда из меня поперли все эти пророчества, но тут мне встретился Ермолай Михайлович -- ты его видела вчера, это Садовник. Знаешь, он вдохнул в мою жизнь новый смысл.

-- Ты его жена?

-- Да, уже четыре месяца.

-- А у Никиты есть жена?

-- Нет, что ты... Он один, совсем один.

-- Бедный... -- прошептала Римма и тихонько вздохнула. Кассандра понимающе улыбнулась.

-- Ты доела? Отлично. Пойдем, прогуляемся. Я покажу тебе сад.

Они медленно обходили заводскую территорию, старательно облагороженную трудами Садовника. Получился такой полусквер-полупарк, весьма зеленый, но с заметным индустриальным уклоном. Со всего города таскал Ермолай Михайлович саженцы, отростки, и целые деревья и кусты, упорно превращая заброшенный завод в настоящий сад. В цехах стояли многие и многие ящики, в которых он проращивал разные семена, культивировал цветы и даже овощи.

11. Пророческая песнь

-- А это что за новое здание с такой необычной антенной? -- спросила Римма, когда они поравнялись с гаражом.

-- Раньше здесь был гараж, -- бесцветно ответила Кассандра.

-- А сейчас что, знаешь?

-- Я-то знаю. Только мне почему-то никто не верит, -- вздохнула девушка.

-- Почему?

-- Слишком уж фантастично, говорят, звучит.

-- Так что же там?

-- Мастерская сновидений. Я узнала об этом, когда на меня в очередной раз накатило ЭТО, ну, пророчество. Никита как-то в шутку спросил меня, когда он освободится, а на меня нахлынуло, и я ответила, что лишь тогда, когда Хозяин мастерской снов, что под уродливым цветком, останется один, либо пока ты не перейдешь черту. А он только усмехнулся и по голове меня погладил... Вечером, после очередной пластинки, эта тема случайно всплыла в беседе, и все дружно решили, что это не имеет к реальности ни малейшего отношения. Но я ни разу еще не пророчила впустую, вот ведь в чем дело... Так что я на триста процентов уверена: это -- мастерская сновидений. И этот самый Хозяин -- страшный, очень страшный человек! Есть в нем что-то такое темное, демоническое, -- Кассандра перешла на шепот, -- одевается всегда во все черное, росту хоть и малого, но кажется огромным, волосы чернее угля...

-- На индейца похож? -- перебила ее Римма.

-- Да... А откуда ты...

-- Зовут, зовут его как?

-- Странное у него имя, испанское: Энрике Эстебанович.

-- Точно, он! Можешь быть уверена на тысячу процентов -- это она и есть, мастерская снов.

-- А откуда ТЫ знаешь? -- повторила вопрос Кассандра.

-- Последнее время я жила лишь с того, что продавала ему свои сны.

-- Господи, страсти какие! Значит, все это возможно?

-- По крайней мере, он платил мне за это деньги, -- пожала Римма плечами. -- Извини, если что, но ты не могла бы рассказать хоть немного о своем пророческом даре?

-- А что тут рассказывать? Ничего интересного... Ну, накатывает на меня по временам незнамо откуда незнамо что. Просто в какой-то момент появляется знание: будет вот так, и никак иначе. А откуда оно приходит, и почему -понятия не имею. Началось все, когда мне было лет десять...

Когда лето дождливое, проводить его на даче совсем неинтересно. Какой смысл сидеть в четырех стенах, когда можно было бы носиться по пыльной улочке поселка, построить с соседскими ребятами шалаш, сбегать на пруд искупаться... Да мало ли чем еще можно заняться в хороший летний день! Достал уже этот дождь... Мама, похоже, тоже не в восторге: смотрит задумчиво в мутное окно, прислушивается к шуму ветра и капель, и все время вздыхает: "Ну, совсем как в Макондо...". Ты не знаешь, где это Макондо, но, судя по маминым словам, делать там особо нечего, если там всегда вот так дождит. Хорошо сейчас отцу, который в своем огромном грузовике везет известняк с карьера на гигантский цементный завод. Оглушительно (наверняка громче, чем у самолета!) ревет мотор, отец -- большой и сильный, уверенно ведет свою гигантскую машину -- а какая еще должна быть машина у такого гиганта? Он весел -- последний рейс, после него можно вымыться в душе, переодеться во все сухое и чистое, и поехать к семье. Он напевает любимую песню. Смысла слов ты пока не понимаешь, но сами они давно выучены наизусть:

I want it all! I want it all!

I want it all! And i want it now!1

Ему легко, как-то так необычно легко, как не было, наверное, никогда в жизни. Он едет домой -- ну, почти домой, он поет, и не видит, не знает, что со старого террикона, примостившегося правее трассы, по которой он едет, сходит огромный оползень. А слева -- карьер. Метров тридцать вниз, если не больше...

-- Папа! Стой!!!! -- но он не слышит, и вот ты уже видишь, как бесформенная сила сносит такой надежный многотонный самосвал, будто пушинку, и бросает вниз, в пропасть...

За следующие два года мамины волосы из черных стали седыми, а твои белоснежные локоны отчего-то порыжели. Ты забыла, что тебя когда-то звали Катей, и откликалась только на прозвище, которым тебя наделил учитель истории -- Кассандра. Назвал он тебя так после того, как ты ни с того ни с сего пообещала ему, что жена нашла его переписку с некоей Наташей, и ничего хорошего дома его не ждет. Через месяц учитель развелся.

К пятнадцати годам ты пророчила уже каждый день кому и что ни попадя. Во избежание неприятностей общаться с тобой никто не стремился, наоборот, все шарахались, как от чумной. Мать умерла, и ты осталась одна. Надо было чем-то кормиться, и тогда ты дала в газету объявление: "Ясновидение. Пророчества. Недорого. С гарантией". Много всего было. Былое ворошить больно... Люди -- отнюдь не самые совершенные творения Господни, что бы они сами по этому поводу ни думали... Потом как-то сразу и вдруг Город как бы кончился: обезлюдели целые кварталы, остановились заводы, опустели магазины, а если в них что и заводилось, то стоило астрономически дорого...

После трех лет существования в какой-то странной реальности хаоса и пустоты, Кассандра с удивлением обнаружила, что ей негде и не на что жить. Да и как-то не очень хочется... Бессмысленно скитаясь по Городу, она набрела на бывший завод грампластинок. И уже здесь встретила замечательного человека, возделывающего сад.

0. И чтобы никаких сюрпризов!

Совещание собрали в кабинете главного врача. Гектор Романович, прославившийся среди коллег неизменно надменным видом, сейчас производил впечатление человека подавленного и растерянного. Не спал он, судя по всему, очень давно. Заместители его являли собой еще более печальную картину.

-- Итак, господа эскулапы, доложите по порядку, что тут у вас происходит? -- начал полковник Еременко. -- Гектор Романович, прошу вас, расскажите, что мы тут имеем.

-- Имеем мы тут шестнадцать человек, и все находятся в состоянии комы. Что характерно -- это состояние у всех абсолютно идентичное. Длится уже четвертую неделю, все поступили в течение суток. На данный момент состояние всех больных можно охарактеризовать как стабильное. Сколько оно может продлиться, сами понимаете, ответить не могу. Всеобщий консилиум тоже ясности в данный вопрос не принес. Наверное, слово теперь за вами, господа офицеры?

Господа офицеры дружно посмотрели на старшего по званию.

-- Наверное, -- ответил Еременко. -- Собственно, преступление, если оно, конечно, имело место, можно считать раскрытым. Ниточки ведут в одно отдельно взятое место. Все пострадавшие, прямо либо косвенно, являлись клиентами компании "Грезы". Означенная компания занимается предоставлением уникального вида услуг -- трансляцией сновидений. В принципе, повод потягать этих ребят за вымя есть, и существенный -- шестнадцать коматозников, среди которых, между прочим, три депутата Госдумы, это вам, джентльмены, не хер собачий, пардон. Однако ж не все так просто. Услугами "Грез" неоднократно пользовались на самом верху, и, судя по тому, что мне вежливо намекнули о нежелательности каких-либо расследований вокруг этой фирмы, наверху ею довольны. Но в то же самое время надо что-то делать... Только между нами: я не знаю, что тут можно предпринять. Если бы не этот намек, все эти сукины дети давно уже лежали бы у меня мордой в пол, и разговор с ними... А, пустое: я скован по рукам и ногам.

-- Джеймсбонды только в кино бывают, -- вздохнул кто-то.

-- Вот именно. Хотя... хотя... минуточку... Вы совершенно правы! Когда бессильна полиция, герой-одиночка... и так далее, смотрите любой боевик. Зря вы так, не на пустом же месте полмиллиона фильмов сняли.

-- И где вы найдете идиота, добровольно пойдущего... ну, не на смерть, конечно, на коматоз... А? -- прищурился Гектор Романович.

-- Зачем идиота? -- обиделся полковник. -- Профессионала! Универсала-супера! И вообще, плох тот капитан, который не мечтает стать майором! Где тут у вас телефон? Ага, спасибо... Леночка, дай-ка мне капитана Рекимчука. Здорово, капитан. Дело есть специально для тебя. Ты тут, помнится, рапорт подавал, что засиделся в капитанах? Вот и поговорим. Через час в моем кабинете. Работать будешь по высшему разряду, но по четко оговоренной схеме. И чтобы никаких сюрпризов! Понял? Вот и славно. Отбой. Вот так, господа. Пошлю-ка я к ним своего капитана. Уникальный человек, надо сказать. Отец -- полухохол, полутувинец, мать -- получешка, полуказашка. Этакий ходячий символ дружбы народов, хе-хе. Владеет всем, чем только можно владеть, включая дзен-буддизм и прочие оккультные... э-э-э... технологии. Придется парню рискнуть. Ну, да ему не впервой. Гектор Романович, существуют ли способы экстренного вывода человека из комы?

-- Да, и не один, но все они сопряжены с немалым риском для жизни...

-- Благодарю, достаточно того, что способы есть. На этом сегодня, пожалуй, закончим. Предлагаю собраться тут же через неделю. Посмотрим, вдруг у нас что получится по-тихому, без шума и пыли.

-- Рекимчук Владимир Дизижикович, -- отрекомендовался невзрачный блондин со стального цвета глазами. -- С кем имею честь?

-- Екатерина, -- вздохнула Катя, досадливо туша сигарету. Настроение было -- хуже не придумаешь: клиентов вдруг почему-то стало мало, Энрике не показывается вот уже третью неделю, а касса вся у него, и денег в кармане уже совсем не густо. -- Чем могу быть полезна?

-- Мне это... Сон, в общем, увидеть хочется!

-- Похвально. Вы по профессии кто? Военный?

-- Нет... А с чего вы это взяли?

-- Голос у вас больно уж командирский. И выправку скрывать не умеете.

-- Участковый я. Мент, в общем.

-- А вы в курсе наших цен?

-- Да, знаю. Но я вот подкопил, машину продал... На две ночи хватит, в общем.

-- Ну что ж, хорошо. Какая, однако, целеустремленность, товарищ... старший лейтенант?

-- Капитан... Пока что.

-- Ну, плох тот капитан, который не мечтает стать майором... Вот вам договор, заполняйте.

-- Есть.

-- Не "есть", а "так точно".

-- А?

-- Ура. Про что сон желаете?

-- Ну... Это. Типа боевика, в общем. Что был я вроде Рэмбо или Бэтмена, во.

-- И всех победил?

-- Само собой...

-- Хорошо. Будет вам счастье.

-- Господин полковник?

-- Да, черт побери! Какая блядь звонит мне среди ночи?

-- Долохов Гектор Романович из ЦКБ.

-- И что?

-- Рекимчук ваш поступил. В коме, как и предыдущие.

-- Вашу мать, доктор! Стоило из-за такой херни будить среди ночи! Все хорошо, все идет по плану! Отбой!

12. Давай закурим...

Энрике, развалясь в кресле, курил, пил виски и любовался, как дрим-рекордер вытягивает из Риммы ее последний сон. Полную ерунду ведь приносит, и который уже раз, но не хотел он выгонять эту несостоявшуюся балерину. Нравилась она ему. Несколько раз он подумывал, а не взять ли ее своей наложницей, но, по здравому размышлению, всякий раз отказывался от этой идеи. Во-первых, расходы на содержание. То есть обойдется она ему куда дороже, чем пара-тройка десяток в неделю, которые он платит ей за сны. Во-вторых -- хлопотно. Придется ведь поселить ее где-нибудь. Не станешь ведь посещать ее в трущобах, или где она там живет. И уж тем паче не на заводе, в Заповеднике. Хотя было бы забавно показать этим чудакам, кто в мире хозяин... В третьих же, наконец-то жизнь достаточно прекрасна и во сне, чтобы излишне украшать ее еще и наяву. А, пустое это все. Вот, вот, как она грациозно кивает головой... вытягивает шею... подносит руку к почти плоской груди... И впрямь ведь, будто танцует! Нет, хороша, хороша! А не взять ли ее прямо вот здесь и сейчас, как уже не раз бывало... Нет, пожалуй, не сейчас -- едва час миновал, как ушла эта, как ее... Розалинда. Не бог весть какая красавица, но крупная специалистка по постельным утехам.

