"Прощение" - читать интересную книгу автора (Спенсер Лавирль)

Глава 13

К полуночи в канун Рождества публичный дом Розы Хосситер был заполнен шахтерами. Одинокие, они искали общества, чтобы избавиться от тоски в этот вечер. У них здесь не было никого — ни родных, ни друзей. В этот праздник они вспоминали дом, думали о матерях и отцах, братьях и сестрах, любимых и друзьях, оставшихся в городах, таких огромных, как Бостон, Дублин или Мюнхен, и в деревнях и местечках, названия которых никому ничего не говорят, кроме них самих. Они вспоминали родимый очаг домашний хлеб, который пекли их матери, своих любимых псов, которых, быть может, давно уже нет. Кто-то думал о детях, оставленных дома, и о женах, которые, может быть, приедут когда-нибудь. Пусть только придет весна…

Кто-то напился.

Кто-то плакал.

Но все были одиноки.

Колокола Тома Пойнсетта хорошо служили торговле человеческим телом, с тех пор как здесь нашли золото. Когда они звонили, вереницы одиноких мужчин, только что сдавших добытый золотой песок младенцу Христу, несли остаток, чтобы обменять его на прикосновение к мягкой, теплой груди, к которой они могли бы прильнуть своими скорбными головами и забыть тоску по дому.

Роберт Бейсинджер был одним из них.

Оставшись в театре до тех пор, пока не начали гасить фонари, он видел, как Сара выходила с шерифом, Робинсоны покидали помещение вместе с ребенком, уходило все семейство Докинсов, даже миссис Раундтри ушла вместе со своими постояльцами. Театр опустел, и Роберт остался наедине со своим одиночеством. Кто был у него здесь, в этом городе, кроме той, за чье общество он должен платить? Будь она проклята за ее равнодушие! Ему следует презирать ее, но он не в силах делать это. Ведь он приехал сюда главным образом ради нее

Охваченный унынием, он надел пальто и шляпу, взял трость и вышел на улицу. Звон колоколов заставил его поднять голову к небу. Ему показалось, что с каждым ударом колокола растет пустота внутри него. Он остановился на минуту, чтобы надеть перчатки, и почувствовал, как церковные песнопения медленно озаряют его душу. Там, дома, на шпиле церкви висели колокола, отбивавшие каждый час. Когда он был маленьким, они иногда будили его по утрам.

Их было трое — он, Уолт и Франклин, и они спали в одной постели. Дома не хватало кроватей, не хватало еды, не хватало денег. И любви — ее тоже не было в достатке. А может быть, он ошибается? Может быть, любви хватало, но не было времени выразить ее?

Когда он вспоминал родителей, они всегда представали перед его мысленным взором изможденными и усталыми. Казалось, у них никогда не было возможности отдохнуть. Отец трудился по четырнадцать часов в день, пытаясь заработать хоть что-нибудь на содержание своей растущей семьи. Она увеличивалась на одну голову каждый год. Десять часов каждый день Эдуард Бейсинджер работал на кожевенной фабрике Арндсона, там он делал ящики. По вечерам, в маленькой мастерской позади их дома, он изготовлял деревянные ручки для кистей на ножном деревообделочном станке. Иногда он точил ножи и ножницы и чинил стулья. А то скупал и продавал кости. И всегда собирал жир, сало и колесное масло, из которого его жена Женевьева варила желтое щелочное мыло на продажу, чтобы хоть немножко увеличить семейный бюджет.

Что бы в семье ни делалось, от мальчиков всегда ждали помощи. Они свозили дерево, продавали стружки на топливо, делали костяные ручки для зубных щеток, собирали по домам жир, разносили мыло, а когда подросли, пошли на кожевенную фабрику Арндсона. Их две сестры мешали варящееся мыло и разрезали готовую массу на куски. Они также помогали матери со стиркой и готовкой на семью в тринадцать человек.

Когда Роберту исполнилось двенадцать, он понял, что хочет чего-то лучшего для себя, чем бесконечный труд и вечная борьба за существование, выпавшие на долю родителей. К тридцати годам мать высохла и сморщилась. А отец стал сварливым и циничным.

Хотя обучение в школе рассматривалось родителями, нам непозволительная роскошь, Роберт завоевал право продолжать учебу тогда, когда другие шли работать на фабрику. Там, в школе, он и познакомился с сестрами Меррит. Позже, когда он немного подрос и стал ходить по домам, собирая жир и масло для варки мыла, он постучался однажды в незнакомую дверь, которую открыла, к его удивлению, Аделаида Меррит.

— Как, это ты, Роберт?! Привет!

Неприятно просить свою одноклассницу дать ему остатки жира со сковородок, но Аделаида была очень добра и приветлива. Она провела его внутрь, в просторную кухню, где полная женщина по имени миссис Смит нашла для него целую банку оставшегося жира, да заодно угостила свежим яблочным пирогом и холодным молоком. Роберт разделил угощение с Адди за большим круглым столом, покрытым вышитой скатертью, на котором стоял букет маргариток и красных и пахучих цветов базилика. По словам миссис Смит, они отгоняют пауков и муравьев.

На Роберта произвело впечатление такое просторное помещение, и всего для четырех человек. А какая чистота, какой порядок и покой! Там, где жил он, полная тишина наступала только глубокой ночью, да и то, если она не нарушалась храпом в разных углах. Вокруг стола в кухне Адди стояло всего четыре стула вместо тринадцати у них дома. На плите был один чайник, а не три. В вазочке для печенья на буфете лежали сладости, которыми его угостили, когда он покончил с яблочным пирогом. Никогда в жизни не видел он такого изобилия, В их доме если и бывало печенье, то оно не залеживалось в банке.

А как чисто было у Адди в доме! На полу не видно следов от подошв, а на подоконниках от пальцев, занавески накрахмалены, а половик у двери в кухне выглядел так, как будто на него никогда не ступала нога человека. На спинке дивана в гостиной аккуратно лежали салфетки, чтобы обивка не засаливалась от помады для волос, книги стояли на полках, а журналы лежали на стеллажах. Трубки и табак мистера Меррита находились на специальной стойке. На полу стоял папоротник шире, чем в обхват человека. В довершение всего в просторной комнате помещалась такая роскошь, о которой и мечтать нельзя было. Настоящее пианино! Роберту и в голову не могла прийти мысль, что его родителям когда-либо удастся скопить денег на такую вещь.

