Сперанский Михаил ФедоровичПартизанскими тропами

Сперанский Михаил Федорович

Партизанскими тропами

Об авторе: Сперанский Михаил Федорович. 1916 года рождения. Лейтенант Красной Армии. В начале войны попал в окружение. Вместе с товарищами создал партизанский отряд, был его командиром, потом комиссаром партизанской бригады. Награжден орденами и медалями. Михаил Федорович скоропостижно скончался, когда его книга находилась в производстве...

Содержание

Испытание верности

Мы не одиноки

Начало

И снова в бой

Ни минуты покоя

Вести с Большой земли

Блокада

Партизаны в наступлении

За Днепр

Испытание верности

Дождь лил пятые сутки. Студеный, совсем не августовский ветер насквозь пронизывал промокшую одежду. Нас пятеро. Я, политрук, и четыре сержанта. Все мы вышли из окружения. Ни плащей, ни накидок. И потому замерзли до немоты. Но все же шли и шли, упрямо пробираясь по густому болотистому лесу. Никто уже не знал, где какая сторона света. В те дни, когда светило солнце, мы были уверены, что движемся на восток, к линии фронта. А теперь вот поди разберись... Не стало и другого, самого верного ориентира - стрельбы с передовой. Канонада мало-помалу затихла, не слышно было даже дальнобоек.

Ночь наступила еще более безнадежная, чем день, - ни сарайчика, ни стожка, где можно было бы укрыться и обогреться. Пробираться по лесу во тьме становилось все трудней. Особенно доставалось шедшему всегда впереди Ивану Сычеву, прозванному Скороходом. Роста он среднего, чуть повыше меня. И такой же суховатый, но крепкий, жилистый, в ходьбе неустанный, словно заведенный. А главное, он в лесу чувствовал себя как дома, ходил быстро и смело. Вот и сейчас, другой останавливался бы, осматривался. А он пробирается напролом через чащобу, руками раздвигает ветви и заботливо предупреждает нас всякий раз, когда встречается какая-нибудь неожиданность. Но вот он остановился и радостно воскликнул:

- Огонек!

Так на корабле, затерявшемся в безбрежном океане, раздается долгожданное: "Земля!"

Все остановились.

- Показалось... - пробурчал самый осторожный Евсеев.

- Нет, светится! - возразил Астафьев.

- Если даже просто костер, идемте узнаем, кто такие. Может, хоть обогреемся, - сказал я, уловив тускло пробивающийся в темноте желтоватый свет.

- Товарищ командир, я разведаю, - попросился Лев Астафьев, который, как и Сычев, старался все узнавать первым.

- Иди, да осторожней, - отпустил я его.

Командиром этой группы я, по сути, не был. Собрались четверо младших командиров из разных воинских частей, попавших в начале войны в окружение, и уговорились вместе пробираться к своим, к линии фронта. Ну а поскольку я был политруком роты, то есть старшим по званию, ко мне и стали обращаться как к командиру.

Астафьев вернулся очень скоро.

- Ну и живут люди! Все у них на виду. Ни занавески, ни ставен, - еще издали услышали мы его голос. - По-моему, уже поужинали и собираются спать.

- Да ты толком скажи, что это: хутор, село... - потребовал Баранов, который всегда докладывал точно и четко.

- Село, конечно! А свет только в самом крайнем доме. Постучимся, покажемся в окно, увидят, какие мы, небось не прогонят.

Но пока мы пробирались по чащобе, заветный огонек в окошке погас. Видимо, хозяева легли спать. Мы подошли к старой, покосившейся хате. Но долго пришлось нам потихоньку стучать то в дверь, то в окно, пока наконец в сенях не звякнула щеколда и послышалось испуганное:

- Кто такие?

Мы вполголоса, чтобы не услышали соседи, объяснились как могли.

Дверь со скрипом открылась, хозяин чиркнул спичкой и при слабом свете сразу понял, кто мы такие. Спичка погасла, и в кромешной тьме мы вошли за хозяином в хату. Он тут же приказал:

- Марфа, завесь окна, да поплотней.

И только когда хозяйка выполнила это приказание, зажег лампу.

- Не буду сильно фитиль выкручивать, керосин на исходе, где его теперь возьмешь... - с горечью заметил хозяин, черными заскорузлыми пальцами убавляя огонь пятилинейной лампы так, чтобы она светила не ярче лампадки..

- Ах, зозюлечки вы мои! - пожалела нас дородная улыбчивая хозяйка. - Да ниточки ж сухой на вас нету! Зараз печку затоплю, обсушитесь. Да вы, наверно, голодные. Юхим, чего ж ты стоишь, неси что там у тебя осталось.

Хозяин вышел и, судя по топоту ног, направился за дом. Видя, что мы настороженно прислушиваемся к шагам хозяина, Марфа успокоила нас, пояснила, куда ушел он.

- За сараем пришлось выкопать ямку и всю еду там прятать, да и одежонку что поновей, - говорила она, нарезая свежевыпеченный еще теплый черный хлеб. - Тащут немцы-ироды все - и сало, и масло, и яйка. А курочка на глаза попадется, сразу пристрелят. Вот и приходится то в ямках, то в бурьяне ховать все, что ни на есть.

Юхим вернулся с большим куском сала и кринкой молока. Сам щедро нарезал сало и, оставив нож на столе, предложил дальше резать по мере надобности.

Огромный черный каравай с хрустящей корочкой быстро уменьшался, да и сало таяло, как на сковородке. А хозяин все расспрашивал нас про фронт, как будто мы могли знать больше, чем он сам. И когда убедился, что ничего нового от нас не услышит, поскреб в затылке и высказал, наверное, самое заветное:

- Может, сразу растерялись наши от неожиданности, а уперлись бы да дружно бросились на врага, то и не пришлось бы вот так, в одиночку, по лесам пробираться?

- Упирались, батя. Еще как упирались! - горячо и напористо возразил Астафьев.

Задетый за живое упреком Юхима, Астафьев рассказывал о первых боях. Он не оправдывался перед этими добрыми людьми, а просто вспоминал и как бы сам себя проверял, так ли вел себя в трудные минуты.

Служил он неподалеку от границы связистом. Его радиостанцию разбомбило, а его самого взрывной волной отбросило в канаву. Когда очнулся, никого своих уже не было, мимо проходила наша артиллерия на конной тяге. Пришлось из радиста превратиться в артиллериста. Целую неделю пробирались по болотам, хотели вырваться из окружения. Но наткнулись на фашистскую автоколонну. Дали по вражине из трех сорокапяток. Уцелел только генеральский "опель", потому что шел позади колонны...

- На середине села, на углу школы, новая власть громкоговоритель приладила, - не унимался старик. - День и ночь хвалятся, как они чай пьют в Москве. А мы же не знаем, где у них кончается брехня.

- Нет, дорогой, до Москвы у них руки коротки! - убежденно сказал Лева. - Пять дней назад мы на одном хуторе слышали голос Москвы. Наши силы собираются в кулак, и скоро фашисты получат свое. Ведь в самом начале почему они прорвались? Просторы у нас огромные. А враг неожиданно навалился железной громадой на наши приграничные части. Подмял и углубился. Но дальше-то уже не катит таким маршем. Скоро наши упрутся, как вы говорите, и дело пойдет по-другому...

- Да я-то что, я не сумлеваюсь. А только у людей руки опускаются. Даже готовый урожай не хотят убирать. Для кого?

- Для себя! - не задумываясь, ответил я. - Надо молотить и прятать зерно, как это сало.

В большой русской печи с веселым треском горели дрова. Хотелось, конечно, обсушиться, обогреться. Но я спросил, кто в селе теперь хозяйничает.

- Да два мироеда, - ответил Юхим. - Один бывший кулак, а другой вор, освобожденный немцами из барановичской тюрьмы, дерутся за место старосты в селе.

- Вот их вам и надо бояться прежде всего. Узнает кто из них, что вы дали нам приют, и донесет завтра же, чтобы выслужиться. Так что мы лучше пойдем. Спасибо вам, что накормили и обогрели.

- Ах, зозюлечки мои, и куда ж вы в такую мокроту! - чуть не со слезами взмолилась хозяйка. - Да в такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выпустит!..

Хозяйка вдруг остановила Евсеева, который вперевалку, медвежьей походкой шел к двери.

- Куда ж вы пойдете в такой рваной гимнастерке? Коли сушиться некогда, то я вам дам Юхимову рубаху.

Грузный, на голову выше всех нас ростом, сержант Евсеев остановился перед женщиной и, виновато улыбаясь своей добродушной улыбкой, сказал тихо:

- Рубашку нельзя мне надевать, я военный, пойду в гимнастерке уж какая есть.

- Да что ж то за гимнастерка! Все плечо голое! На сучок чи на чо напоролись?

- На штык фашистский, - коротко ответил Петр.

Хозяйка только руками всплеснула и потребовала еще задержаться, пока заштопает гимнастерку.

- О-о, нас если начать штопать, то хватит на целые сутки, - воскликнул я, однако посоветовал Петру снять гимнастерку и отдать в ремонт. А Баранова послал постоять за дверью на всякий случай.

Хозяйка скомандовала Евсееву:

- Раздевайтесь!

Тот неловко протянул свои огромные плотничьи руки:

- Дайте мне что-нибудь прикрыть спину на то время.

- Да что она у вас, такая мерзлячая? - удивилась хозяйка.

- Не то... - уклончиво ответил Петр и, сняв гимнастерку, под которой больше ничего не было, подал ее хозяйке.

- Бож-же мой! Что это у тебя? - испуганно вскрикнул хозяин, когда увидел спину сержанта.

- Это гитлеровцы правду выколачивали из меня шомполами, - криво ухмыляясь, ответил Петр.

- Да вы смотрите, люди добрые, живого места нету на этой спине! продолжал возмущаться Юхим. - Рубец на рубце.

Мы-то знали, какая у Петра спина...

Попал Евсеев в нашу группу так. Несколько дней мотались мы по лесу в надежде найти своих. Однажды Лева Астафьев, возвратившись из деревни, в которую ходил, чтобы расспросить дорогу, доложил, что немцы в этом районе прочесывают леса, ловят оказавшихся в окружении бойцов и отправляют в лагеря военнопленных. Вскоре мы услышали стрельбу в разных местах и направились в глубь леса, чтобы выйти из опасной зоны. Вдруг на небольшой полянке в кустах увидели человека. Он сидел полусогнувшись, глубоко задумавшись, на плечах его была рваная, окровавленная гимнастерка, на голове выцветшая фуражка, на ногах кирзовые сапоги. Я подал знак окружить незнакомца.

- Кто такой? - спросил я строго.

- Не стреляйте, братцы, я свой. Убежал от немцев.

Я внимательно посмотрел на него. Мне показалось, что этот человек пережил что-то страшное, и стало даже неловко перед ним. Мы опустили винтовки.

Он рассказал, что родом из Оренбургской области, до войны работал плотником. С начала войны служил артиллеристом, был заряжающим. Их конный артдивизион отступал с боями. А в последнем бою артдивизион был разбит, Петра ранило, он попал в плен. Фашисты били шомполами, потом повели всех пленных в лесок на расстрел. Когда начали расстреливать, Петр рванулся в сторону и побежал по лесу. Немцы подняли стрельбу, но он то изворачивался между деревьями, то бросался в сторону, то падал и снова бежал, и ни одна пуля в него не попала.

Стали советоваться, как быть. Ленька Баранов, как всегда, горячился, кричал:

- Кто его знает, зачем он здесь, может, послали в разведку.

Астафьев и Сычев, более рассудительные, высказались за то, чтоб поверить человеку.

Выслушав товарищей, я сказал:

- Давайте поверим Евсееву, пусть он побудет с нами. Время покажет, кто он такой...

А вечером Петр тайно от всех показал мне свою спину. Я глянул и не меньше, чем теперь Юхим, испугался. Сплошные черные полосы с красными и синими волдырями пересекали всю его спину. Прежде всего я указал на этот наглядный документ Баранову, который не доверял новичку. И Ленька тут же побежал в село, чтобы достать лекарство. Вернулся на рассвете с подвязанной рукой и мазью. Его обстреляли немцы, когда он, не зная, что творится в селе, сунулся в первый попавшийся дом. Сам Леонид и лечил Петра, к которому привязался больше всех.

Через несколько дней, когда спина еще кровоточила, Евсеев добыл себе немецкий "шмайсер". Тут уж мы окончательно поняли, на что способен этот человек.

...Заштопав гимнастерку, хозяйка достала из сундука белую нижнюю сорочку мужа и дала ее Петру.

- На такую спину надо чистое надевать, - наставительно сказала она, видимо боясь, что Петр откажется от такого дорогого в то время подарка, помыться б вам в баньке, да что ж поделаешь, раз такое время...

На прощанье хозяева отдали нам последнюю буханку хлеба и хороший шмат сала.

Остановившись за сараем и в темноте крепко пожимая мне руку, Юхим сказал:

- Вам лучше перебраться через Березину. Там леса поглуше. Только подальше от Кличева держитесь - немцев в нем много, да и полиция появилась.

- Спасибо, дорогой товарищ! - ответил я, стараясь увидеть в темноте его глаза. Но и не видя их выражения, верил, что они полны искреннего участия.

Уходили мы от добрых стариков, словно родной дом покидали.

Неподалеку от села мы увидели стожки сена. В одном из них решили заночевать. Каждый выскреб из стожка по охапке сена, сделал себе нору и забрался, спрятался в душистое тепло от дождя и холода. Все, по-моему, сразу же уснули, а мне что-то не спалось. Мучили досада, недовольство всем, что я сделал и делаю сейчас. Стыдно было перед этими добрыми людьми, поделившимися с нами последним.

В памяти всплыло пережитое в первые дни войны. Служил я на границе, севернее Бреста, поэтому наша часть в первый же день войны вступила в схватку с фашистами. Комиссар наш погиб под бомбежкой. Несколько дней мы сражались в своем городке. А потом с кровопролитными боями стали отходить в глубь страны. В сотне километров от границы в небольшом лесу фашисты окружили нас. Двое суток пытались мы вырваться из кольца, не получилось. Группа средних и высших командиров организовалась в ударный батальон. И вот этот батальон из полковников, майоров, капитанов бросился на прорыв. А за ними и мы, рядовые бойцы и младший комсостав.

...Задремал я только под утро. Когда проснулся, одежда на мне высохла. Но только вылез я из стожка, как передернуло от сырости и холода. Дождик все еще моросил. Хотелось снова зарыться в душистое сено и отлеживаться. Но мы только теперь поняли, в какой опасной близости к селу так беспечно заночевали. Надо было уходить, пока не поздно.

Едва мы отошли от нашего ночлега, в кустарнике заметили женщину. Увидев, что мы идем по открытому лугу, она замахала руками и закричала:

- Тикайте скорей в лес, фашисты в селе!

Мы остановились, чтобы сообразить, куда же направиться. Как вдруг над нашими головами засвистели пули, донеслись звуки автоматных и винтовочных выстрелов.

Пригнувшись, мы побежали в ольховый кустарник, переходивший в смешанный лес. В лесу остановились, прислушались, нет ли погони.

Стрелять немцы перестали. Но до нашего слуха доносились какие-то их выкрики и гул автомобиля, то усиливавшийся, то утихавший.

"Что они там делают? - хотелось нам знать. - Не разнюхали ль о нашем ночном визите?"

Но вот раздался выстрел и вслед за тем душераздирающий женский вопль. Астафьев нахмурился, крепко сжал винтовку в руках. А в селе уже заголосили несколько женщин, кричали дети, старики.

- Что они там творят, супостаты? - злобно процедил сквозь зубы Баранов.

- Я разведаю! - рванулся Лев.

- Пройдем вдоль опушки к речке, оттуда все увидим, - сказал я, тоже сгорая от нетерпения узнать, что творят фашисты.

К речке пробирались быстрыми перебежками. Увидели дым над селом и поняли, что это горит "наш" дом.

- Ах, зозюлечка! - имея в виду нашу гостеприимную хозяйку, горестно воскликнул обычно молчавший Петр Евсеев. - Что же с тобою и твоим Юхимом теперь будет?

Мы смотрели на разгоравшийся дом и думали о его добрых хозяевах и горькой их участи...

- Неужели это им за нас? - словно сам себя спрашивал Иван Сычев.

Ему не ответили.

- Что ж, так и будем любоваться? - сердито заговорил Астафьев.

- А что мы можем? - повел рукой Сычев.

- У нас оружие!

- А ты знаешь, сколько их, раз приехали на грузовике?

И опять молчание. Но я чувствовал, что у всех накапливается злоба и решимость.

- А что, если этих душегубов подкараулить на обратном пути? - подаю мысль. - Если ударить внезапно из пяти стволов, кое-что можно сделать...

- Кто знает, когда они поедут обратно? - пробасил Сычев.

- Когда-нибудь да поедут! - сердито покосился на него Астафьев. Михаил прав, - кивнул он в мою сторону. - За эту добрую советскую семью нельзя не отомстить душегубам!

- У моста видите березняк? - указал рукой Баранов. - Устроим там засаду.

- Жаль, граната одна, - заметил Евсеев.

- Я не промахнусь, - пообещал Баранов. Грузовик взревел и стал удаляться в другой конец села.

- Вот тебе и засада у моста! - с досадой сказал Лев. - Они уедут в другую сторону.

- Да ведь хозяин говорил, что дорога в город здесь только в одну сторону, за речку, - возразил Сычев.

Вдруг на другом конце села тоже задымилось. Видимо, подпалили еще один дом. И там послышались, крики и плач.

Мы бегом направились к небольшому деревянному мосту через речку, с обеих сторон обросшую лозняком. У моста среди березок оказались окопы, видимо, отрытые еще в начале войны и уже немного заросшие травой.

- Спасибо, ребята! - сказал Астафьев, спускаясь в крайний глубокий окоп. Это он благодарил неведомых красноармейцев, когда-то здесь потрудившихся.

- Думаешь, гады не посмотрят в эту сторону? - спросил я Льва.

- А я вот еще березку сюда перенесу, и ничего не увидят, - ответил Лев, и я почувствовал в его голосе уверенность и боевитость.

Дождь перестал. Пожар в селе разгорался. Теперь горело уже три дома. Но гула автомобиля больше не было слышно. Мотор заглох где-то в середине села. Нам из засады не было видно домов. Видели мы только три огромных столба дыма. Да слышали мало-помалу утихавшие крики. И вдруг опять стрельба и громкое пьяное пение.

- Вот, вот! - обрадовался Лев. - Это хорошо, что они пьяные: с такими проще будет разговаривать. Пейте, жрите, гады! Это будет вашим последним кутежом! - И вдруг он нетерпеливо обратился ко мне: - Командир, а чего их ждать, стемнеет, и сами к ним пожалуем!

- Там будет видно. До темноты еще далеко, - ответил я, прислушиваясь к звукам, доносившимся из села. Чувствовалось, что уже полдень. Ветер быстро гнал по небу лохматые тучи, казалось, расшвыривал их. Наконец выглянуло солнце, оно осветило всю дорогу от моста до села. Настроение сразу поднялось - теперь хоть мокнуть не будем.

Загудел мотор, и автомобиль выкатился из села. Быстро набирая скорость, он приближался к мосту. Мы приготовились. Иван Сычев, наш самый меткий стрелок, хладнокровно целился из винтовки. А Баранов как-то задиристо, по-мальчишески посматривал на меня, словно хотел спросить: вижу ли я его? Когда вражеская машина скрылась за небольшим кустарничком, который был от нас всего в полукилометре, Баранов с гранатой в руке и винтовкой через плечо быстро, словно кошка, выскочил из окопа и, низко пригнувшись, перенесся к кусту у самой дороги.

- Ленька! - закричали мы ему.

Но он уже сидел на корточках за низенькой ольшинкой. Теперь его ничто не защитило бы, если бы немцам вздумалось, как это они любили делать, обстрелять кустарники, бегущие навстречу машине. Моя задача теперь усложнилась - нужно было еще зорче следить за каждым движением едущих в машине фашистов и посматривать на отчаюгу Баранова.

Грузовик был крытым. Значит, стрелять перед машиной могут только из кабины. Даю приказ Сычеву зорко следить не только за шофером, но и за тем, кто сидит рядом с ним. Это скорее всего офицер, и уничтожить его надо первым. Теперь все будет зависеть от Баранова, когда тот бросит гранату.

Вот машина уже в ста метрах. Да, рядом с шофером сидит офицер. Теперь я это вижу хорошо. Вот он шевельнулся, приподнял пистолет. Сейчас выстрелит. Машина уже совсем рядом с Ленькиным укрытием. И вдруг навстречу машине из-за куста стремительно вылетела граната. В тот же момент фашист выстрелил. Но Сычев послал свою пулю чуть раньше, и офицер сник за окном кабины. Граната разметала брезент над кузовом, и мы увидели пьяных немцев, бросившихся к заднему борту кузова. Три винтовки ударили из окопов. Машина остановилась. Один фашист выпал за борт убитым. Остальные, как огромные серо-зеленые крысы, бросились в кювет. Баранов привстал и выстрелил. Первый беглец опрокинулся на дорогу. Рядом с ним улеглись еще двое. А четвертого пуля Сычева догнала уже в кустарнике. Машина загорелась.

- Сбивайте огонь! Может, в кузове боеприпасы! - кричу товарищам и первым нагребаю в фуражку земли с бруствера.

Увлекшись тушением огня, мы не заметили, что один из гитлеровцев, видимо, только притворившись убитым, быстро вскочил и побежал в кусты.

- Эй, куда ж ты! - как-то попросту крикнул ему вслед Астафьев и метким выстрелом тут же уложил его.

Из кузова мы достали два ящика патронов, несколько гранат, собрали оружие убитых и бросились в лес.

Пробежав по лесу с полкилометра, остановились под развесистой кроной дуба перевести дух. И как-то, не сговариваясь, ребята окружили Леньку Баранова, как герою дня пожимали руки, тискали, хлопали по плечу.

Только я воздержался от бурного проявления чувств, потому что не знал, как расценивать его перебежку почти на виду у врага - как геройство или как ухарство, которое в нашем положении ни к чему.

- Скажи Сычеву спасибо, что вовремя офицера стукнул, а то бы ты так и остался с гранатой в руках.

- Могло быть и такое! - согласился Баранов. Но у меня на этих бандюг столько злости, что и убитый сумел бы кинуть гранату!

- Что-то теперь с нашей зозюлечкой? - печально спросил Евсеев.

И в этот момент совсем рядом послышался треск сушняка под ногами.

- Стой! Кто идет! - вскинул винтовку Астафьев.

- То мы, хлопцы из села, - раздался почти детский голос. - Мы свои. Не стреляйте, дяденьки!

- Если свои, то чего же стрелять, - задорно ответил Астафьев. - Сколько вас, своих-то?

- Да туточки четверо. А там еще идуть, - из кустарников вышел подросток в отцовском пиджаке, подпоясанном сыромятным ремешком, и в новенькой пилотке с пуговицей от красноармейской гимнастерки вместо звездочки. За ним, как за разведкой, вышли два парня и мужчина лет сорока. Старший, сняв серенькую рваную кепку, вытер взмокший лоб и сказал виновато:

- Бежали, думали, не успеем.

- Куда ж вы так торопились? - спрашиваю, внимательно осматривая каждого.

- Так то ж, когда мы услышали стрельбу около моста, поняли, что кто-то приютил тех супостатов окаянных. Подумали, допомога будет нужна, вот и побежали.

- Кому вы хотели помочь, им или нам? - спросил Баранов.

Мужик зло сверкнул черными глазами из-под нахмуренных бровей:

- Кому ж мы теперь можем помогать после того, как те супостаты перестреляли три семьи и хаты спалили.

- Пере-стреля-ли?

- А эти, что в крайнем доме, Юхим да Марфа? - подступил к нему Баранов. - С ними что?

- С них все и началось, - угрюмо ответил мужик. - Ночью у них были наши хлопцы, окруженцы, а утром об том уже стало в городе известно. Тут у нас двое таких, что стараются на фашистов. Вор Федот Закута, выпущенный немцами из тюрьмы, да Захар Тяжкий, такой, что не успели вовремя в тюрьму упаковать. Кто-то из них и донес. Машина так и остановилась возле дома Юхима. Там обоих сразу застрелили, а хату подпалили... - Он умолк, будто все рассказал, и вдруг поднял на меня покрасневшие глаза и устало добавил: - Сегодня и меня разыскивали. Сидор Савчук я, бывший колхозный завхоз. Я знал, что Закута будет сводить со мной счеты за то, что воровство его вывел когда-то на чистую воду, так я жену и детей отправил к родне, на Смоленщину, а сам остался присмотреть за колхозным добром. Да лучше бы не оставался...