Определенно хорошо, что Римма добралась до завода. Там, по крайней мере, с ней ничего не случится, оттуда ее в любой момент можно выдернуть и увезти... да куда угодно, хоть в Калифорнию, хоть на Канары, если, не приведи Господь, опять все рухнет и придется срочно цементировать разбитое сердце... О, запись закончена, имеет смысл посмотреть, что получилось.

-- Все?

-- Все... -- шепнула, кивнув, она.

-- Опять, небось, кошмар притащила?

-- Нет, Энрике, нет! Это совсем не кошмар. Сон, конечно, немного странный, но не страшный... Да вы посмотрите, убедитесь сами!

-- Конечно же я посмотрю, красотка ты моя ненаглядная... -- развязно протянул он, игриво погладив ее по бедру. Римма потупила взор и потихоньку стала отодвигаться от него.

-- Не бойся, сегодня ничего тебе не грозит. Сядь вон в углу, фруктов поешь, кофе попей. А я и впрямь гляну, что там у нас вышло. -- Энрике надел шлем на голову и включил воспроизведение, не забыв установить таймер на полчаса -- так, на всякий случай. Для страховки.

Надев потертый замшевый пиджак и древнюю несуразную какую-то кепку, Энрике вышел из дома. Лифт, естественно, не работал, пришлось спускаться с восемнадцатого этажа пешком. Лестница не знала ни веника, ни швабры года три, никак не меньше, поэтому необходимо было внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться или не споткнуться обо что-нибудь. Ну и запах, конечно. Но к нему давно привыкли.

На площадке между одиннадцатым и десятым этажами Энрике внезапно остановился. Он вдруг почувствовал, что здесь просто-таки необходимо остановиться. А интуиции своей он давно привык доверять. Медленно подошел к окну. Долго пытался рассмотреть хоть что-то сквозь грязное стекло, потом вдруг взялся за подоконник и с силой рванул его вверх. Широкая доска немного посопротивлялась, но все же покинула насиженное -- или належенное -- место. Под подоконником обнаружился тайник. В нем лежал пластиковый пакет, перетянутый скотчем. Разорвав липкую ленту, Энрике развернул пакет и аж присвистнул от удивления: внутри было немало денег. Пересчитал. Пятнадцать с половиной тысяч долларов ровно. Ну ни фига себе! Бывают же такие вот подарки судьбы! Спрятав находку за пазуху, он продолжил спуск, обследуя каждый подоконник по пути. Денег, как, впрочем, и тайников, больше не было. Только между третьим и вторым он нашел за батареей еще один сверток. Сердце екнуло в радостном предвкушении... но денег внутри не оказалось. Всего лишь сотня порнографических картинок отвратительного качества, причем лишь треть их изображала процесс совокупления, на остальных же, в основном, были изображены мужчины со здоровенными гениталиями. Просмотрев все, Энрике убрал картинки обратно.

После зловония подъезда свежий воздух опьянял, и в то же время нежданно-негаданно с новой силой навалилось изгнанное было похмелье.

О, великий бог Джа, услышь мольбу мою, ибо страдаю я сильно, согрешив вчера алкоголем, и ниспошли мне, несчастному, несравненный дар свой, ganjia.

Молитва сотворена, в кармане -- десять баксов и немного наших денег, за пазухой же -- целое состояние. Казахи уже должны быть на месте. Куплю целый аршин! Нет, два! Нет, все скуплю, чтоб надолго хватило! Пора идти, и я иду. Растреклятые цветочки распустились на деревьях, нос мой заложен -- аллергия, просьба не путать с аллегорией. Голова болит -- бодун, водка. Плохо. И надо еще заскочить в мюзик-шоп, купить Джеффу новые струны взамен порванных во вчерашнем экстазе. О, удача, навстречу как раз идет Джефф. Он гениален, а мне всегда доставляло удовольствие общение с такими же гениями, как я сам. Джефф счастлив, наверное, уже закинулся или треснулся чем-нибудь с утра. Он бормочет под нос новый речитатив, наверняка, сочиняемый по ходу. Увидев меня, он улыбается еще шире и радостно раскидывает руки. Мы тепло приветствуем друг друга. Сразу же выясняется, что у Джеффа есть ganjia, и мы, отойдя в укромный уголок, воздаем должное этой божественной траве. А она и впрямь, божественна -- похмелья как ни бывало, зато появилось ощущение всеобъемлющей радости и непреодолимое желание петь. И мы решаем разбудить нашего драгоценного Билли и замутить утренний джаз. Билли спал мало и потому поначалу он неприветлив, но манящий и многообещающий косяк, словно по волшебству, появившийся в руках Джеффа, сразу настраивает нашего друга на мажорный лад. Раскурив с Билли косяк, я чувствую себя абсолютно счастливым человеком и сажусь за клавиши. Билли берет бас, Джефф пробует микрофон. Раз, два, три -- и... закрутилось, завертелось, пошло-поехало, так что любо-дорого. Два с половиной часа без перерыва, затем чай, никотин, снова ganjia, еще полчаса полного джаза, потом никотин опять. А потом пришел Большой Алекс, несравненный мастер гитарных импровизаций, принес Вещество, полностью готовое к употреблению. Что ж, и употребим!.. Употребили. Маэстро, музыку! Маэстрами были мы сами, и музыку дали так, как подсказало нам Вещество. Какие-то невероятные по красоте и абсурдности картины вставали в моем счастливом мозгу, пока я играл: " Зеленая поляна, озаренная мягким светом оранжевой луны, погрузилась в Первый Весенний Бал. Пары самозабвенно кружились в пятиразрядном вальсе, иногда до ушей досужего слушателя долетали сумбурные, взволнованные признания в любви и приглашения провести вместе ночь-другую..." Вещество творит Волшебство. Волшебные мысли кружатся в голове, волшебная музыка рождается под волшебно быстрыми и гибкими пальцами. Волшебный голос Джеффа поет волшебную сказку о волшебных травах. Кругом -сплошное волшебство. Стоп. Перекур. Ganjia. И снова. Раз. Свет. Джаз. Цвет. Цветы. Звук. Стук. Два. Голова. Рифма? Слова? Нет. Бред. И такая эйфория эйфория эйфория эйфория эйфория эйфория!!!!!!!!!!! Ах!

...Шесть. Нет. Есть. Или? Да. Вода. Хлам. Голова. Сок. Сочится. Висок. Что? Да, ровным счетом, право, ничего. Просто из виска сочится сок. Семь. Лед. Тает. Мед. Аз есмь. Ну и что с того, что аз есмь? Cogito, ergo sum? Чушь. Фигня античная. Вовсе вышло по-другому. Счастлив, вот тебе и ergo sum... Муравей тоже бывает счастлив, зато без десятка-другого корешей, говорят, мыслить не в состоянии. Ты поставишь под сомнение существование муравья, особенно, когда он вгрызается в твою пятку? Что-то я в этом не уверен. Пока я не счастлив, я не ощущаю собственное существование. А вот сегодня я просто в эйфории, и, следовательно, действительно, аз есмь. Пятнадцать. Стоп. Чай. Расслабляемся. После второй кружки я прощаюсь и ухожу.

Энрике вышел из сравнительно чистого подъезда (представить невозможно -- там даже лифт работал!), прошел под аркой, чуть приплясывая; оглянулся. Тридцать совершенно одинаковых двенадцатиэтажных коробок, и в каждой ведь не одна сотня людей живет! Что-то они там делают, людишки эти. Играют джаз, починяют что ни попадя, любятся, ссорятся, едят, дерутся, крадут... Надо же... А вот отвернулся, продолжил путь -- и нет никаких домов, овраг впереди, а за ним грязная вечно темная улочка с трамвайными рельсами. И надо дожидаться этого несчастного трамвая, чтобы ехать дальше, но вот только зачем? Ведь полный же бред -- и эти струны, и эта трава, и эта странноватая компания, и этот район -- ничего этого нет, ведь я этого не вижу и не хочу этого видеть... Будто во сне. Точно, это же сон! Надоел. Что бы такого сделать, чтобы поскорее проснуться? Оберлиозиться, что ли? А что, это выход! И, отшвырнув окурок, Энрике бодро сиганул под вылетевший из-за поворота трамвай.

Только после полутора стаканов неразбавленного виски Энрике почувствовал, что может вполне связно говорить.

-- Римма?

-- Да, Энрике?

-- Иди сюда. Вот, держи деньги. Здесь сто. Шикарный сон, просто выше всяких похвал! Побольше бы таких, и мы станем окончательно великими. И бесповоротно. Ступай теперь, я хочу напиться, чтобы поскорее забыть твое эпохальное сновидение.

Римма, не веря своему счастью, взяла деньги и попятилась к выходу. Энрике кивком подтвердил, что отпускает ее.

Ай, браво, девочка! Умница моя костлявая, ты сама не знаешь, какой подарок мне сделала! К завтрему уже, надеюсь, будет у нас огромный Седьмой микрорайон. Мыслеобразы -- портясающей силы! А детализация! Высочайшая! До последнего окурка на заплеванном полу... Этак мы с тобой за полгода превратим этот занюханный Городишко в настоящий мегаполис... С практически неисчерпаемыми запасами магических кристаллов. И, следовательно, будем процветать. Давай, что ли, брат Энрике, закурим. Чистого никотина, мэйд ин Куба-Кубана, город Гавана, и чтоб никаких там ganjia и прочих безобразий.

13. Кармическая полиция

Володя пришел засветло. Никита, совершенно один, как это ни странно, сидел на проходной и читал вчерашнюю газету. Римма с Кассандрой и Поварихой затеяли генеральную уборку жилых помещений, Садовник ковырялся в своем бесконечном саду, Профессор мыслил. Нелюдимый Пасечник строил из подручных средств очередной улей для несуществующих у него пока пчел. Прибился он к компании недавно, еще не освоился, видели его, в основном, лишь в столовой. Володя уверенной походкой вошел в проходную, остановился перед Никитой.

-- Здравствуйте. Что вам угодно? -- вежливо осведомился вахтер.

-- Ом мани падме хум! -- торжественно провозгласил вошедший, и продемонстрировал ослепительную улыбку от уха до уха.

-- Спасибо, и вам того же. А по-русски вы можете?

-- Разумеется. Здравствуйте. Меня зовут Володя.

-- Никита.

-- Как поживаете, Никита?

-- Спасибо, неплохо. А вы?

-- Я живу великолепно! С тех пор, как я посвятил свою жизнь заботам о ближних своих, она стала восхитительной во всех отношениях!

-- Очень за вас рад. А к нам что вас привело?

-- Да просто мимо шел, если честно. Иду, вижу, человек в проходной сидит. Дай, думаю, гляну, как у него с кармой дела обстоят.

Никита разглядывал посетителя, и мысленно прикидывал, как бы добраться до винтовки. Шансов, прямо скажем, маловато: ростом Володя был под потолок, то есть два сорок -- уж точно. В плечах не хил, гора мышц натягивает тонкую футболку до самых до пределов -- еще чуть, и порвется. Вся растительность на голове, включая брови, сбрита напрочь. Ресницы удалены. На огромном лице застыла дебиловатая улыбка. "Вот черт, на психа нарвался. Да еще на такого здоровенного... Сейчас здесь совсем не помешала бы пара ребят из гаража...". Вслух же, стараясь не показать ни свой страх, ни стремление поскорее получить в руки стоящее в углу оружие, спросил:

-- И как же, по-вашему, у меня обстоят дела с кармой?

-- Хуже не придумаешь! И в прошлой, да и в большей части этой жизни вы умудрились настолько отяготить свою карму, что, думаю, перерождение в виде собаки будет для вас сущим праздником. Как бы чего похуже не было... Вам, уважаемый, срочно пора творить добрые дела!

-- Да я как-то и не против...

-- Вот и чудно! Можете приступать прямо вот сейчас! Подскажу: мне негде переночевать, я голоден и страдаю от жажды.

-- Да проходите вы, ради бога! Места навалом, живите, где свободно... Ужин через два часа в столовой. Если у вас все же есть что-нибудь съестного, зайдите на кухню сейчас, отдайте Поварихе. Добро пожаловать!

-- Вы удивительно любезны, дорогой мой Никита! Я уже вижу, как тучи, нависшие над вашей кармой, начинают редеть! Миллион благодарностей!

-- Да, только в гараж не ходите, -- проворчал Никита после неслабых душевных колебаний. -- Это вон то здание под диковинной антенной.