Рядом с ним была высокая стойка с двадцатью небольшими отделениями для нот. Адди выбрала несколько и сыграла для него мазурку «Посвящение Элизе» и «Мелодию Лондондерри», сидя прямо, как суслик на задних лапках, а пальцы ее так и скользили по клавишам. Ее светлые волосы были зачесаны кверху от ушей, перехвачены муаровой лентой и спускались вниз по спине мягкими локонами. На ней было голубое платье с белым кружевным воротником. Глаза Роберта вбирали в себя все — девочку, пианино, комнату. Большая белая кошка медленно вошла и стала тереться о ноги Адди. Та остановилась, взяла ее на руки и представила Роберту. Это был нот по имени Рулер. Она отдала его гостю и продолжала музицировать.

Роберт навсегда запомнил тот вечер. Сдержанность Адди, которая делала ее старше ее девяти лет, прекрасную мебель и атмосферу спокойствия, царившую вокруг. И когда в гостиную вошла миссис Смит и объявила, что уже поздно, Роберту пора идти домой, а Адди ложиться спать, девочка восприняла указание со спокойным не по возрасту достоинством.

Она проводила гостя до парадной двери, приняла Рулера из его рук и пригласила приходить еще в любое время. Очень спокойно, как будто между ними не было разницы в возрасте и происхождении, она сказала:

— Я тебе сообщу, когда у миссис Смит будет готова еще одна банка с жиром. Ты тогда придешь и заберешь ее.

Хотя Адди ничем не показала, что видит разницу в их положении, Роберт чувствовал себя уязвленным, когда шел обратно. Нет, никогда его родителям не иметь ни пианино, ни других предметов роскоши! Но с этого вечера, проведенного в доме Мерритов, он поклялся, что у него в жизни будет много всего.

Когда он пришел туда в следующий раз, дома была Сара. Ей исполнилось четырнадцать лет, на один год больше, чем Роберту, и они были довольно хорошо знакомы. Сара была умница. Она выигрывала каждый конкурс по правописанию, участвовала во всех соревнованиях на лучшее сочинение, часто получая первый приз, выполняла все задания в отведенное для этого время, и несла домой книги, какие хотела. Она часто помогала младшим по арифметике, а когда учитель выходил из класса, оставалась за него наблюдать за порядком.

Дома она почти все время читала или писала в тетради для сочинений, которую всегда носила с собой. Однако ее приходилось просить поиграть на пианино в четыре руки с Адди, и она делала это не слишком охотно. Но когда присоединялась к музицированию, она не чувствовала себя за пианино так уверенно и просто, как Адди. Приходил Роберт, и они составляли целое трио друзей. Сара вообще была компанейской девушкой.

Адди, как выяснил Роберт, была подвержена настроениям. Иногда она уходила в себя, и тогда требовались большие усилия со стороны Сары и Роберта, чтобы вывести ее из мрачного расположения духа и заставить улыбаться. Летом они вместе устраивали пикники, и миссис Смит снабжала их разными вкусными вещами, уложенными в корзинку, куда она клала и полотняную скатерку. Там были сандвичи с ветчиной и огурцом, сырные палочки, малиновый торт, а также деликатес под названием «чатри», приготовленный из подсахаренной клубники с пряностями, который особенно нравился Роберту. Девицы отворачивали носы, а он мазал чатри на хрустящий белый хлеб миссис Смит и считал, что вкуснее этого ничего на свете нет.

Зимой они катались на коньках на мельничном пруду Степмана, где было много молодежи, там устраивали костры и пили горячий персиковый пунш, заправленный палочками корицы. Часто по вечерам Роберт и Адди вместе занимались, а Сара писала в своей тетради. Нередко Сара и Роберт вместе помогали Адди, которой не очень легко давались задачи по математике или было трудно разобрать предложение.

Отец их редко находился дома. Когда же он был дома, юное трио не беспокоило его, занимаясь своими делами. Как-то Сара представила Роберта Айзеку Мерриту.

— Отец, это наш друг Роберт Бейсинджер, он пришел к нам заниматься. Мы помогаем Адди по математике.

Отец протянул ему руку. Он выглядел весьма внушительно; прямой, высокий, чисто выбритый, одетый в строгую деловую тройку с золотыми часами на цепочке в жилетном кармане.

— Очень рад, Роберт. Я всегда удивлялся, почему Сара никогда не приглашает молодых людей к нам домой. Рад, что у нее появился новый друг.

Его предположение, что Роберт был в первую очередь другом Сары, было не верным, так как в то время Роберт был другом обеих сестер. Однако в глубине его души зарождались симпатия и привязанность к младшей.

А Адди расцветала прямо на глазах. Стали заметны первые признаки наступления зрелости. Ее формы слегка округлились. Волосы достигали талии, слегка закручиваясь на концах. Они имели цвет белого вина на дне хрустального бокала. Лицо утрачивало детское выражение, на смену ему приходила девичья красота. Но, взрослея, Адди, казалось, стала отдаляться от Роберта и Сары. Она часто замыкалась в загадочной задумчивости. Когда она садилась за пианино, лицо ее принимало отчужденное выражение. Она теперь играла Мендельсона, вкладывая в некоторые пассажи поистине необузданную страстность. Когда Роберт услышал это в первый раз, он даже испугался и тронул ее за плечо, чтобы она остановилась.

— Адди, что с тобой, что тебя так взволновало?

Она резко сняла руки с клавиш, как будто обожглась о них, и спрятала в складках юбки.

— Ничего, — ответила она бесцветным голосом. Сара сидела рядом у газовой лампы, на носу у нее примостились очки, она что-то писала в своей тетради для сочинений. Миссис Смит находилась в кухне и вышивала, сидя у плиты. Роберт потряс Адди за плечи.

— Я пойду, пожалуй. Проводи меня.

Адди встала с вертящегося стула, безжизненная, но вежливая.

— Доброй ночи, Сара, — крикнул Роберт. Она подняла голову.

— А-а-а! Доброй ночи.

В полутемной передней, у лестницы, Роберт застегивал куртку, а Адди стояла в ожидании, все с тем же отчуждением на лице, уставившись на резное украшение стойки для зонтов.