- Может, вам и самому податься на Смоленщину? - заметил я. - Идемте с нами.

- Нет, тут вся моя бригада, вместе работали, вместе бедовать будем. - И вдруг робко попросил: - Вы бы вот дали нам немного оружия.

- Но зачем вам оружие? - спросил Лев. - Вы люди невоенные. Не станете же вы вступать в бой с фашистами.

- А то уже как придется. - И, снова утерев пот со лба, мужик с упреком добавил: - Вы же вот все уходите, а нам тут беззащитными оставаться с такими душегубами!

Больно мне стало от этих горьких, но справедливых слов.

- Садитесь, товарищи, - предложил я своим и селянам. - Дело это надо серьезно обмозговать.

- А чего тут судить да рядить! - отмахнулся Сидор. - За нас уже подумали и порешили. - И, положив свою засаленную кепчонку на колено, он отвернул подкладку возле козырька, достал сложенный вчетверо лист бумаги. Вот читайте. Тут все ясно сказано, что надо нам делать. Да не только нам, а и всем тем, кто попал в окружение.

Я с некоторым предубеждением взял бумажку из рук Савчука. Но только развернул ее, невольно, как перед большим начальством, встал.

- Что там, командир? - спросил самый нетерпеливый в нашей группе Леонид Баранов и тоже встал.

Это была листовка, видимо, сброшенная с самолета, с обращением партии к советскому народу. Но, передавая Баранову эту листовку, я сказал:

- Приказ всем, кто попал в окружение.

- Приказ? - вскочили Астафьев и Евсеев. - Да читай ты вслух! потребовал Евсеев.

- "...В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеских армий, для разжигания партизанской войны повсюду и везде..."

- Политрук! Ты прав, это приказ нам! - горячо воскликнул Баранов. Нам, чтобы попусту не тратили время и силы на выход из окружения, а начинали действовать в тылу врага.

- Да ты читай, читай! - прервал его Астафьев. - Или дай я.

Но тут послышался гул автомобиля.

- Неужели уже узнали? - прислушавшись к нараставшему реву моторов на дороге, удивился Евсеев.

- Так мы ж, как только бабахнула ваша бомба, побежали сюда, а ворюга Захар - на мотоцикл и в город! - пояснил Савчук. - Сам видел, какой он был белый от страха.

- Вот сука. С ним бы надо, как и с теми гитлеровцами! - зло проговорил Астафьев. - А мы-то ушли в лес и мотоцикл пропустили...

- Вам лучше отсюда уйти подальше, - забеспокоился Савчук. - Так вы, того, если можете, дайте нам что из трофеев...

Я посоветовался с товарищами. И решили весь трофей отдать этим людям. У каждого из нас была своя, русская, винтовка и боеприпасы к ней, а лишнее оружие нам ни к чему.

- Отдадим вам все, что добыли сегодня, кроме гранат, - сказал я, обращаясь к Савчуку, - но дайте слово, что вы это оружие надежно спрячете до поры до времени.

- Мы не дети, не для игры берем, - ответил Савчук.

- А мне! - чуть не со слезами бросился ко мне подросток. - Товарищ командир, дайте и мне винтовку!

- Ну что ты, - положил ему руку на плечо Сычев, - война - это не детское дело.

- Я уже не маленький! - И подросток нахмурился, отвернулся обиженный.

- Федя мой племянник, сын председателя колхоза, - пояснил Савчук. Отца его фашисты повесили, как только вошли в наше село. А он теперь за главу семьи, на его иждивении мать и две сестренки.

- Значит, кончилось твое детство, - горько сказал Сычев. - Я тебе обещаю отомстить за твоего отца.

Но Федя ничего не хотел слушать, требовал свое.

- Товарищ командир, - вскричал он, - пусть они дадут и мне! Ну, не даете так, то поменяйте. - И он вынул из-за пазухи маленький вороненый пистолет, такие называют "дамскими". - Возьмите это, а мне винтовку, она дальше бьет.

- О, да ты, я вижу, не дремал. Где ж ты раздобыл эту штуку?

- За Березиной, там, где был большой бой, гитлеряку нашел в канаве. Сам убитый, а пистолет в руке держит, гад!

- Сколько тебе лет?

- Четырнадцать.

Пулеметная очередь, раздавшаяся на месте нашей недавней стычки с фашистами, оборвала наш разговор.

- Могут прочесать лес, - предположил рассудительный Евсеев. - Надо уходить, особенно вам, - кивнул он на деревенских.

- Нет, им теперь отрываться от нас опасно, - заметил Баранов, - мы одной ниточкой повязаны. Если немцы пустят собаку, она возьмет сперва наш след, а потом и тех, кому мы передали оружие.

Пришлось задуматься.

- Как же нам быть? - спросил Савчук. - Выходит, я тех собак сам приведу до своего дома.

- Всем уходить за Березину, чтобы оборвать след, - ответил Баранов.

- Да у нас тут есть небольшая речушка. По ней мы в свой лес можем уплыть, - сказал Савчук, видимо, боясь удаляться от дома. - Там и лодка у меня стоит. Может, и вы пойдете вместе с нами? Был бы командир, отряд организовали бы.

- Нет, мы пойдем на восток, за Березину. Надо подальше уйти, чтоб не навлечь на село новой беды, - сказал я, и мои товарищи согласились.

- Ну, то вы себе идите через тот соснячок прямо до берега Березины, указал путь Савчук. - А мы повернем направо, переберемся через Гнилую речку и вернемся в село с другой стороны.

Мы расставались как давние друзья, как родные. Что будет с этими людьми? Встретимся ли когда-нибудь?..

Мы не одиноки

Утром мы наткнулись в лесу на шалаш из еловых веток. Осторожно осмотревшись, подошли к нему и заглянули. Никого. Шалаш большой, пол устлан еловыми ветками. В углу на охапке сена - недоплетенная корзинка и заготовленные для нее прутья. Леонид показал кожуру от картошки:

- Свеженькая. Нисколько не присохла. Так что мы помешали человеку обедать.

- Предлагаю расположиться в этом уютном жилье, но выставить посты, сказал я.

- Правильно, командир, - поддержал меня Баранов. - Я дежурю первым. Хочется высмотреть хозяев шалаша.

За ночь хозяева не появились, и мы отправились в сторону деревни, надеясь кого-то увидеть на дороге и поговорить.

И тут нам повезло. Только вышли из леса, увидели, что люди копают картошку. Картофельное поле тянулось до самой деревни. Но, видимо, оно было разделено на делянки. Люди работали семьями на своих участках. Ближе всех к нам были трое - мужчина, женщина и девушка. К ним можно было подойти по кустарнику так, чтобы нас не увидели другие. Я пошел вдвоем с Иваном. В зарослях трех-четырехлетнего березнячка наткнулись на ямку, до половины заполненную картошкой. Значит, люди выкапывали и сразу ссыпали урожай в яму.

- У нас тоже так зимует картошка, - сказал Иван, чтобы обратить на себя внимание увлеченной работой семьи и не испугать внезапным появлением.

Нас заметили. Все трое разом подняли головы, посмотрели на нас. Ответив на наше приветствие, женщины продолжали работать, а мужчина направился к нам, пояснив своим:

- Покурю, поговорю с людьми.

Это был болезненно худой мужчина лет тридцати пяти. Из-под реденьких светло-русых бровей на нас смотрели умные, пытливые глаза. Подойдя к нам, он каждому пожал руку. Пальцы у него были жесткие от работы, черные, потрескавшиеся.

- Военные люди, а подходите так робко, осторожно, - заметил он, - у нас немцев нету. Чего им в такой глухомани делать? Скот почти весь забрали сразу. Да и хлебушко подмели. Вот теперь, если бульбы удастся сохранить хоть немножко, - он кивнул на яму, - то только и наше.

- А не рано ли копать картошку?

- Да, она еще растет. Но что же делать? - развел руками мужик. - Люди решили спрятать, пока и ее не увезли в Германию. А кому хочется кормить гитлеровцев?..

Он сел на кучу земли возле ямы и нам предложил сесть, чтобы не видели другие.

- Крисковец моя фамилия, Сергей Филиппович, - попросту назвался он, не понуждая нас к ответному знакомству. - Был я бригадиром в колхозе. Председателя сельсовета и нашего, колхозного, немцы расстреляли сразу же, как пришли. А может, и до нас доберутся. Вы по лесу, видимо, к фронту пробираетесь... - не спрашивая, а скорее просто рассуждая, говорил он. Далеко наши. Совсем далеко. Но, видать, остановились и даже дают фашистам жару. Об этом германское радио само проговаривается: то плетут, что в Москве, а потом вдруг о боях на Смоленщине, или под Харьковом, или еще где поближе. А люди ж недурные, понимают, что далеко от тех городов до Москвы.

Женщины позвали Сергея Филипповича отнести к яме мешок с картошкой. Тот извинился и ушел. А когда вернулся, сказал:

- Жонка хочет сходить домой за хлебом. Вы сможете обождать?

- Что ж делать, - виноватым голосом отвечал Иван, - мы были защитниками народа, а теперь вот стали его иждивенцами...

- Защитниками вы еще будете. На колени мы не станем. Вон в других местах, слышали, что творится? - И сам же ответил: - Партизаны, как в гражданскую, начали действовать. На железных дорогах крушения устраивают. Да и по шоссейкам не все машины доходят до фронта.

- Так оно было, и в войну с Наполеоном, - заметил я, стараясь пока не говорить ничего определенного.

- Вот-вот, это наша давняя тактика - партизанство, - обрадовался Крисковец. - Нам теперь надо дружно держаться, гражданским и военным, оказавшимся на оккупированной земле... Помогать надо друг другу. А идти, догонять фронт? Я и не знаю. Нужно ли это?

Чувствовалось, что он хотел сказать больше. Но пока что не решался: нас он еще не знал как следует...

- Бульбы вечером наберите, сколько вам надо. Ну а решитесь зимовать в нашем лесу, то мы вам и в другом поможем. Наша деревня называется Березово Болото, а дальше Великая Старина. Люди у нас добрые. Никто добровольно в полицию не пошел. И в старосты никто не соглашается. Мы уж сами уговариваем тут одного доброго человека, пока не навязали нам какого-нибудь шкурника...

С Крисковцом мы расстались, ободренные моральной поддержкой.

* * *

В шалаше мы только ночевали, а по утрам уходили в разведку по окрестности. Мы уже знали, где находится железная дорога, районный центр Кличев с полицией и прочими представителями оккупационной власти. Если возвращались рано, то отдыхали где-нибудь подальше от шалаша. Вот и сегодня, вернувшись из похода к шоссе, мы устроились на лесной поляне под одинокой березой и оживленно обсуждали данные разведки.

В разгар беседы я вдруг заметил, что в орешнике мелькнуло что-то подозрительное.

- Лев, Иван, быстро обойдите орешник! - приказал я. - Кто там?

Астафьев и Сычев тут же вскочили и с оружием на изготовку побежали в заросли орешника. Но через несколько минут вернулись ни с чем.

Вдруг совсем близко, но уже с другой стороны, мы услышали нарочитое покашливание, словно кто-то предупреждал о своем приближении.

На поляну вышли двое. Один - высокий в сером макинтоше и такого же цвета кепке, в ботинках. Лицо худое, одухотворенное. Другой - среднего роста, с полным румяным лицом, в брезентовом плаще и кирзовых сапогах. За плечами у него туго набитый рюкзак.

Мы все вскочили, держа оружие в руках. А Баранов крикнул:

- Стой! Кто такие?

- Да теперь-то зачем такие строгости? - не обращая внимания на этот окрик, спокойно сказал высокий. - Были бы мы вооружены, из орешника перестреляли бы вас, как глухарей на току.

- И все же кто вы, откуда? - спрашиваю не так строго, как Леонид, но требовательно.

- Из этой вот деревни, колхозники, - ответил высокий. - Мы корзинки плетем. Шли за лозой, да и увидели вас.

- Документы есть?

- Как же без документов. Есть и документы, - все так же спокойно отвечает высокий и показывает мне справку, написанную на имя Каранкевича Ивана Афанасьевича.

Взял я этот документ под сомнение. И подпись неразборчива, и то, что тридцатилетний дядька предъявляет не паспорт, а метрическую справку, наводило на подозрение.

- Документу этому не верю, - возвращая бумажку, заявил я высокому. Скажите прямо, кто вы такие?

- А вы кто? Это вы пришли в наш лес, а не мы к вам, - ответил высокий.

- Третью ночь занимают наш шалаш и еще спрашивают, кто такие! - с ехидной улыбкой заметил второй.

- Ах, вот они, хозяева, - заулыбался и я. - Вы сами видите, что мы люди военные, бойцы.

- Ну и мы бойцы, только с другого фронта. - Высокий протянул мне руку, представился: - Редактор районной газеты Крисковец Иван Павлович.

- Родственник Сергея Крисковца? - обрадовался Лев. - Ну тогда свои люди.

- Откуда же мы знали бы о вас, если бы не Сергей, - сказал Крисковец. А мой товарищ - директор МТС Латышев. Ни о нем, ни о себе не говорю "бывшие". Мы были, есть и будем, несмотря на то, что фашистам удалось так вероломно сломать наши ворота. Ну, ворота - это еще не весь двор.

Иван Павлович рассказал нам и о положении на фронте, и о делах в районе. Было ясно: все знает из каких-то неведомых нам первоисточников. "Он, конечно же, слушает радио, - догадался я. - Но что-то есть у него и еще..."

Снова острым стало желание идти к фронту, скорее слиться с родной армией. Крисковец слушал нас и внешне будто одобрял рвение нашей пятерки. А когда страсти улеглись, заговорил вдумчиво и спокойно. Заговорил вроде бы совсем не на тему. Он стал рассказывать об озере в их лесу. Из небольшого ручейка образовалось большое озеро. Пришлось даже плотиной отгораживаться селянам, чтобы в паводок не хлынула вода.

- Весной, бывает, боимся, что прорвет плотину и снесет всю деревню. Сила в нем накопилась огромная, - тихо, словно сам себе, говорил Иван Павлович. - А стремился бы тот ручеек только в море, кто знает, добрался бы до него или нет. Скорее всего затерялся бы в лесных дебрях.

- Ну, если это вы, дорогой товарищ редактор, насчет нас, то мы в пути не затеряемся! - поняв эту притчу, сурово заявил Сычев. - Мы уже кое-где рвали те плотины. Да и еще рванем...

- Вот и хорошо, что верите в свои силы. - Крисковец встал. - Завтра вечером, если в деревне будет тихо, соберем коммунистов и все обсудим. Я приду за вами.

* * *

Это было, по сути, партийное собрание. Кроме меня и Крисковца, пришли еще трое. Света в доме не зажигали. Лиц пришедших не было видно. Однако по разговору люди показались мне не деревенскими, как и сам Иван Павлович Крисковец.

- Товарищи, признаюсь, что в первые дни войны я растерялся, как и многие, не знал, что делать, - заговорил в темноте Иван Павлович. - Но теперь кое-что для меня прояснилось. Если бы мне, например, было поручено повести агитационную работу среди населения, я бы начал с информации. Народ не знает, что делается на фронте. Его интересуют вопросы: стоит ли Москва? Держится ли Красная Армия? А главное, когда же погонят фашистов назад? Незнание положения на фронтах ставит в тупик перед вопросом: что делать? Бойцы и командиры, отставшие от своих частей, попавшие в окружение, всеми силами стремятся пробраться к фронту. А некоторые, пока что очень немногие, пытаются бить врага там, где оказались. Вы знаете, что радиоприемники оккупанты приказали сдать. Но не все их послушались. И вот мне повезло, иногда слушаю сводки Совинформбюро. Приведу вам несколько сообщений. И не только для информации. Они подсказывают нам, что делать и как действовать в тылу врага. Вот первое сообщение:

"Отважно действуют бойцы партизанского отряда под командой тов. М. в тылу фашистских войск на северозападном участке фронта. За последнюю неделю отряд совершил несколько смелых налетов на колонну фашистской пехоты и мотомехчасть. В боях с врагом партизаны уничтожили 4 танка, 4 автомобиля, 12 мотоциклов и сожгли 14 автомашин с боеприпасами. Фашисты потеряли до ста солдат убитыми".

Вот другое сообщение: "Партизанский отряд "За Родину" напал на охрану моста через реку У. Пока фашистские солдаты вели перестрелку с партизанами, двое партизан в темноте подплыли к быкам моста и заложили мины.

От взрыва мин мост сильно поврежден".

Далее, - продолжал Крисковец. - В одном районе Брестской области оккупанты решили начать вывозку леса. На узкоколейке местные жители обстреляли поезд из дробовиков. Паровоз взорвался. Немецкие солдаты, ехавшие за лесом, были уничтожены. Люди сожгли свои дома и ушли в лес.

Потом Иван Павлович перечислил еще несколько фактов, свидетельствовавших о зарождении партизанского движения в тылу гитлеровской армии.

- И в гражданскую, да всегда, когда на нашу землю приходили захватчики, русский народ не сидел сложа руки, бил врага и с тыла и с фронта, - заметил чей-то суровый, уравновешенный бас. - Коли мы не пробились к фронту, будем бить врага здесь.

- Все это так, - послышался голос, кажется, Сергея Крисковца. - Но все это стихийно. А где же наше сердце - наш обком, райком?

- Первого июля была директива ЦК КП(б) Белоруссии "О развертывании партизанской войны в тылу врага", - ответил Иван Павлович. - Так что наше сердце, как говорит Сергей, с нами. И уж будьте спокойны, если мы проявим себя, нас найдут.

Я слушал и жалел, что мои товарищи не присутствуют на этом собрании. Впрочем, они были заняты - охраняли село, как и люди Крисковца.

После сообщения о том, что в Белоруссии развертывается партизанское движение, я откровенно рассказал собравшимся, что мы решили делать после того, как прочли листовку с обращением к советским людям, оставшимся на оккупированной территории. Я сказал, что мы последнюю неделю занимались только поисками места для нашей базы.

- Думаю, что лучшего места вам искать не надо, - заявил один из товарищей. - Старост в этих двух деревнях еще нет, а если будут, то из наших людей. Это дело мы подготовили.

- Почему же вы сами не организуетесь и не начнете партизанских действий? - спросил я.

- Действовать мы будем, - ответил Крисковец, - но мы люди гражданские, а хорошо бы иметь в отряде военных, которые обучали бы молодежь владеть оружем. Вы не первые, кого мы пытаемся остановить. Но все окруженцы рвутся к фронту и не хотят понять, что необходимо создавать второй, не менее опасный для врага фронт в его тылу. А коли вы, товарищ политрук, сами пришли к такому выводу, то вот и оставайтесь. Ваша группа будет основой нашего партизанского отряда. Все, что нужно вам для жизни, для постройки жилья, мы дадим.

Долго обсуждали мы это дело, к которому приступали робко, в неведении, но с верой в его правоту. Перед тем как разойтись, Крисковец сказал:

- Так и будем считать, товарищи, этот день днем основания нашего партизанского отряда.

Сказано это было уверенно, торжественно.

* * *

Место для строительства землянки мы выбрали в густом запущенном лесу. У Сергея Крисковца взяли, лопату, пилу, топоры и приступили к делу. Уговорились; работать без лишнего шума и треска, чтобы нас не слышали в деревнях. Вырыли котлован. Спилили несколько сосен. Вот тут-то Евсеев и показал свое искусство. Плотник он был отменный. Топор у него играл в руках. Пока мы искали мох для прокладки да камыш для крыши, он сделал сруб. Помощники Петра тоже трудились так, что на гимнастерках выступала соль.

Землянка получилась внутри довольно просторная. А снаружи ее почти не было видно. Только крыша, как огромный гриб, возвышалась над землей, напоминая скорее омшаник пасечника, чем жилье.

Лесу для землянки было вдоволь. А вот где взять кирпичей для печки? И опять все тот же Петр Евсеев проявил свою хозяйскую находчивость.

- Крисковец сказал, чтобы сами приходили в деревню за продуктами, напомнил он.

- Да, лучше, чтобы жители не протаптывали к нам тропинок, особенно когда выпадает снег, - согласился я.

- Так вот, каждый раз, когда кто-то пойдет в деревню, - развивал свою мысль Петр, - чтобы нес оттуда по кирпичику.

Кирпич, песок и глину собирали целую неделю. Но печку потом Петр сделал всего за день.

И вот мы затопили свою первую печку в первой партизанской землянке. Это было таким событием! Все поочередно выбегали смотреть, как из трубы нашего лесного жилища тянется тонкая струйка голубоватого дыма. Землянка стояла под огромной мохнатой елью, и дымок из трубы, бойко поднимаясь вверх, тут же рассеивался в зеленых лохматых ветвях, словно таял в них. Даже лес был с нами заодно, маскировал наше обиталище. Мне казалось, что этот дымок как-то роднит нас со всеми людьми, которые остались на земле, захваченной гитлеровцами, объединяет в одну дружную непокорную семью.

Начало

Колхозник Сергей Филиппович Крисковец стал нашим связным. Он знал, где находится наша землянка. Но это на всякий случай. А встречались мы с ним для обмена новостями где-нибудь в чащобе и каждый раз назначали новое место. Было очень важно, чтобы нашего связного никто не выследил, не заподозрил в связи с нами. И вот как-то на очередном нашем свидании он рассказал, что в районном центре Кличеве расположилась на отдых немецкая воинская часть. Теперь через деревню Пересопня каждое утро ходит из Могилева крытый грузовик. Наверное, продукты возит. Сергей лукаво подмигнул:

- Захватить бы его, и на зиму запасетесь продуктами.

- Дело хорошее, - сказал я, - надо подумать. Пришел в землянку и говорю:

- Ну что, партизаны, землянку выстроили и успокоились. Кругом фашисты свирепствуют, а мы любуемся дымком из нашей печурки.

- Не хитри, политрук, - сказал Баранов, - чего задумал?

И как рассказал я о немецком грузовике, у Леньки Баранова глаза разгорелись, вздернулся коротенький нос, и на нем веснушки сильней проступили.

- Давно пора заняться делом! - воскликнул Астафьев. - А то все только устраиваемся да осматриваемся.

- Мы на большое дело нацелились. Не осмотревшись, нельзя, - возразил ему Сычев.

- Да, это верно. Однако теперь уже пора.

- О том и речь. Сегодня ночью Сергей проведет нас в тот лес, где находится эта самая Пересопня, - сказал я.

...Утро было ясное, погожее. Мы сидели в зарослях можжевельника метрах в десяти от дороги и думали только о том, когда же пойдет немецкий грузовик.

Послышался отдаленный гул мотора. Я приготовил гранаты. Сычев поднял свою винтовку. Баранов, Астафьев и Евсеев приросли к кустам. И вдруг разочарование. Шла не та машина, которую мы ждали. Не грузовик, а легковушка. Однако, увидев, что в ней за спиной шофера сидят два офицера, я бросил гранату. Это был сигнал к бою. Полетели гранаты Баранова и Евсеева. Но все они взорвались позади машины. Да и Сычев опоздал. Машина фыркнула и умчалась. Я успел заметить, что сидевшие в ней офицеры повернули головы, пытаясь понять, откуда шла стрельба.

Мы поднялись и смотрели друг на друга в недоумении: как с такого близкого расстояния не сумели подбить машину!

Вдруг совсем близко загудели моторы. Наверное, где-то недалеко стояла автоколонна. Может, была какая-нибудь поломка, ее задержали, и вот она снова двинулась. Гул нарастал, видно, машины быстро набрали скорость и вовсю мчались на выручку легковушке. Как бы там ни было, но, приблизившись к месту, откуда мы только что стреляли, немцы подняли такую стрельбу, что лес шумел как в непогоду. Но мы уже были далеко от дороги и ускоренным шагом уходили прочь.

Километров пять отмахали и только тогда сели отдохнуть.

От разгоряченных лиц валил пар, во рту пересохло. Рубашки прилипли к телу. Спустились к ручью, напились, и стало полегче.

- Верно говорят - дуракам счастье! - сказал Лев Астафьев.

Возбужденные, усталые, мы вернулись в свою землянку и, повалившись на нары, стали обсуждать причины неудачи. Неправильно выбрали место для засады: в мелком кустарнике нас легко можно было обнаружить издалека. Гранаты бросали с большим опозданием. Надо бросать перед идущей машиной, а мы вслед ей...