-- Да? А почему?

-- Там обретаются люди, чья эта... как ее... карма отягчена настолько, что они убьют вас, не задавая лишних вопросов и не раздумывая ни секунды.

-- Еще раз сердечно благодарю вас. Обязательно туда наведаюсь как-нибудь. Я вообще-то герой, если вы еще этого не заметили. Я постараюсь спасти их карму.

"Ну и царствие тебе небесное, лысый олух!" -- несколько злорадно подумал Никита, и все же не удержался, окликнул уже миновавшего проходную Володю:

-- А почему у вас нет ни бровей, ни ресниц?

-- В память о великом патриархе Бодхидхарме, который вырвал себе веки, чтобы не уснуть во время медитации. -- И заорал во весь голос, так, что Пасечник вздрогнул в дальнем цехе, Профессор в своем кабинете потерял очередную гениальную мысль, а гаражные бандиты отвлеклись от карт: -Благословение этому дому! Ом мани! Радуйтесь, люди! У вас теперь есть Полиция Кармы! Я вас всех спасу!!!

14. Лес

Вопреки разнообразным опасениям Никиты, явление Володи было воспринято прочими обитателями "Винилового теремка", как они с этого вечера стали называть свое жилище, довольно спокойно. Кстати, автором самого названия "Виниловый теремок" был именно этот гулливер, радеющий за всеобщее кармическое очищение.

Когда отыграла пластинка -- на сей раз это была Эдит Пиаф, понравившаяся абсолютно всем, -- Римма, чувствуя себя некоторым образом хозяйкой вечеринки (она под разными предлогами все откладывала переезд в бухгалтерию, а Никита и рад был ее присутствию несмотря на некоторые неудобства), разлила всем чай, и Володя, не дожидаясь предложений или же понуканий, завел речь.

-- Прежде всего, -- начал он, -- я хотел бы поблагодарить всех вас за гостеприимство и за этот чудный вечер с чаем и музыкой. Давно уже, признаться, не встречал я столько хороших людей одновременно. У вас здесь как в сказке: кто-кто в теремочке живет? Ой, как много народу: и Привратник, и Профессор, и Садовник, и Прорицательница, и Повариха, и Балерина, и Пасечник...

-- Простите что перебиваю, Владимир Дизижикович, -- вклинился несколько обескураженный Ермолай Михайлович, -- но откуда вы нас знаете? По-моему, мы вам о себе еще не успели рассказать...

-- Не бойтесь, просто я читаю ауры всего сущего с той же легкостью, с какой уважаемый Профессор читает на сон грядущий "Канон врачебной науки" несравненного Ибн Сины... В отвратительном, кстати, переводе, уж извините. Ну, так вот. Живете вы в своем виниловом теремке, отгородившись от мира высоким забором и залежами старых пластинок... Это замечательно. Я -- всеми конечностями за такой путь. Карму он, конечно, улучшает мало, но и не ухудшает, что особенно ценно. Только помните, что с тем сказочным теремком в итоге стало? Пришел медведь, и все порушил. Грустная перспектива, не так ли? Тем более, что прямо у вас под боком здоровенная такая берлога, полная больших, злых и очень опасных медведей. Понимаете, к чему я клоню? Но мы немножко перепишем сказочку. Пришел огромный добрый медведь -- это, конечно, я, -- и взял теремок под свой патронаж. Вы -- исключительные богачи, господа. Вы владеете целым миром, неподвластным никому, кроме вас, ибо вокруг -- хаос, разруха и запустение. По аналогии со все той же сказкой, будем считать, что вокруг -- дремучий лес. Лес, понимаете? И ваша -- нет, наша задача, -- чтобы теремок уцелел, что бы в лесу ни происходило. Здесь хорошо. Здесь чу-дес-но! А с теми медведями я еще разберусь...

Чтобы вы смогли понять, как же вам повезло, нужно просто взглянуть на себя и на этот ваш мир немного со стороны, с иного пласта бытия. Хотите? Я вам немного помогу. Закройте глаза. Вообразите лес. Огромный, густой, буреломный, лишь узенькая тропиночка вьется между вековых сосен и елей. Ночь, темно. В лесу страшно. Волки воют, филины хохочут... И девушка бежит, бежит по невидной уже во мраке тропинке, стремясь добежать хоть куда-то, чтобы спрятаться от этого бесконечного леса... Она бежит, а становится все страшнее и безысходнее, девушке уже кажется, что эта предательская тропинка никуда не ведет, и бежит она по кругу, по долгому и бессмысленному кругу... И вдруг она видит нарядный терем посреди лесного мрака, из трубы вьется дымок, и в окнах горит свет... Стучится, и ей открывают -- милые, добрые люди... Представили? На что спорим, что девушка никуда из этого терема не уйдет, ибо невыносимо еще раз пережить кошмар затерянного в огромном лесу маленького человека...

Спасибо вам еще раз. Позвольте мне вознести хвалу и благословение этому дому, ом мани! Ом мани падме хум!

Я, верно, утомил вас -- позвольте откланяться. Час неранний, спать уже надо -- завтра нас ждут великие дела. Спокойной ночи! -- и, поклонившись, Володя ушел куда-то по гулким коридорам винилового теремка. Остальные выпили еще по чашке чая, обсудили пламенное выступление новичка, и тоже разошлись спать.

-- Никита?

-- Да? Что, Римма, не спится?

-- Да вот как-то... Все про лес этот думаю. Я несколько раз видела похожие сны. Именно что отчаяние и безысходность -- иначе и не скажешь... Что самое странное, Энрике никогда не покупал такие сны. Говорит, здорово, но совсем неподходяще...

-- Спи. Думай только о хорошем. Пусть сегодня тебе приснится сад. Большой, цветущий, светлый... С птицами.

-- Милый, что с тобой? Тебе плохо? -- Кассандра склонилась над проснувшимся в слезах Садовником, и то целовала его, то трясла, как грушу, пытаясь привести в чувства.

-- Сон... Лес... Я видел... Я видел! Тот лес, понимаешь? О котором вчера говорил этот лысый Володя... Мрачный, страшный лес... И он поглотил мой сад...

-- Милый, это лишь сон. Вставай, и пойдем, пройдемся по твоему саду, -увидишь, с ним все в порядке! Сад всегда победит лес, был бы садовник хорош. А ты -- наилучший.

Они вышли в сад, и, к немалому удивлению, встретили Римму и Никиту, прогуливающихся под руку. Было без десяти девять. До начала рабочего дня Привратника -- Вахтером Никиту больше никто не звал, -- оставалось ровно десять минут.

15. Когда любовь выходит на прогулку

-- Надо же, что-то птицы сегодня распелись, -- сказал Никита, потому что не знал, что бы такое сказать, а молчание затянулось.

-- День хороший, -- поддержала Римма беседу.

-- Смотри, Ермолай Михайлович превращает завод в настоящее чудо! -Никита указал на жутковатого вида композицию из огромных шин грузовиков, цепей и каких-то железяк. Все это урбанистическое безобразие было густо оплетено диким виноградом.

-- И вправду здорово. Никита?

-- Да?

-- Сегодня к тебе придет Энрике, да?

-- Да, обычно он приходит по десятым числам, приносит сто долларов.

-- Не пей сегодня этот кошмарный портвейн, ладно? Лучше купи хорошего сухого вина.

-- Не знаю... Сухое вино я если когда и пил, то сейчас этого не помню... Если хочешь, я могу вообще ничего не пить.

-- Лучше купи вина. Посидим вечером... У меня свечка есть! А денег нам хватит -- прокормимся моими снами. В последнее время они стали отчетливыми и реалистичными, как никогда. Энрике вчера заплатил мне еще пятьдесят. А ночью мне приснился новый сон, такой же яркий и запоминающийся, хоть и снова странноватый. Сегодня пойду опять. Идти придется в обход -- в этих новостройках, ну, в седьмом районе, опять трубу прорвало. Там вчера был такой потоп... Даже трамвай два часа не ходил из-за этого...

-- Римма?

-- Да?

-- Ты... Нет, я... -- Никита остановился, стащил с лица очки, щурился подслеповато, топтался на месте, крутил очки во внезапно вспотевших руках: нужные слова никак не желали выговариваться.

-- Чувства сильнее слов, как говаривал дон Франсиско в сериале "Полночные шорохи в чапаррале", -- пробормотала Римма, прильнув к нему. -- Я тоже очень люблю тебя, милый. Добрее человека еще не видела ни наяву, ни во сне.

-- Правда? -- лицо Привратника засветилось радостью. Он убрал очки в карман, обнял Римму, неумело поцеловал. -- Господи, счастье-то какое...

Они долго еще бродили по саду, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Микромир, созданный ими, их любовью, не вмещал более никого. Даже "Виниловый теремок" со всеми остальными его обитателями. На работу Никита все же пришел, но с большим опозданием, которое он оправдывал перед самим собой в кои-то веки случившимися с ним семейными обстоятельствами.

Примерно в это же самое время в густых зарослях бузины неподалеку от гаража Пасечник беседовал с Энрике. Последний был невыспан и казался немного рассеянным. Вопросы он задавал странноватые, причем нарочито бесцветным голосом, в котором искушенный собеседник, однако же, уловил бы оттенки и иронии, и властности.

-- Значит, говоришь, ты -- бывший Пасечник?

-- Именно так, господин хороший (карман его уже согревала двадцатидолларовая бумажка, и потому Пасечник был весьма расположен к дальнейшей беседе).

-- А велика ли нынче твоя пасека, любезный?

-- Тринадцать ульев! И... и ни одной пчелы.

-- Что ж так?

-- Дак дорог нынче рой-то, а деньгов-то не сыщешь -- время такое... Я, грешным делом, рассчитываю недельки через две из деревни рой сманить. Рой там чудо как хорош, а вот пасечник дурной... Время-то нынче такое, разбойное... Сталбыть, кто успел, тот это, и молодец как бы...

-- Не советую, очень не советую. Деревенские люди обычно весьма крепкие, и очень не любят, когда посягают на их имущество. Побьют, непременно побьют. И, полагаю, сильно. Давай-ка мы лучше вот как поступим. Я куплю тебе рой. Нет, пожалуй, даже два или три роя. Справишься? -- Пасечник, не веря своему счастью, истово закивал. -- А ты меня за это медком попотчуешь, как время придет, лады?

-- Как бог свят, лады!

-- Вот и отлично. У тебя есть другой костюм?

-- Никак нет, господин хороший...

-- Впрочем, бог с ним, с костюмом. Поедешь так. Пошли, моя машина возле офиса... Гаража, по-вашему.

-- А... а куда, ваша милость?

-- Как это куда? За пчелами, конечно! Неужто ты думаешь, что я в них что-нибудь понимаю?!

Через два часа они вернулись. Нечаянно обзаведшийся пчелами пасечник был на сто сорок седьмом небе от счастья.

-- Да, вот еще, друг ты мой Пасечник, -- сказал ему Энрике, прежде чем они расстались. -- Не стоит говорить другим, что пчел тебе купил я. Не надо. Скажешь, что с деревни свел. Нас с тобой никто не видел. И впредь, надеюсь, не увидит. А еще, в порядке дружеского одолжения, ты мне говори, если у вас там что не так, идет? Ну, там если кто плотно гаражом заинтересуется, или еще какие идеи излагать начнет... Я очень любопытный человек, мне интересно все. Просто придешь потихоньку в гараж, скажешь, -- Пасечник пришел к Вождю. Тебя проводят либо ко мне, либо к телефону, чтобы ты смог мне позвонить. Особенно меня интересует этот ваш новенький, ну тот лысый амбал, больной на всю голову. Договорились?

-- Договорились! -- и они расстались, вполне довольные друг другом. Пасечник занялся любимым делом, а Энрике отправился платить Никите зарплату.

Кассандра подняла голову от книги -- Профессор дал ей почитать "Джен Эйр", и книга стала поводом для ежедневных слез рыжеволосой красавицы, -- и внятно произнесла:

-- Особо же не верь повелителю маленького трудолюбивого народа, ибо продал он душу Черному Хозяину Мастерской Сновидений.

Увы, никого рядом не было, а сама она, как это часто бывает с пророками, не запомнила посетившее ее откровение.

Во время обеденного перерыва Никита снова утащил Римму на прогулку. Они шептались, хотя никто их не слышал, а потом вдруг как-то оказались в одном из цехов, на огромном столе и совсем без одежды. Неуверенно, робко, но они сделали это -- то, не в последнюю очередь ради чего люди появляются на свет. Когда в разбитое окно вдруг влетела птица и запела, они вскрикнули одновременно, и счастье поглотило их, унесло прочь от всех миров и реальностей... Потом они долго ничего не говорили, ибо научились понимать друг друга без слов...