— Адди, — обратился к ней Роберт. — Может, мне не приходить к вам больше?

— Нет, нет, Роберт! — Безразличие на ее лице сменилось почти отчаянием. — Что я буду делать без тебя?! — И, не дожидаясь ответа, она вдруг крепко обняла его за шею. — Роберт, дорогой! Ты — самое лучшее, что у меня есть в жизни. Разве ты сам этого не видишь? — Дыхание ее было частым и прерывистым.

Он обхватил ее тонкую фигуру, скрестив руки на спине, и держал так несколько мгновений, впервые в жизни. Ей было пятнадцать, ему, преисполненному грусти от невысказанного чувства, восемнадцать. Он уже решил, что не будет открыто выказывать его, пока ей не исполнится шестнадцать. Тогда он, быть может, подумает о будущем и попросит ее стать его женой. Пока же он сдерживал огонь желаний, держа руки на ее спине.

— Иногда ты, кажется, вообще забываешь, что я нахожусь в комнате.

— Да, да! Но ты приходи, приходи во вторник, как всегда. Пожалуйста, Роберт, скажи, что ты придешь.

— Конечно, приду. И я хочу, особенно в последнее время, чтобы ты чувствовала себя счастливой. Только не знаю, как это сделать.

— Нет, ты знаешь, Роберт. Пожалуйста, поверь мне.

Собравшись с силами, он отодвинул ее от себя. Как прекрасны ее глаза, ее губы, даже когда она в таком странном настроении. В полумраке передней, где они стояли, было видно, с каким неподдельным чувством она глядела на него и вместе с тем со страхом при мысли, что может его потерять.

— Ты ведь и так делаешь меня счастливой. Я умру, если потеряю тебя.

Он почувствовал, что сам умрет, если не поцелует ее сейчас.

— Адди, — прошептал он, нежно прикоснувшись рунами к ее лицу. Он наклонился к ней, а она потянулась навстречу его поцелую, как будто тоже, страдая от нетерпения, ждала его. Он ощутил податливость ее трепетных губ, и теперь, повинуясь импульсу, которому сопротивлялся десятки раз, он крепко обнял и прижал ее к себе, впиваясь в ее рот. Она горячо откликнулась на его порыв.

Он с усилием оторвался от нее и отступил. Даже в сумерках было заметно, что она покраснела.

— Я думаю, ты должен идти сейчас, Роберт.

Он попытался взять ее за подбородок и поднять лицо, но она резко отвернулась.

— Не надо!

— Но, послушай, Адди…

— Нет, я сказала, не надо. — Она не поднимала головы. — Мы не должны больше этого делать.

Прошло пять месяцев, прежде чем они поцеловались еще раз. Был очень холодный январский вечер, и они пошли во двор за дровами. Она набросила на себя пальто, а он вообще остался в одной рубашке. Она стала набирать дрова и класть их на руку, тогда он взял ее за локоть, сжал его и сказал:

— Адди…

Она выпрямилась, повернулась к нему, взгляды их встретились, в ее глазах был немой вопрос, смешанный с тревогой и невинным желанием. Не могло быть никакого сомнения в том, что хотели они оба.

Он снял дрова, полено за поленом, с ее рук, и бросил их обратно на поленницу.

— Нет, — прошептала она. — Роберт, нет… — Она уперлась ладонью ему в грудь, а он схватил ее за руки и сжал, давая понять, что не смирится с отказом.

— Я раньше, когда мне не было еще и тринадцати лет, больше целовался с девочками, чем все эти годы потом. Из-за тебя, Адди… Потому что ждал тебя. С того дня, когда я вошел в ваш дом и ты играла для меня на пианино, я все время жду тебя, жду, пока ты вырастешь. Вот теперь ты большая. Поэтому не говори «нет», Адди.

Она пыталась вырваться и отвернуться, но сдалась.

Так же как и в первый раз, чувства, которые они подавляли все эти годы, придавали оттенок какого-то отчаяния их объяснению.

Он взял ее голову в руки.

Она схватила его за рубашку.

Он раскрыл рот.

Она открыла губы.

Он откинул ее пальто и прижал ее к себе.

Но он не позволил себе касаться всего ее тела, только осмелился расстегнуть две пуговицы на ее кофточке и запустить руку между лопатками, гладя ее теплую спину, а другой рукой обнимая за талию и страстно целуя в губы.

Она попыталась остановить ласки, отвернув лицо. Голова ее находилась на уровне его груди. Оба они тяжело дышали.

Роберт продолжал сжимать ее плечи.

— Не делай этого, Адди. Ты так же вела себя в прошлый раз. Почему тебе стыдно?

Она печально покачала головой. Он старался понять ее мучительные угрызения совести, но не мог, и в нем кипела злость. Но он не мог не любить ее.

— Адди, я же только целую тебя, ничего больше. Что в этом плохого?

— Ничего. — Она молча заплакала. Он вдыхал сладкий аромат ее волос, лежавших на его груди, пытаясь ее успокоить.

— Тебя отец предостерегал от этого, да?

Она отрицательно покачала головой.

— Или ты боишься, что я пойду дальше и позволю себе лишнее? Адди, я этого не сделаю, если только ты сама не захочешь.

Она продолжала качать головой.

— Или ты боишься, что кто-то может узнать, или Сара приревнует, или, я не знаю, что?.. Ну скажи, Адди. Ты ведь не станешь плакать просто из-за поцелуя?

Она отодвинулась от него и вытерла слезы, казалось, она собралась с силами и решила быть твердой.

— Возьми дрова, Роберт, и отнеси в дом, ладно? Скажи Саре, что мне нехорошо и что я пошла наверх и легла в постель.

— Адди, подожди…

Но она уже удалялась.

— Нет, ты здесь ни при чем, Роберт, дело во мне. Поверь мне, ты не сделал ничего плохого.

— Адди, обещаю, я больше не буду тебя так целовать, только, пожалуйста, не уходи. Адди, извини меня… Я люблю тебя, Адди. Адди, останься!

Она уже подошла к дому и остановилась, глядя на него. Ее пальто темного цвета выглядело, как пятно крови на безжизненной серой траве.

— Не надо любить меня, Роберт. Это не принесет тебе ничего хорошего.