- Не беда! - беспечно отмахнулся Леонид Баранов. - Так случилось. У моста-то мы вон как их расчехвостили! Подчистую!

- Победой у моста нечего кичиться, - возразил Петр Евсеев, - там мы напали на пьяных. А были бы немцы трезвыми, еще неизвестно, чем бы все кончилось.

- Петр прав, - поддержал я Евсеева.

Мы были крайне удручены неудачей, хотя потом оказалось, что засада наша не была безрезультатной.

На другой день я встретился с Сергеем Крисковцом, и он, загадочно улыбаясь, спросил меня:

- Михаил, это ваша работа с легковиком?

Но я сделал вид, что не понимаю, о чем он говорит.

- Так ты не знаешь, что вчера подбили немецкую машину?

И стал мне рассказывать, как неведомые партизаны громили врага.

Оказалось, что тот легковик не дотянул даже до деревни. У него были прострелены шины на задних колесах, пробито боковое стекло, а самое главное - ранен офицер. Немцы ругались. Всех в селе называли партизанами. Но расправляться с мирными жителями им было некогда - срочно уезжали на фронт.

Весть о партизанах разнеслась по всему району. Она быстро обрастала легендами...

В деревне Великая Старина многие мужики были мастерами по изготовлению ободьев для колес, дуг, бочек. Одним из таких мастеров был и Евлампий Гавлик. Я его уже знал. Худощавый, среднего роста старик лет шестидесяти, он был не по годам подвижен. В деревне считали, что он знает в лесу каждый пень. И вот как-то Евлан пустил слух, будто видел партизан. В лесу их, по его словам, "темная хмара", и все со станковыми да ручными пулеметами.

Однажды встретились мы, я и говорю ему:

- Дедушка Евлан, вы тут распространяете слухи о партизанах, будто их "темная хмара". Зачем это?

Дед лукаво улыбнулся мне и обычной своей скороговоркой ответил:

- Вишь, мил человек, видел я или не видел, то дела не касаемо. А только пущай те супостаты сатанинские, полицаи да всяческие германские прихлебаи верят, что в лесах народилась новая Красная Армия, да такая, что с нею и не совладать. Так оно и нам, простым людям, спокойней будет. Глядишь, менее беспутствовать будут ироды сатанинские, боязно будет им руки-то распускать. Прав я, аи не прав? - И, приблизившись к самому моему лицу, Евлан тихо добавил: - А касаемо вашей землянки, то ее почти от земли и не видно. Вот только днем в ведрую погоду вы лучше не топите. А то смотрю как-то, а елка дымит в небо, как труба самоварная. Вы больше по ночам обогревайтесь. Ну а если днем, то поманеньку, сухими дровишками, чтоб дыму меньше. А вообще знай, дорогой товарищ командир, случись на деревне какая тревога, враги против вас что удумают, Евлан бросит свою хату, пусть горит или в тартарары провалится, все бросит Евлан и первым побежит упредить вас. Спросишь, почему? Да потому, что все понимаем так: вы тут остались наша единая защита, наша надежа. Без вас мы и вовсе осиротеем. Вот так, мил человек, товарищ красный командир.

* * *

Еще когда мы только построили землянку, Лев Астафьев проник в заброшенный деревенский клуб и в куче хлама нашел старенький радиоприемник. И хотя питания к нему не было, он его забрал. А теперь Евсеев и Сычев принесли ему батареи. "Одолжили" у гитлеровцев, проезжавших по шоссе на легковой машине.

- Ну а сами-то гады где? - первым делом спросил я.

- Кончили воевать, отдыхают в кювете. Не волнуйся, командир, на этот раз мы учли все прежние промахи. Засаду устроили в лесу, где огромные деревья подступают к самой дороге. Каждое дерево - крепость! Гранату я бросил с точным расчетом. Ну да это все теперь позади! - отмахнулся Иван. Пусть Лев скорее налаживает радио. А мы его заранее премируем. - И он достал из трофейного рюкзака добротные сапоги.

Лев благодарно обнял его. Но сапоги пока отложил, а кинулся к приемнику и стал прилаживать батареи.

Лев Анатольевич Астафьев до войны был начальником радиостанции артиллерийского полка. И вот теперь на него были все наши надежды. Мы окружили его и с нетерпением ждали, что будет, заработает ли наше радио? Затаив дыхание, смотрели мы на радиста, расположившегося на полу нашего жилища. Лев что-то подвинчивал, подкручивал, даже на язык пробовал проводки и ни слова не отвечал на наши нетерпеливые вопросы. И вдруг, словно струна лопнула, - что-то взвизгнуло, зашипело, затрещало. У нас, казалось, остановилось дыхание. Но треск быстро умолк. И это нас бросило в холодный пот. Волнение у всех было такое, будто мы на диком острове, а единственный корабль уплывает, не заметив нас.

Астафьев рукавом выцветшей гимнастерки вытерт взмокший лоб: он-то волновался больше всех. И опять присел над приемником, лизнул один, другой проводок, где-то подкрутил, где-то подстукнул, и вдруг... ударили куранты.

Все, кроме самого радиста, встали, подтянулись, словно выстраивались на какой-то очень торжественный парад.

Бой часов Кремлевской башни кончился, но мы не шевелились, и вот, как бурный водопад, как фронтовая канонада, обрушилась на наши головы дотоле не слышанная нами песня:

Вставай, страна огромная!

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Лица моих боевых товарищей бледны, сурово сдвинуты брови, а в глазах Баранова слезы.

Музыка и слова этой песни удивили нас, взбудоражили, слили воедино с огромной, поднявшейся на смертный бой Родиной.

Когда песня кончилась, заговорил диктор: "От Советского информбюро! Передаем вечернее сообщение от 11 августа. В течение 11 августа наши войска продолжали бои с противником на Смоленском, Белоцерковском и Уманском направлениях...

За 10 августа уничтожено 39 фашистских самолетов. Наши потери - 25 самолетов. По уточненным данным, во время налета фашистских самолетов на Москву в ночь с 10 на 11 августа сбито не 5 фашистских самолетов, как сообщалось ранее, а 6 самолетов..."

Было ясно, что бои идут жестокие, кровопролитные. Но главным было то, что Москва стоит, что Москва сражается...

Нашей радости не было конца. Мы со слезами на глазах обнимали друг друга, тискали нашего радиста.

Москва наша!

Почти всю ночь не спали, находясь под впечатлением услышанного.

А Льва Астафьева мы прозвали с тех пор "Кренкелем".

* * *

Однажды Иван Павлович Крисковец сообщил мне, что группа партизан из коммунистов Кличевского района хочет установить связь с нашей группой. Мы обрадовались этому сообщению.

Встретились в доме Ивана Павловича. Он стал знакомить нас с местными партизанами, которые пришли всем отрядом.

Командиром Кличевского партизанского отряда был Игнатий Зиновьевич Изох, представительный мужчина лет сорока. И манерой держаться, и речью, и ростом Изох производил впечатление человека солидного, внушительного. Он спокойно и деловито рассказал о жизни его партизанской группы, изложил свое мнение о дальнейшем развертывании партизанского движения в районе. Он считал первостепенным вовлечь в партизанскую деятельность как можно больше людей, активизировать борьбу с оккупантами. На этом же настаивал и комиссар отряда Яков Иванович Заяц.

После недолгих разговоров договорились о совместных действиях.

Через несколько дней отряд Кличевский расположился недалеко от нас, по другую сторону деревни Великая Старина. Теперь мы перестали чувствовать себя одинокими. В случае тревоги можно будет действовать совместно.

Между тем фашисты разворачивали бурную деятельность: забирали хлеб и скот у крестьян.

Объединенными силами двух отрядов мы начали отбивать увозимый в Германию хлеб и возвращать его крестьянам.

Однажды ночью мы с отрядом Изоха вошли в большое село Воевичи. Открыли амбары с зерном, подготовленным для отправки в Германию, и стали раздавать его жителям. Люди всю ночь закапывали зерно в ямы. Старосте мы решили выдать расписку о том, что хлеб реквизирован партизанами. Однако многие крестьяне считали, что староста Харламп Тимоха их предаст. Он пошел на службу к фашистам добровольно.

Группа партизан направилась к его дому. Вызвали ничего не подозревавшего Харлампа на улицу. Скрутили его, объявили приговор партизанского суда. Грянул выстрел, и фашистский холуй получил то, что заработал.

* * *

Однажды я пришел в землянку Изоха и застал у него незнакомого партизана с ручным пулеметом. Это был высокий, красивый боец с доброй веселой улыбкой.

- Леонид Горбачевский, - представил мне гостя Изох, - у него шесть бойцов. Просится в отряд. Его направил сюда Иван Павлович. А у меня видишь, - Игнатий Зиновьевич повел руками по землянке, чуть нес доставая до стены, - сами с трудом втискиваемся на ночь.

Переговорив с Изохом обо всем, за чем шел, я повел Горбачевского к себе.

Когда вышли из землянки, Горбачевский тихо свистнул, и тотчас из заснеженного орешника вышло шестеро так же, как и сам Леонид, тепло одетых бойцов. Они оделись - как он сам сказал - за счет фашистского обоза, увозившего награбленное.

- Ну, у вас просто Петродворец в сравнении с Изоховой землянухой! громко воскликнул Горбачевский, переступив порог нашей землянки.

По одну сторону землянки тянулись нары. К правой стене было прижато наскоро отесанное бревно, служившее скамьей. У оконца - стол из горбыля на подставке из двух поленьев. В печке как раз жарко пылали дрова, и по всей землянке обильно шло тепло. На столе - разобранный приемник, над которым колдовал наш "Кренкель".

Бойцы из группы Горбачевского быстро нашли общий язык с моими товарищами. Сидя рядком и покуривая, они расспрашивали друг друга о прошлом, искали земляков, знакомых.

Еще по дороге в наш отряд Горбачевский рассказал мне, что война застала его в автобатальоне, расположенном недалеко от границы. Он служил шофером. Тяжело раненный, он долго лечился в лесу, где за ним ухаживали деревенские подростки. А потом ушел с такими же, как и сам, окруженцами к линии фронта. В деревне Березово Болото прожили неделю на чердаке, и Крисковец посоветовал присоединиться к партизанам.

Имея пулемет и пополнение, наш отряд стал сильнее. Нам не терпелось начать активные действия против оккупанто|. Наш порыв горячо одобрял Иван Павлович Крисковец.

Но это оказалось делом не таким уж простым, как мы поначалу думали. Как правило, в больших селах фашисты оставляли хорошо вооруженные гарнизоны.

Только зимой, накопив оружия и хорошо подготовившись, мы решились на длительный рейд по окрестным селам с целью разгрома фашистских гарнизонов.

На рассвете 22 декабря наш отряд, объединившийся с партизанами Изоха, подошел к селу Заполье, которое было центром волости. Но тут дело обошлось без боя. Бургомистр Иван Жлукто был своим человеком. Он ждал нашего прихода и сразу же передал нам четыре винтовки, много патронов и ключи от склада с хлебом. До рассвета жители села разобрали весь хлеб и попрятали по своим ямам.

Ранним морозным утром мы пошли дальше, на Орлино и Лютино. В деревне Орлино жители рассказали, что в Лютине есть полиция, набранная из каких-то бандитов и изуверов.

- Там особо лютуют братья Галацевичи, - сообщил нам самый старый житель села.

В середине дня двумя группами подошли мы к этой деревне. Чтобы не вспугнуть полицаев, командиры групп решили пойти на хитрость. Четверо бойцов во главе с отчаянным партизаном Кучеруком из группы Изоха надели на рукава полицейские повязки и пошли в деревню. А остальные остались на опушке леса.

Наши посланцы незаметно вошли в деревню, спросили, где живет начальник полиции, и зашли в хату к Галацевичу. Тот сидел за бутылкой самогона и жареным гусем.

- Ты начальник полиции? - грозно спросил Кучерук.

- Я, я, я! - дрожащим голосом ответил полицай, поглядывая на висевшую около порога винтовку.

- Не дрожи, вояка! Возьми оружие и не будь разиней, не оставляй его у порога. Партизаны у тебя под носом, а ты самогонку глушишь! - С этими словами Кучерук снял со стены винтовку, передал ее Галацевичу и приказал: Через десять минут чтобы все твои вояки с оружием были тут. Есть очень важное дело.

- А вы кто же будете? - осмелился спросить фашистский холуй.

- У тебя что, глаза повылезли, не видишь? - и Кучерук показал на полицейскую повязку на рукаве. - С Осипович мы. В вашем лесу напали на партизанский след. Но их много. А нас, сам видишь, четверо. Не одолеем. Позвонили шефу, он приказал привлечь вас в помощь. А у вас и телефона нету. Вот и пришлось тащиться. Шеф требовал к вечеру доставить ему партизан живых или мертвых. А ты знаешь, что если не выполним этот приказ, то мертвыми будем мы сами.

Тон Кучерука подействовал лучше всяких документов. Галацевич быстро собрал свою шайку в одну хату, а тут как раз весь наш отряд вошел в деревню...

Полицаев же судили сами жители деревни и воздали каждому по заслугам.

Утром основная часть объединенного отряда перешла по льду Березину и направилась в Осиповичский район, где решила разогнать и уничтожить другие полицейские гарнизоны. Но мне не повезло - я был ранен случайной пулей одного немецкого холуя.

Вернулись мои товарищи из этого рейда уже в начале января 1942 года. Я радовался их успехам и переживал, что из-за ранения не мог быть вместе с ними.

Этот рейд нас вдохновил, вселил веру в победу.

Но тогда мы еще не могли оценить главного итога его. Мы поняли это лишь к весне, когда везде, где прошел в начале года наш отряд, возникли партизанские отряды, большие и маленькие.

И снова в бой...

Еще в декабре 1941 года по направлению Ивана Павловича Крисковца к нам прибыло семеро хорошо вооруженных бойцов во главе с кадровым командиром старшим лейтенантом Василием Павловичем Свистуновым. Эта группа уже отличилась в борьбе с фашистами - разбила грузовик с боеприпасами, совершила несколько налетов на полицейские участки. Пришли они к нам с предложением совместно разоружить полицаев в Бацевичах. Я принял предложение Свистунова, выделил ему несколько человек из нашего отряда, и они отправились на операцию...

Глядя на энергичного, хотя и немного запальчивого Свистунова, с которым охотно отправились наши ребята, и даже Баранов, в Бацевичи, я подумал, что, если этот старший лейтенант сумеет провести операцию в Бацевичах так, что наши бойцы признают его командиром, то я буду рекомендовать избрать его командиром нашего отряда.

Полиция в Бацевичах была уничтожена. Наши партизаны охотно приняли мое предложение и избрали Свистунова командиром отряда. А меня - комиссаром. И я наконец-то занялся своим "родным" делом - ведь я был политруком!

Наш отряд быстро разрастался. В середине января в отряд влилась молодежная группа из местных жителей, но во главе ее стоял девятнадцатилетний Борис Шумилин.

В Кличевский отряд вошла еще одна группа из местных партизан во главе с Николаем Носковым. Изох назначил его командиром роты. Однако воевал с нами Николай недолго, в одном из боев он погиб смертью героя.

С ростом отряда появились новые проблемы - в землянках, отрытых осенью, все не помещались. Самые закаленные спали в шалашах. Но это был не выход из положения. Нужно было срочно решать вопрос о размещении, да и питании такого большого количества людей.

К этому времени я стал уже понемногу ходить. Возле землянки у нас всегда стояла наготове лошадь, запряженная в сани. На них вместе с Горбачевским я не раз выезжал в разведку. Положив в сани пулемет, мы объезжали окрестные леса, осматривали деревни, которые были очищены нами от немецких ставленников и холуев. Эти поездки подсказали тактику партизанской борьбы в зимних условиях. Решили весь отряд посадить на сани и совершать объезды деревень и сел района. Там, где есть немецкие комендатуры или созданные немцами полицейские участки, - уничтожать их.

Свистунов и Крисковец одобрили это предложение.

...Разгромив ближайший немецкий гарнизон, мы с неделю пожили в освобожденном селе. А когда узнали, что идет крупный карательный отряд, перебрались на санях в другое село, в которое на автомобилях проехать было невозможно. Гужевым транспортом немцы тогда еще пользовались очень редко. Таким образом родная зимушка нам помогала.

Передвигаясь от села к селу, наш отряд, как снежный ком, обрастал людьми. Мы становились сильнее. Однако нам не хватало боеприпасов. После нападения на несколько гарнизонов у нас осталось по двадцать патронов на каждого бойца и на пулеметы, которых у нас было теперь четыре.

От одного из лесников мы узнали, что в сорока километрах на месте большого боя наших войск с гитлеровцами закопано много оружия. Решили попытать счастья: отыскать этот драгоценный клад.

...Проснулись рано. Проверили оружие, разделили патроны и к восходу солнца были готовы в путь. Целый день обоз двигался по лесам, а на ночь остановился в деревне Печкуры.

Фашисты узнали об этом и двинули на нас роту вооруженных до зубов солдат.

Мы издали заметили черневшие на снегу цепи немецких солдат, с трех сторон надвигавшихся на нас, и заняли оборону.

Свистунов, командир нашего отряда, с группой партизан расположился в той половине деревни, которая прилегала к лесу. Другую половину деревни остальные партизаны, ими командовал я - комиссар. По отряду был передан строгий приказ вести только прицельный огонь. На каждый патрон - по одному фашисту!

Оккупанты открыли огонь из автоматов. Видно, надеялись взять на испуг, ибо огонь этот не был прицельным, а так, в "божий свет".

Засевшие за домами и сараями партизаны скупым, но метким огнем расстреливали наступавших. Пулеметчики Вася Вороненко, Николай Дмитриенко заставили гитлеровцев залечь в глубоком снегу. Молчал только пулемет Горбачевского, устроившегося рядом со мной за сараем. Я сдерживал Леонида до решительного момента.

Немного отлежавшись, фашисты вдруг усилили огонь из пулеметов, автоматов и винтовок. И снова полезли по снегу. Вот-вот они ворвутся в деревню. Особенно много их двигалось по дороге со стороны Кличева и с огородов к центру деревни. Леонид теребил меня, просил разрешения дать очередь. Я молчал. И лишь когда гитлеровцы поднялись в рост для атаки, я махнул Леониду:

- Давай!

Короткими меткими очередями Леонид скосил бегущих фашистов.

А на другом конце деревни в это время раздался голос Свистунова:

- Не пускать гадов!

Меткий огонь партизан и там остановил атакующих.

Через некоторое время мы с Леонидом Горбачевским увидели, как по дороге со стороны Кличева на полном галопе к нам скачет лошадь с санями. Мы притаились и стали наблюдать за приближавшейся упряжкой. Но вскоре поняли, что в санях никого нет. Остановив бегущую лошадь, мы были удивлены: в санях на сене лежал немецкий ручной пулемет, патроны и несколько винтовок. Видимо, кто-то из партизан прицельным огнем уложил фашистов, управлявших этой упряжкой, а лошадь была, наверное, местная, вот и бросилась домой, привезла нам трофеи. Как это было своевременно и кстати!

Леонид Горбачевский и Вася Вороненко, у которых пулеметы были немецкие, запаслись трофейными патронами, а стрелки разобрали винтовки. Трофейный пулемет мы передали самому меткому стрелку Грише Бойко, он тут же стал расстреливать наседавших полицейских и немцев.

А в это время по огороду, скрываясь за плетнем, к нам метров на пятьдесят приблизился вражеский пулеметчик. Он укрылся за большой вербой и повел ураганный огонь по центру деревни.

_ Вороненко, срежь пулеметчика! - закричал Свистунов.

Вася Вороненко дал длинную очередь, и вражеский пулемет замолчал. Наступила тишина.

Считая, что пулеметчик убит, партизан Сергей Мелезиков бросился к вербе, чтобы взять трофейный пулемет. Но, не добежав до плетня метров десять, Сергей был скошен длинной очередью хитрого врага.

Пулемет, установленный за вербой, снова начал поливать нас свинцовым огнем. Мы укрылись за домами и сараями, и я приказал не высовываться, не лезть без прикрытия под вражеский огонь. Но партизанам очень уж хотелось завладеть этим пулеметом. И как только он смолк, из-за сарая выбежал рослый партизан Иван Липухин. Он по снегу пополз к вражескому пулемету. Но тоже был сражен.

Не успели мы опомниться от новой потери, из-за того же сарая выскочил Борис Шумилин. Он полз не напрямик. То укроется за бровкой огородной межи, то прижмется за кочкой. Партизаны затихли, замерли от волнения. Сможет ли товарищ добраться до цели? Не постигнет ли и его горькая участь тех двоих? А Борис все ближе и ближе подползает к плетню. Еще несколько метров, еще немного... Но пулеметчик за вербой снова застрочил, теперь уже в упор. Шумилин притих, распластавшись в снегу, и тотчас вокруг него снег стал алым.

- И этого! - крикнул кто-то рядом со мной.

Но Борис вдруг выстрелил, и пулеметная очередь врага оборвалась. Шумилин стал отползать назад, оставляя на снегу кровавый след. Но вот и он застыл на месте.

Вражеский пулемет больше не стрелял из-за вербы. Но немцы с поля открыли по нашему сараю перекрестный огонь. И все-таки двое друзей Шумилина сумели подползти к нему и утащить в безопасную зону. Раненый истекал кровью, и я поручил заботу о нем нашей санитарке - студентке Вере.

А Сергей Лобанов пополз с веревкой в руке к пулемету, чтобы довести до конца дело своего раненого товарища. Он добрался до старой вербы, захватил концом веревки пулемет и, несмотря на обстрел, притащил его к нам.

Бой длился около шести часов. Фашисты так и не смогли подняться в решительную атаку. Под редким, но метким прицельным огнем они пролежали на снегу целый день. Мы уже готовились к тому, чтобы в ночной темноте окружить противника и полностью уничтожить. Однако к вечеру мы узнали, что к врагу идет большое подкрепление, да еще и с двух сторон. Мы вынуждены были покинуть деревню.

С наступлением сумерек отряд двинулся по болотам, где немцев, по данным разведки, не было. Враг разгадал наше намерение и открыл огонь теперь уже и с северной и западной стороны. Видно, прибыло какое-то подкрепление. Сергей Лобанов вызвался остаться с пулеметом для прикрытия отхода. К нему присоединились еще два пулеметчика, Леонид Горбачевский и Николай Дмитриенко. Задержав противника до того момента, когда отряд отошел от деревни на порядочное расстояние, пулеметчики догнали нас. Через несколько дней мы были в Осиповичском районе.

Склад боеприпасов, который мы искали, оказался взорванным полицией всего лишь день назад. Мы вернулись в свою "родную" деревню Великая Старина, довольствуясь только трофейным оружием и боеприпасами.

До боя в Печкурах мы считали, что дело партизан только из засады, молниеносным налетом громить врага. А теперь убедились, что мы можем вести серьезный и длительный бой. Были бы только патроны в достатке!

* * *

В начале 1942 года на Могилевщине появилось много небольших партизанских групп. В большинстве случаев они стремились к совместным действиям с крупными отрядами или присоединялись к ним. Стали прибывать новички и к нам.

Однажды мы с командиром сидели за столом в небольшой белорусской хате, как вдруг раскрылась дверь и вошли несколько человек в военной форме. Впереди стоял суровый коренастый сержант лет двадцати. Он был в кожаной тужурке, в шлеме летчика, в летных перчатках. Все это было уже поношенным, но придавало партизану бравый, элегантный вид. За ним - майор в потертой, но полной форме. Подтянутый, крепкий, сугубо военный человек лет тридцати.

- Сержант Марков Иван Евдокимович, командир партизанской группы, представился первый и, молодцевато отдав честь, сделал шаг в сторону, пропуская вперед майора.

- Майор Елецкий Степан Григорьевич, заместитель командира группы, отрекомендовался второй и спокойно, с достоинством, присущим кадровым военным, отдал честь.

- Как же это майор стал заместителем сержанта? - ухмыльнувшись, спросил Свистунов.

- Все в порядке, товарищ командир! - четко доложил майор. - Я примкнул к этой группе, когда она из засады вела бой. Командир уже был. И неплохой, настоящий командир. Я попросился рядовым.

- Кем были до войны, товарищ майор? - спросил я.

- Начальником штаба батальона, - ответил Елецкий и с доброй, располагающей улыбкой добавил: - Надеюсь, со временем и в партизанском отряде появится штаб, и тогда я займусь своим родным делом.