16. Песня радости

Утром следующего дня Римма проснулась какая-то чересчур задумчивая. Никита это заметил, но списал на не слишком удачный сон. Поцеловав жену, -он теперь считал Римму своей женой, -- Никита поспешил на работу. Однако же вскоре она сама пришла к нему на проходную.

-- Никита, я вспомнила, -- сказала Римма тихонько. -- Мне ужасно больно и горько... Словом, то, что у нас вчера с тобой было... -- Пауза затянулась. В голове Привратника заметались самые ужасные мысли; он снял очки, нервно покусывал губы. -- Я все это видела во сне. Давно, несколько недель назад, еще до того, как попала сюда. Более того, и это самое ужасное, я продала этот сон Энрике!

"Вот это расклад! -- подумал Никита. -- И что теперь, любой, заплатив Энрике, может увидеть в своем сне, как мы с Риммой... это самое?! Ну, ничего себе!". Римма тем временем заплакала.

-- Никита, милый, родной мой, прости меня! Прости, умоляю!

-- Всякое бывает, маленькая... Не казнись... Я не виню тебя ни в чем... -- он пытался утешить ее, но, судя по ее усилившимся слезам, получалось у него пока неважно. -- Давай придумаем, что с этим делать.

-- Сделать можно только одно -- украсть сон у Энрике. Так просто он его ни за что не отдаст. И даже не продаст, я его знаю...

-- Ну что ж... Дело такое, что придется, наверное, украсть...

-- Энрике каждый сон записывает на отдельный диск. Диски с моими снами он помечает буквой "Р". Если кошмар -- ставит пиковую масть, как на картах, знаешь? Если что-то странное, непонятное -- трефу, если смешное -- бубну. Любовное -- черву. Любовный сон у меня был всего один, вот этот самый. Еще я точно знаю, что сюда он эти диски не привозит, они у него в лаборатории...

-- Что ж, украдем, -- сказал Никита, будто речь шла о чем-то будничном, обыденном. -- Ничего не бойся, моя маленькая. Я отвечаю за все. Думаю, пойду сегодня же вечером...

Однако, вечером Никита счел за благо перенести свою рискованную операцию хотя бы на день -- медведи схватились за Виниловый Теремок, если пользоваться Володиной терминологией. Произошло это абсолютно неожиданно абсолютно для всех, ибо Володя не потрудился поставить в известность насчет своих планов кого бы то ни было... Или наоборот, он с самого сначала всех предупредил.

Просто часов в восемь вечера Володя, мирно прогуливавшийся по саду с Профессором, вдруг очень пространно извинился перед ним, и посоветовал ему и всем остальным лечь спать, "ибо настал час полиции Кармы!", не больше и не меньше. После чего бодро направился в гараж.

В преферанс сегодня не играли. Чистоплюй в отдельной комнате тешил свой досуг с очередной шлюхой, остальные сидели внизу, пили пиво и вяло переругивались. Тут открылась дверь, и вошел Володя.

-- Добрый вечер, мои дорогие злые медведи! -- улыбнулся он.

-- Малыш, тебе чего? -- спросил Косой.

-- Заблудился, что ли? -- предположил Хохол.

-- О нет, собратья мои по весовой категории! Я пришел к вам, и не мир принес я вам. Но меч... Или доброе слово, смотря как вы себя будете вести.

-- Косой, у него точно крыша отъехала, -- вздохнул Длинный.

-- Начнем представление? -- Володя удобно расположился в мягком кресле, совершенно не обращая внимание на появившиеся в руках присутствующих пистолеты и револьверы. -- Итак, Чижевский Борис Анатольевич, он же "Косой", 1965 года рождения. Образование высшее медицинское, трижды женат, пятеро детей, дважды судим. Восемь квартирных краж, четыре мошенничества, двадцать пять налетов, тридцать восемь убийств, более ста похищений людей... Что ж вы так, доктор, а? Как это вам не стыдно при фамилии Чижевский быть еще и Косым? Едем дальше. Дербенев Олег Николаевич, он же "Длинный", 1971 года рождения. Образование среднее специальное, специальность -- радиоинженер. Холост и бездетен, судим однократно. Пять краж, шесть налетов, Восемьдесят одно мошенничество, четыре убийства и два изнасилования. Плюс -виртуознейший шулер. Все равно, довольно скромненький список, по сравнению с предыдущим. Но для вашей кармы, батенька, этого достаточно. Быть вам в следующей жизни земляным червяком. Да-да. Желтым земляным червяком, хе-хе. Ну что, бандерлоги, вы все еще меня слышите? Это хорошо. Следующий. Опанасенко Тарас Степанович, он же "Хохол", 1975 года рождения. Образование, как это ни смешно, начальное, то есть два плюс два сложить умеет, но с теоремой Пифагора вряд ли знаком. Пятнадцать убийств и ничего более -- узкая специализация, однако. Ни жены, ни судимостей. Быть вам, милейший, инфузорией. Начнете с начала, так будет проще. Пройдете поэтапно всю эволюцию... Ах, да. Дарвин вам тоже неизвестен... Но мы отвлеклись. Пантелеев Аркадий Петрович, 1970 года, кличка "Пантелеймон". Женат, трое детей, не судим. Двадцать пять квартирных краж, тринадцать налетов, шесть изнасилований, десять похищений людей. Мокрыми делами себя пока не прославил. Может быть, удастся обойтись в следующем перерождении собакой... нет, вряд ли. Скорее, крысой. Но это все же получше, чем инфузория, согласитесь. Наверху Сергей Павлович Иванов по кличке Чистоплюй занимается анальным сексом с Ворониной Натальей Ивановной. Ее биография, кстати, тоже весьма увлекательна; если хотите, могу огласить.

-- Постой, мил человек, -- прервал вдохновенный Володин спич доктор Чижевский, он же Косой. -- То, что ты больно грамотный, мы уже уяснили. Остается понять только одно -- чего тебе надобно, старче? Надеешься, что мы немедленно сдадимся на милость закона, который ты, как мне думается, представляешь? Глупо и наивно. С моей же стороны было бы не менее наивно и глупо предположить, что ты рассказал нам эти сказки лишь затем, чтобы схлопотать пулю в лоб или финку в бок. Не так ли? Так чего ж ты хочешь-то?

-- Уй, как же с вами неинтересно... Невнимательные вы ребята, граждане медведи. Да, я представляю здесь Закон. Закон Кармы. Который подразумевает только одно -- соответствующее посмертное воздаяние за прижизненные поступки. Человек должен жить, радуясь Радуясь, а не убивая... Это понятно?

-- Ну, и что?

-- Только то, что моя забота -- чтобы это самое воздаяние наступило как можно скорее. -- В его руках непонятно откуда, с какой-то сверхъестественной скоростью возник автомат "Узи", из которого Володя немедленно открыл огонь. Четыре бандита не успели среагировать, и были убиты в течение двух секунд.

-- Чистоплюй, выходи! -- пропел Володя, вставляя в автомат новый магазин. -- Я припас для тебя волшебную сказку! Послушаешь -- упадешь!

Сзади хлопнул выстрел, Володя покачнулся.

-- Я для тебя тоже кой-чего припас, гнида, -- сказал Чистоплюй, входя в гараж с улицы.

-- Алло, Вождь?

-- Да.

-- Это Чистоплюй. Беда, Вождь. Этот лысый положил всю братву. Я его грохнул, но и он меня успел... Я кончаюсь... Срал я на тебя и твой гребанный рай...

0. Какие вещи вы говорите!

-- Полковник?

-- Да. Доктор, вы?

-- Я. У нас ЧП. У шестерых начались страшные конвульсии. Четверых, вроде, откачали. Двоих потеряли. Среди них мой коллега Чижевский и депутат Дербенев. Точнее, они-то как раз и ушли...

-- ... твою мать!!!

-- Среди пока живых ваш капитан.

-- Он что-нибудь говорит?

-- Говорит, но мало и почему-то по-немецки.

-- Доктор, умоляю, сделайте все возможное... Парень должен жить! Он наверняка что-то знает... Я мчусь к вам. Держите в курсе, если что.

-- Полковник?

-- Да, что?

-- Ваш капитан начал говорить по-русски.

-- Слава тебе, Господи! Что сказал?

-- Какое небо голубое.

-- И все?

-- Пока все.

-- Док, делайте все возможное!!! Я уже почти у вас. Больше никто не умер?

-- Нет, остальные пока стабильны.

17. Беззвездье

Новые обитатели гаража разительно отличались от своих погибших предшественников. Те были расслаблены и даже вальяжны, каждый же новый был плотным комком нервов. Вооруженным до зубов, надо заметить. И было их ощутимо больше. И никакого пива, травки, девок -- осадное положение.

Пасечника грубо втолкнули в кабинет. Один из охранников взял телефон, набрал номер.

-- Вождь? Таракан на проводе. Тут один из местных притопал, говорит, срочная информация. Убить на месте?

-- А, Пасечник... Нет, убивать пока не надо. Давай его сюда.

-- Ваша милость?

-- Здоров, Пасечник. Давай быстро: что там у тебя?

-- Вечером к вам собираются нагрянуть с обыском.

-- Ба! Как интересно... Ты ничего не путаешь? И кто же? Лысый вчера пал смертью храбрых.

-- Привратник.

-- Никита?! Ни хрена себе... Ему-то что от меня надо?! Денег я ему намедни дал... Ладно, все понял. Молодец, Пасечник. Продолжай в том же духе. Давай мне обратно Таракана.

-- Здесь Таракан.

-- Все слышал, что он сказал? Имей в виду: пока на заводе НИКОГО НЕ ТРОГАТЬ! Если этот ненормальный хочет подвигов, он их получит. Надо же и мне порезвиться. Пасечника отпускай, только так, чтобы из местных его никто не видел. Понял?

-- Понял.

-- Вот и молодец. Конец связи.

Никита решил выйти с завода в десять. И теперь шагал по саду взад-вперед с ружьем на плече, нетерпеливо ожидая самим же назначенного часа. В мозгу всплыла оброненная Директором при последней встрече фраза: "Забытый часовой... Надо же!". Стемнело сегодня рано, на затянутом тучами небе не проявилось ни одной звезды. Почему-то это сильно расстроило Никиту. "Как же я пойду "на дело" без путеводной звезды? Потом он спохватился: "Мою звезду на небе не увидишь! Она сидит дома, греет чай и слушает Бетховена. А так оно и лучше. Зато у меня есть своя, личная звезда... Моя Римма...". Он слонялся между чудовищных "садовых скульптур", изготовленных Ермолаем Михайловичем из чего ни попадя, и с нежностью думал о Римме, воображая себя рыцарем, готовым на любой подвиг ради Прекрасной Дамы.

Наконец, стало десять часов. Никита поправил ремень ружья и вышел на улицу.

18. Игольное ушко глазами верблюда

Никита шел по улицам Города с ружьем за спиной. Ему было так спокойно, как, наверное, в жизни еще не было. Никакие тревоги и сомнения не терзали его -- он шел защищать честь своей семьи. До самого седьмого района никто не попался ему навстречу. Уже в самой новостройке из-под арки было выкатилась на него ватага хмельных подростков, но, увидев оружие у человека, на неказистом лице которого метровыми буквами была написана отчаянная решимость, они предпочли не искушать судьбу.

Он шел, спокойно прикидывая, как дойдет до офиса-лаборатории Энрике, найдет стеллаж с дисками, возьмет нужный и уйдет. Да... Легко сказать! А как оно будет на самом деле? Задачка-то не самая простая... Это тебе не на проходной штаны протирать... -- Никита понял, что находится сейчас примерно в положении верблюда, которому под страхом смерти и последующего воплощения в виде козявки, необходимо пролезть через игольное ушко... Пусть даже и большой штопальной иглы. А ведь там еще может оказаться сам Энрике! Хотя, как раз на такой случай Никита и вооружился. Если Энрике попытается помешать ему -- отлично, тогда придется его убить. Даже малокалиберная пуля способна не многое, если попасть ей куда надо...

В каких-то двух кварталах от конечной цели экспедиции Никита вдруг увидел человек десять подвыпивших строителей, выходивших с очередной вечной стройплощадки. Несмотря на беззвездье и почти полную темноту, он... нет, не узнал, а увидел, внутренним каким-то зрением почувствовал, что это те самые, кто обижал его тогда, вечность назад у винного магазина. Они тоже узнали его: не то Зинаида, не то Антонида, крикнула вдруг:

-- О! Это ж чебурашка!

Этого оказалось достаточно. Нервы Никиты, сжатые в пульсирующую бусину где-то посреди тела, развернулись вдруг, как мгновенно разворачивается сжатая до предела пружина. Он сорвал винтовку с плеча, и принялся вколачивать в ненавистных гигантов пулю за пулей, приговаривая: "Ну что, нах мля, поняли, твари, кто тут мужчина?"