Он сделал шаг к ней, но она побежала за угол. Он остался с бессильно опущенными рунами, откинув назад голову и закрыв глаза. Он не мог понять ее. Ведь она отказалась признаться ему в источнике своих страхов. Может быть, она боялась полностью отдаться ему из-за возможных последствий? Любая женщина испугалась бы позора, связанного с внебрачной беременностью. Ему было восемнадцать, а ей только пятнадцать, еще не женщина, но только что достигшая зрелости девушка, сама страшащаяся пробуждающихся чувств. Она целуется, как женщина, которой это нравится, тянется к ласке, как женщина, которая хочет большего, но пугается этого, как девочка, которой она и является на самом деле.

Он обещал прислушиваться к ее желаниям. Так почему же она предостерегала его, чтобы он ее не любил?

Возможно, она… Мысль эта потрясла его так, будто поленница обрушилась ему на голову. Она умирает!.. Скорее всего это так. Его дорогая Адди страдает от какой-то роковой болезни, которую ничем нельзя излечить. Вот причина ее мрачных настроений и ухода в себя, особенно когда она сидит за пианино и в каждой ноте сквозит отчаяние. Почему же еще ее музыка звучит фортиссимо, как не в знак протеста против несправедливости судьбы? И отчего же она отворачивается от его поцелуев, хотя он знает, что она любит его? А ее отчужденность даже от Сары, к которой Адди так привязана?

Если Сара и удивилась, когда Адди вернулась в дом через парадный вход, а Роберт не появился вообще, она тактично воздержалась от вопросов.

Роберт ушел домой без своей куртки, буквально заболев от беспокойства и дрожа от холода в этот январский вечер, когда температура упала до минус пятнадцати градусов.

На следующее утро, когда мистер Меррит ушел в свой офис, Роберт постучался в дверь кухни. Миссис Смит отворила ее.

— Это ты, Роберт? Как же ты ходишь без пальто в такую погоду?!

Он не стал объяснять.

— Вы не дадите мне мою куртку, миссис Смит? Я оставил ее на вешалке в передней.

— Конечно, конечно, но ты бы, ради Бога, вошел внутрь. Ведь на тебе лица нет, так ты замерз.

Когда миссис Смит вернулась с его одеждой, Роберт спросил:

— С Адди все в порядке сегодня?

— С Адди? Да, конечно, я думаю в порядке. Она пошла в школу, как обычно. А почему ты спрашиваешь?

Если бы Адди умирала от какой-нибудь таинственной болезни, миссис Смит определенно не была бы в таком хорошем настроении.

— Не говорите ей, что я спрашивал, хорошо? У нас просто вышла небольшая ссора вчера вечером.

— Молчу, молчу, — пообещала она с лукавым огоньком в глазах. Миссис Смит была всегда на их стороне и питала слабость к Роберту с первого же раза, как его увидела, когда он пришел просить жир. С тех пор он сражался с семьей за право учиться дальше, закончил двенадцать классов и получил работу в банке на Маркет-стрит, где он трудился клерком за приличную зарплату, стараясь что-то откладывать, и встречался с деловыми людьми из Сент-Луиса. У них он учился гораздо большему, чем мог ему дать любой колледж, а именно, как богач может стать еще богаче. У него была лишь одна куртка, но он знал, что миссис Смит относится с уважением к его бедности. Она верила, как, впрочем, и он, что придет день, и он станет не последним человеком в этом мире.

Он застегнул куртку и помедлил, собираясь с мыслями, чтобы задать вопрос о здоровье Адди. В конце концов, когда у него уже стоял комок в горле, он выпалил:

— Миссис Смит, что, Адди умирает?

У миссис Смит открылся рот от удивления, а ее двойной подбородок повис, как кусок теста на краю сковороды.

— Умирает?!

— Да, у нее что-то нехорошее, что-то очень серьезное. Я знаю.

— Господи, помилуй! Я ничего не знаю, — прошептала миссис Смит.

— Она едва разговаривает с Сарой и со мной, иногда мрачно молчит, только уставится на нас, как будто она на борту корабля, дрейфующего в тумане. Вчера вечером… только извините меня, миссис Смит, за такую откровенность, я поцеловал ее, и она заплакала без всякой причины и сказала, что, если я буду любить ее, я очень пожалею. Так как я почти уверен, что она тоже любит меня, и я намерен в будущем жениться на ней, я не могу себе представить, чтобы пожалел о своем чувстве к ней, если только она не умрет.

Миссис Смит плюхнулась на стул, ущипнула себя за нижнюю губу и уставилась в угол.

— Господи, Боже мой! Я знала, что тут что-то не так, но никогда не думала об этом.

Роберт присел к столу напротив нее. Лицо его было напряжено: ведь он услышал какое-то подтверждение из ее уст.

Миссис Смит взглянула на него.

— А ты спрашивал ее? И что она сказала?

— Нет, я боялся. Поэтому я и пришел к вам.

— Просто не знаю. Если даже с ней не все в порядке, ни она, ни мистер Меррит не говорили мне ничего. Я думаю, что было бы лучше узнать у него,

— Нам вместе?

— Почему бы нет? Ведь мы оба беспокоимся о ней, не так ли?

Так они и поступили. Во второй половине дня, когда девочки еще находились в школе, Роберт отпросился с работы на час раньше, и они встретились у редакции газеты.

Айзек Меррит сидел в небольшой комнате, со стенами, отделанными стеклом и красным деревом. На стеклянной двери золотом было написано его имя. Когда он увидел столь странную пару, он быстро поднялся из-за стола и поспешил к ним навстречу. Весь его облик выражал беспокойство.

— Миссис Смит, Роберт, что случилось?! Что-нибудь с девочками? — На лбу его от волнения появились складки.

— Ничего особенного, — ответила миссис Смит, — хотя юный Роберт пришел ко мне и выразил некоторое беспокойство, в связи с чем мы и решили, что будет лучше всего поговорить с вами.

Меррит был в полном замешательстве, глядя то на одну, то на другого, и наконец промолвил:

— Да, да, конечно, проходите, пожалуйста.

Миссис Смит села, Роберт остался стоять возле нее, напротив стола, за которым восседал отец Адди.

— Прошу вас, не томите меня. Если кто-то из моих дочерей в беде, я хочу знать об этом немедленно.