- Это замечательно, что вы верите в такое будущее партизан! - сказал Свистунов. - А пока займетесь разведкой. Познакомитесь с нашими людьми и по своему усмотрению организуете группу. Целый взвод можем выделить на это дело. А вы, товарищ Марков, что добавите о себе?

Четко, бойко, как на докладе, сержант Марков рассказал, что он здешний, родом из деревни Устье Кличевского района, шофер. Был мобилизован вместе с автомашиной. Когда машину разбило снарядом, он после долгих скитаний по тылам врага пробрался в родную деревню. Услышав, что в Кличевском районе появились партизаны, стал искать с ними встречи. Установил связь с военнослужащими, скрывавшимися в деревнях. Вместе организовали партизанский отряд...

Мы предложили Маркову должность заместителя командира нашего отряда. Марков удивился, что мы ему так доверяем.

- А как вы думаете, у нас совсем никакой разведки не было? - прищурив правый глаз, сказал Свистунов. - Ведь это вы разгромили полицейский участок, где было втрое больше людей!

- А что нам было делать? - развел руками Марков. - Нужно было оружием и боеприпасами пополнить отряд. Вот и схитрили.

- Значит, договорились, - пристукнул ладонью по столу Свистунов. - А теперь пообедаем вместе, потолкуем по душам...

* * *

С организацией взвода разведки наш отряд почувствовал себя настоящим боевым воинским подразделением. Теперь мы знали, что делается не только в нашем районе, но и в соседнем.

Появились у нас и хозяйственники, которые занимались вопросами питания и обеспечения отряда всем необходимым. Правда, в этой группе было всего лишь пять человек, но мы ее гордо называли хозвзводом.

В связи с необходимостью ухаживать за ранеными, а когда надо, и перевозить их на санях или нести на носилках у нас образовалась санитарная группа во главе с Нюрой Соколовой. Ей в помощь выделили пожилого конюха Митрофана Ивановича Метелицу.

У нас был уговор: ни раненых, ни больных не оставлять даже в самых надежных селах. Уж бедовать так вместе! Разве только состояние здоровья не позволит возить, трясти человека. Тут главным был моральный фактор - каждый партизан знал, что в беде его не оставят товарищи.

* * *

Через несколько дней после возвращения из Осиповичского района я пошел к соседям, в партизанский отряд Изоха, узнать, как складывается обстановка в районе и что нового в других отрядах. Командир и комиссар встретили меня приветливо. Но были они невеселые. Я спросил, что случилось.

- Присаживайся, Михаил, - предложил мне Яков Иванович Заяц, - сейчас все узнаешь.

И они рассказали, что обстановка в Кличевском районе крайне осложнилась. В Бобруйск прибыл батальон СС под командованием майора Гофмана. Две роты этого батальона появились в Кличеве.

- Мы сначала не обратили особого внимания на эти сообщения, - заявил Игнат Изох, - мало ли батальонов проходило через Бобруйск и Кличев по пути на фронт. А потом узнали, что Гофман основательно осел на Кличевщине. У него специальное задание: уничтожить партизан во всей округе и создать из местного населения так называемую "самооборону".

Вернувшись в отряд, я предложил усилить разведку и поручить Елецкому внимательно следить за деятельностью Гофмана. Выяснилось, что берлинский эсэсовец делает все, чтобы выслужиться перед начальством. "Язык", приведенный нашими разведчиками, рассказал нам о методах Гофмана. "Стреляйте в каждого встречного, не щадите ни стариков, ни женщин, ни детей. Все они партизаны или связанные с партизанами", - поучал палач своих головорезов.

И эсэсовцы старались. Они расстреляли старого учителя Якова Семака и его больную жену, семью бывшего председателя Бацевичской потребкооперации Ивана Белокурского, замучили до смерти жену учителя Михаила Медведева и размозжили голову ее грудному ребенку. В одном только Кличеве каратели расстреляли свыше пятидесяти человек, в основном женщин и детей. И все эти невинные жертвы входили в кровавые сводки Гофмана как партизаны, убитые в боях.

Майор Елецкий хорошо наладил работу разведки. И вот однажды он сообщил, что Гофман со дня на день двинет в село Усохи крупный карательный отряд. Его цель - уничтожить партизан, забрать в селах скот и продовольствие, работоспособное население угнать на работу в Германию, а остальное истребить.

Мы решили не допустить врага до Усох, выйти навстречу и устроить засаду. Наши разведчики прошли по дороге, ведущей в город, и выбрали место, где густой лес вплотную подступал к дороге. На операцию было послано двадцать автоматчиков, четверо метких стрелков с винтовками и ручным пулеметом. Гранат было мало, поэтому их взяли только несколько штук.

Партизаны вышли темной ночью. В двух километрах от села разделились на две равные группы. Одну группу Баранов повел по правой стороне дороги, немного углубившись в лес. Группа под командой Маркова пошла левой стороной.

...Утро наступило морозное, но солнечное. Пароконные сани с двумя эсэсовцами мчались по лесной дороге, как по тоннелю. На одном повороте этот тоннель был особенно узким. Вековечные ели, припорошенные снегом, стояли хмурой ратью. С дороги не было видно, что скрывается под отяжелевшими от снега, до самой земли опущенными ветвями. А как раз под этими природными шатрами и расположилась первая группа партизан. Они притаились по двое, по трое за каждым деревом.

Сани партизаны пропустили. Ясно было, что это разведка. Если по этим саням в лесу стрелять никто не станет, значит, партизан здесь нет. Видимо, так должны были решить фашисты, если это на самом деле их разведка.

Когда утих топот конских копыт, в заснеженном лесу установилась мертвая тишина. Пока разведка не вернется, карательный отряд не пойдет. Партизаны могут покурить и погреться под елками прыжками да легкой зарядкой. А командиры могут поговорить между собой через дорогу.

- Леонид, что будем делать, когда разведка назад вернется? - спросил Марков.

- Ни в коем случае не трогать! - отвечал Баранов строго. - Ни в коем случае.

Через некоторое время в стороне Усох, куда уехала немецкая разведка, раздалось несколько выстрелов из винтовок. И вскоре взмыленные, изо всей силы погоняемые кнутом кони пронесли сани с разведчиками мимо безмолвной партизанской засады.

- Молодцы, ребята! - воскликнул с восторгом Баранов. - Сумели сдержать свои нервы! Ну, теперь будем ждать главных... Но тоже без команды ни одного выстрела!

Прошло три часа томительного ожидания, а каратели не шли.

- Может, отменили поход? - высказал предположение Баранов.

- Может, и отменили, - согласился Марков. - Но наше дело ждать.

- Тихо! - вдруг насторожился Баранов и подал команду приготовиться.

Быстро проскакали двенадцать всадников с автоматами и карабинами. В полукилометре за ними показались пароконные сани. За ними вторые, третьи. Они шли почти впритык.

"Хуже было бы, если бы они растянулись, - подумал Баранов, считая сани. - Любят немцы железный кулак". Он насчитал двенадцать упряжек, прикинул, втянутся ли все они в зону засады. "Лучше пропустить первые, чем задним дать возможность удрать". Но вот и задние сани, на которых, кажется, стоят минометы, втянулись в партизанскую зону. Немцы, закутанные платками, сидят в санях по двое, по трое. Их больше, чем партизан. Только дружный внезапный залп может принести удачу.

И первый залп оказался настолько дружным, что казалось, стрелял из десятка автоматов один человек.

Залп этот раздался сразу же, как Баранов бросил гранату в передние сани и нажал на спусковой крючок своего автомата.

- Огонь! - крикнул он, бросив гранату. И эта команда слилась с очередью его автомата и автоматов его товарищей.

Граната, взорвавшаяся на первых санях, уничтожила всех, кто в них сидел, ранила лошадей, и они шарахнулись с дороги, перевернув сани. Одна лошадь упала, загородив собою дорогу. Вторая упряжка, чуть не врезавшись в первую, вильнула было в сторону, чтобы объехать преграду, но автоматная очередь остановила и этих лошадей.

Часть немцев бросилась назад, в сторону от дороги. Отстреливаясь от невидимого противника, они стали углубляться в лес. Но один за другим падали в снег, роняя оружие. Это засевшие на двух деревьях партизанские снайперы останавливали беглецов. А фашисты, что оставались на дороге, старались укрыться за санями, метались туда-сюда, лишь изредка постреливая. Один из офицеров по кювету, заполненному снегом, уполз в обратную сторону и уже оторвался от того места, где стояли последние сани. Но и его догнала меткая партизанская пуля.

Через несколько дней после разгрома этого карательного отряда мы узнали, что Гофман концентрирует силы в Бацевичах для решительного похода на Усохи. Теперь мы решили дать отпор карателям объединенными силами трех отрядов - нашего, Изоха и Сырцова.

По предложению командира разведки Елецкого мы заранее оседлали все возможные пути наступления карателей на Усохи. И не ошиблись. Гофман, учтя недавний урок, разделил свой батальон на три группы.

Узнав от разведчиков о движении противника, наш отряд сделал бросок по лесу в северном направлении навстречу первой группе гитлеровцев. Фашисты были встречена шквальным огнем на лесной поляне, там, где нас совсем не ожидали.

Вторая группа бандитов Гофмана выступала по дороге Бацевичи - Усохи. И ее также в самом неожиданном месте партизаны обратили в бегство.

Третья группа направилась было в Усохи с юга. Но, увидев, что вторая группа попала в засаду, немцы бросились ей на помощь. Однако засевшие на этом направлении партизаны Сырцова неожиданным ударом разогнали их. Каратели бежали, даже не подбирая убитых и раненых.

Гитлеровцы отступили с большими потерями.

Однако мы понимали, что Гофман не остановится ни перед чем, будет продолжать наступление. Собрались на совещание и наметили план новой операции. Нам понравилась предложенная Елецким тактика встречных засад, и мы решили воспользоваться ею и на этот раз - опередить Гофмана, совершить за ночь двадцатикилометровый переход и занять кличевские дороги. Расчет был такой: Гофман теперь уже точно знает о сосредоточении партизан в Усохах и бросит на нас все свои силы. А мы его опять встретим на пути к селу.

Мы попросили жителей на всякий случай перебраться в лес. А сами в ночь накануне годовщины Красной Армии скрытно заняли удобные позиции далеко впереди села по дороге на Кличев. Отряд Изоха разместился на опушке леса вдоль дороги, что вела из деревни Заречье на Усохи. Взвод под командованием Владимира Романенко укрепился на кладбище в пятидесяти метрах от дороги. Наш отряд расположился в кустарнике возле деревни Березовки, по правому берегу реки Ольсы. Отряд Сырцова занял поселок Глинное.

Солнце поднялось, а местность словно вымерла. Прошел час, Другой, третий. По полю мела поземка. Партизаны стали мерзнуть в засаде. То и дело растирали прихваченные морозом лица, постукивали сапогами, чтобы не обморозить ноги. Мы со Свистуновым начали нервничать. Неужели враг не выйдет по намеченному маршруту? От нетерпения двое из нас поскакали по дороге в сторону Кличева, чтобы посмотреть, не двинулись ли каратели. Но вскоре вернулись обратно, чтобы не демаскировать засаду.

Наконец во втором часу дня поступило от разведчиков сообщение, что каратели выехали. Свистунов подал команду:

- Приготовиться к бою!

Все стали зорко всматриваться в дорогу, пересекавшую большое заснеженное поле. Я стоял на холмике, прикрытом заснеженными ольшинами, и вскоре увидел подводы, двигавшиеся со стороны деревни Заречье. Подводы растянулись по снежному полю. Я пробовал сосчитать, сколько их, но сбился со счета. Многие гитлеровцы были закутаны в одеяла. Это неплохо! Пока эта гадина выпутается из одеяла, ее можно уложить одним выстрелом.

- Не понимаю этого Гофмана! - сказал Свистунов, обращаясь ко мне. Двинул такую силу без разведки! Или мы прозевали разведку? - и он пытливо посмотрел на Елецкого.

- В последней нашей засаде им разведка только попутала карты, хладнокровно отвечал Елецкий. - Гофман, видимо, решил идти напролом. Любят они величать свои карательные отряды то железным кулаком, то железным батальоном...

Подводы поравнялись с правым флангом засады. Но мы не стреляли - ждали, когда они подойдут ближе к опушке леса, где сосредоточились партизаны Изоха. Наконец весь обоз втянулся в зону засады. И повторилось прежнее - после нескольких дружных залпов почти все фашисты были перебиты.

Мы бросились в атаку, чтобы добить последних гитлеровцев. Впереди меня бежали Леня Баранов, Петр Евсеев, Гриша Бойко, Иван Марков, Володя Градунов я Елецкий. Фашисты сдаваться не хотели, началась рукопашная схватка. Вдруг я увидел облепленного снегом офицера, который спрятался за убитой лошадью и с расстояния пяти метров целился в кого-то из наших Но Степан Елецкий опередил фашиста, выстрелил первым. Этот фашист оказался командиром батальона Гофманом.

Разгром батальона гитлеровских палачей был нашим подарком двадцать четвертой годовщине Красной Армии.

По документам убитых фашистов, фотографиям, которые они имели при себе, мы поняли, что имели дело с берлинской жандармерией. До прибытия в Белоруссию батальон вел карательные операции в Скандинавских странах. Страшно было смотреть на фотографии, где Гофман был снят рядом с виселицами или в момент расстрела людей...

* * *

Теперь мы стали, по сути, хозяевами района. Выросли мы не только численно. С каждым днем повышалась боеспособность и находчивость партизан. И если Баранов переживал когда-то, что не знает тактики партизанской борьбы, то теперь сам втолковывал ее новичкам.

"Партизан хитростью берет, - говаривал он. - Перехитри врага, убей его, а сам останься целым и невредимым, чтобы убить еще одного".

Хитрости, изобретательности некоторых наших бойцов и командиров не было границ. Особенно отличался находчивостью заместитель командира отряда Иван Марков.

Однажды в отряд пришел из-под Бобруйска высокий худощавый боец Владимир Беляков. Он рассказал, что неподалеку от Бобруйска в урочище Еловики остались еще с довоенного времени склады боеприпасов. Склады охранялись немцами, но не очень ретиво. Это сообщение взволновало нас. В отряде создалось критическое положение с боеприпасами. Ведь мы почти не выходили из боев.

Когда Иван Марков узнал про эти склады, у него загорелись глаза.

- Вот это работенка! - потирая руки, сказал Ваня. - Позвольте мне попробовать.

- Что ж, бери группу бойцов, попытайся что-нибудь достать, - сказал командир.

И вот Иван Марков, Леонид Горбачевский, Володя Терешко, Леня Баранов и еще человек пять выехали на эту рискованную операцию.

Через два дня четыре подводы патронов были доставлены в партизанский лагерь.

Послали восемь подвод - и снова успех.

А потом осмелели: больше двадцати подвод нагрузили и вывезли также без приключений.

Делалось это, по словам Ивана Маркова, очень просто.

Володя Беляков узнал, что охраны около самих складов не было, что шесть немецких постов размещены на дорогах у въезда в город. А партизаны пробирались в урочище не по дорогам, а лесом. Склады находились так далеко от караулов, что немцам не было слышно, как партизаны сбивали тяжелые замки и нагружали возы.

Однако пропажа боеприпасов в конце концов была обнаружена, и комендант Бобруйского гарнизона приказал взорвать склады.

- Ах так! - возмутился Иван Марков. - Теперь комендант будет выдавать мне патроны со своего склада в крепости.

Сказано - сделано. Решили ехать за патронами в Бобруйскую крепость. Сфабриковали накладную на имя коменданта Глусской полиции. Документ получился что надо: с необходимыми подписями и печатью. Специалистом по этой части был Лев Астафьев - от природы художник. Небольшая группа смельчаков во главе с Марковым, вооруженная автоматами, с полицейскими повязками на рукавах выехала в Бобруйск.

Благополучно проехали на территорию крепости. Фальшивой накладной и полицейских повязок на руках оказалось достаточно для проезда через все посты. Но когда за нашими смельчаками со скрежетом закрылись железные ворота, у каждого дрогнуло сердце. Крепость обнесена земляным валом, огорожена колючей проволокой. Кругом немцы. Отсюда не убежишь.

- Ребята, работка веселая, и теряться нельзя, - тихо проговорил Марков, проходя сбоку обоза и подбадривая друзей.

Накладная не вызвала сомнений и у начальника склада, неуклюжего верзилы с синим носом. Подписывая документы, он только спросил:

- А где же сам начальник полиции?

- Он на боевой операции, партизан гоняет, - не моргнув, четко ответил Марков. - Около деревни Клятное, знаете, что за погорелым лесом, появился какой-то партизанский отряд. Вот он туда и катанул.

А про себя Марков подумал: "Хорошо, что не отрекомендовался начальником, он его, видать, в лицо знает".

- Неужели осмелился сам выехать? Давно б пора. Сидят, барсуки, а партизаны хозяйничают по району, как у себя дома. А ты кто? - вдруг спросил фашистский холуй, поднимая красные с похмелья глаза на Маркова.

- Заместитель начальника полиции, - отрапортовал Ваня.

- Гляди! - как-то многозначительно пригрозил тот. - Тебе даю патроны, с тебя и спрошу. Очистите район от красной банды, получишь награду.

- Спасибо за доверие, пан комендант, - козырнул Иван, нарочито повышая пьяницу в должности. - А за патроны будьте спокойны, используем по назначению!

Получив патроны, быстро упаковали их, уложили в повозки и стали выезжать из крепости. Все шло хорошо. И только при выезде из города, около моста через Березину, получилась заминка. Возвращались после пяти часов вечера, уже в комендантский час. Для проезда через мост необходим был специальный ночной пропуск. А у партизан его не было. Единственный "документ" - фальшивая накладная - остался у начальника склада.

Когда колонна приблизилась к мосту, Марков с автоматом наготове вышел вперед. На мосту пост.

- Хальт!

- Свой! - сказал Ваня, быстро приближаясь к часовому.

- Пароль! - закричал немец по-русски.

Марков нажал на спусковой крючок. Короткая очередь, и часовой повалился. Кинули убитого в подводу - и галопом через мост, а за мостом пьяными голосами затянули песню: "Развевайся, чубчик кучерявый, развевайся, чубчик, на ветру!.."

По шоссе навстречу ехали немецкие машины с солдатами. Но никому и в голову не пришло проверить встречных весельчаков.

Проехав километр, свернули с шоссейной дороги на деревню Зеленку, а там в лес. Ночью Марков и его хлопцы были уже в партизанском отряде...

Запасшись боеприпасами, мы могли теперь идти на более сложные операции. И вот на совещании командиров отрядов и группы подпольщиков решили двинуться на Кличев, уничтожить фашистский гарнизон, состоявший из двух рот.

На партийном собрании руководителей, отрядов предлагалось несколько вариантов операции. И наконец утвердили совместный план действий.

Через несколько дней отряды приблизились к райцентру. Последнюю ночь мы непрерывно двигались и утром прибыли в деревню Константинове, неподалеку от Кличева.

Изох предложил провести дополнительно тщательную разведку. Выяснилось, что в деревнях Великая Старина и Березово Болото появился хорошо вооруженный отряд, который разыскивает партизан. Мы насторожились. Неужели пожаловали каратели? Немецкое командование и раньше переодевало своих солдат в гражданскую одежду и под видом партизан пускало в деревни для грабежей и провокаций. Что же придумали они теперь? Мы решили привести отряды в полную боевую готовность, усилить работу разведки, но дела своего не откладывать.

И вот в Константинове появились трое неизвестных, пришедших из Березова Болота. Разведчики привели их в хату, где расположились Изох и Заяц.

- Мы из отряда, которым командует Ливенцев, - заявили пришельцы.

О таком отряде у нас никто не слышал, и мы решили, что это провокация.

- Ну что ж, хлопцы, идите перекусите с дорожки, - гостеприимно сказал Заяц, - а мы посоветуемся.

Командиры отрядов собрались на срочное совещание. После непродолжительного обсуждения решили пригласить руководителей неизвестного отряда для беседы. Назначили место встречи в лесу.

На всякий случай мы еще больше усилили разведку, расставили дополнительные посты. На встречу поехал Свистунов. И выяснилось, что это партизаны из соседнего района. В основном красноармейцы, не сумевшие выйти из окружения. С первых дней оккупации они вели подпольную борьбу в Бобруйске, который фашисты сделали центром военной власти нескольких областей Белоруссии. А осенью ушли из города и создали партизанский отряд. Командиром у них был Виктор Ильич Ливенцев, кадровый офицер Красной Армии. Отряд был хорошо вооружен. Имел 45-мм пушки, много пулеметов и автоматов.

Партизаны Ливенцева рассказали, как они разыскивали партизан в Кличевском районе.

- Вас так оберегает население района! - удивленно говорил комиссар Дмитрий Александрович Лепешкин. - Сколько мы ни пытались доказать крестьянам, что мы партизаны, нам не верили. Спрашиваем: "Были у вас партизаны?" Только руками разводят: "Партизаны? Не видели!"

Как потом выяснилось, появление отряда Ливенцева в Кличевском районе совпало с выходом карательной экспедиции против наших отрядов. Вот люди и осторожничали.

Пушки, городская одежда, отсутствие в отряде местных людей - все это увеличивало подозрение у крестьян.

От деревни к деревне по тайным тропам связные предупреждали партизанские отряды о возможной опасности. Народ создавал своеобразный заслон. И этот заслон нельзя было разрушить, обойти. Это был нерушимый фронт народа, оставшегося верным своей Родине.

Ливенцеву, его комиссару Лепешкину и начальнику штаба Николаю Пименовичу Бовкуну мы рассказали о своем плане разгрома кличевского полицейского гарнизона. Они отнеслись к нему с интересом, предложили свою помощь. Мы обрадовались. У нас ведь только автоматы, винтовки и пулеметы. А у Ливенцева пушки и много гранат.

...Наступление назначили на шесть часов утра.

Мартовская ночь подходила к концу. Звезды гасли. Мрак рассеивался. Стали видны крыши домов. Все четче проступали очертания улиц. В небо перестали взлетать ракеты, которыми немцы, по словам партизан, отпугивали страх. Именно страх, а не партизан. Нам эти ракеты лишь помогали пробираться по густому лесу.

По разработанному плану главный удар наносился отрядами Ливенцева и Изоха с востока по центру поселка, а отрядом Свистунова с севера. Отряд Сырцова и часть сил нашего отряда должны были не допустить подхода противника со станции Несята. Сигналом должен был быть выстрел из пушки артиллеристов Ливенцева, который расположил свой отряд рядом с отрядом Изоха вдоль дороги Кличев - Поплавы.

В соседней деревне пропели третьи петухи.

- Приготовиться! - скомандовал Свистунов.

Я глянул на часы - без пяти шесть. По цепи передалась команда приготовиться к атаке. И снова тишина. Мы все напряженней ждем сигнала. И вдруг морозную предрассветную тишину разорвал пушечный выстрел. Над поселком просвистел снаряд. Раздался громкий голос. Василия Свистунова, которому было поручено руководство всей операцией:

- Вперед!

Один за другим раздались выстрелы из винтовок и автоматов. В небо с громким криком поднялись стаи галок и ворон. То там, то тут возникал пулеметно-ружейный огонь. Партизаны из-за домов уничтожали вражеские огневые точки и быстро продвигались вперед. Из домов и сараев выскакивали немцы и полицейские. Они метались, не зная, куда бежать, в кого стрелять. Их одного за другим срезали партизанские пули. Некоторые, воровато озираясь по сторонам и отстреливаясь, убегали.

- Сволочи! - слышу чей-то злой голос. - Вы у нас поспите с удобствами! - Вслед за этим брызнуло стекло, и в доме разорвалась граната. Из окна выскочил полуодетый гитлеровец. Но тут же свалился, сраженный пулей.

Стрельба перекатывалась по улицам поселка. В сумерках видны были вспышки пулеметных и автоматных очередей. Слышны угрожающие крики, все нарастающее громкое "ура!".

Иван Марков, виртуозно стреляя из автомата, наводил страх на врагов, которые разбегались во все стороны, прятались за домами и сараями. За своим командиром с криком и стрельбой бежали по улице бойцы. Елецкий и Евсеев тоже быстро продвигались вперед.

Но гитлеровцы начали понемногу приходить в себя. Некоторые открыли прицельный огонь из окон домов, с чердаков.

В центре Кличева завязывался сильный бой, мы спешили на соединение с отрядом Ливенцева. Но теперь нам пришлось пробираться от дома к дому, стрелять с оглядкой. Вдруг из-за сарая возле почты выскочил немец и прицелился в Петра Евсеева, который вел свой взвод в обход почты. Заметив его, Вася Ворбненко короткой очередью из ручного пулемета уложил гитлеровца. Обернувшись ко мне, Вася задорно улыбнулся и скрылся за домом в направлении к центру.