Опомнился он лишь тогда, когда все было кончено. На земле валялся десяток тел, некоторые еще стонали. Вдали тревожно завыла милицейская сирена. Ее выворачивающий наизнанку звук опасно приближался, и Никита поспешил убраться с места возмездия. "Ну, и зачем я это сделал? -недоумевал он, почти успокоившись. -- Дал волю чувствам, шум поднял... Как бы Энрике не спугнуть...". Примечательно, что Привратник не усомнился в правоте своего поступка. Внезапно он осознал, что весьма неплохо стреляет: за полминуты десяток людей... из мелкашки?! Откуда бы такое умение? И еще одна, совсем как бы не его мысль всплыла на миг в мозгу: "Какие проблемы? Ну, положил немного быдла, что с того? Осталось чисто грохнуть этого конкретного бугра, вот и вся заморочка...". Никита испугался самого себя. Вдали, тем временем, показалась лаборатория. Окна светились неземным каким-то неоновым светом. Никита на всякий случай снова взял винтовку в руки, зарядил.

Первая мысль была совсем лихая: рассадить прикладом окно, впрыгнуть туда, далее по плану. Подумав, Никита отказался: зачем лишний раз шуметь? И так уж столько шуму в окрестностях натворил -- дальше некуда... А ведь еще обратно возвращаться как-то придется. С ружьем, что характерно... Стоит, может быть, спокойно войти через дверь? Она оказалась незаперта, и он спокойно вошел.

Этот самый космический свет был везде, не проистекая, казалось, ниоткуда. Как ни присматривался, ламп Никита не заметил. Внутри лаборатория казалась куда больше, чем снаружи. Вспомнив Риммины наставления, он двинулся направо, наискосок пересекая зал. Ступать он, понятно, старался как можно тише, но все равно каждый шаг отдавался эхом по всему залу. Вон в том углу и стоит стеллаж с дисками... Огромный, надо сказать, стеллаж...

-- Мяу!

-- Что? -- от неожиданности Никита почти вскрикнул, вскинул винтовку... Вокруг по-прежнему никого. Потом догадался посмотреть по ноги. Перед ним сидел котенок, таращился поблескивающими в темноте глазками, и мяукал. Никита растерянно погладил звереныша, и, снова сосредоточившись на своей операции, продолжил путь. Сзади послышался какой-то шорох, Никита оглянулся... и оторопел: примерно там, где он оставил котенка (то есть буквально в двух шагах) на него из неожиданной темноты таращились два огромных светящихся глаза. Смутно различимый силуэт наводил на мысль, что это филин, только почему-то размером с полчеловека. Никита ускорил шаг. В воздухе запахло озоном, волосы встали дыбом... Привратник снова оглянулся. Медленно так, осторожно... Зал пересекала шаровая молния со средний арбуз величиной. Пересекла, всосалась в стену... Уфф... Быстрее, Никита, быстрее! Вот и стеллаж. Сотни, тысячи одинаковых дисков с какими-то пометками на торцах. Где же здесь буква "Р"? Черт, еще и свет стал мигать... Ага, вот она, буква-то. Пики... трефы... бубны... Черва! Схватив нужный диск, Никита сунул его за пазуху, рванулся обратно к двери.

Все так же загадочно возникшая из ничего стая голубей бросилась на него, целясь десятками клювов и когтей прямо в глаза. Мелькнула вроде бы неуместная мысль, что такое он видел в каком-то фильме, но от этой мысли стало чуть менее страшно, и хватило решимости и сил попробовать отбиться. Приклад мелкашки проходил сквозь птиц, не причиняя им ни малейшего вреда... Впрочем, их клювы и когти Привратника тоже не задевали. Наваждения, что ли? А котенок? Нет, тот, вроде, настоящий был...

Когда на пути возник здоровенный тигр, Никита, особо не раздумывая, наваждение это или нет, всадил в него пулю. Зверь взревел, прыгнул... И исчез в воздухе, не долетев до Никиты. Свет погас окончательно. На ощупь Привратник добрался до двери, открыл ее... и зажмурился от внезапно яркого света. За дверью стоял Энрике с двумя громилами. В руках они держали мощные фонари и не менее мощные пистолеты.

-- Четыре-ноль в твою пользу, Никита, -- сказал Энрике. -- Можно было бы продолжить, да вот электричество некстати выключили. Кстати, орлы, звякните в гараж, пусть там за новым кристаллом сгоняют... Этот вряд ли выдержал перепад напряжения. Его четверть часа назад подключили, и вдруг такая засада, кто бы мог подумать... А резерва, по понятным причинам, не держим...

-- Вождь, а может, этого? -- кивнул один из "орлов" в сторону Никиты.

-- Нет. Этот пока поедет ко мне в гости. Нам найдется о чем поговорить, я полагаю. Так вот, Никита, четыре-ноль -- это круто, прими поздравления. Но победил все равно я. Потому что я тебя поймал. Будь так добр, положи на пол все имеющееся у тебя оружие, заведи руки за спину и садись в машину с двумя этими джентльменами. Они отвезут тебя ко мне домой. Твоя боевая подруга, кстати, тоже весьма отличилась, так что там и повстречаетесь... Сам я подъеду чуть попозже. Дела, понимаешь...

0. Убийственная шутка

Катя сидела за своим столом в этом долбанном закутке, высокопарно именуемом "кабинетом". Курила нервно, порой прикусывая фильтр отнюдь не дамской крепкой кубинской сигареты. Ну и что с того, что теперь она абсолютно точно знала, куда подевался Энрике? Кроме бессильной злости, это знание ничего не принесло ей. Денег с него все равно не получишь. Да леший с ними, с деньгами -- пару раз принять плату наличными, и жить можно... Хотя клиентов что-то нет. Хуже другое -- блестящий эксперимент, работа двух полных лет, сейчас под угрозой срыва из-за этого... Как бы его назвать-то, идиота этакого? Из-за этого слюнявого романтика (а еще психолог!), этого мечтателя с неотреагированными юношескими комплексами, этого чертова эскаписта... Хорошую же шутку он сыграл со всеми! С ней же -- просто убийственную: взял, да и замкнул все дело на себя... во всех смыслах этого слова. И восстановление статус-кво практически невозможно. Если только его не выпихнуть оттуда. Аккуратненько так. Изнутри. Но как это сделать? Аватара полноценная, но, увы, она малофункциональна. Если только приказать аватаре настропалить там всех, кого только получится... Все равно больше делать нечего.

Докурив, она откинулась в кресле, расслабилась, привычно вгоняя себя в транс. До такого высшего пилотажа, как контакт с аватарой в абсолютно сознательном состоянии, она еще не дошла.

-- Полковник?

-- Да, док. Что нового? Как мой майор?

-- Опять ненадолго приходил в сознание. Я имею в виду -- в сознание.

-- Что сказал?

-- Цитирую дословно: "Передайте полковнику -- у рыжей Кассандры фальшивая аура".

-- И все?

-- И все.

-- Добро. Звоните, если что... Надо бы проверить, нет ли на этой гребанной фирме рыжих Кассандр...

19. Лицом к лицу

После перестрелки в гараже Кассандра погрузилась в совершенно сомнамбулическое состояние. Ходила, а чаще сидела, с самым отсутствующим видом, примерно раз в час разражаясь очередным непонятным пророчеством. Садовник бросил все свои дела и не отходил от нее ни на шаг. Римма, Профессор и Повариха тоже старались помочь по мере сил. Пасечник, по своему обыкновению, ничем на территории Винилового Теремка не интересовался, кроме сведенных из деревни, по его словам, пчел, и его не было ни видно, ни слышно.

Когда настало десять вечера и Никита ушел выкрадывать диск из лаборатории, Римма сидела рядом с Кассандрой, тщетно пытаясь вернуть подругу в реальный мир. Свой скромный жизненных историй, сказок и пересказов сериалов она исчерпала час назад, и теперь устало болтала по принципу "что вижу -- то и пою".

-- ... уже совсем стемнело, и я практически ничего не вижу. Ни дерева того не вижу, ни дальше; потому не могу сказать, сидит ли там еще тот здоровенный рыжий котяра... Интересно, чего он забыл на этом дереве? И вообще странно: котов у нас, кажется, никогда не было, мне Никита говорил. Вот со двора уходит маячившая там последние полчаса тень, -- это как раз мой Никита по делам в город пошел...

-- Задуманному суждено осуществиться, -- все тем же бесцветным пророческим голосом сообщила Кассандра. -- Но большой ценою.

-- Кася, ты о чем? -- рассеянно спросила Римма, мгновенно прервав свой давно убаюкавший Садовника речитатив. Ермолай Михайлович встрепенулся, заозирался непонимающе.

-- Не пытайся ему препятствовать, тогда ты погубишь абсолютно все, -продолжала Кассандра. -- Он может утратить свободу, но это временно и абсолютно нестрашно. Ты должна помочь ему. Иди в мастерскую сновидений и уничтожь магический кристалл. Вскоре после этого все вы сможете обрести свободу.

-- Какой кристалл? Какую свободу?!

-- Вы все обретете свою подлинную свободу, когда Хозяин мастерской снов, что под уродливым цветком, останется один; либо пока вы не перейдете черту, -- произнесла Кассандра все так же ровно и безжизненно, после чего надолго замолчала. Римма выбежала вон.

Кассандра сидела на стуле, прямая, как палка, устремив взгляд в точку. Ермолай Михайлович горестно вздохнул:

-- Касенька, радость моя, что же это с тобой, а? Как же это? За что?! Что бы такого сделать, чтобы вернуть тебя... Боже, куда ты послала несчастную Римму? Ее же там убьют! Володю убили, а какой бугай был! Зачем ты ее туда отправила?

Из того, что Кассандра ответила, следовало, что, по крайней мере, хоть какие-то слова до не доходят:

-- Она должна увидеть кристалл. Лицом к лицу. Увидеть и уничтожить.

Миллион тревожных мыслей роился в ее несчастной голове. Постаравшись их упорядочить, Римма пришла к следующему: У Никиты все получится, но только в том случае, если она проберется в святая святых Энрике -- "Мастерскую сновидений" под "уродливым цветком"-антенной, и разобьет там какой-то магический кристалл. После этого означенный Энрике почему-то останется один, и наступит всеобщая полная и окончательная свобода... Вздохнув, Римма оделась как могла тепло -- то есть, насколько ей позволили скромные возможности ее гардероба, -- и вышла в сад. Огромный рыжий кот сидел прямо у дверей административного корпуса, и тщательно вылизывал лапу. Он посмотрел на Римму исключительно паскудно, отчего ей сделалось как-то не по себе, и захотелось вернуться назад. Пересилив себя, она пошла прямиком к гаражу. На пол-дороге оглянулась -- два светящихся, нереально зеленых глаза пристально смотрели ей вслед.

Разумеется, идти напрямик, через дверь, было бессмысленно -- там угадывались очертания кого-то весьма крупного, иной раз робкий лунный луч отражался от какого-то оружия, а прямо сейчас еще и тлеющий огонек сигареты яснее ясного указывал, что гараж надежно охраняется. Римма сбросила огромную телогрейку, чтобы не стесняла движений, спрятала ее за кустом. Медленно, крадущейся походкой, абсолютно бесслышно -- сказывались балетные навыки и маленький вес, -- она двинулась вкруг гаража, ища хоть какую-то лазейку, чтобы проникнуть внутрь. Дважды мимо проходили вооруженные люди, патрулировавшие территорию -- после вчерашнего к охране объекта относились более, чем серьезно. Всякий раз Римма падала, вжималась в землю, моля небеса, чтобы у громил не было хитрых приборов, позволяющих видеть в темноте. Обошлось.

Лазейка, как ни крути, была всего одна. Римма дважды обошла все здание, немало при этом рискуя, но других возможностей не было. Вентилляционный короб. Кто его знает, куда он ведет, но, кроме дверей и окон, иных путей внутрь гаража не было. Убедившись, что шаги охранников не слышны, Римма подтянулась (отверстие было на уровне ее роста), и медленно вползла в короб. Заползла за первый, чертовски крутой, изгиб. Можно отдышаться -- теперь ее не увидят. Чуть переведя дух, она медленно поползла дальше. Иногда удавалось заглянуть сквозь решетку в те помещения, через которые она проползала. Чаще всего там толклись вооруженные люди, и Римма, стараясь даже не дышать, ползла дальше. Наконец, она нашла небольшое вроде бы безлюдное помещение. Немалых трудов стоило вынуть решетку, да еще и не нашуметь при этом. А потом -- спрыгнуть с двухметровой высоты на пол.