— Не то чтобы в беде, сэр, это… — начала миссис Смит, затем достала носовой платок из рукава и прижала его ко рту. Подбородок ее задрожал. — Это… — миссис Смит разразилась слезами.

— Бог мой! Да в чем же дело, говорите! — взорвался Меррит, обеспокоенный до предела. Вмешался Роберт.

— Мы надеемся, что вы нам скажете, сэр, что происходит с Адди.

— А что с ней происходит? С ней что-нибудь не так?

— Да, сэр. Некоторые вещи, которые она говорила последнее время, ее растущая мрачность заставляют нас думать, что она, может быть, больна. Возможно, очень серьезно.

— И что же она сказала? — спросил Меррит хриплым голосом. Он пытался сдерживать поднимающееся раздражение.

Роберт заколебался. Он посмотрел на миссис Смит, ища поддержки.

— Говори, Роберт. Скажи ему, он человек хороший.

— Она сказала, сэр, что, если я полюблю ее, я пожалею об этом. Но я боюсь, что теперь уже слишком поздно. Я люблю вашу дочь, и я бы очень хотел жениться на ней, когда она достигнет требуемого возраста. Я намеревался подождать, пока ей исполнится шестнадцать лет, и тогда объявить о своем намерении. Но это… это серьезное состояние, в котором она, кажется, находится. Адди, насколько я знаю, тоже любит меня… У нее что-то серьезное, если она говорит подобную вещь. Я могу предположить, это очень тяжелая болезнь.

Айзек Меррит густо покраснел и плотно сжал губы.

— А вы что знаете об этом, миссис Смит?

— Только то, что последнее время она сама не своя. Очень грустная и…

— Я имею в виду этого человека и мою дочь, — резко бросил Меррит. — Я оставил ее на ваше попечение, а вы позволили ей встречаться наедине с мужчиной на три года старше ее тогда, когда она едва выросла из детского фартука.

Миссис Смит воззрилась с изумлением на своего хозяина.

— Но, мистер Меррит, позвольте, вы ведь хорошо знаете Роберта. Он столько лет дружит с вашими девочками.

Меррит стукнул по столу костяшками пальцев.

— Я думал, он друг Сары, а не Адди.

— И Адди тоже, сэр. Он друг их обеих.

— Но, в то время как Сара вошла в брачный возраст, вы разрешаете ему проводить время наедине с Адди, которая еще так мала.

Миссис Смит вспылила.

— И с большим доверием, которого, я должна сказать, он заслуживает, потому что я знаю его почти так же хорошо, как и ваших дочерей. Ведь он пришел сюда высказаться честно о своих чувствах, а это требует немало смелости. Принимая во внимание, как и я, что Адди может быть больна, даже смертельно… А вы, сэр, нападаете на него, тогда как он прямо извелся от беспокойства за Адди. Нет, сэр, это не похоже на вас.

Меррит взял себя в руки и ответил спокойно.

— Вы правы, миссис Смит. Весьма сожалею, Роберт. Со здоровьем Адди ничего не происходит. Если она и обращалась к доктору, даже без моего ведома, я бы обязательно узнал об этом, получив от него счет. Боюсь, она унаследовала темперамент своей матери — мечтательный и рассеянный, что делало ее человеком, с кем жить было весьма трудно. Адди очень похожа на нее. И, хотя я ценю вашу заботу и беспокойство о ней, поверьте мне, волнения ваши ни на чем не основаны.

Роберт и миссис Смит облегченно вздохнули.

— О-о-о, сэр, я так рада слышать все это, — воскликнула она, проводя рукой по лбу.

— Я прошу извинения за слова о том, что вы не так смотрели за девочками. Ваша забота о них безукоризненна, лучше, чем та, которую могла бы проявлять их родная мать, будь она с ними.

— Что вы, сэр, благодарю вас, сэр.

— Я считаю, что мы должны делать поправку на настроения Адди. Она не так умна, как ее сестра, ее душевный склад и черты характера не способствуют привлечению друзей. Она всегда предпочитала одиночество, а подобным людям надо прощать их некоторые странности, не так ли? Она еще слишком молода, только подходит к порогу зрелости. Дадим же ей время перейти его тихо и спокойно, не приставая к ней. С ней все будет в порядке с течением времени, я в этом уверен.

— Да, сэр, вы, наверное, правы. — Миссис Смит перекрестилась. — Я помолюсь за нее, вот что я сделаю.

— Благодарю вас, миссис Смит. А теперь, надеюсь, вы извините меня. Я бы хотел поговорить с Робертом несколько минут наедине.

— Конечно. — Она с немалым трудом поднялась со стула. За последние годы ее фигура весьма округлилась и отяжелела. — Мне надо сделать кое-какие покупки. Роберт возвращается к себе в банк, так что я попрощаюсь с вами обоими.

Когда она вышла, Айзек Меррит указал Роберту на стул.

— Садитесь, Роберт.

Тот повиновался.

Меррит тоже уселся, сложил руки, сплетя пальцы, и прикоснулся ими к губам, глядя молча и изучающе на Роберта некоторое время. Потом его руки упали на колени, и он спросил:

— Итак, вы любите Адди, да? — Голос его звучал спокойно и ровно, хотя всего несколько минут назад он был очень взволнован и раздражен.

— Да, сэр, это правда.

— И вы хотите на ней жениться.

— Да, когда подойдет время.

— Ну что же… Когда подойдет время… — Меррит достал сигару. Он отрезал кончик сигары. — А когда это будет?..

— Как только она закончит учение, я имею в виду… Хотя я все время намеревался поставить вас и ее в известность о своих намерениях, как только ей исполнится шестнадцать.

— То есть на будущий год.

— Да, сэр.

— А вам тогда будет девятнадцать, правильно?

— Да, сэр.

Меррит раскурил сигару и выпустил клуб дыма к потолку. Откинувшись на стуле, он сказал:

— Я думал, будет лучше вести разговор на эту тему не в присутствии миссис Смит, вы уже достаточно созрели для мужского разговора. — Он наклонился вперед, поставив локти на стол, и стал смотреть на кончик сигары, вертя ее пальцами. — Мне тоже было восемнадцать когда-то, Роберт, и я знаю… — он подумал несколько секунд, — какое нетерпение испытывает молодой человек в этом возрасте. — Он посмотрел на Роберта. — Он подобен зрелому арбузу, да…

Роберт вспыхнул, но продолжал, не отрываясь, смотреть на Меррита.