В это время партизаны Изоха ворвались на площадь и штурмом взяли здание райисполкома, превращенного немцами в казарму. Они захватили в плен до полусотни гитлеровцев и полицаев.

При допросе пленных Ливенцев уточнил, что часть гарнизона убежала на западную окраину, чтобы через старинное кладбище вырваться из кольца. Однако мы вскоре узнали, что беглецов окружили партизаны. Завязавшийся там бой свидетельствовал об отчаянных попытках гитлеровцев уйти от расплаты. Но мы взяли поселок в кольцо, и вырваться из него было невозможно.

Попав в безвыходное положение, гитлеровцы укрылись в здании школы. Сильный пулеметный огонь врага заставил Ливенцева отвести партизан за дома. Теперь здесь положение осложнилось. Некоторые бойцы попытались пробиться сквозь шквал огня, но тут же упали, сраженные пулями.

Стремясь скорей соединиться с отрядом Ливенцева, мы завязали бой. На окраине, где засела большая группа гитлеровцев и полицейских, выбитых из центра, враги укрепились в домах и сараях и вели прицельный огонь. Взяв группу партизан, мы с командиром перешли на Набережную улицу, чтобы разобраться в обстановке и оказать помощь в продвижении вперед Ивану Маркову и Петру Евсееву. Мы остановились за небольшим сараем и смотрели, как пошли вперед наши партизаны. Еще несколько минут, еще несколько десятков метров, и засевшие за сараем гитлеровцы будут уничтожены. Сгорая от нетерпения, мы со Свистуновым выскочили из-за сарая, который укрывал нас от прицельного огня. Нужно было пробежать десяток метров, чтобы укрыться за соседним домом. Но в это время с чердака дома, стоявшего на бугорке, раздался одиночный выстрел. Разгоряченное боевым пылом лицо моего командира вдруг побледнело, автомат выпал из его рук, и он медленно повалился на снег около меня. Не понимая, что произошло, я схватил его за плечи, чтобы помочь встать, и увидел, что пуля прострелила ему шею, из раны течет кровь. Свистунов, голос которого только что гремел на всю улицу, чуть слышно прошептал:

- Не дали, сволочи, довести бой до конца!

Партизаны подогнали подводу и отправили раненого командира к нашим санитарам. Однако вскоре Свистунов вернулся с белой повязкой на шее и продолжал командовать боем.

В ответ на ранение командира партизаны с новой яростью бросились вперед. Взводы Петра Евсеева и Ивана Маркова вместе с пулеметчиками Васей Вороненко, Леонидом Горбачевским, Колей Дмитриенко разметали остатки фашистов и взяли пленных.

Вместе с Марковым, Евсеевым, Елецким и другими партизанами я подошел к Виктору Ливенцеву и сказал, что наш отряд свое задание выполнил, но при этом был ранен командир. Ливенцев, в свою очередь, коротко обрисовал обстановку на его стороне и предложил план окончательного уничтожения гитлеровцев, засевших в школе.

Из кирпичного здания выбить врага ружейно-пулеметным огнем было непросто, и Ливенцев ждал подхода своей артиллерии. Наконец на площади появилось орудие, которое тащила четверка лошадей. Артиллеристы с ходу поставили его на прямую наводку, и первый же снаряд проломил стену, за которой укрепились враги. Немецкие пулеметы на какое-то время смолкли. Этим воспользовались партизаны и стремительно атаковали кирпичное здание. Они пробивали себе путь гранатами, расстреливали фашистов через окна и двери.

Иван Марков и еще человек десять партизан стремительно подбежали к школе и, ворвавшись в здание, вступили в рукопашную схватку с врагами. Где короткими очередями из автоматов, а где и прикладом Марков расчищал путь своим товарищам. И вскоре мы полностью овладели центром Кличева.

После короткой передышки началась очистка окраины поселка. Остатки разгромленного гарнизона укрывались только в отдельных домах. Их либо уничтожали, либо заставляли сдаваться. Кое-где вновь вспыхивали жестокие, но короткие схватки.

К шести часам вечера смолкли выстрелы. На улицах Кличева лежало более сотни убитых гитлеровцев. Около пятидесяти полицейских сдались в плен. Половина из них была насильно загнана в полицию. Таких мы отпускали домой или после более тщательной проверки брали в отряды.

Жители Кличева вышли из домов и погребов, где прятались во время боя. Они обступили партизан, просили рассказать о Москве, о положении на фронте.

На следующий день в деревне Константинове на кладбище мы с воинскими почестями хоронили павших боевых товарищей. Партизаны долго стояли у могильного холма, молчаливые и суровые. Глухо шумел окружавший кладбище старый сосновый бор...

А на следующий день, на районном партийном собрании руководителей партизанских отрядов, участвовавших в освобождении Кличева, обсуждался вопрос: что делать дальше в Кличеве? Пришли к решению - раз последний оплот оккупантов в районе уничтожен, надо восстанавливать здесь Советскую власть. Народ задыхался от "новых порядков", насаждаемых гитлеровцами.

Но долго ли она просуществует на этом островке? Хватит ли наших сил удержать ее?

- Долго ли, коротко - кто знает! Но надо всем показать, как живуча Советская власть и как она необходима народу, - настаивал Заяц, секретарь подпольного райкома партии.

И все проголосовали за восстановление Советской власти в районе еще до прихода сюда Красной Армии.

В связи с тем что большинство членов Кличевского райкома партии было эвакуировано, собрание избрало новый состав райкома. В него вошли Яков Иванович Заяц, Петр Матвеевич Викторчик, Владимир Павлович Романенко, Сергей Акимович Мазур и Иван Павлович Крисковец. Секретарем райкома партии избрали Я. И. Зайца. Председателем райисполкома был утвержден Викторчик Петр Матвеевич, начальником райотделения НКВД - Мазур Сергей Акимович.

Для поддержания в районе строгого порядка проведения в жизнь советских законов был создан специальный отряд.

Партизанские отряды разместили вдоль границ района с тем, чтобы в любой момент можно было отразить нападение гитлеровских карателей.

На машинке отпечатали обращение райкома партии к трудящимся района и постановление партийного собрания о восстановлении Советской власти в районе и раздали партизанам для распространения.

Ни минуты покоя

После освобождения района от фашистов основные партизанские отряды переселились на север от Кличева, в Усакинские леса - самые большие леса Могилевщины. Здесь была возможность разместить значительные вооруженные силы и в случае необходимости успешно маневрировать. Надо сказать, что еще до объявления Советской власти в Кличевском районе в нашу партизанскую зону пришел крупный отряд, который представлял собою, по сути, регулярную воинскую часть, действовавшую в тылу врага.

Командовал отрядом бывший командир 208-й стрелковой дивизии полковник Владимир Иванович Ничипорович. Комиссаром был Николай Прокофьевич Покровский, секретарь Руденского райкома партии. Отряд носил номер 208-й дивизии. В него входило много партийных работников из Руденского и Червенского районов, бойцов и командиров Красной Армии, не сумевших вырваться из окружения.

Именно руководители этого отряда помогли нам в первых организационных мероприятиях по восстановлению Советской власти в нашем районе.

Тогда же полковник Ничипорович предложил всем кличевским партизанским отрядам называться полками и бригадами и в дальнейшем действовать под номерами. Вот и наш отряд стал называться 128-м партизанским отрядом.

* * *

Покончив с гитлеровской властью в своем районе, мы стали думать о новых боевых операциях за пределами района. Серьезными преградами для расширения наших действий были реки - с запада Березина, с востока Ольса. Зато на север был свободный выход к шоссе Минск - Могилев и железной дороге Минск Москва. На этом направлении было немало мелких вражеских гарнизонов. Их нужно было уничтожить, чтобы очистить себе путь к магистралям.

К этому времени мы крепко подружились с партизанами отряда Ливенцева и действовали обычно совместно. Выход на большие дороги теперь, когда оба отряда окрепли, был вполне естественным.

Командование наших отрядов разработало маршрут и стало готовиться к рейду.

При подготовке к этому рейду мы поняли, что дальше нашему отряду нельзя оставаться без начальника штаба, который смог бы грамотно разрабатывать наши боевые операции, и обратились к Ливенцеву и Лепешкину с просьбой оказать нам помощь. Мы с командиром давно облюбовали делового, сугубо военного человека майора Александра Васильевича Кодача. Был он у Ливенцева командиром взвода, и мы просили его начальником штаба отряда. И здесь Ливенцев и Лепешкин поступили по-партийному. Они без слов передали нам своего лучшего комвзвода.

Всегда подтянутый, строгий, аккуратный, Кодач сразу же стал в нашем отряде образцом для подражания.

При нем партизаны стыдились ходить растрепанными или содержать в беспорядке оружие. И что значительно, сам он никому не делал замечаний по поводу внешнего вида. Говорил с партизанами спокойно, уравновешенно, однако тон его не допускал возражений.

Исходным пунктом нашего дальнейшего движения была деревня Суша. Здесь располагался первый взвод партизанского полка Ничипоровича. Деревня стояла на открытой местности в полукилометре от леса. Через нее проходила дорога на Кличев, а в нескольких километрах была железная дорога Могилев - Осиповичи. Добротные деревянные дома Суши утопали в зелени расцветающих садов. Перед дальней дорогой командование обоих отрядов решило дать партизанам хорошо отдохнуть в этой деревне.

Но отдых у нас не получился...

Только мы собрались искупаться в прохладной Сушанке, как прибежал связной и доложил, что к деревне со стороны города приближаются немцы.

- Тьфу, проклятые! - выругался Свистунов. - Не дадут даже освежиться.

- Я побуду у вас, пока не выяснится обстановка, - быстро одевшись, сказал Лепешкин и тут же послал своего порученца к Ничипоровичу.

Берег Сушанки сразу опустел. На улице началась обычная при неожиданной тревоге суета. Хозяйственники запрягали лошадей, санитары выносили раненых.

Разведка доложила: около батальона немцев поднимается на пригорок, отделяющий Сушу от Усакина. Все гитлеровцы с автоматическим оружием. На пяти подводах станковые пулеметы.

Командный состав трех отрядов на ходу обсуждал обстановку и принимал решение. Покровский со своим взводом займет окраину деревни, выходящую в направлении Усакина. Свистунов - колхозные постройки, которые находились левее расположения отряда Покровского, а Бовкун с нашим взводом и частью отряда Ливенцева пойдут в обход вражеской колонны для тылового удара. Командовавший объединенными партизанскими силами Виктор Ливенцев разместился в заброшенном сарае, на стыке взвода Покровского и нашего отряда.

Гитлеровцы, видимо, узнав от своих лазутчиков, что партизаны беспечно отдыхают, решили нагрянуть на нас внезапно. Но мы быстро привели отряды в боевую готовность, договорились, подпустив немцев поближе к селу, сразу же ударить по ним всеми силами. Однако кто-то не вытерпел, открыл огонь, как только первая группа фашистов перевалила через пригорок. Вражеская колонна дружно развернулась в боевой порядок, залегла и ответила шквальным огнем. Загорелась дальняя окраина деревни, и взвод 208-го отряда оказался отрезанным от нас. Партизан теперь спасало только то, что наш пулеметный огонь не давал врагу ни подняться, ни окопаться.

Дружно и метко ударили артиллеристы Ливенцева, удачно расположившиеся на пригорке. После первых же разрывов снарядов и мин гитлеровцы начали метаться по полю в поисках укрытия. Часть из них бросилась к высотке, поросшей мелким кустарником. Но в тот же момент в кустарнике взметнулось четыре черных столба разрывов. Немцы скатились с высотки и залегли на открытом месте.

Можно было поднимать людей в атаку. Но тут случилось неожиданное. Из леса, по которому должны были вести своих бойцов Бовкун и Свистунов, на поле боя выскочило большое стадо диких свиней. Подгоняемые стрельбой немцев, свиньи понеслись прямо на наши позиции. Наши бойцы прекратили огонь. И этим воспользовались гитлеровцы. Они сами перешли в атаку. А тут, как назло, одно из орудий Ливенцева заело. Еще минута, и нам пришлось бы уходить из села. Но из леса выскочила группа из нашего 128-го партизанского отряда, и немцы оказались в окружении.

Теперь мы снова пошли в атаку. Кольцо вокруг немцев все больше сжималось. Единственный открытый выход у гитлеровцев был на соседнее село Ольховка. Однако путь им преграждала заболоченная речка. Мы послали порученца к Покровскому, чтобы тот выслал на Ольховку засаду.

Но Покровский, заметив отступление врага, приказал группе партизан пробраться берегом речки в Ольховку и там на мосту организовать засаду. Немцы спешно уходили в болотистый лес, бросая убитых и раненых.

Мы с нетерпением ждали, что в Ольховке гитлеровцев встретит посланная Покровским засада. Но уже стемнело, а в Ольховке все было тихо.

Засада просидела на месте несколько часов и, не произведя ни одного выстрела, вернулась назад. Оказывается, оккупантов она не встретила.

Сначала это было загадкой. А потом мы узнали, что гитлеровцам удалось пройти ниже Ольховки по кустарнику, где через реку была проложена небольшая кладка, по которой проходили, сокращая путь в Сушу, местные жители. Вот эту кладку партизаны Покровского и не закрыли - не знали о ее существовании.

Впотьмах мы стали собирать трофеи. Нашли обоз и забрали на бричках несколько станковых и ручных пулеметов. В поисках оружия мы до полуночи бродили по полю боя, где валялись убитые фашисты.

А утром оказалось, что партизаны 208-го отряда, зашедшие гитлеровцам в тыл, захватили два орудия и несколько минометов.

.Когда в Бобруйске узнали о разгроме столь сильного карательного батальона, немцы поняли, что имеют дело не с "бандой", как они вначале называли партизан, а с хорошо вооруженными боевыми отрядами. Борьбу с партизанами на Могилевщине оккупационные власти решили передать армейским частям, уже испытанным на фронте.

* * *

В глухой лесной деревушке наш отряд остановился на ночь. Проверив посты, мы с командиром разошлись - он к хозяйственникам, посмотреть, чем они смогут кормить отряд, я в санчасть, где теперь были уже и раненые и больные. Стемнело, когда я подошел к большому, но заметно покосившемуся дому, возле которого стояли крытые повозки санчасти. В сенцах меня встретил дед Митрофан с винтовкой в руках.

- Митрофан Иванович, а вы чего не идете в хату? - удивленно спросил я.

- На посту стою, - ответил старик с гордостью.

- Посты мы расставили везде, где надо, а вы идите отдыхать.

- Меня позовут, когда будет можно.

- Что значит, будет можно?

Старик Метелица приблизил ко мне лицо и доверительно прошептал:

- Я так понимаю, там важное заседание, вот меня и попросили часок постоять, не пущать никого, чтоб, значит, не мешали. Ну да вам можно, отступил он от двери.

- Какое может быть заседание у больных! Может, перевязка? - старался уточнить я.

- Перевязки там, - кивнул дед направо, - а в этой половине... мне так и сказано: со-ве-щание! И никого, значит, не пущать, окромя что начальства.

Я в недоумении открыл дверь в левую половину дома. Переступив порог, невольно остановился и сразу понял, чему тут могли помешать посторонние. В большой душной комнате было по-ночному темно. Лишь в переднем углу под большим столом тускло горел сальничек. Желтым коптящим огоньком он освещал лица трех партизан, полулежавших на соломе, застилавшей пол толстым слоем. Это была обычная партизанская постель. Но тут не спали. Тут действительно шло какое-то заседание, а точнее сказать, залегание. В самом углу, под широкой скамьей, подложив под ухо радиоприемник, лежал Астафьев и возбужденно, размеренно бормотал:

- Наши войска на этом направлении разбили немецкую дивизию.

А лежавшие рядом Владимир Хухряков и Борис Шумилин записывали то, что слышали.

"Ясно, наш "Кренкель" принимает радиопередачу, а эти записывают", понял я и затаив дыхание, тихо, чтоб не мешать, сел у порога на лавку. Где-то во тьме, наверное, на кровати посапывал мужчина, видимо, сам хозяин дома. Рядом приткнулась хозяйка. Что-то шуршало и за занавеской на печке. Все в этом доме притаилось, притихло, будто ждало, когда кончится бормотание под скамьей. Ждал и я, догадавшись, что эти трос поймали что-то очень важное, раз в это дело включился и Борис, который не в силах и шевельнуть долго не заживающей ногой. Я старался что-то услышать и сам. Но Лев диктовал очень тихо, а радиоприемник лишь чуть слышно потрескивал. Батареи давно сели, и он работал, только когда Лев вот так, лежа на нем, "подключал свое сердце", как шутили партизаны.

Вдруг щелкнул выключатель приемника, треск оборвался, коптилочка из-под стола переметнулась на стол, и раздался радостный голос Астафьева:

- Товарищ комиссар, как хорошо, что вы тут. А то я все равно сразу побежал бы разыскивать. Какая сегодня сводка! Вот, читайте! - И, забрав у Шумилина и Хухрякова бумажки, он подал мне. - Только их надо бы сперва сверить.

- Один не успевал записывать, так мы на пару, - бодро заговорил из-под стола Борис.

- Нога-то твоя как? Тебе надо ее держать в покое, а ты вот... - ворчу на него.

- Товарищ комиссар, опять наши устроили немцам баню. Несколько дивизий фашистских под корень!

- Дядя Боря, а дивизия - это целая тыща? - послышался бойкий детский голосок с печки.

- Это кто спрашивает, ты, Кастусь? - спросил Борис. - Дивизия - это десять тысяч, Костик!

- А несколько - это пять? - оттуда же спросил писклявый девчоночий голос.

- Несколько, в данном случае не меньше семи.

- Значит, семьдесят врагов наши убили, - послышался с печки третий голос.

- Эх ты-ы! Семьдесят тысяч, а не семьдесят! - поправила более солидным голосом, видно, девочка лет двенадцати.

"Да сколько их там, на печи?" - удивился я.

- Ура! Семьдесят тысяч фашистов наши победили! - раздалось все на той же печке.

- Марфа Егоровна, можете зажигать лучину и вообще дышать полной грудью, - разрешил Лев.

- Я согласен месяц не дышать, чтобы слышать, как их колошматят наши, раздался хриплый бас с кровати, и ко мне подсел взлохмаченный мужчина с огромными усами на круглом улыбчивом лице. - Товарищи только вселились, мы им хотели бульбы сварить. Да они попросили часок посидеть тихо, а сами расположились возле радио. А нам тако ж интересно. Вот мы и не дышали.

- Кастусь, можете выбираться из засады, - сказал Лев.

- Ура! - раздалось на печке, и оттуда один за другим стали выбираться ребятишки.

Я насчитал их семеро. И мелькнула мысль: "За каждого из этих малышек наши уничтожили по дивизии палачей... Неплохо!"

Быстро прочитав сводку, я попросил Хухрякова переписать ее для меня.

- А чтобы рана скорей зажила, разрешите нам еще одно дело, товарищ комиссар, - обратился ко мне Шумилин. - При деле я скорее выздоровею.

- Что ж это за дело? - заинтересовался я.

- Будем выпускать боевой листок, - заявил Борис, - только помогите с бумагой.

_ Боевой листок? - заинтересованно повторил я.

_ Да, пока я начну ходить, мы и журнал будем издавать, - все больше воодушевлялся Шумилин.

- Это серьезный вопрос, и надо его обмозговать со всех сторон, - сказал я, - но думаю, что командование это дело поддержит.

- Машинку бы пишущую нам! - мечтательно протянул Борис. - Ну да пока что будем и от руки писать. Володя пишет как печатает.

Признаться, я обрадовался, что у меня в отряде есть такой человек, и с этого дня всем, кто уходил на задание, напоминал о бумаге, а от хозяйственников в приказном порядке требовал добывать бумагу для нашей зарождающейся редакции...

* * *

Партизанские отряды на Могилевщине росли, накапливали опыт совместной борьбы с захватчиками. Партизаны все чаще стали проводить бои, опережавшие замыслы противника. За счет разгрома вражеских гарнизонов партизанская зона все расширялась. Назрела необходимость создания оперативного центра по координации действий партизан нескольких районов. По решению Центрального штаба партизанского движения и Могилевского подпольного обкома партии при 208-м партизанском отряде был организован Кличевский оперативный центр. Возглавили его сначала полковник В. И. Ничипорович, потом П. В. Яхонтов, комиссаром был бригадный комиссар А. С. Яковлев, начальником штаба полковник В. М. Айрапетов. В оперативном подчинении этого центра находилось 17 партизанских отрядов, в том числе и наш 128-й.

На одном из совещаний, проведенном в этом центре, приняли участие представители подпольных райкомов партии и командования партизан Кличевского, Березинского и Кировского районов Могилевской области и было решено совместными усилиями уничтожить вражеские гарнизоны, располагавшиеся северо-восточнее Усакинских лесов. Эти сильно укрепленные гарнизоны терроризировали население, нарушали связь с партизанами.

План операции был разработан с учетом всех слабых и сильных сторон противника. Он предусматривал нападение объединенных партизанских сил сразу на восемь вражеских гарнизонов.

Наш отряд должен был разгромить главный опорный пункт гитлеровцев в селе Журавичи, где засело более сотни хорошо вооруженных немцев и полицейских. Их огневые точки были окружены окопами и колючей проволокой. Все это наша разведка изучила заранее.

Теплым весенним вечером отряд в полном боевом порядке двинулся по лесу. Под прикрытием темной ночи мы подошли незамеченными к Журавичам. Бой был намечен на четыре часа утра, когда враг еще спал. А мы прибыли в два часа.

Пока основные силы отряда готовились к атаке, группа разведчиков во главе с Градуновым отправилась в село, чтобы в нужный момент бесшумно снять часовых на главной заставе и быстро продвигаться к центру села, куда подоспеет рота Евсеева. Вторая рота под командой Николая Чернова получила задание наступать на северо-западную часть села. Третья рота должна была занять центральное здание гарнизона. А взводу Николая Гребенюка надо было выбраться на дорогу из Журавичей на Белый лог и перекрыть отступление гитлеровцев из гарнизона.

После кличевских событий фашисты всех крестьян считали партизанами, поэтому выгоняли их из домов, в которых поселялись сами. С помощью своих людей из Журавичей мы заранее составили план села и знали, в каком доме находятся фашисты и где их опорные огневые точки.

Еще в лагере подумали мы и над тем, что сделать, чтобы в ночной темноте партизаны не перестреляли друг друга - ведь наступление пойдет со всех сторон. Майор Елецкий внес предложение нашить белые ленты на головные уборы партизан - так издали будет видно своих. Каждый отодрал себе лоскут от нижней рубашки и нашил на головной убор. Это было непривычно. Ведь мы носили алую ленту. Но это спасало от неразберихи.

И вот в предрассветной тьме по отряду прошла тихая команда:

- Приготовиться!

За несколько минут все подразделения отряда быстрым броском обложили спящее село.

И тогда громко, внушительно крикнул командир:

- Вперед, партизаны!

Все ринулись в наступление, отделение за отделением. Елецкий бежал с группой разведчиков к заставе, куда был отослан Градунов с несколькими смельчаками. Я увидел, как Градунов выскочил из-за сарая и ударом штыка свалил немецкого часового. Это открыло нам путь. Елецкий со своим взводом, а за ним и третья рота ворвались в центр. В нижнем белье, как белые гуси, выскакивали фашисты из окон и, отстреливаясь, бежали по селу. Но везде рвались гранаты, строчили пулеметы и автоматы, гремело партизанское "ура!". Гитлеровцы стали прятаться за сараями, открывали стрельбу. Кто-то из партизан зажег крайний сарай, крытый соломой. Яркое пламя осветило Журавичи. Немцы, не зная, что творится в соседних селах, ракетами запросили помощь. Но им никто не ответил, потому что в это же время начался штурм всех других окрестных гарнизонов. Видя свою беспомощность, фашисты стали убегать из села по единственной известной им дороге на Белый лог. Но там их встретил такой дружный пулеметный огонь, что ни один выскочивший на дорогу фашист не спасся.

Оставшиеся в селе гитлеровцы мало-помалу пришли в себя, поняли, что бежать некуда, засели в блиндажах и окопах и начали отчаянно сопротивляться. Особенно яростной была схватка в центре, где в каменном поповском доме засели фашисты с огнеметом и тремя пулеметами. Все попытки партизан взять это здание штурмом терпели неудачу. У немцев все здесь было пристреляно, и подползти к дому с гранатой было невозможно.