Ничего особо примечательного комната собой не являла. Девственно чистый стол без каких-либо стульев вокруг, кожаный диван у противоположной стены. Две двери. Обливаясь холодным потом. Римма приоткрыла одну из них, выглянула. Освещенный коридор, через пару шагов поворачивающий направо. Прикрыв дверь, она подошла к другой, напротив. Эта дверь, надо сказать, выглядела посолиднее -- была и больше, и ручка золоченая, и кожей обита, или заменителем... Римма потянула за ручку -- и здесь открыто. Кабинет. Большой такой, с огромным столом, двумя компьютерами, кучей приборов непонятного назначения... Портативный дрим-рекордер в углу... В общем, понятно, чей это кабинет. Римма вошла, прикрыв за собой дверь.

Наручные часы пробили в неурочное время -- без двадцати одиннадцать. К тому же, вместо привычного "блям-блям" раздалось нечто, отдаленно напоминающее древний пионерский гимн "Взвейтесь кострами". Сначала Энрике позволил себе удивиться, а потом хлопнул себя по лбу и вывел на дисплей изображение с камеры в том кабинете, что в гараже.

-- Дура несчастная... -- пробормотал Энрике, поднимая телефонную трубку. -- что же ты наделала... Теперь мне придется тебя убить. Дура ты, дура...

За креслом была еще одна дверь. Едва заметная, без ручки. Римма нажала на нее, полагая, что дверь открывается вовнутрь, но та плавно отъехала в сторону. Открылся короткий и узкий коридор, упирающийся в еще одну дверь, полуоткрытую, как ни странно. За этой дверью была совсем уж крохотная каморка, опутанная проводами и уставленная мерно гудящими приборами. Но приборы Римму сейчас не интересовали вовсе.

-- Господи... Мамочка... Кошмар-то какой... -- бормотала она, прижав пальцы к губам, и изо всех сил стараясь не закричать от ужаса и не упасть в обморок. На стене была распята женщина лет тридцати-тридцати пяти. Она была абсолютно обнажена. Волос на голове не наблюдалось. Все ее тело, а, в особенности, голова было опутано мириадами тонких проводов, которые скручивались в жгуты, которые, в свою очередь, разбегались к разным приборам, и трубок разной толщины. В углу стоял массивный серый ящик с несколькими кнопками и парой стрелочных индикаторов. Все провода сходились в него, а от этого, видимо, самого главного прибора, уходил прямо в стену толстенный кабель. В сером ящике Римма узнала дрим-транслятор, который Энрике показывал ей в своей лаборатории полгода назад. Она снова посмотрела на распятую. Женщина была жива, вне всяких сомнений: грудь мерно вздымалась, веки подрагивали. Впечатление такое, будто она спит и видит сон. Вот только при этом не лежит, как все нормальные люди, а стоит, притянутая широкими блестящими браслетами и ошейником к стене.

-- Вот ты, значит, какой... магический кристалл... -- прошептала Римма, подходя к женщине. Та не отреагировала никак. Римма подошла к ней вплотную, привстала на мыски, прижалась лбом ко лбу спящей...

20. Прах к праху

... На нее обрушилось настоящее безумие. Она была одновременно и мужчиной и женщиной, и молодой и старой, и была в сотне мест одновременно, и испытывала одновременно все возможные чувства и эмоции -- от леденящего душу страха до оргазмического наслаждения...

Вырвавшись из плена чужих снов, Римма горько вздохнула:

-- Бедная... ты-то там где? Помнишь ли ты еще себя? Или уже растворилась в сотнях чужих грез, в том числе и моих?

Слезы катились по ее лицу. Римма решительно обошла все приборы, находя кнопки выключения питания, и нажимая их. Распятая задергалась в конвульсиях, все тело ее свела страшная судорога. Наконец, она дернулась и обмякла окончательно. Даже какое-то подобие улыбки появилось на лице напоследок. А Римма лишилась чувств.

Охранники опоздали на какие-то полминуты. Когда они вломились в трансляторную, кристалл уже был безвозвратно утрачен, приборы выключены, а Римма оседала на пол. Ее грубо схватили за шиворот, выволокли в кабинет.

-- Алло, Вождь? Это Восьмой. Объект взят, но поздно: кристалл она уже уничтожила.

-- Возьмите резервный. Разбудите доктора, пусть подключает.

-- Будет исполнено.

-- И немедленно.

-- Будет исполнено немедленно. Девку убить?

-- Ни в коем случае! Девку -- ко мне, на окраину. Что вы с ней делали?

-- Ничего. Она без сознания валялась.

-- Как есть пихайте в машину и тащите ко мне. Сам с ней разберусь.

-- Понял.

-- Все, конец связи. У меня тут тоже визитер объявился, так что некогда мне.

21. Сквозь вселенную

Прижавшись к Никите, Римма плакала навзрыд.

-- Прости, прости меня, любимый! Все это из-за меня...

-- Глупости, Римма, -- устало обнимая жену, отвечал Привратник, -- все произошло так, как и должно было произойти. Не вини в этом ни себя, ни меня. Это судьба.

-- Нас убьют?

-- Скоре всего.

-- И что тогда?

-- Вот тогда-то и начнется все самое интересное. Наши души, обнявшись, как мы сейчас, полетят сквозь вселенную, навстречу невиданным, лучшим мирам... Нужно только пройти через страх и боль смерти... -- Никита сам не знал, что говорил, он отчаянно боялся за себя и Римму, и от страха его несло. -- Там не будет никаких торговцев снами, там что сон, что явь -примерно одно и то же, и все одинаково прекрасно...

-- Наших жалко...

-- Уцелеют, я думаю. Они-то ничего не знают про магические кристаллы.

-- Никита...

-- Да?

-- Расскажи мне еще про вселенную... Пожалуйста...

-- Она огромна и совершенно неизвестна. Там тысячи миров...

-- И все прекрасны?

-- Конечно. Кто же виноват, что мы родились в аду? Я думаю, теперь мы закончили искупление. Что-то мы с тобой такое искупали, наверное. Жаль, Володи нет, он бы рассказал.

-- А вдруг мы встретим его там?

-- А, точно, вот тогда он нам и расскажет... если сами к тому моменту все не узнаем.

В этот момент дважды повернули ключ в замке. Никита вздрогнул и умолк; Римма тихо ойкнула и прижалась к нему еще плотнее. В комнату вошел Энрике. Он был один. В углу рта дымилась длинная толстая сигара. Оружия в руках Вождь не держал, а принес он початую бутылку виски и на четверть наполненный стакан. Чтобы ни у кого не возникло иллюзий, кому предназначен этот стакан, Энрике не замедлил к нему приложиться.

-- Поговорить мне с вами приспичило, ребята, -- спокойно и даже как-то добродушно проговорил самый страшный человек в Городе, садясь в кресло напротив пленников. -- Жить вам осталось, увы, немного; я бы сказал -совсем чуть-чуть. Мне очень жаль, но утром вас убьют. Я как мог долго оберегал вас от суровых реалий Города. Моего Города. Я позволил вам устроить из завода весь этот бред с чудаками. Все вы, чудаки, безумно симпатичны мне. Без вас было бы крайне скучно, право слово. Но мне придется убить вас -нечего было совать носы куда не следует. Не бойтесь, магическими кристаллами вам не бывать, это моя последняя к вам милость. Вас банально застрелят. Ну, да ладно, дело совсем не в этих печальных необходимостях, -- вздохнул он почти искренне. -- Я хочу рассказать вам, как стал величайшим в мире человеком; и чего мне это стоило. Вообще-то, история эта абсолютно секретная и ни для чьих ушей не предназначенная. Но мне невыносимо тяжко таскать все это в себе, и потому я решил поведать ее вам, чтобы утром вы унесли мои тайны с собой в могилу. -- Энрике залпом осушил стакан, вновь его наполнил и начал исповедь.

22. Оператор сновидений

Техническим прогрессом движут лень либо мечтательность, иногда -- и то, и другое. В нашем случае имела место мечтательность. Началось с того, что мой друг Павел увидел сон. Этот его сон был настолько прекрасен, что даже насквозь техническая душа Павла взбунтовалась. А приснилась ему -всего-то! -- очень красивая полуголая девушка, собиравшая цветы на огромном затопленном светом лугу. С этого дня у моего друга поехала крыша. Ничего на свете не желал он теперь так страстно, как вновь увидеть этот сон. А так как он был более чем способным инженером, крыша у него поехала... как бы это сказать... с весьма практическим уклоном. Он решил изобрести "сонопроектор". То есть тот самый прибор, который ты, Римма, знаешь под именем Дрим-транслятора. Ну да, ты его вырубила сегодня...

Я же тогда, разуверившись в работе по специальности, зарабатывал себе на хлеб, масло и икру изготовлением и продажей дисков с компьютерными программами. Любыми, кроме игр, потому что каждую программу проверял я лично, а с играми мне всю жизнь не везло -- очень уж затягивало это дело.

Однажды я вставил в свой компьютер очередной диск, и стал смотреть, чего туда понапихали мои орлы. А там оказалась всего одна программа, названия не помню. Она позволяла рисовать людей. Объемных. Их можно было одевать-раздевать, менять им прически, позы, даже совокуплять. И я увлекся этой программой не хуже, чем игрой.

Как-то вечером сел я рисовать девушку. Ну, взял "болванку" -стандартную модель без особой индивидуальности; сделал ей лицо и фигурку посимпатичнее, прическу изменил. Одеть не успел -- поставил лишь рядом с ней софу, и на нее усадил свою голую героиню. А не успел я больше ничего сделать, потому что ко мне пришел Павел. Был он крайне возбужден, всклокочен; глаза красные, но сам трезв. При нем была огромная сумка.

-- Оно работает! -- возвестил мой друг, забыв поздороваться. -Работает, ты представляешь?! Работает!!!

-- Подожди, успокойся. Что там у тебя заработало? Очередная ловушка для тараканов с управлением через интернет? Или бигуди с детектором реликтовых ныне вшей и перхоти?

-- Энрике, как ты можешь! Я... я собрал... я создал сонопроектор!

-- Да ну?!

-- Именно!

-- И что, посмотрел уже любимый сон?

-- Нет еще, -- чуть грустно признался Павел, -- зато какие сны я видел последние две ночи!

-- Какие же?

-- Такие... такие! Лучше не буду ничего рассказывать, а просто оставлю тебе эту штуку на пару ночей, сам все узнаешь. Мне все равно в деревню за треклятой картошкой ехать... А теперь давай-ка выпьем! За очередной прорыв науки и техники! У тебя водка есть?

-- Ты погоди с водкой. Твой агрегат для жизни-то не опасен?

-- Ну я же живой... На себе испытывал, как всякий порядочный экспериментатор...

-- А для психики?

-- Ну я же...

-- ...по жизни сумасшедший.

-- Да ладно тебе...

-- Мне -- ладно. Впрочем, бог с тобой. Я еще с универа знаю, что ты гений, потому доверяю. Как работает?

-- О, тут все совершенно несложно. Включаешь прибор в розетку, подрубаешь к компьютеру. Надеваешь на голову шлем. Запускаешь программу, нажимаешь в ней кнопочку "Сканирование и трансляция"... Да давай я тебе сам сейчас настрою. О, у тебя и комп включен. Блин, девка какая красивая! Сам делал? Классно, только, на мой вкус, сиськи великоваты.

-- Сам, -- ответил я, сворачивая свою рисовальню.

Павел за пять минут все настроил, и мы пошли на кухню пить водку, обмывать прогресс. Ну, пару часов пообмывали, потом Павел умчался домой, отсыпаться перед дорогой дальней, а я поспешил испытать его изобретение. Надел на голову шлем, вроде боксерского, из мягкой кожи и с кучей проводов внутри, запустил программу и лег спать.

Я находился в странной голой комнате без окон и дверей. Пол был черным, стены и потолок -- серые. В комнате было светло, но я так и не понял, откуда шел этот свет. Всю обстановку составляла громадная софа, стоявшая точно в центре. А на ней в позе ребенка в материнской утробе скорчилась голая девушка. Она стучала зубами от холода, -- в комнате было весьма прохладно.

-- Здравствуй, -- сказал я. -- Ты кто?

-- З-з-д-д-др-рас-сьт-те.

-- Как тебя зовут?

-- Ол-л-льга.

-- Очень приятно. А я -- Энрике. Знаешь, у меня такое ощущение, что я тебя где-то видел.

-- У м-м-ен-н-ня т-тож-ж-же.

И тут словно что-то щелкнуло у меня в голове: я же попал внутрь собственной картинки! Той самой, которую рисовал до прихода Павла. Все верно -- стены, потолок и всякие там окна я не успел нарисовать, как и софу не уменьшил до пропорций девушки. А это и впрямь она: тонкая талия, в меру большая (что бы там Павел ни говорил) красивая грудь, острое лицо, прямые черные волосы длиной до попы...

-- Т-т-т-ты н-н-над-д-дол-лг-го с-сюд-да, Эн-нрике?

-- Не знаю... Наверное, до утра.