— Вы можете думать что угодно, сэр, но Адди и я никогда специально не оставались наедине, а если это и случалось, то между нами не происходило ничего предосудительного.

— Разумеется. Но вы целовали ее, я полагаю.

— Да, сэр. Но ничего больше.

— Естественно, ничего, кроме борьбы с самими собой.

Роберт не мог не признать справедливость его слов.

— Конечно, девушка в пятнадцать лет уже достаточно большая, чтобы ее целовать. Так было и в мои времена. Но подумайте, Роберт, о сложностях, которые сваливаются на нее. Вам уже восемнадцать, вы мужчина, достаточно взрослый, чтобы жениться, если вы на это решитесь — обзавестись семьей, собственным домом, свободами, которые дает статус женатого человека. Вы стали относиться к Адди, как к женщине, но ведь она еще не женщина, и она знает это. Поэтому разве можно удивляться, что она реагирует на все подобным образом? И временами впадает в уныние… Она чувствует себя виноватой в том, что ей приходится сдерживать вас. И несмотря на ваши декларации о лучших чувствах, несмотря на ваши благородные намерения, несмотря на то что я верю вам, самое лучшее и для вас, и для Адди — это видеться намного реже, пока она не достигнет возраста замужества.

Хотя Роберт был обескуражен, он признал, что и сам иногда думал так же.

— Два года — не такой уж большой срок, — продолжал Меррит. — Насколько мне известно, вы работаете и набираетесь опыта у видных людей в банке. Через два года вы будете знать почти столько же, что и они. Без сомнения, вы будете откладывать деньги и вкладывать их под их руководством. Должен признаться, я не возражал бы, чтобы моя дочь вышла замуж за подающего надежды банкира, который в один прекрасный день, я имею все основания надеяться, станет преуспевающим членом общества. Вера миссис Смит в ваше будущее не лишена оснований. Я интересовался вами, и то, что я узнал, весьма впечатляет. Однако, как я уже говорил, мне казалось, что вам больше нравится Сара. Извините, что я выражаю сожаление по этому поводу. Благодаря своей скромной внешности и слишком большому увлечению книгами Саре будет трудновато найти мужа. Но раз это Адди, что ж, я думаю, мы придем к взаимопониманию.

За эти два года вы научитесь всему, что могут дать в банке. Сделайте умный и основательный первый шаг, вложите свои деньги — я дам вам совет в этом деле, если вы пожелаете, — но отойдите от Адди. Конечно, можно будет с ней видеться время от времени, но выскажите ей веские доводы, почему вы будете уделять ей меньше времени и внимания. И когда ей будет семнадцать, я с большим удовольствием благословлю вашу свадьбу.

Роберт почувствовал облегчение, смешанное с разочарованием. Избегать Адди целых два года! Сможет ли он, когда вот уже несколько лет видится с ней почти каждый день!

— Итак, вы разрешаете мне сделать предложение, когда ей исполнится шестнадцать лет?

— Да.

— Благодарю вас, сэр.

Роберт встал и протянул руку. Меррит с достоинством пожал ее.

— Вы не будете сожалеть, сэр, — пообещал Роберт. — Я буду работать изо всех сил в течение следующих двух лет, чтобы обеспечить Адди жизнь, какой она заслуживает.

— Уверен, что вы сделаете именно так. И я буду следить за вами, возможно, что и незаметно для вас,

Роберт улыбнулся и выпустил руку своего будущего тестя из своей.

— Следите за мной. Увидите, когда-нибудь я буду так же богат, как и вы.

Айзек Меррит рассмеялся, и Роберт двинулся к двери.

— О-о-о! Есть еще одна вещь, Роберт.

Молодой человек остановился и обернулся.

— Не нужно беспокоить Адди рассказом о нашем разговоре. Мы должны дать ей возможность сделать свой выбор, когда придет время.

— Разумеется, сэр.

— Желаю удачи, Роберт.

— Вам также. Благодарю вас, сэр.

Следующие шесть месяцев были самыми грустными в жизни Роберта. Ему пришлось избегать встреч с Адди, а, следовательно, и с Сарой, выдвигая веские причины. Он жил под страхом, что Адди перестанет его любить. Однажды он разговаривал с Сарой об этом, пригласив ее прогуляться. Он жаловался на одиночество и смятение, поделился своей обидой на Адди за ее отчужденность. Он поведал Саре, что работает, чтобы обеспечить свое будущее, намекнув, что оно касается и Адди, но не сказал ничего больше, так как был связан обещанием, которое он дал Айзеку Мерриту, хранить в тайне свои намерения.

Есть ли мальчики в школе, которым Адди уделяет внимание? Нет ни одного, во всяком случае, Адди не говорила ей ни о ком. Признавалась ли она Саре, что ее чувства к нему угасли? Нет, ничего такого не было.

— Говорит ли она вообще обо мне когда-нибудь? — В глазах Роберта были тоска и беспокойство. Сара не отвечала, глядя на него в замешательстве. В июне у Адди был день рождения. За две недели до него он послал ей записку с предложением увидеться в воскресенье, предшествующее ее празднику. Он хотел устроить небольшой пикник в Ботаническом саду.

Роберт нанял коляску (впервые в жизни) и заехал за ней, соблюдая все церемонии. По этому случаю он купил полотняный костюм с жилетом цвета овсяной каши, подбородок его подпирал высокий тугой воротник, затруднявший дыхание, а под ним был аккуратно завязанный галстук. Адди надела воздушное платье лавандового цвета в крапинку, маленькую шляпку с широкими полями, в руках держала белый кружевной зонтик. Как только они взглянули друг на друга у входа в дом, какое-то грустное, меланхолическое настроение охватило их и провожало до экипажа. Он помог ей сесть, и она придержала юбки, чтобы он сел рядом.

— Хочешь, я подниму верх? — забеспокоился он.

— Не надо. Обойдусь зонтиком.

Он щелкнул бичом, и лошадь пошла быстрой рысью, стук копыт являлся единственным звуком, сопровождавшим их поездку.

— Ну как ты? — наконец вымолвил он.

— Прекрасно, — ответила она.