И вдруг я увидел, как из вражеского окопа, откуда только что бил немецкий пулемет, выскочил Ваня Кукушкин с гранатой в руке. Кошкой метнулся он к куче битого кирпича и залег. Из дома его заметили, и по кирпичу застрочил пулемет. Ваня прильнул к земле.

- Кукушкин, не поднимайся! - крикнул я ему. Мне важно было удержать его, заставить лежать до конца боя. Но я не был уверен, что это мне удастся. Ведь еще там, в лагере, я запретил ему идти с отрядом на эту опасную операцию. Однако он не послушался, пробрался вот на самый передний край. А ведь ему всего только семнадцать лет. Да и ростом он отстал от своих сверстников. Уж куда ему в такой бой! Боясь, что Ваня все же поднимет голову и сразу же погибнет, приказываю партизану, залегшему с ручным пулеметом за углом сарая, перенести огонь на то окно, из которого только что по Ване бил вражеский пулеметчик. Партизан оказался сноровистым, он быстро уловил момент, дал очередь, другую, и немецкий пулемет умолк. Не успел я перенести взгляд с вражеского пулемета на Ваню, как тот поднял голову и переметнулся к дому. В тот же миг взмыла вверх его граната и, упав в окно, взорвалась. В доме умолк еще один пулемет. Но я увидел, что Ваня, метнув гранату, упал на землю не как положено, а как-то неловко сопротивляясь падению. Он ухватился правой рукой за левое плечо и, обмякнув, свалился на спину. Из-за сарая опять ударил наш пулемет, и к раненому Ване подбежали двое наших автоматчиков. Один начал бросать в окна гранату за гранатой. А другой, прикрываясь клубами дыма, потащил раненого юношу в блиндаж. Но Ваня Кукушкин уже не дышал.

Завидную отвагу и удаль проявил в том бою командир взвода Василий Быков. В западной части гарнизона десятка два гитлеровцев залегли за сараем и стреляли из трех пулеметов во все стороны. Бойцы Быкова, укрываясь за соседними домами, стали бить по вражескому гнезду перекрестным огнем. Немцы бросились по низинке наутек. Видя, что враги уходят из-под прицельного огня, Быков поднялся во весь рост и, несмотря на то, что со всех сторон жужжали свои и чужие пули, пустился вслед за отступавшими. Бой подходил к концу, когда с чердака одного из домов раздался выстрел из винтовки, к Василий Быков упал, сраженный насмерть.

Героически сражался политрук второй роты Петр Липоткин. Преследуя фашистов по улице, Липоткин заметил, что партизанам, выбивавшим гранатами из окопов полицаев и немцев, грозит опасность - с тыла к ним ползли два фашиста. Нужно было подать ребятам сигнал, оказать им помощь. Липоткин выбежал из-за дома и под обстрелом врага побежал по огороду. Когда один из подползавших к нашим ребятам фашистов поднял руку, чтобы метнуть гранату, Липоткин остановился и метким выстрелом уложил фашиста. Но и сам политрук упал - пулеметной очередью ему перебило правую руку. Истекая кровью, он застонал. Его услышала Нюра Соколова, которая наряду с другими партизанами стреляла из автомата по врагу. Она подползла к раненому и начали делать перевязку. И тут пулеметная очередь ливнем обрушилась на них откуда-то с крыши. Надо было скорее спасать раненого от явной гибели. И Нюра потащила его к траншее, из которой уже выбили немцев. Оставалось несколько метров до спасительного укрытия, но тело политрука безжизненно обмякло. Напрягая последние силы, Нюра затащила убитого за угол сарая и, вскочив во весь рост, присоединилась к партизанам, бежавшим на штурм последнего вражеского укрепления. Впереди этой группы бежал Градунов. Лицо его пылало гневом и отвагой. С криками: "Ура! За Родину!" - они ворвались во двор каменного дома и забросали гранатами все входы и выходы. Видя, что окружены, гитлеровцы стали черным ходом убегать в сад, но и там их настигали партизанские пули...

Бой закончился только вечером. Гитлеровского гарнизона в Журавичах не стало.

Наш отряд в том бою потерял шестерых. Пали отважные, беззаветно преданные Родине товарищи.

Тихо догорала золотистая заря над майским изумрудно-зеленым лесом. В строгом безмолвии стояли высокие сосны вокруг небольшой поляны. Посреди поляны группа партизан с обнаженными головами отдавала последние почести героям. Все смотрели на братскую могилу. На глазах слезы. На почерневших от зимней стужи и обжигающих весенних ветров усталых партизанских лицах печаль.

Сурова и грозна партизанская печаль. Но не кручина будет глодать сердца партизан, а еще более лютая ненависть к врагу, которая порождает и смелость, и находчивость, и отвагу.

Ночевали мы в селе Дулеба в небольшом пустом доме. Рано утром меня разбудил мой порученец и сообщил, что пришла Нюра Соколова по какому-то срочному вопросу. Я наскоро оделся и, не зажигая коптилки, при которой сидели вечером над картой, спросил Нюру, с чем она пришла, не умер ли кто из раненых. Нюра успокоила меня, что в санчасти все живы, но попросила зажечь светильничек.

- Тут надо вам срочно прочитать одну бумажку, - прошептала она, - а только Саша пусть за дверями постоит и никого пока не впускает.

Несколько озадаченный, я приказал порученцу зажечь огонь и подежурить за дверью.

В комнате замигал настолько слабый желтый огонек, что, когда Саша закрыл за собою дверь, он чуть не погас. А Соколова сразу же достала из-за пазухи крохотную лощеную бумажку и дрожащей рукой подала мне.

- Читайте, товарищ комиссар, и растолкуйте мне, что оно такое.

Я пробежал глазами несколько строчек печатного немецкого шрифта на клочочке бумаги и, наверное, очень взволнованно спросил Нюру, где она это взяла, потому что она совсем уж тихо спросила в свою очередь:

- А что оно такое?

- Гестаповский пропуск. С этой бумажкой в любом немецком учреждении человека примут как своего.

- Чи ж то правда! Так кто ж она такая, та красуля?

И, придвинувшись ко мне, Нюра в самое ухо рассказала, откуда у нее эта бумажка.

После журавичского боя к нам пришла группа беженцев с просьбой принять в отряд. Мы взяли только двоих, как более боеспособных, а остальных устроили в селе. Принятые нами были муж и жена. Оба учителя. Ему было лет тридцать пять. А ей немного меньше. Несмотря на образованность, оба заявили, что готовы исполнять любые поручения. А так как они не претендовали на то, чтобы находиться вместе, то его мы послали в хозвзвод, поскольку он даже стрелять не умел, в чем смущенно сознался сам, а она же стала помогать повару, а когда надо, то и санитарам. С первого дня эта женщина как-то прильнула к Соколовой, и жили они вместе. И вот минувшим вечером эта красавица укладывала свою черную косу и выронила эту туго скрученную бумажку. Сначала Нюра подумала, что это остаток бигуди, но что-то ее толкнуло развернуть бумажку, и она это сделала, когда красавица вышла. И вот что оказалось.

Я отослал Нюру досыпать утренний сон, а сам тут, же пошел к Голубовскому. Бывший начальник минского отделения милиции И. И. Голубовский возглавлял спецчасть отряда. Суховатый, небольшого роста, очень тихий человек, Голубовский все делал не спеша. Просмотрев бумажонку, он как-то уж очень хладнокровно сказал:

- Грубо они работают. Заткнуть бабе в голову такой документ - это же пойти на явный провал.

И он рассказал, что от могилевских подпольщиков ему давно известно, что областная школа фашистских разведчиков подготовила большую группу шпионов-диверсантов и заслала их в партизанские отряды по всем районам. В некоторых отрядах уже обнаружены и сигнальщики, и отравители, и диверсанты. И вот оказались они и в нашем отряде.

- Так они, значит, с мужем вдвоем? - спросил он.

- Никакие они не муж и жена, - махнул тот рукой. - И их не двое, а четверо. Двое у меня давно на прицеле. Так что теперь всех можно брать.

- Почему мне ни слова об этом не сказали? - спросил я с обидой.

- И командир не знает. Даже самому себе молчал до поры, - все так же холодно ответил Голубовский. - Метод, дорогой товарищ комиссар. Не обижайся. Нужно было очень спокойно следить за каждым шагом этого зверья.

В этот день все четыре шпиона предстали перед партизанским судом. У женщины был найден яд для горячей пищи. Его было так мало, что помещался он в путницах на платье, но и этой малости было достаточно, чтобы отравить несколько сот людей.

После этого случая мы стали строже подходить к проверке тех, кого принимали в отряд. В группу Голубовского мы добавили еще несколько человек по его выбору. Теперь мы убедились, что этот отряд является нашим надежным щитом.

* * *

Сани, на которых зимой возили раненого Шумилина, давно заменили пароконной повозкой, и теперь эта подвода называлась редакцией. В распоряжении Бориса был радиоприемник "Север-бис". Он принимал сводки Совинформбюро, а потом Хухряков и Астафьев размножали их, переписывая от руки. Комиссары и политруки зачитывали сводки и передавали тем, кто шел на задание, для распространения среди населения.

Зная правду о событиях на фронте, люди лучше относились к партизанам.

Однажды в походе ко мне подбежал Хухряков и с таинственным видом пригласил в "редакцию". Я улыбнулся, вспомнив, что у нас подразумевается под редакцией, и веселым тоном спросил адрес редакции и на каком этаже она помещается.

Хухряков принял шутку и, не задумываясь, ответил:

- Адрес нашей редакции: тыл врага, а этаж, пожалуй, второй. Сейчас вы увидите, что сделано, и скажете сами, что мы поднялись этажом выше!

Я давно чувствовал, что редакционная тройка что-то затевает. Но молчал. И сейчас сделал вид, что ни о чем не догадываюсь, и пошел вслед за редактором. Мне, признаться, очень хотелось знать, чем хотят меня обрадовать мои друзья. Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Когда я догнал повозку, Лев Астафьев торжественно подал мне большую общую тетрадь. На голубой картонной обложке тетради огромными красивыми буквами было написано:

"Партизан-диверсант". Более мелким шрифтом расшифровывалось: "№ 1, май, 1942 год. Орган командов. и парт. организации 128-го партизанского отряда".

А над всем этим красными буквами были начертаны слова, которые были и символом, и боевым кличем партизана:

"Смерть немецким оккупантам!"

- Журнал! - благоговейно взяв эту тетрадь в руки, произнес я, кажется, дрогнувшим голосом. - Наш, партизанский, журнал!

В той обстановке эта вещь была очень дорога мне, партизанскому комиссару, как знак возросшего самосознания моих товарищей по борьбе, уверенности в своих силах. Наши листовки, сводки уже побывали в руках полицаев и самих немцев. За голову одного из тех, кто печатает их, в фашистской областной газете обещались огромные деньги. Что же дадут гитлеровцы за голову того, кто посмел издавать журнал в их глубоком тылу, где они все считали покоренным и растоптанным?

Бережно раскрываю первую страницу и узнаю печатный почерк Хухрякова. Буква "д" у него очень уж витиевата и даже в середине слова похожа на заглавную. Раньше такими замысловатыми буквами начинались главы в дорогих книгах. Крупным шрифтом на этой странице написано сообщение Совинформбюро о белорусских партизанах.

- Здорово! - похвалил я ребят и раскрыл следующую страницу журнала.

- Здесь мы начинаем летопись нашего отряда, - быстро заговорил Астафьев. - Ведь, кроме нашей пятерки, никто не знает, как и с чего начинался отряд.

- Дело это нужное, - одобрил я.

Листаю дальше. "Советы молодым партизанам".

"Располагайся в засаде с таким расчетом, чтобы враг сразу же попал в огневой мешок - подвергся ударам с нескольких сторон".

"Во внезапном бою действуй дерзко и быстро. Всегда опережай врага в открытии огня".

Приятной неожиданностью были страницы юмора в конце журнала. Особенно удачно был высмеян поход "железного" батальона, который мы разгромили возле деревни Суша. Посылая батальон на разгром кличевских партизан, фашистский генерал обещал командиру Железный крест, а случайно уцелевшего офицера из разбитого батальона он сам расстрелял, и тот получил березовый крест. Наш художник изобразил весь путь пресловутого батальона от Железного креста до березового.

Лев Астафьев оказался неплохим рисовальщиком. Он для журнала нарисовал два портрета лучших партизан. И сходство было такое, что без подписей сразу узнавался тот, кого он изображал. Душой же редакционной тройки был неунывающий Борис Шумилин, главный редактор журнала.

Познакомившись с первым номером партизанского журнала, я понял, что редакция стала центром духовной жизни отряда, и решил помогать ей всеми силами.

Всего с мая 1942 года было выпущено 13 номеров журнала "Партизан-диверсант". Они передавались из рук в руки, из одного подразделения в другое. Эти журналы переходили по цепочке, доходили до сердца каждого, партизана. Многие номера хранятся у меня и до сих пор.

Редакционная тройка делала журнал в перерыве между боями. У каждого из них были нелегкие партизанские обязанности. Володя Хухряков был метким стрелком, Лев Астафьев считался хорошим подрывником и вместе с товарищами пустил под откос 4 эшелона врага. Борис Шумилин после выздоровления был назначен политруком разведки бригады. Активно сотрудничал в журнале М. Сердюк, парторг 128-го отряда. Он хорошо знал жизнь отряда и людей и пользовался у них большим авторитетом как боевой командир и хороший политический работник.

* * *

Мы стояли в небольшом селе, из которого выгнали гитлеровцев.

Майское утро было светлым и солнечным, как по заказу, - для партизан этот день был праздничным. За несколько дней перед тем было объявлено, что в это утро будем принимать присягу. Партизаны чистились, подтягивались, готовились как на парад. И вот над зданием школы, где находился наш штаб, взвилось красное знамя. Народ повалил на пришкольную площадь посмотреть на партизанский праздник.

Отряд выстроился на бывшей школьной линейке, и это напоминало все лучшее, что было у нас до войны, - и Первомай, и начало учебного года, и открытие пионерского лагеря. Я подошел к торжественно-суровому строю партизан и громко, насколько позволял мне голос, начал читать текст присяги. А сотни сильных возбужденных голосов дружно повторяли:

"Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, присягаю, что не пожалею сил, самой жизни для дела освобождения моего народа от немецко-фашистских захватчиков и палачей и не сложу оружия до того времени, пока родная советская земля не будет очищена от немецко-фашистской нечисти. Я клянусь строго и неуклонно выполнять приказы своих командиров и начальников, строго соблюдать воинскую дисциплину и беречь военную тайну.

Я клянусь за сожженные города и села, за кровь и смерть наших жен и детей, отцов и матерей, за пытки и издевательства над моим народом жестоко мстить врагу и безустанно, не останавливаясь ни перед чем, всегда и всюду, смело, решительно, дерзко и безжалостно истреблять оккупантов. Я клянусь всеми путями и средствами активно помогать Красной Армии, повсеместно уничтожать фашистских палачей и тем самым содействовать быстрейшему окончательному разгрому кровавого фашизма.

Я клянусь, что скорей погибну в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и белорусский народ в рабство Кровавого фашизма.

Слова моей священной клятвы, произнесенные перед моими товарищами, я закрепляю собственноручной подписью н от этой клятвы не отступлю никогда. Если же по своей слабости, трусости или по злому умыслу я нарушу свою присягу и изменю интересам парода, пусть умру я позорной смертью от рук своих товарищей".

Когда отзвучали последние слова клятвы, в толпе собравшихся селян вдруг послышалось "ура!". Сначала это были юные голоса. Потом их подхватили взрослые. К этому стихийному выражению восторга подключились мощные голоса партизан. И громовое "ура!" понеслось над селом... Еще не утихли возгласы восторга, как ко мне подошли восемь деревенских парней, добротно одетых, о котомками за плечами. Двое были с винтовками.

Направляющий, высокий желтокудрый паренек с автоматом, а у остальных за поясом по гранате. Остановились по команде, и кудрявый, лихо откозыряв, доложил:

- Товарищ комиссар партизанского отряда, бывшие ученики девятого и десятого класса нашей школы просят принять их в боевой партизанский отряд. Мы тоже клянемся бить фашистов до последнего дыхания!

Отказать ребятам не было сил. Мы приняли их в отряд...

Интересно отметил это событие наш журнал. В нем был напечатан текст "Клятвы партизана". А половину страницы занимал перерисованный Астафьевым плакат "Родина-мать зовет".

Наш художник очень удачно вмонтировал в этот плакат и текст присяги. Получалось, что женщина, олицетворяющая Родину-мать, в правой руке держит текст партизанской присяги, а левой призывает людей к борьбе.

Вести с Большой земли

В середине мая, возвращаясь с задания, несколько партизан Ливенцева и двое наших встретились с девушками-десантницами. О себе десантницы ничего толком не сказали, но настаивали на встрече с партизанским командованием.

Мы пошли на эту встречу. От каждого отряда было выделено по группе.

...Ярко светило полуденное солнце, когда мы остановились среди леса. Павел Иванович Кожушко, командир диверсионной группы Ливенцева, был за проводника. По его знаку мы привязали лошадей к деревьям и пошли за ним к просеке.

Вдруг на просеку вышла девушка в красноармейской форме - в аккуратно подогнанной гимнастерке, галифе, сапогах и кубанке, из-под которой выбивались кудряшки цвета сосновых стружек.

- Елена Колесова! - попросту представилась девушка и повела нас по лесу.

Вскоре мы остановились возле зеленой палатки. И сразу же, словно сухой хворост в костре, вспыхнул разговор. Лена Колесова рассказала о том, какая трагедия произошла с их группой при выброске из самолетов. Две девушки повисли на запутавшихся в деревьях парашютах. Одна обрезала стропы и при падении разбилась насмерть. Вторая повредила позвоночник. Троих еще в небе отнесло ветром в расположение немецкого гарнизона. Ночь и следующий день разведчицы провели в поисках друг друга. Зину нашли только к вечеру, умирающей. Оказать медицинскую помощь было нечем и некому - медсестра и врач приземлились неизвестно где. Ее похоронили здесь же, в лесу.

Чувствовалось, что эту трагедию девчата переживают очень тяжело. Пока Лена рассказывала, лица ее подруг помрачнели, у некоторых появились слезы на глазах.

- Как плохо, что о нас там не знают. Была бы связь с Большой землей, мы бы вас встретили, - сказал я девчатам. - Не пришлось бы вам спускаться на головы фашистам.

- У нас есть связь с Центром, - быстро сказала Лена, - мы вам поможем с ним связаться. И минами снабдим, у нас этого "имущества", - она так и сказала: "имущества", - в достатке...

Ох и обрадовались же мы! И тут же попросили передать в Центр наше первое сообщение.

Мы, конечно, понимали, что ответ придет к нам не сразу, а поэтому, получив от девушек две мины, решили отправиться на железную дорогу организовать фашистам наш новый "большой подарок". Пошло со мною двенадцать человек.

Вышли к железной дороге близ станции Красная Горка. Остановились в лесочке на небольшой возвышенности. Отсюда была видна железная дорога и светящийся красным огнем светофор. В сторону от станции дорога делала плавный поворот и уходила в лес. Кругом тишина, только слышны гудки и шипение паровозов на станции. С замиранием сердца я осматривал все вокруг. Вот она, безотказная река, по которой плывут на фронт потоки смертоносных грузов. Железная дорога показалась мне ползучей черной гадюкой, которую надо немедленно уничтожить, изрубить на куски.

Подзываю Володю Градунова, Толика Галкина и Ванюшку Колоскова.

- Вон там, - указываю на низинку, - поезд пойдет под уклон. Видите, как хорошо, что мы выбрали место возле станции, немцы здесь даже патруля не выставили: уверены, что так близко партизаны не подойдут.

Бойцы взяли мину и мешок с толом. Влево я выслал охрану во главе с пулеметчиком Гришей Бойко, вправо - пулеметчика Леонида Горбачевского. Со мной - остальные. И вот минеры поползли к железнодорожному полотну. Мы затаили дыхание. Нам хорошо с высоты было видно продвижение и минеров, и групп защиты. Наконец Градунов и его товарищи достигли дороги. Залегли. А тут на семафоре загорелся зеленый свет - скоро пойдет поезд. Успеют ли заложить мину и отойти? Уже послышался шум паровоза, с тяжелым пыхтением набиравшего скорость, а Володя Градунов с миной только вылезал на насыпь. Толя Галкин и Ванюшка Колосков лежали в кювете и охраняли Володю.

- Не успеет! - шепчу я в досаде. Но Володя очень быстро подкопался под рельс, поставил мину и засыпал песком. Паровоз набрал полную скорость и быстро катил под уклон. Но минеры уже были у опушки леса.

Я с тревогой посматривал на удалявшихся от дороги минеров. И в то же время радовался, видя, как мчится навстречу своей гибели фашистский эшелон. А мои товарищи вслух высказывали свой восторг:

- Семь вагонов с танками и еще какой-то чертовщиной под чехлами!

- Два зеленых вагона, с офицерьем!

- А в трех задних, наверное, боеприпасы. Вот рванет!

И вдруг мы все словно онемели - паровоз промчался по нашей мине как ни в чем не бывало, да еще и прогудел этак победно, словно бросил нам в лицо: "Плевал я на вашу мину!"

Протарахтел последний вагон, мы остались пристыженные и опустошенные. Володя Градунов встал передо мною навытяжку, как провинившийся, и сбивчиво стал объяснять, как ставил мину, как ее маскировал. По его словам, все было сделано как надо.

- Товарищ комиссар, я заберу мину, пока не пошел путевой обходчик! предложил Градунов. - В лесу посмотрим, что случилось.

Это было слишком рискованно, и я не разрешил.

Но тут все вступились за Володю, стали меня уговаривать пойти на риск. Пришлось уступить. И вот Володя, Толик и Иван снова поползли к железнодорожному полотну, сияли мину и вернулись. Мы с Градуновым и Галкиным стали рассматривать ее, искать неисправность.

- Ах ты, черт! - вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнул Градунов. Глубоко мы ее засадили, вот рельс и не прогнулся до чеки. Идемте, теперь я не ошибусь!

- Стой, торопыга! - остановил я. - Надо разобраться, так ли это.

- Так, так, товарищ комиссар! - подтвердил Горбачевский.

Бойко присоединился:

- Правы ребята: мина должна быть на сантиметр от рельса, не дальше. Тогда рельс под первым колесом паровоза прогнется - и замкнет контакт!

- Все стали инженерами! - еще раздумывая, заметил я.

Но согласиться еще раз попробовать мину пришлось.

Опять Градунов, Галкин и Колосков на железной дороге.

И опять на семафоре загорелся зеленый свет, а вскоре послышался шум отходившего от станции эшелона. Градунов с миной выполз на железнодорожное полотно. Галкин и Колосков охраняли его по бокам. В готовую ямку Владимир быстро заложил мину и засыпал землей. Поезд только поднялся на взгорок, а минеры уже вошли в лес.

Мы все замерли, глядя на приближавшийся эшелон.

В этом составе было несколько платформ с военной техникой и две цистерны. Мы считали минуты, секунды, мгновения. Вот паровоз, как и первый, проскочил передними колесами нашу мину. Но тут же воздух потряс оглушительный взрыв. Паровоз сошел с рельсов и завалился. Зеленые вагоны, платформы и цистерны полетели друг на друга. Горбачевский и Бойко ударили из своих пулеметов. Цистерны загорелись и начали рваться. Поднялось огромное красное пламя, закрывшее небо. Оно охватывало все вокруг, и жар его чувствовался даже здесь, в лесу. По крикам, которые доносились с места крушения, мы поняли, что в зеленых вагонах ехали немцы, видимо, пополнение фронту.

От станции тут же отошел поезд с солдатами, которые стали обстреливать лес еще издали. Но мы, не отстреливаясь, чтобы не обнаруживать себя, ушли.

В отряде нас встретили радостной вестью - получен ответ на радиограмму, которая через штаб фронта была доставлена в штаб партизанского движения. Центральный штаб партизанского движения поздравлял нас с достигнутыми успехами и предлагал усилить удары по железнодорожным и шоссейным коммуникациям врага. Штаб обещал выслать самолеты с оружием, боеприпасами и радиостанцией, запрашивал наши координаты и возможность посадки.

Таким образом решался один из важнейших вопросов нашей боевой деятельности - постоянная связь с Большой землей.