-- З-з-зн-наешь, я оч-чень хочу с-спать. Н-но мн-не хол-лод-дно. Од-дин ты т-тоже зам-мерз-знешь. Д-давай с-спат-ть в-вмес-сте. Об-бним-ми мен-ня.

Я залез к ней на софу, лег рядом, обнял. Ольга и впрямь очень замерзла.

Мне было приятно и странно обнимать это тело, нарисованное мною всего несколько часов назад. Она была такая живая! Я чувствовал ее дрожь, пока не согрел теплом своего тела. Я слышал ее дыхание и стук сердца, ощущал упругую грудь, прижатую к моей... Это было волшебно! Когда она согрелась, благодарно чмокнула меня в щеку, пожелала спокойной ночи и мгновенно уснула. Уснул и я.

Проснулся же у себя дома со шлемом на голове. Все вспомнил. Все, до самой последней мурашки на белой Ольгиной коже. Сорвал шлем, как был, голый, рванулся к столу, открыл картину. Все верно: серые стены, черный пол, большая софа и Ольга. Блин, ей же там холодно! Первым делом надо нарисовать ей камин, обогреватель или хотя бы батарею парового отопления. Но ничего похожего в стандартном наборе предметов не обнаружилось. Только после часового блуждания по интернету мне удалось найти электрокамин. Человек, рисовавший его, был большой педант: он смоделировал не только сам камин, но даже сетевой шнур с вилкой и розетку для крепления в стене.

Установил Ольге этот камин, заодно побелил потолок, поклеил обои, сделал окно и постелил персидский ковер во всю комнату. Все, теперь она точно не замерзнет, а я могу, наконец, позавтракать.

После завтрака я ликвидировал софу, заменив ее двуспальной кроватью. Рядом поставил журнальный столик, на котором разместил блюдо с фруктами и пачку журналов.

Отвлекся часа на три -- необходимо было заняться делами. Едва освободился -- скорее рисовать.

Еще утром, когда искал обогреватель, я прихватил из сети кое-какую одежку. Для начала я одел Ольгу в кружевное белое белье. Поразмыслив, решил на этом пока и остановиться. Час от часа мое создание становилось для меня все вожделеннее и вожделеннее.

Усилием воли заставил себя отвлечься от компьютера, и весь вечер пил пиво и смотрел футбол по телевизору. Много курил и жутко волновался: а вдруг она сегодня не приснится, и все мои труды пойдут прахом? В полночь, дрожа от нетерпения, надел шлем и лег спать. Долго не мог заснуть, но все же...

-- А я уж боялась, что ты не придешь, -- сказала Ольга. Она сидела на краю кровати и разглядывала свежий "Вог". Теперь в комнате было светло, тепло и уютно. Мягкий ковер под ногами, тщательно заправленная постель -еще бы, сам все это не один час рисовал!

-- Ольга, -- произнес я севшим от перевозбуждения голосом, -- я хочу тебя.

-- Так иди ко мне, милый, -- мурлыкнула она, откидываясь на постель.

Я набросился на нее, словно безумный. Мы занимались любовью несколько часов подряд с незначительными перерывами. Помню, я все время с восторгом отмечал, что физиологически Ольга ничем не отличается от настоящих женщин, а по части эмоций и постельных умений, пожалуй, превосходит всех известных мне в этом плане представительниц прекрасного пола, вместе взятых.

Утром, когда она собиралась засыпать, а я -- просыпаться в "основной" реальности, она пробормотала мне на ушко:

-- Надеюсь, ты вернешься?

-- Конечно! Никуда ты от меня не денешься!

-- Очень надо... С тобой вон как здорово... Энрике...

-- Что?

-- Ты не мог бы раздобыть мне очки? Я очень плохо вижу. Нет, тебя, как ни странно, я вижу совершенно отчетливо, а вот все остальное почему-то расплывается...

Проснувшись, я облазил всю сеть. Нашел-таки очки, но они оказались с дефектом линзы. Пришлось за пятнадцать долларов покупать по кредитке хорошие очки в специальном магазине для таких же ненормальных, как я...

Ночь за ночью я все глубже погружался в виртуальную реальность, которую день за днем прорисовывал все подробнее и подробнее. Сперва к первой комнате прибавились еще две. Потом кухня, ванная, душевая кабина. Про туалет, само собой, я тоже не забыл. Следом я пристроил второй этаж с еще тремя комнатами. Затем это скопище помещений приобрело форму изящного коттеджа, который я окружил небольшим парком. Все это великолепие моей волей оказалось расположено на обрывистом берегу живописного озера, причем цвет неба в этом моем волшебном уголке менялся в зависимости от времени суток: ночь -значит, ночь, луна (меняет фазы!), звезды. Утро -- рассвет. День -- солнце, или нет, но все равно светло. Вечер -- закат, сумерки. Я научился засыпать на часок-другой ранним вечером, чтобы полюбоваться на закат, сидя с Ольгой в кресле-качалке на краю обрыва, а-ля Маленький Принц. Потом просыпался, работал, а чаще рисовал до самой ночи. Ночами, помимо бесконечных любовных игр, мы с Ольгой то буйства устраивали и носились по всему дому и парку, то вслух читали что-нибудь, то пировали, то философствовали...

Примерно через полтора месяца после начала всей этой истории, Ольга пожаловалась на нехватку общества. За два дня по соседству я нарисовал еще один домик. Поскромнее, понятно, нашего, но тоже ничего. Поселил я в нем веселую такую, обаятельную рыжеволосую ведьмочку. И что вы думаете? В первую же ночь, после того, как мы проводили Оксану (так она представилась) домой, Ольга устроила мне капитальную сцену ревности! Никогда не мог понять этих женщин, ни натуральных, ни, тем более, нарисованных. Ведь, казалось бы: я же ее придумал, нарисовал, жизнь в нее вдохнул безумием своим, а она еще и ревновать смеет! Ну, делать нечего, нарисовал на другой день хахаля для Оксаны, и пару бутылок коньяку для вечеринки.

Надо сказать, славно мы тогда посидели. Попили, фруктами-шоколадами закусили, девчонки про моды-наряды-побрякушки щебечут, каталоги да журналы листают. А мы с этим Леней, допив коньяк, принялись за водку (представляете?! У него с собой было!!!). И раскрутил он меня на длинный и нудный спор о политике. Слово за слово, надоел он мне смертельно. Так хотелось затащить Ольгу в постель, и кувыркаться до самого утра! А тут этот со своими дурацкими министрами и президентами... Ну, послал я его. За что мгновенно и нехило схлопотал по морде. Настолько нехило, что тут же проснулся. Подбежал к компу и стер этого Леню нафиг. Потом лег, заснул и умудрился-таки попасть на продолжение банкета. В самый, можно, сказать, подходящий момент возник я в своем виртуальном царстве: Ольга и Оксана уже самозабвенно целовались, совлекая при этом друг с друга одежды. Понаблюдал я за ними минут пятнадцать, а потом взял, да и присоединился. Что было, что было... Словами не передать!

Рухнуло все, как это обычно и бывает, одночасье. Когда я уже привык к этому миру едва ли не сильнее, чем к родному, когда уже никак не мог обходиться без еженощных постельных игр с двумя моими красавицами, когда... Словом, как раз тогда сгорел мой компьютер. Осыпался жесткий диск, на котором и был на самом деле записан мой мир. Как это ни странно, по после этой катастрофы я так и не смог ни разу вернуться туда. Не описать моего горя...

В тот же день я вызвал Павла, все ему рассказал, ничего не утаивая. Он посидел, внимательно выслушал, покивал головой.

-- Очень даже тебя понимаю, Энрике. Моя вина, что поделать... Я давно уже понял, что создал немного не то, что было нужно...

-- А как я теперь жить буду без этого твоего "немного не того"?! -- я был близок к истерике. -- Заново все рисовать прикажешь?!

-- А почему бы и нет? -- грустно усмехнулся он. -- Тоже, между прочим, выход. Только ты имей в виду, я закончил работу над настоящим транслятором снов. Которому не нужно предварительно сканировать твой мозг. И шлем больше не нужен. Сам толком не могу понять, как эта хрень работает, но ведь работает же... Вообще-то, это чистой воды мистика: звоню приятелю одному, спрашиваю: что бы ты, друг мой ситный, во сне нынче увидеть желал? "Как я тещу убиваю!" -- отвечает. Ну, настроил я эту машинку, на всякий случай пару фрагментов из кровавых фильмов на трансляцию поставил, набрал его имя и время трансляции. Утром звонит, весь в шоке: "Мне приснилось, что я -Фредди Крюгер! И я свою тещу этого... когтистой лапой...". Что и требовалось доказать. Работает, зараза! Одна только во всем этом деле загвоздка есть.

-- Это какая?

-- Приятель тот в моем доме живет, только в другом подъезде. Чтобы послать сон достаточно мощно и на большое расстояние, нужны волны особой модуляции...

-- В чем проблема? Изобрети прибор, который генерировал бы такие волны...

-- Невозможно. Он уже изобретен.

-- Тем более. Что, кучу денег стоит?

-- Это человеческий мозг.

-- Опаньки...

Долго мы сидели тогда, и выпили немало. К утру договорились, что если победим проблему, заработаем кучу денег... Он отправился доводить свой дьявольский аппарат, а я, похмелившись, пустился на поиски научного консультанта. Нашел я ее на третий день. Идеальнее партнера для нашего дела мне, наверное, было и не сыскать. Молодая девушка, однако же доктор двух наук -- математики и кибернетики, кандидат психологии... Подарок судьбы! Первым грешным делом я пытался с ней переспать, но она ясно дала понять, что кроме источника научной работы и финансов, я ее более ни в каком качестве не интересую.

За полгода экспериментов я основательно позабыл свой виртуальный мир, но тут мы добились своей цели и нашли обалденный компромисс: некая кремниевая структура при определенных воздействиях оказалась способна генерировать нужные нам волны, чтобы по ним передавать заранее записанные образы. Мои надежды на собственное виртуальное счастье вспыхнули с новой силой: камень -- он и в Африке камень, небось, не сгорит. Собственные образы камень порождать не мог, ну и слава богу. Нам еще искусственного интеллекта не хватало для полного счастья... Короче, испытания прошли удачно, и вскоре мы открыли фирму по торговле снами. Примечательно, что на основе нашего "Мозгового камня" Павел изобрел обратное устройство, способное записывать недавно просмотренные человеком сны, вытаскивая их из подкорки... Да-да, Римма, это прекрасно знакомый тебе Дрим-рекордер. Год у нас все было хорошо, тихо да гладко, мы транслировали сны и богатели на глазах, а потом что-то такое странное произошло. Короче, наш камушек вдруг принялся эволюционировать! Он рос в размерах и видоизменялся, все более напоминая формой человеческий мозг. Заподозрив неладное, я рискнул транслировать серию снов самому себе. Я их видел, эти сны, но действие их происходило не там, где мне хотелось, а некоем Городе. Пошатавшись по его улицам и повстречав нескольких своих клиентов, я понял, что это такое. Наш каменный мозг сформировал непонятно где и как фантомную реальность, в которую и попадали все, кто пользовался услугами "Грез". Павел и Катя провели кучу исследований и выяснили, что камень стал порождать образы, собирая их по кусочкам из сотен снов, проходящих через него. Именно тогда я и начал жить в двух мирах одновременно. Я сделал здесь, в этой реальности, где мы сейчас сидим, и где вы сейчас умрете (не сомневайтесь, то же самое произойдет с вами и там, наверху), точную копию лаборатории. И я начал собственные эксперименты. Отлавливал прохожих (это люди, не имеющие стопроцентных аналогов там, просто побочные эффекты чужих снов), и включал их в контур транслятора. Люди, которым удавалось заснуть в этом мире, видели во сне тот, который для меня, например, является абсолютно настоящим! Это было просто поразительно! Я надеялся получить какой-нибудь стабильный фантомный мир, где мне было бы хорошо, где я был бы счастлив... Пусть уже не с Ольгой и Оксаной, с другими, но чтобы это не прекратилось внезапно. Тут все пошло наперекосяк. Люди не выдерживали больше трех недель в качестве "магического кристалла, и при этом проецировали только ту реальность, откуда мы с вами родом. А мне-то было нужно совсем другое! Я дошел до такой степени отчаяния, что там, наверху, отключив проклятый булыжник, выросший уже вдвое, включил в контур транслятора самого себя. И тут начались настоящие чудеса. Я замкнул оба мира на себя. Теперь и я, и все, кто на тот момент были здесь, не могут отсюда уйти. Зато мои магические кристаллы стали проецировать (для меня, по крайней мере), тот самый мой мир, который погиб вместе с компьютерными потрохами... Так что жизнь у нас с вами, господа смертники, насквозь виртуальная. Вам, правда, вскоре придется узнать, что такое настоящая смерть. Мне -- не знаю. Некий доктор получил астрономическую сумму за то, чтобы мое тело функционировало нормально там... Так что, надеюсь, еще поживу. А что до вас -- то вот он и рассвет, ваше время почти кончилось, настала пора умирать...