Они надели свои самые лучшие туалеты. Его первый дорогой летний костюм довольно сильно подорвал финансовое положение Роберта. Ее первая шляпка и платье с шуршащими нижними юбками были настоящими, такими, какие носят взрослые женщины. Они как бы перешли ту неопределенную грань между незрелостью и взрослостью, которая в действительности не имеет ничего общего с возрастом, и это повергало их в неловкое молчание.

Приехав в сад, он помог ей выйти и вынул из экипажа еду для пикника, завернутую в кухонное полотенце матери. Хотя он накопил деньги на хороший костюм, надеясь, что он также повысит и его престиж в банке, Роберт еще не был достаточно состоятельным, чтобы потратиться на покупку плетеной корзинки.

— Я думаю, мы сядем в беседке позади оранжереи. Ты была там?

— Да, отец водил нас туда много раз.

Они шли по залитым солнцем аллеям, по обеим сторонам которых росли небесно-голубые дельфиниумы в рост человека, ароматные бархатные петунии пурпурного цвета, а также стояли два величественных бука, огромных, как дома, с низко спускающимися тенистыми ветвями. Выйдя опять на солнце, они двинулись по аллее роз, прошли через многоцветную стеклянную оранжерею, в которой произрастали во влажном тепле раскидистые пальмы с кружевными листьями, и вошли в прохладную тень высокой самшитовой изгороди. Пройдя через арку из фигурно подстриженных кустов в круглое огороженное пространство, где были газоны с белыми петуниями, ярко-красными целозиями и пурпурными агератами, напоминающими звездную россыпь, они подошли к небольшой беседке с двумя скамеечками. Она была выкрашена в белый цвет и опутана изумрудно-зелеными виноградными лозами.

Прогулка от экипажа до беседки продолжалась минут десять, в течение которых они не обменялись ни словом.

Адди вошла в беседку и села на скамейку, закрыв ее почти всю своими юбками. Роберту оставалось только устроиться на скамейке напротив.

Он ждал хотя бы малейшего знака с ее стороны, глаза его звали ее, но она посмотрела вверх, на занавес из листьев и заметила:

— Здесь прохладно.

Ее отчужденность болезненно ранила его. Он не знал, как ее преодолеть, как прогнать ее или хотя бы уменьшить.

— Давно не было у нас пикника.

— Да, давно.

Он развязал кухонное полотенце.

— Это, конечно, не деликатесы миссис Смит, но то, что я смог добыть. Сдобные булочки из кукурузной муки, черносмородиновый джем, сыр и ветчину. — Он выложил провизию на скатерть и пригласил ее отведать угощение.

— Спасибо. — Она развернула салфетку, положила ее на свои шуршащие юбки и стала рассеянно играть ее кончиками, поднимая их и загибая. Она пристально смотрела на еду, избегая его взгляда, но не проявляла к ней никакого интереса. Он пожевал немного сыра, застревавшего у него в горле, и перестал есть.

— Ты совсем ничего не ешь, — заметил он.

Она приложила руку к груди и посмотрела на него.

— Извини, но мне не хочется есть.

— Мне тоже не хочется.

Он отложил в сторону салфетку и сидел, глядя на нее, устремившую взор на залитый солнцем сад. Он наклонился, положив локти на колени.

— С днем рождения, Адди, — тихо сказал он. Она перевела глаза на него. На мгновение ему показалось, что она чувствует то же, что и он. Но она быстро спрятала глаза.

— Мне очень жаль, что я не могу быть более веселой. Я знаю, ты хотел сделать сегодняшний день праздничным, побеспокоился устроить все это, а я… я… — Ее глаза опять остановились на нем, в них были тоска, сожаление и обида, которые он не мог понять.

— В чем дело, Адди?

— Я соскучилась по тебе.

— Этого не видно по твоему поведению.

— Нет, я очень скучала по тебе, Роберт, очень.

— Можно, я сяду рядом?

— Да. — Она приподняла и отодвинула юбки, и, когда он сел, они закрыли почти всю его ногу. Его колено тесно прижалось к ее ноге. Он взял ее за руку.

— Я люблю тебя, Адди.

Она закрыла глаза и опустила голову, но он успел заметить слезы на ее лице.

— Я тоже люблю тебя, — едва вымолвила она. Он прикоснулся к ее щеке.

— Почему же ты плачешь?

— Н-не знаю. — Она тихо всхлипывала, наклонившись вперед. Ее печаль проникла в его душу, и сердце защемило.

— Ну, пожалуйста, Адди, не плачь. — Он неловко обнял ее, мешала ее широкая шляпа. — Адди, дорогая, ну же, ну… — Он никогда не утешал плачущих; слова, им произносимые, сжимали у него все внутри. — Ведь нет никаких причин для слез, все в полном порядке. Я получил согласие твоего отца на брак с тобой.

Она отшатнулась, глаза ее широко раскрылись.

— Он сказал «да»?

— Да, через год, когда ты окончишь школу. — Роберт потянулся к ней и снял ее шляпу. Булавка осталась в ее волосах и растрепала их, одна прядь, как капля меда, упала ей на шею.

Эти слова вызвали новый поток слез. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, тщетно пытаясь остановить их. Он прижал ее к себе, так что она чувствовала биение его сердца.

— В чем дело, Адди? Ты разбиваешь мое сердце, я не знаю, что мне делать. Ты что, не хочешь выйти за меня замуж?

— Я не могу… ты не должен спрашивать м-меня.

— Но я спрашиваю. Скажи, ты выйдешь за меня через год?

Она откинулась назад.

— Нет.

Он почувствовал, как внутри у него все напряглось и стало словно хрупким. Его обуял страх. Он схватил ее за руки, привлек в свои объятия, стал жадно целовать. Неужели ему придется жить без нее?! Ведь уже с тринадцати лет он знал, что настанет день, когда он женится на ней. Она больше не сопротивлялась, ее ответный поцелуй был горячим и страстным, в нем было все — неуверенность и желание, отчаяние и радость… Они слились в тесном объятии, губы их раскрылись. Он ласкал ее грудь, и она застонала, когда его язык проник в ее рот.

— Адди, пойдем куда-нибудь, где мы будем одни.

— Нет!

— Ну, пожалуйста… — Он целовал ее, гладя ее грудь через накрахмаленное платье и мягкое белье.

— Роберт, перестань. Мы же в саду, здесь люди.

Но он специально выбрал это место, чтобы быть в стороне от публики.