Встала очень серьезная проблема - где принимать самолеты? Там, где сейчас мы находились, самолетам не только нельзя совершать посадку, но и сбрасывать грузы опасно - они могут попасть в стан врага. Решено было возвратиться в Кличевские леса, оттуда же и посылать во все стороны диверсионные группы на дороги.

Блокада

Мы начали готовить отряд к широкой диверсионной работе. Совместно с Ливенцевым стали обучать партизан подрывному делу. Наряду с этим готовились к переходу на старые базы в Клияевский район. И вдруг разведка донесла, что в направлении Белавичей, где мы стояли, движется большая колонна фашистов.

Поднятые по тревоге, оба отряда выступили навстречу колонне, надеясь устроить засаду еще на пути к селу. Но гитлеровцы уже подходили к селу, и бой завязался на его окраинах.

Отряд Ливенцева и часть нашего отряда заняли колхозные постройки, расположенные на пригорке, а гитлеровцы на другой стороне дороги заняли несколько крайних хат, отделенных от села полем зеленой ржи. Местность была открытая и хорошо простреливалась.

Ливенцев, руководивший этим боем, взяв группу партизан, хотел обойти противника по ржи. Но немцы разгадали маневр. Отсекли его группу от отряда и вынудили залечь в придорожной канаве.

Бой затягивался. Мы несли потери и не находили выхода из трудного положения. Но наши бойцы не хотели отступать, они рвались вперед.

Когда у Виктора Ливенцева фашисты убили двоих партизан, пулеметчик Алексей Платонов бросился к насыпи не достроенной перед войной узкоколейной дороги. Он полз почти на виду у немцев, строчивших из пулемета.

- Лешка, вернись! Ложись, Лешка! - кричали ему, желая остановить.

Но он все полз и полз по бровке насыпи. Затаив дыхание, все наблюдали за ним. Ливенцев понял, что Платонов решил пожертвовать собою, чтобы расчистить путь отряду, и приказал весь огонь сосредоточить для поддержки отчаянного парня.

Очутившись в кювете, Алексей поднялся и вскинул пулемет.

- За мной! Вперед! - закричал он во весь голос. Во ржи прокатилось "ура!". Вся группа Ливенцева пошла в атаку. Но вдруг герой покачнулся и выпустил из рук пулемет. Ему кричали, чтобы он отошел назад. Но Алексей, раненный в грудь, собрал последние силы, поднялся во весь рост и, шатаясь, пошел прямо на гитлеровцев.

- Комсомольцы! Вперед! За Родину! - исступленно звал Платонов.

Стрельба на вражеской стороне как по команде прекратилась: видно, немцы решили, что мы их обошли и потому так смело идем в атаку по полю.

Партизаны с трех сторон приблизились к обороне фашистов, и те стали убегать через кустарник.

Несколько товарищей подхватили умирающего Алексея на руки и вынесли с поля боя.

- Вперед! Вперед! - неслось со всех сторон.

Первым бросился на вражеские позиции Леонид Баранов. Но, не добежав нескольких метров, он упал, раненный в живот. Я тут же приказал вытащить его с поля боя. Под градом пуль противника партизан Тимахович ползком добрался до раненого и под прикрытием наших автоматчиков вытащил его с поля боя.

Совсем еще молодой пулеметчик Володя Терешко долго строчил из пулемета, поддерживая партизан. Но враги обнаружили его пулеметную точку и прицельным выстрелом сразили его насмерть. Друзья Володи, забрав его пулемет, продолжали вести огонь. А партизан Михаил Синюкаев взвалил убитого на плечи и понес с поля боя.

Когда победа, можно сказать, была уже обеспечена, был убит Кодач. Мы бежали с ним в атаку в группе автоматчиков. Вдруг с чердака дома щелкнул винтовочный выстрел. Кодач остановился, схватился за грудь и стал опускаться на землю. Мы с Лепешкиным подхватили его на руки и оттащили за колхозный амбар.

- Ты ранен, Александр? - спросил Лепешкин.

Кодач открыл глаза, мутно посмотрел на нас и тихо произнес:

- Нет, убит.

И умер на наших руках.

Смерть нашего начальника штаба была тяжелым ударом.

После этой неожиданной битвы в нашей санчасти значительно увеличилось число раненых, среди них был Леонид Баранов, любимец партизан, весельчак.

Сразу же после боя я пришел в санчасть. Баранов лежал на широкой постели в деревенской хате. Он не шевелился, но что-то тихо шептал. Подойдя поближе, я увидел его смертельно бледное лицо и вздернутый заостренный нос. Веснушки еще ярче выделялись на его побелевшем лице. Я смотрел на этого отчаюгу, как его все называли в отряде, и сердце щемило. Неужели мы потеряли этого парня? Столько прошел, столько вынес и вдруг...

Уходя, я предупредил начальника санчасти Петровского, чтобы о состоянии этого партизана докладывали мне каждый час. Петровский был опытный врач и сердечный человек. За короткое время он создал санчасть и многим спас жизнь. Но случай с Барановым был особый...

А я все время думал: как быть с Барановым? Завтра везти его еще нельзя. А мы должны выступать. "Для нашего продвижения на прежние базы один день ничего не значит, а для него, - думал я о Леониде, - этот день может стать роковым". И я убедил своего командира завтра еще не выступать.

А когда мы через сутки снялись с места и после полудневного перехода остановились в знакомом нам селе Дулебы, разведчики стали приносить тревожные вести: в села, соседние с Кличевским районом, прибывают моторизованные гитлеровские части.

К вечеру стало ясно, что вокруг Кличевского района происходит концентрация немецких войск.

Из допросов пленных штаб 208-го отряда получил точные данные, что против партизанских отрядов, расположенных в Усакинских лесах, готовится крупная операция.

Мы, конечно, понимали, что стремительный рост боевой активности партизанских сил, распространение партизанского движения вширь, вытеснение оккупантов из целых районов заставят в конце концов немецкое командование принимать серьезные меры. Но не думали, что враг пойдет на нас такой грозной силой.

День мы простояли в Дулебах, потому что нашу колонну заметили с самолетов, которых в небе было больше обычного. А к вечеру наша разведка уже знала обстановку досконально.

Против нашего партизанского края готовила операцию 286-я гитлеровская охранная дивизия совместно с гарнизонами окрестных райцентров. В этом наступлении должны были участвовать также батальоны "Днепр" и "Березина", из "Восточного полка", которым командовал ярый фашист Каретти. Крупные населенные пункты Червень, Березина, Погост, Белыничи были заняты отдельными ротами этих батальонов. Юго-западный обвод партизанской зоны был блокирован подразделениями 203-й охранной дивизии. Вдоль шоссейной дороги Бобруйск Могилев и с востока вдоль реки Друть стояли части начальника СС и полиции фон Бах-Зелевского.

Всей этой операцией под кодовым названием "Адлер" ("Орел") руководил командующий войсками тылового района группы армий "Центр" генерал-лейтенант Шенкендорф. Пехоту поддерживать должны были танки, артиллерия, авиация. Намечалось, что в наступлении примут участие более пятидесяти тысяч солдат и офицеров.

Когда начальник разведки закончил свой доклад, Свистунов подошел ко мне и, хлопнув себя плеткой по голенищу, сказал:

- Из-за одного дня, комиссар, мы попали в мышеловку!

- Готовились немцы не день и не два. Так что и мы одним днем положение не спасли бы, - ответил я, направляясь с ним в штаб отряда полковника Ничипоровича, где было решено встретиться перед выступлением.

Командование партизанских отрядов уже сидело над картой. Когда мы вошли, Ничипорович сразу же сообщил, что его связист только что принес от Лены Колесовой радиограмму, полученную ею из Москвы. В этой радиограмме сообщалось, что ночью прибудет на площадку бывшего Кличевского аэродрома первый самолет с грузом.

- Всеми работами по подготовке площадки для приема самолета буду руководить я вместе с начальником штаба майором Яхонтовым, - сказал полковник. - Уже посланы две роты для расчистки посадочной площадки. К аэродрому подвезите тяжелораненых для отправки на Большую землю. По нескольку представителей от каждого отряда выделить для встречи самолета.

Вместе с Ливенцевым и Лепешкиным я верхом поскакал в Кличев. Там уже было все готово. Вокруг аэродрома расположилась охрана. Около костров дежурили сигнальщики.

Самолет ожидали в полночь, но партизаны еще до заката солнца бросали нетерпеливые взгляды на восток: а вдруг прилетит раньше? Мучительно медленно тянулось время. Все с нетерпением ждали встречи с советскими летчиками, которые впервые посещали нас. Даже говорили шепотом, словно боялись отпугнуть долгожданную железную птицу. Ночь была тихая, звездная. Партизаны смотрели на небо - каждому хотелось первому заметить самолет. А его все не было.

- Не случилось ли чего? - озабоченно проговорил Ничипорович.

Ему даже боялись ответить.

В полночь, когда тьма сгустилась, послышался далекий приглушенный рокот. Мы затаили дыхание. И лишь когда явно донеслось гудение самолета, Ничипорович торжественно и громко скомандовал:

- Зажечь костры!

И тут же попросил всех отойти подальше на всякий случай.

Самолет летел очень высоко. Мы всматривались в черное небо, но ничего разглядеть не могли. Гул быстро нарастал. Самолет сделал над нами круг, вернулся и стал снижаться. В отсветах костров блеснули красные звезды на его крыльях.

И только самолет коснулся земли и покатился, мы бросились к нему. Но когда он остановился, оттуда раздался громкий голос:

- Стойте! Пусть подойдет командир.

Летчики вели себя осторожно. Да иначе и не могло быть. Это был их первый рейс в нашу зону.

. От нашей группы отделился Владимир Иванович Ничипорович. А вскоре и все мы все-таки подошли к самолету. От радости у многих партизан в глазах стояли слезы. Мы крепко пожимали руки летчиков, целовали, обнимали их. Затем подхватили на руки и начали качать.

Когда немного успокоились, принялись выгружать тюки с толом, автоматами и патронами. Нам привезли и "Правду" с обращением ЦК КП(б) Белоруссии и Верховного Совета БССР к белорусскому народу.

Летчикам, которых увели в хату, не давали ни минуты покоя, засыпали вопросами. Когда выгрузка закончилась, командир экипажа сказал:

- Быстро пишите письма родным. Отвезу, а следующим рейсом привезу ответы.

Партизаны разбежались искать бумагу, огрызки карандашей. Из-за недостатка бумаги писали групповые письма, то есть кто-нибудь в свое письмо родным вкладывал список фамилий партизан с их домашними адресами и просил сообщить по этим адресам, что такой-то жив-здоров и бьет фашистов.

В самолет погрузили тяжелораненых. Когда наши бойцы несли Леонида Баранова, он горько улыбнулся мне и сказал:

- Спасибо тебе, комиссар, за все, но имей в виду, как поправлюсь, снова прилечу в родной отряд.

Я поцеловал его и пожелал быстрого выздоровления.

Самолет сделал над аэродромом прощальный круг и взял курс на Москву.

Трасса, проложенная в глубокий тыл летчиком Бибиковым, с этого времени стала постоянной.

Я возвращался в отряд с полевой сумкой, набитой газетами и махоркой. В отряде меня ждали с большим нетерпением. Не успел я приехать, как партизаны сбежались к дому, в котором был штаб. У всех был один вопрос: что прислала Москва?

Я вынул из сумки "Правду", и ко мне потянулись десятки рук, но я отдал газету секретарю парторганизации Коновалову. Он взял ее осторожно, словно большую драгоценность. У него заблестели глаза. Он посматривал то на меня, то на газету, не веря, что держит в руках настоящую "Правду". Около него собралась тесная толпа. Каждому партизану хотелось подержать газету в руках, рассмотреть ее.

На первой полосе печатались Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении военных званий высшему начальствующему составу Красной Армии. Рядом был напечатан Указ о присвоении звания Героя Советского Союза бойцам и командирам, особо отличившимся в боях с, фашистами. Вторая полоса была почти вся занята Указом о награждении орденами и медалями. Здесь особое внимание партизан привлекло то, что наряду с фронтовиками награждались и тыловики, своим трудом помогавшие фронту.

- Вот он, тот крепкий, кулак, о котором мечтал Юхим! - сказал мне Лев Астафьев, припоминая наш разговор в крестьянском доме, когда мы еще не были партизанами. - Не дожил, сейчас бы ему показать эту газету, увидел бы, какая сила поднялась против захватчиков!

- Братцы! - вдруг заорал Градунов, пальцами тыкая в газету. - Да ведь театры в Москве работают, "Травиату" ставят в филиале Большого!

- Иди, Володя, тебя без билета пустят в этом казакине, - в тон ему весело сказал Астафьев. - Шпарь по рельсам, путь свободен! Говорят, смоленские да брянские партизаны ни одного эшелона не пропускают...

* * *

...Гитлеровцы наступали из Березина, Белыничей, Могилева, Бобруйска и Осиповичей. Свислочский гарнизон переправился через Березину и двигался с танками в направлении Кличева. Партизаны начали отходить в глубь леса. Специально выделенные группы вели арьергардные бои, взрывали уже пройденные нами мосты, устраивали засады. За нами из каждого села выходили целые обозы местных жителей, которые боялись снова попасть под иго фашистов. Пришлось распределять их между отрядами, создавать отряды самообороны.

По глухим лесным дорогам скрипели подводы, груженные домашним скарбом. Мужчины и женщины несли тюки с поклажей, грудных ребятишек. Подростки подгоняли скот. Фашисты обстреливали дороги из орудий, бомбили с самолетов.

В Усакинских лесах скопилось свыше двадцати тысяч человек. Селяне обосновались лагерями в центре леса. Их охраняли отряды и группы самообороны. Немцы, как нам казалось, перестали нас преследовать, потеряли в лесу. Теперь можно было оставить мирных жителей на попечение нескольких групп партизан и отрядов самообороны, а самим продолжать свое главное дело наступление на железные дороги.

Для решения всех этих важных вопросов было созвано совещание командиров, комиссаров и начальников штабов всех восьми отрядов.

Совещание проводилось в старом усакинском лагере в штабе 208-го отряда. Оперативный штаб разработал маршруты для каждого отряда. Решили: 208-й отряд выйдет на железную дорогу Жлобин - Могилев; наш, 128-й, и отряд Изоха - на магистраль Борисов - Орша; круглянский - в Крупский район; отряд Ливенцева в район Осиповичей...

Совещание уже заканчивалось, когда прибежал связной и доложил, что к деревне Усакино подходит немецкое воинское подразделение, примерно с батальон. А в некоторых участках леса появились группы фашистских автоматчиков. Мы срочно разъехались по местам.

Поздно вечером прибыла группа Лены Колесовой. Девушки с боями прошли около сотни километров. С ними пришла еще одна группа десантников под командой Григория Ивановича Сороки. Они запросили по радио свой штаб и получили указание перейти в наш отряд. Это была огромная радость для партизан. Теперь у нас была радиостанция, и мы в любое время могли связаться с Москвой.

На другой день командиры нескольких отрядов решили прорваться через заслон фашистов в направлении Быхова. Предполагалось, обойдя Кличев с востока, всем вместе оторваться от немецких войск, а уж оттуда каждому отряду идти по своему маршруту.

Вначале дело шло как будто благополучно. В районе деревень Поплавы и Уболотье объединенными силами мы разбили небольшой отряд гитлеровцев. Но как только стали продвигаться дальше, более сильная вражеская группировка преградила нам путь. Зажатые в болотистом лесу, отряды попали в тяжелое положение. Два дня вели бой. Однако, израсходовав большое количество боеприпасов, убедились, что прорваться в намеченном направлении не удастся. Пришлось снова вернуться в глубь Усакинских лесов в надежде выйти из них на север. Но немцы перехитрили нас. Через несколько дней они блокировали дороги вокруг нашего леса, отрезали нам все пути.

У нас к этому времени осталось так мало боеприпасов, что мы не могли вести даже короткий бой для прорыва.

Ничипорович по рации передал в Центральный штаб партизанского движения просьбу прислать боеприпасы. Нам ответили, что груз будет сброшен. И в следующую же ночь самолеты сбросили большое количество патронов, гранат, тола, мин и медикаментов.

Эта забота о нас ободрила партизан. Родина знает, помнит о нас сознание это удесятеряло силы.

Мы подобрали сброшенные тюки и развезли их по отрядам.

А с рассветом появились "юнкерсы" и начали кружить над нашим лесом и сбрасывать бомбы.

С того дня бомбежки повторялись регулярно.

Наши разведчики докладывали, что оккупанты заняли все окружавшие лес деревни и села и все туже затягивают кольцо. К прорыву надо было готовиться очень серьезно. А тут надвигалась еще одна беда - голод. Запасы продовольствия кончались. В отрядах выдавали по сухарю и картофелине в день на брата. Но вскоре и этого не стало. В первые дни селяне, которые унесли из дома все, что у них было съестного, делились с партизанами. А потом и у них запасы стали кончаться. Пришлось зарезать лошадей на мясо.

В те тяжелые дни большую находчивость проявили наши женщины-партизанки. Они собирали травы, крапиву, щавель, лесной лук. По ночам в закрытой палатке, чтобы не было видно фашистам огня, они из зелени варили похлебку и кормили партизан.

Все наши попытки прорыва кончались неудачей. И вот мы собрали командиров рот и взводов, чтобы обсудить создавшееся положение. Командир роты Николай Чернов высказал предложение попытаться пробраться по так называемому Белому логу. Среди большого лесного массива там широкой полосой тянулось топкое, труднопроходимое болото. Не может быть, чтобы гитлеровцы охраняли и этот участок.

- Мы уже потихоньку вели разведку, - сознался Чернов. - И мне кажется, что там немцы не смогут оказать нам сильного сопротивления. А мы по болоту ходить научились.

- А что, идея неплохая, - подхватил Елецкий, ставший теперь начальником штаба отряда.

Мы приняли рискованное решение выделить ударную группу из самых выносливых бойцов и пойти на прорыв. Возглавить группу прорыва поручили инициатору идеи Чернову. Ему было выделено тридцать самых боевых партизан. Командир разделил свой отряд на две группы: разведывательную под командой Михаила Синюкаева и штурмовую во главе с Леонидом Тимаховичем. Было оговорено, что при прорыве разведка присоединится к штурмовой группе.

Решили прежде всего вывести из окружения раненых и больных. Их поручили самым физически сильным партизанам. Руководил этой группой врач Петровский.

Как только стемнело, отряд Чернова ушел. Пройдя километра три-четыре и выйдя на Белый лог, где под ногами чавкало болото, а по сторонам чернел густой кустарник, отряд столкнулся с боевым охранением противника. Чернов мгновенно оценил обстановку и, как было заранее обговорено, начал громко подавать команды, создавая тем самым впечатление многочисленности отряда, который окружает противника. Сначала бойцы стреляли вперед. Потом вправо и влево. Потом назад. Фашисты не выдержали неожиданного натиска и стали разбегаться. В образовавшуюся брешь проскочила вся группа вместе с больными и ранеными. Партизаны ушли; как рыба из прорвавшегося невода. Не было ни погибших, ни раненых.

Отряд всю ночь шел беспрепятственно и под утро остановился в небольшом кустарнике. Когда рассвело, партизаны увидели, что рядом деревня, где полно фашистов. По дороге шли автомашины с немцами, танки, артиллерия. Они двигались в сторону Усакинских лесов.

Немцы не могли и предполагать, что под носом у них сосредоточилось около сотни партизан. А наши ребята, голодные, без воды, просидели в кустарнике весь день. И только когда стемнело, тронулись в путь. К следующему утру партизаны выбрались в безопасное место. Возле небольшой деревушки их накормили местные жители. Чернов повел людей в Красное, где условились встретиться с остальными силами отряда, если они прорвутся.

А в окруженном врагами лесу положение все ухудшалось. Фашисты сбрасывали листовки, предлагая партизанам сдаться в плен, а мирному населению разойтись по деревням. Стойкость советских людей озлобляла фашистов. Они усилили артиллерийский обстрел. Каждый день налетали вражеские бомбардировщики. От бомб и снарядов дым расстилался по всему лесу.

Кольцо блокады все больше и больше затягивалось. Однажды в полночь вместе с отрядом Изоха мы попытались пробиться на север. Но это нам не удалось. Потеряв несколько человек ранеными, мы вернулись в глубь леса. К этому времени немцы заняли Дулебы и Межонку и соединились с южной и западной группировками своих войск.

Наш оперцентр созвал совещание командно-политического состава отрядов. Решено было любой ценой вырваться из окружения. Виктор Ливенцев внес предложение пойти на прорыв возле деревни Усакино, через широкую поляну, которая врезалась в лесной массив. Он доказывал, что наибольшие силы немцы выставляют в густом лесу, где партизанам легче скрываться, а там, где нет леса, их оборона может быть слабее. Все с ним согласились.

Поздним вечером отряд Ливенцева и два других небольших отряда вплотную подошли к немецкой обороне и замаскировались. А в полночь они дружно прорвались сквозь вражеские цепи. За ними последовала большая толпа жителей. Стрельбу фашисты подняли, когда основные силы уже пересекли поляну.

Через день после ухода Ливенцева наш отряд, соединившись с 208-м отрядом, который беспрерывно вел бои с северо-восточной группировкой гитлеровских войск, стал тоже готовиться к прорыву. Но мы выбрали тот путь, по которому ушла наша санчасть, - через Белый лог.

Создали две специальные ударные группы, состоявшие из пулеметчиков и автоматчиков. Первой командовал Иван Марков. Вторую возглавил Степан Григорьевич Елецкий. Кроме автоматического оружия и гранат, эти группы и основной отряд запаслись дымовыми шашками, чтобы поставить дымовую завесу и лишить гитлеровцев возможности вести прицельный огонь. В группы прорыва были выделены самые смелые и находчивые партизаны - Леонид Горбачевский, Петр Евсеев, Василий Вороненко, Владимир Градунов, Гриша Бойко, Лев Астафьев, Михаил Малахов, Иван Маковкин, Вася Копчиков, Михаил Шейко, Коля Шишкин, Петр Харьковский, Николай Нескреба, Иван Рысев, Григорий Кукушкин, Николай Дмитриенко, Михаил Синюкаев. Многие из них потом командовали взводами и ротами, а Михаил Малахов стал комиссаром отряда.

Как только наступила ночь, отряд направился к месту прорыва. Разведчики, возглавляемые Градуновым, то и дело докладывали обстановку. У немцев все было спокойно, их посты изредка постреливали и пускали ракеты, враги не ждали нашего удара.

Наконец отряд остановился. Марков увел свою группу по левой стороне лога, Елецкий - по правой. Мы со Свистуновым остались во главе полутысячного отряда, где самих партизан было не больше сотни, остальные - жители разных сел. Несмотря на такую массу людей, в отряде царила тишина. Каждый понимал, что решается судьба его собственная и всех его товарищей.

Ночь выдалась темная, тихая. Мы долго лежали в кустарнике затаившись. Иногда в небо взмывала ракета, но нас в ольшанике немцам не было видно. И вот, когда очередная ракета угасла и тьма снова стала непроглядной, в тишине, словно взрыв гранаты, раздалась команда:

- Вперед! Бей фашистов!

И штурмовые группы бросились на вражеские фланги. А лог в это время оставался свободным. Основная группа прорыва бежала по нему без выстрелов, чтобы не привлекать к себе внимания фашистов.

Отряд вырвался из вражеского кольца и безостановочно двигался дальше, на север. И уж когда мы были на значительном расстоянии от места прорыва, гитлеровцы кинулись за нами вдогонку. Это мы поняли по стрельбе, которая некоторое время следовала за нами. Но мы на эту слепую пальбу не отвечали, и фашисты нас потеряли.

Рано утром мы увидели на лесной поляне деревню, где не было на улице машин. Все с облегчением вздохнули: неужели вышли из этой страшной адской жаровни?!

Разведчики доложили, что в деревне немцев нет. Решили здесь сделать привал. Нам очень хотелось отоспаться, отдохнуть. Но необходимо было двигаться дальше. Мы взяли направление на Крупский район.

Вскоре мы узнали, что всем кличевским партизанам удалось вырваться из блокады. Многие погибли, но и каратели понесли огромные потери.

В бобруйском фашистском листке "Новый путь" сообщалось, что с партизанами в Кличевском районе покончено. Об этом Шенкендорф хвастливо сообщал и командованию группы армий "Центр".

А партизаны тем временем готовились к новым боям и в Кличевском районе, и за его пределами. Партизанское движение с каждым днем приобретало все больший размах.

"Смерть за смерть, кровь за кровь!" - было боевым девизом народных мстителей.