23. Никогда не приземляй меня обратно

Энрике на протяжении всей своей исповеди изрядно прикладывался к виски. Бутыль почти опустела, когда его разглагольствования стали еще более вычурными и цветистыми, он явно закосел. После его тирады насчет того, что пора умирать, Никита встал с дивана, подошел, протянул руку.

-- Выпить дай, -- сказал.

-- Да бери, жалко, что ли... -- протянул Энрике ему бутылку. Никита сделал хроший глоток из горлышка, а в следующее мгновение ударил Энрике бутылкой по голове. Тот мешком осел в кресло.

-- Пошли, -- Никита буквально выдернул остолбеневшую Римму с дивана, решительно открыл дверь... За ней никого не было, лишь маленький холл с единственным окном безо всяких решеток и приоткрытой дверью. Никита глянул за дверь -- там мелькнула какая-то рыжая девица, этой самой рыжиной похожая на Кассандру. Никита распахнул окно, выпрыгнул сам, помог вылезти Римме. Позади хранил бренные останки ушедшей ночи тенистый парк, а перед ними был широкий луг, полный цветов и жизни: стрекотали кузнечики, порхали бабочки, птицы пели свою всегдашнюю оду всему живому.

-- Бежим? -- спросила Римма.

-- Конечно! -- и они помчались через луг, смеясь и более не заботясь, что кто-то их увидит. Если бы они оглянулись, то увидели бы двух девушек -одну рыжую, вторую темноволосую с косой до пояса, -- смотревших им вслед. Рыжая даже помахала им рукой. Но они не оглядывались. Добежав до края обрыва (там, кстати, валялось сломанное кресло-качалка, а внизу голубело прекрасное озеро), они не остановились, а...

...взмыли вверх, смеясь и ликуя. Легкость, неописуемая легкость переполняла их, и, глядя на землю, которую только что оставили, они и не помышляли ни о каком возвращении. Обнявшись, устремились они в свой вояж сквозь Вселенную.

0. Оплакивание

-- Еще одно, последнее сказанье, и летопись окончена моя, -- закрывая багажник своего "форда", процитировала Катя нелюбимого ею Пушкина. Машина даже чуть просела на задние колеса: помимо двух компьютеров, "мозгового камня" и еще нескольких особо ценных приборов, там были груды бумаг с расчетами и описаниями этапов беспримерного проекта, в одночасье загубленного этим слюнтяем Энрике. Еще в начале деятельности "Грез" и она, и Павел независимо друг от друга пришли к неутешительным выводам: если при трансляции использовать человеческий мозг, сны, конечно, будут стабильнее и красочнее, но вот реципиент в лучшем случае впадет в кому от страшной ментальной перегрузки. В худшем же сойдет с ума или даже умрет. Энрике что, разве не знал этого? А теперь несколько десятков человек то ли мертвы, то ли в коме, то ли рехнулись... Это уголовное дело, Катюша. И маленьким сроком тут не отделаешься. Пожизняк в лучшем случае. Или просто по-тихому пристукнут где-нибудь "при попытке к бегству", как социально опасное чудовище... Пора завязывать. Поздно, конечно, но лучше уж поздно, чем никогда. Теперь действительно, оставалось лишь одно, самое последнее.

Она снова вошла в разграбленное ею здание, вошла в кабинет директора, затем, сквозь неприметную дверь и короткий коридор -- в трансляторную. Энрике был здесь. А куда бы он еще делся... Висит себе, сволочь, улыбается... И того не знает, что жить ему осталось меньше минуты. И оплакать его некому будет... Какие тут слезы?

-- Прощай. Ты об одном забыл: самое страшное -- это когда сны сбываются, -- выдохнула Катя, обесточивая лабораторию. Энрике дернулся и затих со странной улыбкой на лице. Из загодя принесенной канистры Катя щедро полила бензином все помещения, особенно трансляторную. Достала из сумочки зажигалку "Зиппо" -- лучшее изобретение для поджигателя. Зажгла, бросила вглубь здания, прикрыла дверь, и, не оглядываясь, пошла к машине. Все слова сказаны, все дела сделаны. Когда она выехала со стоянки, внутри вовсю бушевало пламя.

-- Полковник?

-- Да?

-- У нас еще две смерти. Умерли одновременно, секунда в секунду. Плюхин Никита Васильевич, бандит, и Серебровская Римма Рувимовна, домохозяйка.

-- Ну, все, п...ц конторе. Доигрались. Пусть с меня голову снимут, но больше я этого так не оставлю! До связи, док.

Хотя в наименовании отряда и присутствовало словосочетание "быстрое реагирование", они все равно опоздали. Пожарные суетились, качали воду тоннами, но дураку было понятно, что все зря -- крыща рухнула, внутри что-то рвалось (как потом выяснили -- бочки с краской для ремонта). Улики, надо понимать, сгорели. Осталась сущая рутина -- разыскать уцелевших сотрудников фирмы (если таковые в принципе имелись), допросить, ну... и так далее.

-- Доктор?

-- Да, полковник.

-- Я опоздал. Тут все на хрен выгорело.

-- Ну и леший с ним. Все остальные очнулись. Тоже как-то одновременно... Состояние нормальное. Многие функции, понятно, нарушены после многодневной неподвижности, но будем считать, что по сравнению с некоторыми эти господа отделались легким испугом.

24. Никогда не приземляй меня обратно -- ремикс

Энрике очнулся за каким-то вполне казенного вида столом. Огляделся... Ба! Это же проходная бывшего завода грампластинок! Того самого, где сумасброд Никита протирал штаны на вот этом самом стуле, где эта чокнутая Римма, как величайшую тайну бытия, рассказывала ему о своих снах, где ныне покойный Володя Рекимчук довольно своеобразно боролся за чистоту кармы ближнего своего... Здесь же и лаборатория... гм... была. На месте гаража висело облако густого тумана. Строго говоря, оно более походило на ком пластилина, из которого ничего пока не вылепили. Энрике оглянулся. Кроме проходной и административного корпуса, где все эти обормоты и жили, не было больше ничего -- ни Старого Города с ветхим театром и винным магазином, ни безликого шестого района, ни математически правильного седьмого... Один пластилин. Везде, покуда глаз хватает...

Он пожал плечами и пошел в "жилой корпус". Долго блуждал по коридорам, заходил в комнаты, беседовал с более несуществующими их обитателями. Наконец, добрался до стеклянного загона посреди огромного склада, где и жил Никита. На развалившейся раскладушке лежало Риммино платье. В углу стояла почти допитая бутылка сухого вина. Допив ее, Энрике подошел к проигрывателю. На нем сейчас "пирамидкой" лежало пятнадцать пластинок. Бывший Вождь, оставшийся ныне без племени, включил проигрыватель и принялся, по примеру Никиты, повелевать звуками, перекидывая иглу с пластинки на пластинку.

... в пространстве между раем и куском чьей-то земли я видел сон... я видел сон...

* * *

... вот и встретились два одиночества, развели у дороги костер, а костру разгораться не хочется, вот и весь разговор...

* * *

...и я могу честно сказать, товарищи: наши достижения столь масштабны, что такое ни в каком сне не приснится!..

* * *

... и в каждом сне -- ты, только ты...

* * *

... сам обрек себя на сто добровольных лет одиночества...

* * *

... я слышу голос во тьме... быть может, сон снится мне?..

* * *

... как поцелуй в Доме Сна...

* * *

...Один... Один... Один.

Энрике совал все до одной пластинки, разбросал их по комнате. Боже, неужели здесь, в этом долбанном музыкальном сарае все лишь об одном, о больном?! Он подскочил к шкафу, в котором неведомый коллекционер держал особо ценные экспонаты -- продукцию родственных по профилю предприятий дальнего зарубежья. Схватил первую попавшуюся пластинку, поставил, стал слушать, машинально переводя с английского:

... Мы летим высоко,

Смотрим на отпустивший нас мир.

И никогда не сойдем вниз.

Нога бы моя не ступала на эту землю опять...

...Никогда не приземляй меня обратно...

...Никогда не приземляй меня обратно...

...Никогда не приземляй меня обратно...

В мозгу всплыла последняя фраза рыжей ведьмы, Кати-Кассандры: "самое страшное -- это когда сны сбываются". Энрике расхохотался, повалился с разбегу на раскладушку, что доконало ее окончательно. Он лежал на полу среди остатков раскладушки, разбросанных виниловых пластинок, прочего хлама, и хохотал, хохотал, хохотал...

0. Врата рая

Инга придирчиво осмотрела собственное тело. Придраться было не к чему. Ни складочки, ни морщинки. Ровный шоколадный загар. Теперь можно смело носить платья со сколь угодно глубоким вырезом, не боясь, что оттуда вдруг стыдливо покажется кусочек бледной кожи. Над ней нависала огромная пальма, чуть поодаль мерно рокотал прибой, не изменивший своего пения ни на ноту со времен флибустьеров. Солнце, море, песок, фрукты, вино... Что еще нужно молодой красивой женщине для счастья прямо вот здесь и сейчас? Правильно, любовник. Инга томно погладила обнаженную грудь, потянулась, привстала.

-- Питер! Иди сюда, мой шоколадный! Я хочу вдоволь поскакать на твоем вороном коньке в волнах этого моря, выражаясь поэтически...

Здоровенный черный ямаец со множеством смешных косичек на голове отставил недопитый коктейль в тень от пальмы, легко подхватил Ингу на руки и потащил в море. Оно было горячим и живым, как вода в гидромассажной ванне. Инга закрыла глаза, предвкушая наслаждение.

Неожиданный сильный удар по лицу швырнул ее в волны. Она наглоталась воды, попыталась встать, отплевываясь. Питер за волосы выволок Ингу на сушу, одним махом сорвал трусики, бросил ее на песок.

-- Ну, русская сука, сейчас ты узнаешь, что такое настоящий мужчина! -прорычал он, наваливаясь на нее.

Теперь, выполняя обещание, публикую перечень настоящих названий глав -то есть произведений, отчасти вдохновивших меня на написание означенных глав, с указанием автора, альбома и года выпуска (по возможности).

Эпиграф: "Never Let me down again", Smashing Pumpkins, from "For the masses -- tribute to Depeche Mode", 1998

0. "Philosophy by numbers", Orbital, from "Snivilization", 1994

1. "Last night I dreamt that somebody loved me", The Smiths, from "Strangeways here we come", 1987

2. "Wildest wish to fly", Rupert Hine, from "Wildest wish to fly", 1983

3. "Half a person", The Smiths, from " Best", 1992

4. "Once in a lifetime", Talking Heads, from "Remain in light", 1980

5. "Sledgehammer", Peter Gabriel, from "So", 1986

6. "Love for sale", Talking Heads, from "True stories", 1986

7. "Gangsta's paradise", Coolio

8. "She blinded me with science", Thomas Dolby, from "The golden age of wireless", 1983

9. "Octopus's garden", The Beatles, from "Abbey Road", 1969

10. "Save me... or die!", Bolshoi Nogami, from "Songs of the Bermudian Triangle", 2000

11. "Prophet's song", Queen, from "A night at the opera", 1975

0. "No surprises", Radiohead, from "200% ultra hits" collection, 1999

12. "Have a cigar", Pink Floyd, from "Wish you were here", 1975

13. "Karma Police", Radiohead, from "OK computer", 1997

14. "The Forest", The Cure, from "Mixed up", 1992

15. "When love walks in", Mick Karn David Sylvian, from "Dreams of reason produce monsters", 1987

16. "Song of joy", Nick Cave and the Bad Seeds, from "Murder Ballads", 1996

0. "Things you said" by Depeche Mode from "Music for the masses", 1987

17. "Starless", King Crimson, from "Red", 1974

18. "Needles in a camel's eye", Brian Eno, from "Here come the warm jets", 1973

0. " A killing joke", Siouxsie and the Banshees, from "Peepshow", 1988

19. "Face to face", Siouxsie and the Banshees, from "Twice upon the time", 1992

20. "Ashes to ashes", David Bowie, from "Low", 1977

21. "Across the universe", The Beatles, from "Let it be", 1970

22. "Dream operator", Talking Heads, from "True Stories", 1986

23. "Never Let me down again", Depeche Mode, from "Music for the masses", 1987

0. "Lament", Nick Cave and the Bad Seeds, from "The good son", 1990

24. "Never Let me down again -- remix", Depeche Mode, from "Rare tracks and remixes", 1997

0. "The gates of paradise", David Byrne, from "Feelings", 1997

Июнь 2001 г.

----------------------------------------------------------------------

1 "Я хочу все! И сейчас!" -- песня группы Queen с альбома "Miracle" 1989 года   [к тексту]