— Пойдем со мной, Адди, пожалуйста. — Его голос стал хриплым.

— Куда?

— Я знаю одно место. Я как-то доставлял туда подпорки для растений по просьбе отца.

— Нет.

— Как ты можешь говорить «нет», когда чувствуешь и хочешь сказать «да»?

— Нет, мы не должны.

— Пожалуйста, там мы сможем видеть друг друга. Я так хочу тебя видеть, Адди!

До них донеслись голоса из-за самшитовой изгороди, послышались шаги по дорожке, они становились все громче. Роберт выпустил Адди из объятий, продолжая пристально глядеть на нее и волнуя ее своим взглядом. Он потянулся за ее шляпой.

— Надень ее и идем.

Закрытая Робертом и завесой из зелени от посторонних взоров, она поправила заколки в волосах и приколола булавкой соломенную шляпу. Он вручил ей зонтик, взял за локоть, и они вышли, обменявшись ничего не значащими приветствиями с вновь пришедшими. За изгородью он взял ее за руку и быстро повел через газон к проходу в зарослях, где им пришлось низко наклониться, а Адди снять шляпу, чтобы пробраться. Дальше дорога шла через рощу к небольшому белому сараю с бревенчатыми дверями. Перед ним стояла тележка с цветами, собранными садовниками накануне.

Роберт попробовал двери. Они были незаперты, но внутри сарай был заполнен садовым инструментом, ведрами, рейками и решетками для вьющихся растений. Только небольшая часть пола была свободна от всего этого, но там лежала кучка земли.

— Черт побери! — Роберт огляделся вокруг. Он подошел к передку тележки, держа Адди за руку. Перешагнув через упряжь, лежавшую на земле, он схватил тележку за передок, подтянул вперед к дверям, наклонил и вывалил ее содержимое на пол, как бы постелив ковер из вянущих цветов. Он привлек к себе Адди, обнимая и целуя ее, и опустился вместе с ней на упругую цветочную подушку.

— Роберт, твой новый костюм… — смогла выговорить она.

— Все равно… — Пятна от роз, ноготков и шпорников уже появились на рукавах его пиджака.

— Но ведь сюда могут войти.

— Сегодня воскресенье. Все садовники сидят дома. — Он целовал ее так, как Адам Еву перед тем, как она нашла яблоню, потом положил на спину и склонился над ней, вглядываясь в ее лицо в неровной тени, отбрасываемой увядшими цветами и зеленью с пьянящим ароматом.

— О-о-о, Адди, ты такая красивая!

Он сел, снял пиджак, отбросил его, схватил ее в объятия и, откинувшись назад, посадил на себя. Их губы опухли от долгих, страстных поцелуев, Роберт приподнял коленом ее юбки, раздвинул ноги. Они затихли на мгновение, чтобы перевести дух.

— Адди, я так люблю тебя, — выдохнул он.

Не сводя глаз с ее лица, он повалил ее на спину.

— Роберт, — прошептала она, — мое новое платье… — Лепесток цветка упал с его волос на ее лицо.

— Давай снимем его.

Ее зеленые глаза были прикованы к его лицу, казалось, что ей трудно дышать.

Он стал на колени, приподняв ее одной рукой, и лепесток упал с ее щеки на юбку. Когда она села, он перегнулся и, расстегнув длинный ряд пуговиц на ее спине, спустил платье до талии. Под ним была батистовая рубашка, собранная низко на шее. Он поцеловал ее плечо, повернулся и опять стал пристально глядеть ей в глаза. Ее нижняя рубашка застегивалась бантом. Он развязал его, и ленты упали ей на грудь. Он прижался к ее обнаженной груди и опять повалил на спину, целуя и любуясь ею.

— Роберт, мы не можем, не должны, — прошептала она, задыхаясь. Они продолжали целоваться, ноги их сплелись.

Он возбуждал ее, подавляя сопротивление своими поцелуями и прикосновениями, а воздух вокруг был напоен терпким запахом увядших растений. Ее невнятный шепот, легкие, порывистые движения, опущенные веки — все говорило, что она сдается. Но когда он поднял ее юбки и коснулся тела под ними, она вскрикнула и отбросила его руку. Он опять положил ее туда, где были чулки и подвязки. На закрытых глазах ее сверкали слезинки, зубы были сжаты. Рука его приблизилась к самому сокровенному месту… Она закричала, сжалась и резко отпрянула.

— Не трогай меня! — Она встала на четвереньки, осыпанная цветами, глаза ее метали молнии,

— Адди, что с тобой?! — Он сел.

— Не подходи!

— Прости меня, Адди. — Он протянул к ней руну. — Я думал, ты хочешь этого.

— Нет! — Она отклонилась назад, все еще стоя на четвереньках, глаза ее потемнели, в них был ужас.

— Я ничего плохого тебе не сделаю. Обещаю, что не коснусь тебя больше. Боже мой, Адди!.. Ведь я люблю тебя.

— Нет, ты не любишь меня! — Она почти кричала. — Не любишь! Раз ты мог, любя, чуть не сделать со мной такое!

Она так громко кричала, что люди могли бы прибежать сюда.

— Адди, что с тобой случилось?!

Она была совершенно вне себя, пытаясь подняться на ноги, приседая и наклоняясь вперед, подобно неандертальцу, потрясающему копьем, и в то же время стараясь одной рукой заправить свою рубашку.

Его горло свела судорога от страха.

— Дай я помогу тебе. Клянусь, я не трону тебя. — Он двинулся к ней, но она отпрыгнула и взвизгнула:

— Нет! Отойди! — Она запуталась в платье, споткнулась и испачкала подол.

Он стоял беспомощно рядом, пока она, бормоча, пыталась привести в порядок свою одежду. Глаза ее, казалось, искали что-то на полу, покрытом мертвыми цветами.

— …Эти розы… должна идти домой… не надо было приходить сюда… День рождения… Сара узнает… — Она бросилась бежать, несмотря на то что одежда ее все еще была в беспорядке.

— Адди, твоя шляпа, зонтик! — Он схватил их и бросился за ней. — Адди, подожди!

Последнее, что он видел, было ее испачканное платье, расстегнутое на спине. Приподняв юбки, она мчалась вперед, как будто поток раскаленной лавы настигал ее.

На следующее утро она исчезла.