Партизаны в наступлении

После долгих, тяжелых переходов с боями и засадами наш отряд остановился в большом лесу на берегу тихой, обросшей лозняком да ольшаником реки Бобр, километрах в двадцати от железной дороги Минск - Москва, которую нам приказано было все время держать под прицелом.

Сразу же начали делать шалаши. Теперь они у нас получались добротными, и строили мы их быстро. Плотники приступили к сооружению землянок прежде всего для санчасти, бани и хлебопекарни. Мы давно убедились, что нам проще самим выпекать хлеб, чем просить об этом деревенских женщин. Муку нам обычно мололи из отбитого у оккупантов зерна.

И вот как только отряд остановился на постой, быстро задымила сделанная из жести пекарня, исправно снабжавшая нас лепешками. Наш пекарь Володя Щитов никогда не терял времени. Тесто у него кисло в бочках и в дороге, а напечь лепешек он мог в своей жестянке, не дожидаясь, пока печник вылепит настоящую печь. Случалось, что горячие лепешки выходили из-под рук Володи даже во время боя. Щитов до войны работал на хлебозаводе. А в отряд пришел прекрасным стрелком и страшно переживал, когда мы предложили ему организовать выпечку хлеба. "У всех настоящее дело, а я буду опять лепешечником!" - в отчаянье сказал он тогда мне. "Лепешки нам сейчас важнее твоих пуль!" - ответил я ему.

Но был случай, когда и Володя-пекарь дорвался до "настоящего дела". Как-то во время боя в лесу почувствовал я запах горелых лепешек и пошел к возку, возле которого дымилась эта жестяная "скоропечка", как ее называли партизаны. Смотрю, дым из жестяной трубы валит, и вся эта пузатая бочка чадит горелым тестом. "Убили Володю!" - сразу решил я. Посмотрел по кустарнику туда и сюда. Нету нашего пекаря... И вдруг из-за кустов выбегает растрепанный, с разорванной во всю спину рубахой Володя. На шее и на плече кровь, левая рука тоже в крови, но правой он потрясает своей винтовкой и в восторге кричит:

- Товарищ комиссар! Уложил я его одним выстрелом. Офицера! Я его с пекарной телеги увидел. А ребятам, что там, в канаве залегли, его не было видно. Ну я выбежал из-за кустов, р-раз!

- Ты ранен! - кричу ему, чувствуя, что не унять его восторга. И подхожу с перевязочным пакетом.

- Проклятый фашист, лепешки из-за него пропали! - И, не обращая внимания на мой пакет, Володя подбежал к печке и начал вытаскивать, спасать наполовину сгоревшие лепешки.

...А сегодня лепешки начали раздавать через каких-нибудь полчаса после остановки.

Поблизости от нас расположился отряд Изоха. Должны были подойти и другие кличевские отряды. И это нас радовало. Соседство с другими отрядами укрепляло веру в себя.

Этот район был более трудным для развертывания партизанской борьбы. Магистраль Минск - Москва была одной из основных, по которой гитлеровцы перебрасывали на фронт свои войска и технику. Поэтому сеть немецких гарнизонов и полицейских участков здесь была намного гуще. Устроившись на новом месте, мы прежде всего повели глубокую разведку во всех направлениях. И через несколько дней пришли к выводу, что в первую очередь надо очистить вокруг нас зону от врагов, которые могли мешать нашим диверсионным группам ходить на железные дороги, а самое главное - принимать грузы с самолетов. Одновременно с разведкой мы установили связь с более отдаленными партизанскими отрядами, расположенными вблизи железных дорог.

После нашего выхода из окружения группа Лены Колесовой осталась у нас в отряде, но по-прежнему действовала самостоятельно по заданиям Центра. Мы старались создать десантницам все необходимые условия и во всем оказывали помощь.

А в конце августа по заданию командования Западного фронта прилетел к нам с большой разведывательно-диверсионной группой подполковник А. К. Спрогис. Мы догадывались, что он руководит всеми такими группами, находившимися в Крупском районе.

А. К. Спрогис быстро ознакомился с обстановкой и на совещании командиров сказал, что надо прежде всего уничтожить гарнизоны в селах на пути к железной дороге, чтобы подрывникам было свободней ходить на задания. Это совпадало и с нашими планами, и мы под его руководством двинулись на разгром гарнизона в местечке Выдрица.

Задолго до рассвета партизаны заняли исходные рубежи. Григорий Сорока со своей группой залег в засаде у дороги, идущей со стороны Велятич. Усиленный взвод 128-го отряда зашел со стороны Крупок. Штурмовая группа человек в семьдесят под командованием Свистунова и Мазура форсировала вброд реку Бобр близ Выдрицы и на рассвете под прикрытием шквального огня других групп перешла в атаку. Противник отстреливался из дзотов. Партизаны, ведя непрерывный огонь, перебегая от дома к дому, от забора к забору, неуклонно продвигались вперед.

Через час гарнизон из двухсот фашистских солдат и офицеров был истреблен полностью, но мы потеряли в этом бою тоже немало, в том числе нашу любимицу Лену Колесову. Посмертно Елене Федоровне Колесовой было присвоено звание Героя Советского Союза.

После Выдрицы мы разгромили еще несколько более мелких гарнизонов. Теперь наши минеры почти беспрепятственно пробирались по лесам к железнодорожным путям. Но мы понимали, что гитлеровцы постараются восстановить свое положение в населенных пунктах, которые мы освободили. Надо было пользоваться моментом - развернуть во всю мощь подрывную работу на дорогах. Поэтому мы подготовили посадочную площадку и стали принимать самолеты, которые доставляли нам оружие, боеприпасы, медикаменты, а самое главное - мины новейшего образца для подрыва поездов. Наши подрывники хорошо научились обращаться с этим грозным оружием.

А однажды мы получили то, о чем лишь робко мечтали, - письма. Мне пришло сразу два, от сестры и от любимой девушки - Ани. Раскрыв письмо от сестренки Лиды, я сначала пробежал по нему глазами, чтобы понять, все ли живы. И споткнулся только в одном месте, где сообщалось о ранении младшего брата. Но тут же успокоился, узнав, что Сережа снова на фронте. А уж потом внимательно прочитал все подряд. Родные, оказывается, считали меня давно погибшим. И я представил, какая радость была в доме, когда получили от меня первую весточку. Только я взялся за Анино письмо, подошел Володя Градунов. Он был расстроен тем, что не получил ни одного письма. И я уступил его просьбе, дал почитать письмо от моей сестренки. Мы потом вообще часто обменивались вот так письмами, потому что потребность общения с дорогими нашими советскими людьми, которые были там, на Большой земле, была громадной.

Большая земля... Кто воевал, тот знает, что для нас, партизан, означали эти два слова...

* * *

С тех пор как самолеты стали доставлять нам мины и тол, у партизан-подрывников не стало ни минуты покоя. Круглыми сутками находились они в пути - то к железной дороге, то обратно в лагерь. Железную дорогу Борисов - Орша мы так оседлали, что с наступлением темноты движение поездов на Москву прекращалось совсем.

Спасаясь от ударов партизан, оккупанты стали повсеместно укреплять свои гарнизоны. Окопами и колючей проволокой прикрывали железнодорожное полотно, станционные помещения и казармы. Метров на двести вдоль железной дороги они вырубили лес, а через каждые полкилометра строили доты и дзоты.

Все это намного усложняло проведение боевых операций на дороге, но в то же время и обостряло партизанскую дерзость, повышало нашу изобретательность.

Однажды я решил посмотреть, как немцы укрепили подступы к железной дороге, и отправился на задание с группой Градунова. Пошло нас больше десяти человек.

В лесу встретились с диверсионной группой Романа Щербакова из 208-го отряда, которая возвращалась в лагерь. Роман рассказал, что за неделю они пустили под откос три эшелона, и предупредил, что, если у нас нет связных среди людей, работающих на железной дороге, пустить под откос эшелон теперь вряд ли удастся: уж очень усиленно охраняется дорога, патрули снуют туда и сюда, в лесу выставляются секреты.

Видя, что мои ребята приуныли, Щербаков, хорошо знавший Градунова, отозвал его в сторону и доверительно сказал, что им все время помогает Сашка, сын путевого обходчика. При обходе своего участка железной дороги этот путевой обходчик тщательно запоминает, где находится немецкая засада, какая система патрулирования и прочее. Придя домой, он все, что узнает, рассказывает сыну, бывшему работнику железной дороги. А Сашка, хорошо зная расположение охраны, проводит потом диверсионную группу Щербакова на железную дорогу. Щербаков сообщил Градунову адрес парня, его приметы, пароль, по которому тот сразу поверит, что человек пришел от партизан.

Распрощавшись с группой Щербакова, мы продолжали свой путь. В нескольких километрах от линии железной дороги остановились возле хутора, окруженного старым лесом. Отсюда решили тщательно разведать подходы к железной дороге. В разведку я отправил пятерых. А Градунова, Горбачевского и Карандашова послал к Сашке.

Подходя к деревне, в которой жил Сашка, разведчики заметили, что там что-то неспокойно - люди бегали по улицам, суетились, кричали. А некоторые, пригнувшись, убегали по огородам в лес, в заросли, где стояли наши разведчики. Градунов сразу обратил внимание, что из деревни убегала молодежь. Не успели юноши и девушки добежать до опушки леса, за ними выскочили вооруженные немецкие солдаты. Наши разведчики поняли - немцы хотят отправить молодых людей в Германию. Выждав, пока беглецы скрылись в кустарнике, партизаны открыли по их преследователям огонь. Точным прицельным огнем из пулемета Леонид Горбачевский сразу же отсек гитлеровцев от молодежи. Зеленомундирники попадали на землю и, отстреливаясь, стали уползать назад в деревню. На дороге остался убитый фашист. Градунов забрал его винтовку и увел отряд в глубь леса. Беглецы, поняв, что их отбили партизаны, подошли к нашим ребятам и наперебой стали благодарить. Они рассказали, что в деревню приехали гитлеровцы и объявили, что всех, кому исполнилось 16 лет, отправят в Германию.

Градунов обратил внимание на одного парня в этой шумной ватаге. Внешне он был очень похож на Сашку, о котором ему рассказывал Щербаков. Подойдя незаметно к этому парню, Градунов тихонько назвал пароль. Так как парень уже убедился, что это партизаны спасли их от немцев, он ответил Градунову так, как было договорено.

Оказалось, что Сашка не подлежал увозу в Германию, потому что у него была сломана рука, но он организовал побег молодежи и хотел помочь односельчанам найти партизан. Мы предложили кое-кого из парней взять к себе в отряд. А самого попросили вечером вернуться домой, раз его все равно не берут, и жить себе тихо. Он нас понял и согласился стать нашим проводником на железной дороге.

Сначала Сашка помогал нам сам. Потом устроил встречу с отцом, а тот, в свою очередь, свел нас с железнодорожниками двух соседних станций. Так росла и расширялась сеть нашей агентуры на вражеских коммуникациях.

* * *

Наступили холода. Большая часть партизан нашего отряда из шалашей переселилась в теплые вместительные землянки. Самую большую и светлую землянку соорудили для санчасти. Теперь у нас были не только кухня и хлебопекарня, но и мастерские по пошиву и ремонту обуви и одежды. Хозяйственники заготавливали, картофель, мясо, а для лошадей - фураж.

Придя с боевого задания, партизаны помогали хозяйственникам, работали с утра до ночи, сменив автоматы на топоры и пилы. Каждый командир роты старался сделать для своих партизан землянки добротней и просторнее. В короткие сроки в лесу вырос целый городок. В землянках было тепло, а после скитаний по лесным тропам да нудных ожиданий поездов они казались даже уютными.

В отряде выявились специалисты всех профессий - строители, печники, сапожники, портные, а самое главное - нашлись и оружейных дел мастера.

Одну из землянок мы отвели под мастерскую по ремонту оружия. Наши оружейники ремонтировали, казалось бы, окончательно испорченные винтовки, пулеметы, автоматы. Восстановили даже пушку, которую нам удалось однажды найти на месте боя. У этой пушки был неисправным замок. Восстановили и его. Отсутствие прицела на пушке никого не смущало. Наводили пушку на цель через ствол, потом закрывали затвор и палили. Какой бы неказистой ни была эта пушчонка, а дело свое делала. Много наши мастера думали и над усовершенствованием автоматического оружия, добиваясь его безотказной стрельбы.

Творческая мысль партизан работала в полную силу. Особенно кипела она у подрывников. Каждая операция прибавляла им опыта и мастерства.

* * *

Вскоре после разгрома немецких гарнизонов в Выдрице и окрестных селениях фашисты попытались восстановить там свое владычество. Однако им неизменно и повсеместно мешал специально выделенный, хорошо вооруженный взвод Синюкаева. Не ввязываясь в большие бои, Синюкаев устраивал засады и громил гитлеровские подразделения.

Земля горела под ногами оккупантов. Фронт требовал бесперебойного снабжения, а оно, это снабжение, становилось все хуже и хуже - партизаны не пропускали поезда.

В середине зимы 1943 года фашисты решили предпринять тотальный поход на партизан по всему тылу. Но у нас хорошо работала разведка, наши люди были и в Бобруйске, и в Могилеве, и на крупных железнодорожных станциях. Поэтому мы знали о каждом шаге врага: А главное - научились вовремя уходить из возможного окружения.

Как только мы узнали, что на нескольких станциях выгрузились фронтовые гитлеровские части и в сторону нашего леса тремя путями движется целая дивизия, мы оставили свой город Партизанск, как некоторые называли хорошо обжитый лагерь на берегу Бобра, и вместе со всеми соседними отрядами ушли в знакомые нам Усакинские леса. По указанию оперцентра мы поселились недалеко от сел Дулебы и Жабовка, где уже размещалось несколько мелких отрядов. Опять застучали топоры, опять партизаны долбили мерзлую землю, строили землянки. Снова мы в своем районе. Отсюда минерам дальше ходить на дорогу Минск Москва. Но мы обеспечили их верховыми лошадьми, тепло одели. И. они продолжали свое дело, челноками сновали - одни уходят, другие приходят, немного отдыхают и опять идут. Еще чаще летели под откосы поезда. Взрывались оружейные склады. Уничтожались гарнизоны противника.

С каждым днем партизаны набирали силу. Наш отряд вырос уже в целую бригаду. Самолеты прилетали к нам регулярно. Они доставляли все, что нам было необходимо, а увозили раненых и наши письма.

Однажды в полночь поехал я на наш "партизанский" аэродром. Приземлился самолет, и смотрю, к костру, где стояли представители отрядов, встречавшие летчиков, во весь дух бежит человек в темном военном полушубке, валенках, с красной звездочкой на шапке-ушанке, с автоматом на груди. Бежит и кричит:

- Товарищ комиссар! Михаил Федорович! Вот я и вернулся! - и бросился ко мне в объятия.

И только тогда я узнал нашего любимца - Леонида Баранова.

Радости нашей не было границ. Леньку тут же подхватили и начали качать.

Через некоторое время Баранова приняли в партию. А затем назначили командиром роты.

* * *

...Зимний день был празднично светлым. Во всяком случае, таким он казался многим - сегодня на партийном собрании мы принимали в партию ее новых членов.

После партийного собрания перед моим мысленным взором еще долго стояли лица юношей, вставших сегодня в строй, в котором сам я находился уже много лет. Борис Шумилин стоял перед партийным собранием бледным, взволнованным, но отвечал на вопросы четко. Самый уравновешенный, невозмутимый даже в безвыходном положении Петр Евсеев и Лев Астафьев тоже заметно волновались, отвечая на вопросы сбивчиво, полуфразами.

"Неужели они не понимают, что в боях и походах давно заслужили место в строю, в который сегодня их принимают? - думал я и сам себе отвечал: - Все это они, конечно же, понимают. Но у этих юношей повышенная требовательность к себе. Им все кажется, что они еще мало сделали, что самое главное, на что они способны, еще впереди".

За Днепр

К весне 1943 года, несмотря на все усиливавшиеся карательные меры фашистов, партизанское движение в Белоруссии охватило всю республику и перешло во всенародную войну. Девять обкомов партии и комсомола вели подпольную работу в тылу захватчиков. Партизанские отряды насчитывали в своих рядах около шестидесяти тысяч бойцов. Партизанами контролировалось более половины территории республики, а пятую часть родной земли партизаны держали в своих руках постоянно. Только Кличевский партизанский край занимал большую территорию с населением в семьдесят тысяч человек.

Сбылось предсказание народного поэта Белоруссии Янки Купалы: "Я знаю, что будет делать мой народ... Пока будет жить хоть один белорус, не будет на белорусской земле покоя фашистским захватчикам, горькой будет их жизнь: с каждого дерева, из каждого оврага будут следить за ними зоркие партизанские глаза".

Разгром немецко-фашистских войск на Волге, отступление гитлеровских полчищ с Кавказа, героическая оборона Ленинграда - все это поднимало моральный дух и боеспособность партизан.

Оперцентр готовил партизан к решительным действиям. В начале апреля меня с Елецким вызвали в Могилевский подпольный обком партии. Нас принял первый секретарь обкома Дмитрий Степанович Мовчанский, которого мы хорошо уже знали по работе в оперцентре. Здесь были также знакомые нам подполковник Сидоренко-Солдатенко и М. И. Кудин, помощник первого секретаря.

Нас попросили доложить о боевой деятельности отряда с первых дней его существования. А потом секретарь обкома, обращаясь к Сидоренко-Солдатенко, спросил:

- Савелий Герасимович, а не кажется ли вам, что 128-му отряду уже тесно на Кличевщине?

- Да, кличевская рубаха для этого богатыря стала тесной, давно швы разошлись, - ответил подполковник и разложил на столе карту боевых действий нашего отряда.

Карту эту Мовчанский, наверное, уже знал. Мельком глянув на нее, он прочертил красным карандашом стрелку за Днепр.

- Вот сюда бы вам перебраться.

- Почему же так? - удивился Елецкий.

- Все стремятся к магистральным путям Минск - Москва. И это правильно, - отвечал Мовчанский. - Но немцы убедились, что магистральные железные дороги стали ненадежными: до фронта доходит теперь уже меньше половины поездов. Так они стали гнать свои эшелоны по окольным путям. Это дальше, зато надежнее.

- Условно, конечно, - кивнул подполковник. - От Барановичей до Слуцка крепко работают партизаны. А вот дальше, например от Могилева до Кричева, тарахтят поезда почти беспрепятственно.

- Может быть, вам удастся расположиться где-то в районе Чаус, продолжал Мовчанский, - южнее железном дороги Могилев - Кричев.

Мы с Елецким так и впились в карту.

- От Чаус недалеко и к путям Могилев - Орша, Кричев - Орша, - прикинул Елецкий.

- Правда, на пути, кроме Днепра, еще несколько рек, - заметил Савелий Герасимович и, расправляя на широкой богатырской груди огненно-рыжую бороду, добавил с поощрительной улыбкой: - Но мы посылаем именно ваш испытанный отряд.

- Вот вы и двинетесь железным потоком на заречные коммуникации врага, подхватил Кудин.

- Сочтем за большую честь такое доверие, - ответил Елецкий.

- С этого дня ваш отряд решено именовать 14-й Темнолесской бригадой, объявил Мовчанский. - Ваша задача - парализовать транспортные артерии, поднимать народ на борьбу. Начинать, видимо, надо с подавления местных гарнизонов, чтоб они вам не мешали подрывать поезда. Кстати сказать, за Днепром вы не будете одинокими: туда же направляется инициативная группа из 208-го отряда под командованием лейтенанта Демидова, а также группа Сергея Мазура.

Затем первый секретарь познакомил нас с двумя товарищами:

- Шпак Максим Васильевич будет в вашей зоне представлять Могилевский подпольный обком партии. - Мовчанский указал на крепко скроенного невысокого мужчину с бледным суровым лицом. - Ольга Степановна Долженкова возглавит комсомольскую работу, - обратился он к худенькой невысокой девушке. - До войны была у нас в Белоруссии секретарем Вилейского обкома комсомола, школьными И: пионерскими делами заправляла... Пришла пешком из Москвы.

- Из Москвы, пешком? - недоуменно переспросил Елецкий.

- Я не оговорился, товарищи, - ответил Мовчанский. - Ольга Степановна пешком пришла из Москвы в Могилевекие леса. Как сами понимаете, по вражеским тылам.

- Так что при форсировании рек и речушек Оля может кое-что подсказать, - ухмыляясь в бороду, сказал Сидоренко-Солдатенко. Представляете, сколько их было на ее пути?

Я с уважением смотрел на худенькую, скромную девушку и, зная по собственному опыту, каковы они, пути-дороги в тылу фашистов, догадывался, какой силой духа она обладает, сколько в ней отваги и мужества.

С большой любовью и теплотой вспоминаю я сейчас не только Олю, но и других славных девушек-партизанок - их в нашей бригаде было более 100, большая часть которых находилась в разведке бригады и партизанских отрядах, это Голубева Евдокия, Терешко Лариса, Маркова Мария, Маркова Анна, Малахова Елена, Артемова Мария. Они бесстрашно выполняли самые сложные разведывательные задания, проникали в Могилев и другие города области, доставляли необходимые сведения о противнике, предупреждая партизан о грозящей опасности, но эта тема уже отдельной книги.

* * *

- ...А теперь садитесь с начальником штаба за карту и уже в деталях разрабатывайте предстоящую операцию, - сказал нам Мовчанский.

Мы с Елецким срочно сформировали штаб бригады, подобрали командиров и комиссаров партизанских отрядов, включенных в состав нашей бригады. По предложению Ольги Долженковой был сформирован комсомольско-молодежный отряд, которым стал командовать Павел Ясский. Этот молодой, очень волевой и собранный человек за короткий срок сумел сплотить крепкий и дружный отряд, который провел много дерзких операций на железных дорогах.

* * *

Кличевский лес стал для партизан домом родным. С ним были связаны воспоминания о первых радостных победах и горечь утрат. В этом лесу покоились могилы наших верных друзей. В последнее время здесь мы стали полновластными хозяевами, фашисты сюда и носа не показывали. И тем не менее, когда командир бригады перед строем зачитал приказ о выходе за Днепр, это вызвало бурю восторга. Партизаны чувствовали свою силу и стремились на оперативный простор, где можно развернуться во всю мощь. Только теперь я по достоинству оценил слова подполковника Сидоренко-Солдатенко о том, что кличевская рубаха для нашего богатыря стала тесной.

...Вечер был тихий, ласковый, теплый. Солнце уже ушло за густые вершины деревьев. Сизый сумрак начал выползать из-за сосен и елей. Мы сидели молча у костра. Собрались те, с кого начиналась наша бригада. Все было переговорено, все обсуждено.

...Старинная грустная песня родилась почти неслышно и, дрожа как струна, стала рассказывать о том, как тяжело девушке, насильно отданной за нелюбимого. Суровые, хрипловатые голоса мужчин сливались с грудными женскими и не спеша выводили задушевную мелодию, полную боли и тоски.

Я слушал и думал: это про Белоруссию песня, про ее горькую нынешнюю судьбу.

Грустная мелодия на самой печальной ноте затихла, растаяла в лесу.

После этого как-то сразу стемнело, все утихло, даже хворост перестал потрескивать в костре.

Но вот в этой грустной, тоскливой тишине раздался высокий, зовущий куда-то голос нашего юного запевалы Володи Быкова:

Мы шли на подвиг ночкой темной 

Громить проклятого врага...

Он умолк, как бы собираясь с силой. А кто-то в этот момент бросил в костер охапку сухого хвороста - огонь вспыхнул. И так же вспыхнула песня, подхваченная сотней партизан:

Кипели злобой неуемной,

Нам жизнь была не дорога!

Подкрались к вражескому стану,

Команда грянула: "Вперед!"

Залился песней неустанной

Наш друг - "максимка" - пулемет.

В смертельном страхе враг отпрянул.

Бежал куда глаза глядят.

Ответный залп уж поздно грянул:

Влетел в деревню наш отряд.

Свистели пули, ветер злился,

Метель вздымала снежный рой.

И вдруг товарищ повалился,

Сраженный пулей роковой.

Прощай, товарищ, храбрый воин.

Пусть пронесется злой буран!

Высоких почестей достоин

Наш друг, отважный партизан.

Песня гремела и, казалось, будоражащим набатом катилась по всей Белоруссии.

А впереди у нас были новые бои с оккупантами, "рельсовая война" на железных дорогах, длительный марш на восток, на левый берег Днепра, навстречу Красной Армии...